Возвращаться назад в Эль-Сегундо не слишком хотелось, мягко говоря, но когда утром Китто проснулся, глаза у него были обведены кругами, будто под ними синяки налились, а бледная кожа казалась бумажно-тонкой, словно его мучили всю ночь. Я не смогла бы спокойно смотреть, как он бродит по открытому пляжу, ничем не защищенный от давящего неба над головой. Как только я узнала, где произошло преступление, я дала Китто возможность решить самому, поедет ли он с нами, и он предпочел забраться в свою собачью конурку.
Я шла по лестнице от парковки посередине между Холодом, шедшим первым, и Рисом в арьергарде. Холод заговорил, как только мы обогнули небольшой бассейн.
— Если малышу не станет лучше, тебе придется отослать его обратно к Курагу.
— Знаю, — вздохнула я. Мы преодолели последний лестничный пролет и почти уперлись в дверь моей квартиры. — Вот только не знаю, кого Кураг пришлет вместо него. Он думал оскорбить меня, предложив Китто. Ему не понравилось, что я оказалась довольна его выбором.
— Гоблины считают Китто уродливым, — произнес Рис.
Я невольно оглянулась на него. Он все еще не обрел свою обычную жизнерадостную уверенность и выглядел откровенно мрачным. Я не стала спрашивать, откуда Рис, почти ничего не понимавший в культуре гоблинов, знал, что они считают красивым. Я была уверена, что, заполучив на вечер воина-сидхе, гоблины предоставили ему только тех, которых считали красивейшими… по их понятиям. Гоблины ценят дополнительные глаза и дополнительные конечности, так что Китто не проходил по параметрам.
— Да, а кроме того, он никак не связан с правящим домом. Кураг надеялся, что я его отвергну и он получит основание расторгнуть договор.
Мы стояли у порога. У двери цвела маленькая бледно-розовая герань в горшке. Гален взял на себя большую часть домашних дел: к примеру, поиски квартиры, в которой мы все могли бы поместиться, и покупку цветов, на которых могли бы отдохнуть странствующие фейри. Мы бы уже давно сменили квартиру, если бы не проблема с деньгами, но эта проблема существовала. Было очень сложно найти достаточно большое помещение за ту цену, которую мы могли предложить. В большинстве случаев владельцы ограничивали число проживающих, и шестеро взрослых — это было сверх нормы.
Я по-прежнему отказывалась от содержания, полагавшегося мне при дворе, потому что никто не дает денег, не ожидая чего-то взамен. Холод думал, что я просто упрямлюсь, но Дойл признавал, что любое одолжение имеет свою цену. Я почти не сомневалась, чего попросит Андаис взамен: не убивать ее сына, если я взойду на трон, а это была плата из тех, что мне не по карману. Я знала, что Кел никогда не признает меня королевой, до последнего своего вздоха. Андаис не понимала этого только из-за материнской слепоты. Кел был извращенным, испорченным созданием, но его мать любила его, и это было больше, чем я могла сказать о собственной матери.
Холод толкнул дверь и вошел первым; он проверил защитные заклинания — все оказалось нетронутым. Чистый сладкий аромат лаванды и шалфея из курильниц встретил нас на пороге. Главный алтарь стоял в дальнем углу щетиной так, чтобы всем было удобно им пользоваться. Вообще-то в алтаре нет необходимости. Можно встать посреди луга, или леса, или переполненной подземки, и ваш бог найдет вас — если вы того захотите и откроете ему свое сердце. Но алтарь служит напоминанием. Место, где хорошо начинать каждый день с небольшого приобщения к духовному.
Люди часто думают, что у сидхе нет религии — ведь они же сами когда-то были богами? Ну, вроде того. Их почитали как богов, но большинство сидхе признают существование сил более великих, чем они сами. Большинство преклоняют колени перед Богиней и Консортом или перед их вариантами. Богиня — та, что дает жизнь всему, а Консорт — воплощение всего мужского. Все, что порождено ими, создано по их образу и подобию. Она — в особенности Она — это величайшая сила на планете, Она больше всего, что имеет плоть, какой бы духовной природой эта плоть ни обладала сейчас или прежде.
