-- Нет, не даром. В этом-то вся и суть. -- Сказав так, я покачал головой. -- У хозяина булочной была страсть к классической музыке, и как раз в тот момент звучали увертюры Вагнера. Вот он и предложил нам сделку: прослушаем всю пластинку до конца -- можем взять хлеба, сколько захотим. Мы с приятелем обсудили его предложение и решили: музыку-то можно и послушать, -- никакой это не труд и дело совсем безобидное. Мы спрятали свои ножи в сумку "бостон", уселись рядом с пекарем и стали слушать увертюры к операм "Тангейзер" и "Летучий голландец".
-- И потом получили хлеб?
-- Ага. Забрали почти всё, что было и ели потом четыре или пять дней, -- сказал я и ещё раз хлебнул пива. Сон, словно возникшая от подводного землетрясения беззвучная волна, исступлённо покачивал мою лодку.
-- Конечно, -- продолжал я, -- цель оказалась достигнутой. Но, как ни крути, преступлением это не назовёшь. Скорее, обмен: мы прослушали Вагнера и за это получили хлеб. С позиций закона -- нечто вроде торговой сделки.
-- Ну, Вагнера послушать -- не такой большой труд!
-- Именно. Вот если бы булочник потребовал помыть тарелки или окна, тогда бы мы наотрез отказались и попросту награбили хлеба. Но он ничего такого не требовал, а лишь попросил послушать пластинку. Это нас и смутило. Разумеется, мы даже представить не могли, что дело дойдёт до Вагнера, который нависнет над нами проклятием. Сейчас я понимаю -- нам не стоило соглашаться на его предложение, а с самого начала нужно было, как и уговорились, пригрозить ножом и отобрать хлеб. И никаких проблем!
-- А что, возникли проблемы?
Я опять потёр веки.
-- Да, но незаметные простому глазу. Просто после того случая многое начало, одно за другим, безвозвратно меняться. В конце концов, я вернулся в университет и успешно его закончил, поступил в адвокатскую контору, начал готовиться к экзамену по юриспруденции. Вот, женился на тебе и больше на булочные не нападал.
-- И всё?
-- Да, вся история, -- сказал я и допил пиво. Все шесть банок стояли пустые, и только их жестяные язычки на дне пепельницы напоминали выпуклую чешую русалки.
На самом деле с тех пор кое-что изменилось: произошло несколько событий, заметных даже простым глазом. Только я не хотел говорить о них жене.
-- А что теперь делает твой сообщник? -- спросила она.
-- Не знаю. После налёта дружба пошла врозь, и мы расстались. С тех пор так ни разу и не виделись. Я даже не знаю, где он сейчас живёт.
Жена молчала. Кажется, она уловила в моём рассказе некую незаконченность, но даже не заикнулась об этом.
-- Выходит, налёт стал прямой причиной вашего разлада?
-- Пожалуй, так. После этого случая мы были в сильном шоке и несколько дней говорили о взаимосвязи между хлебом и Вагнером, о правильности нашего выбора, но к выводу так и не пришли. Если рассуждать логично, выбор был правильным: никто не пострадал, каждый добился своего. Булочник -- правда, до сих пор не могу понять, зачем, ну да Бог с ним -- устроил пропаганду Вагнера, мы от пуза налопались хлеба. И всё же мы чувствовали в этом какую-то серьёзную ошибку. Эта нераспознанная в корне ошибка повисла мрачной тенью над нашим бытием. Поэтому я и использовал слово "проклятье". Это, без всякого сомнения, походило на проклятье.
-- И как? Оно уже перестало висеть? Над вами?
Я сделал из лежавших в пепельнице язычков браслет.
-- Этого я не знаю. Мир переполнен разными проклятьями. Поди догадайся, какое из них за что!
-- Ерунда, -- сказала жена, пристально вглядываясь в мои глаза. -Если разобраться, всё станет ясно и понятно. К тому же, пока ты сам не снимешь с себя проклятье, оно, как больной зуб, будет продолжать мучить тебя до самой смерти. И не только тебя, -- меня тоже!
-- Тебя?
-- Теперь ведь я твой партнёр! Например, наш голод сейчас из-за этого! До свадьбы я ни разу не ощущала такого острого чувства голода. Тебе не кажется это странным? Однозначно, нависшее над тобой проклятье распространяется и на меня тоже.
