Когда я вошёл, неиземную тишину библиотеки нарушал негромкий разговор. Брат Доминик в своей нелепой робе ссутулился за книжным столом, а напротив него стоял статный, добротно одетый молодой человек. Никаких знаков различия на нём не было, но бело-голубой плащ, широта плечей и характерная горделивая выправка выдавали в нём храмового паладина.
- …ждали твой отряд неделю назад, — с нескрываемой радостью говорил монах. — Я уже начал опасаться худшего. Ради Императора скажи мне, что с вами случилось?
— Прости братец что напугал, — отвечал паладин, и отвечал вполне тепло. — Дело вышло сложнее чем нам донесли. Три чудовища с болот на проверку оказались гулями.
— Гулями?
— Да. Да не трясись! Для отряда три гуля — это плёвое дело. А вот местных они потрепали что надо, загрызли пятерых человек, ещё трое чудом отбились. А вот скотине в обоих хуторах повезло меньше. Гусей и кур перегрызли подчистую, свиньям с козами тоже досталось. Но как почуяли нас — так и скрылись в болотах, ищи-свищи. Двоих нашли, третий — вернулся на хутор, напал на местного знахаря и удрал.
— И что со знахарем?
— Не знаю. Ранен был тяжело, да и трупный яд… Мы помогли чем смогли, но мы ж не всесильны…
— А колдун? Колдуна не нашли?
— Нет. Оба окрестных села поставили на уши, всё без толку. Взяли кое-кого по подозрению в язычестве, но некромантией там и не пахнет. Так что эти, похоже, приползли с Пустоши. Блеск, нечего сказать: пограничные патрули облажались, а я из-за них неделю по топям скакал. Потому сразу и не заглянул — отсыпался. А ты сам-то тут как?
— Я замечательно, — ответствовал брат Доминик таким понурым тоном, что верилось ему с трудом. — Благодарение Господу нашему и Императору за милость его, и братьям — за их терпение. Последний приступ настиг меня вчера ближе к вечеру, так что я надеялся завтра попасть всё-таки на мессу, и….
— Эм… На счёт мессы, — паладин немного замялся, подбирая слова. — Я хотел бы тебя попросить не приходить завтра.
— Но… но почему? — едва не задохнулся Доминик. — Говорю же, вчера был приступ, братья могут тебе подтвердить! Следующий как правило приходит дня через три-четыре! Отец не может…
— Может. Прости, Доми, но он может, — ответил паладин. — И даже отдал распоряжение убрать тебя из зала если вздумаешь явиться. Потому прошу, просто останься завтра в келье, хорошо? Для твоего же блага. Для общего блага. Так будет лучше для всех. Понимаешь?
— Как скажешь, — опустил голову монах.
Между братьями повисло тяжёлое молчание, которое первым не вынес самоотверженный покоритель болот.
— Ладно, мне нужно идти, — сказал он. — А ты давай, не унывай мне тут, хорошо? Я загляну проведать тебя на неделе.
Затем паладин развернулся на каблуках и быстрым шагом пронёсся мимо моего стола, да с такой скоростью, что поднятый им ветер перевернул в записях святого Азария несколько страниц. А Доминик так и остался в своём углу, бессмысленно вращая в руках писчее перо. Затем встал и понуро побрёл на выход.
Когда спустя час я сам вышел наружу, он всё ещё сидел на скамье у стены и апатично наблюдал за жизнью по ту сторону кованой ограды. Людей на храмовой улице было полно: одни устало спешили домой, время других наоборот, только начиналось. Почти у самой решётки стояла разношёрстная стайка прихожанок, которые помогали с уборкой в храме. Женщины, по-видимому, изначально собирались расходиться по домам, но невзначай увлеклись беседой.
Была там и госпожа Йонге, выделяясь на фоне остальных словно роза среди ромашек. И брат Доминик безотрывно смотрел на неё со странной тоской в глазах.
— Вот скажите мне, почему люди вокруг вас ведут себя как распоследние скоты, а стыдно за это мне? — спросил я подойдя поближе.
Понурый монах встрепенулся, словно пытаясь поверить, что обращаются к нему.
