Степь, оплесканная разноцветьем трав, всхолмленная редкими буграми в татарнике, покато стелилась в балку.
С кургана виднелись тутовые деревья. Их верхушки были освещены багряным закатом; он горел и в ручье, подбираясь к камышам и со дна озаряя их. Неизвестно сколько времени я просидел на камне, не испытывая в груди желания, кроме одного - подольше забыться, уйти от себя.. Но вдруг я очнулся, заметив у камышей Тоню. Она медленно шла вверх по ручью.
Усилием воли я заставил себя подняться, спрятал письмо и пошел ей навстречу. Когда я приблизился к деревьям, Тоня уже сидела на ветке, одетая, как студентка, в шерстяной светло-коричневый сарафан и зеленую кашемировую блузу с бантом. Увидев меня, она порывисто встала, сделала несколько неуверенных шагов и остановилась. Написанная на ее лице радость сменилась растерянностью.
- Вас кто-то обидел? - спросила она с участием и невольным желанием быть мне защитницей.
Я молча прошел мимо нее и сел на ветку.
- Вы очень плохо выглядите. Вам нездоровится?
- Нет, я вполне здоров, - не глядя на нее, сказал я. - Видите ли, Тоня, я давно собирался поговорить с вами всерьез, но как-то не осмеливался... не хватало духу. И вот теперь я решился. Каюсь. Я должен был раньше сказать вам всю правду.
- Какую?
- Нам нужно расстаться.
- Расстаться? - едва слышно прошептала она.
- Да! Навсегда.
- Почему? Ах, понимаю, понимаю... Вы художник, а я никто. Кто я? Девочка на побегушках. Домохозяйка.
- Ничего вы не поняли, ничего! Наше положение тут ни при чем. Есть причина более серьезная. Мы должны расстаться. Это в наших интересах.
- Господи! К чему вы это?
- Я - женат!
Произнеся это, я почувствовал, почти физически ощутил всеми нервами, как она затихла, осознавая смысл моих слов, - и поднял голову, словно уже прощался с Тоней, в последний раз глядел на нее. Она стояла передо мной, бледная и какая-то похудевшая, с влажными глазами, в которых был ужас и непонимание, неверие в то, что я сказал: она сжалась, напряглась - точно еще чего-то ждала от меня, хотела удостовериться в обратном.
О, как в эту минуту я ненавидел себя! Упасть бы перед нею на колени, только не видеть этих невыразимо горестных глаз.
- Женаты? - В ней еще теплилась надежда на иной ответ, которого она ждала с содроганием.
- Я виноват, что не сказал вам раньше. Я не ждал этого! Но дальше не стану скрывать. Да, я женат. Наше счастье невозможно. Сегодня я получил письмо от жены и вот решил объясниться с вами.
- Кто она? - Голос у нее стал чужой и далекий, словно она говорила со мною в глубоком тумане, с другого берега реки.
- Преподает в институте.
Она глядела куда-то в степь сквозь меня. Глаза ее влажно, отрешенно синели.
- Вы ее любите?
- Не знаю.
Тоня была потрясена ответом не менее, чем предыдущим моим признанием.
- Как же так?! - после длительной паузы с искренним недоумением произнесла она. - Жена... Вы должны ее любить. Вы не имете права не любить жену. А вы сомневаетесь. Как же так?!
- Раньше казалось: люблю, а теперь - не знаю. Может быть... Хотя нет... Это трудно, почти невозможно вам объяснить. Вы молоды. Для вас мой ответ нелепая загадка. Но между тем, это - правда. Сущая правда: я не знаю!
- Вы не любите ее, - сказала Тоня.
Она оживилась, взглянула на меня с радостной надеждой:
- Ну признайтесь: вы не любите жену. Ни капельки.
Ведь так? Если не знаете, не уверены, то и любви никакой нет. Вам нужно разойтись. Почему вы не разойдетесь?
- Я никогда об этом не думал.
- А вы подумайте! - с неожиданной дерзостью посоветовала она, подсела ко мне и холодной ладонью остудила, погладила мой лоб, как у больного. Подумайте: с кем вам лучше - со мною или с вашей женой?
- С вами.
- Вот видите, - печально, с нежностью матери произнесла она. - Мне жаль вашу жену. Вы ее совсем не любите. - Она поцеловала меня в щеку и, сама удивленная открытием, тихонько засмеялась. - А я вам нравлюсь? - спросила она вдруг и затаила дыхание в смятенном ожидании ответа.
- Да.
- Очень-очень?
- Очень.
В награду за откровенность она поцеловала меня еще раз, прильнула ко мне и вновь опечалилась. Странность ее поведения не могла не броситься в глаза. В этот вечер она то замыкалась в себе, скучнела и, отстранившись, подолгу сидела, как немая, или ходила возле деревьев, обхватывая корявые стволы и прижимаясь к ним всем телом, то - внезапно возвращалась ко мне и без умолку говорила с нарочитой беспечностью, смеялась, озорничала. В ней боролись противоречивые чувства, она пыталась забыть, рассеять сомнения и не могла. Следя за нею, я почти с отчаянием думал, что, быть может, это последний наш вечер, прощальное свидание, после которого мы никогда больше не встретимся. Комом подкатывало к горлу удушье, сжималось сердце... Да, я твердо решил больше не встречаться с Тоней. Мысленно я прощался с нею.
По пути домой, держась на расстоянии двух-трех шагов от меня и намеренно не подходя ближе, Тоня снова поинтересовалась причиной моего пребывания на пасеке. Не желая утаивать от нее секретов, я рассказал все как есть и добавил, что, по всей вероятности, пчелы тестя не спасут меня от безденежья: в этот сезон они слишком неповоротливы и вялы. Придется мне перейти на мелкие заказы, чтобы продержаться и кое-как дотянуть до следующего медового сезона. Там уж мы отквитаемся за нынешнее поражение.
- Хотите, я помогу вам?
- Чем же?
- Деньгами.
С благодарностью оценив ее жертву, из любопытства я спросил, сколько же она может мне ссудить.
- А сколько вам надо?
- Тысячи две. Они бы устроили меня. Целый год я посвятил бы свободному творчеству.
- Я вам достану.
- Две тысячи рублей?! Да где же вы их возьмете?
- У папы. Я попрошу его, он мне не откажет. Честное слово!