При всей моей неприязни к этому месту, путь через Роуз-стрит был наиболее коротким. Я просто старался не задерживаться здесь дольше необходимого, идя быстрым шагом и не глазея по сторонам.
Какую глупость я совершил, поленившись обойти это место по дуге в милю-другую, я осознал едва заприметив в подворотне пятерых праздно стоящих парней со смуглым верзилой во главе. Они пристально наблюдали за припозднившимися прохожими. Ребята не понравились мне сразу, и, когда парой кварталов ниже я убедился что за мной идут, то сразу понял кто именно.
Что им нужно уточнять не хотелось. Хотелось надеяться, конечно, что их интересовал мой кошелёк, а не Бонза, но верилось в это слабо.
Вести их к старухе я не собирался, а значит — нужно сворачивать в другую сторону. Не бежать, не останавливаться, идти как ни в чём не бывало. Эта улица как раз делает поворот, и я ненадолго пропаду из их поля зрения. А вот там уже самое время ускоряться.
Подворотня. Не эта, следующая. Очень узко, протиснуться реально только боком. Но она сквозная, выходит в соседний квартал. Тут никого в этот час, и мне удалось незамеченным скользнуть в следующий переулок.
В за спиной послышалась возня и топот, но я не стал дожидаться когда меня обнаружат. Всё и без того было предельно ясно. Нужно уходить, и уходить в другую сторону.
Сначала везло. Через несколько переулков звуки преследования стихли: видимо мой “хвост” где-то заблудился. Я мысленно поздравил себя с этим, но тут очередной проход между домами перегородил деревянный забор. Я подтянулся на руках, довольно ловко перемахнув на другую сторону, и только полетев вниз сообразил, что ограждения в таких местах ставят вовсе не ради защиты от воров, а чтобы кто-нибудь по пьяни не свалился со склона в овраг. Было не очень высоко, зато непозволительно шумно. Да когда же я начну внимательней смотреть куда бегу? Повезло ещё что на дворе осень, и эти заросли крапивы в человеческий рост уже засохли.
Чёрт с ним. Голоса сверху. “Парни, сюда!” Стук досок.
Срочно встать. Прочь отсюда.
Заросли крапивы прилегали к перекошенному, словно медленно сползающиму в овраг дому с зияющей темнотой вместо дверного проёма. В эту темноту я и шагнул прежде чем успел сообразить, что идея это гиблая. Не видно ни черта, пространство замкнутое, любой дурак догадается что беглец скрылся именно тут. И тем не менее, я убрался с глаз, и если они сунуться, то у меня будет некоторое преимущество: я попривыкну к темноте, а они в первый момент окажутся беззащитны. А там…
«…стой. Ты серьёзно? Ты серьёзно сейчас просчитываешь в уме как убить своих преследователей? Чёрт, что с тобой происходит?»
«В кои-то веки — то что давно должно было. И прекрати жалеть собственных врагов. Ты пожалел Джона Аддерли, и чем он тебе отплатил за своё спасение? Ты не стал стрелять в Норрингтона, зато у него рука не дрогнула. Тебе было жаль Жакомо Орфа, а он …»
«Хорош. Я понял, понял!»
«Да ничерта ты не понял. Если драка неизбежна, нужно бить первым, помнишь? Или ты, или они. Или ты хочешь подождать пока за тобой проследят и выяснят, где прячутся твои друзья?»
Вдох и выдох. Нет уж, чёрта с два! В этой ветхой халупе наверняка есть задняя дверь. Нужно просто улизнуть по-тихому и затеряться в трущёбах. Ни к чему лишний шум.
«Снова прячешься. Снова убегаешь».
Я бесшумно отступил вглубь помещения, не выпуская из виду дверной проём. Что сказать, похоже удача сегодня изменила мне с моими преследователями: старая, плохо прибитая доска провалилась под ногой, увлекая за собой соседнюю. Пол предательски взлетел вверх как те чёртовы грабли, и я с грохотом свалился в подвал, отбив себе, казалось бы, всё что только можно. Сверху на меня посыпались щепки и пыль, а каким чудом не обрушилось всё остальное — ума не приложу.
