Ласка сумрака - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 18

Глава 17

Когда мы с Холодом вошли в комнату, Дойл стоял коленями на винного цвета простынях, разговаривая с зеркалом.

— Я открою вид на комнату, как только войдет принцесса, королева Нисевин.

В зеркале клубился туман. Я проползла по постели, так что Дойл оказался за моей спиной и чуть сбоку. Рис сидел позади нас обоих, у изголовья, зарывшись в подушки винного, пурпурного, ярко— и бледно-розового и черного цветов. Не знаю наверняка, но он казался обнаженным под парочкой продуманно размещенных подушек. Понятия не имею, как он сумел так быстро раздеться.

Холод полуприсел-полуулегся на постели сбоку и сзади меня, так что я оказалась между ним и Дойлом.

Дойл повел рукой, и туман рассеялся. Нисевин сидела в изящном деревянном кресле, вырезанном так, что ее крылья свободно проходили сквозь прорези в спинке. Почти треугольное личико было белокожим, но не той белизны, как у меня, Холода или Риса, — в ней улавливался серый оттенок. Светло-пепельные локоны завивались аккуратными кольцами, как у старинных кукол. Крошечная корона удерживала кудри над лицом, сияя ледяным огнем, как могут сиять только бриллианты. Платье — белое и струящееся. Свободная одежда могла бы скрывать очертания ее тела, вот только была совершенно прозрачной — так что видны были маленькие остренькие груди, почти болезненная хрупкость ребер, изящные скрещенные ножки. На ногах были домашние туфельки, на вид — сделанные из розовых лепестков. У ножки кресла сидела белая мышь, казавшаяся рядом с Нисевин размером с немецкую овчарку. Королева гладила ее шерстку между ушей.

Троица фрейлин стояла позади кресла, каждая в платье под цвет крыльев: алое, как роза; желтое, как нарциссы; и лиловое, как ирисы. Волосы у них были черные, золотистые и каштановые соответственно.

Нисевин явно дольше и тщательней выстраивала свой антураж, чем мы.

Я почувствовала себя серенькой мышью в моем деловом костюмчике. Но не слишком распереживалась. В конце концов, это был деловой звонок.

— Королева Нисевин, как любезно с твоей стороны ответить на наш зов.

— По совести, принцесса Мередит, три месяца уж минуло, как ожидаю я твоего зова. Твое пристрастие к зеленому рыцарю при дворе хорошо известно. Я в высшей мере удивлена, что тебе понадобилось времени столь много, дабы воззвать ко мне.

Она очень строго соблюдала формальности. Я осознала, что формальной была не только манера речи. Она была в короне — на мне короны не было, пока не было. Она сидела на своем троне, а я — посреди едва разобранной постели. За ней, будто молчаливый хор в греческом театре, стояли фрейлины. И мышь, не забудьте мышь! У меня были только Дойл и Холод по обе стороны и Рис, закопавшийся в подушки позади. Нисевин пыталась поставить меня в невыгодное положение. Ну-ну.

— Честно говоря, мы искали помощи целителей из мира смертных. Лишь недавно нам пришлось признать, что обращения к тебе не избежать.

— Это чистое упрямство с твоей стороны, принцесса.

— Возможно, но теперь тебе известно, зачем я к тебе взываю и чего желаю.

— Я не из богинь, что свершают желания, Мередит. — Она опустила мой титул — преднамеренное оскорбление. Прелестно. Мы обе можем не стесняться.

— Как тебе угодно, Нисевин. В таком случае ты знаешь, чего я хочу.

— Ты хочешь лекарства для своего зеленого рыцаря, — протянула она, ведя рукой по розовому краю мышиного уха.

— Да.

— Принц Кел очень настаивал на том, чтобы Гален оставался нездоровым.

— Ты как-то сказала мне, что принц Кел еще не правит Неблагим Двором.

— Это верно, но совсем еще не ясно, проживешь ли ты так долго, чтобы стать королевой, Мередит. — Она снова не употребила титул.

Дойл подвинулся от меня к Рису, подставив ему спину. Он рассчитал движение так, чтобы по-прежнему находиться на краю кровати — на пределе моего периферийного зрения, но вполне в поле зрения королевы. Будто сговорившись с ним заранее, Рис поднялся из подушек на колени, предъявив всем свою наготу. Он перебрал руками длинную косу Дойла до ее кончика и принялся развязывать скреплявшую ее ленту.

Глаза Нисевин стрельнули мне за спину, затем вновь вернулись к моему лицу.

— Чем они заняты?

