День прошел в хлопотах.
Осень понемногу брала своё, погода установилась сырая, холодная, и больных сегодня было больше обычного, все через одного — простывшие. Как же мне повезло, что я каким-то невероятным чудом выспался, иначе, наверное, вообще не дотянул бы до вечера. У всего на свете должен быть предел.
И у этого шквала из неприятностей в которых я завяз — тоже. Что если лекарство Янсенса не сработает? Что если я что-то упускаю? Что если очаг воспаления так глубоко, что никто и ничто уже не в состоянии помочь?
Так мало мне было Бонзы, так ещё и Эви теперь не выкупишь, даже если бы было на что. Золотая гинея! Что за вздор?! Да я могу на такие деньги купить себе целый хутор! Или с пяток алхимических зелий, которые могли бы спасти моего умирающего друга. Но если я срочно что-нибудь не придумаю, мне, видимо, придется врачевать ножевые ранения по ночам где-нибудь в “Тихом Омуте”. О том чтобы отдать девочку обратно в бордель не может быть и речи. Ровно как и о том чтобы рассказать Харди о единственной тайне — и единственной радости жизни — брата Доминика Лемменса. За такое вероломное предательство положено гореть в аду. Я не смогу поступить с ними так.
И потому, когда взмыленный словно загнанный конь Харди заскочил в госпиталь после обеда, я честно и в подробностях рассказал ему увиденное и примеченное за последние дни общения с монахом, аккуратно опустив всё то, что хоть краем касалось Мелиссы Йонге.
Роланд некоторое время молчал, мрачно всматриваясь в моё лицо, а я — гадал о чём он думает? Казалось он вот-вот прищурится, уточнит “Гаррет, вы уверены что это всё?” и попадёт в самую точку.
Однако вместо этого следопыт стянул в шеи какой-то незатейливый амулет — тонкий стержень из серебра с зарубкой посредине — и протянул его мне.
— Что это? — спросил я.
— Надень и носи не снимая, — распорядился Харди. — И не нервничай. Для тебя это безвредно.
— А зачем мне эта штука?
— На всякий случай. Просто надень и забудь о ней. Однако если вдруг случится что-то опасное, напрямую угрожающие твоей жизни, сломай стержень пополам.
Вещица неприятно холодила ладонь, но чтоб не вызывать лишних подозрений пришлось подчиниться. Роланд удовлетворенно кивнул и ушёл, так и не дав мне возможности посоветоваться на счёт судьбы Эви и сомнительного предложения от Симона.
Вечером в библиотеку я пришёл по привычке, сильно сомневаясь, что от чтения и наблюдений за болезным скриптографом будет хоть какой-то толк. Накопленная усталость брала своё, и смысл прочитанного ускользал из памяти, кокетливо вертя хвостом.
Бесполезно. Это всё бесполезно. Я всё пробовал. Я не знаю чем помочь. Я не знаю что делать. Меня как будто связали по рукам и ногам, я застрял между проблемами и обязательствами, и по-хорошему уже тихо мечтал убраться прочь из этого проклятого города. Неизвестность, лишения и холод надвигающейся зимы и в половину не пугали так, как перспектива застрять тут навсегда, в качестве медика на побегушках.
Стол брата Доминика пустовал, самого его в читальном зале не было. Нашёлся он позже, на той же самой скамейке в саду. Также как и вчера он сидел и смотрел на храмовых помощниц, по своему обыкновению собравшихся у колодца по ту сторону ограды. Среди была и Мелисса, но теперь её мимолётные улыбки подаренные болезному монаху, стали мне намного понятнее. Ровно как и тоска в глазах Доминика.
— Доброго вечера, — поздоровался я. — Как вы сегодня?
— Ох! — вздрогнул монах. — Д-добрый вечер, Гаррет. Простите, я немного задумался и не слышал как вы подошли.
— Понимаю. Тут есть о чём подумать, — усмехнулся я, сам украдкой глядя на нашу общую знакомую. Всё та же прекрасная роза в окружении полевых цветов. Смеётся, переспрашивает что-то, вновь и вновь до боли знакомым жестом убирает с лица непослушную прядь.
— Слушайте, вчера ночью… Это… Это… Вы же понимаете, что это… — замялся монах.
— Понимаю. Да не бойтесь вы так, — отмахнулся я. — На самом деле я очень рад за вас обоих. Если по справедливости, то и вы, и она заслужили хоть капельку радости в этой жизни.
— Мне так не кажется, — ответил Доминик, понуро опуская голову. — Мы оба, как по мне, давно зашли слишком далеко…
— Пф! Тоже мне “далеко”! В конце-концов, это не вы избрали путь отречения от мира, а она не сама выбирала за кого выйдет замуж. А человек — тварь свободолюбивая: что ты с ним не делай, он рано или поздно найдёт лазейку в своей клетке. Хоть бы и крошечную. Непременно.
