Толстенький бритый архивариус с нескрываемым недоверием изучал сопроводительную грамоту от мэтра Янсенса. Время от времени он переводил взгляд с бумаги на меня, а за тем — обратно, словно бы сравнивал оригинал с портретом: точно ли похож? Точно ли нет какой ошибки?
Однако чем дальше он читал, тем светлее становилось его лицо. В конце концов монах приветливо улыбнулся.
— Ну что ж, юноша, добро пожаловать в крейморскую библиотеку! Очень рад видеть в этих стенах грамотного человека, способного оценить собранные здесь сокровища по достоинству! — он развёл руками, словно извиняясь. — И прошу простить мне мою недоверчивость: в храм знаний не подобает пускать кого попало. Но поручительство мэтра Янсенса в корне меняет дело. Святой он человек, скажу я вам, хоть и мирянин…
— Это точно, — искренне согласился я. — И огромная удача, попасть к нему в ученики.
Толстяк мудро улыбнулся.
— Мэтр Янсенс, насколько мне известно, берёт учеников не за удачливость.
— Тешу себя надеждой что это так, сэр.
Ещё одна улыбка, и широкий жест рукой, приглашающий проследовать в зал.
— Что же, прошу!
За стенами длинного каменного здания притаился совершенно иной мир. Толстые стены не допускали сюда уличных шумов, а через огромные окна лился свет. Он отражался от белого мраморного пола, от беленых стен, бросал свои отблески на потолок, расписанный лазурью под небесный свод. Тишина и освящение давали вкупе друг с другом ощущение божественного присутствия, в которое я бы даже поверил, если бы не знал как архитектор и оформители проделывают этот трюк. Впрочем, моё знание ничуть не умаляло ощущения великолепия от их работы. Даже наоборот: я по достоинству оценил и замысел, и выверенную высоту свода, и грамотное расположение окон, подбор цветов, лепнину и выбранные для росписи мотивы. Множество деталей, поставленных умелой рукой в правильные места создавали эффект, будто библиотека находится вне привычного мира с его суетой.
Достойная работа мастеров своего дела.
Полки с книгами располагались у стен, а столы и скамьи для чтения — ближе к центру длинного зала, так что в помещении не оставалось ни единого укромного закутка, где можно было бы укрыться от взора старшего библиотекаря. Посетителей почти не было, за исключением пары скриптографов, и… девушки. Девушки в зелёном платье и длинными светло-русыми локонами. Она бережно вытирала пыль с книжных полок, и, казалось, ничего вокруг не замечала.
Эй, я уже видел её. Это же она, та самая, полуденный сон наяву, случайно встреченный на улице! Что она здесь делает?…
— Полагаю, вы хотите взглянуть на записи святого Азария? — подал голос архивариус.
— Точно так.
— Тогда присаживайтесь, друг мой. Сейчас принесу.
Пока его не было я украдкой разглядывал приметную незнакомку. Та стояла у книжных полок напротив окна, и солнечный свет обрамлял её хрупкий силуэт, делая похожей скорей на какое-то сказочное создание, чем на смертную женщину. Но поразительней всего было то, что каждое её движение, наклон головы, то как она постоянно убирала за ухо выбившуюся прядь волос — всё до последнего движения казалось мне таким… знакомым?
— Прошу, — сказал монах. Красивая увесистая книга легла на стол передо мной, и тут же была споро прикована к столу небольшой железной цепью. — Изучайте, переписывайте, но желательно завершить ваши дела к наступлению темноты. Епископ не одобряет использование свечей в это месте.
Я согласно кивнул, и архивариус оставил меня наедине с книгой, на которой я и пытался теперь сосредоточиться. Успокойся. Девушка просто похожа. У меня есть дела поважней.
Не смотря на внешний лоск, книг тут было явно меньше чем в моём уютном маленьком Нордвике. И были это в основном огромные тома, по старинке переписанные монахами от руки. У нас же, ближе к Столице, уж лет двадцать как правил бал книгопечатный дом Гутенберга и его последователей, сделавшие изготовление книг более дешёвым и быстрым. И, как следствие, книги стали более доступными: даже я смог завести себе пусть и крошечную, но библиотеку.
С другой стороны манускрипт лежавший передо мной на пюпитре, внушал почтительный трепет перед тем трудом, который был вложен в него создателями. Рукописный затейливый шрифт вместо привычных одинаковых наборных литер, вручную нарисованные иллюстрации вместо гравюр. Настоящее произведение искусства, которое страшно лишний раз трогать руками.