— Готовятся в постель, — ответила я, хотя и не была на сто процентов в этом уверена.

Изящные пепельные бровки насупились.

— Сейчас… сколько?.. девять часов там, где вы находитесь. Слишком ранний вечер, чтобы тратить его на сон.

— Я не сказала, что мы собрались спать. — Мой голос оставался спокойным.

Она вздохнула так глубоко, что я заметила, как поднялась и опала ее худенькая грудь. Она попыталась удержать внимание на мне, но ее взгляд то и дело перебегал на мужчин. Рис расплетал толстую косу Дойла. До сих пор я лишь однажды видела волосы Дойла распущенными. Только однажды они живым темным плащом укрывали его тело.

Нисевин исподтишка глазела на них, обращая на меня очень немного внимания. Не знаю точно, что ее занимало больше — волосы Дойла или нагота Риса. Сомневаюсь, что нагота, потому что это не такое уж необычное зрелище при дворе. Впрочем, она могла оценивать рельефные мускулы на животе Риса или то, что находилось прямо под ними. Холод сел, снял пиджак и начал стаскивать наплечную кобуру. Ее глаза метнулись к нему.

— Нисевин, — тихо позвала я. И повторила ее имя дважды, прежде чем она все же взглянула на меня. — Как мне излечить Галена?

— Нет уверенности, что ты станешь королевой, а если королем станет принц Кел, он затаит зло на меня за помощь тебе.

— А если я стану королевой, я затаю зло за то, что ты мне не помогла.

Она улыбнулась.

— Значит, я оказалась меж двух огней. Что ж, я помогу тебе ныне, поскольку я помогла Келу ранее. Это уравняет весы.

Я вспомнила крик Галена и боль в его глазах во все последние месяцы и подумала, что весы это все равно не уравняет. Если она исправит то, что она сама и разрушила, это и близко не возместит ущерб. Но мы занимались политикой фейри, а не психоанализом, так что я ничего не сказала. Молчание — не ложь. Грех умолчания, но не ложь. По нашим правилам, утаивать можно столько, сколько тебе удастся.

— Как можно вылечить Галена? — спросила я.

Она покачала головой, так что локоны запрыгали, и световые блики заиграли, отражаясь от короны.

— О нет, сперва обсудим плату. Что дашь ты мне за исцеление зеленого рыцаря?

Холод и Дойл почти одновременно выросли за моей спиной.

— Ты приобретешь расположение королевы неблагих, и этого довольно, — сказал Холод голосом холодным, как его имя.

— Она еще не королева, Убийственный Холод. — Тон Нисевин был полон ледяной ярости. В нем чувствовался отголосок старой вражды. Личной вражды с Холодом?

Я заметила, как Дойл потянулся было к Холоду, — и остановила его взглядом. Между ними сегодня было достаточно напряжения. Внутренние разногласия не заставят нас выглядеть сильнее. Дойл остался на месте, только взгляд не отвел от Холода. Не слишком дружелюбный взгляд.

Я коснулась локтя Холода, чуть сжав его. Он напрягся от неожиданности, взглянул сначала на Дойла и лишь потом понял, что это моя рука. Он думал, что это Дойл. Он медленно расслабился. Глубоко и тихо вздохнул и едва заметно сдвинулся назад.

Я вновь повернулась к зеркалу — к проницательному, выжидающему лицу Нисевин. Я почти ждала, что она что-нибудь скажет, но она промолчала. Просто сидела и ждала, пока я сама себя скомпрометирую.

— Чего хочет королева фей-крошек Нисевин от принцессы Неблагого Двора Мередит в возмещение за исцеление ее рыцаря? — Я намеренно упомянула оба наших титула, подчеркивая: я осознаю, что она — королева, а я — нет. Я надеялась загладить впечатление от вспышки Холода.

Она смотрела на меня несколько секунд, затем слегка кивнула.

— Что нам предложит принцесса Мередит из Неблагого Двора?

— Ты сказала однажды, что многое отдала бы за возможность испить моей крови.

Ей с трудом удалось вернуть выражение лица к обычной придворной непроницаемости, так она была поражена. Когда она наконец смогла владеть собой, то произнесла:

— Кровь есть кровь, принцесса. С чего мне желать именно твоей?

Ну, это она просто вредничала.

— Ты говорила, что у моей крови вкус высокой магии и секса. Или ты забыла меня столь скоро, королева Нисевин? — Я повесила голову, опустила взгляд. — Неужели это значит для тебя так мало?

Я повела плечами, и мои свежеотросшие до плеч волосы упали мне на лицо. Я заговорила из-за занавеса волос, сверкавших будто ограненные рубины.

