Полчаса спустя мы все столпились в кухне, даже Шалфей объявился. Будь Шалфей покрупнее куклы Барби, он мог бы считаться красавцем — если немножко желтизны вашему вкусу не помеха. Но черно-желтые махаоновы крылья Шалфея были красивы даже на мой вкус. Он умел вырастать почти до моего роста — способность, близкая к способностям оборотней, хоть и не такая впечатляющая. Зато более редкая. Шалфей был, можно сказать, послом от неблагих фей-крошек и их королевы Нисевин, с которой я заключила союз. Феи обязались не шпионить для моего кузена Кела и его подручных и начать шпионить в мою пользу. Они, правда, работали еще и на мою тетю Андаис, но она вроде бы тоже была на моей стороне. Временами я в этом сомневалась, но сейчас этот вопрос не слишком меня занимал. Мне хватало забот и без раздумий о том, кого же Андаис на самом деле хочет видеть своим преемником.
Посреди выложенного кафелем кухонного стола красовалась чаша, до ужаса неуместная в идеальной белизне современной кухни. Дойл расстелил под чашей прихваченную с собой наволочку, но клочок черного шелка положения не спасал. Под ярким светом потолочных светильников чаша выглядела как раз тем, чем и была, — древней реликвией, случайно попавшей на модерновый угловой столик для завтраков, за которым едва могли усесться четыре человека одновременно. Такой предмет требовал по крайней мере необозримого обеденного стола из темного полированного дерева, а вокруг — грубо оштукатуренных стен с развешенными щитами и алебардами. Часы с кошачьей мордочкой на циферблате и хвостом вместо маятника к чаше никак не подходили, зато подходили к белым фаянсовым кружкам, разрисованным котятами. Мэви никогда не держала кошек, но могу поспорить, что дизайнером у нее был кошколюб.
Гален приготовил чай, кофе и горячий шоколад. Мы нависли каждый над своей кружкой с соответствующей жидкостью и уставились на мягко светящуюся чашу. Никто, похоже, не жаждал нарушить молчание. Тиканье часов только подчеркивало тишину.
— Когда-то это был котел, — сказал Дойл, и я выплеснула чай себе на халат. Не только я, впрочем. Гален выдал всем пострадавшим бумажные полотенца. Промокая пятно на сером шелковом халате, Холод выругался тихо, но с чувством. У нас у всех халаты были шелковые, помеченные монограммами. Подарки Мэви. Поутру мы уезжали на работу, а возвращаясь, находили пакеты с подарками.
Без подарков оставался только Шалфей. Отчасти, думаю, потому, что он — эльф-крошка, а большинство сидхе обращают на них не больше внимания, чем на насекомых, которыми они прикидываются. Именно поэтому феи-крошки — такие чудесные шпионы: их попросту не замечают. Другая причина была в том, что никто не сказал Мэви о способности Шалфея вырастать почти в рост человека. Может, знай она об этом, она относилась бы к нему повнимательней — она страдала по плоти фейри как раз достаточно. А может, и нет. Благие гораздо привередливей нас в выборе любовников из других фейри. Но способность кое-кого из подданных Нисевин принимать человеческий рост тщательно держалась в секрете. Насколько я была в курсе, из сидхе об этом знали только те, кто сидел сейчас за нашим столом.
Шалфей сидел на краю кухонного шкафа, болтая ногами в воздухе. Крылья медленно раскрывались и закрывались, как часто с ним бывало в задумчивости. Он осторожно нагнулся красивым личиком к кружке горячего шоколада, поставленной с ним рядом: боялся окунуть в шоколадную пену желтые локоны до плеч. Маленькие фейри, кажется, все питают страсть к сладкому. Одет он был в крошечную юбочку из чего-то вроде бледно-голубого шифона или, может, паутины — настолько тонкой была ткань. Шалфей много одежды не носил, но то, что на нем было надето, всегда было соткано тоньше, чем любой шелк.
Мой халат был алого шелка, и мне повезло — я умудрилась пролить горячий чай скорее на грудь, чем на халат. Ожог был не очень сильный, а вытереть чай с груди не в пример проще, чем с халата. С шелка пятно от чая фиг выведешь.
— Как это — котел? — переспросила я.
