Я так и застыла в наклоне, почти касаясь плечами Мэви, — не хотела, чтобы она видела выражение моего лица. Ребенка? Она хочет ребенка? А с какой стати говорить об этом мне? Мэви могла хотеть от меня чего угодно, я перебрала кучу возможностей, но ребенок в этот список не попал.
Наконец я взглянула ей в глаза:
— А что тебе нужно от меня, Мэви?
Она откинулась назад на спинку кресла, слегка повертелась в нем, устраиваясь поудобней, — мне это напомнило ее прежнее заигрывание.
— Я уже сказала, Мередит.
Я наморщила лоб:
— Я слышала, что ты сказала, Мэви, но я не понимаю… — Я осеклась и начала сначала: — Я не знаю, чем я могу тебе помочь.
Я сделала небольшое ударение на слове "я", потому что кое-что из нужного ей у меня было. У меня были мужчины.
Она оглянулась на мужчин, на всех мужчин, включая ее собственных телохранителей.
— Теперь ты понимаешь, почему я хотела поговорить об этом наедине? — В голосе слышались просительные нотки.
Я вздохнула. Я так хотела быть политикански-расчетливой. Хотела быть осторожной и недоверчивой. Но я и правда понимала, почему она не могла говорить при всех. Есть то, что выше политики, выше деления на наших и чужих, и одна из таких вещей — это просьба женщины к женщине. Мэви умоляла меня, пусть не словами. Да поможет мне Мать, я не могла разыгрывать непонимание.
— Ладно, — сказала я.
Мэви склонила голову набок:
— Что — ладно?
— Поговорим наедине.
Я почувствовала, как Дойл и Холод дернулись за моей спиной. Они не сдвинулись с места, не сделали ни шага, но напряглись так ощутимо, что едва не подпрыгнули.
— Принцесса… — начал Дойл.
— Все в порядке, Дойл. Ты, Холод и Рис посидите под зонтиком, пока мы будем вести наши дамские разговорчики.
Мэви нахмурилась, мило надув накрашенные бледно-розовой помадой губки. Она точно пришла в себя. А может, просто столько лет чувствовала себя Мэви Рид, секс-идолом, что забыла, как вести себя иначе.
— Я думала, что "наедине" — это чуть больше, чем в нескольких ярдах[10] от публики.
Я улыбнулась ей, без обиды и без намека.
— Ты продемонстрировала, что готова воздействовать на меня магией. С моей стороны было бы глупо доверять тебе безоговорочно.
Надутые губки превратились в тонкие, почти злые.
— А ты доказала, что можешь превзойти меня в магии, Мередит. Я не настолько глупа, чтобы испытывать судьбу вторично.
Повторюсь: я была вполне уверена, что не превосхожу Мэви в магии. Скорее всего меня выручили природные свойства, пробудившиеся, когда она швырнула свое волшебство в мое метафизическое "лицо". У меня это вышло невольно, и я не была уверена на сто процентов, что мне удастся повторить это, если придется. Но Мэви думала, что я могу это сделать по желанию, и я не собиралась ее разубеждать. Пусть думает, что я изумительно сильна и при этом параноик. Потому что я не намеревалась уходить из поля зрения моих людей. Быть сильными и подозревать всех — вот правило для королей.
— Мои стражи посидят в тени, пока мы будем разговаривать здесь. Это максимум уединения, на которое ты можешь рассчитывать, даже для "дамской" беседы.
— Ты мне не доверяешь, — вздохнула она.
— А с какой стати?
Она улыбнулась.
— Ни с какой. Ты права, ты вовсе не обязана мне доверять. — Она тряхнула головой и отпила рома, а потом взглянула на меня поверх бокала. — Ты отказалась от всех напитков. Ты боишься яда или магии.
Я кивнула.
Она рассмеялась: взрыв радостных звуков. Мне не раз доводилось слышать этот смех с экрана.