— Если кровь наследницы трона ничего для тебя не значит, мне нечего предложить. — Я снова обратила к ней взгляд, отлично представляя эффект, производимый моими трехцветными золотисто-зелеными глазами в раме из кроваво-красных волос, в сочетании с блеском кожи, подобной полированному алебастру. Я выросла среди женщин и мужчин, использовавших свою красоту как оружие. Мне и в голову не пришло бы проделать такое по отношению к другому сидхе, потому что все они были красивее меня, но с Нисевин, с ее голодным взором, прикованным к моим мужчинам, — с ней я могла использовать собственную иномирность, как она пыталась использовать свою.

Она шлепнула маленькими ладошками по подлокотникам кресла так сильно, что белая мышь подпрыгнула.

— Во имя Флоры, ты — кровь и плоть твоей тети! Принц Кел никогда не умел так пользоваться своей красотой, как Андаис или ты.

Я слегка поклонилась — кланяться сидя всегда бывает неловко.

— Очаровательный комплимент от прекрасной королевы.

Она самодовольно улыбнулась, поглаживая мышь, откинулась назад в кресле так, чтобы прозрачное платье открыло еще больше. Тело ее перешло за грань тонкого в сторону скелетообразного, так что казалось, будто она постоянно недоедает. Но она считала свое тело прекрасным, и я никак не могла показать, что думаю иначе.

Холод чуть позади меня оставался неподвижным. Он снял поясной ремень, наплечную кобуру и пиджак — но ничего больше. Даже ботинки не снял. Он не собирался раздеваться в присутствии Нисевин.

Дойл, по другую руку от меня, освободился от кобуры, снял брючный ремень и рубашку. Серебряное колечко в его левом соске блестело так, что Нисевин было видно, хоть он и был повернут к ней боком. Рис продолжал возиться с водопадом густых черных волос, словно разглаживал шлейф у платья.

Мужчины в согласии двигались вокруг меня, словно фрейлины, готовящиеся ко сну. Они оставили мне самой разбираться с Нисевин. Что означало, что я справляюсь. Приятно осознавать.

Я продемонстрировала ей изгиб губ, красных, как алая-алая роза, без всякой помады.

— Моя кровь за лечение моего рыцаря. Ты согласна?

— Ты очень легко предлагаешь свои соки, принцесса. — Она была настороже.

— Я предлагаю лишь то, чем владею.

— Принц думает, будто владеет всем двором.

— Я знаю, что владею лишь телом, в котором обитаю. Все большее — гордыня.

Королева рассмеялась.

— Ты вернешься домой ради моей трапезы?

— Ты согласна, что твоя трапеза — достаточная плата за лечение моего рыцаря?

— Согласна, — кивнула она.

— Тогда чего будет стоить такая трапеза каждую неделю?

Я почувствовала, как напряглись мужчины за моей спиной. Воздух в комнате вдруг сгустился. Я поборола желание оглянуться. Я — принцесса, и мне не нужно спрашивать разрешения у моих стражей. Либо я правлю, либо нет.

Глаза Нисевин сузились в язычки бледного пламени.

— Что ты имеешь в виду, говоря "трапеза каждую неделю"?

— Именно то, что сказала.

— Отчего ты предлагаешь мне свою кровь еженедельно?

— Ради союза между нами.

Холод подался ко мне по постели:

— Мередит, нет…

Он вот-вот сказал бы что-то неуместное и все разрушил. Я уловила хвостик мысли, и она показалась мне неплохой.

— Нет, Холод, — сказала я. — Ты не говоришь мне "нет". Я говорю тебе «нет» или «да». Не забывай. — Я одарила его взглядом, надеюсь, вполне понятным. Заткнись, черт побери, и не порти дело. Он сжал губы в тонкую черточку, очевидно, задетый, но сел, надувшись. Ну, хотя бы промолчал.

Я услышала, как перевел дыхание Дойл, и бросила на него взгляд. Единственного взгляда было достаточно. Он едва заметно кивнул и отдался на волю Риса, расчесывавшего его длинные волосы. Их черные пряди были волнистыми, наверное, из-за того, что были только что заплетены в косу: мне помнилось, что волосы у Дойла прямые. Я отвлеклась на миг, глядя на Риса, сплошь — бледное совершенство на фоне этой черноты. Покашливание Дойла заставило меня вздрогнуть и вновь повернуться к зеркалу.

Нисевин смеялась колокольчиком, но колокольчики ее смеха звучали чуть-чуть не в тон, словно тень уродства легла на что-то прекрасное.

