Горбатый Эльф - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Часть 1

Льдом не растопить снег, и тьма не рассеет тьму

Книга Милосердия 17:24.

Пролог

— Вы хоть видели их будущее?

— А зачем его видеть? Все они умрут, но оставят потомство, которое будет рубить наши деревья, убивать зверей и друг друга. Разве не так?

— Ты просто не любишь людей, Арсел. А они такие же разные, как и эльфы.

— Эрвин, смотреть будущее — дурная привычка. Ты делаешь неизбежным то, что случайно попалось тебе на глаза. Всегда может получиться совсем по-другому, — Районси запустила пальцы в мех снежного барса и примирительно улыбнулась.

— Не получится здесь по-другому, я проверил почти все возможности. Ну, давайте я вам покажу по-быстрому! — Эрвин скорчил умилительную рожицу. Как же трудно со взрослыми…

Районси положила голову на плечо Арсела. Она приманила десяток дроздов на соседние деревья, они так хорошо пели. Барс разомлел от почесывания и завалился на спину, грозно мурча от удовольствия. По склону горы поднималось стадо.

— Районси, он все равно не отстанет. Откуда будем смотреть?

— Да хоть отсюда! — Эрвин ткнул пальцем в снежную вершину, возвышавшуюся над всей горной цепью.

***

Однорукий пастух оставил стадо на поляне и не спеша поднимался к белому камню, на котором он привык сидеть по утрам. С этого места была видна вся долина, ее поля и виноградники, еще не разбуженные человеческой суетой. Когда на дороге появлялись первые люди, он вскакивал на коня и гнал стадо дальше.

На этот раз еще снизу он услышал негромкие голоса. На всякий случай достал меч, хотя опасности не почувствовал: то ли дети говорили, то ли женщины. Или показалось? Птицы так распелись, что он мог принять их свист и щебет за человеческую речь. Еще несколько шагов, и Джан увидел то, о чем не расскажешь: вралем назовут. У подножия камня кверху брюхом катался по траве огромный пятнистый барс. Зверь хрипло мурлыкал, выпускал страшные когти и изнемогал от блаженства. Потом перевернулся на лапы, ошалело глянул на пастуха и пропал в кустах.

— Холодно, — Районси обняла себя за плечи. Среди ледяного сверкания обитали чуждые любой жизни горные духи.

— Вот, ты видишь? — Эрвин нетерпеливо схватил за локоть старшего брата.

По всей равнине до самого побережья поднимались черные дымки пожаров. Справа, где горная цепь выходила к морю, у перевала бились две армии. Если приглядеться, можно было заметить, что по улицам городов тянутся процессии людей в черных одеяниях и жутких масках с клювами.

— У них так часто бывает.

— Нет, Арсел, смотри! Какая мерзость… Районси первая увидела это. Из сотен мест, где людей настигала смерть, вылетали крошечные струйки жизненной силы и стягивались к склону горы, на вершине которой стоял заброшенный замок. Казалось, что под замком скрывается ненасытная утроба, втягивающая в себя бесчисленные жизни. И с каждым вдохом она становилась все сильнее.

— Давай проверим другие линии будущего.

…Сражение переместилось к побережью, где в кольце несокрушимых стен стоял великолепный город. У подножия черной громады императорского замка сиял белоснежный храм, и в нем, ища выхода, билась Сила. Она раскачивала храм, город, морские волны. Вырвавшись на свободу, она прокатилась по всей равнине и ударила в склоны столетиями спавшего вулкана. Земля вздрогнула, покрылась сеткой трещин. Города заволокло пылью рушащихся зданий. И тысячи жизней кружились в водовороте над Утробой.

— Так каждый раз, сколько ни смотреть. Через семь лет мы не сможем тут жить. Сначала смерть поглотит равнину, потом расползется по ущельям. По всем землям, которые люди зовут Ракайей, и по Кадару, и дальше, за тот перевал.

— Жаль, здесь было прекрасное место. Когда это началось?

— Лет двенадцать назад. Эта гадость всегда тут была, но раньше она спала. А потом ее начали будить.

— Двенадцать лет… Слишком много, нельзя изменить такое давнее прошлое. Возникнет еще один мир, где все пойдет по-другому, а этот останется таким, как есть.

— Сейчас-то еще не поздно, семь лет впереди.

— Эрвин, ты ведь уже посмотрел, что можно сделать?

— Ну, в общем, да. Только придется перебраться к людям, иначе не получится. А шанс, кстати, есть.

