Баи, молчи.
Ради всего святого, молчи!
Ну хоть один раз в жизни прикуси язык. Это же просто. Ну, должно быть просто. Давай, крепись!…
Помни: ты — всего лишь какой-то одноглазый калека, который помогает тут с больными. Не стоит привлекать к себе лишнее внимание. В конце концов, ты ничего никому не докажешь, а у мэтра будут лишние неприятности. Как бы не хотелось за него заступиться. Как бы не хотелось поставить на место этих людей. Не вмешивайся. Мэтр сам об этом просил. Не раз, не два, и даже не три…
— Это вы погубили его! Вы! Все эти слухи будто вы что угодно можете вылечить — просто бессовестная ложь! — почтеннейшая матрона Генриетта орала что есть дури, импульсивно размахивая руками прямо перед носом у невозмутимо стоявшего напротив мэтра Янсенса. Я искренне не понимал из каких глубоких закромов он черпает терпение. У меня оно давно кончилось, и держаться с каждой секундой становилось всё труднее. Да что там, даже здоровяк Эмиль уже сжимал кулаки, хотя он-то за три года работы тут навидался всякого.
— Я подам на вас жалобу в городской совет! — господин Коппинс, её супруг, ни на дюйм не уступал ей ни в громогласности, ни в бурности эмоций. — Вы не целитель! Вы — базарный шарлатан, и ваш лазарет не даром обходят стороной приличные люди! Я вам этого не спущу! Давно пора выдворить вас из города!
— Как вам будет угодно, — с непробиваемой вежливостью ответил Янсенс. — Однако учитывайте, что любая врачебная помощь должна оказываться своевременно. Вы сами сказали, что боли стали усиливаться с пяти часов после полудня. Сейчас перевалило глубоко за полночь. Так почему же вы сразу не поехали сюда, раз уж мэтр Вербек расписался в своём бессилии?
— Вести отца в вашу грязную дыру? Прилюдно? Средь бела дня? Вы что, шутите? Чтоб об этом потом весь город говорил? — госпожа Генриетта едва не задохнулась от возмущения. — Мы насилу дождались пока все зеваки разойдутся спать! И то нас, похоже, видела какая-то пьяная чернь в мясницком переулке. Упаси Владыка пойдут слухи…
«Слухи пойдут» она говорит! Я, видимо, и правда дурак, и ничего не понимаю в жизни. И, если она всерьёз всё это несёт, то и понимать не хочу. Никогда.
Слухи их волнуют… За то теперь они ни капли не волнуют господина Де Винтера, безжизненно обмякшего на постели. Лицо его, ещё недавно перекошенное в агонии приступа, теперь больше напоминало оплывшую восковую маску. Огоньки масляных лампад очерчивали каждую морщинку.
Смерть. Снова смерть, и снова рядом со мной. Мне начинает всерьёз казаться, что она меня преследует.
— У вашего отца две недели не прекращались боли в груди, — мэтр невольно заставлял восхищаться своей выдержкой. — Вы сами рассказали, что сдавливало, жгло и отдавало в левое плечо. Это — признаки обострения болезни сердца. Возникает вопрос: а чем вообще занимались мои уважаемые коллеги в госпитале святого Азария?! Кровопускания ему делали? Какое лечение назначал мэтр Вербек? И почему это он разрешил господину Дэ Винтеру посещать заседания городского совета в таком состоянии?
— Мэтр Вербек пытался запретить это, — презрительно поджала губы госпожа Коппинс. — Пришлось заплатить ему золотом за то чтобы он не препятствовал отцу ходить на собрания и курить. И вообще, какая наглость! Как можно пожилому больному человеку запрещать порадовать себя трубочкой-другой, будто от этого есть вред какой?
— Вообще-то есть, и немалый, — мэтр не дрогнул. — И при всех наших разногласиях, тут я с Вербеком согласен. Кроме того момента что он отменил запреты в обмен на деньги. Воздержаться от переживаний, физических нагрузок, нездоровой пищи и курения, почтеннейшие господа, это были не капризы доктора, и даже не правила госпиталя. Это была часть лечения, и от этого напрямую зависело, поправится ли господин Дэ Винтер или умрёт от сердечного приступа. Что в итоге и случилось.
— Какая ещё нездоровая пища? — снова вклинился господин Коппинс. — Я лично платил за то чтоб тестю готовили только самое лучшее! Свежайшая дичь! Кролик, фазан, а вчера к обеду подали свинину в винном соусе!…
Эмиль, почуявший неладное, дёрнул меня за плечо и буквально потащил за дверь. И спасибо ему.
— Ублюдки. Тупорылые расфуфыренные ублюдки с опилками вместо мозгов!…
— Ты это, за языком-то следи, — угрюмо оборвал меня бывалый брат милосердия. — Не ровен час услышит кто как ты так про уважаемых людей говоришь — и всё, высекут и в колодки. Нам, селянам, на господ рот разевать не след. Чревато это.
— Эти господа только что погубили члена семьи, исключительно по собственной глупости. И после этого они, чтоб их в Бездне бесы драли, ещё и считают себя лучше других.
