Я сгребла подушки за спину, устроившись полусидя. Для этого мне пришлось отодвинуть Китто. Он цеплялся за меня всеми конечностями, но глаза его были прикованы к Шалфею. Он следил за маленьким эльфом, словно не доверял ему или ждал от него какой-то опасности… а может, просто думал, каков Шалфей на вкус. Но что бы он ни думал, мысли его не были дружелюбными.
Шалфей, казалось, не замечал малоприятного взгляда гоблина. Он просто порхал по комнате, пока я устраивалась поудобнее.
Я расправила простыню на груди и протянула ему руку — ладонью кверху, чтобы Шалфей мог добраться до моих пальцев, потому что именно из пальцев он и будет пить. Нисевин как раз таким способом брала мою кровь, и если это устроило королеву, то и для Шалфея сойдет. Кроме того, что-то в нем меня нервировало. Смешно нервничать из-за кого-то, кого я могу одной рукой пришлепнуть к стене, но глупо это или нет, отрицать свои чувства я не могла. И разубеждать себя я не стала, просто прикрыла свои самые уязвимые места и дала ему только руку.
Шалфей приземлился на моем запястье, встал на колени на ладошке и обхватил крохотными ручками средний палец. Он погладил палец, и ощущение оказалось для меня одновременно приятным и беспокоящим.
Наверное, я напряглась, потому что он сказал:
— Ты ведь позволила использовать гламор?
Я кивнула, не вполне доверяя собственному голосу.
Он улыбнулся, и рот его был словно маленький красный лепесток, глаза — искренние и теплые. Я почувствовала, как расслабилась, всю нервозность словно рукой смахнуло. Я не боролась с этим ощущением, потому что уже дала согласие. И боль в плече ушла. Ничего не болело.
Китто свернулся у моего живота, скользнув ногой мне по коленкам. Я отпустила простыню и взъерошила его кудри. Волосы были невероятно мягкими. Он зарылся лицом мне в живот, и я вздрогнула от прикосновения его лица к коже. Наверное, я сейчас среагировала бы на любого.
Я посмотрела на Шалфея.
— Ты великолепно владеешь гламором. — Мой голос чуть дрожал.
— Нам без этого нельзя, — сказал он, водя вверх-вниз ладошками по моему пальцу. Ощущение уже не было просто приятным, оно было эротическим, как будто в пальце появились новые нервы. Я знала, что это действие гламора, естественной магии фейри, но это все же было так хорошо, так невероятно хорошо…
Поддаваться гламору, если гламор вот такой чувственный, — это удивительное ощущение. Сидхе не проделывают такое друг с другом, потому что использовать гламор в интимных ситуациях считается смертельным оскорблением. Но малые фейри между собой используют его довольно часто, а с сидхе — почти всегда. Может, это из-за неуверенности. Может, просто способ показать, на что они способны.
Шалфей был способен на многое.
Он обвил мой палец руками, и было это так, словно он касался чего-то более… гораздо более интимного. Он поцеловал кончик пальца — словно касание нежнейшего шелка. Я чувствовала, как раскрылись его губы, и они показались много больше, чем были на самом деле. Мне пришлось приоткрыть глаз и взглянуть на него, чтобы убедиться, что он все такой же маленький и по-прежнему находится у меня на руке. Как оказалось, я почти утонула в подушках, а рука моя покоилась на бедре, но Шалфей все так же стоял на коленях на моей ладони.
Китто сплелся со мной ногами, и я почувствовала, как он твердеет. На миг я задумалась о том, что же такое гламор делает с гоблином, но тут Шалфей вонзил в меня зубы. Он укусил меня резко и сильно, как откусывают от яблока, — но боль тут же уплыла, и когда он начал пить кровь из раны, мне померещилось, будто тонкая красная нить протянулась от кончика пальца прямо к моему паху. Каждое движение его губ отзывалось у меня внизу живота.
Он пил, питался, все быстрее и сильнее, и было это словно он трогал меня внизу — все быстрее и сильнее. Я чувствовала растущую теплую тяжесть в собственном теле, которая означала, что я была на грани, на грани наслаждения. Словно Шалфей заманил меня к обрыву, которого я не разглядела вовремя и теперь мне решать, падать ли в открывшиеся объятия.