— Ты же знаешь, что это запрещено.

— Я получил разрешение.

— Ты?! Ну, братец…Районси, готова подождать меня семь лет?

— Прости, Арс. Разрешение дано только мне.

Глава 1. Солдаты империи

Эти двое появились в Ашере вечером, когда хозяева уже пригнали скотину с пастбищ. Блеянье, рев и ругань постепенно затихли. Дальние горы еще сияли пестрыми осенними красками, а Ашеру накрыла густая тень. Деревушка примостилась на длинном треугольном карнизе в самом начале ущелья, где свободно разливавшаяся по долине речка Тана сворачивала в теснину. Широкое основание уступа спускалось к воде, там между крутыми берегами был перекинут висячий мост, а узкий конец поднимался высоко над обрывом. Издалека казалось, что выход в долину охраняет замок, но это были только развалины. Когда-то там действительно стояла крепость, теперь ее полуразрушенные стены служили оградой для самого последнего дома селенья, в котором жил однорукий проводник Джан с семнадцатилетней дочкой Тайрой.

Девушка помогла отцу загнать овец, привязала обеих коров и пристроила скамейку под брюхо Пестрой. Корова была не в духе — видно, слепни зажрали. Норовила дать копытом по подойнику, с размаху хлобыстнула грязным хвостом по девичьей щеке. Тайра тоже нервничала: ей хотелось побыстрее закончить возню по хозяйству, покормить отца ужином и, пока совсем не стемнело, сбегать к Марису. Посидеть с ним над речкой, дудочку его послушать.

Струйки молока зазвенели по деревянному донцу, а на дальнем конце Ашеры залаяла первая собака. Оба джановых пса еще молчали, только уши подняли. Им не разрешалось брехать попусту — мало ли кто там по деревне шатается. Подаст голос соседская Мушка, значит, точно к ним: мимо их дома прохода нет, кому в долину надо, идут под обрывом вдоль реки. Лай растекался по деревне, уже слышно было — едут на лошадях, копыта по щебенке цокают. Вот и Мушка затявкала. Джан все не показывался, а те уже подъехали к самой ограде.

Собаки усердно бесновались. Могучий волкодав Хмурый рычал из-под ворот, чтобы вороги оценили его клыки, а черно-белый, как сорока, Шмель прыгал свечой, пугая незваных гостей поверху. Хотя по сравнению с медвежьей башкой Хмурого, его ушастая длинноносая морда не впечатляла. Тайра аккуратно прикрыла пустой подойник чистой холстинкой, не спеша подошла к воротам, для виду цыкнула на собак и прильнула к дырке от сучка. Отец специально ее не заделывал, чтобы можно было рассмотреть гостей: надо их в дом звать или не стоит. Этих, пожалуй, не стоило.

Они уже спешились, как будто их кто приглашал, и с интересом разглядывали девичий глаз в дырке. Один — здоровый, кряжистый, в кирасе (как только налезла), но без шлема. Его вполне заменял мощный шишковатый череп, весь в шрамах, почти совсем лысый. Зато борода богатая — рыжая, веником. Если есть на свете гномы-великаны, то он был как раз из них. Второй, высокий, так низко надвинул капюшон, что виднелся только длинный подбородок, заросший седой щетиной, да кривая ухмылка.

— Здесь живет проводник Джан? — спросил тот, что в кирасе, у глаза за воротами.

— Папа! — звонко крикнула Тайра и удалилась в хлев, не оглядываясь. Она всей душой надеялась, что отец откажет таким заказчикам. Иначе сидеть ей три, а то и четыре дня взаперти: с этого лета отец запретил ей бросать дом под присмотром собак. Скотина будет стоять в хлеву, поедая запасенное на зиму сено, а она даже на минуточку с Марисом не увидится. Хоть у них и свадьба через месяц, но принимать парня наедине — позору не оберешься.

На пороге появился Джан в чистой белой рубахе, поправляя перевязь левой рукой. Тайра поняла, почему он застрял в доме — переодевался, меч прилаживал — и вздохнула. Ей казалось несправедливым, что отец, отличный наездник, ловкий, как горный барс, из-за своего увечья в простых домашних делах бывает беспомощней древнего старика. Джан вполголоса переговорил с приезжими и завел их коней в хлев. Он всегда держал свободное стойло для чужих лошадей.

— Папа, их тоже ужином кормить? Я ж не знала, только на нас с тобой приготовила.

Джан только усмехнулся на дочкины хитрости и потрепал ее по темно-золотой макушке.

