В первые минуты я едва не проклял всё на свете за то что вообще принёс эту дрянь, настолько страшно смотрелось её действие. Жар мгновенно усилился, бред и стоны превратились в крики, а метался бедняга так, что нам пришлось держать его силой.
Я сгоряча заклеймил себя вслух мучителем и убийцей, однако Вилл, скрипя зубами от напряжения, возразил:
— Нормально… оно так… работает… я видел… когда в Легионе служил… Тогда генерал Бэлл ранен был, его вот так же… держали вчетвером… Оно так… воспаление сжигает… Заставляет тело… ай!…справляться с повреждениями. Если Бонза это переживёт, то наша взяла!
— А жар? — взволновался Зак. — Жар надо сбить, а то не переживёт!
— Я ему не переживу! — ответил я. — Осталось-то всего ничего! Держите его, сейчас собьём.
В ход пошла дождевая вода из кадки во дворе. Она была почти ледяная, но смоченная в ней тряпка становилась горячей в считанные секунды.
Я перестал пытаться вести счёт времени. Просто делал то что должен был. В какой-то момент даже осознал, что уже ничего не ожидаю, просто держу, пою водой и меняю компресс, поочерёдно меняясь с парнями. Слишком уставший и слишком занятый всем этим, я не сразу осознал, что метания и крики сходят на нет. Бонза провалился в беспамятство, только бубнил что-то неразборчивое, до боли напомнив мне так и не дожившего до Тэйл-Бэй Лейфа.
Однако жар наконец ослаб, дыхание выровнялось. Со стороны теперь казалось что Бонза просто спит.
После этого я уснул сам. Кажется на минутку присел в уголок чтобы перевести дух, и там усталость наконец взяла своё.
Проснулся уже когда рассвело. Разбудил меня Вилл. Мрачность, поселившаяся на его лице за последние дни, исчезла как утренний туман. Мне не нужно было ничего спрашивать: всё стало понятно без слов.
Произошло чудо. То самое, в которое я сам уже не верил. Отёк спал, покраснение почти исчезло, гноя больше не было и в помине, а края раны невероятным образом начали рубцеваться. Бонза спал, но спал спокойно, размеренно дыша полной грудью. Он больше не ворочился и не бормотал. И был жив.
Жив.
Когда я вышел из каморки, старуха необычайно нежно приветствовала меня своим обычным “это ты, мой птенчик?”
— Да, это я, — привычно ответил я.
— Хорошо ли ты поспал? Добрые ли видел сны?
— Добрые. Добрее некуда! И вам доброе утро, матушка.
— Вот и славно, вот и умница! — зарядила своё хозяйка дома. — Ты иди, поешь! Там для тебя на столе клубника со сливками! Свежая, только что с грядки…
— Обязательно поем! — пообещал я. — Очень люблю клубнику с нашей грядки. Лучше неё во всей Империи не сыскать!
— Во всей Империи не сыскать, и то верно, — старуха чуть склонила голову на бок и, пошатываясь, заковыляла в мою сторону. — Вот! — она протянула руку и настойчиво вложила в мою ладонь нечто округлое и твёрдое. — Возьми одну ягодку. Да передай тому бедному мальчику, что приходил с тобой третьего дня. Его-то, поди, дома и вовсе не кормют, худой такой…
— Передать тому мальчику, — повторил сбитый с толку я, рассматривая странный её подарок. Жёлудь. Обычный зрелый жёлудь, каких сейчас полным-полно. Только вот не припомню я, чтоб раньше от них исходила тёплая, едва ощутимая пульсация, нежно растекающаяся от кончиков пальцев до самого локтя.
Это же оно. Это снова оно!
— Я, постараюсь. Очень постараюсь, но не уверен что… что его вообще увижу.
— Сделай это, мой птенчик! — ответила бабка, смотря прямо на меня, и я мог бы поклясться что она прекрасно меня видит и слышит. — И не вини его ни в чём, если сможешь. Люди пусть совершают свой суд по своим законам. Но сердцу матери всё равно сколько зла совершило её дитя. Она жаждет лишь обнять его и утешить, укрыть и уберечь. Но дитя не слышит её. И никто из её детей. Её дети забыли самих себя и блуждают впотьмах. Потерянные. Плачут. Не слышат как она зовёт. И будет так до того дня, пока кто-нибудь не придёт и не расскажет им правду. Что все они — желанны. Что все они — любимы. Что Великая Мать с ними. И всегда была.
— Погодите, постойте! — взволнованно перебил я. — Сердце матери, Великая Мать… Вы говорите о том, о чём я думаю? Этот ритм, что я всё время ощущаю — что он такое? Почему он повсюду? И Великая Мать, кто такая эта Великая Мать? Она…
Входная дверь со скрипом отворилась, впуская в дом Вилла с ведром воды в руках.
— Это ты, мой птенчик? — бестолково отозвалась старуха.
— Да, это я, — привычно ответил тот. — Доброе утро, матушка.
Следы осознанности в её глазах вновь растворились в тумане. Старуха завела старую песню про клубнику, ждущую Вилдара на столе. Момент был упущен. Но на сей раз я был точно уверен, что мне не приснилось.
…Зак ждал нас во дворе. Он сидел на поленнице и настраивал лютню, к которой в последние дни не притрагивался. Рени лежала рядом на влажной траве и прислушивалась к мелодичному перезвон струн. При виде нас с Виллом она подняла голову, вывалила розовый язык и часто задышала. Каждый раз когда она так делала, у меня возникало стойкое ощущение что она улыбается.
— Чудо, — констатировал Видлар. — Это действительно чудо.
— Сам до сих пор не верю, — сказал Зак. — Похоже, мы волей — неволей в долгу у этого самого Доминика. Если бы не он, мы бы сейчас как раз возвращались бы с похорон.
— Это точно, — согласился я, снова и снова прокручивая в голове воспоминания о прошедшей ночи.
Чёрт… как я порой ненавижу всё понимать. И насколько было бы проще, если бы мир и впрямь делился на чёрное и белое. Но он не таков, слишком много в нём полутонов и оттенков. Брат Доминик. Вот что я теперь должен думать о нём? Кто он на самом деле? Преступник? Еретик? Жертва? Или просто несчастный малый, чьи мотивы так пугающе понятны?…
— Не знаю как выйдет сейчас, а генерал Бэлл на следующий день уже ходил по лагерю, — припомнил Вилл. — Держась за плечо адъютанта, но сам. Если так, то пора договариваться с лодочником и покидать этот город. Чем скорее тем лучше.
— Я даже вам завидую, — сказал я.
— Так в чём проблема? Поехали!
— Не могу пока. Мне к сожалению надо в другую сторону. Да и о девочке надо позаботиться.
— Эй, а старуха как? — вдруг забеспокоился Зак.
Вилл нахмурился.
— А что старуха?
— Как мы её теперь одну оставим? Совсем же плоха. Как она без нас тут жила, ума не приложу!
— Предлагаешь взять её с собой?