— Скоты? Я… Они… В каком смысле?
— Да в прямом. Я всего второй день здесь, а у меня уже уйма вопросов к вашим братьям по вере. Например, с удовольствием подискутировал бы с ними о милосердии и заповедях. Очень интересно послушать насколько их слова будут разниться с делом.
Брат Доминик удивлённо распахнул глаза, а за тем, словно что-то вспомнив, просиял лицом.
— Ох, верно… это же вы вчера помогли брату Зигфриду, уважаемый… эммм…
— Эванс. Гаррет Эванс.
— Мистер Эванс, — брат Доминик с явной неловкостью склонил голову. — Я… я ведь вас поблагодарил вчера? Или… или нет? Я очень плохо помню прошлый вечер. Простите что отвлёк вас от книги. Право слово, мне совестно что так вышло…
Этот тощий человек явно чувствовал себя неловко, избегая взгляда в глаза, но говорил в то же время с какой-то трогательной искренностью. Я, всегда нутром чуявший такие вещи, так и не понял чего он на самом деле хочет: поговорить или провалиться сквозь землю?
— Вам абсолютно не за что извиняться. Надеюсь, сегодня вам лучше?
— Благодарение Господу нашему и Императору, — ответил монах, молитвенно сложив руки.
— А порез как?
— Порез? — Доминик на мгновение застыл, словно пытаясь понять о чём речь. — Ах, точно! Заживает, не болит! Если честно, то я уже и забыл о нём.
— Серьёзно? Так быстро?
— Его Преосвященство милостиво прислал хорошее лекарство, — стушевался Доминик.
— Коли так — то хорошо, — я одобрительно улыбнулся ему. — К слову, мэтр Янсенс просил передать вам привет от него и справиться о вашем здоровье.
— Мэтр Янсенс? — Доминик моментально просиял лицом, словно мэтр Янсенс жил не на соседней улице, а как минимум на другом конце империи, и много лет не подавал никаких весточек о себе. — Непременно передайте ему ответный! И заверьте, что милостью Господа нашего и Императора ваш покорный слуга жив и способен держать перо в руках. А это немало.
— Перо в руках — это почти полдела, — согласился я, про себя сетуя что сам не от чистого сердца это спрашиваю. — А как ваша работа? Над чем нынче трудитесь?
— С неделю назад закончил переписывать «Книгу Восхождения», — охотно поведал Доминик. — А теперь взялся за молитвослов. Хочу немного отдохнуть от толстых книг и сделать подарок отц… Его Преосвященству.
И доверительно протянул мне небольшую книжицу, которую так и держал в руках.
Внимание к развороту страниц моментально приковывали узорная литера и миниатюры на полях. Пусть и дрожащая, но рука мастера своего дела вывела их, чёрточку за чёрточкой. Миниатюры эти не были похожи на привычную мне реалистичную манеру, в которой писала свои картины моя милая Бригги, но это не делало их хуже, наоборот! Было в них что-то простое и нарочито наивное, но при этом я с удивлением обнаружил, что иллюстрации на полях рассказывают мне какие-то совершенно невероятные, захватывающие истории.
— Работа великолепная, — искренне похвалил я, бережно перелистывая страницу за страницей. — Почерк аккуратный, сам по себе словно произведение искусства. Буквицы и миниатюры тоже ваши?
— Мои, — кивнул монах.
— Вот это да… Это ведь такая кропотливая работа. У меня, пожалуй, не хватило бы терпения.
— Что вы… Переписывать манускрипты не так тяжело и медленно как кажется поначалу, — ответил Доминик. — В юности я сам полагал что это ужасное занятие. А потом понял что ошибался. Это вовсе не медленно. Главное — начать. Сказать по правде я не представляю себе дела более умиротворяющего и благородного, нежели это.
— А я даже соглашусь с вами, — я завороженно листал страницу за страницей, и вся неловкость моментально куда-то улетучилась. — А как приступы? Не участились? Самочувствие после у вас как?