— Ничего, поделимся. Сыра, фруктов на стол побольше подашь.

Он прекрасно знал, что дочь ненавидит его работу, но это был их хлеб.

Когда Тайра потеряла мать, а отец — правую руку, он почти забросил хозяйство. Продал половину стада, поле заросло травой, остался только маленький виноградник да десяток плодовых деревьев за домом. По правде говоря, он запил; если бы не жалостливая соседка Зелла, приглядывавшая и за дочкой, и за папашей, а заодно и за скотиной, то неизвестно, выжили бы они или нет. Тайре тогда было пять лет, к семи она уже умела кое-как готовить и доить коров.

Через год Джан пришел в себя и начал водить людей через перевал. На равнине велась нескончаемая война, из Ракайи потоком шли беженцы в Кадар, но и там была страшная нищета, почти голод. Считалось, что за горами, в богатой стране Салем, сытно и спокойно. Почти каждый день в Ашеру, мимо которой лежал один из путей через горы, приходили семьи — то пешие, с тюками через плечо, то на повозках, некоторые даже со скотом. Джан собирал партию и вел их до самой Марсы, селения по ту сторону хребта. Это давало небольшой, но постоянный доход. А иногда, чаще ночами, появлялись совсем другие люди — без детей, хорошо вооруженные. После них отец покупал Тайре новое платье, себе — сапоги или куртку, а остаток монет откладывал на зиму. Бывало, что и знать приезжала поохотиться на горных козлов или барсов, эти платили золотом, но после пары случаев, когда Джан чуть не погиб, загоняя зверя, он стал отказываться от таких забав. Все-таки с одной рукой по скалам не больно-то полазаешь.

— Доча, на стол собери, крикнул отец немного погодя.

В доме было совсем темно, хотя горница у них светлая, в два окна. Отец закрыл ставни, комнату озаряли только огонь в очаге да светец на столе, где гости разложили потрепанный лист пергамента. Бородач тут же его свернул и упрятал под одежду. Карта — определила Тайра наметанным глазом. Девушка подцепила ухватом горшок с кашей, томившийся у огня, и водрузила на стол. Нарезала хлеба побольше, сыра поменьше, расставила три миски.

— Поужинай с нами. И вина подай, хорошего, — приказал Джан.

Гости недовольно переглянулись, но промолчали. Старик вообще ни разу рта не раскрыл, Тайра так и не узнала, какой у него был голос. Да и старик ли он — вроде волосы седые, на лице морщины, а так больше на воина похож. Она присела на краешек лавки и неохотно ковыряла ложкой в каше, чувствуя, что ее разглядывают. А как не поглядеть? Девка — красавица, косы золотые ниже пояса, непокрытые, под передником — платье городское, личико уверенное, дерзкое. Откуда такая в глухом горном углу взялась? Сначала молча ели, не хотели при посторонней о делах говорить, потом отец стал расспрашивать про новости.

На равнине было неспокойно и тревожно. Ракайя потерпела очередное поражение в горах, зато собирала большое войско под Рокингемом, намереваясь двинуться за перевал и навести порядок в непокорном Феруате. Графство Раттен попыталось отложиться от империи и уйти под защиту Дарнии, но армия графа Виндома за месяц усмирила попытку бунта, около сотни мятежников были казнены.

— Когда ж этот император угомонится? — буркнул отец.

— Да не раньше, чем его со всем выводком на воротах дворца развесят.

Отец прикусил губу.

— Выводок-то причем? Ладно, покажите ей карту.

— Девке-то? Зачем это? — лысого даже перекосило.

— Затем, что если со мной беда случится, она меня найдет и поможет. Или похоронит. Ну и вас заодно.

— Ты вроде обещал, что никому ничего не скажешь? И что теперь?

— Она и не про такое знает, но молчит. Я не хожу в горы, не сказав дочери, куда иду. Не хотите, ищите другого проводника.

Гости посовещались глазами, потом бородач неохотно расстелил на столе свиток. Объяснял Джан, а те двое напряженно слушали.

На карте были нарисованы ближайшие горы, очень подробно и точно, внизу — еще два чертежа.

— Сначала — по нашей долине до брода возле Верблюд-горы. Перейдешь Тану, гору обогнешь по правому краю, там нет дороги, но лес редкий, проехать можно. Потом поднимешься на плато, с него видна старая крепость, ты ее должна помнить…

Тайра следила за пальцем отца, ползущим по карте, но слышала больше не его голос, а дыхание за спиной: сердитое пыхтение лысого и сдавленное — старика.

