Люси пришлось вовсю сверкать своим значком, чтобы провести нас — с нашими мечами, ножами и пистолетами — в обход металлодетекторов. Дежурная сестра отказывалась пропустить нас на нужный этаж, пока мужчины не предъявили удостоверения королевских телохранителей. Но в конце концов мы прорвались и стояли сейчас у кровати этого человека… нет, человеком назвать это было трудно. Шалфей совсем крошечный, но пропорции у него идеальные. Можно сказать, он рассчитан на свой размер; а в существе, лежавшем на постели с подоткнутыми под него простынями, с первого взгляда чудилось что-то неправильное.
Я из Неблагого Двора, и для меня привычны и даже приятны очень разные фигуры, но в этой было что-то, от чего у меня на голове волосы зашевелились. Захотелось отвернуться, словно он был отвратителен, хотя вообще-то с виду он таким не был.
Проблемы возникли не только у меня. Рис и Холод повернулись к нему спинами, едва взглянув на него. По их реакции можно было понять, что они либо знали его, либо знали, что с ним случилось. Они будто хотели отстраниться от того, что видели. Может быть, он нарушил какое-то древнее табу? Дойл взгляда не отвел, но он вообще никогда взгляда не отводил… Гален обменялся со мной взглядом, говорившим, что он так же озадачен и расстроен, как и я. Китто стоял рядом со мной — он это себе вытребовал, — ухватившись за мою руку, как испуганный ребенок.
Я заставила себя не отворачиваться и попыталась определить, что же в этом маленьком мужчине было такого, что мне хотелось зажмуриться? В нем было чуть больше двух футов роста[18], крошечные ступни едва возвышались под простыней. Его тело казалось словно укороченным в перспективе, словно мы смотрели на него издалека и под странным углом, хоть он и лежал прямо перед нами. Голова слишком большая для худенького торса. Глаза, влажные и большие, были уж слишком велики для его лица. Как будто глаза достались ему от кого-то другого. Нос по размеру подходил к глазам, но поскольку все остальное было уменьшено, он тоже казался слишком большим. Вот так это выглядело: словно нос и глаза остались неизменными, а все остальное уменьшилось — сжалось и съежилось.
Никка бросился вперед между нами, протягивая к нему руки.
— Ох, Букка, что сталось с тобой?!
Крошечный человечек на постели несколько секунд оставался неподвижным. Потом, очень медленно, он поднял руку — тоненькую, будто сухая веточка. Он приложил бледно-коричневую крошечную ладонь к сильной коричневой ладони Никки.
Китто поднял вверх лицо, блестящее от слез.
— Букка-Ду, Букка-Ду, что же ты теперь?
Я подумала сперва, что Китто недоговорил фразу; потом я поняла, что это не так. Он спросил именно то, что хотел узнать.
— Вы оба его знаете, — сказал Дойл скорее утвердительно, чем с вопросом.
Никка кивнул, с мучительной нежностью поглаживая крошечную ладонь. Он горячо и быстро заговорил со странными певучими интонациями одного из старых кельтских языков. Речь была слишком быстрой, чтобы я различила слова, но это не был ни валлийский, ни гэльский — шотландский или ирландский, — что, впрочем, оставляло достаточно большой выбор диалектов, да и настоящих языков.
Китто присоединился к беседе, и речь его похожа была на речь Никки, но не совсем — другой диалект, а может, другая эпоха, — различия как между средневековым английским и современным.
Я видела непонимание и горе на лице Китто. Было ясно, что он крайне опечален, найдя этого мужчину в его нынешнем состоянии, но это и все, что я сумела понять.
Наконец Дойл заговорил на современном английском. Может, мои сопровождающие все поняли, но я — нет.
— Никка знал его, когда его вид не слишком отличался от нынешнего, но Китто помнит его таким же, как мы. Он — сидхе. Когда-то Букке поклонялись как богу.