Среди треска и грохота я отчётливо различил два перепуганных вскрика. Мужской и женский.
— Что за?…
За тем наверху послышались шаги, как если бы кто-то вбежал сюда на шум. Видимо грохот был такой, что пропустить было невозможно.
Нет… Только этого не хватало…
Я попытался встать, но мне вдруг резко сдавило грудь. Попробовал вдохнуть — и не смог. Нет, только не рёбра… Не настолько болят, не мог я их сломать… Не боль, а нечто иное мешает дышать. Но осмыслить что именно я не успел: следом накатил сильный приступ тошноты, уши заложило, а сам воздух вокруг словно превратился в кишащее месиво невидимых мушек, которые ползают, щекочут, сводят с ума.
От наплыва ощущений я едва не впал в панику. Что это, что происходит? Три вдоха получилось сделать через силу, четвёртый дался немного легче. Наваждение стало исчезать, мушки — расползаться, невидимая хватка попустила, а шаги… я мог бы поклясться что они удаляются.
Понятия не имею как это возможно, но, кажется, пронесло. Кто бы это ни был, он ушёл, а я всё-таки просто ушибся. Зря, выходит, возводил поклёп на удачу…
Недалеко от себя в кромешной тьме я услышал шорох и бормотание, будто бы кто-то читал краткую молитву. Второй голос, женский, испуганно прошептал «погоди, нет, не надо!», но было уже поздно: слабый холодный свет резанул по глазам, вырывая из тьмы лица Доминика Лемменса и Мелиссы Йонге.
— Гаррет? Вы? — не скрыл изумления Доминик.
— Следил за нами! — тут же вскинулась Мелисса.
— Я? Нет! — ответил я. Вот это мы приехали, конечно… судя по нижней рубашке, небрежно сползшей с хрупкого плеча девушки и взмыленному виду скриптографа, эта парочка здесь явно не для молитвы на ночь собралась… — Это случайность. Я пытался оторваться от грабителей, которые шли за мной следом. Скрылся в заброшенном доме. Честно, понятия не имел что тут такое… кхм… популярное место.
— Я тебе не верю, — ощетинилась девушка.
— Но это правда! — возразил я, который раз кляня на чём свет стоит Его Величество Случай с его жестоким чувством юмора.
— Он ведь ученик мэтра Янсенса, — робко вступился за меня монах. — А он ни за что не потерпит в госпитале лихих людей! Не может господин Эванс работать на твоего мужа.
— Ох, Доми! — тяжело вздохнула девушка, одаряя монаха снисходительно-тёплой улыбкой. Так улыбаются детям сморозившим некую милую и наивную чушь. — Ты слишком доверчив. Я не раз говорила тебе, что мир за пределами храма невероятно уродлив и лжив. Верить нельзя никому, помнишь?
— Слушайте, госпожа Йонге! — перебил я, поднимаясь, наконец на ноги. — Я знать не знаю вашего мужа, и, если честно, то и не больно-то хочу. Давайте просто сойдемся на том, что я шёл по своим делам и никого сегодня не видел.
— Ооо! Пусть Владыка наш и Император зачтёт вам это как великую добродетель! — искренне обрадовался брат Доминик.
— Спасибо. Хотя если честно, то Владыка меня не особо жалует, — усмехнулся я.
Точно не жалует. Как ни старался я говорить с лёгкостью в голосе, как не напоминал себе, что Мелисса без того замужем, а за бедного парня стоило бы искренне порадоваться, внутри всё равно стало невыносимо тоскливо. И никакие доводы здравого смысла не в силах были заглушить этой тоски.
— И как я должна вам верить? — Мелисса сделала шаг, вмиг оказавшись опасно близко ко мне. Слишком близко. Полные печали зелёные глаза, казалось, всматривались в самую душу в надежде найти там понимание. — Простите Гаррет, но если мой муж узнает обо всём этом, он просто убьёт нас обоих…
— Нет. Никто не узнает, — пообещал я, чувствуя характерную слабость в ногах. Слишком много мольбы было в её взгляде, слишком близко она стояла… — Нет мне никакого резона раскрывать вашу тайну, госпожа Йонге. К тому же я очень даже могу вас понять. Должна же быть в жизни человеческой хоть какая-то отрада. Вы оба, как по мне, её заслужили.