— А теперь смотри внимательно, — Джан переставил палец на один из нижних чертежей. На нем местность была нарисована крупно, с четырьмя метками, обведенными красными чернилами.

— Вот это плато, вдоль скал там непролазная чащоба с колючками. На дальнем конце большой камень, расколотый надвое, за ним, оказывается, начинается тропинка к высокой горе с зубцами поверху. Я там ни разу не был — не знал, что есть проход через дебри. Она выведет на поляну, на краю — видишь, тут нарисовано дерево, написано: "граб" — отсюда надо наискосок до ручья. Его перейдешь, увидишь дорогу, она спускается откуда-то сверху и ведет налево. Ехать вот до этой лестницы. Все. Там я остаюсь их ждать, а они идут по своим делам.

Тайра отлично заметила стрелку на плане — вверх по лестнице. И последнюю метку, возле нее два слова — "грот" и "люк". И второй чертеж, на нем — не то кривые коридоры и комнаты, не то пещера, там тоже было много меток. А еще она поняла две вещи — во-первых, эти люди в горах сроду не были, иначе, имея карту, да после такого подробного объяснения, просто отказались бы от проводника. А во-вторых — им совершенно не нужно, чтобы кто-то знал об этой поездке. Если они отправились за чем-то ценным, спрятанным в пещере, то на обратном пути постараются избавиться от Джана. Похоже, отец это и сам понимал. Зачем он согласился? Как он собирается выпутываться?

— Собери нам припасы, дня на два.

— Тише, — оборвал его бородач.

В деревне истошно лаяли собаки, уже был слышен тяжелый топот копыт, как будто гнали табун.

— Похоже, целый отряд едет, — сказал Джан. — Не за вами?

Гости выхватили мечи и плечом к плечу рванулись к выходу.

— Подождите, — он приоткрыл дверь и выглянул наружу. Топот стих, лошади фыркали прямо за воротами. Во дворе было хоть глаз выколи, но над оградой на фоне ночного неба чернели шлемы и покачивался лес копий.

Джан поднял арбалет, стоявший у притолоки, и мотнул головой вправо.

— Уходите. За домом есть второй выход, прямо в долину.

Слишком поздно. Над стеной показались сразу три силуэта, в комнату влетела стрела. Джан захлопнул дверь, опустил тяжелый железный засов и открыл выпиленное над ним потайное окошко — как раз на такой высоте, чтобы было удобно стрелять. Пристроил арбалет, нажал ногой на рычаг и вставил болт. За стеной кто-то завопил.

— А вы бейте оттуда, — но старик и так уже распахнул ставни на окне рядом со входом. Встал сбоку, выставил лук наружу и не глядя выпустил три стрелы подряд. Снова хриплый крик во дворе. В дверь застучали ответные стрелы. Одна прямо над арбалетом влетела в окошко и воткнулась в столешницу.

— Отобьемся, их там не больше десятка.

— Уже восемь, — еще крик, — а теперь семь.

— Свет загасите, — отец обернулся. Лысый со своим тяжеленным мечом беспомощно топтался сзади, рядом стояла Тайра, вооруженная длинным кухонным ножом.

— Отведи ее наверх и запри. А ты изнутри закройся.

Железная лапища ухватила Тайру за запястье.

Бородач осторожно разжал ей пальцы, забрал нож и потащил ее по лестнице. Заталкивая упирающуюся девчонку в комнату, он сунул ей в руку мешочек с трубкой пергамента внутри.

— Сбереги это, дочка.

Звякнул крюк, Тайра впотьмах потащила сундук с нарядами подпирать дверь. Еле сдвинула — баловал ее отец обновами. Села на крышку, прислушалась. Заскрипели ворота. Яростный лай, вопли, короткий взвизг. Собаки затихли.

— Шмель! — прошептала Тайра, — Хмурый…

Тяжелые удары в дубовую входную дверь, ругань. Что-то дважды упало на крышу. Треск ломающихся ставень, чей-то надсадный крик под окном, снова крик, лязг мечей — уже внизу, в горнице. Откуда-то потянуло паленым. Тайра перегнулась через подоконник и выглянула наверх. По листве старой груши плясали отсветы пламени, а с кровли, затеняя звезды, ползли клубы дыма. Потрескивала дранка. Солдаты подожгли крышу.