— Дык, они и лучше! — простодушно ответил Эмиль, открывая дверь во внутренний двор. — Потому мы — здесь, а они — там. А ты всё ж молчал бы, а то неровен час беду накликаешь. Это за мэтра случись чего Его Преосвященство заступится, а за нас с тобой…
Его прервал гулкий басовитый лай, явно не принадлежавший ни одной из трёх дворняг, охраняющих подворье. Мы оба вздрогнули от неожиданности: огромный чёрный пёс стоял у самой двери и отчаянно гавкал, время от времени надрывно подвывая, словно от тоски.
— Не понял. Это откуда здесь? — растерянно произнес мой напарник.
— Извиняйте, молодчики, сейчас я её уберу! — перед нами моментально нарисовался конюх ныне покойного господина дэ Винтера. — Это хозяйская собака. Видно почуяла неладное и с привязи сорвалась. И как нашла куда идти, ума не приложу… Да вы не бойтесь, она безобидная! …да что ты к ним пристала? Рэни, сидеть!
Рэни покорно села прижав уши, хотя было видно какого труда ей это стоит. Пожилой конюх, поминутно извиняясь, привязал к ошейнику прихваченную с экипажа верёвку и попытался оттащить собаку прочь. Тщетно: сдвинуть с места эту статую из длинного чёрного меха было задачей непосильной. Псина только жалобно скульнула, словно умоляя оставить её в покое.
— Да ладно уважаемый, она нам не мешает, — я решил заступиться за бедолажку. — К тому же от нас пахнет господином де Винтером. Мы ведь с вами вместе его тащили.
— Ишь какая преданная! — Эмиль потрепал собаку по голове. — Хорошая девочка, умная. Понимает всё…
— Понимает! — с жаром подтвердил конюх. — Ещё как понимает, только диву дивишься! Хозяин-то её с щенячества растил как дочь родную: вот уж она его любила, ходила за ним хвостом, тосковала, если он без неё куда уезжал… Уж не знаю что с ней, беднягой, теперь будет.
Бедняга умоляюще смотрела на меня, словно я мог чем-то ей помочь.
А я — не мог. Ничем. Подумал только, что покойный, должно быть, был человеком лучшим чем его родичи, раз уж боги благословили его столь преданным другом. Такой великий дар нужно заслужить.
— Тогда плохо дело, — уверенно сказал Эмиль. — У моего деда был пёс. Как бабки не стало, дед его так же щенком подобрал, вырастил… Ну а как помер, так пёсик и зачах от тоски: жрать перестал, исхудал, всё больше за сараем валялся и поскуливал. Там же и издох. Жаль тоже, хороший был такой, умный. Всё чуял, всё понимал. Но что уж теперь…. Видать, такова их собачья природа, что без любимого хозяина им и жить неохота.
— Не скажите, уважаемый! — возразил старый конюх. — Собаки они ведь как и люди, разные бывают: и злобные — цепные, и трусливые — жалкие, и благородные — высокомерные, и весёлые — бестолковые. Но такие как наша Рэни, или вот деда вашего, пусть земля ему пухом, пёсика, настолько преданные и любящие — это ещё поискать. Я ж теперь и сам боюсь что она затаскует до смерти. Жалко же! Такая славная девочка!…
Славная — не то слово. Я сочувственно погладил её по массивной голове. Собака позволила мне это, не сводя с меня печальных карих глаз. Смотреть в них было почти невыносимо. Подумалось, что мои близкие, наверное, чувствовали то же самое глядя на меня в те, первые дни.
Да, тяжко же им пришлось…
Что ж, Рэни, выходит мы с тобой — собратья по несчастью. Жаль только что тебя не отвлечёшь от твоей потери ни поучительными историями, ни работой на износ.
— Эх, она ж наверное теперь добром отсюда не уйдёт, — посетовал старик. — Хозяин-то там, у вас внутри. А она — верите, нет — чует его по-особому. Один раз было: вот так же с привязи сорвалась, и к ратуше, значит, убежала. Сидела, ждала когда господин Де Винтер выйти изволит. А как его в госпиталь святого Азария приняли, так она на второй день…
Что случилось на второй день мы так и не узнали. Дверь вновь распахнулась, да так резко, словно её пнули ногой. Раскрасневшаяся не то от слёз, не то от праведного гнева миссис Коппинс выскочила во двор. Её супруг в ярости шёл следом, время от времени оборачиваясь и выкрикивая угрозы в адрес мэтра Янсенса.
— Штефан, мы уезжаем немедленно! — бросила госпожа Генриетта конюху. — Я еле на ногах стою, а с утра ещё заниматься наследством и похоронами.
— Госпожа, тут это… Рэни прибежала, — вознца растерянно развёл руками. — Снова с цепи сорвалась. Что с ней делать прикажете?…
Хозяйка одарила Рэни таким взглядом, словно перед ней была не собака, а кровная соперница.
— Штефан, последнее что мне сейчас хочется — это возиться с отцовской шавкой. Если она добром не идёт — оставь ее здесь и забери завтра, коли она тебе нужна. Если нет — отрави, чтоб не мучилась. Едем, я говорю!
— Езжайте, — я уверенно отобрал повод у растерявшегося старика. — Мы тут её не обидим, а завтра — заходите, решим что делать.
— Спасибо молодчики, — облегчённо вздохнул Штефан уже на ходу. — После обеда загляну обязательно!
Рэни, казалось, даже не заметила что он ушёл. Так и сидела, не шелохнувшись. И лишь когда ворота со скрипом закрылись, она вздрогнула, протяжно заворчала и улеглась, сложив голову на лапы.