— Прошу прощения за мою невнимательность, королева Нисевин.

— Ну, если бы меня ожидал такой приз, я постаралась бы завершить беседу поскорее.

— А как насчет приза в виде моей крови, ожидающего тебя?

Ее личико посерьезнело.

— Ты настойчива. Очень не похоже на фейри.

— Я частью брауни, а мы — более упорный народ, чем сидхе.

— Ты еще и отчасти человек.

Я улыбнулась.

— Люди в этом похожи на сидхе: есть более упорные, есть менее.

Она не улыбнулась в ответ.

— Я вылечу твоего зеленого рыцаря в обмен на твою кровь, но на том все. Одна трапеза, одно исцеление — и мы квиты.

— За глоток моей крови царь гоблинов Кураг стал моим союзником на шесть месяцев.

Тонкие бровки приподнялись.

— Это дела гоблинов и сидхе, но не наши. Мы — феи-крошки. Никого не заботит союз с нами. Мы не сражаемся в битвах. Мы не вызываем на дуэли. Мы занимаемся своими делами, и пусть все прочие думают о своих.

— Так ты отвергаешь союз?

— Думаю, осторожность будет здесь лучшей доблестью, принцесса, насколько бы ты ни была вкусна.

В торговле всегда лучше вначале попробовать любезность, но если она не помогает, есть и другие возможности.

— Никто не принимает вас во внимание, королева Нисевин, поскольку считают слишком маленькими, чтобы брать в расчет.

— Принц Кел счел нас достаточно большими, чтобы разрушить твои планы на зеленого рыцаря. — В ее голосе появился первый намек на гнев.

— Да, но что предложил он вам за эти труды?

— Вкус плоти сидхе, крови сидхе, крови рыцаря. Мы пировали той ночью, принцесса.

— Он платил вам чужой кровью, тогда как его тело полно крови, всего на шаг уступающей крови самой королевы. Ты пробовала королеву хоть однажды?

Лицо у Нисевин стало встревоженное, почти испуганное.

— Королева делится лишь со своими любовниками или своими пленниками.

— Как это должно тебя мучить: видеть, как пропадает впустую столь драгоценный дар.

Нисевин поджала крошечные серебристые губки.

— Если бы только она пожелала взять в свою постель кого-нибудь из моего народа… Но мы слишком…

— Маленькие, — закончила я за нее.

— Да, — прошипела она, — да, всегда слишком маленькие. Слишком малая сила, чтобы заключать с нами союз. Слишком малая сила, чтобы нас использовать для чего-то, кроме подлого вынюхивания.

Маленькие бледные ладошки сжались в кулачки. Белая мышь попятилась от нее, словно знала, что последует дальше. Даже троица фрейлин за спинкой трона задрожала, будто под дыханием ледяного ветра.

— И вот ты делаешь грязную работу для ее сына, — подытожила я. Мой голос был намеренно спокойным, почти ласковым.

— По крайней мере он хотел, чтобы мы делали его работу. — Злоба в этом маленьком, нежном теле была пугающей. От ярости королева будто увеличивалась, будто становилась больше, чем позволяли законы физики. Она была по-настоящему царственна в своем гневе.

— Я предлагаю тебе то, что не предлагает королева. То, что не предлагает ее сын.

— И что же?

— Королевскую кровь. Кровь самого трона Неблагого Двора. Войди в союз со мной, королева Нисевин, и ты эту кровь получишь. Не один только раз, а много больше.

Ее глаза вновь превратились в узкие щелочки, сверкая огнем еще более холодным, чем бриллианты в ее короне.

— Что каждая из нас приобретет от такого альянса?

— Ты получишь внимание и помощь моих союзников.

— Мы имеем мало дел с гоблинами.

— А сидхе?

— А что сидхе?

— Как союзники одного из наследников вы получите определенный статус. Никто не сможет больше пренебрегать вами — из опасения, что вы затаите злобу и нашепчете мне что-нибудь.

Она продолжала сверлить меня светящимися глазами.

— А что от союза приобретешь ты?

— Вы могли бы шпионить для меня, как и для королевы.

— А для Кела?

— Вы откажетесь от шпионажа для него.

— Ему это не понравится.

— Это его проблемы. Если вы станете моими союзниками, то тронуть вас — значит оскорбить меня. Королева объявила, что я нахожусь под ее защитой. Поднять на меня руку — это сейчас означает смертный приговор.

— Значит, если он оскорбит меня, ты за меня вступишься. И что потом?