— Вы так считаете?
— Я это видел сам. Моя жена была как раз из таких.
— Была? — повторил Доминик, но в следующую секунду, видимо, понял, что может скрываться за словом “была” и поспешно сменил вопрос. — И… она тоже жила в клетке?
— Да. Только в золотой. Она была дочкой видного купца, любимой и единственной. Матери у неё не было, умерла родами. Вот безутешный вдовец и оградил девочку от всего чего только мог. От всего мира по сути. Разумеется, исключительно из любви и заботы. То что дочь от такой опеки задыхается, он замечать отказывался, а она — не решалась сказать. Боялась, что разобьет его сердце.
— А потом?
— А потом она связалась со мной и я сбил её с пути истинного, — усмехнулся я. — Но свободу свою она отстояла сама. Я только поддерживал и восхищался.
— Серьёзно? — изумился Доминик. — Вот так вот взяла и стала перечить отцу?
— Ну, поначалу ей было очень тяжело и страшно. Однако вскоре оказалось, что тесть сдаётся намного быстрее чем мы думали.
— И… и как он это пережил?
— Нормально пережил. Не помер с расстройства, даром что в гневе грозился ни раз. Ему вообще, как по мне, было полезно через всё это пройти. Ощутить, наконец, что дочь — не фамильная драгоценность и не породистая комнатная собачка. Со временем он перестал видеть в ней несмышленую девочку и даже начал уважать.
Мелисса вновь очаровательно рассмеялась над чьей-то шуткой, встряхнула головой и русые пряди рассыпались по её хрупким плечам. Снова завораживающе похожее движение, снова этот звонкий смех… Сказочно похожа.
Но вот только милая моя возлюбленная не стала бы скрываться и прятаться. Извелась бы, и всех вокруг бы извела, но расставила бы все точки над “и”, лишь бы избежать неприятных недосказанностей, которые она на дух не переносила. А ещё она не стала бы строить глазки кому-то ещё, тем более в моём присутствии.
Впрочем, всерьёз осуждать Мелиссу я не мог. В её доме, насколько я понял, ни о какой любви речи быть не могло. Неудивительно, что она стала искать её на стороне. А брат Доминик как раз готов дарить эту любовь в огромных количествах, за одно-единственное тёплое слово.
— Ваша супруга, должно быть, очень решительная женщина! — с уважением произнес монах.
— Да. Очень, — улыбнулся я и неожиданно обнаружил, что с лёгкостью отвожу взгляд от пленительно прекрасной госпожи Йонге. — Но повторюсь, она не всегда была такой. Предпочитала отмалчиваться и не спорить, пока не осознала, что свою жизнь нужно проживать самой, а не кому-то в угоду.
Брат Доминик, похожие, впечатлился последней фразой намного больше чем я ожидал. Настолько, что даже оторвался от тоскливого созерцания возлюбленной, переведя взгляд на меня, чего раньше он делать не решался.
— Жить свою жизнь самому… — снова повторил он. — Но… но постойте! Вы сами сказали, что отец её любил… И она ведь… она ведь не была послушницей? Не принимала целибат? Не отрекалась от мира? И она ведь наверняка… наверняка…
Он замолчал, так и не решившись произнести “была здорова”.
— Нет, от мира она не отвлекалась. Но это не значит что ей пришлось легко. Вопрос ведь не в том, насколько это сложно, а в том, решишься ли ты вообще отстоять у других собственную жизнь? Потому что если нет, то проживёшь вместо своей чью-то чужую.
На лице Доминика проступили следы самой настоящие внутренний бури.
— Но… Но как же… — начал было он и тут же осёкся, прерванный испуганным криком со стороны улицы:
— Нет, Симон, нет! Отпусти меня!
Женщины, вскрикнув отпрянули в стороны. Все, кроме Мелиссы, которую грубо держал за плечо уже знакомый мне щёголь, не далее как вчера вечером поджидавший меня в госпитале. Давешние мордовороты двумя тенями стояли у него за спиной. Он рычал сквозь зубы что-то про “потаскуху” и “неблагодарную дрянь”, а бедная девушка отчаянно пыталась вывернуться из его цепкой хватки.
Доминик подскочил было с места, но тут же пошатнулся и схватился рукой за край скамьи. Тебя-то куда понесло, переломят же пополам с первого плевка!
С другой стороны, я прекрасно его понимал, и сам стоять в стороне не собирался.
— Слышь, уважаемый! Руки убери, чай не на Роуз-стрит!