На худой конец, можно спуститься по дереву; она уже слезала по нему недавно, правда, это было днем. Хорошо, что отец грушу не спилил.

Тайра встречалась с Марисом с весны, а поймал их отец в конце лета, в саду, они как раз поцеловались на прощанье. Джан залепил дочке оплеуху и запретил с ним даже здороваться. Какой из бездельника Мариса муж? Только на дудочке играть горазд. Как песни петь, так он первый, а как работать, так и нет его. К тому же Джан считал Баркетов самым дрянным родом в Ашере, пусть и самым богатым. Родители — жмоты, два старших сына — пьяницы, дочку выдали в соседнее село за старика, целое стадо выкупа взяли.

Джан давно присмотрел для Тайры толкового Хедрика, спокойного и работящего парня. Даже с семьей его переговорил, но не спешил со свадьбой: ждал, чтобы молодые сами столковались: не хотел солнышко свое неволить. Родители Хедрика, люди смирные, тоже не поторапливали. Парень ходил пасмурный, только косился на Тайру, как цепной пес на кошачью миску, а та при его имени бровки поднимала: "Хедрик? Который на быка похож?"

Вот и дождался, старый дурень, беды для любимой дочки. Она даже слушать отца не пожелала. Сверкала злыми зелеными глазищами: "Тебя позорю? Так иди к Баркетам сговариваться о свадьбе". Пришлось для острастки запереть ее в светелке. Два дня просидела, на третий вылезла из окошка по дереву — и бегом к своему Марису. Джан привел ее за косу домой и сказал: "Еще раз вылезешь — грушу спилю». Посидел на пороге, выругался и отправился к Баркетам. Вернулся хмурый, Тайру выпустил и говорит: "Сваты завтра пожалуют, свадьба будет в конце осени. Без выкупа, Марис к нам в дом пойдет. Похоже, эти Баркеты сами не чают, как от своего остолопа избавиться. Может, одумаешься, дочка?" Отмахнулся от полезшей целоваться Тайры и принес себе из кладовки большой кувшин с вином.

От дыма уже першило в горле, треск огня становился громче. Бой затих, и Тайра ждала, что сейчас отец с гостями перетащит трупы солдат во двор и вызволит ее. По лестнице и впрямь кто-то поднимался, стукнул отброшенный крюк, в дверь бухнули.

— Глянь, кто-то здесь изнутри заперся.

Это точно был не отец.

Тайра сняла башмаки и выбросила их на землю. Одна из старых веток давно доросла до стены дома и загнулась обратно, не спутать бы, где она идет к стволу, а где кончается тонкими ломкими побегами. Девушка спустила ноги из окна, вцепилась в сучья над головой и нащупала босой ступней опору. Первый шаг самый трудный, главное — не потерять равновесие и выпрямиться. Кажется, она угадала, ветка становилась толще, но и листва гуще. Продираясь сквозь чащу ветвей и листьев и стараясь не слишком исцарапать лицо, она пошатнулась, взмахнула руками — и уперлась ладонью в ствол. Дальше было совсем просто, по ветвям, как по лесенке, донизу — и прыжок на толстый слой гниющей падалицы. Труднее оказалось найти башмаки.

За углом дома никого не было. Тусклый свет пожара пульсировал на вытоптанной земле двора и длинной беленой стене хлева. Под окном горницы темнела непонятная, чем-то пугающая груда. Прижимаясь к стене и больно споткнувшись по дороге о железный щит, девушка подобралась поближе. Это был воин со стрелой в глазу, совсем мертвый. Второй мертвец свешивался из пустого проема окна. Очень осторожно, почему-то ожидая, что покойник оживет и вцепится ей в волосы, Тайра заглянула через его спину в горницу. В очаге ярко пылала разбитая в щепы лавка, на полу лежали тела, пахло гарью и кровью. Солдат не было видно, только наверху топтались и били в дверь чем-то тяжелым. В комнате кто-то застонал.

— Папа?

Тайра перелезла через подоконник, стараясь не прикасаться к висящему на нем трупу.

Джан ничком лежал у самого окна, прибитый к полу обломком копья. На боку была еще одна рана, оттуда по белой рубахе расползалось темное пятно. Он так и не выпустил меч — видно, сражался с кем-то в комнате, когда его достали копьем через окно. А потом добили.

Тайра попробовала вытащить обломок из спины отца, он не поддавался, она стала яростно расшатывать его. Если бы Джан был еще жив, это бы его точно доконало, но он умер несколько минут назад.

— Девочка, помоги мне.

