— Немцы окружили, сынок, наших со всех сторон. Перерезали дорогу на Полтаву и уже Лохвицу взяли.
— Разве и в Лохвице десант?
— Да не десант. Танки прорвались. Из Кременчуга и Чернигова. Теперь соединяются.
— Вы же говорили, что наши отбили наступление…
— Отбили, да недалеко. Возле моста немцы стоят. Ждут, наверное, рассвета, чтобы снова ринуться. Ну, беги, сынок, беги! Только будь осторожен: если начнут стрелять, сразу ложись в канаву…
Вольф не врал ребятам: он и в самом деле вчера долго не мог уснуть и думал именно о них. Однако говорил он не то, что думал.
Вот и сегодня с самого утра размышляет как раз над их делом, отложив в сторону все другие служебные заботы. Внимательно перечитал и те материалы, которые собрали о них там, в железнодорожном отделении полиции, и те, которые ему удалось самому раздобыть. Забыл даже пойти пообедать, забыл накормить и вывести на прогулку собак, а они, глупые, не напомнили о себе, лежали неподвижно у стола на ковриках — вот что значит ученые!
А тут к вечеру, когда сам наконец поел, и овчарок накормил, и погулял с ними, почему-то одолели раздумья и воспоминания.
Вольф… Наверное, не зря дали когда-то, еще в незапамятные времена, эту фамилию его предкам. Видно, сильный, воинственный и грозный для соседей-врагов был тот человек. Вольф… Из далекой седой старины нес это имя-эхо их великий род. Фамильное древо Вольфов произросло и углубилось корнями в Германии, а ветви свои раскинуло не на одну страну. Рассказывают, что их род, род Вольфов, издавна был непоседливым и отчаянным; его многочисленные представители, не задумываясь, отправлялись в чужие страны, как воины и как культуртрегеры[6] чтобы добыть себе там поместье и утвердиться в нем на веки вечные. Где их, Вольфов, только нет! Чехия, Румыния, Венгрия, Болгария, Югославия, Албания… И везде они прижились, разбогатели, завладели большими имениями. И только тем, которые еще при царях поселились здесь, в России и на Украине, очень не везло в последнее время…
Какой-то там его прапрадед прибыл в Россию по приглашению Екатерины II, чтоб показать славянам, как надо вести хозяйство на земле, которой и цены нет.
О! То были славные времена. Подумать только: царица выделяла каждой немецкой семье пятьдесят гектаров самой плодородной земли, освобождала от податей и давала кредит для приобретения хозяйственного инвентаря и племенного скота. Мир еще не слышал и не видел таких льгот! Вот что значит принадлежать к нации культурной и почтенной! За одно лишь твое согласие поехать в варварскую страну, чтоб продемонстрировать неучам-аборигенам достижения мировой культуры, тебе платили немалые деньги, щедро наделяли землей, освобождали от податей и давали право эксплуатировать почти даровую и неиссякаемую рабочую силу…
Семья его прапрадеда обосновалась на землях Таврии. Она достаточно быстро разрослась; потом одни из ее потомков переселились на Полтавщину, другие — даже в Поволжье. Отец Пауля — это уже чуть ли не пятое колено Вольфов-колонистов. Он принадлежал к дальновидным хозяевам: добывал золото здесь, на Лубенщине, из плодородной почвы и кожевни, но не хранил его в местных банках, а переправлял в Швейцарию. Вот почему, когда на Украине вспыхнула революция, отец с матерью, двумя сыновьями и дочерью без особого сожаления отправились в Германию. На Лубенщине оставил он старшего сына Пауля, только что закончившего юридический факультет Киевского университета. У Пауля сложилось не так, как у его предков: революция конфисковала земли, кожевню, имения, беднота разобрала по дворам коров, овец. Пауль проклял революцию и убрался с насиженных мест. Но ненадолго. Вскоре он появился вместе с кайзеровскими солдатами. Жестоко и беспощадно мстил он обидчикам, вернул свое имение, кожевню, заставил крестьян возвратить скотину. Но все напрасно. Пришлось снова убегать с Лубенщины, да и вообще с Украины, и на этот раз уже надолго — больше чем на два десятка лет. Во время бегства схватили его партизаны, и он едва не простился с жизнью. Посчастливилось спастись, только правого глаза лишился.