— Я даю тебе самую торжественную клятву, что здесь ничто не причинит тебе вреда по моему умыслу.
Последние слова были довольно двусмысленны. Подразумевалось, что если мне что-то и причинит вред, то не по ее вине, — и все же что-то могло мне повредить. Я невольно улыбнулась. Такие двусмысленные обещания — вполне в духе двора, где ты должен защищать свое слово чести даже ценою собственной жизни.
— Я хочу, чтобы ты дала мне слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда, пока я здесь.
Она снова надула губы:
— Ну, Мередит… Такая клятва?.. Я дам тебе слово защищать твою безопасность всеми способами, какие только есть в моей власти.
Я покачала головой.
— Слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда.
— Пока ты здесь, — добавила она.
— Пока я здесь, — утвердительно кивнула я.
— Если бы ты опустила это добавление, я несла бы за тебя ответственность всегда и везде, где бы ты ни была. — Она вздрогнула, и не думаю, что притворно. — Ты уедешь к Неблагому Двору, а это не то место, где я хотела бы отвечать за твою сохранность.
— И никто бы не захотел, Мэви, так что не переживай.
Она нахмурилась, и я снова решила, что она не играет.
— Я не переживаю, Мередит. Не в моих силах охранять твою безопасность в этих темных мрачных коридорах.
Я пожала плечами.
— При темном дворе есть свет и смех, как есть тьма и горе при дворе сияющем.
— Не думаю, что в Неблагом Дворе можно найти чудеса радости и веселья, которые ждут каждого при Благом Дворе.
Я оглянулась через плечо на Дойла и Холода, обведя их нарочито долгим взглядом. Потом медленно повернулась обратно к Мэви, позволив их красоте отразиться в моих глазах.
— Не знаю, не знаю, Мэви… И при темном дворе есть свои радости.
— Мне доводилось слышать о разврате, царящем при дворе королевы Андаис.
Это заставило меня расхохотаться.
— Ты слишком долго прожила среди людей. Такое отвращение в голосе! Радости плоти — это благословение, которое следует разделять, а не проклятие, от которого нужно защищаться.
— Ну, твой блудный страж и моя милая Мари в этом уверены, должно быть. — Она с улыбкой смотрела мне за спину. К нам направлялись Рис и Мари. Белые локоны Риса снова спадали до талии, мальчишески-привлекательное лицо лишилось фальшивой растительности. Расшитая жемчугом повязка опять закрыла поврежденный глаз. Он улыбался, чуть ли не хихикал, словно узнал какую-то новую шутку.
Мари тащилась за ним следом. Ее прическа была чуть менее безупречной, чем прежде, и белая рубашка выбилась из пояса юбки. Но она веселой не казалась.
Если намек Мэви был правдив, Мари должна была улыбаться. У Риса хватает недостатков, но неумение вызвать улыбку на девичьем личике к ним не относится. Может, его и не стоит воспринимать так серьезно, как кое-кого из других стражей — в постели или вне нее, — но в постели с ним всегда бывало очень весело. Я заметила, что снова хмурюсь. Если он проделал что-то сексуальное с Мари, как мне следует к этому отнестись? В конце концов, он был моим. И только моим, по воле королевы.
Я попыталась почувствовать боль, ревность или хоть обиду из-за того, что он обжимался с Мари, — и не смогла. Может, потому, что я сама спала не только с ним. Может, чтобы ревновать по-настоящему, нужно соблюдать что-то вроде моногамии? Не знаю, если честно, но почему-то меня это просто не взволновало. Вот если бы он переспал с ней, меня бы это задело, потому что забеременеть должна была я, а не какая-то секретарша какой-то кинозвезды! На остальное мне было плевать.
Рис упал передо мной на одно колено, слегка потеснив Китто; но сам факт, что он по собственной воле прикоснулся к маленькому гоблину, был очень хорошим знаком. Он поднял мою руку к губам, ухмыляясь.