Привалившись спиной к стене, на полу раскинулся солдат. Отблески огня падали на бледное до синевы совсем молодое лицо. Ладонью он зажимал рану на плече, между пальцев сочилась кровь.

— Найди что-нибудь рану завязать.

Тайра безропотно, как во сне, оставила в покое отца и пошла на зов. Сорвала с веревки занавеску, отгораживавшую лежанку Джана, комком сунула парню под руку.

— Прижми.

Наверху раздался треск раскуроченной двери, злобный голос: "Через окно ушел, гад", — и грохот сапог вниз по лестнице.

— Потерпи, сейчас тебе помогут.

Она кошкой вылетела в окно и метнулась через двор в распахнутые ворота хлева. Вроде бы ее не заметили, только тот парень — неужели он ее выдаст?

Отсюда было видно, что крыша дома полыхает сразу в двух местах. Над крыльцом, где у Джана был сеновал, дранка провалилась, из дыры рвался яркий белый огонь и фонтанами рассыпались искры. А хлев-то соломой крыт.

У скота началась паника. Животные метались в загонах и надсадно ревели, ржали, блеяли.

Надо позвать на помощь… Надо спасти скотину… Тайра не чувствовала ни страха, ни горя, только эти две мысли мотались в пустой голове из стороны в сторону, как било в колоколе: "позвать на помощь — спасти скотину".

Чужие кони стояли оседланными, но они храпели и вставали на дыбы, с ними было не справиться. Отцовский Ворон крушил задними копытами бревенчатую загородку. А Маяк, увидев хозяйку, тоскливо заржал и потянулся к ней мордой. Тайра сняла сбрую с крюка, на ощупь взнуздала его. Конь стоял смирно, только переминался и мотал головой. Остальных не отвязать, они были настолько напуганы, что могли убить. Вроде бы днем она повесила серп возле дверей… Нашла, примерилась, попробовала перерезать концом лезвия повод у вздыбившегося коня. Со второй попытки получилось. Пошла к следующему стойлу — и тут в хлеву стало светлей.

Тайра перестала дышать. Воин в железной каске стоял на пороге и водил факелом по сторонам. Пламя слепило ему глаза, он не заметил стоящей рядом девушки и отвернулся. Сделал пару шагов к загону с овцами, посветил там. Овцы шарахнулись, сбились в кучу в дальнем углу. "Сейчас он обернется и увидит меня. Может, серпом его? Ничего не выйдет, на нем броня. А если по руке с факелом?" Тайра подкралась и замахнулась изо всех сил. И в этот миг солдат повернулся. Что-то упало и покатилось по полу. Тело зашаталось, взмахнуло рукой и свалилось под ноги Тайры, обдав ее подол черной струей из обрубка шеи.

Факел все еще горел, зажатый в кулаке мертвого воина, от него занялось раскиданное по полу сено. На глаза попался подойник, она выплеснула молоко на разгорающееся пламя, все зашипело и погасло. Вонь стала нестерпимой, Тайра судорожно сглатывала, удерживая подступающую рвоту. На это не было времени.

— Марти, ну чего там в этом хлеву?

Значит, его звали Марти.

Сначала она выпустила овец. Они истошно блеяли и боялись выходить из загона. Тайра неумело щелкнула отцовским бичом, тогда они гуртом ринулись во двор и бестолково заметались в дыму. Потом из хлева вывалились коровы, задрав хвосты, галопом поскакали через сад, овцы рванулись за ними. И напоследок четыре коня, расшвыривая овец, промчались сквозь обезумевшее стадо. Свистнула запоздалая стрела.

В конце сада за проломом в крепостной стене начиналась широкая тропа, она спускалась по склону горы в долину и соединялась с основной дорогой внизу. Когда-то ее прорубил в зарослях ежевики отец Джана, чтобы не гонять скотину в обход. Тайра проскакала впереди ревущей и блеющей лавины до развилки и придержала Маяка. Три коня промчались мимо нее куда-то в сторону перевала. Овцы, теряя разбег, рассеялись среди виноградников на холмах. Это было правильно, незачем ей являться в деревню со всей животиной. Завтра она соберет стадо и заплатит соседям за потраву.

По берегу Таны, сверкавшей алыми отблесками пожара, Тайра доехала до переправы и повернула назад в деревню. В Ашере было тихо, только поскуливали да взвизгивали от пинков запертые в домах собаки. Ближе к середине селения Тайра услышала сбоку от дороги негромкие голоса. Там, в густой тени деревьев, стояли чуть ли не все мужчины Ашеры.