Вступительное наставление я прочёл скорей из уважения к автору, а за тем принялся искать что святой Азарий говорит про лечение воспалённых ран.
Так… чистота, чистота, и ещё раз чистота, пишет он. Никакого мёда, никакого молока, никакого навоза, ибо ранние теории о пользе образования гноя — ошибочны. Обработка винным уксусом, калёным железом… нет, калёное железо это точно лишнее. Промывание… Перевязка… Это я знаю. Я всё это сделал, но в чём-то всё-таки ошибся. Что делать если состояние ухудшилось? Чем помочь? Есть ли шансы?…
Мои размышления прервал хриплый вскрик:
— Брат Матеас! Зигфрид… Я… помоги…
За тем — грохот падающего тела и звон разбившейся об пол чернильницы.
Я вскочил с места, бросаясь к упавшему скриптографу, почти одновременно с приметной девушкой и полненьким монахом, занимавшим стол неподалеку от моего.
Упавший — тощий писец — вытянулся в струну в приступе судороги. Тёмные глаза его остекленело уставились в потолок, на разорванном рукаве старой рясы из грубого льна растекалось алое пятно.
— Опять!… — с явным раздражением произнёс его подоспевший товарищ. — Да что ж ты будешь делать, опять чернильница!..
— Что с ним? — спросил я в недоумении, в то время как неизвестная красавица бережно попыталась подсунуть под голову несчастному сложенный в несколько раз шерстяной платок, а за одно — испепелить второго монаха взглядом.
— Падучая болезнь, — ответил тот, привычным движением поворачивая своего сотоварища на бок, так что припадочный вновь оказался головой на голой мраморной плите, сводя на нет все труды заботливой незнакомки. — Не тревожьтесь, уважаемый, приступ скоро пройдёт. Просто занимайтесь своим делом. Госпожа Йонге, прошу, отойдите от него!
Уходить я никуда не собирался. Госпожа Йонге, судя по всему, тоже.
— Он прикусил язык. Надо бы челюсть ему разжать.
— Нет-нет! Это только навредит ему ещё больше! — встревоженно сказала девушка. Голос её оказался звонким и переливчатым. В другой ситуации я бы даже заслушался.
— Не беспокойтесь, обычно это проходит через пару минут, — заверил второй монах.
— Обычно? То есть это с беднягой постоянно?
— Не берите в голову, уважаемый. От имени ордена прошу у вас прощения. Мой бедный брат и без того отвлёк вас от дела.
— Как я по вашему вернусь к этому делу теперь? — я требовательно посмотрел в упор, тщетно пытаясь углядеть с чего этот бритый брат в рясе так ненавязчиво старается меня спровадить? Тот выглядел сконфуженно, будто только что получил замечание по поводу пятен от вина на белой рясе. — Такое ощущение, что вы его стыдитесь.
Обсуждаемый бедолага что-то прохрипел, и на тонких губах его выступила пена. Девушка судорожно всхлипнула. Лицо её было бледнее стены, но то как она держалась было достойно восхищения.
— Как можно! — притворно возмутился бритый брат. — Просто не к чему эта суета. Вы тут всё равно ничем не поможете.
— Я — ученик Йозефа Янсенса. Если вас смущает моё любопытство — простите. Не приходилось ещё сталкиваться с падучей болезнью.
— А-а! — неловкость сменилась пониманием. — Тогда это вы простите, но это не та болезнь которую можно исцелить. Она ниспослана Господом нашим и Императором моему брату во искупление грехов. Он придёт в себя, исповедуется, его душа очистится, и ему станет лучше.
— У него кровь идёт, — напомнил я.
— В самом деле? — спохватился собеседник. — Ох, милосердный Император… Видимо, порезался на останки чернильницы… Это не страшно.
— Это надо обработать.
— Мы справимся, нам не впервой. Госпожа Йонге, во имя Владыки, сколько раз ещё я должен просить вас не лезть во время припадка? И не касайтесь его руками, он же дал обет безбрачия!
— Да вы…. Да как вы смеете?! — моментально вскипела девушка. — Вы же сами знаете, что во время приступа он ничего не помнит и не чувствует!
— Всё одно, почтенная Мелисса, это не подобает женщине, а тем более замужней.