“А я — не заслужил, и всё отмеренное мне благоденствие закончилась со смертью жены,” — подумалось следом. — “И поделом.”
— Спасибо вам, — Мелисса расцветает в улыбке, такой теплой и благодарной. Она протягивает руку чтобы коснуться моего лица. — Я никогда не забуду вашего милосердия…
…зачем? Это явно лишние. Доминик же здесь! Не стоит при нём… не стоит вообще…
Эй! Очнись! Отступи на шаг! Останови её!
Но я от чего-то не могу заставить себя пошевелиться. Все на что меня хватает — это взглянуть на монаха. Он ведь всё видит. Неужели стерпит, не скажет ничего?…
На лице брата Доминика был написан холодный, парализующий ужас. Поймав мой взгляд он словно очнулся:
— Мелисса, — сдавленно попросил он. — Мелисса, пожалуйста…
Лицо девушки на мгновение изменилось, скривившись от досады. Или мне просто так показалось в неровном зачарованном свете?…
И верно, показалось. Всё тот же нежный, печальный взгляд. Тихий шёпот.
— Тогда вам пора, Гаррет. У нас всех здесь не так уж и много времени…
Пора…
После, как ни старался, я так и не смог вспомнить как покинул тот заброшенный дом.
На улицах было тихо и безлюдно. Я брел через трущобы к хижине старухи, думая о том что никто никогда не должен знать секрета брата Доминика и его любовницы. Даже Роланд. Особенно Роланд.
***
— Этот город с его препитиями очень скоро сведёт меня с ума, — подвёл итог я.
— Ты опять всё усложняешь, — поморщился Бонза. — Все города одинаковы. Те же самые богатенькие ублюдки, рабочий народ, голь и отребье всякое. Фасады разные, а люд везде один и тот же, и нутро его везде одинаковое, гнилое. Плюнь и разотри. Просто тебе не свезло в Крейморе встрять в неприятности по самые помидоры.
— Одинаковое — гнилое, и всё? — устало спросил я, убирая испачканные тряпки. Гноя со вчерашнего дня стало больше, хотя я вроде сделал всё в точности так как говорил мэтр Янсенс. Однако раненого пробило на многословие, и это придавало надежды. — Однобокий какой-то взгляд. Не бывает так чтоб всё сплошняком чёрное.
— Иди ты, философ хренов! — вяло огрызнулся мой болезный друг. — Послушал бы я тебя на третьи сутки без сна нормального, то в горячке, то в беспамятстве. И больно же, сука, сил нет! Чем дальше тем хуже. Тебя вот только, заразу, как ангела-спасителя жду с зельями твоими чудными, а ты…
— Вот, пей! — я поднес к его губам бутылек с дурманом. Бонза жадно приложился к горлышку, явно намереваясь улучить момент и выпить всё залпом. Пришлось пресечь. — Ну всё, хорош! Этого достаточно.
— Тебе что, жалко?
— Если выпить слишком много — можно вообще не проснуться.
Он устремил на меня помутившийся взгляд.
— Слушай, а может и пусть бы?…
— Я тебе сдамся! — нахмурился я. — Борись, мать твою!… На сей раз должно помочь, обязанно! Мэтр сказал что спиртовой раствор действует лучше уксуса. Терпи и не ной! Ты бежал с каторги, ты прошел пешком через леса Саами, ты годами бегал от законников попивая эль у них же под носом! Ну не может тебя убить какая-то царапина. Просто не может!
— Ну смотри, на сей раз я тебе поверю, — ответил Бонза, откидываясь на подушке. Судя по мутнеющему взгляду, дурман брал своё. — Но если опять не поможет — сломаю тебе нос. Очень к твоему шраму поломанного носа не хватает. Бабы будут без ума…
— Сломаешь, — согласился я. — Непременно сломаешь, я даже не буду сопротивляться. А сейчас спи давай. Мне нужно вскрывать швы…
— Теперь дело должно пойти лучше, — объяснял я Заку через полчаса. Усталость казалась смертельной, но почему-то я никак не мог заставить себя перестать прохаживаться из угла в угол и просто сесть. — В течении дня следует повязку менять и промывать сверху раствором, я его оставил в углу. Следи, не появиться ли гной. Если нет, то дело пошло на лад, может даже жар уйдёт к завтрашнему вечеру.