— Милая Мари предложила мне свои услуги.
Я подняла брови:
— И?..
— Было бы невежливо остаться безучастным к такому предложению.
По стандартам фейри, он был совершенно прав.
— Она человек, не фейри, — заметила я.
— Ревнуешь? — спросил он.
— Нет. — Улыбаясь, я отрицательно качнула головой.
Он поднялся на ноги одним плавным движением, по пути чмокнув меня в щеку.
— Я всегда знал, что ты больше фейри, чем человек.
Мари присела возле Мэви. Лица девушки нам не было видно, но она качала головой, и Мэви повернулась к нам откровенно возмущенная.
— Мари сказала, что ты отверг ее, страж.
— Я дал понять со всей очевидностью, что восхищаюсь ее красотой, — ответил Рис.
— Но не воспользовался предоставленной возможностью.
— Я — возлюбленный принцессы Мередит. К чему мне искать кого-то еще? Я оказал твоему секретарю все внимание, какого она заслуживала, ни больше ни меньше. — Веселье исчезло с его лица, он казался почти рассерженным.
Мэви потрепала женщину по руке и отослала ее в дом. Мари старательно избегала взгляда Риса. Думаю, она была смущена. Может, она не привыкла к тому, чтобы ее отвергали, а может, Мэви убедила ее, что дело верное…
Я встала.
— Хватит игр, Мэви.
Она потянулась ко мне, но я была за пределами досягаемости.
— Мередит, пожалуйста, не обижайся. Я не хотела тебя оскорбить.
— Ты подослала свою секретаршу соблазнить моего возлюбленного. Ты пыталась соблазнить меня, и не из чистого желания, а из желания управлять мной.
Она порывисто встала.
— Твое последнее утверждение — неправда.
— Но ты не отрицаешь, что велела своей прислужнице соблазнить моего любовника.
Она сняла солнечные очки, так что я смогла увидеть ее растерянность и смущение. Я могла поспорить, что она играла на публику.
— Вы — из Неблагого Двора, и все виды соблазна вам доступны.
Настала моя очередь для растерянности.
— При чем тут мой двор? Ты оскорбила меня и моих людей.
— Вы — неблагие, — повторила она.
Я потрясла головой в недоумении:
— И что из этого следует?
— Вы не стали надевать купальные костюмы… — тихо сказала она, пряча глаза.
— Что?! — снова не поняла я.
— Если бы Мари увидела его обнаженным, она могла бы убедиться, что его тело чисто, за исключением шрамов.
Я нахмурилась сильнее.
— О чем ты лепечешь, во имя Госпожи и Консорта?
— Вы все — из Неблагого Двора, Мередит. Я должна была убедиться, что вы не… не нечисты.
— Ты имеешь в виду, не уроды, — перевела я и даже не пыталась смягчить злость в своем голосе. Она едва заметно кивнула.
— С какой стати тебя вообще интересуют наши тела, как бы они ни выглядели?
— Я сказала тебе, чего я хочу, Мередит.
Я кивнула и была достаточно мила, чтобы не обнародовать перед всеми ее секрет, хотя, видят боги, она не заслужила такой любезности.
— Если кто-то из тех, кто поможет мне в моем стремлении, нечист, то… — Она чуть кивнула мне, побуждая закончить предложение самостоятельно.
Я наклонилась к ней и скорее прошипела, чем прошептала:
— Ребенок родится уродом.
Никакой гламор не мог уже скрыть запахи какао, алкоголя и табачного дыма, исходившие от ее кожи и волос. Меня охватил внезапный приступ тошноты.
Я попятилась от нее и упала бы, если б Рис не поймал и не поддержал меня.
— Что случилось? — прошептал он.
Я покачала головой.
— Я устала от этой женщины.
— Тогда мы уходим, — сказал Дойл.
