На пурпурных простынях Китто казался привидением. Лицо его было еще бледнее от черных кудрей. Веки то и дело приподымались, обнажая синеву глаз, затем смыкались снова, и глаза светились синяками из-под прозрачной кожи.
Я коснулась его голого плеча.
— Он все еще… почти прозрачен.
— Малые фейри истаивают истинно, — заметил Дойл. Он стоял рядом со мной у зеркального комода. Рис стоял у изножья кровати и тоже смотрел на гоблина.
— Он не способен на секс, что ни придумывай.
Я взглянула на стража. Он казался невеселым, может, даже встревоженным, но и только.
— Ты не станешь возмущаться, если я разделю постель с гоблином?
— А это поможет? — спросил он.
— Нет, — ответила я.
Он выдал слабую версию своей обычной усмешки.
— Ну так мне стоит начинать искать положительные стороны. К тому же не думаю, что нужно волноваться насчет твоих скачек с ним этой ночью. Того, что от него осталось, на это не хватит.
— Мерри должна разделить плоть с Китто, чтобы он пришел в себя, — сказал Дойл.
Я села на край постели, и Китто потянулся ко мне, как море притягивается луной, и прильнул ко мне со вздохом, очень похожим на стон.
— Он не сможет меня укусить, пока он не в сознании.
— Направь на него силу, как ты сделала это с клинком, — посоветовал Дойл. — Дай ему почувствовать тебя, как недавно Курагу.
Я взглянула на маленького гоблина. Он как будто просто спал, но кожа у него все еще казалась странно тонкой, словно изношенной. Я погладила его по плечу. Он изогнулся, придвинувшись ближе, но не очнулся.
Я наклонилась к нему, почти коснувшись губами плеча. Щиты я подняла машинально, как только прекратила разговор с Курагом. Защищаться было для меня так же естественно, как дышать. Вот чтобы опустить щиты — требовалась концентрация. Я научилась пользоваться щитами примерно в то же время, что и читать. Но это были не чары, это было и меньше, и больше. Ведьмы-люди называют это "природной" или "естественной" магией: это такая природная способность, которой можно пользоваться без особой тренировки или усилий.
Я вложила магию, вложила энергию в свое дыхание и дунула на кожу Китто. При этом я пожелала, чтобы он очнулся, чтобы увидел меня.
Веки Китто затрепетали и распахнулись, и на этот раз он меня действительно увидел. Он прохрипел:
— Мерри.
Я улыбнулась ему, гладя завитушки волос у бледного лица.
— Да, Китто, это я.
Он нахмурился и поморщился, как от боли.
— Что со мной такое?
— Тебе нужно взять у меня плоти.
Он хмурился по-прежнему, будто не понимая.
Я сняла жакет и начала расстегивать блузку. Может, мне удалось бы закатать рукав до плеча, но я не хотела запятнать кровью белую ткань. Бюстгальтер под блузкой тоже был белым, но я надеялась, что он уцелеет, если я поостерегусь.
Глаза Китто удивленно распахнулись.
— Плоти? — переспросил он.
— Оставь свою метку на моем теле, Китто.
— Мы говорили с Курагом, — пояснил Дойл. — Он сказал, что причина твоего недомогания — в том, что твоя отметина на Мерри зажила. Ее энергия должна поддерживать тебя вдали от страны фейри, и потому тебе нужно снова разделить ее плоть.
Китто уставился на высокого темнокожего стража:
— Я не понимаю.
Я дотронулась до его лица, снова повернула его к себе:
— Разве это имеет значение? Разве что-нибудь имеет значение, кроме аромата моей кожи?
Я поднесла запястье к его лицу и медленно повела рукой над губами, то и дело к ним прикасаясь. Наконец я встала на колени у кровати, одной рукой придерживая голову Китто за затылок, так что его лицо было прямо над моей другой рукой, чуть пониже плеча. Укус во время секса — это здорово, даже если до крови, но сейчас все было "насухую", и я не была к этому готова. Я ожидала боли и потому предпочитала, чтобы укус пришелся куда-то в мягкие, "мясные" части.