— Господа хорошие, а это ещё что такое? — спросил мэтр Янсенс, устало привалившись к дверному косяку.
— Это собака покойного, — пояснил Эмиль.
— А. Понятно, — в голосе наставника сквозила бесконечная усталость. — Зачем Коппинсы её оставили?
— Судя по всему, им она без надобности, — ответил я. — Госпожа Генриетта и вовсе распорядилась её отравить.
— Ясно всё с ними, — мэтр потёр виски, словно у него болела голова. — Тогда только одна просьба: привяжите её к стойке у конюшни, чтоб она за ночь бед каких не наворотила. Утром будем разбираться, куда её девать.
К моему удивлению Рэни покорно поднялась на лапы и позволила увести себя за сарай. Оказавшись на месте она апатично улеглась обратно на землю и снова жалобно заскулила. Видимо ей было уже всё равно кто и куда её ведёт. Привязать я её привязал, да только смысла в этом было мало. Наверняка ведь так и будет лежать без движения, до тех самых пор пока утром тело хозяина не повезут в храм…
Ладно. Завтра. Всё завтра. Вставать нужно рано, и неплохо было бы успеть поспать хоть немного. День и без того выдался тяжёлый, так ещё и Коппинсы свалились на ночь глядя. Ну ничего, если лечь сейчас, то небольшие шансы выспаться всё таки есть.
Ну, или были бы шансы. Бывают же такие дни когда всё идёт наперекосяк…
— Псст! Эй, дружище! Есть минутка?
Я вздрогнул и посмотрел наверх.
— Зак? Ты чего тут делаешь?! Вы же должны были уплыть с утра пораньше!
Мой приятель — менестрель ловко подтянулся на руках и оседлал высокий забор. Я едва различал его в слабом свете луны, но по его тяжёлому дыханию понял, что тот не на шутку запыхался.
— Да, должны были, — согласился он. — Но кое-что пошло не так. И нам нужна твоя помощь.
***
Шэмблз-стрит. Окна домов закрыты тяжёлыми дубовыми ставнями. В воздухе — стойкие запахи мяса: копченого, сырого, подпорченного. Зак дожидается пока парочка патрульных с факелом в руках пройдут подальше. А они будто нарочно движутся не спеша, словно бы издеваясь.
Один смеётся над какой-то шуткой, бьёт по плечу второго, предлогая разделить с ним веселье. Второй глядит недовольно, огрызается в ответ.
Я считаю секунды. Они тянутся невыносимо долго. Уходите уже, ну! Нет у нас времени отчитываться что мы здесь делаем посреди ночи…
— Пошли! — кивает Зак.
Быстро пересекаем улицу и скрываемся в подворотне с другой стороны. Там переходим на бег. Благо соседняя улица безлюдна.
Зак ведёт напрямик, через ему одному ведомые тропки.
Снова проулок между домами. Едва не запинаемся об какого-то нищего, лежащего поперёк дороги. Я даже не успеваю понять жив ли он.
Следующая улочка. Пару кварталов быстрым шагом по ней, а за тем — опять переулок. Стайка крыс разбегается из под ног. Где-то совсем рядом слышны хохот, женские всхлипы и пьяные подначки.
— Некогда, — говорит Зак, одёргивая меня.
— Но там же…
— Их больше, а мы спешим. К тому же мы на Мэннон-стрит, тут такое происходит каждую ночь, ещё и по нескольку раз.
— Но мы можем хотя бы позвать стражу?!
— Зуб даю что это и есть городская стража. По дороге к тебе видел их тут целую стайку, отмечали конец смены. Пойдём. Тут мы ничего не можем сделать.
…ненавижу эту фразу. И когда-нибудь, когда я вконец одичаю с местными нравами, то начну просто бить без предупреждения всякого кто её произнесёт. И тем расписываться в собственном бессилии. Опять и опять.
…поворот, ещё поворот. Крики больше не слышно. Улочка спускается под уклон, вниз, к берегу. Здания выстроились вдоль неё лесенкой.
Ещё поворот, и мы попадаем на Роуз-стрит, улицу, которой не писаны ни законы, ни комендантский час. Здесь людно. В эти часы публичный дом принимает особых посетителей. Многие из них прячут лица под капюшонами, опасаясь быть узнанными. Шлюхи всех мастей и возрастов стоят вдоль стен. Нас провожают взглядом, быстро теряя интерес. Вряд ли люди которые так спешат пришли сюда ради плотских утех.
Мы торопимся прочь отсюда.
Ниже и ниже спускается улица. Чем ближе к озеру, тем беднее кварталы. Зато патрульные обходят эти места стороной. Можно некоторое время просто бежать, не опасаясь быть задержанными.
Трущёбы.
Крыши ветхих деревянных построек нависают над узкими просветами между домов. Идти порой приходится на ощупь. Воняет помоями и сыростью, да так что не мутится в глазах. В этом месте тяжело находиться, сама безысходность пропитала гниющие доски нищенских бараков. Такие стены не защищают ни от холода, ни от злого умысла, разве что только от случайного взгляда. Время от времени слуха достигают то отзвуки чьей-то ссоры, то пьяный хохот, то младенческий плач и горькие причитания измученной матери.
— Зак, нам далеко ещё?