При этом толстяк не смог таки сдержать голодного взгляда на глубокий вырез платья, но довольно быстро опомнился.
— Послушайте, а что это вы так истово отказываетесь от помощи? — вступился я за нас обоих.
Толстяк ответить не успел, нас прервал вскрик подоспевшего архивариуса.
— Ох, Владыка!… опять брат Доминик?
— Брат Доминик?! — невольно повторил я, словно громом поражённый.
Это он?! Это вот он самый и есть?! Харди что, ослеп? Или издевается? Он сам-то видел этого парня?…
Толстый библиотекарь осёкся, словно вдруг сообразил, что взболтнул лишнего. Второй монах обречённо закатил глаза к потолку, видимо, поняв меня по-своему.
— Тише, не кричите же! Лучше так и быть, помогите перенести его в келью, раз уж вы не можете отступиться от врачебной клятвы. Только ради Господа нашего и Императора, прошу вас, не распространяйтесь об этом в городе! Его Преосвященство приходит в ярость всякий раз когда в городе перемывают кости его старшему сыну.
Мелисса поднялась на ноги и сделала было шаг за нами вслед, но архивариус преградил ей дорогу.
— Куда?! Ещё чего не хватало, дочь моя! Нечего вам делать в чужой келье. Да и вообще здесь, час-то поздний! Шли бы вы домой. Не хватало ещё чтоб ваш муж снова заявился сюда и опять устроил скандал…
Однако взгляд её я ощущал на себе до тех самых пор, пока мы не скрылись за поворотом коридора.
***
Когда конвульсии сошли на «нет», и несчастный брат Доминик расслабленно обмяк на жёсткой подстилке, заменявшей ему кровать, я с облегчением выдохнул сам. Передо мной лежал самый обычный человек, разве что тощий и слабый. Пугающее противоестественное напряжение исчезло, словно его и не было.
Да уж… Воистину, мир велик и полон как чудес, так и ужасных вещей, о которых лучше бы никогда и не знать. Про «падучую болезнь» я до этого дня даже не слышал никогда, а тут…
— Вы, конечно, понимаете, что произошедшее не стоит обсуждать с кем бы то ни было? — очередной раз напомнил второй монах, носивший громкое имя Зигфрид.
— Можете быть спокойны, у нас есть такое понятие как «врачебная этика», — ответил я, протирая руки тёмным травяным настоем, который нашёлся тут же, в келье. — Она напрямую запрещает трепаться без дела о недугах пациентов. Да и зачем? Хворь есть хворь, от разговоров она не проходит.
— Истинно так! — согласился толстяк. — Так что дерзну уповать на вашу осознанность, уважаемый! Нечего лишний раз, простите, выметать сор из храма. В конце-концов Всемогущий Император зачтёт вам это как великую добродетель.
Я кивнул и принялся за перевязку.
Поранился брат Доминик крайне неудачно: осколки чернильницы вонзились в плоть порвав ткань рясы, словно та была из ситца. Их, естественно, пришлось вытаскивать. Не критично, но очень неприятно. Причём я подозревал, что случилось это не по причине самого падения, а из-за того что этот увалень, Зигфрид, не глядя повернул бедолагу на бок, прямиком на эти осколки. А там уже судорога сделала своё дело.
Этот Зигфрид нравился мне всё меньше и меньше. Впрочем, видимо, как и я ему. Толстяк явно находил меня слишком навязчивым, а я его — слишком равнодушным. Вы же монахи, демоны вас раздери! Светлая сторона Храма. Вам сюда, в Креймор что, из Столицы добродетелей не завезли? Между прочим даже там она есть, хотя город порочнее на свете не сыскать.
И что это вообще за келья? Больше смахивает на чулан, чем на жилое помещение. Почему у сына епископа даже нормальной кровати нет? Что это за подстилка на полу? А деревянные чашка с кружкой в углу у стены? Он что по вашему, собака? А вы не перегнули ли палку с аскетичностью, уважаемые?
Очень хотелось спросить всё это у розовощёкого брата Зигфрида.
Но я сдержался, перейдя на более важную тему:
— И часто такое с ним?
В сравнении с остальным это было невинно и по делу, однако собеседник неожиданно ощетинился в ответ:
— Ваш вопрос неуместен, уважаемый.
— Почему вдруг?
— Потому что. Редко. Да. С ним такое редко! И вообще не пристало спрашивать о таких вещах!!