Зрачки у гоблина превратились в узкие щелки. Он был неподвижным, но не застывшим. Это была неподвижность, заполненная до краев: нетерпением, нуждой и голодом, слепым жутким голодом. Что-то в эту минуту, когда он смотрел на белую плоть моей руки, напомнило мне, что его отец был не просто гоблин, но змеегоблин. Китто был теплокровным и на вид вполне млекопитающим, и все же в нем сохранялась эта рептильная неподвижность. Он по-прежнему оставался уменьшенной версией воина-сидхе, но напряжение его тела здорово напоминало змею перед ударом. Я даже испугалась на миг, а затем он метнулся смазанным от скорости пятном, и мне пришлось бороться с собой, чтобы не отпрыгнуть.
Это было похоже на то, как по руке ударили бы бейсбольной битой, как если бы укусила большая собака. Рана, которая оглушает, но поначалу не болит. Кровь полилась от его губ по моей руке. Он вгрызся в руку, словно пес, пытающийся свернуть голову крысе, и я вскрикнула.
Я скатилась с кровати — прочь от него, но он так и повис на моем плече, вонзившись в мякоть зубами. Кровь закапала мне грудь и белый лифчик.
Я набрала воздуху до самого нутра, но не завопила. Он был гоблин, крики и сопротивление только возбудили бы в нем жажду крови. Я только слегка подула ему в лицо, но он продолжал сжимать зубами мое плечо, жмурясь от наслаждения. Тогда я дунула резко и коротко, как это делают с маленькими зверьками, когда они кусаются. Звери обычно не любят, когда им дуют в морду, особенно в глаза.
Это заставило его открыть глаза. Я видела, как Китто возвращается в эти глаза обратно, как он заполняет их, а животное — уходит. Он выпустил мою руку.
Я прислонилась к шкафу, и тут пришла боль, мгновенная и острая. Мне хотелось наорать на него во всю глотку, но я смотрела ему в лицо — и не могла это сделать.
Кровь покрывала его рот, как размазавшаяся помада. Стекала по подбородку, пятнала шею. Сознание вернулось к нему, он снова стал самим собой, и только тонкий раздвоенный язычок еще бегал по мелким перемазанным кровью зубам. Китто свалился на кровать и принялся перекатываться по ней в упоении.
А я сидела на полу, и у меня из плеча лилась кровь.
Дойл опустился на пол рядом со мной, держа в руках полотенце. Он поднял мне руку и обернул ее полотенцем, не столько чтобы остановить кровь, сколько чтобы не заляпать ею все вокруг.
Воздух вдруг наполнился ароматом цветов, приятным, но слишком сильным. Дойл поднял глаза к зеркалу.
— Кто-то просит позволения на разговор через зеркало.
— Кто?
— Не знаю. Нисевин, возможно.
Я посмотрела на свою окровавленную руку.
— Это зрелище подойдет для ее глаз?
— Если ты не выкажешь боли, пока мы будем обрабатывать рану, — да.
Я вздохнула.
— Великолепно. Помоги мне сесть на кровать.
Он поднял меня на руки и усадил на кровать.
— Так много помощи не требовалось.
— Прошу прощения. Я не знаю, насколько сильно ты ранена.
— Выживу. — Я перехватила полотенце и прижала его к ране. Китто свернулся вокруг меня, пятна крови так и остались на его лице. Он скомкал все простыни, и сейчас, когда его тело прижималось к моему, из зеркала не были видны его коротенькие шортики, и он казался голым. Китто дернулся, раздвоенный язык слизнул кровь с губ и вокруг них. Руки шарили по моей талии и бедрам.
Что бы там Кураг ни говорил, но брать плоть таким способом для гоблинов было сексом.
— Ответь им, Дойл, и дай мне что-нибудь, чтобы унять кровь.
Он улыбнулся и слегка поклонился. Короткий жест — и зеркало ожило, явив крючконосого мужчину с кожей голубой, как колокольчики.
Это был Хедвик, секретарь короля Тараниса по связям с общественностью. Да, это была не Нисевин. Хедвик был совсем не из тех, кто мог бы оценить наше шоу.