— Не очень. Напрямик бы ещё быстрее получилось, но там «Тихий Омут», а кварталы по соседству облюбовали местные банды. Придётся сделать крюк через Северные, так дольше, но вернее.
— «Тихий омут» — это случайно не тот притон где Бонза искал работёнку?
— Он самый.
Нашёл на свою голову…
В обход, стало быть. Теперь — только бежать, чтобы выиграть время и молиться забытым богам чтоб обошлось без задержек.
Зак резко останавливается, так что я чудом не врезаюсь в него. Впереди, как раз там куда мы собирались свернуть, кто-то истошно зовёт на помощь. В ответ слышится грубый приказ заткнуться и звук увесистого удара.
— Да какого же дьявола именно здесь и сейчас?!… — бессильно ругается менестрель.
Прежде чем я успеваю пожалеть, что не прихватил с собой «Матильду», раздаётся сдавленный хрип боли.
Помогать уже поздно.
— Проверьте окрестности! Тут могут быть ещё… — распоряжается кто-то.
Мы переглядываемся, понимая, что выход у нас один. Назад. Сюда. Тут дом ниже остальных, а соседний стоит почти впритык к нему. При известной сноровке подняться наверх вполне возможно.
Закари меньше и легче, подсадить его не составляет труда. Он ловко подтягивается на край крыши.
Теперь дело за мной. Задача не из простых. И как я умудрялся с такой лёгкостью делать это в детстве?
Упереться, подтянуться… быстрее, быстрее! Почти наверху!…
Коварный кусок деревянной черепицы пытается выскользнуть из под локтя. Упадет — наделает шуму. Зак видит это, хватает за плечо. Это помогает обрести равновесие и сделать последний рывок.
Коварную черепицу я всё-же в последний момент успеваю схватить.
Всё.
Мы оба наверху.
Теперь полная луна хорошо освящает мир вокруг. Домишки жмутся друг к другу так словно пытаются согреться. Прорехи между крышами в иных местах можно просто перешагнуть.
Дальше продвигаемся медленно, принося скорость в жертву тишине.
Я готов проклясть всё на свете. Время уходит. Кто знает сколько его у нас есть, да и есть ли оно вообще?
Но мы движемся. Пусть тихо, пусть медленно, но движемся, и покамест ничем себя не обнаружили. А это уже дорогого стоит.
Там, внизу, на улицах, рыщут в поисках добычи хозяева местных подворотен. Они обыскивают закутки и переулки в поисках неведомо кого, и я начинаю подозревать, что мы вдвоём случайно попали в самое сердце каких-то местных разборок.
К счастью, вскоре и они остаются позади. Мы прибавляем ходу.
Крыши теперь — как ступеньки: одна ниже другой. Берег становится круче, воды озера — ближе. Простенькие домишки одной стороной словно врастают в землю, а другой — стоят на сваях, настолько велик уклон. Улочка то вьётся серпантином, словно в горах, то превращается в грубо прорытые прямо в земле ступени.
Теперь проще идти понизу, и мы спускаемся. Дыхание давно сбилось — не привык я к таким пробежкам. Уже не замечая ничего вокруг, я просто следую за Заком.
Вперёд, вперёд, поворот, спуск, поворот, поворот, ещё спуск, крутой — чудом не скатываемся по нему. Я уже даже не спрашиваю далеко ли ещё: слишком много сил уйдёт на то чтобы просто заговорить.
Поворот.
Поворот.
Спуск.
…ветхий деревянный забор.
Перебираемся через него и попадаем в высокие заросли иссохшей крапивы. Небольшой запущенный внутренний двор очередного ветхого домика, одной стеной вросшего в отвесный склон. В крошечных окнах темно, а чтобы войти в дверь даже Заку приходится пригнуться. Я же проклинаю всё, ощутимо ударившись головой о потолок.
— Это ты, мой птенчик? — слышится из темноты елейное старушечье шамканье.
— Я! — уверенно соглашается Зак.
— Хорошо ли погулял? Не хочешь ли покушать? — ласково спрашивает старуха. — Клубника со сливками для тебя на столе! Ах, какая она крупная уродилась, да как сладка на вкус! С утра ещё в саду росла, свежая! Ты покушай, малыш, покушай! Ты ведь устал, наверное, целый день бегал…
— Конечно-конечно! — не особо вживаясь в роль бросает мой приятель. — Спасибо, мать, обязательно поем!
— Да-да, птенчик… — умиротворённо откликается старуха. — Да-да… Поешь…
Никакой клубникой в этой тьме не пахнет. Пахнет старостью. Тот самый характерный неприятно-сладковатый запах, что в последние годы пытался поселиться в коморке матушки Финч, здесь давно укоренился и пророс корнями сквозь глинобитные стены.
Закари меж тем на ощупь нашёл ещё одну дверь и открыл её. За ней мерцал тусклый свет лампады. Убогий топчан. Ветошь в багровых пятнах. Вилл, сосредоточенно склонившийся над постелью. Кривая ухмылка Бонзы и его же слабый голос:
— Зак, тебя только за смертью посылать…
— Считай он её привёл, потому что я сейчас тебя сам прикончу! — взорвался я, на ходу срывая с глаза опостылевшую повязку. — Ты как умудрился попасть на ножи?!