— Послежу и перевязывать буду, — заверил менестрель. — Ты главное покажи как это правильно делается, чтоб не попортить чего.
— Утром перед уходом покажу. Спасибо что остаешься.
— Так хоть кто-то должен, вы-то с Виллом заняты. К тому же я всё равно в “Русалку” больше не ногой.
— Час от часу не легче. А что в “Русалке”?
— Это ты, мой птенчик? — эхом отозвалась старушка, сонно пытаясь приподняться на своей лавке.
— Да-да, это я, — ответил я, бережно и настойчиво укладывая её обратно. — Спасибо бабушка, клубника замечательная. Я обязательно поем, а вот вам поспать бы.
— Вот же ты умница! Вот ты у меня молодец! — расслабилась бабка, послушно опускаясь обратно на ложе. — Такой стал большой, такой самостоятельный…
— Их пятеро заявилась, — не обращая внимания на хозяйку дома продолжал Зак. — Пятеро! Я ещё сразу приметил их вожака: смуглый такой, глаза почти черные, кольцо в ухе… Я поначалу подумал, что это очередные ребята из порта, особенно их главный: ну никак он на местного не похож! Потому и расслабился. А опомнился только когда они меня в подворотню тащили. Прижали к стене и такие: показывай, мол, куда твой бритый приятель подыхать уполз?…
— А что ты?
— А что я? Делать-то нечего, пришлось вести мужиков к тому самому бритому приятелю.
— Ну-ну, — усмехнулся я. — И где же он прятался всё это время?
— Дык, известно где! — невинно развёл руками Зак. — В большом амбаре Бравонской Судоходной, на чердаке, между ящиков и бочек схоронился, подлец. А там — сам знаешь: скользко, темно, куча старого хлама и очень узкие лестницы.
— Красавчик, — искренне восхитился я. — Только теперь и впрямь лучше носа за порог не суй пока всё не уляжется. Видимо, это те же самые пятеро и поджидали меня на Роуз-Стрит. Пошли следом, чудо что я их заметил и сумел оторваться. По всему выходит, за нами и впрямь давно наблюдают.
— Выходит что так, — согласился Зак. — Только вот одно тогда в толк не возьму: если они такие все из себя наблюдательные и всё про всех давно выяснили, то чего не пришли-то? Зачем им меня или тебя ловить и чего-то там требовать, если можно было просто проследить за нами, и дело с концом? Мы, конечно, таимся как можем, но давай взглянем правде в глаза: ни я, ни ты, ни тем более Вилл на следопытов не тянем. Вот сам подумай, сколько раз мы за эту пару дней сплоховали? Не слепые же эти лиходеи, в самом деле! Да и местечко тут уязвимее некуда: забор — одно название, дверь не запирается — заходи кто хочешь; соседей вокруг полно, и всякий из них рад будет за пару медяков поведать всё что угодно. Да тут бы любой ребёнок быстро бы всё разнюхал, если бы задался целью! Но от чего-то к нам сюда по сию пору так никто и не явился. Как думаешь, почему?
— Не знаю, — я наконец заставил себя сесть за стол и принялся за наш скромный ужин. — Может, нам всё-таки повезло и нас правда пока не выследили? Или может мы всё-же не такие профаны, как и себе думаем? Мы ведь действительно были очень осторожны.
— Ты сам-то в это веришь? — спросил менестрель. Я отрицательно мотнул головой. — Вот и я не верю.
— Это всё очень странно, — в такт нашим мыслям произнёс появиввшейся в оконном проёме Вилл. Он осторожно поставил “Матильду” на пол, а затем влез в дом сам. — Я замёрз, я хочу жрать, и чем дольше сижу в засаде, тем чаще думаю, что всё это — пустая трата времени.