— О, кого я вижу! — Проповедник хватки не ослабил, но фокус его внимания сместился на меня. — Наш калечный добрячок, защитник сирых и убогих! Тебе не кажется, что ты не в том положении чтоб разевать на меня пасть?
— Сейчас мне скорее кажется что у тебя зубы лишние во рту, — ответил я. Зря. Ой, зря!… Но было поздно: меня понесло. — Что за фетиш у тебя такой, женщин руками хватать?
— Серьёзно? — расхохотался Симон. — Ты мне ещё и угрожаешь? Слушай, а ты отчаянный как я погляжу! В нашем деле таких ценят. Только вот забывать с кем говоришь не стоит. Да, парни?
Телохранители синхронно сделали шаг в мою сторону, оказавшись по бокам от хозяина и замерли, в ожидании приказа.
— Нет, нет, не надо! — испуганно вскрикнула Мелисса, не то мне, не то мужу.
— Г-господин Эванс!… Я… Мели… — послышался сдавленный крик за моей спиной. А за криком последовал звук упавшего на землю тела.
Нет. Только не сейчас…
Глаза девушки расширились от ужаса.
— Твоему дружку, похоже, дурно, — брезгливо произнес Симон. — Так что займись лучше своими обязанностями, лекарь. Потом с тобой разберусь.
На лице Мелиссы гнев и мольба сменяли друг друга. Гнев был предназначен Симону, а мольба — мне. И отказать ей в том, о что она молча просила, я не мог.
Очередной раз — уже сбился со счёта который — я сдержал почти невыносимый порыв гнева и отступил к брату Доминику, скорчившемуся у калитки. Проповедник злорадно оскалился и, грубо дернув супругу за руку, потащил прочь.
Я осторожно повернул монаха на бок, мысленно поклявшись, что если придётся всё-таки отрабатывать долг в “Тихом Омуте”, я собственноручно подсыплю мышьяка в эль этому подонку. Мэтр Янсенс, думаю, подскажет где его достать.
— Что тут случилось? — обеспокоенно спросил садовник, уже спешивший на помощь. — Ох Всемогущий Император! Опять брат Доминик! Погодите минутку, я сейчас позову братьев и…
— Нет, — остановил я. — Не надо звать никаких братьев. Лучше помогите отнести его куда-нибудь, где он сможет действительно отдохнуть. Вы же живёте где-то здесь, верно?…
***
Домик садовника был тесен и завален всяческим хламом. Кровать здесь была одна, но хозяин уступил её без лишних просьб и благоразумно удалился, оставив болезного на моё попечение.
Каким чудом на нас не не обратили внимание другие храмовники — ума не приложу. Хотя я где-то в глубине души с нетерпением ждал когда сюда набежит толпа братьев, с которыми можно было бы вволю поскандалить и хоть тем отвести душу. Особенно здорово было б если б их возглавлял брат Зигфрид. Было мне что ему сказать.
Но братья так и не пришли. Должно быть Император в кои-то веки решил и впрямь позаботиться о своих верных.
Доминик пришел в себя минут через пять.
— Мелисса… — простонал он прежде чем смог толком продрать глаза.
— Тише, лежи!
— Я… Она… Исповедь…
— Нет. Сегодня как-нибудь без исповеди. Я с этого места не сойду пока ты не успокоишься и не заснешь.
Доминик замотал головой и попытался встать, но я был наготове, настойчиво уложив его обратно. Тщедушный Доминик и в обычном-то состоянии вряд ли мог что-то противопоставить мне, чего уж говорить о слабости после приступа.
— Сказал же, никуда не пущу. Одна наша общая знакомая мне этого не простит.
— Что с ней? — простонал монах.
— Муж увел. Крепись. Он, безусловно, мудак, но ничего ужасного с ней не сделает.
Я кривил душой. Такие как Симон, как правило, считают жён чем-то вроде личного имущества. А если вещь негодная, то можно запросто от неё избавиться. Оставалось надеяться, что в этот раз Проповедник не прибегнет к крайним мерам.
Но говорить обо всём этом человеку после припадка представлялась мне крайне плохой идеей.
Доминик понуро уставился в потолок. Сморгнул несколько раз, но это не больно-то помогло: предательская слеза успела бежать. Осознав это, монах скривился словно от боли и закрыл лицо руками.
— Почему? — почти шёпотом сетовал он. — За что Император создал меня таким жалким слабаком? Почему раз от раза я могу только смотреть на этот кошмар, но ничего не могу сделать?
— Можешь, — возразил я. — Ещё как можешь.
— Что я могу? Усовестить этого человека? Или напугать его конвульсиями? Прошу, Гаррет, не смейтесь надо мной. Я всего лишь проклятый Всевышним больной калека. Толку с меня? И зачем я вообще на свет появился?