— Ага, я тоже рад тебя видеть, — хихикнул Бонза и тут же скорчился от боли. — Ты это… будь другом: либо сделай что-нибудь, либо добей. А потом уже ори на меня сколько влезет.
— Добью! А потом подлечу и добью ещё раз, чтоб неповадно было! — я схватился за голову. — Вилл, ещё есть лампа или свеча? Нужно больше света. И воды бы вскипятить.
— Да тут негде особо кипятить, очаг такой, что вместе с ним дом не ровен час вспыхнет, — ответил Вилл, и по его голосу было ясно что нервы сдают даже у него. — На счёт света — сейчас поищу в доме.
— Есть местный самогон если надо, — Зак уже подтаскивал поближе ко мне стоявшую у стены табуретку.
— Отлично, далеко не убирай, — попросил я, вытаскивая из сумки всё что прихватил с собой. Игла, нить, зажимы, уксус, настой дурмана… как чувствовал что пригодиться. Если буду знать что ему не больно — то может хоть руки дрожать меньше будут.
Ладно. Соберись. Всё как в тот раз, помнишь? Даже проще. Теперь-то у тебя хоть какой-то опыт есть, пусть и крошечный.
«Давай,» — думал я, осторожно убирая с товарища пропитанные кровью тряпки. — «Кто-то должен это сделать. Кто, если не ты?»
***
— И что он теперь, жить-то будет?
— Да вроде должен. Если я, конечно, всё сделал правильно, — ответил я, отмывая руки в бочонке с дождевой водой. Она была почти ледяная: мышцы по самый локоть сводило в судороге, почти как при памятном следопытском заклятии, только вместо паралича это заставляло взбодриться и продрать глаза. Хоть так… Спать хотелось невыносимо сильно, но в госпиталь нужно было вернуться до рассвета. И возвращаться к работе. День-то будет тяжёлый…
— На мой посторонний взгляд придраться не к чему, — пожал плечами Вилл, который раз тщетно пытаясь раскурить трубку. Получалось это с трудом: искра всё никак не желала высекаться, а слегка дрожащие после встряски пальцы делу не помогали.
— Ага, как же… Для человека который едва ли неделю в лазарете «подай-принеси» может и пойдёт, — досадливо посетовал я. — И Бонзе дико повезло что мэтр разрешил мне почитать его записи. Раненых-то к нам таскают, бывает что и по нескольку в сутки, но такого чтоб обломок стрелы в четверти дюйма от артерии застрял — не было.
— Но ты ж его вытащил вроде?
— Вытащил. И порезы от ножа зашил. Но вот правильно ли обработал — не знаю. Раны довольно глубокие, каким чудом органы не задело — непонятно. Или как раз задело, а мне просто опыта не хватает это рассмотреть. Или я мог упустить ещё что-то важное, про что ещё не успел прочитать…
— По-моему ты сгущаешь краски, — Виллу наконец удалось раздуть крошечный огонёк. — К тому же вот чего я за тобой ни разу ещё не замечал — так это халтуры. Нормально всё. Да и даже если ты чего и упустил, то теперь хоть шансы появились. Бонзу ж с его каторжным клеймом в лазарет не потащишь. А тем более теперь, когда его каждая шавка в трущёбах ищет.
Я уселся рядом с ним прямо на землю, и мы оба вновь расслабленно привалились спиной к стене дома, прямо как в ночь после стычки с бандитами.
Интересно, который час? Луна уже спускается за взгорье вдали, но просвета на горизонте ещё нет и в помине. Ночи стали ощутимо длиннее и холодней, а из-за близости озера ближе к рассвету, как правило, поднимался густой туман. Нижние кварталы Креймора утопали в нём каждое утро, а верхняя часть города казалась островом посреди моря. Было бы славно всё-таки успеть вернуться пока дорогу видать. И придумать как бы продержаться на ногах весь следующий день, не уснув за работой. Мэтр Янсенс не одобрит…
— А что шавкам в трущёбах нужно от нашего Бонзы?
Вилл закатил глаза.
— Да тут как… дурака кусок этот наш Бонза, что тут скажешь-то ещё? Я насколько понять успел, он в «Омуте» искал как бы деньжат подзаработать. Сам знаешь, голова дурная. Ну и вклинился, видать, в разборки между местными. Вродь как одна банда хотела убрать человека из другой, чтоб свалить на третью. Денег предложили порядком. Тут бы ему надо было б заподозрить неладное, но, видно после того как Чёрный зажал половину жалования, осторожность вся и закончилась. Ну а дальше всё закономерно: Бонза кого сказали — убрал, а вместо оплаты его самого чуть на ножи не подняли. Чем, бестолковщина, вообще думал когда на это соглашался — ума не приложу. Благо ещё вывернулся как-то, дополз сюда по дну оврага и под сваями, где перекрытий нет. Вот что значит «парень очень хотел жить». Ну а я его как услышал — так сразу в дом с глаз долой. А Зак вот за тобой метнулся.
— Ясно всё с ним, — я рассеянно вертел в руках отрез ситца, который служил мне повязкой на глаз. Нужно было замотать её обратно и выдвигаться, но я никак не мог заставить себя сделать это. Когда в следующий раз появиться возможность от нее отдохнуть? — То есть Чёрный деньги так и не отдал?