— Нет, просто… просто неправильно это как-то. Она ж нас почитай внучками звала, мы её кормили-поили, а теперь вот, просто уходим.
— Могу к ней наведываться пока здесь буду, — вызвался я.
— А я ей днём еды куплю про запас и с соседями договорюсь, — поддержал Вилл. — А вечером, если ничего нового не случится, то всё, отчаливаем. Что, Баи? Хоть проводить-то придёшь?
— Приду, — пообещал я, подзывая собаку. — Надеюсь больше ничего не случиться.
***
В госпиталь я возвращался с лёгкой душой. Серое небо моросило дождичком, но теперь это казалось скорее уютным нежели унылым, словно заботливые руки богов укутали уставший от буйства жизни мир огромным покрывалом.
Креймор просыпался. Хмурые его жители ворча выходили из дому и спешили по своим делам. Они сетовали на погоду и слишком ранний час, предвкушая рутинные тяготы грядущего дня.
В отличии от них у меня не было ни дома, ни будущего. Зато сегодня, впервые за целую бездну времени я был счастлив. И очень скоро обнаружил, что повод для этого у меня не один.
На скрип ворот из жилой секции выглянула Эви. Увидев меня она радостно взвизгнула и… скрылась обратно за дверью. “Странно, куда это она? Даже не поздоровалась толком,” — думал я, привычно привязывая Рени за конюшней. Верёвка эта, как я уже понял, была для такой туши не более чем формальностью, и служила скорее для спокойствия случайных прохожих, нежели для привязи.
Пока собака облизывала мне руки, дверь снова отворилась и вслед за Эви на порог вышли мэтр Янсенс, Мэгги, Эмиль, старушка Нэн, Шон, Харольд и все прочие, кто только мог и не мог.
— Доброе утро, Гаррет! — по довольной улыбке наставника я начал догадываться, что случилось нечто очень хорошее. — А мы тут вас уже заждались.
— Дождались, — ответил я. — А что тут у вас происходит?
Мэгги и Шон обменялись взглядами, и я готов был поклясться что они были полны предвкушения.
— Мойте руки, переодеваюсь и идите за мной! — распорядился мэтр. — Вас тут с ночи ожидает кое-кто важный.
Кое-кто важный лежал без сознания в отдельной палате для особых случаев и выглядел откровенно жалко. Множество рваных ран были уже обработаны, голова — перевязана пропитанной кровью повязкой. Так вот, оказывается, чья кровь была на мелиссином платье вчера ночью! Одно только непонятно, а что это она его совсем не убила? Тут я был бы целиком и полностью на её стороне.
— Прошу, Эванс! — сказал мэтр, делая приглашающий жест рукой. — Роланд очень просил сохранить ему жизнь, а я — воздержаться от лишнего членовредительства. Что до остального — он полностью в вашем распоряжении. Думаю, теперь договориться с этим человеком не составит особого труда.
Это всё взаправду? Я не сплю?.
— Метр… Спасибо! Спасибо вам огромное! Скажите, он останется калекой или ему помочь?
— У него перебит позвоночник, — ответил Янсенс. — Жить он будет, недаром в народе говорят что испражнения не тонут. А вот сможет ли он ходить — ещё под вопросом. Шансы, конечно, есть, но ему об этом сразу говорить не обязательно. Если вы понимаете о чём я.
— Понимаю, — предвкушение понемногу начинало кружить голову. — Мэтр, у меня просто нет слов. Это — лучшее утро за последние месяцы.
***
Резкий запах аммиака ударил в нос. Он воистину способен был разбудить и мертвеца, что уж было говорить о человеке, который, к своему несчастью, был еще жив?
Симон Йонге мучительно продрал глаза, рефлекторно пытаясь отстраниться от сунутой ему под нос тряпицы. Некоторое время он пытался проморгаться и понять, где он и что происходит. Потом, наконец, сфокусировал взгляд на моём лице и понял всё. Абсолютно всё.
— Доброе утро, господин Йонге.
Проповедник повертел головой в тщетной надежде найти в палате ещё хоть кого-нибудь. А не найдя, повернулся ко мне и прохрипел:
— Что, злорадствуешь? Пришёл мстительно отрезать мне яйца?
— Это уже без надобности, — ответил я. — У тебя спина сломана. Вряд-ли ты когда-нибудь сможешь пользоваться чем-либо ниже пояса.
Симон Йонге принял этот удар на удивление стоически. Или просто не желал доставлять мне удовольствие видеть его поверженным. Только плотно сжал губы, так что нижняя челюсть задрожала от напряжения. Затем он сморгул пару раз, возвёл глаза к потолку и зло простонал:
— …проклятая потаскуха!…
— Ты сам выкопал себе эту яму, — холодно напомнил я. — И тут мне её не в чем упрекнуть. Что посеял — то и пожал. А знал ли ты что она была одержима демоном или не знал — для инквизиции никакой роли теперь не играет. Поделом.
— Одержимая?! Эта дрянь ещё и одержимая?! — в ужасе простонал Проповедник. — Проклятье… Я не знал! Я не при чём! Слышишь? Я не имею к этому ни малейшего отношения!…
— Расскажешь об этом господину Харди. Он собирался зайти ближе к вечеру. Так что как, мы сейчас уладим наше дело, или Роланда подождём?
— А с чего бы вдруг? — затравленно оскалился Симон в последней, отчаянной попытке отстоять своё. — Девчока — собственность борделя. Никакого отношения к делу она не имеет!
— С того, что кушетка, на которой ты лежишь, очень ненадёжно стоит, — ответил я. — Упасть с неё довольно просто. И тогда даже Йозеф Янсенс тебя не соберёт.
Симон Йонге стиснул зубы с досады, несколько секунд мучительно давясь собственным гневом.
— Забирай её! — зло выдавил он наконец. — Она твоя. Делай с ней что хочешь, и чёрт с вами обоими.
***
За дверью меня поджидал, казалось бы, весь госпиталь.
— Ну что? — в нетерпении спросил Эмиль.
— Господин Йонге официально передаёт юную Эвелину Коснер под попечительство мэтра Янсенса! — объявил я громко, чтобы меня все слышали. — И никаких претензий больше не имеет. Он даже любезно согласился подписать все необходимые бумаги, как только их составят и принесут. Поздравляю, Эви. Теперь ты официально свободна и никому ничего не должна.
Я едва успел произнести последнее слово, как девочка уже висела у меня на шее и визжала от радости. Просто, искренне, по-детски восторженно. Визг этот тут же потонул в радостных возгласах остальных. Тут были все: целители, ученики, сёстры милосердия, конюх и даже кое-кто из больных. За краткое пребывание Эви в лазарете равнодушных к её судьбе почти не осталось, очередной раз доказывая мне очевидное: добрых людей на земле больше, а скверные просто сильнее бросаются в глаза.
— Ну что ж, поздравляю! — послышался знакомый голос. Харди появился из-за широкой спины Эмиля, и все моментально затихли. — Я смотрю, Гаррет, вы уже получили мой подарочек?