— Вот и мы о том же, — протянул Зак. — Мистика какая-то! Нас будто хранят какие-то высшие силы. Иного объяснения у меня нет.
— С каких пор высшим силам есть до нас хоть какое-то дело? — раздосадованно бросил Вилл.
— Это ты, мой птенчик? — сызнова встрепенулась старушка.
— Я. Спите, матушка, спите! Ночь на дворе!
Зак молча поставил на стол третью порцию ухи — для Вилла
— Ну как, удачно? — спросил тот, красноречиво кивая на дверь в заветную каморку.
- Попробовал средство которое дал мне мэтр, все обработал как он советовал, промыл и зашил. Теперь нужно менять бинты каждые два часа и надеяться на чудо. Скажем так, шансы на него теперь есть.
— Хорошо, — Вилдар с облегчением расслабил плечи. Видимо ему, ровно как и нам с Заком, просто очень хотелось услышать что надежда есть. — Тогда как мы сегодня с дежурствами? Есть ли вообще в них смысл?
— Да рановато ещё расслабляться, — сказал Зак. — Ведь по закону подлости же раскиснем, и тут-то к нам и нагрянут. Так что шли бы вы оба спать, я-то теперь хоть днём немного подремать смогу, не то что вы, бедолаги.
Спать я хотел больше чем жить, но отчего-то мучительно долго не мог уснуть.
Перед глазами бесконечной чередой болезненных видений проносились словно пылинки поднятые вихрем знакомые лица и образы: Бригги, матушка Финч, господин Льюис, снова Бригги, Адам с женой, капитан Эйнсли, братья — егери из Валлейского леса, рыжая путана с Роуз-Стрит, брат Доменик, толстяк Зигфрид… госпожа Мелисса Йонге. Потом снова Бригги, а за ней — снова Мелисса. Бригги. Мелисса. Бригги. Мелисса. Бригги. Мелисса. И так до тех пор, пока я не начал путаться кто из них кто.
— Я просто не могу найти на это слов, — глухо произнес знакомый голос, и моя тень вновь отделилась от меня, обретая знакомые очертания. — Я ещё мог понять, почему ты вдруг увлекся медициной. Мог понять, почему ты так вцепился в спасение незнакомой девчонки и этого раненого разгильдяя, которого ты знаешь от силы недели три. Я даже закрыл глаза на то, что ты взялся помогать инквизиции: как ни прискорбно это признавать, выбора у тебя особо не было. Но это?! Как ты позволил этому произойти?!
— Чему произойти? О чём ты вообще?
— Не строй из себя святую невинность! — он был зол, почти в ярости. — Что это за тоска из-за взгляда подаренного не тебе? Что за тягостная жажда её общества? Вот это всё? Вот так просто и быстро образ возлюбленной померк перед первой встречной, построившей тебе глазки? Она, к слову говоря, не самых высоких моральных качеств, не находишь?
— Я не спешил бы её судить. Каждый в этом мире просто хочет быть счастливым, и так уж вышло что у иных это счастье бывает только на стороне.
— И тем не менее она позволила себе флирт, хотя у неё есть есть и муж, и любовник. Последний, кстати, не факт ещё что один.
— Это её дело, и меня оно не касается.
— Вот именно. Не забудь почему мы здесь. Вспомни, куда мы идём. Или ты и впрямь уже смирился со смертью Бриги? Давай, скажи ещё что хочешь остаться тут. И не делай такое лицо. Мы оба знаем для чего тебе на самом деле весь этот ворох ответственности, который ты на себя взвалил: девчонка, медицина, твои дружки-матросы, даже собака! Всё это просто бесплодная попытка заткнуть зияющую в душе дыру, не чувствовать этой пугающей пустоты. Жалкая попытка. Путь в никуда. От себя не убежать.
— Я не смирился, — возразил я.
— Ой ли? — усмехнулся он. — А час смирения недалёк. Твоя решимость уже пошатнулась. Ты уже сомневаешься.
— Потому что я не хочу обретать силу такой ценой.
— Любая цена — ничто.
— Я не стану убивать людей ради колдовства!
— А просто так, выходит, будешь? У тебя с каждым разом получается всё лучше и лучше!