— Больной калека? — я приподнял бровь. — Слушай, ты извини, но по-моему твоя проблема не в падучей болезни.
Доминик с удивлением посмотрел на меня.
— Ты ставишь эту болезнь во главе угла. Жалеешь себя постоянно. Сам считаешь себя ни на что не годным. Мысли о хвори владеют тобой и не дают тебе ни жить, ни действовать. Между приступами ты же вполне себе ходишь и разговариваешь, а физическая слабость не так страшна если есть голова на плечах.
— Но что я могу…
— Хоть бы и попросить помощи у собственно брата! Он же паладин, верно?
— Я… нет… он не станет… он расскажет отцу, и тогда…
Я закатил глаза, призывая на помощь всё своё терпение.
— Прости что лезу не в своё дело, но тебе не повезло не столько со здоровьем, сколько с сем
— Нет — нет! — встрепенулся Доминик. — Вовсе нет! Моя семья милостива ко мне, недостойному! Благодаря им у меня есть образование, крыша над головой и дело, которое я люблю. Любые другие родители удавили бы меня ещё в младенчестве.
— Не скажи. Другие родители очень разные бывают.
— Но я благодарен Господу нашему и Императору за своих! Это была его величайшая милость ко мне, ничтожному.
— Почему «ничтожному»? Лично мне ты ничтожным не кажешься. Я вот вижу перед собой человека сильного, в одиночку противостоящего тяжёлому недугу. Человека с удивительно стойкой волей, который встаёт и идёт даже тогда, когда должен бы лежать без памяти. Человека, преданного своему делу, чей труд останется на века. Прекрасный почерк, святой Азарий таким, увы, похвастаться не мог. А иллюстрации и вовсе настоящее чудо. Никогда не видел ничего подобного, хотя сам знавал художников немало. Плоды твоих ежедневных трудов переживут века и будут радовать глаз. Ничтожный человек так бы не смог. А тебе это по плечу.
— Я — сильный человек? — повторил Доминик, всё-таки приподнимаясь на локте. На сей раз я не стал мешать: эту новую мысль не гоже было приветствовать лёжа. Только кивнул, подтверждая:
— Да. Сильный, стойкий и талантливый. И меня поражает то, с каким упорством всё это не видит твои ближние. А ты почему-то веришь им.
Он повернулся ко мне, покачнулся, и поспешил аккуратно улечься обратно.
— Спасибо… — произнёс он. — Я… я никогда не думал о себе вот так…
— Это-то и плохо, — ответил я. — Самое время начать. А ещё лучше — поспать перед этим. Садовник обещал сообщить твоим братьям где ты, если тебя вдруг потеряют. Отдыхай.
Доминик послушно закрыл глаза и дыхание его выровнялось. Парень провалился в сон так же внезапно как в очередной приступ.
И хорошо. Оставалось надеяться, что хоть на сей раз его никто не потревожит.
***
Когда ночная тьма пришла на смену зябкому осеннему вечеру, я уже брёл в обход злополучной Роуз-Стрит, которую успел всерьёз возненавидеть. Шёл и устало ни о чём не думал, почти полностью опустошенный. Только воображение навязчиво рисовало одну и ту же сцену: я сейчас войду в дом старухи, где Вилл встретит меня скорбным лицом и скажет, что уже всё. Осталось только выпить за упокой.
Надежда ещё теплилась, но в глубине души я ей уже не верил.
На что я рассчитывал, свернув на памятную осыпающуюся в овраг улицу, к заброшенным домам? Скорее всего никого там нет. Доминик, понятное дело, спит после приступа (по крайней мере я надеялся на это), но, быть может, Мелисса всё-таки вырвалось и смогла сюда добраться? Надежда была слабый и притянутой за уши, но сейчас мне нужна была хоть какая-то крупица пусть и глупой веры в то, что хоть где-то всё может наладиться.
Потому перед входом в дом я помедлил пару мгновений, не желая с этой самой надеждой расставаться. Ежу понятно, что там нет никого, и вообще глупо было сюда приходить. Но я всё же перешагнул через порог и прислушался. Ни шорох, ни шевеление не выдавали человеческого присутствия, но я отчётливо чувствовал что не один.
— Эй! Здесь кто-нибудь? — спросил я на удачу.
— Гаррет? Это вы? — раздался неуверенный голос откуда-то сбоку. Слабый голубоватый свет озарил лицо говорившего.
— Доминик? — раздосадовано произнёс я. — Ты же должен отсыпаться сейчас! Какого чёрта ты здесь делаешь?
— Я не смог, — повинился монах. — Ни спать, ни ждать дальше. Я просто надеялся что она придёт, но…
Я тяжело вздохнул.
— Ты знаешь где она живет?