— Ну, немного чаще стали, — печально признал Доминик. — А по пробуждению всё так же, словно выпил слишком много вина. Но молитва, знаете, творит чудеса! От неё и на сердце радостнее, и телу лучше.
— И всё-таки не бежали бы вы на исповедь сразу после припадка. Мэтр просил напомнить, что стоит меньше нервничать и больше гулять на свежем воздухе. И, по возможности, больше отдыхать.
— Передайте, что я помню про его совет, — немного поник монах. — Но так будет только хуже, поверьте. Я и без того несу на себе тяжёлое бремя порока. К тому же молитва как ничто утешает в трудный час и очищает душу от скверны. После неё правда становится легче!
— Как знаете. Моё дело передать.
Доминик кивнул, принял молитвослов и бросил последний взгляд в сторону Меллисы, звонко смеющейся над шутками подруг. Взгляд этот был настолько красноречив, что я понял всё почти моментально. Да уж. Прискорбно. Это побезнадёжнее будет, чем старая как мир разница в сословиях.
Как и в тот раз, когда я случайно увидел её на улице, она почувствовала взгляд, обернулась в нашу сторону и нежно улыбнулась. Не мне. Ему. И от этого на душе вдруг заскреблось что-то тоскливое.
— Что ж… — Доминик немного приободрился и встал на ноги. — Пойду и в самом деле попробую ещё поработать. Спасибо вам за добрые слова, мистер Эванс. Доброй ночи, и пусть благословение нашего всемогущего Повелителя прибудет с вами!
— Спасибо. Удачи вам в ваших трудах! — ответил я, и направился прочь.
Доброй ночи… ах если бы! Вместо сна я сейчас зайду в госпиталь, а затем вновь побегу в трущёбы с новыми порциями дурмана и отчаянной надежды на чудо. Чудо же пока не спешило приходить, даже наоборот: состояние Бонзы существенно ухудшилось, и я чем дальше тем меньше понимал что должен делать.
Впрочем, мэтр грозился снабдить меня кое-чем посильнее коры дуба и раствора уксуса. Как же всё-таки хорошо что я рассказал ему в чём дело. Без его совета что бы я вообще смог?…
— Гаррет, постойте! — мягкий голос заставил меня вздрогнуть. В несколько лёгких невесомых шагов Мелисса догнала меня и улыбнулась. Едва-едва, немного смущённо, слегка прищурив глаза, и улыбка эта настолько походила на ту, которую я любил больше всего на свете, что я замер не в силах сделать и шага.
— Вы ведь сейчас возвращаетесь в лазарет, верно? — спросила она.
— Да, да. Туда, — бестолково ответил я, пытаясь прийти в себя. Об «перестать пялиться» речи вообще не шло.
— Я могу составить вам компанию? Мне нужно на Шемблз-Стрит, купить кое-что к ужину.
— Буду рад, — ответ вырвался прежде чем я успел его осознать.
Улыбка становится более открытой и счастливой. А я неожиданно ощущаю как меня словно отпустила невидимая хватка, которой я раньше не замечал. И что именно этого мне и хотелось всё это время: прогуляться в её компании и видеть эту улыбку.
— Вы ведь недавно у нас в городе? — спрашивает она, немного склонив голову.
— Да, так и есть, — я стараюсь говорить коротко и непринуждённо, на самом деле ощущая странное, почти мальчишеское волнение.
…почему я сразу не заметил что у неё зелёные глаза?…
— И как вам Креймор?
— Как вам сказать… Я не любитель больших городов. В них слишком много шума, всяких сомнительных господ, преступников и чиновников.
— А до этого вы жили, видимо, в маленьком городе? — лукавый взгляд как-бы украдкой.
— Жил.
— И что, там и правда не было ни преступников ни чиновников? — подначивает она.
— Почему же? Были. Но не так чтобы много, и все были на виду. В маленьких городах, так или иначе, все друг друга знают. Да и в целом жизнь там проще и понятнее: не такая суетная как тут, и всё же сильно проще чем в деревнях.
Я ожидал закономерного вопроса «а что вы тогда делаете здесь?».
Но вместо этого она перестала улыбаться и спросила:
— Скучаете по дому?
