Ребята молча стояли, смотрели куда-то вдаль, в потолок…
— Кто будет говорить? Ну кто хотя бы скажет то, что нам уже известно?
Борис шевельнулся, переступив с ноги на ногу.
— Вы же знаете, что у нас не было руководителей. Поэтому их не может быть здесь, в камере. Это ложь!
Вольф был доведен до белого каления, он едва нашел в себе силы, чтобы сдержаться.
— Хорошо, это ты так думаешь. А как думает Буценко?
— Ложь, — ответил Анатолий.
— А ты? — Показал следователь пальцем на Ивана.
— Ничего не знаю, — сказал Иван.
Вольф забарабанил пальцами по крышке стола. Долго смотрел в окно и вдруг встрепенулся, глянул еще раз на ребят и произнес:
— Ну, голубчики… Чтоб потом вы не жалели и не кусали локти… Сейчас сюда придут ваши руководители…
Он нажал на сигнальную кнопку, и через несколько минут в кабинет ввели искалеченных, окровавленных, измученных Малия и Миронченко. Они едва стояли на ногах, их поддерживали два конвоира.
Ребята остолбенели. Действительно, следователь не врал… За что взяли машинистов? Неужели кто-то подслушал их давний разговор и донес?.. Возможно… Но они подумают… конечно, подумают, что мы их выдали. Дескать, мучили, били, вот и не выдержали, выдали тех, кто научил, как совершать диверсии…
— Ну что, узнаете своих учителей? — победно спросил Вольф. — Буценко, узнаешь?
— У нас не было учителей, — спокойно ответил Анатолий. — Вы же знаете, как все произошло… Захотели покататься, случайно дернули за рычаг… А паровоз как рванул! Едва успели соскочить…
— Достаточно! — закричал Вольф. — Я уже слышал! Я хочу знать, кто еще, кроме этих коммунистов, были ваши наставники. Сацкий! Тебя спрашиваю!
— У нас никого не было.
— Гайдай?
Борис молча покачал головой.
Вольф махнул рукой. Машинистов увели.
— Так… — сказал следователь, резко поднявшись из кресла. Его единственный глаз налился кровью, чуть не вылезал из орбиты. — Так… Ну что ж, не скрою от вас, я все делал, чтобы помочь, чтобы спасти вас, дураков. Но… подыхайте! Черт с вами! Взять их!
Конвоиры схватили ребят за шиворот, стали выталкивать из кабинета.
Но Вольф вдруг остановил их:
— Ein Moment…[28]
Он подошел к Борису, впился своим красным глазом.
— Вот ты… Послушай, что сейчас будет. Тебе перебьют одну руку, потом другую… И тебе, — глянул на Ивана. — Тебе тоже, — кивнул Анатолию. — Понимаете, что вы наделали? Пеняйте на себя, я здесь ни при чем… Ну как? Может, все-таки признаетесь?..
Ребята молчали. Вольф заметил, что в глазах юношей горел огонь презрения и ненависти. Терпение у него лопнуло, он крикнул конвоирам:
— Zur Folterkammer!..[29]
В камеру конвоиры принесли их на носилках.
Руки у юношей болтались, как плети…
Сбросили с носилок и ушли, замкнув камеру.
В углу на соломе сидели Нестор Малий и Петр Миронченко. Они сначала не узнали ребят, но, когда присмотрелись, кровь застыла у них в жилах.
— Что сделали они с ними!.. — воскликнул Миронченко.
Он побрел в угол, где стояло ведро с водой, принялся обливать потерявших сознание юношей. Малий наклонился над бледным, почти бездыханным Борисом, положил ему на лоб мокрую тряпку. Юноша застонал.
— Боря, Боря, — произнес Малий. — Ты слышишь?
— Воды, — едва слышно простонал он.
Губы у него запеклись, зубы крепко сжаты, не развести их!.. Но Малий все-таки влил ему в рот немного воды, смочил тряпку еще раз — она уже стала горячей — и снова положил на лоб…
Так они, сами избитые и обессиленные, ухаживали за юношами, пока к тем не вернулось сознание.
В камере стояли сумерки.
— Горючими слезами, страшными муками отольются фашистам причиненные нашей земле страдания!.. — сказал Малий, и голос его дрожал.
Миронченко спросил у Анатолия:
— Чего добивались они, когда вас так мучили?
— Это тот, Циклоп… Все допытывался, кто руководит подпольщиками… Хоть умри, а признайся.
— Что же вы ему сказали?
— Ничего…
На рассвете звякнули, зазвенели ключи возле дверей.
Резкий, слепящий луч фонарика заметался по камере. В дверях появился офицер полиции.
— Буценко!
Анатолий поднялся.