— Угрожай перенести весь свой двор ко мне, в Лос-Анджелес.

Она поежилась.

— Я не желаю уводить моих людей в человеческий город. — Она произнесла это так, словно существовал только один человеческий город — Город с большой буквы.

— Вы сможете поселиться в Ботаническом саду, это акры открытого пространства. Здесь найдется место для вас, Ни-севин, я клянусь.

— Но я не хочу покидать двор.

— Куда бы ни шли феи-крошки, волшебная страна идет вслед.

— Почти никто из сидхе об этом не помнит.

— Мой отец хорошо обучал меня истории фейри. Феи-крошки больше всех близки к первооснове волшебной страны, к тому главному, что отличает нас от людей. Вы — не лепреконы или пикси, что страдают и умирают, оторванные от наших холмов. Вы и есть волшебная страна. Разве не говорят, что, когда исчезнет последняя из фей-крошек, не будет больше волшебства на земле?

— Предрассудок, — бросила она.

— Может быть, но если вы покинете Неблагой Двор, а благие сохранят своих фей-крошек, то неблагие будут ослаблены. Кел может не помнить эту часть наших преданий, но королева — помнит. Если Кел оскорбит вас настолько, что вы начнете паковать веши, королева вмешается.

— Она прикажет нам остаться.

— Она не имеет права приказывать другому монарху. Таков наш закон.

Нисевин занервничала. Она боялась Андаис. Все ее боялись.

— Я не хочу вызывать гнев королевы.

— Как и я.

— Ты на самом деле веришь, что королева накажет собственного сына, если он вынудит нас уйти, вместо того, чтобы сорвать гнев на нас? — Она снова скрестила ноги, сложила руки на груди, в страхе забыв и о заигрывании, и о монаршем статусе.

— А где Кел сейчас? — напомнила я.

Нисевин хихикнула — очень неприятным смешком.

— Терпит шестимесячное наказание. Делаются ставки, что его рассудок не выдержит шести месяцев заключения и пытки.

Я пожала плечами.

— Об этом ему стоило подумать до того, как стать таким плохим мальчиком.

— Ты шутишь, но если Кел выйдет безумным, он прокричит твое имя. Твое лицо он захочет сокрушить.

— Дойдем до реки, а там уж станем думать о переправе.

— Что?

— Это человеческая поговорка. Означает, что заниматься проблемой стоит тогда, когда она возникнет.

Она глубоко задумалась, а потом сказала:

— Как ты сможешь давать мне свою кровь? Не думаю, что кому-либо из нас понравятся еженедельные путешествия между двором и Западным морем.

— Я могу пролить ее на хлеб и сущность ее переслать тебе посредством магии.

Она покачала головой, разметав призрачно-серые локоны вокруг узеньких плеч.

— Сущность — не то же самое.

— Что ты предлагаешь?

— Если я пошлю тебе кого-нибудь из своих подданных, он сможет действовать как мой заместитель.

Я подумала об этом секунду, ощущая напряжение Холода, слушая низкий, почти рвущий звук, с которым Рис вел щетку сквозь волосы Дойла.

— Согласна. Скажи мне, как вылечить моего рыцаря, и присылай своего заместителя.

Она засмеялась, зазвенели не в тон колокольчики.

— Нет, принцесса, ты получишь лекарство из уст моего заместителя. Если я дам его тебе сейчас, до того, как получу плату, ты можешь и передумать.

— Я дала тебе слово. Я не могу взять его назад.

— Я слишком давно имею дело с великими из фейри, чтобы верить, будто все держат свое слово.

— Это один из строжайших наших законов, — удивилась я. — Нарушить слово — означает изгнание.

— Если только у тебя нет очень высоких друзей, которые не допустят, чтобы об этом узнали.

— О чем ты говоришь, королева Нисевин?

— Я говорю лишь, что королева очень любит своего сына и нарушила не одно табу ради его безопасности.

Мы глядели в глаза друг другу, и я понимала без слов, что Кел раздавал обещания и не выполнял их. Одно это обрекло бы его на ссылку и, безусловно, закрыло бы дорогу к трону. Я знала, что Андаис избаловала Кела непозволительно, но и не подозревала насколько.

— Когда нам ждать твоего посланца? — спросила я.

Она поразмыслила над вопросом, лениво протянув руку к приникшей к полу мыши. Та подобралась поближе, длинные усы подергивались, уши стояли торчком — будто она не была уверена в благосклонном приеме. Королева нежно потрепала ее.

— В ближайшие дни, — произнесла она.

— Мы не все время сидим дома в ожидании посетителей. Недостойно было бы встретить твоего посланца недостаточно гостеприимно.