— Нет, — пожал плечами Вилл. — Свалил вместе с ними ещё этим утром, из всей команды оставил человек семь. А в Гильдии всем на всех наплевать. Сказали, мол, все вопросы к капитану, если есть у вас жалоба — пишите, разберёмся. Мы написали, конечно, но толку с того? Они разбираться будут до мая месяца, а я лично зимовать тут не планировал.
— Кстати, а тут — это где? Что за дом-то? И что за старушка?
— А… считай дешёвое жильё. Жить-то где-то надо пока одно-другое. Зак в «Русалочей улыбке» пристроился пока, считай еда и угол в обмен на песни по вечерам. Бонза в «Тихом Омуте» ошивался, перебивался чем привык — мелкими мутными делишками. Ну а я — вот. Днём в рыбном порту, а ночую здесь. Это мне местные посоветовали. Не ахти что, но получше ночлежки будет. Да и бабка совсем плоха, сам слышал. Родных у неё нет, чем живёт — не ясно, разве что соседи сердобольные изредка чего принесут. Так что я тут покамест за вместо внука у неё. Хотя она всех за него принимает.
— Я примерно так и понял. А куда делся настоящий?
— Чёрт его разберёт. Соседи не знают, а у она и не скажет теперь.
— М-да. Печально…
Мы снова устало замолчали. Вилл — раскуривал трубку, я — растирал озябшие руки и тихо радовался про себя, что додумался прихватить рабочую робу, которую, впрочем, теперь всё равно придётся выкинуть к чёртовой матери. Эти кровавые разводы ни одна прачка теперь не отстирает…
— Спит, — коротко произнёс Зак, тихонько скользнув в наш закуток между домом и сараем.
— Бонза или бабка? — уточнил Вилл.
— Оба, — наш менестрель подсел к нам третьим. — И на том спасибо, а то с меня на сегодня хватит, пожалуй. Безумная ночка выдалась…
— И денёк перед ней тоже, — согласился я.
— Ну, и что теперь будем делать?
— Вывозить его отсюда надо, — Вилл покачал головой. — Я раньше надеялся что мы дождёмся баржи Флетчера. Он через неделю должен прибыть, если ничего не случилось. Наймёмся к нему, и уйдём вниз по Рене до Грауэрштайна. Дальше эти двое там остаются, а я — домой, к своим старикам. Ни с чем, по сути: лето выдалось — хуже некуда, ну да ничего. В Меасте всегда нужны рабочие руки. С голоду не пропаду. Ну а по весне, если уж совсем плохо будет, можно попробовать вернуться в Легион. Не хотел я туда, но чёрт бы с ним, потерплю. Только теперь нет у нас никакой недели.
— Ага, и это ещё чудо чудное что он по тихой от них ушёл, — добавил Зак. — И что к старушке на порог ещё не явились местные головорезы. А они, помяните моё слово, разнюхают. Так что да, вытаскивать из города. Чем раньше — тем лучше.
— Ищут его или нет, а поторопиться придётся в любом случае, — согласился я. — В этой землянке грязи столько, что вторичного заражения не миновать. Так что уксус я вам оставлю, промывайте всё и перевязывайте раз в два часа.
Вилл выругался сквозь зубы.
— Можно подумать в порту сильно лучше!…
— В порту хотя бы воздух свежий. А в комнатушке этой духота как в подполе. Мэтр говорит что это важно, а я его опыту верю.
— Да мы-то сами разве против? — Закари потянулся за собственной трубкой. — Я вон здоров, а даже мне там дурно делается. Но куда мы его сейчас денем? К тому же заметят же, доложат, у них это быстро: я в «Улыбке» насмотрелся как споро местные дела ведут. А уж сколько соглядатых у них по городу — жуть…
— Стало быть пока пусть лежит, а я тогда рассветом спущусь до рыбацкого порта, разузнаю что и как, — решился Вилдар. — Есть там один дед который за шиллинг-другой вопросов задавать не будет.
— Ну, уже что-то, — приободрился менестрель. — А как довести туда нашего подранка?
— Его по-хорошему вообще никуда нельзя вести в таком состоянии, — напомнил я. — Швы разойдутся, кровотечение откроется и всё по новой шить. Его сейчас разве что только на носилках каких перетаскивать, или отрез парусины найти…
— Так в одеяло завернуть и вперёд! Мы с тобой вдвоём вполне себе справимся.
— Мы-то справимся, но идти придётся медленно. А то тут такие склоны, что и без груза чёрта с два спустишься ничего себе не переломав…
— А у нас выбора особо нет, — напомнил Зак. — Разве что…
— Нет, алхимика грабить ты не пойдёшь, — отрезал Вилл. — Даже думать об этом не смей!
— Да что такого-то?! — праведно возмутился наш менестрель. — Я утром просто пойду посмотреть что там и как. Мало ли, вдруг у него с охраной не очень?…
— НЕТ, — хором отрезали мы.
— У вас есть лишние деньги? — в тоне Закари прорезались обиженные нотки. — Нет, если они есть — то пожалуйста, не вопрос! Идите и покупайте эликсир. Я буду только рад.
Мы с Виллом мрачно замолчали. Тут он нас уел. Пяти фунтов не набралось бы при всём желании, даже вздумай мы собрать в одну кучу все наши средства.