Я кивнул, разломал браслет из язычков и вернул их в пепельницу. Не знаю, права ли она, но так оно и есть.
И вдруг пропавшее было из сознания чувство голода вернулось с удвоенной силой. Спазмы на дне желудка, как по проволоке, отдавались дрожью в голове, внутри меня всё будто перемешалось.
Я по-прежнему смотрел на подводный вулкан. Вода стала ещё прозрачнее. Казалось, лодка безо всякой поддержки плывёт по небу, и лежащие на дне камни видны так отчётливо, словно до них можно дотянуться руками.
-- Я живу с тобой только полмесяца и всё это время ощущаю телом присутствие чего-то такого, -- продолжая в упор смотреть на меня, она сложила пальцы в замок. -- Пока ты этого не рассказал, я не догадывалась, но теперь знаю точно: ты -- проклят.
-- Как ты думаешь, какое оно -- это проклятие?
-- Ну, будто с потолка свисают не стиранные много лет пыльные шторы.
-- Это -- не проклятье, это я сам не стирал, -- пошутил я.
Но она не засмеялась.
-- Не то, не то ты говоришь!
-- Хорошо, -- согласился я. -- Если, по-твоему, это -- проклятие, что мне тогда, в конце концов, делать?
-- Ещё раз напасть на булочную. И сделать это прямо сейчас, -отрезала она. -- Другого способа снять его нет!
-- Что, прямо сейчас?
-- Да. Пока мы голодны. Добиться не достигнутого до сих пор.
-- А где же мы с тобой найдём посреди ночи открытую булочную?
-- Поищем! Токио -- большой город, хотя бы одна ночная булочная должна быть.
Мы сели в старенькую "Тойоту Короллу" и отправились в полтретьего ночи на поиски булочной. Я рулил, жена сидела рядом, скользя острым взором хищной птицы по обеим сторонам дороги. Поперёк заднего сиденья распласталось длинное, похожее на окостенелую рыбу автоматическое ружьё "Ремингтон", в карманах накинутой на жену ветровки позвякивали друг о дружку запасные патроны. А ещё в салоне лежали две чёрные лыжные маски. Признаться, я не понимал, зачем жене нужно автоматическое ружьё. А маски? Ни я, ни она ни разу не катались на лыжах. Однако она об этом говорить не стала, а я не спрашивал. Только заметил про себя: странная штука -семейная жизнь.
И всё же, несмотря на полную экипировку, мы так и не смогли найти ни одной открытой посреди ночи булочной. Я ехал по пустынным дорогам от Йойоги к Синдзюку (1) и дальше по направлению к Йоцуя, Акасака, Аояма, Хироо, Роппонги, Дайкан-яма, Сибуя. В недремлющем Токио на глаза попадались разные люди и заведения, и только булочной не было, -- не пекут они хлеб посреди ночи!
По пути мы дважды встретились с полицейскими машинами: одна неподвижно затаилась на обочине дороги, другая, не спеша, обогнала нас сзади. Каждый раз меня прошибал пот, а жена, не обращая на них никакого внимания, во все глаза высматривала булочную. При каждом её движении патроны издавали в кармане звуки, точно шелуха в подушке (2) перекатывалась.
-- Давай бросим эту затею! -- не выдержал я. -- Какого чёрта булочные будут работать так поздно?! Такие вещи нужно проверять за...
-- Стой! -- внезапно сказала она.
Я резко нажал на педаль тормоза.
-- Будем грабить здесь.
Я облокотился на руль и осмотрелся, -- никаких признаков булочной. В безмолвной тишине чернели опущенные жалюзи окрестных магазинов, и лишь похожая на косой искусственный глаз вывеска парикмахерской зябко пялилась в темноту. Метрах в двухстах впереди светилась яркая реклама "Макдональдса".
-- Здесь нет никакой булочной!
Жена молча открыла бардачок, достала липкую непрозрачную ленту и вышла из машины. Я тоже вышел. Присев на корточки, она оторвала кусок ленты и залепила номер. Затем обошла машину и заклеила задний такими отработанными движениями, будто занималась этим всю жизнь. Я рассеянно следил за её действиями.
-- Нападём вон на тот "Макдональдс", -- сказала она так спокойно, словно предлагала мне на ужин закуску.