— Не то слово, — и это снова прорвалось помимо моей воли, словно откуда-то изнутри. — Очень.
— А по жене?
— Жене?…
— Кольцо, — Мелисса грациозно склонила голову, красноречиво стрельнув взглядом по моей правой руке.
— Умерла, — коротко ответил я.
— Простите, — смутилась девушка, резко перестав улыбаться. — Я не хотела вас расстраивать. Просто кольцо, и я подумала…
— Ничего, я сам виноват, — я попытался как-то сгладить неловкость. — Сам всё никак не могу заставить себя сменить руку, вот и ввожу людей в заблуждение.
Она сконфуженно отвела взгляд и я вдруг почувствовал себя рыцарским конём при полном снаряжении, со всей скорости вьехавшим в лавку с дорогим фарфором.
— Простите. Не хотел нагонять мрачности.
— Ничего, — ответила она. — Это я должна бы попросить у вас прощения. И сказать “спасибо”. Спасибо что нашли добрые слова для бедного брата Доминика. Он довольно редко их слышит, даже от Александра, который один-единственный из всех Лемменсов не отвернулся от старшего брата.
— Да, я уже понял, что с семьёй парню не очень повезло, — согласился я, в тайне радуясь что она разделяет мою точку зрения.
— Это мягко сказано! — с жаром согласилась девушка, и глаза её полыхнули праведным гневом. — В храме его держат едва ли не за юродивого! Стелят на полу, не пускают за общий стол, кормят из деревянной посуды чтоб не разбил невзначай… Всё попрекают его несуществующими грехами, гоняют на исповеди, принуждают возносить хвалебные гимны Императору вместо сна… А он так ослаб за последнее время, и приступы эти страшные теперь случаются всё чаще и чаще…
— Приступы — это, конечно, плохо, но как мне видится они и вполовину не так страшны, как та трагедия, которую из них раздули окружающие. Между припадками он же вполне в состоянии мыслить, ходить, связно говорить и даже вот, манускрипты переписывать. И если бы на него не смотрели как на убогого, а держались с ним на равных, то он и был бы им равным, несмотря на свою болезнь.
Мелисса горько усмехнулась.
— О, если бы это было так просто! Вы ведь сами видели и припадок, и его самого. Робкий, чувствительный, доверчивый. Даже просто говорить с людьми стоит ему невероятного количества душевных сил. А вы видели как у него дрожат руки? Он ведь и правда порой с трудом на ногах стоит! А эти так называемые “ближние” похоже не испытывают к нему ни капли жалости!
— А вот тут я вынужден с ними согласиться, — отвечал я. — Жалеть нормального в целом мужика с незаурядным талантом иллюстратора — вот это действительно жестоко.
Моя спутница нахмурила изящные бровки.
— А вы, выходит, из тех кто презирает жалость?
— Почему же? Если вас это утешит, то женщинам жалеть кого-то израедка можно. Главное — делать это тихо, про себя, чтоб тот, кого жалеют, никогда об этом не узнал.
Она звонко рассмеялась, и я невольно заслушался, настолько знакомым мне показался этот смех.
— А что же вы, госпожа Йонге? — попытался перевести тему я. — Какими судьбами вы оказались в храмовой библиотеке, да ещё и с метлой в руках? Не сочтите за дерзость, просто вы ведь не из трущоб, и не за жалованье это делаете, насколько я понял…
— Ах это! — ни капли не смутилась Мелисса. — Нет, не из трущёб. Просто мой духовник советует мне брать послушания и смиренно выполнять простую работу для храма. Это помогает смирить душу и обуздать беспокойные мысли.
— И как, получается?
Грустная усмешка…
— Во всяком случае господин Йонге не трогает меня лишний раз, и я хотя бы часть дня могу находиться вне дома.
— Вот даже как… Мда. Прискорбно делить дом и тяготы с человеком от которого хочется сбежать прочь.
— Меня особенно никто не спрашивал, хочу ли я что-либо с ним делить.
— Простите если снова вас расстроил.
— Оставьте. Если бы сочувствие могло растопить сердце моего супруга, то храм давно уже объявил его святым. К тому же вы сам только что советовали никого не жалеть.