— Нет, — ответил он. — Я ведь почти не выхожу никуда… Да и она просила не приходить, иначе беды было бы не избежать…
— Ясно. Послушай, не уверен что есть смысл сегодня здесь торчать. Да и тебе стоило бы всё-таки выспаться. Она вряд ли придёт после такого скандала, иначе это вызовет подозрения. А если всё и впрямь совсем плохо, то ей нужно в храм, убежища просить, а не сюда идти.
— Она не придёт в храм, — печально ответил Доминик. — Ей нельзя.
— С чего это вдруг? — удивился я, но ответ повис в воздухе.
— Опачки! Какая встреча! — единственный выход из дома перекрыла человеческая фигура. И не одна. — Ну наконец-то, мразота ты скользкая! Попался таки.
Говоривший шагнул в дом, и был это тот самый не похожий на местных парень с кольцом в ухе, которого я видел в подворотне и которого мне описывал Зак. Четверо его подельников вошли в дом следом. Мы с Домиником отступили на шаг к противоположной стене. Очень осторожно, но я всё равно почувствовал как доска опасно напряглась под сапогом.
— Что надо? — спросил я.
— Прекрасно знаешь что, — хищно осклабился смуглый. — Где твой бритый приятель?
— Мёртв.
— Это понятно. Тело где?
— На черта тебе тело? Хочешь убедиться?
— Хочу голову с трупа. Если он и правда труп.
— Тогда нанимай рыбаков и ныряльщиков. Тела матросов должна принимать река.
— Врёшь! — прорычал бандит. — Не сдох он ещё. И ты сейчас покажешь где, мать его, та грязная нора в которую вы вчетвером забились!
— Вы что, действительно так её и не нашли?! — искренне восхитился я, чувствуя как приливает вдохновение. — Я ожидал от вас большего. Думал выследили давно, а вы, оказывается, и это не сдюжили!
— А чего за вами следить? Щас сам нас туда и приведешь, — усмехнулся старший. — Хватай его, парни!
Четверо его подручных направились ко мне перекрывая все пути к отступлению. Позади были только Доминик и сплошная стена. На стороне бандитов были и опыт и численный перевес, а на моей — только накопленная за последние дни злость, которую я вынужден был глотать день за днём. Именно она, наверное, и уравнивала шансы.
Ситуация могла бы показаться патовой, но я почему-то больше не чувствовал ни страха, ни сомнений. Вообще ничего. Только пьянящую радость, что больше не нужно сдерживаться.
Так что я с облегчением улыбнулся сам себе и со всей дури пнул памятную доску. Она взлетела вверх, в аккурат ближайшему между ног. Тот завопил, отшатнулся, неудачно покачнулся и гнилой пол не выдержал. Парень обрушился в подвал вместе с обломками досок. Его ближайший соратник оступился и полетел следом.
Минус два. Остались ещё двое по флангом. В того который был ближе к монаху полетел кусок доски с опасно торчащими гвоздями. Бросок, разворот и я едва успел перехватить за руку второго. Тот не ожидал от меня такой самоубийственный прыти, но тут же ударил с головы. На мгновенье всё смешалось, но вместо того чтобы оглушить, противник сделал меня только злее. Эту ярость я и вложил в ответный пинок из-за которого бандит отшатнулся и полетел в подвал следом за двумя подельниками.
Четвёртый от деревяшки увернулся, и теперь логично решил, что если как следует прижать моего беззащитного приятеля, то я сразу стану сговорчивее. Хвала богам, у Доминика хватило ума отползти в сторону, буквально чудом вывернувшись из лап налетчика и подарив мне свободу для маневров. Подхваченный впопыхах старый черенок от метлы с треском сломался об его башку и парень кулём рухнул на пол.
Эйфория. Так вроде называется то чувство беспечной радости, которое овладевало мной все сильнее и сильнее с каждым поверженным врагом. Но в этом пьянящим восторге я упустил их главаря. А тот, в свою очередь, уже понял чего от меня ожидать.
На меня обрушился увесистый удар в спину. Я пошатнулся и едва успел схватиться за стену чтоб не упасть. В эту же стену меня впечатали лицом буквально в следующий миг. А потом ещё раз. И ещё. И ещё.
— Ну всё, хорёк, отбегался! — злорадно прошипели у меня над ухом, и удар последовал снова. Я едва не отключился, с ужасом начиная понимать, что сам не выберусь. Всё что я мог — повернуться немного, чтобы попытаться плечём смягчить удар, но надолго меня не хватит. Чёрт… И помощи ждать неоткуда. Не от забившегося же в угол Доминика, сбивчиво и отчаянно умоляющего милосердного лжебога освятить путь потерянным во мраке? Что с него взять? Что он в самом деле может, кроме молитвы?…
Но в следующий миг ослепительная вспышка света резанула по глазам и раздался оглушительный треск. Мне за шиворот настоящим ливнем посыпались опилки, а хватка темнокожего верзилы ослабла.