— При чём здесь пристало или не пристало? Я всё-таки ученик целителя, а не базарная бабка, и вопросы задаю для дела.
— Нет у вас тут никакого дела. Здравие нашего брата — это забота Храма, так что…
Его прервал осипший голос:
— Зиг. фрид…
Брат Доминик наконец подал признаки жизни.
— Я здесь, брат мой, — откликнулся Зигфрид.
— Отцу… не надо… пожалуйста… — почти шёпотом попросил болезный.
— Как я по-твоему должен умолчать об этом? — поинтересовался монах. — Тебе нужна помощь, брат.
— Не надо… отцу… — это звучало уже откровенно умоляюще.
— Тише, тише! Прибереги силы для покаяния! Брат Матеас уже послал за помощью, всё хорошо. Тебя отнесут в часовню. Исповедь, молитва, причастие — вот что тебе сейчас нужно. А епитимью, которую наложит Его Преосвященство, прими с радостью.
Глаза Доминика расширились от ужаса, так что я всерьёз испугался повторного приступа.
— То что ему сейчас нужно — это отдохнуть спокойно, и желательно не нервничать, — возразил я, ощущая внутреннюю потребность заступится за парня.
— Вы врачуете хвори телесные, а не духовные, — ответил Зигфрид. — И давайте каждый будет делать то дело, ради которого был поставлен Всемогущим Императором на место свое.
Так. Вдохнуть. Выдохнуть. Изобразить доброжелательность. Следить за собственным тоном.
— Я ни в коем случае не препятствую вам проводить нужные обряды, сэр. Я лишь советую отложить их исполнение на пару часов.
— Никогда не стоит откладывать исповедь и причастие, — так же притворно дружелюбно ответили мне. — А уж тем более такому, как мой бедный брат. Сейчас самый лучший момент. Император благоволит тем кто приходит к нему, превозмогая немощь. Многое прощается за такой подвиг.
— Император также призывает проявлять милосердие, — не отступал я. — А отдых и спокойствие — они при любых недугах первое дело. И физических, и душевных.
— Кстати о физических. Вы закончили? — в тоне брата Зигфрида стало сквозить неприкрытое недовольство.
— Почти.
Я напомнил себе, что ссорится не стоило бы, иначе рискую испортить дело.
Вдох. Выдох. Просто смолчать, это не так трудно. Просто обмотать чистым бинтом, завязать последний узел…
Повезло что последний! Как раз в этот момент сухая длиннопалая рука брата Доминика легла мне на плечо, и тот с мучительным усилием сел на постели.
— Не надо ждать братьев, — сказал Доминик одновременно обречённо и решительно. — Я дойду… сам… Не нужно меня… нести…
Он попытался встать, пошатнулся и был тут же пойман расторопным Зигфридом.
— Вот! Другое дело! — одобрил тот. — Пойдём, брат мой. А вам — спасибо за участие, и не смею более отнимать у вас драгоценное время.
***
Я вышел из библиотеки на вечерние улицы храмового квартала. Вышел, и не сбавляя шагу направился к ближайшему стражнику, уточнить, где в этот час можно найти господина Харди?
Тот удивился, но допытываться кто я не стал, посоветовал наведаться в управу. Даже если Роланда на месте нет, то там скорей всего подскажут где искать.
В управе городской стражи мне сообщили, что Роланд ушёл с полчаса назад в ткацкий квартал. Там-де что-то этакое случилось, его, Ролонда, личного внимания требовавшее. А вы, собственно, кто? Связной? Ну если связной то идите, Роланд как правило всегда находит время для своих связных, даже если времени этого в обрез. К слову, раз вы туда направляетесь, то не передадите ли господину Харди кое-какие бумаги? Тут разрешение на обыск и на арест, ему там понадобится. Возьмёте? Вот спасибо! Тогда запоминайте адрес…
Ткацкий квартал сегодня был тише обычного. Людей на улице почти не было, лавки и мастерские в этот поздний час уже закрылись. Только в одном доме дверь была приоткрыта, а внутри горел свет сразу нескольких масляных ламп. В большом наборном окне-витрине я видел Роланда, говорившего о чём-то со стражей.