— Советовал, и буду советовать. Но жалость и сочувствие — это вовсе не одно и то же, госпожа Йонге.
— Вот как? — заинтересовалась она. — И в чём же разница?
Я задумался на минуту, пытаясь сформулировать то, что до этого момента только ощущал.
— А знаете, разница, пожалуй, в уважении. В жалости нет ни капли уважения, а в сочувствие наоборот, строится на нём.
— Думаете? — усмехнулась девушка. — Что ж… это интересно. Некая искра истины тут определённо есть…
…и как бы невзначай взяла меня под руку, моментально спутав все мысли в моей голове. И мне бы отстраниться от неё по хорошему: она замужем, у меня — траур, да и народу кругом полно. Но хватило меня только на ответную улыбку.
— Просто мои наблюдения за жизнью, госпожа Йонге.
— Должно быть она у вас довольно насыщенная?
— Не сказать что я этому рад, но да. Определённо.
— Вы поэтому предпочитаете маленькие тихие города? — спросила девушка, снова слегка склоняя голову на бок.
— Да, наверное поэтому. Пусть в них нет столичного лоска и прочих благ, зато в таких местах спокойно и можно просто радоваться жизни.
— Так странно, — улыбнулась она. — При первой встрече вы производили впечатление этакого бойца, а на самом деле, оказывается, тяготеете к тишине и покою?
— Уверяю вас, всякий боец мечтает о том, чтоб за спиной у него было безопасное логово, куда всегда можно вернуться зализывать раны и отдыхать.
Её пальцы лёгким движением убирают за ухо выбившуюся прядь волос.
— Ясно. Однако, быть может Креймор не так плох как вам кажется?
— Может, — согласился я, пытаясь унять характерную дрожь в спине. — Нечто прекрасное в нём всё-таки есть…
Снова улыбка, ловкое ускользающее движение, и Мелисса исчезает за порогом мясницкой лавки, а я, словно зачарованный, иду следом. И пока она покупает у мясника свежую свиную вырезку, я, как распоследний мальчишка, тихо сетую что как-то слишком быстро мы сюда дошли. Да, мне нужно возвращаться в госпиталь. Но быть может если я запоздаю минут на десять ничего страшного не случиться?…
— Проводить вас до дома? — предложил я, когда мы вышли наружу.
— Не стоит, — Мелисса бросила на меня лукавый взгляд, исподволь намекающий, что она немного кривит душой. — Если Симон нас увидит, то нам обоим не сдобровать. Да и вам, наверное, пора возвращаться к вашим обязанностям.
«Не отпускай её вот так! Хотя бы полпути пройди с ней, ещё немного! Спроси её о любой чуши, пусть расскажет, а ты будешь слушать её голос. Пусть смеётся, а ты будешь счастлив. Просто оставайся рядом с ней так долго как только сможешь. Она — загадка, за которой скрывается нечто манящее. Разгадай её! Разгадай, иначе не видать тебе ни сна ни покоя…» — вопило нечто внутри.
Однако она была права. Не стоило. К тому же там, в трущёбах, ждали друзья. Дурман наверняка закончился, и Бонза проклинает меня на чём свет стоит. Мне нужно идти.
— Что ж, тогда до встречи, госпожа Йонге!
Последняя улыбка, драгоценный дар на прощание.
— До завтра, Гаррет.
И последний взгляд, полный удивительной нежностью.
Я сделал несколько шагов в сторону госпиталя, но потом всё равно не вынес и обернулся, провожая её взглядом.
Нет, да что со мной вдруг такое сегодня? Я же появился в этом чёртовом городе в аккурат как со дня смерти моей единственной минуло сорок дней, а всего через две недели с чего-то вдруг начал заглядываться на другие юбки. Это так ты чтишь её память? Так скорбишь об утрате? Что вообще на тебя нашло?
Боги, как так? Это всё просто какое-то чертово наваждение. Нужно выкинуть её из головы, и меня попустит. Я ничего не забыл, не простил и не смирился. А эта девушка, Мелисса, притягивает к себе мой взгляд по одной-единственной причине: она очень похожа на Бригги, без которой я понемногу схожу с ума.