Я вгляделась снова в исковерканную фигуру и поняла, отчего у меня мурашки бежали при одном взгляде на него. Эти огромные карие глаза, этот сильный прямой нос — они были такими же, как у Никки. Я всегда считала, что коричневую кожу и темные глаза Никка унаследовал от фей-крошек, которые числились в его родословной, но теперь, глядя на карлика в постели, я поняла, что ошибалась.
Я смотрела на мужчину с ожившим страхом, потому что вдруг увидела. Как будто кто-то взял сидхе и ужал его до размера крупного кролика. Я не находила слов для того ужасного, что лежало в больничной постели, почти теряясь в ней. И не могла вообразить, как он мог до такого дойти.
— Как? — тихо спросила я и тут же пожалела, что спросила, потому что карлик на постели взглянул на меня огромными глазами на усохшем личике.
Он заговорил на хорошем английском, хоть и с акцентом:
— Я сам довел себя до такого, девочка. Я и только я.
— Нет, — возразил Никка. — Это неправда, Букка.
Карлик покачал головой. Его волосы, коротко стриженные, но густые, сбились от его движения.
— Здесь есть знакомые мне лица, Никка, помимо тебя и гоблина. Есть и другие, кого обожествляли когда-то и кто потерял своих почитателей. Они не иссохли, как я. А я-то отказался отдать свою силу, думая, что это умалит меня! — Он рассмеялся, и от горечи в этом смехе можно было задохнуться. — Посмотри, Никка, посмотри, до чего довели меня гордость и страх.
Я была растеряна, если не сказать больше, но — как это часто бывает в обществе фейри — сами вопросы, которые я хотела бы задать, оказались бы невежливыми.
Карлик повернул свою слишком тяжелую голову, чтобы взглянуть на Китто.
— В последнюю нашу встречу ты казался мне маленьким. — Странно притягательные глаза пристально смотрели на гоблина. — Ты изменился, гоблин.
— Он — сидхе, — сказал Никка.
Букка вроде бы удивился, а потом рассмеялся.
— Подумать только, я столько веков боролся за чистоту нашей крови, препятствовал ее смешиванию с любой другой. Я когда-то считал тебя нечистым созданием, Никка.
Никка продолжал гладить его по руке.
— Это было очень давно, Букка.
— Я не позволил бы никому из чистокровных Букка-Ду смешаться с другими сидхе. А теперь все, что осталось от моей крови, — это такие, как ты, полукровки. — Он с видимым усилием повернул голову. — А все, что осталось от Букка-Гвизенов[19], — это ты, гоблин.
— Среди гоблинов есть и другие моей крови, Букка-Ду. И — видишь лунную кожу этих сидхе? Букка-Гвизены не забыты.
— Может, кожа и осталась, но не волосы и не глаза. Нет, гоблин, они ушли навсегда, и это моя вина. Я не позволял нашему народу соединиться с другими. Мы должны были оставаться скрытым народом и блюсти старый обычай. Сейчас старых обычаев не осталось, гоблин.
— Он — сидхе, — напомнил Дойл. — И признан таковым при Неблагом Дворе.
Букка невесело улыбнулся.
— Даже сейчас я думаю только о том, как низко пал Неблагой Двор, что принимает гоблинов в свои ряды. Даже умирая, даже увидев смерть последних из моего рода — я не могу счесть его сидхе. Не могу.
Он отнял свою руку у Никки и закрыл глаза, но было не похоже, что его клонило в сон, скорее, он просто не хотел нас видеть.
Детектив Люси все это время ждала с удивительным терпением.
— Может, кто-то объяснит мне, что происходит?
Дойл обменялся взглядами с Холодом и Рисом, но никто из них не произнес ни слова. Я пожала плечами:
— На меня смотреть нечего. Я почти в такой же растерянности, как и ты.
— И я тоже, — присоединился Гален. — Я опознал то ли корнский, то ли бретонский, но произношение для меня слишком архаическое.
— Корнский, — сказал Дойл. — Они говорили на корнском.
— Я считал, что в Корнуолле не было гоблинов, — удивился Гален. Китто отвернулся от постели и посмотрел на высокого рыцаря.