За Дойла ответил Рис:
— В один прекрасный день вместо котла, черного и древнего, каким ему и полагалось быть, в святилище оказался сияющий новизной кубок. — Он ткнул в сторону чаши салфеткой в кофейных пятнах. Рис стоял голый посреди кухни, потирая обожженную грудь. Всякие глупости вроде халата его не волновали.
Дойл, одетый только в черные джинсы, сидел справа от меня.
— Король Света и Иллюзий решил, что котел украли. Он едва не объявил нам войну. — Чай в чашке Дойла оставался нетронутым. — Но никто котла не воровал. Он просто изменился.
Я отхлебнула чаю из собственной чашки.
— Хочешь сказать, так же, как менялась Черная Карета Ночной Охоты? Из колесницы — в карету, когда не осталось достойных возничих для колесниц, а не так давно из кареты — в черный лимузин?
— Да, — подтвердил Дойл, наконец отпивая чай. Глаза у него словно прикипели к чаше, будто ничто другое внимания не заслуживало.
— У древней магии есть свой разум, — тихо сказал Китто из кресла слева от меня. Кружку с горячим шоколадом он держал обеими руками, как ребенок. Коленки он подогнул к груди, и от его бордовых пижамных трусиков виднелась только тонкая шелковая полоска.
— Что могут знать о реликвиях гоблины? — с отзвуком старой вражды хмыкнул Рис.
— У нас есть свои предметы силы, — тихо сказал Китто.
Рис открыл рот, но Дойл оборвал его:
— Хватит. Сегодня — без свар. Сегодня, когда к нам вернулось одно из величайших сокровищ сидхе.
На этом все снова заткнулись. Никогда еще не видела, чтобы мои стражи не нашли, что сказать.
— Я думала, вы обрадуетесь. А вы будто на похоронах сидите! — Почему испугалась я сама, я знала. Я всю жизнь имела дело с магией, но еще ни разу мой сон не воплощался наяву. Мне это не понравилось. Пусть там хоть величайшее сокровище в мире — мне не нравилось, что предмет из моего сна стал настоящим и перешел в реальный мир.
— Ты все еще не понимаешь, — сказал Дойл. — Это — котел. Котел, который никогда не пустеет. Котел, который может накормить тысячи человек сразу. Котел, который может воскресить павшего воина, хоть тот и восстанет безмолвным. Это реликвия нашего народа, предмет первичной силы. Когда-то давно он возник у нас, появился из ниоткуда, как и Черная Карета, как многое другое. А потом он исчез — и мы потеряли возможность кормить наших последователей и впервые увидели голод.
Он поднялся, повернулся к окну, прижал к стеклу ладони и склонил лицо — будто хотел слиться в поцелуе с тьмой за окном.
— Мы уже не жили в Ирландии, когда разразился великий голод, но если б у нас оставался котел, я бы закинул его на спину и поплыл через океан.
В его голосе впервые на моей памяти различался намек на ирландский акцент. Сидхе обычно гордятся тем, что говорят без всякого акцента. Дойла никогда нельзя было отнести по произношению к какой-то этнической группе.
— Ты имеешь в виду Картофельный голод? — спросила я.
— Да, — почти прорычал он.
Он скорбел о людях, умерших за два столетия до моего рождения. Но для него боль была такой же острой, словно это случилось неделю назад. Я уже замечала, что бессмертные хранят чувства — любовь, ненависть, скорбь — дольше, чем люди. Дольше людской жизни. Для них время будто по-другому течет, и хоть я сидела бок о бок с ними, хоть жила вместе с ними, но время мы воспринимали по-разному.
Он заговорил не оборачиваясь, будто не к нам обращался, а к тьме за окном:
— Что делать богам, если они вдруг обнаруживают, что больше не в силах ответить на молитвы своих последователей? Если им приходится видеть, как умирают или страдают от болезней люди, которых они легко исцелили бы всего неделю назад? Ты слишком юна, Мередит, и даже Гален слишком молод, вы не сумеете по-настоящему понять, каково это. Вы не виноваты. Не виноваты. — Последние слова он прошептал прямо в стекло, наконец уткнувшись в него лбом.
Я встала со стула и подошла к нему. Он дернулся от моего прикосновения, но отодвинулся от окна, позволив мне обвить его руками за талию и прижаться покрепче. Он разрешил мне себя обнять, но был по-прежнему напряжен. Я старалась его успокоить, но он не принимал моего сочувствия.