«Слишком похожа,» — подумалось мимолётом, и где-то внутри мелькнуло смутное ощущение тревоги. Мелькнуло, и тут же исчезло, так что я не успел придать этому особого значения.
Дурак.
***
За воротами лазарета всё было неизменно, чему я был скорее рад.
Дверные петли привычно скрипнули, требуя масла. За ними меня, как всегда, приветственно облаяли дворовые шавки, а степенная и печальная Рэни всё так же лежала на своём месте. При виде меня она издала пару скулящих звуков и приподняла ухо, но ничего более. Мосол, который я принёс ей вчера, с её молчаливого согласия умыкнули другие собаки, сама же она так ни к чему и не притронулась. Дело выглядело почти безнадёжно, но я всё равно положил перед её носом кусок рубца, который прикупил специально для неё. Просто из чувства упрямства.
Потом я заглянул проверить Серого. Тот томился в деннике и откровенно тосковал. Даже моих скудных познаний о лошадях хватало чтобы понять: конь застоялся. А утешить мне его, к сожалению, было нечем. Я теперь и сам не знал когда смогу двинуться дальше.
Последние вечерние лучи пробившегося из под полога облаков солнца ласково окрасили крыши домов в розовый. С улицы уже слышались привычные уху разговоры навеселе: рабочий люд собирался в шумные компании, праздновать конец рабочего дня. Всё было как всегда. За пару недель я успел привыкнуть к местному ритму и не на шутку к нему привязатся.
Я окинул вечернее подворье последний раз и потянул дверь.
А за ней всё привычное закончилось.
— Эванс! Эванс, ну наконец-то! — взволновано окликнул Шон, продираясь через столпившихся в коридоре людей.
— Всё, он тут! — подхватил чей-то голос за его спиной.
— Да, тут, как и должен был, — подтвердил я. — А что происходит?
— Тебя ждут, — глухо произнесла Мэгги.
— Ждут? Кто? Мэтр Янсенс? Господин Харди?…
— Если бы… — проворчал Эмиль. — Идём.
У нас были гости, и что-то я сильно сомневался в том, что их позвала Эвелина.
В дверях комнаты отведённой нам коморки стояли два здоровенных лба, словно два стража у ворот в королевские покои. Сам же “король” обнаружился внутри. Этакий щёголь: одет с иголочки, светлые волосы небрежно рассыпаны по плечам, аккуратная бородка, обаятельная улыбка. Весь образ явно кричит: смотри, перед тобой человек, которому всё можно. В том числе являться без приглашения туда куда он только пожелает.
Он развалился на скромной постели словно кхалиф на шёлковых подушках в собственном гареме, а рожа его была настолько наглой, что я рефлекторно огляделся в поисках чего-нибудь потяжелее, способное стереть эту ухмылочку с первого удара. Но всё это меркло на фоне сидящей рядом с ним Эви, которую этот подонок почти по отечески обнимал за талию. Сама девочка, кажется, даже не дышала от ужаса, боясь пошевелиться.
— О. «Одноглазый хлыщ похожий похожий на адалонца». Вот и встретились наконец, — гость изобразил снисходительную улыбку, а его охрана меж тем отступила ко мне за спину, отделяя меня от дверного проёма. — Слушай, это уже дурной тон. Я милосердно дал тебе два дня, но ты так и не соизволил явиться. Давненько не встречал такой наглости.
— За девочку уплачено до послезавтра, — ответил я. — Согласно сделке она всё ещё в моём распоряжении. Или вы уже не соблюдаете собственные правила?
— Так я пока и не за ней пришёл, — ответил гость, демонстративно поглаживая смертельно бледную Эви по щеке. — Верно, малышка?
— Зачем тогда? Поговорить?
— Ага. Прочесть тебе проповедь. Так сказать, для спасения души. Твоей, и может вот её за одно, раз уж она тебе так глянулась.
— А вы, видимо, и есть Симон Проповедник? — сказал я. — Тогда у меня найдётся для вас ответная. Как вы относитесь к софистике, уважаемый?