О чём я опять думал? Тревожное напряжение висело в воздухе, требуя развернуться и уйти восвояси пока не поздно, но я был слишком зол чтобы прислушаться к нему. Потому я и сделал этот опрометчивый шаг через порог, и, к тому моменту когда стоящий у дверей стражник произнёс «стой, гражданским сюда нельзя!», я уже увидел всё.
Всё. Кровь на полу. Много крови. Расчерченный этой кровью огромный круг и заполняющие его странные символы. Нагое изувеченное тело в центре этого круга. Останки молодого мужчины, немногим старше меня. Светло-русые волосы до плеч… точно. Я видел его живым, ещё позавчера. Одно из многих лиц ткацкого квартала, выхваченное памятью из общего потока. Впрочем, лица по сути у него больше не было. Как и правой руки и четырёх пальцев на левой. Как и сердца, грубо выравнного из груди. Как и…
— Эванс, ты очень не вовремя, — Роланд подошёл ко мне, заслоняя собой чудовищное зрелище.
— Я уже понял, сэр, — ответил я, пытаясь не вдыхать тошнотворный запах засыхающей крови. И не смотреть на убитого по возможности. На слабость нервов я не жаловался, но у всего же есть предел…
— Что-то случилось?
— Вот, вам велели передать, — я сунул Харди бумаги из управы. Тот принял их не глядя, и прозорливо спросил:
— А что кроме бумаг? Есть чем порадовать, м?
— Нет сэр, — я невольно пошёл на попятную. — И моё пустяковое дело, пожалуй, может подождать.
— Зачем ждать, если дело пустяковое? — резонно спросил Роланд.
Я покосился на стоящего рядом стражника. Уместно ли при посторонних? Роланд поймал этот взгляд и обратился к тому парню что стоял у дверей:
— Луис, выйди и проследи чтобы сюда больше никто не вломился. Вы двое, — бросил он остальным. — Сделайте опись имущества на втором этаже.
Стражи безропотно повиновались.
— Ну так что? — настойчиво спросил Роланд, так что я невольно почувствовал себя на допросе.
— Зачем вам сведенья о Доминике Лемменсе? — спросил я собравшись с духом.
— Вот за этим! — Роланд отступил на шаг и обвёл рукой место преступления, давая мне рассмотреть его получше. Я меньше всего хотел этого, но отвести взгляда уже не смог. — Как по твоему, что здесь произошло?
— Убийство, — ответил я.
— Ритуальное убийство, — поправил Харди. — Ритуальное. Ангуса Месли не ради денег убили, и не за какие-то личные счёты. Убили просто ради того чтобы он, умирая медленно и мучительно, испытывал страданья и страх. Чем сильнее, тем лучше.
— Зачем?!
— Зачем?… Знакомься, Гаррэт: вот это называется «магия». То, за что стоит заживо сжигать на кострах и распинать на столбах у дороги. То, с чем Империя борется много веков подряд, но всё никак не может изжить. Этот несчастный в кругу умер в страшных муках просто потому, что некто отвёл ему роль полена, брошенного в очаг. Его истекающая жизнь напитала чьё-то колдовство.
— Зачем?… — тупо повторил я, не сводя глаз с омерзительного круга. Символы в нём казались знакомыми до дрожи.
— Этот вопрос стоило бы задать нашему колдуну, Гаррет, — отвечал Роланд, и голос его почти звенел от напряжения. — Колдуну, призвавшему себе в помощь самую отвратительную из сил. А те кто прибегают к ней — больше не в праве ни называться людьми, ни молить о милости. Никакого прощения, никакой пощады, пока прах их не смешается с золой и имена не будут стёрты со страниц Книги Жизни. А ты, — он бросил на меня пронзительный взгляд. — Ты поможешь мне найти того, кто это сделал, чтобы он ответил за всё десятикратно. Этот труп должен стать последним. Ты понял меня? Последним.
Я попытался подавить новый приступ тошноты. Успешно.
Магия. Чёртова магия и истинное её лицо. И как тебе это, а, Баи? Это и есть то, чего ты хочешь? Та сила которую ты ищешь? Та цена, которую ты готов заплатить?
Ты же знаешь. Ты помнишь. Помнишь юношу шестнадцати лет, заменившего тебе братьев, на которого ты равнялся когда был мал… Помнишь, как помутился его разум. И помнишь, как его рука выписывала те же символы чернилами на бумаге. Он составлял схемы, просчитывал… а потом…
Нет. Я не стану. Не стану! Не такой ценой…
— Я рад бы помочь, но как? Вы просили меня понаблюдать за братом Домиником. А какое отношение брат Доминик может иметь ко всему этому? Он болен и слаб. Вы видели как у него трясутся руки? В чём можно подозревать человека, которому едва хватает силы оторвать себе кусок хлеба за обедом?