Тайра осадила коня и выпалила на одном дыхании:

— Солдаты убили отца, дом горит, помогите тушить, пожалуйста!

— Значит, убили Джана. Ты это точно видела?

— Да, у него копье в спине, я даже вытащить не смогла.

— А со скотиной что?

— В поле выгнала. Ну пойдемте же!

— Куда идти-то? С солдатами биться, что ли? Если Джан мертвый, ему уже не поможешь.

— Да их всего двое осталось, и один раненый, а вас тут два десятка! Неужели отец так и сгорит?! — Тайра сорвалась на крик.

— Потише ори. Из-за мертвого тела жизнью людей рисковать негоже. Этих убьем — завтра с равнины другие приедут, всех наших перебьют. Уймись, девка.

Тайра видела, что люди по одному растворяются в темноте, осталось только трое-четверо.

— А ну подсади-ка, — маленькая ручка легла на гриву Маяка.

Это была Зелла, соседка. Тайра отодвинулась и подхватила низенькую, словно ребенок, женщину.

— Поехали, поглядим, что там делается.

Тайра прильнула к теплой родной спине. Много-много лет соседка была для нее второй матерью, а зеллина дочка Нита — единственной подругой. Когда муж Зеллы, кузнец Рон, попал под обвал вместе с сыном, Тайра иногда даже мечтала, чтобы отец женился на доброй вдове. Да не сложилось. В последний год, после того, как Ниту выдали замуж на равнину, они виделись реже.

Они уже подъезжали к горящему дому, отсюда были видны оба столба огня — над крышей и над хлевом — подпирающие черную тучу дыма с красноватым брюхом. И тут в распахнутых воротах на фоне пламени замелькали тени, послышался неторопливый стук многих копыт. Тайра осадила Маяка и задом загнала его в простенок между двумя дворами.

В тусклом дрожащем свете мимо них тянулась вереница того, что осталось от отряда. Первый всадник вел в поводу лошадь с двумя телами, привязанными поперек седла. На следующем коне кулем мотался раненый, за ним — пять порожних лошадей. Еще один верховой — и опять лошадь с убитыми. Маяк все порывался встать на дыбы, Тайра еле сдерживала его, а Зелла шептала ему в ухо что-то ласковое.

Дождавшись, когда конский топот совсем затихнет, они подъехали к воротам. Дальше ни верхом, ни пешком ходу не было. Двор заполнял раскаленный едкий воздух, из окон и дверей валил дым. Крыша исчезла, догорали обугленные стропила, факелом пылала старая груша. Внутри каменного короба ревел багровый огонь. Джана уже невозможно было вытащить, это поняла даже Тайра.

Зелла перехватила повод из рук девушки, иначе до смерти перепуганный Маяк помчался бы в ночь, не разбирая пути, и решительно завернула коня к себе на двор.

— Завтра огонь спадет, достанем его. Ему уже все равно, доченька, он уже с мамой твоей встретился. Как он скучал по ней, а теперь они вместе. Ну, выпей вот, надо тебе выпить…

Зубы Тайры стучали по краю кружки, вино никак не проглатывалось.

— Ты допивай потихоньку, я схожу Маяка в хлев поставлю.

Тайра сразу же забыла про кружку и тупо уставилась на что-то блестящее. В горнице было совсем темно, только светильник, в который благочестивая Зелла никогда не забывала подливать масла, горел под начищенным медным шаром, свисающим на цепочке с балки. Такие шары были во всех домах верующих в Единого, сверху на них изображалось солнце, снизу — месяц, посредине — волнистая линия, символизирующая землю, остальные знаки могли быть разными. И у Джана, и у Зеллы вокруг месяца был выгравирован хоровод звезд, но вверху на зеллином шаре плыли кудрявые облачка, а у Джана летели птицы: орел, цапля, ворон, лебедь и сова, Тайра любила их разглядывать. Шар у них был серебряный и висел возле самого окна. Он, наверное, расплавится. А ведь его так легко достать — только руку протянуть. Тайра ошалело заметалась и выскочила на улицу. Хорошо, Мушка залаяла — иначе Зелла бы и не заметила помутившейся разумом девушки.

В ворота они вбежали одновременно. Ветер, наверное, переменился: во дворе можно было дышать, хотя пожар полыхал еще сильнее. Может, даже и шар удалось бы спасти — но тут в доме раздался грохот рушащихся перекрытий, и пламя выметнулось из окон и дверного проема.