— Оставь горшок с цветами у двери, и его это поддержит.

— Его?

— Полагаю, он понравится тебе больше, чем она, не так ли?

Я слегка кивнула, потому что не была уверена, что мне есть до этого дело. Мне предстояло разделять кровь, а не постель, так что разницы для меня не было, или, во всяком случае, я так думала.

— Уверена, что выбор королевы мудр.

— Любезные слова, принцесса. Остается убедиться, что за ними последуют столь же любезные дела.

Ее взгляд снова метнулся к мужчинам, остановившись на Дойле и Рисе.

— Приятных снов, принцесса.

— И тебе, королева Нисевин.

Что-то резкое мелькнуло на ее лице, сделав его еще тоньше и острее, так что оно показалось маской. Если б она потянулась и сняла свое лицо — не думаю, что я смогла бы сохранить деловое выражение. Но она этого не сделала. Она просто проговорила голосом, похожим на шелест чешуи о камень:

— Мои сны — лишь моя забота, принцесса, и я сама буду думать об их содержании.

Я еще раз полупоклонилась.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Я не обижена, принцесса. Просто на миг высунулась мерзкая физиономия зависти, — сказала она, и зеркало стало пустым и гладким.

Я осталась сидеть, уставясь на собственное отражение. Движение позади привлекло мой взгляд, и я увидела Дойла и Риса, все так же коленопреклоненных. Рис расчесывал волосы Дойла, и мускулы у него ходили под кожей. Холод не двигался. Он просто смотрел на меня в зеркало так напряженно, что это заставило меня повернуться к нему.

Холод встретил мой взгляд. Двое других будто ничего не замечали.

— Нисевин здесь уже нет. Вы можете прекратить представление, — сказала я.

— Я еще не закончил все это расчесывать, — отозвался Рис. — Вот почему я решил не отращивать волосы до пят. Почти невозможно ухаживать за ними самостоятельно. — Он отделил прядь волос, взвесил ее на руке и начал расчесывать.

Дойл молчал, позволяя Рису возиться с его волосами. На лице Риса было сосредоточенно-серьезное выражение, как у ребенка. Совершенно ничего ребяческого в нем больше не было — в том, как он стоял обнаженный в море черных волос и разноцветных подушек. Его тело, как всегда, было мускулистым, бледным, сияющим. На него приятно было смотреть, но возбужден он не был. Нагота для сидхе не связана с сексом — не всегда по крайней мере.

Холод чуть изменил позу, и я повернулась к нему. Глаза у него были темно-серыми, будто небо перед грозой. Он был зол; это отражалось в каждой черточке его лица, в напряжении плеч, в том, как он сидел, осторожно и неподвижно, при этом излучая энергию.

— Прости, если расстроила тебя, но я знала, что делаю, когда говорила с Нисевин.

— Ты абсолютно ясно показала, что ты здесь правишь, а я только подчиняюсь. — Голос звучал резко от гнева.

Я вздохнула. Было еще не поздно, но денек выдался н из легких. Я слишком устала от оскорбленных чувств Холода. Особенно с тех пор, как он повел себя неверно.

— Холод, сейчас я не могу позволить себе показаться слабой кому бы то ни было. Даже Дойл держит свое мнение при себе, когда мы на публике, не важно, насколько оно будет нелицеприятным, когда мы окажемся наедине.

— Я одобряю все твои сегодняшние действия, — заметил Дойл.

— Счастлива слышать, — хмыкнула я.

Он одарил меня нарочито бесстрастным взглядом. Впечатление лишь самую чуточку нарушалось натянувшимися под щеткой волосами. Трудновато выглядеть угрожающе, когда тебя кто-то обихаживает. Он смотрел на меня так долго, что большинство людей смутились бы, моргнули или отвели глаза. Я встретила его взгляд собственным — пустым. Я устала от игр. То, что я в них играю, и играю неплохо, не значит, что я получаю от этого удовольствие.

— С меня на сегодня хватит политических игр, Дойл. Мне не нужна лишняя порция, особенно с моими собственными стражами.

Он моргнул этими темными-темными глазами.

— Прекращай, Рис. Мне нужно поговорить с Мередит.

Рис послушно остановился, сел назад в подушки, но щетку держал наготове.

— Наедине, — добавил Дойл.

Холод дернулся, будто его ударили. Его реакция — скорее, чем слова Дойла, — заставила меня предположить, что имеется в виду не просто беседа с глазу на глаз.