Вот пропасть… Всего один маленький флакон, и долгие недели превратились бы в считанные дни, а шов так и вовсе можно было бы снять завтра по утру. Я по себе знал какие чудеса способны творить алхимические эликсиры. Жаль только что простым работягам среднего достатка они недоступны…
— Баи, ты сам-то хоть как? — подал голос Вилл, флегматично вытряхивая пепел из трубки.
— Да пойдёт, — я пожал плечами, рассеянно комкая в руках опостылившую повязку. — Работы полно, что днем, что ночью, но жаловаться не приходится. Но местный люд кого угодно с ума сведёт. Вчера утром двух мужиков приволокли: один другого топором рубанул когда на конюшне со свой женой застукал. Хотел и жену за одно, но на её счастье там лошадь удачно стояла: испугалась и лягнула как следует. В итоге оба скорее всего выживут, но тот которому голову копытом пробило вряд ли сможет это осмыслить.
— Ну и поделом, — фыркнул Зак. — Нечего чуть что топором махать. Выбитых зубов за такие дела, как по мне, вполне достаточно.
— Потом, ближе к обеду родная мать притащила тощего мальчонку лет пяти, вереща что он-де умирает, — продолжил я, как-то отстранённо понимая что меня понесло. — Все как по тревоге подскочили, мэтр лично осматривал. У парнишки явно было истощение и слабость, но прям умиранием там и не пахло. Но вот охающая тётка битый час в истерике металась по коридорам, оплакивая своего мальчика, и всех довела до белого каления. Из её рыданий выяснилось, что малец де с самого рождения был плохонький, слабенький, всё время она его выхаживала, и даже к знахаркам таскала. Последняя ей сказала кормить ребёнка только пресной жидкой овсянкой. Мол парень настолько слаб что жевать сам не может. Ну та, дура, так всё и сделала, и ещё удивляться стала почему бедолажка слабеет. И понеслось: гулять ему, видите ли, нельзя, с постели вставать — тоже, потому как слабый. Окна в доме держать закрытыми потому как чуть просквозит — и сразу сопли… Не ребёнок, в общем, а растение какое-то, если по её словам судить.
А пока я с сотоварищами всё это слушал, наша старшая сиделка Нэн, которая ничего про эту болезненность знать не знала, от чистой души предложила мелкому кусок морковки. Тот умял в итоге штуки три, ожил и сказал что ничего вкуснее и слаще в жизни не пробовал. А потом робко попросил разрешения по комнате пройтись. Ножками. И тут как раз входит любящая мама, и сразу в крик: мол, как вы ему это разрешили, он же умирает! И с нахрапу драться полезла. Причём с кем? С Нэн, которой уж восьмой десяток пошёл. На силу оттащили…
— Уууу… — посочувствовал Вилл, пристально наблюдавший за тем как я мну в руках разнесчастную тряпку. — Видал я таких тёток. Как у нас говорят — «сиди, я сам открою». Бедный малёк.
— Не то слово, — ткань в руках опасно натянулась. — В итоге мэтр приказал проводить её за дверь, а обратно пустить только когда она будет в состоянии разговаривать спокойно. Так и сказал: «первое что нужно сделать для спасения ребёнка — отослать его мать от него подальше». Та, конечно, нажаловаться обещала, но мальчишку мы отбили. Он, в отличии от мамы его, здоров, но забит настолько что страшно делается. Нэн говорит — немного правильного питания да прогулок на свежем воздухе, и пойдёт на поправку. Другое дело — потом придётся вернуть его мамаше, а она его уморит.
— А если не вернуть? — спросил Зак. — Вот просто взять и не вернуть?
— И куда его потом?
— Ну, например при госпитале оставить. Или в монастырь на воспитание отдать. Кстати, а почему нет? Ходят же слухи что епископ Янсенсу благоволит.
— Благоволит. Это не слухи вовсе. Они вроде как лично знакомы.
— Ну так вот, пусть мэтр у Его Преосвященства и спросит, можно ли пристроить. В монастыре, кстати, и образование парню будет, и средства на жизнь. Его мамка-то поди не великого достатка, раз пришла именно к вам.
— Да тут даже я бы его лучше в храмовники отдал, чем вот так. У тётки-то явно не всё в порядке с головой. А малыш в этом не виноват… — я вдруг осознал что кусок материи в руках уже трещит от напряжения и если я сейчас не возьму себя в руки, то закрывать шрам мне будет просто нечем. Во этому выдохнул и перевёл тему. — Ну, а сегодня в полночь явились местные шишки с умирающим от сердечного приступа отцом. Причём у этих были и деньги, и рекомендации лекаря, и вообще всё. Кроме мозгов. В итоге они наплевали на предписания мэтра Вербека всей семьёй, а к нам отправились только когда стемнело, чтоб их никто не увидел и слухи не пошли. У старика к тому времени уже не было не единого шанса. А крайним кто, как думаете, оказался?
— Янсенс?
— В яблочко! И теперь на него подадут жалобу в городской совет, будто у него и так неприятностей мало, — я с досадой швырнул прочь скомканную тряпку. — И ладно бы это были случаи из ряда вон! Ведь каждый день такие приходят: недалёкие, озлобленные, а то и вовсе чокнутые. Серьёзно. Я чуть больше недели там, но уже такого насмотрелся, что оторопь берёт. Кажется ещё немного и я просто начну кидаться на людей по любому поводу. Сегодня, когда выпроваживал за ворота ту сумашедшую мамашку, всё одёргивал себя чтоб не влепить ей оплеуху-другую со всей дури. И вот честно, не будь она женщина — не удержался бы.