— Ах ты крыса храмовая!…
Мне хватило этой заминки для разварота, так чтоб встать спиной к монаху и мистическому источнику света. Враг же оказался к нему лицом. Он щурился, отступал держась за глаза и тщетно пытаясь стряхнуть пыль и опилки: видимо Доминик пересилил страх и огрел его валявшийся тут среди прочего хлама трухлявой доской.
Я не стал ждать когда враг придёт в себя и ударил первым. Послышался хруст ломаемой челюсти, и главарь отшатнулся к стене.
Сами Боги велели схватить за загривок и вернуть должок.
Удар.
Ругань.
Удар. Удар.
Ругань становится отчаяннее.
Удар. Удар. Удар.
Нечленораздельный стон.
Удар. Удар. Удар. Удар.
Тело обмякает, и бить его лицом об стену становится не с руки.
А вот об пол — в самый раз!
Удар. Удар. Удар. Удар. Удар.
— Гаррет! Гаррет, прекратите! Вы же убьете его! — донесся до меня перепуганный голос брата Доминика.
Ослепительный свет померк, а я — замер, вдруг четко осознав, что только что именно этого и хотел: убить. Осознал и убрал руки от окровавленный головы поверженного противника. Только толку с того? Было явно поздно. Жизнь ещё теплилась в теле, однако сам он был уже не в сознании, и вряд ли теперь в него вернется.
Боги…
Тот, которого я зашиб метлой, застонал и пошевелился, а из подвала послышалась возня и ругань.
— Уходим отсюда, — сказал я, поднимаясь на ноги.
Доминик побоялся возражать.
***
Затеряться в лабиринте трущоб не составляло особого труда. В отличии от принятия содеянного. Я ведь точно поймал момент когда сознание покинуло тело, но продолжал бить, одержимый единственный желанием: увидеть как лицо врага превращается в кровавое месиво.
Нет, быть того не может! Это же был не я, правда? Не я, а тот, другой, который приходит во снах.
Конечно, молодец! Давай, успокаивай себя дальше, перекладывай вину на парня которого на самом деле не существует. Мол, это всё он, а ты по-прежнему сама доброта и воплощённое милосердие! Правда-то довольно неприглядна, да?…
Чёрт… Чем дальше тем чаще я сам себя пугаю. Кстати об этом: если уж страшно даже мне, то каково сейчас моему невольному спутнику?
— Доминик, ты как?
Монах, который всё это время шел следом, не смея ни уйти, ни приблизиться, ни заговорить, вздрогнул.
— Я — я - я… — замялся он. — По правде говоря…
Еще того хуже. В глазах скриптографа застыл неподдельный ужас. Он тоже меня боялся.
— Ясно, — я тяжко вздохнул. — Слушай… прости что так вышло. Они ведь за мной шли, а я на сей раз их проглядел. Спасибо тебе за помощь, без тебя я бы пропал. Это было смело. И… и спасибо что остановил меня. Я… я немного перегнул палку.
— Н-немного? — нервно повторил Доминик.
— Ладно. Не немного. Прости что напугал. Надеюсь… надеюсь я всё-таки его не убил.
— А он… он что, был ещё жив?…
— Вроде. Не знаю. Чёрт… — я поднял руку и обнаружил что меня трясёт почти как немощного старика. Голова раскалывалась от боли: встреча со стеной тоже даром не прошла.
— Гаррет? Вам плохо?
— Нет. Нормально. Жить буду.
“А тот парень — уже нет!”
— Ох, Император Милосердный! А если она всё-таки придёт туда?…
— Будем надеяться что не придёт.
— А нам теперь что делать?
— Тебе — лучше бы вернуться в храм, в нём безопасно.
— А-а вы?
— А мне нужно в трущобы. Там мои друзья. Один из них в очень плохом состоянии, а я сделать ничего не могу.
— Он болен?
— Ранен. Серьёзно. Рана эта воспалилась, и всё довольно скверно. Мне нужно ему лекарство принести, и дурмана за одно, чтоб он хоть заснуть смог, так что мне нужно спешить. Ты сам как, сможешь найти дорогу в храм? ·
— Я бы рад, но… но я понятия не имею где мы, — покачал головой Доминик.
Я вздохнул, смиряясь с неизбежным.
— Ладно. Тогда идём, если тебя не смущают нищета и разруха. Тут недалеко.