— Да, мы все оценили его по достоинству, — ответил мэтр.
Я согласно кивнул.
— Ну хоть у кого-то всё хорошо закончилось, — с облегчением произнёс Роланд. — Даже жаль разрушать ваш праздник. Я вынужден ненадолго забрать у вас героя дня.
Улыбки моментально сползли с лиц собравшихся, а я вновь ощутил неприятный холодок между лопатками.
— Да не волнуйтесь, верну живого и невредимого! — заверил Харди, уловив общее настроение. — Нужно просто соблюсти некоторые формальности, необходимые для расследования. Показания, подписи, просто бумажная рутина. Так что к вечеру можете накрывать праздничный стол. Я даже сам загляну к вам с бутылкой саммертонского, если каким-то чудом освобожусь. Ну или на худой конец с Эвансом пришлю. Гаррет, идёмте. Раньше начнём, раньше закончим.
При виде Роланда, Рэни радостно подскочила с места и часто задышала, вывалив из пасти слюнявый язык. Длинный мохнатый хвост мотало из стороны в сторону.
— Как ты тут, моя славная? — Роланд опустился на корточки чтобы погладить собаку, и тут же был полюбовно облизан. — Ну всё, всё! Хорошая! Хорошая! Молодец! Отличная собака, настоящая героиня! Спасла нашего Гаррета! А Гаррет, похоже, подвига твоего не оценил, да, Гаррет? — он обернулся ко мне. — Скажи мне, тебе настолько голова не дорога? О чём ты, черт возьми, думал вчера, выступая против Его Преосвященства?
— Не о себе, если вы об этом, — понуро вздохнул я.
— Ты понимаешь, что по сути оскорбил высшего сановника при подчиненных?
— Понимаю, сэр.
— А я вот как раз не понимаю. Не понимаю как ты с твоим характером дожил до своих лет?
— Я тоже, сэр.
Харди от чего-то прыснул со смеху.
— Всё хочу спросить, а ты точно ремесленник?
— Точно, сэр.
— А ведёшь себя как непризнанный бастард Императорской Семьи.
— Скорее как дурак, сэр, — ответил я.
— Одно другому не мешает, — посерьезнел Роланд. — Давай я буду честен: ты, конечно, человек хороший, но при этом — редкостно несдержанный болван. И я понятия не имею как теперь спасать твою шкуру.
— Простите за это, сэр. Меньше всего я хотел бы вам лишних неприятностей.
— Так не только обо мне речь. Ты и репутацию мэтра поставил под удар. Представь каково сейчас ему? Ну а я, конечно, перед тобой в долгу, посмотрю что смогу сделать, но дело скверное. Извини уж, ты немного сословием не вышел грубить духовенству. Да, девочка?…
Рэни согласно лизнула Роланда в щёку.
— Слушайте, — осторожно спросил я. — А могу я попросить вас взять к себе Рэни? Такой замечательной собаке не место за конюшней в обществе дворняг. А вы ей, похоже, нравитесь.
— А сам чего? — поинтересовался Роланд. — Она ведь тебя вчера спасать помчалась. Не меня.
Я криво усмехнулся.
— Как вы уже заметили, я довольно ненадёжный хозяин. Мало ли какая новая гадость случиться завтра? А у вас ей будет лучше. Как знать, может и на службе пригодиться. Чутьё у неё что надо!
— Что верно — то верно, — сказал Харди, поднимаясь на ноги. Рэни доверительно лизнула его в раскрытую ладонь.
— Ну что, девочка? Пойдёшь ко мне жить?
Та словно поняла о чём речь, и хвост завилял быстрее.
— Ну вот и славно, — сказал Роланд, поглаживая мохнатую голову. — Вернусь за ней как освобожусь. Домой я теперь, дай то Владыка, попаду только завтра. Подождёшь меня, хорошо?
Собака закрыла пасть и перестала вилять хвостом, словно бы расстроившись. Чтож… и тебя я тоже удачно пристроил. Надеюсь, и с тобой всё будет хорошо.
— Итак, можешь приступать, — сказал следователь, когда мы оказались за воротами и неспеша направились в сторону храма.
— К чему? — уточнил я, стараясь на него не смотреть.
— К обвинениям. Они у тебя явно есть.
— А смысл их высказывать, если за такое, по хорошему, надо бить? А бить вас я, как вы верно заметили, сословием не вышел. Зато быть наживкой в чужом капкане — в самый раз.
— И за это я сейчас прошу у тебя прощения, — без капли раскаяния ответил Роланд. — Так было нужно.
— Вы могли хотя бы предупредить об этом.
— Нет, не мог. Речь ведь шла о существе, которое живёт человеческими эмоциями. Поверь она и ей подобные очень хорошо чувствует нюансы и полутона. Если бы ты ожидал от неё подвоха, демоница бы всё поняла. А так она ощущала только твой пристальный интерес к её кормилицу, потому и клюнула на это.
— Меня чуть не убили, — напомнил я.
— Этого не должно было случиться, — отрезал Роланд, но по раздражённому тону легко было понять, что он приукрашивает действительность. — Я следил за ходом дела, даже выдал тебе сигнальный символ, хотя меня самого за такое самоуправство могут отдать под трибунал. Спасибо, кстати, что отнёсся к нему серьёзно и не снял. Так найти тебя было проще.
— Ещё минута и было бы поздно.
— А нечего было покрывать их! Между прочим твоего свидетельства о связи Мелиссы и Лемменса было бы вполне достаточно.
— Да ладно? Просто свидетельства с моих слов?
Роланд чему-то усмехнулся.
— Ладно. В конце концов получилось даже лучше чем я надеялся. Мы взяли Лемменса с поличным, и теперь ни он, ни его отец не смогут уйти от ответа. И вот за это я перед тобой в неоплатном долгу.
— Вы отдали мне на растерзание Проповедника, так что можете считать что мы в расчёте, — сказал я.
— Надеюсь ты позаботился о том чтоб он больше не встал?
— Нет. Он отпустил девочку с миром. Всё честь по чести.
— Жаль, — сказал Харди. — Этой мрази было бы поделом. Ну да ничего. Перед тем как городской совет его опять оправдает, мы с ним, наконец, поговорим…
— У вас к нему тоже какие-то счеты?
— Вроде того, — криво усмехнулся Роланд. — Он портит мне вид из окна. Меня тошнит от того паскудства, что творится на Роуз-Стрит.
— Скажите, — осторожно спросил я. — Они действительно продают беспризорников местной аристократии?
— Тебе с твоим дурацким складом характера лучше не знать, — мрачно ответил Роланд. — Всё одно всех на свете не спасешь, так уж устроен этот чертов мир. Однако у Симона есть выход на невольничей рынок, а значит теперь я смогу наконец подобраться к нему вплотную.
— И что вы будете с ними делать? Прикроете лавочку?