Я снова качнула головой:
— Еще нет. — Я стиснула локоть Риса и повернулась к Мэви. — Ты скажешь мне, почему ты была изгнана. Ты скажешь мне всю правду здесь и сейчас, или мы уйдем и не вернемся.
— Если он узнает, что я кому-то проговорилась, он убьет меня.
— Если он обнаружит, что я была здесь и говорила с тобой, неужто ты думаешь, он станет выяснять, проговорилась ты или нет?
Теперь она испугалась, похоже. Но мне не было дела до ее испуга.
— Скажи мне, Мэви, скажи — или мы уйдем, и ты не найдешь никого другого за пределами дворов, кто сможет тебе помочь.
— Мередит, пожалуйста…
— Нет, — процедила я. — Великий, чистый Благой Двор — как свысока вы смотрите на нас! Если ребенок рождается уродом — его убивают — или убивали, пока у вас не перестали появляться дети. Тогда даже монстры приобрели ценность. Знаешь ли ты, что случалось с младенцами после этого, Мэви? Знаешь ли ты, что случалось в последние четыре сотни лет или около того с уродами, рождавшимися у благих? Потому что, не сомневайся, инбридинг влияет на всех, даже на бессмертных!
— Я… не знаю.
— Знаешь. Весь этот блестящий, сияющий двор знает. Моей собственной двоюродной сестре позволили остаться при дворе, потому что она — частично брауни. Вы не выкинули ее, потому что брауни — благие, не благие сидхе, но все же создания света. Но когда сами сидхе производят на свет монстров — чистые, сияющие благие сидхе производят уродов, чудовищ, — что тогда происходит, куда они деваются?
Она плакала, тихими, серебристыми слезами.
— Я не знаю.
— Знаешь! Младенцев отдают Неблагому Двору. Мы принимаем монстров, этих чистокровных благих монстров. Мы принимаем их, потому что мы рады всем. Никого, никого не отвергает Неблагой Двор, и уж конечно — не крошечного новорожденного младенца, чье единственное преступление в том, что он появился на свет у родителей, которые не потрудились изучить свою родословную достаточно, чтобы не заключить брак с собственными гребаными родственниками!
У меня тоже потекли слезы, но не от сожаления, от злости.
— Я клянусь, что я, и Рис, и Холод чисты телом. Теперь тебе легче? Это тебе помогло?! Если ты просто хотела переспать с кем-то из мужчин, ты бы не пожелала увидеть меня в купальнике, — но ты хотела этого. Ты хочешь провести ритуал плодородия, Мэви. Тебе нужна я и как минимум один из мужчин.
Я была слишком зла, чтоб думать о том, слышит ли мои слова кто-то, кроме Мэви, и понимает ли то, что слышит. Мне было просто без разницы.
Я оттолкнулась от Риса, мой гнев бросил меня вперед — выплевывать слова прямо ей в лицо.
— Скажи мне, почему тебя изгнали, Мэви. Скажи мне сейчас, или мы бросим тебя, как и нашли. Одну.
Она кивнула, слезы все еще лились у нее из глаз.
— Хорошо, хорошо, да охранит меня Госпожа, но пусть так. Я скажу тебе то, что ты хочешь знать, если ты поклянешься, что поможешь мне завести ребенка.
— Поклянись первой, — сказала я.
— Клянусь, что скажу тебе правду о том, почему я была изгнана из Благого Двора.
— А я клянусь, что после того, как ты расскажешь мне о причине своего изгнания из Благого Двора, я со своими людьми сделаю все, что в моих силах, чтобы ты родила ребенка.
Она потерла глаза тыльными сторонами ладоней. Детский жест. Видно было, как глубоко она потрясена, и я задумалась: не принадлежал ли один из этих бедных, обойденных судьбой младенцев Конхенн, богине красоты и весны? И не преследовала ли ее мысль, что она бросила единственного ребенка, которого могла родить? Я понадеялась, что так и было.
Ярд — 91,44 см.