Я была не в состоянии думать. Я ничего не могла решить. Я вся превратилась в чувство, в растущее наслаждение, в ощущение теплой тяжести, подступающей, заливающей мое тело. И вдруг это тепло полилось из меня, через меня, поверх меня. Я вскрикнула, но не боль рвалась из моих губ. Я кричала от наслаждения и извивалась на простынях, в ловушке между губами Шалфея, все еще сомкнутыми на моей плоти, и твердостью тела Китто, прижавшегося к моей ноге. Китто оказался на мне сверху, когда я извернулась на кровати; его руки обхватили мою талию, заскользили к кончикам грудей. Прикосновение было очень неуверенным, но в моем напряженном состоянии оно ощущалось как нечто гораздо большее, о, настолько большее!
Я снова вскрикнула, и когда Китто скользнул через мое бедро, прижался ко мне, не входя еще, но лежа на мне, и оба мы были наги, оба — в нетерпении, — я не возражала.
Кураг сказал, что я должна дать Китто настоящий секс, а для гоблина это значит только одно — соитие. Я знала еще, что гоблины не занимаются сексом без крови. Но сейчас — больно не будет. Никакой боли.
Я подняла глаза на Шалфея, парящего над нами. Он светился мягким медовым светом, словно внутри него зажглась свеча. Глаза горели черными алмазами, жилки на крыльях блистали черным огнем; желтый, синий и оранжево-красный цвета сияли, будто витражное стекло в потоке ярчайшего света.
У меня еще хватило рассудка сгрести волосы Китто и отдернуть его голову кверху:
— Только кровь, Китто. Чтобы все мясо осталось на месте.
— Да, госпожа, — прошептал он.
Я резко разжала ладонь, и он взглянул на меня темно-синими глубокими глазами со зрачками, превратившимися в тонкие черные штрихи. Я будто упала в синеву его глаз и знала, что это все еще действие гламора Шалфея, и мне плевать было на это. Я сама отдалась гламору, я позволила иллюзии завладеть мной.
Китто скользнул внутрь меня, приподнялся на локтях, замер на миг — и мы слились воедино. Он смотрел на меня, распростертую под ним, и одинокая слезинка скатывалась из синего глаза.
Я знала, как гоблины относятся к сексу: они не плачут при первом слиянии. Сквозь туман гламора я видела Китто — сквозь все чары, я видела его — и я подняла вверх руку, руку, которая уже стала белой и сияющей. Я коснулась хрустальной слезинки и сделала то, что всегда делают гоблины с драгоценными телесными жидкостями: я поднесла ее к губам. Я выпила соль его слез, и он зарычал где-то в глубине горла и начал вдвигаться в меня.
Я смотрела, как он вонзается в мое тело — и как начала светиться его кожа, белым и перламутром. Он вонзался в меня, сияющий обелиск, будто сотканный из света, — и это не было гламором. Я лежала под ним, и моя кожа блистала лунным светом. Только для другого сидхе могло мое тело вот так сиять. Краски начали танец под его кожей, будто внутри него заплясали радуги, пробиваясь к поверхности вспышками фейерверка сквозь хрустально-прозрачную воду.
В его глазах было лишь синее пламя за прозрачным стеклом. Короткие темные кудри развевались, словно ими играл невидимый ветер, и этим ветром был Китто. Он был сидхе. Помоги нам Богиня, он был сидхе!
Оргазм ослепил меня потоком света и магии. Все, что я видела в этот момент, — белый свет и вспышки радуг вокруг. Все, что я чувствовала, — это свое тело, объемлющее его; словно место, где мы соединялись, было единственной принадлежавшей реальности частью наших тел. Словно мы превратились в свет, воздух и волшебство, и лишь один якорь — точка соединения наших тел — удерживал нас, связывал нас, ограничивал нас. А потом и эта опора пала, когда он проник в меня, и мы стали лишь светом, и цветом, и волшебством, и накатывающими одна за другой волнами наслаждения. Так, словно можно стать лишь смехом, лишь радостью, стать самым лучшим, что только знаешь.