— Может быть и никакого, а может — самое прямое, — ответил Харди, и я снова отметил нездоровый блеск в его глазах. — Чтобы с точностью исключить одно или другое, мне нужны доказательства. А тебе совет: никогда не позволяй чьему-то невинному виду сбить тебя с толку. Чем тише омут — тем жирнее в нём черти.
Я ответил не сразу, с трудом продохнув через подкативший к горлу ком.
— Это звучит как полный бред.
— Знаю, — ответил Харди. — Считай, что я хочу просто в этом убедиться. Но учти, доказательства должны быть такими, чтоб я безоговорочно в них поверил. Постарайся уж. Будет очень печально если бедная Эви вернётся в бордель, верно?…
***
— Мэтр, что вы думаете на счёт «падучей болезни»?
На лице склонившегося над ретортами наставника появилась горькая улыбка.
— Что, вам довелось свести знакомство с братом Домеником?
— Точно так.
— И что? Как он себя чувствует?
Я подробно описал мэтру приступ и всё произошедшее в библиотеке.
— Мне не очень понравился их способ лечения. Парню стоило бы отдохнуть после такого как следует, а не тащится на исповедь едва переставляя ноги.
Янсенс вздохнул.
— Бесполезно. Я им говорил, повторял не один раз, но по сию пору не был услышан.
— То есть вы знаете его случай? И что это такое? Вы ведь не считаете что это божественная кара за грехи, верно?
— Я вас умоляю, за какие грехи? — нахмурился Янсенс. — Доминик страдал от этого недуга с раннего детства. То есть с той поры, когда ни о каких грехах и речи быть не могло. Его постригли в монахи едва ему исполнилось пять лет. Всю жизнь вменяли то, что им овладевают злые духи, а душа его несёт в себе скрытый порок. Всё его детство и юность проходили в молитвах, постах, аскезах и всенощных бдениях, но не больно-то это всё помогло. Грехи… Пару комаров убил за всю свою жизнь — вот и все его грехи. Зато благодаря нему я теперь уверен, что болезнь эта имеет скорее физическую природу, нежели духовную. Если бы она была духовной, то её замолили бы лет двадцать назад.
— А отчего тогда происходят приступы?
— Это пока неизвестно. Мы ведь очень мало знаем о человеческом теле. У наших власть имеющих даже подходящего трупа для анатомического театра не допросишься, а уж заглянуть как всё в живом человеке происходит и вовсе невозможно. Но вот что я знаю точно, так это то, что почти все болезни усугубляются из-за излишних переживаний. Постоянное напряжение и усталость могут пошатнуть здоровье даже самого крепкого человека. Что уже говорить о бедном Доминике, которому каждый приступ ставят в вину?
— Меня, если честно, поразило такое отношение к нему, — сознался я. — И я не понимаю, за что? Неужели так сложно было сказать парню хоть одно доброе слово или дать полежать с полчаса?
— А тут всё просто, — сказал Янсенс, и тон его стал отстранённым, какой обычно бывает у людей пытающихся отделится от собственного негодования. — Когда Доминик был ребёнком, его, естественно, никто не мог заподозрить в особой греховности. И в народе стали поговаривать, что падучая болезнь поразила первенца Его Преосвященства за грехи отца. Можешь себе представить, какой это был удар по репутации?
— Могу.
— При этом, справедливости ради, нужно сказать что Франц Лемменс со своими обязанностями справляется прекрасно. Человек он образованный, интереснейший собеседник и широкой души человек. Он разумно руководит храмом, много жертвует на благотворительность, помогает людям, даже несколько раз добивался помилования для обвиняемых в ереси. К своим подчинённым он требователен, и держит все дела в храме железной хваткой. Никаких послаблений для тех кто служит Императору, и не важно, храмовник ты или инквизитор. «Нечего пятнать имя Всемогущего недостойным поведением», как он говорит. И естественно, самые высокие требования он выставляет собственной семье. Мы говорили с ним на эту тему ни раз и ни два, но, к сожалению, Его Преосвященство всерьёз считает, что болезнь имеет божественное происхождение. Сам я сомневаюсь в этом, но уверен, что покой и доброжелательность вполне могли бы облегчить дело. Но и того и другого у Доминика нет.