Увидев лицо Вилла, я в первый момент приготовился услышать, что всё кончено. Но вместо этого он с надеждой воззрился на моего спутника. Непривычный к такому пристальному вниманию монах смутился и почти по-детски отступил мне за спину.
— Всё нормально. Это брат Доминик, я о нём говорил.
— О как! Ну проходите тогда, нечего маячить! — поторопил Вилл, пропуская нас внутрь. — Ну ты даешь, дружище! Во что впутался в этот раз? Помогаешь парню сбежать из монастыря?
— Что там с Бонзой? — перебил его я.
— Что-что… — помрачнел Вилл. — Не случилось твоего чуда. Похоже дело дрянь.
***
— Эван.
Я с тревогой всмотрелся в лицо своего приятеля, пытаясь понять к чему это он? Бонза лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, но был ещё в сознании. Бредит?
— Нет. Это я, Баи.
— Эван Карт, — повторил Бонза. — Моё имя. Настоящее.
— Да уж, — горько усмехнулся я. — Вот и познакомились, мать его так.
— Ты в Блекберри пойдёшь? — спросил он всё так же не открывая глаз.
— Да. Пойду.
— Тогда возьми мой кошель. Спроси там где дом тетушки Карт. Мамка моя. Отдашь ей… от меня… И это… если она спросит… скажи, что я уплыл с колонистами за океан… покорять новые земли. Что меня старпомом взяли… и про золотые горы там скажи. Соври что-нибудь. Будет на меня злиться — пусть. Лучше так…
— Передам, — пообещал я. — Всё до последнего медяка.
— Спасибо, — с облегчением произнёс Бонза. — Повезло мне всё-таки встретить тебя, чистоплюя, с твоей дурацкой честностью. Как знать, может злодейка-судьба ради этого нас и свела.
— Ты это, погоди умирать раньше времени! — сказал я, хотя прекрасно знал уже что времени у него осталось немного. — Может быть ещё обойдётся. Бывали случаи когда тело побеждало вопреки всему. Ты ведь не ребёнок и не старик, чёрт тебя подери, ты здоровый взрослый мужик в расцвете сил! Борись, мать твою! Ты ведь сам рассказывал как выходил из худших передряг сухим! А тут из-за какой-то гнойной царапины…
Бонза несколько раз судорожно вздохнул прежде чем произнести:
— Прости, дружище. Не в этот раз. Костлявая рядом. Я её чувствую. А во сне батя приходит. Зовёт с собой. Пойти бы уже. Толка с меня теперь, только вы трое из-за меня в наседок превратились.
— Я тебе уйду за покойным отцом!…
— Ша. Ты ж целитель. Должен ж спокойно относятся к смерти. Просто… будь другом, а? Напоследок. Дурмана дай. Поспать нормально…
…я прикрыл за собой дверь каморки и встретился взглядами с Виллом и Заком. В них больше не читалось невысказанного вопроса «ну что?», потому что печальный ответ мы втроём уже знали.
— Спит, — ответил я, не выдержав молчания.
— Ты дал ему дурмана? — осторожно спросил Зак.
— Да. Чтобы помочь уснуть.
Зак замялся, собираясь с духом.
— Может, стоило бы дать дозу больше? Чтоб он хоть не мучился уже, а?
Вилл смолчал.
— Я думал об этом, — ответил я, ощущая навалившуюся на меня почти непосильную тяжесть. — Может так будет лучше. Сейчас он уже спит, и то что у меня было — закончилось, но завтра… Давайте завтра вечером. Я всё принесу. Хоть простимся по-человечески.
Вилл и Зак с облегчением кивнули. Я и сам рад был отложить это тяжкое дело на потом.
За столиком незаметной тенью сгорбился брат Доминик, наблюдавший за нами. Я догадывался, насколько лишним он чувствует себя здесь в этот скорбный момент.
— Ладно, — бесцветно сказал Вилл. — Тогда тебе есть смысл вернуться в лазарет, заодно вот, товарища проводишь, — он кивнул в сторону монаха. — Хоть выспись нормально за одним, а то на тебя смотреть страшно.
— И то верно. Спасибо ребят. Давайте, до завтра.
— Да. До завтра, — печально ответил Зак.
На обратном пути Доминик шёл на полшага позади меня, словно тень. Долгое время он молчал, погружённый в свои мысли. Ближе к Роуз-стрит всё-таки решился спросить.
— А что случилось с вашим другом?
— Бандиты порезали, — я больше не видел смысла таиться. — Он спасся, но рана воспалилась.
— Он…
— Он очень плох. Я сделал всё что мог. Даже мэтр Янсенс говорит, что дело безнадёжное.
Доминик не на шутку встревожился.
— А как же алхимические снадобья?