— Зачем? Чтобы лавочка эта переехала туда, где я её не найду и не смогу контролировать их деятельность? Нет, друг мой, так не делается. Слишком глубоки корни у всего что происходит в тени: если убрать одних негодяев, на их место придут другие, и не факт что на этих, новых, у тебя найдётся управа. Старых-то проще контролировать. И это — единственная причина, по которой я просил оставить в живых Симона Йонге.
Я некоторое время переваривал эту мысль, которая раньше мне в голову просто не приходила. Да и с чего бы? Я всю жизнь был бесконечно далек что от преступного мира, что от городского дна.
Как знать, а не потому ли столько откровенных мерзавцев по сию пору занимают свои места в городских советах, не взирая на то, что их тёмные делишки известны всем и каждому?
Морось тем временем унялась, и в прореху в облаках выглянуло солнце. Оно ненадолго осветило умытую главную улицу. Дорожную пыль поприбило, а неизменная уличная вонь уступила место свежему аромата дождя. День шёл своим чередом, будто ничего особенного и не случилось.
— Как там госпожа Йонге?
— Повредилась умом. Та тварь, что жила в её теле, подавляла разум девушки в течение почти целого месяца. Такое не проходит для человека даром.
— И ей никак нельзя помочь?
— Зависит от неё самой. Сейчас она под присмотром наших целителей, но для прогнозов пока рановато. Так или иначе, её вскоре перевезут в десморский монастырь. Там за ней присмотрят. У матушки Филомены есть опыт в таких вещах. Если кто и поможет Мелиссе вернуться к нормальной жизни, то это она.
— Для того чтобы жизнь Мелиссы стала нормальной, нужно перво-наперво спрятать её от мужа, — заметил я.
— Догадываюсь. Но здесь как раз всё просто: если Мелисса поправиться, то сможет принять постриг и остаться в монастыре. Если захочет, естественно. Если же нет — сёстры помогут ей перебраться в любое другое место и обустроится там. Им не впервой. Всё-таки госпожа Йонге — не первая пострадавшая от одержимости демоном женщина. И, к сожалению, не последняя.
— А что будет с Домиником?
— Его ожидает суд и казнь. Защищать его никому, даже Его Преосвященство первым выступает за повешение.
При упоминании Преосвященства с его выступлениями, я почувствовал горькое омерзение, которое Роланд без труда прочёл по моему лицу.
— Я согласен, всё это печально. Однако убивать или нет, призывать демона или отступиться, решал сам Доминик. Он прекрасно осознавал на что шёл, и теперь должен расплатиться за это.
— Расплатиться за то, что просто искал принятия, в котором ему отказали ближние.
— Ты оправдываешь его?
— Нет, — ответил я. — Но мне его жаль.
— Жаль. Да. Жаль, — эхом отозвался Харди, на минуту устремив взгляд куда-то в пустоту. Тоже смешанные чувства, да? Или просто утомление берёт своё?
Стоит ли? Нужно это или нет? Хочу ли я, должен ли я? Что я рассчитываю там увидеть? И если я сейчас не попытаюсь, не стану ли я жалеть об этом?…
— Господин Харди, — решаюсь таки. — Могу я попросить вас кое о чём?…
***
— Лемменс, к тебе пришли! — хрипло рявкнул тюремщик, отпирая дверь камеры.
Роланд одобрительно кивнул, и я не без содрогания переступил через порог.
Это место, видимо, было предназначено для содержания самых настоящих колдунов. Абсолютно пустая камера. Даже лежанки и той не было никакой. Зато стены замощены огромными каменными плитами, на каждой из них — знаки, круги, слова молитв. На полу мозаикой выложены несколько защитных кругов — не разрушишь, не сотрёшь. А в центре прямо к полу прибиты кандалы. Закованный в них узник просто сидел и не двигался. Его мало интересовало кто пришёл к нему и что с ним будет, и я отчётливо ощутил насколько мало в нём осталось жизни.
Зря я, наверное, сюда сунулся. Лучше бы больше никогда не видеть его и забыть всё случившееся как страшный сон. Но так уж испокон веков устроен человек, что сталкиваясь с чем то пугающим, уродливым или болезненным не может порой оторвать от этого взгляда. Как от сцены казни. Как от трупа в квартале ткачей. Ведь только так, не отступая и не отводя взгляд, делая шаг через страх или боль, можно понять что ты на самом деле видишь. Понять по-настоящему.
Про него. Про всё что произошло. Про то, что всё это значит для меня.
И про себя. На что я сам буду готов пойти, если будет хоть призрачный шанс услышать любимый голос? И как далеко я зайду, когда узнаю цену за это?
И чем я тогда буду лучше чем он?…
— Доминик, — негромко позвал я.
Тот вздрогнул и сжался словно мимоза от прикосновения. Видно, надеялся провалиться сквозь землю, но не мог.
Глядя на это я стал догадываться почему Роланд так легко согласился пустить меня сюда: разговор со мной был арестанту больнее пыток каленым железом.
— Зачем? — спросил он тихо, не поднимая головы.
— Проститься, — ответил я, так же тихо.
— Вы вправе ненавидеть меня, господин Эванс.
— В праве. Но не могу. Как и винить тебя в чём-то по настоящему. Мне жаль тебя, и жаль что жизнь толкнула тебя на это. Но за свои поступки нужно держать ответ. Всем нам.
— Я не жду иного. Не заслужил ничего кроме смерти. Да и зачем мне жизнь в которой её больше нет?
Мне было что сказать ему, но от моих слов не было бы ни грана толку.
— Ты спас моего друга.
— Он… поправился? — шевельнулся Доминик.
— Когда я уходил сегодня утром, он уже спокойно спал, а рана наполовину затянулась.
Плечи монаха опустились, как если бы он с облегчением вздохнул.
— Хвала Господу нашему и Императору…
— Да. Это было важно тебе, и я подумал, что тебе следует знать. Ты сделал своё доброе дело, и я не забуду этого. И зла на тебя не держу. Это, наверное, я и пришёл сказать: что сожалею и прощаю. Нет ни в чём твоей вины передо мной.
В наступившей тишине мне мерещилось эхо последней фразы.
Доминик так и не шелохнулся.
— Это слишком щедрый последний дар, господин Эванс. Но пусть все благословения мира пребудут с вами и вашими потомками до самого конца времён.
— Не совсем последний, — поправил я, протягивая ему отданный старухой жёлудь. Он всё так же успокаивающе бился словно маленькое сердечко — мистическое эхо чего-то большего.
Монах нерешительно протянул руку и сжал жёлудь в горсти.
— Это зачем мне? — изумленно прошептал он. — Это же жёлудь? А почему он…
Он решился поднять на меня взгляд в поисках ответа, который стал ему сейчас важнее стыда и страха, но я уже отступил к двери.
— Прощайте, брат Доминик.
И вышел вон.