Если не обратить внимания на тонкий аромат курений и появившуюся на алтаре небольшую резную деревянную чашу с водой, квартиру можно было бы счесть пустой. Впрочем, ощущения пустоты не возникало. На коже подрагивали мелкие мурашки от творимой поблизости магии — не сильной магии, а каждодневной, бытовой. Наверное, Дойл общался с кем-то по зеркалу. Он решил остаться сегодня дома и попытаться вытрясти побольше сведений о Безымянном из наших друзей при дворе. Магия Дойла была достаточно тонка, чтобы он мог пробраться к ним незамеченным. Я на такое не была способна.
Рис запер дверь и снял с нее стикер с запиской.
— Гален отправился искать квартиру. Он надеется, что цветок нам понравится. — Он отклеил вторую записку. — Никка рассчитывает сегодня освободиться от работы телохранителя.
— Той актрисе не угрожает опасность, — прокомментировал Холод, стягивая пиджак. — Я совершенно уверен, что это выдумка ее агента, чтобы привлечь к ней внимание и… как они это называют? — двинуть карьеру.
Я кивнула.
— Два ее последних фильма были довольно провальными, что в финансовом плане, что в художественном.
— Об этом я ничего не знаю. Но репортеры все время снимали больше нас, чем ее.
— Она таскала вас повсюду, где был шанс засветиться. — Я мечтала избавиться от высоких каблуков, но нам надо было тут же ехать на работу, так что я прошла к конурке Китто и встала на колени, машинально одернув сзади юбку, чтобы не порвать чулки пряжками на туфлях. В отверстии домика виднелась его спина — гоблин свернулся калачиком.
— Китто, ты не спишь?
Он не шевельнулся.
Я потрогала его спину — кожа была холодной.
— Помоги нам Мать! Холод, Рис, что-то случилось!
Холод мгновенно оказался рядом со мной; Рис следовал за ним по пятам. Холод притронулся к спине гоблина.
— Он будто лед.
Он потянулся нащупать пульс на шее гоблина и стал ждать, ждать слишком долго, но наконец сказал:
— Кровь течет в его жилах, но слишком медленно.
Он осторожно вынул Китто из домика. Гоблин повис на его руках мертвым грузом, конечности висели, будто у трупа.
— Китто! — Это был еще не вопль, но почти.
Его глаза остались закрытыми, но мне показалось, что я вижу сквозь сомкнутые веки сияющую синеву его зрачков, словно кожа была прозрачной. Глаза гоблина широко распахнулись, блеснув вспышкой синевы, и закатились под лоб. Он что-то бормотал, и я наклонилась ниже. Это было мое имя; он повторял снова и снова: "Мерри, Мерри…"
На нем были только шорты, и я видела сквозь кожу вены и мускулы. Темная тень двигалась на груди, и я поняла, что это сердце. Я видела, как оно бьется. Он как будто растворялся или…
Я взглянула на Холода.
— Он истаивает.
Тот кивнул.
Рис шагнул к двери спальни и позвал Дойла. Все собрались вокруг нас, и выражение лиц моих стражей было красноречивее слов.
— Нет, — сказала я. — Это не конец. Должно быть что-то, чем мы можем помочь.
Они все обменялись взглядами, быстрыми такими взглядами, как будто мысли так тяжелы, что почти невыносимы, и нужно передать их другому, и другому, и дальше…
Я схватила Дойла за руку.
— Должно быть что-то!
— Мы не знаем, что может удержать гоблина от истаивания.
— Он наполовину сидхе. Спасите его так, как спасали бы другого сидхе.
На лице Дойла появилось надменное выражение, как будто я их всех оскорбила.
— Не строй из себя "высокородного сидхе", Дойл. Не дай ему умереть потому, что у него кровь немножко более смешанная, чем у любого из нас.
Его лицо смягчилось.
— Мередит, сидхе истаивает, только если он этого хочет. И если процесс начался, его не остановить.
— Нет! Должно быть что-то, что мы можем сделать!
Он обвел нас всех хмурым взглядом.
— Держите его, а я попробую связаться с Курагом. Если мы не можем спасти его как сидхе, попытаемся спасти его как гоблина.
Китто неподвижно лежал в руках Холода.
— Пусть его держит Мерри, — бросил Дойл на пути в спальню.
Холод переложил Китто мне на руки. Я опустилась на пол, завела руку ему под ноги и усадила себе на колени. Он улегся удобно: мужчина, которого я могла держать на коленях. Я провела немалую часть жизни рядом с существами и поменьше Китто, но никто из них не был так похож на сидхе. Может, поэтому он временами так сильно напоминал мне куклу.