— У нас нет стольких денег, — пояснил я. — Алхимические эликсиры по карману только знати, и то не всей. А мы кто? Рыбак, менестрель и ученик целителя. Прав старина Вилл: мы ничего не можем сделать.
Монах попытался ещё что-то сказать, но, потупив взор, передумал. Так в молчании мы и добрались до заветной двери в храмовой ограде.
— Гаррет, вы ведь придёте завтра в библиотеку? — спросил Доминик.
— Приду, — ответил я. — Ненадолго. Сомневаюсь что буду в состоянии вдумчиво читать.
— Хорошо, — Доминик робко протянул руку. — До завтра, полагаю?
— До завтра, — я принял рукопожатие. — Добрых вам снов, брат Доминик.
Подворье госпиталя пустовало, а свет горел только в комнате дежурного целителя. Сегодня это Мэгги или Шон? Не помню. Впрочем, какая разница?…
Я чувствовал себя почти смертельно усталым и пустым. Просто брёл к двери в надежде упасть на кровать, заснуть и не просыпаться больше никогда.
Но при виде меня Рэни вдруг подняла голову и звонко гавкнула, рискуя перебудить всех в лазарете. Я удивлённо подошёл к ней и опустится рядом.
— Привет, девочка. Ты уже лучше, как я посмотрю?
Собака с неизьяснимым сочувствием вглядывалась в моё лицо, будто чуяла что я чем-то опечален.
— Эй, ну чего ты?
Вместо ответа меня слюняво лизнули в щёку. Раз, другой, третий… похоже, она не собиралась останавливаться, а я не видел смысла отстраняться. Погладить разве что и снова назвать «хорошей девочкой». Надо же! Она ведь с самого дня смерти господина Дэ Винтера лежала не шелохнувшись! Я даже внутренне смирился с тем, что она просто зачахнет. А она вдруг вот…
— Господин Эванс, вы тут! — обрадованно прозвенел девчачий голосок. — А мы все думали вы снова явитесь только под утро…
— Эви? — удивился я, всё-таки отстраняясь от ожившей собаки. — Ты чего не спишь? Ночь на дворе!
— Я знаю, — по-детски виновато произнесла девочка. — Я просто читала ту книгу, ну, которую вы мне разрешили, и всё никак не могла остановиться. А потом услышала незнакомый лай, а тут вот… — она присмотрелась ко мне пристальней, заметила синяки и улыбка тут же сползла с её личика. — Что с вами случилось? Вы подрались с кем-то? Вы не ранены? А что с вашим другом, которому нужна помощь?
От последней фразы внутри что-то ёкнуло, и словно почуявшая это собака удвоила напор. А умная девочка, кажется, всё поняла.
— Это… это грустно. Простите.
— Ничего. Не бери в голову.
Эви замялась на секунду.
— Может тогда вам стоит зайти внутрь? Ночь холодная очень… А на кухне ещё остался пирог…
Пирог и правда остался. Эви притащила мне пару кусков и кружку с остывшим травяным отваром, а сама уселась рядом.
— Спасибо, — растерялся я. — Ты сама-то как, ужинала?
— Вместе со всеми, — ответила Эви. — Нэн говорит что если кушать хорошо и вовремя, то и здоровье будет лучше. А целителю оно очень нужно.
— Вот как? — подначил я. — А как на счёт ложиться спать вовремя?
— Я больше не буду засиживаться! — покраснела Эви. — Обещаю!
— Ловлю тебя на слове, малыш. Тебе по прежнему нужны сон и спокойствие.
— Я понимаю. Но там, в книге как раз рассказывалось о том как лечить болезни сердца! Никогда не думала что это окажется так интересно! Неужели всё это возможно? Я всегда думала что в больницах творится какая-то магия, а оказывается нет, оказывается я тоже так смогу если захочу.
— А ты этого хочешь?
— Да, — твёрдо ответила девочка. — Я хочу быть как вы, господин Эванс. Я тоже хочу помогать тем кому нужна помощь.
Я устало спрятал лицо в ладонях.
— О нет, Эви. Ты не хочешь быть как я. Я вообще ну такой себе пример для подражания. И толку с моей помощи никому нет. А мир вообще жесток к тем кто протягивает руку ближнему. Каждый второй будет думать что у тебя корыстные намерения. Каждый пятый не прочь будет ударить в спину. Это не говоря уже о том, что все вокруг будут звать тебя не иначе как «дурой», если вздумаешь стоять на своём.
— Значит, пусть называют, — ответила Эви. — Лучше я буду такой вот дурой, чем кем-то вроде госпожи Коппинс.
Я едва не расхохотался. Снова нервы.
— Достойное намерение. Тогда добро пожаловать в ряды дураков. А теперь давай-ка всё-таки спать. Завтра будет очень тяжёлый день.