— Гоблины — не единый народ, не более, чем сидхе, которые только внешне разделены всего на два двора. Все мы когда-то были чем-то большим. Я — корнуэльский гоблин, потому что моя мать-сидхе была из Букка-Гвизенов, корнуэльских сидхе, до того, как была принята к Благому Двору. Когда она увидела, какой ребенок у нее родился, она знала, куда сложить свое бремя. Она оставила меня среди змей Корнуолла.
— Гнезда змей есть повсюду на Островах, — хрипло произнес Букка. — Даже в Ирландии, как бы ни хотелось последователям Патрика верить в обратное.
— Почти все гоблины теперь в Америке, — сказал Китто.
— Йе, — согласился Букка, — потому что ни одна другая страна их не потерпит.
— Йе, — кивнул Китто.
— О'кей, — сказала Люси. — Что бы у вас тут ни было — неделя воспоминаний, семейное собрание, — мне без разницы. Я хочу знать, как из этого Букки, который заявил, что его зовут Ник Основа — я проверила, между прочим, это персонаж из "Сна в летнюю ночь", очень мило, — так вот как из него едва не высосали досуха всю его жизнь?
— Букка! — тихо позвал Никка.
Карлик открыл глаза. Их переполняли такая усталость и боль, что я отвернулась. Словно заглянула в бездну, ведущую куда дальше, чем просто в забвение, куда хуже, чем просто в смерть.
Его акцент из-за эмоций стал сильнее.
— Я не могу умереть, ты ж понимаешь, Никка, не могу умереть. Я был королем своему народу и не могу даже истаять, как бывает с другими. Но я таю. — Он поднял болезненно тонкую руку. — Я таю вот так, словно какая-то гигантская рука выжимает из меня соки.
— Букка, пожалуйста, расскажи нам, как на тебя напали голодные призраки, — тихо попросил Никка.
— Когда эта плоть, за которую я все еще цепляюсь, истает — я стану одним из них. Я буду одним из Жаждущих.
— Нет, Букка.
Он выставил вперед эту тонкую-тонкую ручонку.
— Нет, Никка, именно это и случилось с другими сильными. Мы не можем умереть, но не можем и жить, и мы остаемся между этим и тем.
— Слишком хороши для ада, — сказал Дойл. — И слишком плохи для рая.
Букка посмотрел на него.
— Да.
— Мне очень нравится узнавать новое о культуре фейри, но давайте вернемся к нападению, — напомнила Люси. — Расскажите мне, как они напали на вас, мистер Основа, или мистер Букка, или как еще вас называть.
Он моргнул почти по-совиному.
— Они напали на меня при первом признаке моей слабости.
— Чуточку подробнее об этом можно? — попросила Люси, раскрывая блокнот, с ручкой наготове.
— Ты их поднял, — заявил Рис. Он впервые обернулся к Букке, в первый раз посмотрел на него с момента, как мы вошли в комнату.
— Йе, — подтвердил Букка.
— Зачем? — спросила я.
— Это входило в плату, которую с меня запросили, чтобы принять ко двору фейри.
Мы все замолчали. На секунду это показалось объяснением всему. Это сделала Андаис — или приказала это сделать. Вот почему никто не смог ее выследить. Вот почему никто из ее людей ничего об этом не знал. Она не вовлекала в это никого из своих людей.
— Кому ты должен был заплатить? — спросил Дойл.
Я удивленно посмотрела на него, чуть не сказав вслух: "Это и так ясно". Но тут Букка проговорил:
— Таранису, конечно.
Около 60 см.
Букка-Ду и Букка-Гвизен (или Гвизер) — персонажи корнуэльского фольклора, духи, которых полагалось ублаготворять. Рыбаки оставляли на песке рыбу для букки, а земледельцы в страду в обед бросали за левое плечо кусок хлеба и проливали на землю несколько капель пива, чтобы обеспечить удачу. Позднее буккой пугали детей ("Станешь плакать — придет букка и тебя заберет").