— Сегодня моя ночь с Мередит, — сказал Холод. Казалось, его злость испарилась под ветром возможностей, которых он не предвидел.

— Если бы об этом просил Рис, ему пришлось бы подождать своей очереди, но я в очередь не включен, так что вправе попросить этот вечер.

Холод вскочил, едва не споткнувшись от поспешности и нехватки свободного места у кровати.

— Сначала ты не позволял мне помогать ей, теперь ты отнимаешь мою ночь в ее постели. Я бы обвинил тебя в ревности, если б знал тебя хуже.

— Можешь обвинять меня в чем пожелаешь, Холод, но ты знаешь, что я не ревнив.

— Может, да, а может, нет, но что-то ты затаил, и это что-то касается нашей Мерри.

Дойл вздохнул — глубокий, почти болезненный вздох.

— Допустим, я думал, будто, заставив принцессу ожидать моего внимания, я интригую ее. Сегодня я увидел, что существуют разные способы потерять расположение женщины.

— Говори яснее, Мрак.

Дойл так и стоял на коленях в облаке своих волос, полуобнаженный, руки расслабленно сложены на бедрах. Он бы должен был выглядеть беспомощным или женственным — что-то в этом роде, — но не выглядел. Он казался будто вырезанным из первичной тьмы, словно одна из первых дышащих тварей, что явились еще до создания света. Свет блистал на серебряном кольце в его соске в такт дыханию. Волосы закрыли сережки в ушах, так что этот серебряный отблеск был единственным цветным пятном на его теле. От серебряного сияния трудно было отвести взгляд.

— Я не слепой, Холод, — заявил Дойл. — Я видел, как она смотрела на тебя в машине, и ты видел это тоже.

— Ты ревнуешь!

— Нет, — качнул головой Дойл. — Но у вас было три месяца, а ребенка нет. Она принцесса и будет королевой. Она не должна отдать сердце тому, за кого не выйдет замуж.

— Так что ты вмешаешься и завоюешь ее сердце вместо меня? — В голосе Холода было больше страсти, чем я когда-либо слышала, кроме как в постели.

— Нет, но я хочу быть уверен, что у нее есть выбор. Если бы я был более наблюдателен, я бы вмешался раньше.

— Ну да, и в твоих объятиях она позабудет обо мне, так?

— Я не настолько самоуверен, Холод. Я говорил, что сегодня я понял: есть много способов потерять сердце женщины, и слишком долгое ожидание — один из них. Если и существует шанс, что Мерри не влюбится в тебя или в Галена, то предпринимать что-то надо сейчас. Или станет поздно.

— А Гален тут при чем? — удивился Холод.

— Ну, если ты об этом спрашиваешь, то вовсе не я здесь слеп, — ответил Дойл.

На лице Холода отразилась растерянность. Наконец он нахмурился и покачал головой.

— Мне это не нравится.

— Твоего одобрения никто не ждет, — выдал Дойл.

Какой бы занимательной ни была эта беседа, с меня хватило.

— Вы говорите так, словно меня здесь нет или у меня нет права голоса.

Дойл повернулся ко мне с ужасно серьезной миной.

— Ты запрещаешь мне разделить с тобой постель этой ночью? — Он задал этот вопрос тем же безразличным тоном, каким заказывал ужин в ресторане или разговаривал с клиентами, словно мой ответ не значил ничего существенного.

Но я знала, что временами за этим нейтральным тоном скрывались чувства, которые можно определить как угодно, только не как безразличие. Этим способом он защищался от эмоций: относись ко всему так, словно оно ничего не значит, и, может, так оно и будет.

Я посмотрела на него, на размах плеч, на выпуклость груди с этим мерцающим проблеском серебра, на плоский живот, на линию, где джинсы пересекали его тело. Я никогда не видела Дойла обнаженным, ни разу. Он не разделял привычку двора к наготе, как и Холод.

Я перевела взгляд на Холода. Его серебристые волосы все так же были связаны в хвост, так что лицо было открытым и неприукрашенным, если что-то настолько прекрасное можно так назвать. Через руку свешивались пиджак и наплечная кобура с пистолетом. На лице снова была высокомерная маска, за которой он так часто прятался при дворе. То, что он почувствовал необходимость в маске здесь и сейчас, передо мной, ранило меня прямо в сердце.

Я хотела подойти к нему, обвить руками, прижаться к груди щекой и сказать: "Не уходи". Я хотела чувствовать его тело своим. Я хотела погрузиться в облако его серебряных волос.

И я пошла к нему. Но не так, как мне хотелось. Я подошла близко, но не решилась к нему притронуться. Я боялась, что, если я это сделаю, я его не отпущу.