Я пришла в себя не сразу. Китто лежал на мне, недвижимый. Мы все еще были соединены, наши тела еще светились мягко, как два костра, которые сгребли воедино перед долгой зимней ночью. Тепло, которое согреет ночлег, сбережет семью, охранит всех, когда придет холодная ночь.
Цветные вспышки еще метались по комнате, словно солнечные радуги, отражающиеся от граней кристалла. Но здесь не было солнца, не было кристалла — только мы.
Ну, не только мы. Вокруг постели стояли стражи, вытянув к нам руки с открытыми ладонями. Я сосредоточилась и различила почти невидимый барьер, возведенный ими вокруг нас. Им пришлось составить священный круг, круг силы.
Зазвучал глубокий голос Дойла:
— В следующий раз, Мередит, когда ты решишь собрать энергию, способную поднять остров со дна моря, неплохо бы нам намекнуть.
Я моргнула и обратилась к нему, потому что он стоял ближе всех:
— Мы что-нибудь натворили?
— Похоже, мы успели вовремя, но новости, наверное, будут пестреть сообщениями о необычно высоких приливах. Нам нужно будет проверить, выдержала ли сама земля такой выброс энергии.
Китто спрятал лицо у меня на груди и прошептал:
— Простите…
— Не проси прощения, Китто. Это нам нужно извиниться. Мы считали тебя гоблином из-за того, что ты наполовину их крови. Мы никогда не задумывались о значении того, что ты — наполовину наш.
Китто чуть повернул голову, взглянув на Дойла, и снова спрятал лицо.
— Я не понимаю.
Его губы были почти у самой моей кожи, и даже когда все кончилось, ощущение его дыхания у груди бросило меня в дрожь.
Голос у меня был несколько сдавленным, но я все же сказала:
— Ты сидхе, Китто. Настоящий сидхе. Ты вошел в силу.
Он покачал головой, по-прежнему пряча лицо.
— У меня нет силы.
Я взялась за его щеки обеими руками и нежно подняла его голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Ты — сидхе, один из сияющих. Теперь сила придет.
Его глаза испуганно расширились.
— Мы тебе поможем, — сказал Гален от дальней стороны кровати. — Мы поможем тебе научиться владеть твоим волшебством. Это не так уж сложно — если уж я это смог, то любой сможет. — Он шутливо улыбнулся.
Китто не казался убежденным.
Движение где-то на краю поля зрения привлекло мое внимание, и я повернула голову и увидела Шалфея, опускающегося на раскиданную гору подушек. Он все еще мягко светился, будто драгоценная, золотая кукла. Лицо у него было заплаканным, следы слез блестели серебром на маленьких щеках. Черты застыли в восторженной гримасе.
— Будь ты проклята, принцесса, и будь проклят этот свежеиспеченный принц. Я заглянул на небеса и увидел их свет, а ныне я стою на земном берегу, потерянный. До самой этой минуты я не понимал, что это значит, что вы — сидхе, а я — нет. — Он закрыл лицо руками и разрыдался, свернувшись в калачик на атласной подушке. Крылья неподвижно замерли над его спиной, почти позабытые.
Китто коснулся моей груди, и прикосновение отдалось легкой болью. Я увидела, что он укусил меня между грудей, немного не точно по центру, так что отметина частью приходилась на основание левой груди. Укус не болел, пока его не трогали. Он не был таким глубоким, как отметина у меня на плече, потому что ему и не нужно было быть глубоким. Секс восполнял недостаток насилия. Рана должна была зажить быстро и полностью, но я почему-то знала, что этого не произойдет. Я знала, что стану носить эту метку над сердцем всю жизнь.
— Прости, — прошептал он, словно прочел мои мысли. Я качнула головой, коснувшись его шелковой щеки.
— Я буду носить твою метку с гордостью, Китто. Не сомневайся.