Я прислонилась щекой к его ледяному лбу.
— Китто, пожалуйста, пожалуйста, возвращайся, вернись оттуда, где ты сейчас. Пожалуйста, Китто, это Мерри!
Он перестал бормотать мое имя. Он вообще перестал издавать какие-либо звуки, и его тяжесть… то, как обмякло его тело в моих руках… Он казался мертвым. Не умирающим, а мертвым. Как бы ни был болен живой, таким тяжелым его тело никогда не будет. Если рассуждать логически, то вес живого и мертвого должен быть одинаков, но он никогда не ощущается одинаково.
Вернулся Дойл, бормоча на пределе слышимости:
— Кураг находится вдали от зеркала или любой отражающей поверхности. Я не могу дотянуться до него, Мерри. Мне жаль.
— Если бы Китто был сидхе, что бы ты сделал, чтобы спасти его?
— Сидхе не истаивают из-за отрыва от волшебной страны, — повторил Дойл. — Только если они пожелают уйти.
Я держала на руках холодное тело и чувствовала приближение слез. Но слезы не помогут ему, проклятие! Мне нужно было поговорить с Курагом, прямо сейчас. Что всегда носят на теле воины-гоблины?
— Дай мне свой нож, Холод.
— Что?
— Мой клинок зажат под телом Китто. Мне нужен нож, быстро.
— Делай, как она говорит, — приказал Дойл.
Холод не любил делать то, смысла чего не понимал, но он достал нож откуда-то из-за спины, нож длиной с мое предплечье, и подал мне его рукояткой вперед.
Я высвободила руку из-под ног Китто и сказала:
— Держи лезвие твердо.
Холод встал на колено, зажав нож обеими руками. Я сделала глубокий вдох, поместила палец над острием и скользнула им по клинку. Миг спустя полилась кровь.
— Мерри, не надо…
— Держи клинок, Холод. Это все, что от тебя требуется, так сделай это. Я не могу держать и Китто, и нож.
Он нахмурился, но остался стоять на коленях, держа клинок, пока я вела окровавленным пальцем по его сияющей глади. Кровь не покрыла его, только запятнала, собираясь в капельки на безупречной поверхности.
Я убрала щиты, которые предохраняли меня от видений и духов, а еще — мешали сбрасывать магию, как обрывки старой кожи. Магия вспыхнула на мгновение, радуясь свободе, а затем я направила ее на клинок. Я представляла себе Курага, его лицо, его голос, его грубые манеры.
— Я взываю к тебе, Кураг; Кураг-Разитель-Тысяч, я зову тебя; Кураг, царь гоблинов, я взываю к тебе. Трижды названный, трижды вызванный, приди ко мне, Кураг, приди на зов своего клинка.
Поверхность замерцала под кружевными разводами крови, но так и осталась металлом.
— Веками ни один сидхе не звал гоблина зовом клинка, — сказал Рис. — Он не ответит.
— Тройной зов — очень сильный зов, — возразил Дойл. — Может, Кураг сумеет ему воспротивиться, но вряд ли многие из его народа на это способны.
— Ну, у меня есть кое-что, к чему он не останется равнодушным. — Я наклонилась ближе к клинку и подула на него, пока он не затуманился от жара моего тела.
Лезвие заблистало сквозь туман, сквозь кровь. Туман разошелся, и кровь впиталась в поверхность, будто ее выпили. Я смотрела в мутно-серебристую гладь. Клинок, даже высшего качества — это не зеркало, что бы там ни показывали в кино. Клинок дает нечеткое изображение, туманное, так что хочется нажать какую-нибудь кнопку, чтобы его отрегулировать, только кнопки нет. Видны лишь смутные очертания небольшой части лица: обычно яснее всего видны глаза.
Пятно желтой бугристой кожи и два оранжевых глаза показались в нижней части лезвия. Верхняя часть была не такой ясной, но там виднелся третий глаз Курага: так солнце в пасмурный день проглядывает сквозь тучи.
Его голос прозвучал так четко, словно он стоял в комнате. Он раздался неожиданным громом, заставив меня вздрогнуть.
— Мередит, принцесса сидхе, это твое сладкое дыхание пронеслось по моей шкуре?