Я проговорила, прижавшись щекой к теплой гладкой спине:
— Я слышала, что когда-то котел был не один. Что было как минимум три главных котла. И они изменили форму одновременно, превратившись в кубки. Мой отец винил в этом истории о Святом Граале из Артуровского цикла. Всеобщая вера во что-то может влиять на положение вещей. Плоть влияет на дух.
Под мои абстрактные рассуждения Дойла понемногу отпустило. Скорбь чуть утихла.
— Да, — сказал он. — Но первый котел назывался великим, ему было под силу все, что делали другие котлы. Два других котла могли меньше. Один исцелял и кормил, а другой был полон сокровищами — золотом и тому подобным. — Тон, которым он произнес последние слова, ясно показывал, что золото и тому подобное Дойл не считает и вполовину таким же ценным, как способность исцелить и накормить.
— Были и другие котлы, — напомнил Рис.
Дойл соизволил повернуть голову и взглянуть на него. Я позу не изменила.
— Не настоящие, — буркнул Дойл.
— Вполне настоящие, только они не были подарком от богов. Кое-кто из нас мог создавать такие предметы.
— У них не было тех способностей, что у великих котлов, — возразил Дойл.
— Зато они не испарились, когда боги лишили нас своих милостей.
Дойл развернулся, и мне пришлось отпустить его. Он метнулся к Рису:
— Боги не лишали нас своих милостей! Это мы отказались от возможности говорить с ними. Мы отказались от них, не они — от нас.
Рис примирительно поднял руки.
— Я не хочу об этом спорить, Дойл. Вековая давность не делает спор интересней. Просто решим, что здесь мы расходимся во мнениях. Все, что мы знаем наверняка, — это что великие реликвии когда-то начали пропадать. Предметы, созданные фейри собственноручно, остались при нас.
— До второго ограничительного заклятия, — уточнил Холод. После дневных событий это была самая длинная фраза, которую я от него услышала. Я пыталась заговорить с ним при встрече, но он оборвал меня довольно грубо и с тех пор избегал. Я едва не умерла, а дулся он. Очень на него похоже.
— Да, — как обычно тихо сказал Никка. — После этого созданные нами амулеты начали ломаться и разрушаться или просто перестали действовать. Заклятие словно выпило из них силу.
Я вечно забывала, что Никке несколько столетий от роду, пока он не говорил что-нибудь вроде этого.
— Не уверен, что все согласились бы на второе ограничительное заклятие, если б знали, что случится с нашими жезлами и посохами. — Никка качнул головой, каштановые волосы блеснули на свету. — Я бы не согласился.
— Многие не согласились бы, — подтвердил Дойл.
— Если так, — поинтересовалась я, — то как же вы все согласились на заклятие, создавшее Безымянное? Оно ведь было третьим, и вы знали, чего ожидать. Вы знали, как много вы потеряете.
— Думаешь, выбор был большой? — хмыкнул Рис. — Или отказ от еще одной части силы, или изгнание в никуда.
— Мы могли бы остаться в Европе, — заметил Холод.
— Но как? — возразил Дойл. — Уйти из полых холмов, понакупать домов и жить среди людей? Скрещиваться с людьми… — Он взглянул на меня и добавил: — Я не хотел нанести оскорбление принцессе, но небольшая примесь другой крови — это одно дело, а вынужденные браки с людьми — совсем другое. Оставшимся в Европе пришлось дать письменное обязательство отказаться от своих обычаев. — Дойл широко развел руки. — Без обычаев и веры народ не существует.
— Потому от нас этого и потребовали, — сказал Рис. — Способ уничтожить нас и избежать обвинений в геноциде.
— У людей силенок не хватило бы нас всех перебить, — заявил Холод.
— Верно, — согласился Рис. — Но им хватило сил усадить нас за стол переговоров и заставить подписать договор, который большинство фейри всех видов сочли несправедливым.
— Факты я и раньше знала, — сказала я. — Но я впервые слышу, чтобы вы так эмоционально говорили об изгнании.
— Мы покинули Европу, чтобы спасти хоть часть волшебной страны, — сказал Дойл. — И вот на столе стоит этот кубок, и все начнется опять.