Сначала они и в Германии не могли как следует устроиться: послевоенная разруха, экономические кризисы, рабочие забастовки… Но потом, когда к власти пришел Гитлер, дела у Вольфов заметно поправились. Почти за бесценок приобрели они у богатого еврея, который уезжал в Америку, большой кожевенный завод. Отец управлял производством, Пауль стал незаменимым помощником. Это он предложил отцу выпускать продукцию для военных нужд. Теперь Вольфы имеют от этого большую прибыль и заслужили благосклонное отношение правительства. Еще бы: каждый второй солдат вермахта носит кожаный пояс, а каждый третий — подметки их фирмы!
Когда началась война с большевистской Россией и доблестные воины фюрера захватили Полтавщину, Пауль добровольно согласился поехать на Лубенщину. Кроме патриотического чувства долга перед родиной и фюрером, у него были еще и личные интересы и намерения. Тешил себя Вольф надеждой теперь уже навсегда вернуть свои земли, имение, кожевню, а заодно, может, еще что-нибудь приобрести — надо ж как-то компенсировать убытки, которые они понесли в течение двадцати лет!.. Его желание охотно удовлетворили: послали следователем Лубенского окружного управления полиции безопасности и СД.
Возвратить свое бывшее хозяйство Вольфу не удалось — от имения и кожевни уже не осталось и следа, — землю забрать тоже, не разрешили, сказали подождать, еще, мол, время не пришло, надо сначала окончательно разбить большевиков. Несколько разочарованный неудачей, Вольф полностью отдался службе в полиции. Работы было много. Отовсюду приводят подозреваемых, скрытых врагов нового порядка. Надо не только разоблачить подозрительного, но и размотать весь клубок, добраться до самой основы и вырвать крамолу с корнем. Ох и не легко добиться этого! На все твои вопросы, хитроумные и коварные, ответ один: молчание и испепеляющий взгляд из-под насупленных бровей. Даже безжалостная жестокая кара, нечеловеческая боль и кровь, хруст костей и вырванные ногти — ничто не помогает. Смертный приговор? Да, смертный приговор выносится часто и легко. Вольф вынужден так поступать. То или иное преступление, совершенное кем-то неизвестным, сваливал на первого попавшегося арестованного, и… концы в воду — преступник раскрыт и наказан по заслугам.
Пауль думал, что имеет все основания надеяться на благодарность от начальства. Но начальство почему-то молчало… А совсем недавно ему было сказано, что он, Пауль Вольф, не оправдывает надежд, что он рубит дерево крамолы сверху, оставляя его корни нетронутыми. Так, мол, сто лет можно заниматься делами случайных преступников, не затрагивая основы — корней, которые питают дерево. Докопаться до сути дела, выявить заговорщиков, партийных и комсомольских организаторов подполья — вот главное. Вольфу, бывшему лубенцу, человеку, знающему местные обычаи, язык, и карты в руки. Почему же эти карты не играют!..
И вот, кажется, карты наконец заиграют, заиграют на этих молокососах, которых управление полиции специально взяло для доследования. Что именно они совершили диверсию — это доказано. Нет также никаких сомнений в том, что они не одни совершили преступление, что их кто-то научил, кто-то направил. Но кто? Как узнать? Сначала там, в железнодорожном отделении полиции, хотели докопаться, Чего же они достигли? Снова то же самое — смертный приговор. Однако тайна, из-за которой они бьются день и ночь, лишившись сна, остается нераскрытой. Она снова уйдет в могилу вместе с этими несмышлеными птенцами. Нет, этого допускать нельзя! Если так и дальше пойдет, тогда и в самом деле сто лет будешь рубить дерево крамолы, не причиняя ему большого вреда.
Больше всего следователя удивляет, почему ребята так неестественно вели себя на допросе в железнодорожном отделении полиции, почему не выдали своих наставников. Ведь их безжалостно били, мучили голодом и холодом и даже приговорили к страшной казни — уже это должно было подействовать, развязать им языки. Это тебе не какой-то там черный, затвердевший корень, не молчаливые и замкнутые железнодорожники, у которых даже в глазах огонь фанатизма. Они же зеленые юнцы, совсем дети. Казалось, они не смогут вынести таких пыток, они обязательно заговорят. А вот вынесли все это, смолчали. Чудовищно!..