— Приветствую тебя, о Кураг, царь гоблинов. И тебя, Близнец Курага, плоть царя гоблинов, приветствую тоже.
У Курага был близнец-паразит, имевший один фиолетовый глаз, рот, две тонкие ручки, две тонкие ножки и маленькие, но полностью функционирующие гениталии. Рот мог дышать, но не говорить, и насколько я знала, только я одна на всем белом свете признавала за ним существование, отдельное от царя. Я все еще помню тот ужас, который я испытала, осознав, что в вечной ловушке у Курага на боку живет самостоятельная личность.
— Давно уже ни один сидхе не вызывал гоблина кровью и клинком. Большинство воинов, дравшихся бок о бок с нами после великого договора, позабыли этот старый фокус.
— Мой отец научил меня разным фокусам, — сказала я.
И Кураг, и я знали, что мой отец часто связывался с ним посредством клинка и крови. Мой отец был неофициальным послом Андаис у гоблинов, потому что никто больше не соглашался на эту работу. Он часто привозил меня в холмы гоблинов, когда я была ребенком.
Смех Курага не столько донесся из клинка, сколько раскатился по комнате.
— Что нужно тебе от меня, Мерри, дочь Эссуса?
Он предлагал помощь — как раз это мне и было нужно. Я описала состояние, в котором мы нашли Китто.
— Он истаивает.
Кураг ругнулся на высоком гоблинском наречии. Я понимала разве что через слово. Что-то насчет черных сисек.
— Отметина вас связывает, тебя и Китто. Твоя сила должна удержать его. — Ладонь скользнула по его лицу внутри клинка желтой призрачной тенью. — Этого не должно было произойти.
Мне пришла в голову мысль.
— А если отметина заживет?
— Шрам-то останется, — сказал он.
— Она зажила, не оставив шрама, Кураг.
Его оранжевые глаза распахнулись и придвинулись очень близко к клинку.
— Этого не могло случиться.
— Я не знала, что возникнут проблемы, если она заживет. Китто ничего не сказал.
— Любовные укусы всегда оставляют шрамы, Мерри. Всегда. По крайней мере среди нас. — Я не могла различить выражение его лица в узком кусочке металла, но он вдруг громко фыркнул и спросил: — Ему позволили отметить эту белую плоть лишь однажды?
— Да, — признала я.
— А секс? — Теперь в голосе звучало подозрение.
— Договор требовал только разделить плоть. Гоблины ценят это выше, чем секс.
— Да чтоб меня гончие Гавриила взяли! Да, мы ценим плоть, но что значит укус без маленького перепихона? Воткнуть в тело и зубы, и конец, девочка моя Мерри, вот в чем штука!
— Китто делит со мной постель, Кураг, и проводит со мной почти все время, прикасаясь ко мне. Похоже, у него такая потребность.
— Если ему доставалось только прикосновение твоей кожи… — Он снова перешел на высокий гоблинский, что редко случается с гоблинами: считается невежливым использовать язык, незнакомый присутствующим. Отец немножко учил меня гоблинскому, но это было давно, а Кураг говорил слишком быстро для моих заржавевших навыков.
В достаточной степени отведя душу, он сделал паузу набрать дыхание и заговорил на языке, который был понятен почти всем из нас.
— Высокие и могущественные сидхе, гоблины достаточно хороши, чтобы драться в ваших войнах, чтобы подыхать за вас, но недостаточно хороши, чтобы с ними трахаться. Порой я вас всех ненавижу. Даже тебя, Мерри, хоть ты еще из лучших.
— Я тебя тоже люблю, Кураг.
— Не подлизывайся ко мне, Мерри. Если бы ты трахалась с Китто, причем регулярно, шрам не зарос бы. Китто нужна постоянная подпитка плотью, чтобы поддерживать его жизнь в Западных землях. Плоть или секс — не важно, но его связь с тобой без них слишком слаба, и потому он умирает.
Я взглянула на неподвижное, холодное тело в моих руках и тут поняла, что оно не такое уж холодное. Нет, холодное, очень холодное, но уже не ледяное.
— Он стал теплее. — Я проговорила это тихо, потому что не совсем этому поверила.
Дойл коснулся лица гоблина.
— Он теплее.
— Это ты, Мрак? — спросил Кураг.