— А ты поумничай мне тут ещё, калека хренов, — всё показное дружелюбие куда-то испарилось. — И не трать моё время на всё это дерьмо про сострадание к детям.
— Хорошо, — не стал спорить я. — Но у меня есть аргумент более весомый: у Эви довольно слабое здоровье, и ваш бордель-гадюшник для неё — это верная смерть. Вы при всём желании не выручите за неё тех денег, что задолжал её дед.
— Полагаешь? — омерзительная улыбка вновь появилась у этой паскуды на лице. — А зря. Знаешь, среди крейморской знати есть много любителей довольно… своеобразных развлечений. Они счастливы будут заполучить в своё полное распоряжение вот такое вот хрупкое создание, которого никто не хватится. И чем более маленькой и слабой она выглядит, тем лучше! — он бесцеремонно взял девчонку за подбородок и повернул к себе лицом. — Некоторые клиенты находят это особенно волнующим. И заплатят они явно больше чем ты.
Эви, похоже, даже не дышала. От восковой фигуры её отличали только бегущие по щекам слёзы.
— Завязывай с этой показухой и убери от неё руки, — я шагнул в его сторону, уже чувствуя характерное головокружение. То самое, которое накрывает с головой, а после ты обнаруживаешь что стоишь посреди пустой таверны с разбитой бутылкой в руках, а у твоих ног валяется чьё-то бесчувственное тело. Однако на сей раз не вышло: расторопные телохранители одновременно ухватили меня за плечи, не дав двинуться дальше.
— Иначе что? Скальпель в меня воткнёшь? — усмехнулся самозваный проповедник.
— Могу и скальпель, — признался я. — Хотя инструмент для ампутации мне нравится больше.
— Да ладно, брось! — рассмеялся Симон. — Мы ведь тоже не звери, и вполне можем войти в положение.
— Что-то слабо верится.
— Баш на баш. Нам в «Тихом Омуте» частенько нужна бывает помощь целителя, а наш — вот незадача! — двинул кони две недели назад. Не знаю уж какая гнида размазала его кишки по стенам, но ты можешь быть ей благодарен за такой шанс. Всё просто: ты работаешь на нас и латаешь наших подранков, и пока ты это делаешь — девчонка свободна как ветер! Но учти, если за тобой какой косяк, я просто пущу её по кругу, а тебя заставлю на это смотреть. Усёк?
Что ж, ожидаемо. Но безрадостно.
- Учитывая сумму долга, работы мне предстоит не на один десяток лет.
— Ну что ж, — развёл руками гость. — Ты вполне волен отказаться. Я ж не тащу силком, ты сам в это впутался. Если тебя не устраивают условия — просто отдаёшь мне девочку и живёшь себе как раньше.
Моё воображение так живо нарисовало как стоящая у тумбочки бутыль из под уксуса разлетается на мелкие осколки от удара об его башку, что я едва уловил смысл сказанного.
— Девка оплачена до послезавтра, — видимо собеседник принял моё молчание за отступление. — И, стало быть, послезавтра, я жду тебя с ответом в «Тихом Омуте». Учти, если мне придётся и во второй раз за тобой бегать, я очень расстроюсь.
Он встал, картинно отпуская Эви. Та так и не решилась пошевелиться, словно перепуганный кролик.
— И да, — произнёс он уже в дверях. — Поясню кое-что на берегу: пытаться бежать из города бесполезно. Из под земли выкопаю, а там спрошу по полной и с тебя, и с неё, и с вашего Янсенса в придачу. И долг выплачивать будете всем скопом. Помни об этом.
Звук захлопнувшейся двери словно сбросил чары, и девочка бросилась ко мне. Сказать она ничего не могла, только не переставая рыдала от страха и отчаянья, вцепившись в меня как в родного.
— Не плачь, малыш. Я же сказал что они тебя не получат, — повторял я, поглаживая её по волосам.
— Но вам же тогда придётся… придётся…
— Ничего. В крайнем случае немного потерплю. А там придумаю что-нибудь. Обещаю.