— Нет. Я не стану! Если это и есть плата за волшебство, то я не хочу иметь с ним ничего общего.
— Даже если это плата за шанс увидеть её снова?
Я поперхнулся словами и закашлялся. Возразить не смог. Спросил только:
— Скажи, с чего мы оба решили что это вообще возможно?
— С того, что надеяться нам больше не на что и идти больше никуда. А там, на Пустошах, притаилась призрачная надежда. Или, в худшем случае, — ответы. Это тоже немало.
— А вдруг в Пустоши на самом деле давно уже нет никого, кроме неупокоенных мертвецов блуждающих там с незапамятных времен?
— Помнишь старые сказки? Ничто, противоречащее законам природы не происходит само собой. Если есть неупокоенные мертвецы, значит есть и колдун который поднимает их из могил. Некто, знающий как это делается. Некто, способный этому научить….
— Просыпайся, мой птенчик, просыпайся! Уже солнышко взошло! Я тебе поутру клубники собрала, прямо с грядки! Вот она, в чашке на столе стоит, мой хороший, для тебя! И сливки свежие рядом…
Даже не знаю что именно меня разбудило: прикосновение или же резкий, почти удушающий старческий запах?…
Бабка бережно трясла меня за плечо и беззубо улыбалась. Выцветшие от времени глаза смотрели куда-то сквозь меня, тонкие узловатые пальцы заметно дрожали. Дрожали даже уголки её губ, как если бы она удерживала их приподнятыми из последних сил.
— Матушка, за какие грехи так рано?… — вопросил я.
— Утро грядёт, мой птенчик.
Однако за окном царила всё та же непроницаемая тьма, словно я закрыл глаза всего с минуту назад.
— До утра ещё очень долго, матушка. Мне бы поспать, ну хоть немного. Да и вам бы не помешало.
— Сколько бы ни было, как ни темна была б ночь, а восхода всё одно не миновать, — проскрипела старуха, медленно покачиваясь словно дерево на ветру. — А ты на закате дня солнце хоронишь. Да и полно тебе злиться на себя, сокол ты мой ясный! Никакой пользы в том нет.
— Как же на себя не злиться, если это я во всём виноват? — спросил я.
— Виноват ли, не виноват ли… что с того? Жизнь-то дальше течет, мой птенчик! Ты ведь так молод еще, столько всего впереди, а ты от чего-то ищешь встречи со смертью.
— У меня к смерти есть важное дело, — ответил я, вдруг осознавая, что вовсе я не проснулся, а всё ещё сплю. И старуха тоже на самом деле, а этот бредовый разговор — просто продолжение бесконечного спора с самим собой, просто принявшего иную форму.
— Так она не ответит тебе. Нету ее.
Я уставился в потолок, пытаясь сфокусировать зрение. Или всё-таки не сплю?
— Кто не ответит? Кого нет?
— Смерти.
Я только горько усмехнулся.
— Как же ее нет, если она везде и повсюду?
— А вот так, милок. Нет ее, — повторила бабка. — Нету смерти-то. Только жизнь течет себе бесконечно по кругу, год за годом, век за веком, много эпох подряд. Трепещет — бьется она в теле Мирового Древа, у которого звезды на ветвях растут, а корни из самой Бездны испивают огненные соки. И бьется непрестанно его любящее сердце, и все в мире этому биению подчинено.
Она замолкла и прищурила глаза, как бывает порой когда вспоминаешь о чем-то хорошем. И добавила:
— Как младенца прошедшего через муки рождения исцеляет стук сердца матери, бывшей для него всем миром, так же и Сердце Мира, материнское сердце всех живых существ, умиротворяет и исцеляет раны. А ты не власти над смертью должен искать, а примирения с ней.
Комната начала плыть, теряя привычные очертания. Точно, всё-таки сплю. Хорошо. Я уж испугался что она и в самом деле меня разбудила…
— А теперь отдохни немного, сынок. Завтра снова будет день не простой…
Я едва расслышал конец фразы, блаженно проваливаясь в объятия сна. И, благодарение Забытым Богам, остаток ночи мне не снилось ничего.