— Я, царь гоблинов.
— Он действительно истаивает? Не думаю, чтобы Мерри хоть раз видела, как это бывает.
— Он истаивает, — подтвердил Дойл.
— Тогда почему он потеплел? Он должен становиться все холоднее и холоднее.
— Мерри уже какое-то время держит его на руках. Полагаю, это его и согрело.
— Тогда, может, для него не все кончено. Ему хватит сил на трах?
— Он едва дышит, — сказал Дойл.
Кураг буркнул словечко, которое, как я знала, означало то, чего ни один гоблин никогда не пожелает другому: импотенцию. Это было страшнейшим оскорблением среди гоблинов.
— А зубы в ее мясо он может запустить?
Мы все уставились на неподвижную фигуру. Он стал теплее, но двигаться он не мог вовсе.
— Вряд ли, — ответила я.
— Тогда кровь. Может он глотать кровь? — спросил Кура.
— Может быть, — сказала я неуверенно.
— Если мы выжмем ее прямо на губы, может, что-то попадет внутрь, — сказал Дойл. — Если он не задохнется при этом.
— Он гоблин, Мрак. Кровью он поперхнуться не может.
— Нужна обязательно кровь Мерри?
Это спросил Рис.
— Я помню тебя по старым временам… Рис. — Пауза содержала имя, которое больше никто не употреблял. — Тебе стоит посетить нас еще разок, сидхе. Наши женщины все еще тебя вспоминают. Это высокая оценка со стороны гоблинских женщин.
Рис побледнел — сильно побледнел — и затих. Ничего не ответил.
Кураг мерзко хихикнул.
— Да, это должна быть кровь Мерри. Потом, если кто-то еще из вас пожелает поделиться с ним кровью и плотью, — вперед! Сидхе — еда хорошая. — Он взглянул на меня своими оранжевыми глазами. — Если кровь оживит его, так дай ему плоть, Мерри, и по-настоящему на этот раз!
Вдруг глаза у него стали огромными. Наверное, он почти прижался носом к клинку.
— Ты хотела заполучить гоблинов в союзники на полгода и при этом не взять в свою постель ни одного из нас. Ты поделилась с ним плотью, и я не могу назвать твои обещания лживыми. Но на дух договора ты наплевала. Ты это знаешь, и я знаю.
Продолжая говорить с Курагом, я положила все еще кровоточащий палец на губы Китто, и они окрасились алым.
— Если я возьму его в постель, он получит шанс стать королем, королем всех неблагих. Это стоит побольше союза на полгода.
Глаза Китто блеснули, рот чуть дернулся. Я всунула палец между его зубов, и его тело содрогнулось — только один раз.
— Ну нет, деточка Мерри, на такой мякине ты меня не проведешь. Ты дашь ему плоть, как должна была сделать с самого начала, и получишь только три месяца союза. После дерись со своими врагами сама.
Китто начал посасывать мой палец, как ребенок — поначалу слабо, потом все сильнее и сильнее, зубы стали грызть мне кожу.
— Он сосет мой палец, Кураг.
— Ты бы лучше отняла палец, пока он его не откусил. Он еще слабо соображает, а гоблины могут прокусить кочергу.
Китто противился мне, его рот пытался удержать мой палец. Ко времени, когда я его высвободила, Китто пытался открыть глаза.
— Китто, — позвала я.
Он не реагировал ни на имя, ни на что бы то ни было, но он стал теплее и двигался.
— Он может двигаться, и он потеплел, — сообщила я.
— Хорошо, очень хорошо. Я свое доброе дело сделал, Мерри. Дальше сама.
Я снова взглянула прямо в клинок, отведя взгляд от Китто.
— Ты намерен просто сидеть и ждать, чей будет верх?
— Что нам за дело, кто сядет на трон неблагих? Нам важно только, кто сидит на троне гоблинов.
В беседу ворвался глубокий голос Дойла:
— А что, если приверженцы Кела задумывают войну с благими?
Дойл опустился на колени, одна рука нежно, но твердо легла на мое плечо. Наверное, он хотел предупредить меня, чтобы не перебивала.
— О чем ты бормочешь, Мрак?
— Мне известно многое о сидхе, чего не знают гоблины.
— Ты сейчас не при дворе.
— Уши у меня остались.
— Шпионы, ты хочешь сказать.