— У меня есть шанс удовлетворить сегодня давнее любопытство — мое и многих других придворных дам. Холод.

Он отвернулся в попытке не видеть моего лица.

— Желаю тебе насладиться этим, — сказал он, но вряд ли от чистого сердца.

— А я хочу тебя, Холод.

Он повернулся ко мне, пораженный.

— Даже когда Дойл сидит в моей постели, вот в таком виде и весь наготове, я все же тебя хочу. Мое тело начинает болеть, если тебя нет рядом. До нынешнего дня я не понимала, что это значит. — Я не могла скрыть боль в моих глазах и наконец бросила и пытаться.

Он вгляделся в меня, поднял руку, намереваясь коснуться моего лица, но остановился, не закончив жест.

— Если это правда, то Дойл не ошибся. Ты будешь королевой. И в некоторых отношениях… тебе нельзя вести себя, как другим. Ты должна быть королевой прежде всего остального.

Я склонилась лицом к его раскрытой ладони и вздрогнула от одного прикосновения.

Он отдернул руку и потер ею о брюки, словно что-то прилипло к коже.

— Завтра, принцесса.

Я кивнула.

— Завтра, моя… — И я умолкла в страхе перед словом, которым чуть не завершила фразу.

Он повернулся, не сказав больше ничего, и покинул комнату, плотно закрыв дверь за собой.

Тихий звук заставил меня повернуться. Рис соскользнул на другую сторону кровати и собирал свою одежду, лежавшую торопливо сброшенной кучкой на полу.

— Первая ночь не должна быть коллективной.

— В голову не приходило устраивать тройничок, — произнес Дойл.

Рис рассмеялся:

— Так я и думал. — Он обогнул кровать, прижимая к себе стопку одежды с лежащей наверху массажной щеткой и держа все это выше уровня талии, так что моему взору ничего не препятствовало. Зрелище было приятное.

— Помоги мне открыть дверь, пожалуйста.

По тому, как он это сказал, я поняла, что он чувствует себя заброшенным. Он растрачивал свое обаяние, а я пренебрегала им. Смертельное оскорбление среди фейри.

Я подошла открыть ему дверь, будто он не мог перебросить одежду на плечо, чтобы сделать это самостоятельно. Но у двери я остановилась и поднялась на цыпочки для поцелуя. Одной рукой я взялась за затылок Риса, зарывшись в завитки волос, а другой провела по телу, лаская, от груди до изгиба бедра. Я позволила ему увидеть в моих глазах, насколько красивым он мне кажется.

Это заставило его улыбнуться, и он одарил меня застенчивым взглядом своего единственного изумительно красивого глаза. Застенчивость была ложной, а вот удовольствие — нет.

Я осталась стоять на носочках и прижалась лбом к его лбу. Пальцы играли с завитками волос на шее, и Рис начал дрожать под моими руками. Я опустилась на всю стопу и отступила в сторону, открывая ему проход.

Рис покачал головой.

— Вот так она представляет поцелуй на прощание, Дойл. — Он взглянул на черного стража, все так же стоящего на коленях в постели. — Развлекайтесь, детишки. — Но серьезное выражение лица не соответствовало шутливым словам.

Рис отдал мне щетку, и я позволила ему выйти. Я закрыла дверь за ним и внезапно осознала, что теперь я наедине с Дойлом. С Дойлом, которого я никогда не видела обнаженным. С Дойлом, который приводил меня в ужас, когда я была ребенком. С Дойлом, правой рукой королевы на протяжении тысячи лет. Он охранял меня, защищал мое тело и мою жизнь, но в чем-то не был моим по-настоящему. Он не мог быть моим до конца, пока я не коснусь этого темного тела, не увижу его нагим передо мной. Я не понимала, почему это имеет для меня такое значение, но так было. Отказываясь от меня, он как будто оставлял себе запасной выход. Как будто считал, что, если он будет со мной хоть однажды, он закроет себе дорогу к отступлению. Это было неправдой. С моим прежним женихом, Гриффином, я провела семь лет, и к концу он подыскал себе множество вариантов, и ни один из них не имел ко мне отношения. Секс со мной не стал для него поворотным моментом в жизни. С какой стати для Дойла должно быть по-другому?

— Мередит…

Он произнес лишь мое имя, но сейчас его голос не был безразличен. Это единственное слово содержало неуверенность, и вопрос, и надежду. Он повторил мое имя еще раз, и мне пришлось повернуться к постели и к тому, что ждало меня среди винного цвета простыней.