Он робко улыбнулся, а потом поднял руки, примерно тем же жестом, как в начале нашего секса. Я сперва заметила пятна крови на собственной белой коже. Он поранил меня больше, чем я думала. Потом я посмотрела на Китто и увидела отметины от моих ногтей от ключиц до талии. Кровавые ссадины по всей его прекрасной коже, на маленьких холмиках сосков. Один из сосков я прорезала до мяса, и он кровоточил сильнее всего.
Была моя очередь сказать:
— Прошу прощения.
Он покачал головой, и теперь улыбка не была робкой.
— Ты меня отметила, а у нас это считается знаком наивысшего признания. Да не сотрется эта метка.
Я обвела пальцем одну из отметин от ногтей, и он вздрогнул.
— Ты теперь — один из нас, Китто.
Дойл, словно угадав мое желание, приподнял футболку и показал Китто следы ногтей на своей черной коже.
— Ты — неблагой сидхе, — повторила я.
Китто отодвинулся от меня, за время беседы его тело расслабилось. Он лег рядом со мной, положив руку мне на талию, и во все глаза смотрел на мужчин у кровати.
— Моя мать была благой. Они бросили меня возле холмов гоблинов, оставили умирать. — Его голос был совершенно спокойным, как будто он просто сообщал факт, что-то давно известное.
Дойл отпустил футболку и повернулся лицом к кровати:
— Мы — не благие.
Он не снял круг, установленный у кровати, а просто шагнул в него. Он поднял Китто за плечи. Китто казался испуганным, но не сопротивлялся.
Дойл запечатлел целомудренный поцелуй на лбу маленького мужчины.
— Ты отведал крови нашего двора и был изведан в ответ. Теперь прими наш поцелуй и будь нам желанным собратом.
Один за другим стражи наклонялись и касались губами лба Китто. К концу церемонии он дрожал и плакал. А когда последний из моих рыцарей поцеловал лоб Китто, Шалфей шумно взлетел в воздух размытым от скорости ярким пятном.
— Я вас всех ненавижу. — Ядом, растворенным в этом голосе, можно было захлебнуться. — И выпустите меня из вашего проклятого круга!
Дойл проделал в защите отверстие, достаточное для эльфа-крошки. Маленькая фигурка вылетела сквозь него, и Дойл вновь замкнул круг.
Шалфей повис в воздухе перед закрытой дверью спальни. Я думала, что кому-то из нас придется открыть ему дверь, но та открылась сама собой, и Шалфей скользнул в проем.
Он обернулся к нам из темноты гостиной, еще слегка светясь недавним волшебством.
— Королева получила свою плату, но вы свое лекарство не получили. Лекарство лежит в моем теле, куда его поместила королева. Я хотел разделить тебя с гоблином, чтобы обеспечить его молчание, а не для того, чтоб он меня заменил. — Он шипел, как разъяренный кот. — Кто знал, что гоблин окажется сидхе? Это я должен был лежать в твоих руках, не он! То, что могло свершиться в приятном очаровании, не будет дано в мерзкой торговле!
Он снова зашипел и исчез во мраке. Дверь захлопнулась за его спиной.
Мы все воззрились на дверь.
— Он что, и правда имел в виду то, что мне показалось? — спросил Гален.
— Нисевин могла счесть забавным заставить принцессу ублажать одного из ее человечков, — произнес Дойл.
Я подняла бровь:
— Как?
— Лучше не уточнять, — ответил он и поглядел на Китто. — Не будем обременять себя заботами нынче вечером. Мы обрели новую кровь от нашей крови, плоть от нашей плоти. Мы не станем нынче грустить ни о чем.
Наше празднество вышло скромным для фейри. Мы заказали, по выбору Китто, очень хорошего вина и засиделись за столом до заката.
Немного позже заката было зарегистрировано землетрясение в 4,4 балла по Рихтеру с эпицентром в Эль-Секундо. Под Эль-Секундо не проходят крупные геологические разломы. Наверное, по этой причине на нашей совести не оказалась гибель целого города. Толчок длился всего около минуты, и на самом деле разрушений было не так уж много; обошлось без жертв, хотя раненые были.
Но понятие безопасного секса обрело совершенно новый аспект.