— Я не использую подобных слов.
— Ладно, ладно, играй словами сколько угодно, как вы все это обожаете, только со мной говори прямо.
— При Неблагом Дворе есть такие, кто считает, будто Андаис в отчаянном положении, раз она назвала Мерри своей наследницей. Они думают, что смертная на троне — это конец нам всем. Они говорят о начале войны с благими до того, как мы все станем бессильными смертными. Наша сила происходит от наших королей и королев, это тебе известно.
— Того, что ты рассказываешь, мне достаточно, чтобы связать свой жребий с Келом.
— Если бы гоблины были союзниками Мерри, никто из неблагих не рискнул бы сражаться против нее. Они осмеливаются бросать вызов благим лишь потому, что уверены в поддержке гоблинов.
— Что нам за забота, если сидхе поубивают друг друга?
— Вы связаны словом, кровью, землей, огнем, водой и воздухом. Вы должны поддерживать законного наследника трона неблагих во всех бедах и напастях. Если Мерри сядет на трон и мятежники из неблагих станут сражаться против нее, а вы — бездействовать и отсиживаться, то ваши клятвы обратятся против вас.
— Ты меня не запугаешь, сидхе.
— Безымянное снова идет по земле, а ты думаешь, что тебе меня нужно бояться? Есть многое, что ужасней меня, и оно поднимется из глубин, сойдет с небес — и возьмет справедливую плату с тех, кто презрит клятвы, подобные вашим.
По смутному изображению трудно было судить, но, кажется, Кураг встревожился.
— Я слышу твои слова, Мрак, но Мерри хранит молчание. Ты — ее новый кукловод?
— Я привожу в порядок твоего гоблина, Кураг, и я могу найти лучшее применение словам, чем повторять то, что ты и так знаешь.
— Я помню свои обеты, девочка.
— Нет, Кураг, я не это имела в виду. Пусть сидхе и не приносят слухи в холмы гоблинов, но мы с тобой знаем, что у тебя найдутся другие средства.
Я не сказала вслух, что малые фейри при дворе, из слуг и не только из них, поставляли сведения гоблинам, иногда за награду, иногда — ради ощущения собственной власти. Мой отец дал слово никогда не выдавать систему шпионажа Курага. Я таким обетом не была связана. Я могла бы выдать тайны гоблинов, но не делала этого.
— Говори все, принцесса, не играй со старым гоблином.
— Я сказала столько, сколько хотела сказать, Кураг, царь гоблинов.
Он громко выдохнул.
— Мерри, девочка моя, ты такая папина дочка! Я любил Эссуса больше всех прочих сидхе. Его смерть была огромной потерей для всего Неблагого Двора, ибо он был истинным другом для многих.
— Эта похвала много значит в твоих устах, Кураг. — Я не поблагодарила его, потому что нельзя благодарить старых фейри. Кое-кто из молодых сейчас не обращает на это внимания, но запрет на слова благодарности — один из самых старых наших запретов, почти табу.
— Ты чтишь все клятвы, данные твоим отцом?
— Нет, с некоторыми я не согласна, а о некоторых не знаю.
— Я думал, он сказал тебе все, — заметил Кураг.
— Я уже не ребенок, Кураг. Я знаю, что у отца были свои секреты. Я была юна, когда он умер. Некоторые вещи я не была готова узнать.
— Ты так же мудра, как и соблазнительна, — до чего печально. Порой я думаю, что лучше бы ты была чуточку поглупее. Я люблю, чтобы женщина была чуть меня поглупее.
— Кураг, ты по-прежнему неотразим.
Тут он засмеялся настоящим смехом, и это оказалось заразным. Я засмеялась вместе с ним, и когда его глаза уже исчезали с клинка, он произнес:
— Я подумаю о словах Мрака, и о твоих словах, и даже о словах твоего отца. Но ты должна по-настоящему напитать моего гоблина, или через три месяца я ничем не буду связан с тобой.
— Ты никогда не освободишься от меня, Кураг, до тех пор, пока меня не трахнешь. По крайней мере так ты мне сказал, когда мне было шестнадцать.
Он снова засмеялся, но под конец сказал:
— Думал я раньше, что меньше будет риска, если ты согласишься стать моей царицей. А теперь я начинаю думать, что тебя лучше вообще ни к какому трону не подпускать — слишком ты опасна.