Мэтр замолк на секунду, что-то взвешивая для себя, и спросил:
— Это как-то связано с делом в которое вас впутал Роланд?
Я кивнул. Янсенс нахмурился.
— Что ж, надеюсь, брату Доминику ничего не угрожает. Его жизнь и без того весьма прискорбна, а сам он — человек робкий и безобидный. Мне кажется он заслужил хоть немного покоя и понимания.
Забытые Боги, как всё же приятно когда с тобой кто-то согласен…
— Мэтр, можно ещё кое-что спросить?
— Я весь внимание, — отозвался тот. Простая вежливость, ибо внимание его в большей степени принадлежало перегонному кубу.
— Как можно вылечить сепсис?
Янсенс неодобрительно посмотрел на меня и нахмурился.
— В какой стадии?
— Покраснение, горячка, лихорадка.
— Гной?
— Вчера вроде не было, но я не уверен.
— Причина?
— Ранение.
— Кто-то из «Тихого Омута»? — с невесёлой усмешкой предположил мой наставник. В его глазах полыхнул характерный огонёк: мол, догадываюсь я о чём ты мне недоговариваешь.
— С чего вы взяли?
— А откуда бы ещё? Гаррэт, не считайте меня за дурака. И помяните моё слово: зря вы связались с бандитами. Цену на девочку вам не сбавят, зато вы до конца жизни будете у них на побегушках.
Неожиданно для себя я ощутил острый укол обиды, словно распоследний мальчишка. Потому, наверное, и выложил всё как есть:
— Нет, сэр, это не то что вы подумали. Я даже не говорил ещё с этим их Проповедником, который вроде как главный над борделями. Дело в другом: у меня есть один приятель, отличный малый, только бедовый и не в ладах с законом. Мы с ним спина к спине от разбойников отбивались когда плыли сюда, хлеб и кров делили. А теперь он ранен, и довольно тяжело. Там всё покраснело, и выглядит довольно скверно. Возможно, я сделал что-то не так, и мне не хватает знаний понять, что делать теперь?
— А кто и как его ранил? — уточнил мой наставник. — Пьяная драка? Нож?
— Да, ножом пырнули в бок, довольно глубоко. И были это как раз ребята из того самого “Омута”, будь он неладен. Говорю же, бедовый он парень, недели в городе не пробыл как сразу нажил себе врагов.
— Если речь идёт о местных бандах, то можете начинать молиться о чуде, — мрачно ответил мэтр. — Подобные господа вряд ли протирают клинки уксусом после каждого использования, и не исключено что специально. Кое-кто, если верить слухам, и вовсе додумался смазывать лезвие смесью крови и навоза, а это, считай, пропащее дело. Так что обнадёжить мне вас нечем.
Пара мучительных секунд потребовалась мне чтоб продохнуть через подкативший к горлу ком.
— Совсем нечем?
— Увы, — покачал головой мэтр. — И если уж вы действительно решили стать целителем, привыкайте трезво и холодно смотреть на вещи. Но сдаваться сразу тоже не стоит: возьмите в шкафчике мазь на основе дёгтя и кору дуба. Кору надо варить около двадцати минут, затем дать настояться полчаса, и промывать не разбавляя. Процедить только не забудьте. За одним попробуйте настой тысячелистника, календулы и ромашки внутренне. Всё это может облегчить дело, если рана не слишком глубокая. Но гарантий нет. Это вам не алхимические эликсиры.
Я с благодарностью принялся добывать из ящичков всё перечисленное.
…мало шансов, говорите? Такое только алхимикам подвластно? Интересно, что сказал бы об этом мальчик по имени Арчи? И где он сейчас?…
— Спасибо, мэтр.
— Идите, Гаррет. Только помните, с рассветом я жду вас обратно, так что ради собственного блага найдите время хоть немного поспать.
— Постараюсь. Доброй ночи, мэтр.
Я вышел за дверь в пустующий коридор. Медлить было некогда: Бонза наверняка уже с ума сходит от боли, костеря меня на чём свет стоит. Потому я и не стал проверять, действительно ли видел юркнувшую за угол субтильную тень с длинной косичкой, или мне просто показалось?
Хотелось бы верить в последнее, но с моим везением рассчитывать на это не приходилось.