— Эк тебя, — почему-то усмехнулся Вилдар, потянувшись за брошенной повязкой. — Быстро же из тебя выбили твоё человеколюбие. Впрочем, вполне могу понять.
— Да я сам от себя не ожидал если честно, — покаялся я. — Никогда такого не было чтоб меня вот так каждая мелочь из себя выводила. Но этот город с его нравами, кажется, скоро доведёт меня до того что я начну убивать.
— Слушай, дружище, мне кажется всё намного проще, — Вилл с видом заботливой мамы принялся возвращать повязку её привычное место. — Ты только в штыки не воспринимай, ладно? Я понимаю что у тебя траур и все такое, но я бы на твоём месте на обратном пути заглянул бы в заведение к мадам Де Врис, и задержался бы там на пару часиков. Там и девочки приятные, и берут недорого, и условия очень даже ничего.
Меня передёрнуло от самой этой мысли.
— Спасибо, нет. Всю жизнь недолюбливал подобные места.
— Дык, тебе туда и не за любовью надо. Но то, что надо — факт неоспоримый, это уж ты мне поверь. Ты сам же теперь вродь как целитель, и должен бы понимать, что у тела тоже есть потребности, а если их не удовлетворять, то последствий не оберёшься. Так что давай, решайся.
— Я? В публичный дом?…
— Если тебе так не нравятся платные услуги, то соврати какую-нибудь сестру милосердия, — заботливо посоветовал Зак. — Но как по мне с путанами всё-таки честнее: там сразу понятно кто кому и чего должен.
— И ты туда же… Серьёзно, ребят, я так не могу.
— А ты смоги, — Вилл закрепил последний узел. — Представь себе что это такое лекарство, которое тебе твой же мэтр прописал, если тебе так легче будет. Потому что по сути так и есть. Просто поверь: тебе надо.
Я подавил нарастающее желание послать его куда подальше. Вдохнул. Выдохнул.
— Ладно. Подумаю об этом на досуге. Спасибо за совет.
***
Подумаю, как же.
Нет, конечно же в чём-то Вилл был прав. Природой так устроено, у тела тоже есть потребности, человеку нужно…
Но мне — нет, не нужно.
За всю свою жизнь я притрагивался только к ней одной. А теперь, когда её нет, больше ничего и не хочется.
Я шел обратно через Роуз-стрит, мимо стоящих у стены девиц, безучастно всматриваясь в их лица.
Лекарство, значит… Может оно и так. Вот только себя не пересилить. И стоит ли?…
По идее потенциальный клиент, вроде бы, должен что-то там испытывать при виде скудно одетых девиц. В смысле — что-то кроме желания выдать всем по суконному плащу и загнать в тёплое помещение.
Но кроме жалости и отвращения они не вызывали ничего.
Жалость принадлежала даже не женщинам — бледным теням женщин с потухшим взором, которые смиренно стояли у стены и просто ожидали когда предприимчивый хлыщ с аккуратными усиками, словно торговец скотом на сельской ярмарке, продаст их подороже.
Раздражение же щедро рождалось при одном только взгляде на «ночных бабочек» другого сорта. Вот они, и многообещающе строят глазки, томно потягиваясь и зазывно улыбаясь. Мне противно. Всё это — просто дешёвая попытка манипулировать желаниями и продать себя подороже. И вообще, каждый раз когда меня пытаются купить такими трюками, я вместо вожделения чувствую, что меня принимают за идиота.
Ну его в Бездну, это невозможно. Я это не превозмогу. Нужно просто пойти в госпиталь и спать лечь. Хоть бы и всего пару часиков.
Разве что только…
Стоп.
Минуточку!
Я поймал этот перепуганный, совсем ещё детский взгляд и остановился, надеясь про себя что это мне показалось от переутомления. Этой заминки хватило: уже через мгновение у меня за спиной раздался елейный голос усатого распорядителя:
— Если нравятся помоложе, то очень рекомендую этот нежный цветочек. Всего за десять пенни за ночь!
— Нежному цветочку сколько лет? Десять? — спросил я, напоминая себе что ударом в челюсть, на который так напрашивается этот гад, вряд ли получиться изменить устоявшиеся в низах порядки.
— Двенадцать уже есть, просто сама по себе невысокая, — с энтузиазмом соврал торговец удовольствиями. — Немного неопытна, но в этом, знаете, есть свой особый шарм…
Шарм, значит?…
— А куда мы пойдём? — робко поинтересовалась девчушка, как только мы оказались достаточно далеко от злосчастного переулка.
— В лазарет Янсенса. Кормить тебя, слушать твою историю и думать что с тобой делать дальше, бедный ты ребёнок, — ответил я, ощущая что меня потряхивает от гнева. — Будь прокляты все демоны бездны разом, скажи мне ради всего святого что ты сегодня там впервые!
Девочка молча сжалась, словно ожидая удара.
— Ясно. Можешь не отвечать. Зовут как?
— Эви…
— Как тебя угораздило там оказаться?
— Де… дедушка… за карточный долг…
Я бессильно схватился за голову.
Дедушка. За карточный долг.
…Этот чёртов город сведёт меня с ума.