— Что начнется? — не поняла я.
— Богиня принесет нам свои дары, и Консорт принесет нам свои дары, а потом в один прекрасный день они исчезнут. Как нам верить, что данный нам дар не покинет нас в час нужды? — На темном лице боролись боль, гнев, отчаяние и надежда.
— Похоже, ты сам себе выдумываешь заботы, — сказала я. — Думаю, нам надо выяснить, обладает ли кубок теми же способностями, что и раньше, прежде чем волноваться, что будет, когда он снова исчезнет.
Рис покачал головой:
— Чаша по заказу не работает. Она кормила нас, когда это было необходимо. Она исцеляла тех, кто в исцелении нуждался. Священные реликвии — не предмет развлечения. Они выполняют свою роль, только когда в них есть нужда.
— Это предмет веры, — добавил Никка. — Нужно верить, что чаша поможет нам, когда это будет необходимо. — Голос его звучал довольно уныло.
— Вера! — произнес Рис голосом, настолько перенасыщенным эмоциями, что он звучал много ниже нормального. Слишком много в нем было не сказанного вслух. — Веру я бросил много лет назад, Никка. Не уверен, что смогу снова ее обрести.
— Наверное, все мы считали себя истинными богами, — сказал Дойл, — равными любым другим. Первое заклятие показало нам, как мы ошибались. — Он шагнул к столу и, казалось, готов был взять чашу в руки, но не взял. — Тогда мы поняли, что играть бога и быть богом — вещи разные.
Он качнул головой:
— Не тот урок, который я хотел бы получить дважды.
— Как и я, — откликнулся Рис.
— Я никогда не был сильнее, чем сейчас, — сказал Холод. — Для меня урок был другим. — По тону было не похоже, чтобы его урок понравился ему больше, чем остальным.
Мой отец позаботился, чтобы я узнала все факты нашей истории, но он никогда не сожалел вслух, никогда не выказывал той боли, какую я видела сейчас. Умом я понимала, что сидхе очень много потеряли, но прочувствовать, осознать — все же не могла. Может, я и сейчас не осознавала масштаб потерь, но я пыталась. Да поможет мне Богиня, я на самом деле пыталась.
— Разве не дети Дану потребовали, чтобы гоблины не были богами для людей? — спросил Китто. — Не это ли было вашим условием при первом нашем мирном договоре? Чем это отличается от того, что потребовали люди от всех нас?
Рис повернулся к гоблину:
— Как ты смеешь сравнивать… — Он умолк посреди фразы и качнул головой. Потом потер рукой лицо, как от усталости. — Китто прав, — сказал он.
На всех лицах отразилось изумление, даже на лице Дойла.
— Ты только что согласился с Китто? — выразил общее удивление Никка.
Рис кивнул:
— Он прав. Когда мы впервые пришли на земли гоблинов, мы были так же надменны и так же нацелены сломить их власть, как люди в последнюю войну — по отношению к нам.
— Не уверена, что со стороны людей присутствовала надменность, — поправила я. — Скорее страх, что следующая война с нами опустошит Европу.
— И все же наглость с их стороны — думать, что они могут диктовать правила поведения цивилизации, которая существовала за тысячи лет до того, как их предки покинули пещеры, — бросил Рис.
Возразить на это было нечего, так что я и не пыталась.
— С этим не спорю, — сказала я.
Рис ухмыльнулся:
— Ты не станешь возражать?
Я пожала плечами.
— С чего бы? Ты прав.
— Знаешь, у тебя ужасно демократичный стиль мышления для наследницы трона.
— Я десять лет росла среди демократичных американцев. Думаю, это научило меня определенной скромности. — Я улыбнулась Рису, никак не смогла удержаться. Рис временами на меня так действовал.
— Очень не люблю прерывать чей-то флирт, — сказал Гален, — но что же мы будем делать с этим котлом… кубком… как он там называется?
В политике Гален абсолютно безнадежен, но в практичности ему не откажешь.
— А что мы должны делать? — спросила я.
— Ну… — протянул он, и усмешка в его глазах померкла. — Мы о нем расскажем?
Все вдруг посерьезнели еще больше.
— Верное замечание, — сказал Дойл. — Нам нужно решить, будем ли говорить об этом кому-то и если да, то кому.