***
— Что ж, тогда последняя формальность, и не смею больше тебя задерживать, — сказал Роланд, пропуская меня в небольшую залу. Залу — потому что для комнаты это помещение всё-таки было великовато, да и большие светлые витражи добавляли обстановке нотку торжественности. В остальном, правда, здесь царствовал уют: удобные кресла и скамьи, столик с початой бутылкой вина, поднос с варёными раками, гобелены на стенах, за окнами — вид на храмовый сад. Я бы даже решил, что это — место для отдыха, как бы не высокий алтарь из белого мрамора, стоящий прямо в её центре.
Секретарь молчаливой тенью поджидал в углу. При виде нас он расправил спину и с готовностью окунул перо в чернила.
— Я вроде всё вчера пересказал как есть, — напомнил я. — И запись велась.
— Да, помню. Можешь считать это просто формальностью. Даёшь присягу и повторяешь всё то же самое. В противном случае Синод на такие показания даже смотреть не станет.
— Просто из-за присяги?
— Да. Положи руку на алтарь.
Я послушно коснулся холодного камня.
— Клянешься ли ты именем Господа нашего и Императора говорить правду, только правду и ничего кроме правды?
Неприятный холодок пробежал по спине. Клясться вот так, из-под палки? Да еще и кому? Самозванному лже-богу Империи. Да, я ни во что не ставил его, но что за магию могут скрывать за собой слова клятвы? И что со мной станет если я совру? Ведь мне придётся…
С другой стороны, не могу же я сейчас просто развернуться и уйти? Тогда вопросов станет намного больше.
— Клянусь.
Алтарь в мгновение ока стал почти ледяным. Пальцы словно онемели, пошевелить ими я больше не мог. Наверно я побледнел, не знаю, этот холод застал меня врасплох. Заметивший это Роланд сделал каменное лицо и спросил:
— Итак, твоё имя?
“Гарет Эванс” хотел сказать я, но к собственному ужасу произнёс:
— Баи Финч.
Роланд не дрогнул.
— Откуда ты?
— Из Хартленда. Из городка под названием Нордвик, что в герцогстве Аддерли.
Судя по всему, ни имя, ни место ещё ни о чём не говорили следователю Харди. Кроме того очевидного факта, что до сего момента я был с ним не искренен. Впрочем, как и он со мной.
— Твой настоящий род деятельности?
— Я был подмастерьем в скорняжной цеху Нордвика, но последние пару лет работал над открытием в Столице новый мануфактуры. Не один, вместе со своим партнером, Свеном Эвансом. Он по большей части финансировал нашу затею, а я занимался организацией, потому что Свен не соображает в производстве ровным счетом ничего.
— Фамилию Эванс взял у него?
— Да. Она просто первая пришла на ум когда я прибыл сюда.
Забытые Боги… Это конец. Зато теперь ясно с чего Синод теперь будет считаться с моими показаниями: у Роланда будет гарантия, что я не соврал.
…не соврал ли?
Я ведь только что сказал “Баи Финч”.
“Баи Финч”, а не “Баирон, сын Оуэна”.
Почему?
Очевидный ответ только один: потому что я сам считаю первое своим настоящим именем, а второе давно схоронил на задворках памяти. Почти вся моя сознательная жизнь — это жизнь Баи, а не Баирона. А значит чары алтаря вскрывают не истину истин, а побуждают говорить ту правду, в которую я сам верю.
— И что же заставило тебя бросить всё это и скрываться в Блэкшире под фальшивым именем? — спросил Роланд.
Я оценивающе посмотрел на него. Интересно, проникнется или нет? Идея-то в целом не так уж и плоха. От чего бы не воспользоваться случаем, раз уж меня всё равно загнали в угол?
— Господин Харди, а это часть показаний тоже будет передана Синоду?
— Если я сочту её важной для дела, то да, — ответил тот, откидываясь на кресле и скрестив руки на груди.
— А если я прямо попрошу вас об этом? Так сказать, в счёт упомянутого вами должка?…
***
По окончании моего рассказа Харди некоторое время задумчиво молчал.
— Если у вас остались сомнения в моих словах, то практически любой житель Нордвика может рассказать вам то же самое, сэр. Хотя вы сами понимаете, что соврать я сейчас не могу.
Хорошо хоть, что могу умалчивать про некоторые важные мелочи.
— Не в сомнениях дело, — мрачно ответил Роланд. — Я тебе верю. Нет причин не верить, тем более тут, у алтаря. И не смотри на меня таким укором: сам ты это не рассказал бы. А зря. Случай вопиющий, и за такое, по хорошему, надо лишать сана и прав, это как минимум. А нынешняя глава совета кардиналов, если верить молве о ней, так и вовсе вешает за такие вещи.
— А вы можете помочь с этим? — с надеждой спросил я.
— Попытаюсь сделать всё что в моих силах, — ответил Роланд. — А в моих силах довольно немного. К сожалению я — всего лишь следователь из окраинной провинции, а речь идёт о человеке по фамилии Орф. Сомневаюсь, что его клан он даст ход этому делу. Вопросы репутации семьи.
Как будто я рассчитывал услышать что-то другое…
— И где же тогда прикажете искать справедливости?
— Там где её и следует искать, — ответил Харди, и в голосе его прозвенела сталь. — В Храме. Я говорил уже и повторю снова: мы здесь не для того, чтобы нагуливать жирок и устраивать зрелищные казни. Мы здесь для людей. Для того чтобы те могли спокойно жить, не опасаясь за свои жизни, души и рассудок.
— Достойные слова и достойная позиция, сэр. Если бы её ещё разделяло побольше ваших соратников, мир мог бы быть намного лучше.
— Увы, мразей везде полно, — ответил Роланд. — И в наших рядах, к сожалению, тоже. Но это не повод спускать такое. Сделаю что смогу. Напишу об этом случае одному моему старому сослуживцу из Вестборна и попрошу тихонько разузнать о подробностях дела. Может быть не всё так беспросветно как кажется.
— Спасибо, — искренне поблагодарил я, третий раз за день пытаясь поверить, что мне это не сниться. — Я ведь правда просто подмастерье, и мне вся эта беготня с маскарадом омерзительна до дрожи. Но иного выбора у меня не было. Что я мог против власть имеющих?
— Это то и плохо, — устало вздохнул Роланд. — По замыслу люди должны обращаться к нам за помощью и быть уверенными в справедливом суде, а не наоборот. Отвратительно знать, что в самом Хартленде служители опустились до такого… Я попробую тебе помочь. Процесс это будет не быстрый, но я сделаю всё что в моих силах. Нельзя такое спускать.
— У меня нет слов, сэр, — сказал я.
— Так и рано их подбирать. Говорю же, дело затянется: одно только письмо когда ещё дойдёт! Так что пока возвращайся в госпиталь, почивать на лаврах. За одним передай вот эту бутыль вина Йозефу и скажи, что я загляну на днях. Сегодня уже не выйдет. За одно и собаку заберу.
— Передам, — я с облегчением убрал озябшую руку с алтаря и изобразил подобающий поклон. — Спасибо вам за всё, господин Харди.