По-видимому, верно, совершенно верно определил он причину и потом правильно объяснил ее барону Шмидту, своему шефу: их обидели, слишком обидели и озлобили глупые полицаи. Обидеть, озлобить ребенка нетрудно, но это большая ошибка не только для воспитателя, но и для юриста. Ребенок становится тогда особенно упрямым, невероятно жестоким и мстительным. По себе знал: случалось с ним такое…
Еще когда учился он в восьмом классе Лубенской гимназии, поссорился на уроке с Петром Вакуленко, соседом по парте. Почему поссорился, уже забыл. Вообще они часто ссорились, так как враждовали. Пауль ненавидел Петра, которого почему-то совершенно незаслуженно боготворил чуть ли не весь класс (ну кто он такой? Сын простого крестьянина. Странно, как его еще приняли в гимназию…), Петр недолюбливал Пауля. Закончилась ссора тем, что они разбили друг другу носы. Вмешался учитель, поставил обоих в угол.
«На большой перемене будем бороться, и я тебе покажу, чья возьмет верх», — тихо сказал Пауль.
«Можешь считать, что я уже положил тебя на обе лопатки», — огрызнулся Вакуленко.
«Ты лопух и гречкосей», — бросил пренебрежительно Пауль.
«А ты…» — Петр Вакуленко вдруг умолк: к ним приближался учитель.
Подошел, молча ударил обоих линейкой и снова продолжал урок.
На большой перемене они начали бороться, и вскоре Пауль уже лежал на лопатках. Когда его освободили ребята, Пауль дрожащим голосом сказал:
«Я поскользнулся нечаянно… Давай еще попробуем».
Попробовали. И на этот раз победил Петр.
Сгорая со стыда и злости, Пауль горько заплакал, но все равно не сдался.
«Завтра снова будем бороться», — заявил он.
«Завтра будет то же самое, что и сегодня», — сказал невозмутимый Петр.
«Увидим, — ответил Пауль. — Бороться будем с таким условием: побежденный вымажет себе лицо чернилами и таким пойдет на урок».
«Ладно. Не забудь взять с собой мыло, чтоб потом было чем отмыть лицо», — ехидно усмехнулся Петр.
Теперь Пауль знал, что осилить Петра, придерживаясь заведенных правил, он не сможет. Но надо, обязательно надо, хотя бы один раз, но победить. Только как это сделать?.. Безразлично как, лишь бы победить.
На следующий день по дороге в гимназию Пауль не взял с собой мыла, как советовал ему Петр, а прихватил из дому длинное острое шило и бутылочку чернил.
Посмотреть борьбу двух закоренелых врагов пришли все ребята.
Петр и Пауль взялись за пояски, начали «водиться». «Водились» долго. Наконец Петр раскачал Пауля, покрутил его вокруг себя и повалил на землю. Собрался сесть верхом на побежденного, как и следовало по правилам, но вдруг вскрикнул, покачнулся и упал. Миг — и Пауль оседлал неприятеля, крепко схватил его за воротник. Гимназисты остолбенели от удивления, увидев Петра неподвижно лежащим с закрытыми глазами, а счастливый Пауль заливался смехом.
«Бери, мажь, мажь теперь себя чернилами!» — кричал он, доставая из кармана бутылочку.
Бледный, униженный Вакуленко наконец раскрыл глаза и еле слышно произнес:
«Предусмотрительный, гад… Принес-таки… Только чем ты меня…» — он не договорил и… потерял сознание.
Пауль испугался и убежал домой.
Позже ему рассказывали, что Петра отливали водой, а потом отвезли в больницу. Там осмотрели его, обнаружили на животе небольшую рану. Глубокий прокол печени — таков был диагноз врачей. Вскоре отец забрал из больницы сына, и с тех пор Петр уже не появлялся больше в гимназии. Говорили, болел все время.
Однако пришлось им еще раз повстречаться, уже взрослыми. Именно он, Петр Вакуленко, и изловил со своими дружками-партизанами его, Пауля, когда тот убегал с Лубенщины. Хотел расстрелять, да не вышло: перехитрил Пауль — сам прикончил Петра и вырвался…
Разволновавшись от воспоминаний, Вольф встал из-за стола, прошелся по кабинету.
Нет, он не будет их бить, не будет озлоблять, он по-другому с ними обойдется. Скажет:
«Ребята, будьте же благоразумными, трезво взвесьте все и посмотрите правде в глаза…»
Эти слова следователь произнес так громко, словно ребята уже сидели у него в кабинете. Затем он поправил черную повязку, пригладил ладонью русые волосы на голове и нажал на кнопку сигнала.
…— О, явился! — сердито сказала бабушка, как только Борис вошел в хату. — Где ты был?
— Не знаете? Вот! — выставил вперед книги, словно щит. — В школу ходил.