— Ты что, вздумал утаить информацию от королевы? — удивился Холод.
— Не утаить, только придержать. — Дойл сделал жест в сторону Китто. — За эти сутки чего только не случилось! Китто приобрел руку власти. Такую, какой не видели у нас со времен второго заклятия.
— Кстати, — поинтересовалась я. — А как его рука власти называется? Мои, скажем, — это рука плоти и рука крови, а как назвать эти фокусы с зеркалами?
— Это называется рука доступа, — ответил Дойл. — Потому что соединяет две точки для общения и переносит людей из одной точки в другую. Рука доступа, потому что дает доступ к другим.
— Логично, как услышишь разъяснение, — сказала я.
— Много где можно увидеть логику после того, как объяснят. — Дойл говорил почти спокойным тоном, но в лице сохранялось напряжение: оставалось слишком много вопросов. Вопросов, ответа на которые могло не быть вовсе.
— Королева захочет узнать о новых способностях Китто, — сказал Холод.
— Я ей уже сказал, — ответил Дойл.
— А о том, что Рис обрел свои божественные силы?
— Тоже, — кивнул Дойл.
— Когда только успел?
— Когда вы с принцессой отправились к Мэви в большой дом.
Холод задумался на миг, а потом, прежде чем снова поднял к Дойлу тщательно контролируемое прекрасное лицо, в его глазах промелькнуло что-то очень похожее на страх.
— Остальное она тоже знает? — Убрать неуверенность из голоса ему удалось не так хорошо, как из глаз.
— Ты о том, что Мередит, похоже, вернула Мэви ее божественность и, возможно, дала тебе твою? Или о том, что сама Мередит при этом едва не погибла? А может, ты спрашиваешь, доложил ли я ей, что принцесса обрела дар вещего сна?! Или о том, что мы теперь владеем чашей? Какой из этих вопросов тебя волнует, Холод?
— Он не хотел тебя злить, — сказала я.
— Не надо меня защищать! — вспыхнул Холод.
— Да что с тобой? Ты на меня всех собак спускаешь с момента, как я очнулась от обморока!
Холод вперился в кухонный помост перед собой. На помост он так и не поднялся, не хотел приближаться к нам — или, может, ко мне.
— Ты еще спрашиваешь? Я — твой телохранитель, твой Ворон, я клялся защищать тебя от любой угрозы — и едва не убил тебя собственноручно!
Я подошла и протянула к нему руку, но он отпрыгнул прочь.
— Я не хочу опять причинить тебе вред.
— Ты же видел, хотя бы ближе к концу, что мы вытворяли с Мэви. Думаю, я могу без опаски взять тебя за руку.
Холод встряхнул головой, занавесившись от меня длиннющими серебряными волосами. Волосы у него всегда были неправдоподобного цвета новогодней мишуры, но сегодня они сияли еще ярче, чем обычно. Я потянулась к этой сияющей завесе и обнаружила, что волосы влажные.
Он опять отдернулся, уйдя от моего прикосновения, прислонился спиной к кухонному шкафу и обхватил себя руками.
— Когда твой крик разбудил нас, я был покрыт льдом. Нет, — качнул он головой, — не льдом, инеем. Я проснулся покрытый слоем инея. Он почти мгновенно растаял, но на волосах иней был плотнее. Когда я вставал, волосы похрустывали от инея, как ветки на морозе.
У Холода был испуганный вид. Я опять попыталась взять его за руку, и он опять отстранился.
— Нет, Мередит! Я не умею управлять этой силой. Это не то что вспомнить забытые навыки. Эта магия мне раньше не принадлежала. — Он смотрел на меня широко раскрытыми перепуганными глазами. — Я не умею быть богом, Мередит. Я никогда не был богом!
— Мы научим, — сказал Рис.
— А если я не хочу учиться?
— Это другая проблема, дружище, — сочувственно вздохнул Дойл. — Богиня дает свои дары кому пожелает, и не нам спрашивать, почему и зачем.
Что пару минут назад Дойл именно это и спрашивал, он, видимо, забыл. А может, Дойл считал, что только он вправе подвергать сомнению действия Богини. В чем бы ни была его логика — или отсутствие таковой, — никто ему на его ошибку не указал.