— До встречи, Эванс! — ответил тот.
Я вышел за дверь, одновременно ощущая смятение, волнение и странную радость. Роланд, конечно, не больно-то честно поступил поймав меня на присягу, но теперь он поверил мне! Поверил и обещал помочь. Как знать, может и правда выйдет? Он же и правда фанатик в хорошем смысле слова, стоит за совесть и честь инквизиции насмерть, не боясь выступать в противоборство с сильными мира сего! И я видел это собственными глазами прошедшей ночью!
Как знать, может быть Мари была права, и дело правда можно решить по букве закона?…
…всё это я успел вообразить себе за считанные доли секунды. Секунды отчаянной надежды на то, что я больше не одинок в борьбе за справедливость.
…а потом услышал из-за закрывающейся двери учтивый голос секретаря:
— Я так понимаю, письмо на имя брата Норрингтона, сэр?
И понял что гитана с её предсказанием как в воду глядела. Справедливость восторжествует. Только, похоже, надо мной.
***
Если у меня и были сомнения в том что надо уходить, то теперь они развелись как дым.
Черт… а ведь за всеми злоключениями этой недели, я начисто запамятовал, что не стоило бы мне привязываться к людям и местам.
Я здесь чужой. Я пришел сюда чужаком чтоб ненадолго перевести дух и отправиться дальше. К тому же, как оказалось, я даже не будучи в розыске горазд осложнять жизнь тем кто был ко мне добр. Мэтру Янсенсу например. Человеку, которому и без меня проблем хватает.
Что было в том предсказании? "Отшельник"? Точно. Отшельник. Удалиться от мира — похоже для меня это будет в самый раз. Никому никакого вреда.
Но в госпитале мое возвращение приветствовали поднятыми кружками.
— За нашего Эванса! — торжественно произнес Шон. — За человека, который не сдался и победил!
— За человека, которому голова не дорога! — проворчал мэтр Янсенс, когда страсти улеглись и мы тихо отошли в сторонку. — Вот объясните мне, Гаррет, неужели так трудно хоть раз придержать язык за зубами?
— Простите, сэр. Я действительно не смог.
— И что теперь прикажете с вами делать, дорогой вы мой человек?
— Со мной — ничего. А вот об Эвелине позаботьтесь, пожалуйста. Она смышленая, к тому же горит желанием помогать. Поверьте, такие спасеныши потом превращаються в самых преданных фанатиков своего дела. Проверено на себе. Она окупит ожидания с лихвой.
Мэтр неодобрительно нахмурил брови.
— Вы куда-то собрались?
— Куда-нибудь подальше от Его Преосвященства, сэр.
Йозеф Янсенс долго смотрел на меня так, словно пытался поставить диагноз.
— Гаррет, я понимаю что вы очень многое пережили за последние сутки, но сейчас вы кидаетесь в крайности.
— Никаких крайностей, сэр. Я и так поставил вашу репутацию под удар. Его Преосвященство…
— Ничего непоправимого. Я намерен поговорить с Его Преосвященством по вашему вопросу и всё уладить.
— Что? То есть… зачем?
— Потому что, справедливости ради, вы здесь — пострадавшая сторона. Вас использовали и чуть не убили, а если теперь еще и начнут травлю — клянусь, это будет уже перебор! Так что отложите вопрос вашего ухода до более спокойных времен. Завтра вечером я навещу Франца за ужином. Посмотрим, что можно будет сделать. Ну и да, вам определённо придётся принести извинения за резкие высказывания при подчиненных. Это все таки было вопиюще неподобающе.
"Я? Извиняться перед этим человеком? Да еще и за правду, которую другие побоялись сказать?!" — восшипело нечто внутри.
— Не думаю, что это удачная идея, сэр, — произнёс я вслух. — Как сегодня верно заметил господин Харди, я сословием не вышел пятнать вашу репутацию.
— Об кого и обо что пятнать мою репутацию — сугубо мое личное дело, — отвечал мэтр. — А вы не спорьте со старшими, молодой человек! Вчера вы пребывали в состоянии шока, и я могу доказать это господам духовникам с точки зрения медицины. К тому же храмовники на сей раз преступили черту дозволенного, и я очень хочу посмотреть в глаза Роланду после этой выходки! Он втравил вас в это, он пусть и принимает меры!…
— Мэтр Янсенс! Мэтр Янсенс! — вскричала подскачившая к нам Эвелина. — А это правда? А вы правда-правда можете отправить меня учиться в Столицу?
— Если хорошо себя проявишь, то безусловно да, — ответил мэтр. — Но к тому моменту придётся очень многому научиться. Этикету, например. Очень некрасиво перебивать и вклиниваться в чужой разговор.
— Я проявлю! Я буду очень-очень-очень стараться! — возбужденно затараторила девочка, пропустив замечание мимо ушей. — А вы, господин Эванс? Вы ведь тоже ученик! Вы ведь тоже потом поедете учиться в Столицу? Правда — правда?…
— Если хорошо себя проявит, — повторил мэтр, подавляя смешок. — И доживет.
— Господин Эванс, вы же хорошо себя проявите? — Эви повернулась ко мне с глазами полными детской мольбы о покупке леденца на ярмарке. — Мы ведь сможем поехать в Академию вместе?
Я не нашёл что на это ответить, но сейчас ей, похоже, ответ мой и не требовался.
— Я слышала что столица очень-очень большая! — продолжала она. — Как десять таких городов как наш! Что там запросто можно потеряться и пропасть, будто бы в диком лесу! А вдвоем будет не так страшно. Правда ведь? Правда?
— Эй, попридержи коней! До этого ещё дожить надо, — осадил я.
Снова умоляющие глаза. Такие, которым не отказывают.
— Но я бы очень хотела поехать туда вместе с вами!…
— Если поедешь, то точно не одна, — заверил Янсенс. — И вообще, юная леди, сейчас рано об этом говорить. Сосредоточься лучше на завтрашнем дне. У тебя будет первое ответственное задание: сопровождать меня на утреннем обходе. После — отправишься помогать сестрам милосердия ухаживать за больными.
— Прямо завтра? — оживилась Эви.
— А к чему тянуть? — спросил мэтр. — Раз ты собралась в Академию, то вертется придётся за троих. Учись. А то кого попало туда не берут.
Эви рассеянно кивнула и отошла к старушке Нэн. Я заметил как она пошатнулась и взял на заметку, что Харольду стоило бы сделать внушение на счёт спаивания детей. Да и распития вина в принципе.
— Не порите горячку, — подытожил мэтр. — Все ваши беды от этого. Кстати, это в том числе может быть симптомом переутомления и недосыпа. Так что если не оставите идею бегства, я вынужден буду перевести вас в стационар. Будете сопротивляться — поставлю Эмиля вас охранять. Я достаточно ясно выразился?
— Яснее некуда, сэр.
— А на счет остального — решим завтра утром.
— Как скажете, мэтр. Утром значит утром.
***
Через час я унес задремавшую Эви в наш с ней закуток. Впрочем, теперь уже ее закуток: с того самого дня как я привел ее в госпиталь, я здесь по сути и не ночевал. Уложил ее на постель, стараясь не разбудить. Вроде бы вышло. Вроде бы спит. Отлично. Тогда осталось немного…
— Господин Эванс?
Нет не спит. Жаль.
— Да?
— Ваш друг теперь поправиться, да?
— Да. Ему уже утром стало лучше. Сейчас он наверное даже очнулся.
— И теперь вы перестанете уходить по ночам, правда?
Я неопределённо пожал плечами.
— Посмотрим.
— А вы покажите мне на днях как правильно зашивать раны?
— Эви… я же сам — всего лишь подмастерье. Мэгги делает это намного лучше.
— Ну пожалуйста! — взмолилась девочка. — Мэтр говорит что у вас рука к шитью привычная, и есть чему поучиться!
Я только тяжко вздохнул.
— Ну, если смогу.
Хотя уже точно знал, что этому не бывать.
— Спи давай. Завтра первый день новой жизни, Эви. И жизнь эта теперь будет зависеть от тебя, от того что ты хочешь и что ради этого сделаешь. Так что слушай во всём мэтра Янсенса, учись прилежно и в конце концов всё у тебя будет хорошо.
Я говорил это, поглаживая её по волосам, словно маленькую. Она нежилась под этим прикосновением словно котёнок. Глаза её слипались, вино брало своё.
— Я люблю вас, господин Эванс, — сказала она тихо. И всё.
Эти слова словно плетью хлеснули. Я словно очнулся от дремоты, владевшей мной боги знают как долго. Некоторое время так и сидел на краю кровати рядом с уснувшей девочкой.
Вот ведь как вышло: я так увлеченно её спасал, что упустил её саму. А она ведь и правда ко мне привязалась. Хотела стать на меня похожей. Даже заботилась по мере сил.
Нуждалась во мне.
А я, намертво погребённый под навалившимися на меня событиями, бездарно всё это пропустил, не заметил, не смог разглядеть. И исправиться теперь уже не смогу.
“Интересно, — заворочилось нечто в глубине души. — Это похоже на то, что испытывают отцы? Каково это: знать, что этот маленький, но полный надежд человек, вставший на предначертанный ему путь — твоё дитя? “
Интересно, кто же всё-таки должен был родиться у нас с Бригги? Девочка или мальчик? И вышел бы из меня хороший отец? А может меня вот точно так же пожрали бы бесконечные заботы о мануфактуре и учениках?…
Эви… Спи, отсыпайся. Надеюсь, ты не станешь грустить слишком долго. Да и не стою я твоей грусти. У тебя впереди целая жизнь.
А у меня… у меня — наоборот.
Собрать свои нехитрые пожитки было делом пары минут. Зачем я глянул на спящую девочку в последний раз и вышел за дверь.
Упившийся по случаю Харольд спал сном праведника в стогу сена у конюшни. И Рэни спала тоже — хорошо. Ещё и этого прощания я бы не вынес.
Потому мы с Серым покинули подворье никем не замеченные. Я вывел его на улицу, закрыл ворота изнутри, за тем перелез через ограду и мы с возбужденно пританцовывающим конём двинулись прочь, навсегда покидая госпиталь Йозефа Янсенса.
***
— Уверен что таки хочешь тащиться в Блекберри? — спросил Зак.
— Не уверен что хочу, но мне туда нужно, — ответил я.
— Дерьмо твоя идея, — уверенно произнес Бонза, поудобнее устраиваясь на лежанке между бочек. Он был всё ещё слаб, но нести его уже не требовалось: чтобы доковылять до рыбного порта ему достаточно было опираться на плечо Вилла. — Я говорил уже, в Блекберри ловить нечего. Ну разве что жаб на болотах или нечисть какую в трясине. Забей ты на это дело! Поплыли лучше с нами до Грауэрштайна? Там и зимовать милое дело!
— Вот ещё меня вам не хватало для полного счастья! — покачал головой я. — Меня всё-таки инквизиция ищет, а не светские власти. Случись что — обвинят вас в соучастии или ещё чем похуже.
— Да ладно! — беззаботно отмахнулся Зак. — Империя огромна, а Берия — не Хартленд. У нас там не самое популярное место для беглых преступников, а значит там и не станут искать будут кого-то вроде тебя!
— Это от того, что у вас там все законники сплошь педантичные чистоплюи, — напомнил Вилл, устраивая последний мешок с пожитками между ящиков.
— Так то нам и на руку! — возразил Зак. — Оно же как: то, что лежит у тебя под носом порой найти сложнее всего!
— Зак дело говорит, — поддержал товарища Бонза. — Я это на своей шкуре проверял!
— Ага. Если ты не высовывался ещё… — проворчал менестрель.
— Да не зуди ты! На сей раз залягу на дно что твой сом. Хватит с меня таких приключений.
— Дружище, скажи мне что тебя хватит хотя бы неделю? — устало попросил Вилл.
— Не! На сей раз подольше. Гораздо дольше… — ответил Бонза, полными блаженства глазами созерцая бледное пятно убывающей луны за тонкой завесой облаков.
— Эй! Так мы открываем или нет? — сварливо подал голос старик лодочник.
— Точно, пока не забыл! — я спохватился и вытащил из сумки лишний кошель. — Вот, это твоё. Раз ты передумал умирать, то тебе нужно на что-то жить.
Бонза не глядя вытащил несколько монет и протянул мешок обратно.
— Передашь мамке моей, — повторил он. — И не забудь ещё сказать ей про колонистов и золотые горы.
— Непременно скажу, — пообещал я, пожимая ему руку. — Давай там, голову береги и постарайся не свернуть себе шею где-нибудь по дороге.
— Ай, да кто кому тут должен советовать шею беречь? — фыркнул бывший каторжник. — Ты так-то победовее меня будешь!
— Ничего, жив же до сих пор.
— Ага. В основном благодаря чуду, — напомнил Вилл, увесисто хлопнув меня по плечу. — И надеюсь так будет и дальше. А там, как знать, может быть встретимся ещё.
— Я был бы очень рад, — ответил я. — И в ином случае с удовольствием отправился бы с вами. Но мне нужно в Блэкберри, а оттуда… не знаю. Я пока ни в чём не уверен.
— Зато на счёт нас я уверен точно, — сказал Зак. — Если вдруг занесёт тебя в Грауэрштайн, можешь зайти в таверну “Десять котлов”. Там заправляет мой старый приятель, Ганс. Спросишь у него где теперь искать Закари Шиля, он обычно знает. А если вдруг засомневается, просто скажи ему что ты мой друг.
— Ну а про меня проще узнать в Бравонской Судоходной Гильдии, — сказал Вилдар. — Думаю в Легион я всё-таки не вернусь, в гробу я всё это видал. Так что зимовать буду у своих, ну а по весне, если всё будет нормально, вернусь на реку. Там и этих двоих выловлю, если к тому моменту они не найдут себе дела получше.
— Будет весна — будет видно! — подытожил Зак. — Всё одно я с родной сторонушки до оттепели не ногой. Но если будешь в наших краях — непременно меня разыщи! А там уж соберемся как-нибудь ради такого-то дела! От дома до Миасты вниз по Рене всего-то пара дней пути!
— Спасибо, друзья! — сказал я, по очереди пожимая им руки. — Что ж, стало быть свидимся ещё?
— Стало быть свидимся, — ответил Вилл.
На том мы с ними и разошлись.
Я сошел на пирс и помахал им на прощание, а лодка отчалила и вскоре скрылась в поднимающимся над озером тумане. Я проводил её взглядом и с облегчением вздохнул, мысленно желая им счастливого пути. А затем поднял собственную сумку и зашагал вверх по улице в сторону трущоб.
Осталось еще одно последнее дело.
***
Дверь оказалась не заперта, а в самом доме было пусто. Маленькие окна были открыты нараспашку, а терпкий ночной воздух изгнал из этих стен запах сырости и старости.
Старуха исчезла.
Широкая скамья, на которой она обычно спала, сиротливо стояла у стены, ничем не застеленная. Остывший очаг, вымытые чашки на столе — всё так и осталось лежать на своих местах, после нашего ухода никем не тронутое.
Что тут случилось? Куда она подевалась? Вот только что же была! Может в бонзиной коморке?…
Я приоткрыл дверь, но и там никого не нашёл.
Дом был пуст. Пуст и словно заброшен.
Только на столе одиноко стоял молочник со свежими сливками, а рядом с ним — расписная деревянная чашка, наполненная крупной спелой клубникой.
А мои вопросы так и остались без ответа.
***
Серый бесцветный восход. Моросящий мелкий дождик. Деревья почти полностью одетые в золото. Дорожная грязь хлюпает под копытами Серого, а в лужах отражается нависшие над головой тяжёлые тучи.
Впереди была неизвестность.
Однако, не смотря на неё, я чувствовал, что снова могу дышать. Что я, черт возьми, наконец свободен! Я оставил Креймор за спиной, и чувствовал себя словно муха вырвавшаяся из паутины. Какое счастье наконец избавиться от проклятой повязки, снова смотреть обоими глазами, ощущать как холодный осенний ветер треплет волосы и проникает под плащ. Здесь даже он был иным, сильным и нарастающим. Здесь он не тащил с собой мусор и помойную вонь, как на городских улицах. Только терпкий запах земли и влажную свежесть дождя.
Я был рад ему.
Не знаю. Быть может сейчас я должен был прокручивать в голове всё то что выпало на мою долю за эту пару недель, но это значило бы мысленно вернуться назад, а я оборачиваться не желал. Сейчас я просто стремился уехать как можно дальше. Прочь. К вожделенному одиночеству, вновь предоставленный сам себе.
Однако я всё же был недостаточно расторопен.
Стоило мне ненадолго остановиться чтобы перекусить и перевести дух, как из-за поворота послышались скрип тележных колёс, смех и перезвон струн лютни. Меня нагнала крытая повозка запряженная двумя лошадьми, а возница от чего-то показался мне смутно знакомым.
— Стой! — скомандовал он лошадям. Те послушно остановились. — Доброе утро добрый человек! Куда путь держишь, да ещё и в одиночестве?
— Да вот, еду в Бекберри. А один потому как охочих туда тащиться нынче не нашлось.
Из повозки выглянули еще двое. Один из них присмотрелся и вдруг расплылся в радушнейшей улыбке.
— Вот это встреча! — он радостно махнул рукой. — Я же верно помню, вы ведь приятель того парня, Зака, ну, который менестрель! Он ещё в “Улыбке Русалки” пел! Вы ещё драку тогда разнимали, помните?
— А-а-а! Алехандро дэ Хокоссо, бард из Адалонии! — просветлел я, одновременно признав и самого Алеханро, и его возницу, которого я собственноручно оттаскивал от впавшего в неистовство Бонзы. — Действительно добрая встреча! А вас-то куда понесло?
— Тоже в Блекберри, — ответил возница.
— И раз уж нам по пути, то не составишь ли нам компанию? — пригласил Александро. — А то слыхал я, что по одному через Блекшир лучше не ездить. Мол де нечисть всякая на одиночек охотиться, а большие компании обходит стороной.
— Почему бы и нет? — согласился я. Стеснить-то я их не стесню, а вот про нечисть он может оказаться прав. Безусловно встретиться с ней мне еще предстояло, но, как заметила на днях одна демоница, встреча эта должна быть на моём поле. И по моим правилам.
Дальше мы тронулись вместе, и это было скорее хорошо. Мои новые спутники, вольные бродяги, несущие по свету чудо музыки, почти сразу пришлись мне по душе. Они радушно предложили мне сидр и поздних яблок, которыми запаслись в избытке.
Затем Алехандро тронул струны лютни и запел:
Капли капают на гриф,
Что же делать, ведь укрыться негде.
В чистом поле я один,
И плащ позабыл по пьяни в таверне.
Всю дорогу замочило,
Пыль веков обернулась грязью,
Небо плачет, небо хмуро,
А мне что-то не до печали!
Как первый майский гром
Наполнил небо чистой красотою,
Такого зрелища не помнил отродясь
До боли в сердце, изнеможения от восторга,
Полёт моей фантазии шальной!
Что будет завтра
Одному лишь богу известно,
Но я так счастлив, что оказался здесь!
Намокли струны, но их звучание не прервут
Раскаты грома, и завывания ветров!
Я с ними снова заодно,
С ними поём одну мы песню на троих,
Я, гром, и ветер!
Нас не поймут!
Ну и пускай, они не верят в чудеса, они ведь люди.
А я лечу, я так хочу за вами вслед,
Так унеси меня мой ветер!
А вслед за ней, за первой майскою грозой,
И пусть меня мои друзья враги не ищут на земле!
Даруй мне крылья, возьми меня в свои ты руки,
Я не боюсь, я не боюсь!
До боли в сердце, изнеможения от восторга!
Полёт моей фантазии шальной! Я не боюсь…*
Последние аккорды смешались с гулким лаем.
Огромная чёрная собака бежала по пустынной дороге в нашу сторону. Она запыхалась, вывалила набок розовый язык с чёрными пятнами, а за ней по грязи волочился обрывок верёвки. Даже железо было не в силах остановить эту тушу, коли ей взбрело в мохнатую головушку отправиться по своим делам.
— Ого! — удивился один из моих попутчиков. — Это же йормаркский водолаз! Откуда он здесь? От хозяина сбежал, что ли? Эй, пёсик, ты откуда здесь?
— Всё нормально, — сказал я, ощущая самую искреннюю радость. — Похоже, теперь это моя собака.
*Эту песню написал и по сию пору исполняет мой друг Александр Смешной.
Больше книг на сайте - Knigoed.net