— Зелла, посмотри — Хмурый.

На боку у пса чернела глубокая рана, шея была почти перерублена. В оскаленных зубах зажата покореженная железная пластина и какая-то кровавая тряпка.

Тайра осторожно гладила густую клочковатую шерсть. Верный пес погиб, защищая дом, а ему и слова доброго не доставалось. Кормили, да по холке изредка трепали.

— А Шмель-то где?

Тайра нашла его в углу двора, между стеной горящего хлева и оградой.

— Не ходи туда, задохнешься!

— Я его к воротам подтащу.

Тайра обняла пса и попробовала поднять. Передняя лапа резко дернулась.

— Зелла, он, кажется, живой.

— Не может быть!

Забыв про дым, Зелла опустилась на колени и стала ощупывать собаку.

— Сердце-то бьется! Понесли.

Шмель был и ниже Хмурого, и легче в кости, но тоже не маленький. Зелла скинула шаль и расстелила на земле, пса перекатили на ткань, подхватили ее за четыре угла. Шмель задергался и засучил ногами.

— Давай-ка положим…

Пес приподнялся на передние лапы, упал, снова встал и, шатаясь, побрел рядом с Тайрой.

Зелла влила последние капли отвара в пасть и уверенно заявила:

— Выздоровеет. Его только по башке огрели, да дымом надышался. Молодой еще, ничего с ним не станется.

И вот тогда Тайра уткнулась лицом в пыльную собачью шубку и тихонечко завыла.

Зелла гладила девушку по вздрагивающей спине и молча радовалась. Плачет — значит очнется. Сможет жить.

Глава 2. Проводы Джана

Они так и проснулись в обнимку. Шмель, которому выпало невиданное счастье — спать в доме, да на овчине, да рядом с хозяйкой — блаженно потягивался и выглядел почти здоровым, если не считать налитых кровью глаз. Зелла ушла, над очагом грелся медный котел с водой, рядом — лохань, на лавке разложена чистая одежда. Это был обычный горский наряд: вязаные штаны с узорчатыми полосами, черная шерстяная юбка с разрезами по бокам, расшитая красным, черным и голубым рубашка и меховая безрукавка. Все это осталось от Ниты, у Тайры тоже была похожая одежда, в ней удобно ездить верхом. А дома Джан приучил дочку носить городское платье. Она опустила глаза — и вскрикнула. Подол чуть не до пояса пропитался уже задубевшей кровью, белый фартучек весь заляпан бурыми брызгами. Срывая с себя омерзительные тряпки, она нащупала в кармане фартука какой-то сверток — это был мешочек с картой. Одежда со следами смерти человека по имени Марти полетела в огонь, мешочек чуть было не последовал за ней — но тут Тайра вспомнила, что бородач попросил сберечь карту. Получалось, что это его последняя воля, которую нельзя нарушать. Хотя и особого смысла хранить вещь, потерявшую владельца, не было.

В этой самой лохани они с Нитой мылись вдвоем, когда были маленькими. Тайра отмокала в горячей воде, сколупывала с ног присохшие корки грязи, ей было хорошо и уютно, как в детстве. Отец ушел в горы и вернется через пару дней. Расцелует Тайру, а потом поедет в город покупать ей платье на свадьбу. Самое лучшее, как и обещал, красивее, чем у королевны… Вот только в доме очень сильно пахло гарью. Какой смысл рассказывать себе сказки, если сама в них не веришь? Нет у нее отца, и не вернется он. Надо в долину съездить, скотину собрать.

Маяк так и рвался из хлева, еле дал себя поседлать, а у ворот радостно заржал. С улицы донеслось ответное ржание. В сером, пропитанном дымом утреннем тумане мимо зеллиного двора гнали стадо Джана. И обе коровы тут, и овцы все, может, двух-трех не доставало. Чужой жеребец был только один, на нем — страхолюдный мужик со сморщенным от уродливого шрама лицом. На взмыленном Вороне — другой, помоложе, без шрамов, зато весь в оспину.

Это были работники Баркетов. Как их зовут, Тайра не знала, да и знать не хотела — у наемников Гутриса рожи всегда такие, как будто он их набирает среди беглых каторжников.

Она обогнала их и поставила коня поперек дороги.

— Куда мое стадо гоните?

— Какое еще твое? Было джаново, а теперь Гутрис велел его на нашем дворе поставить.

— Это моя скотина, а не Гутриса.

— Не, посмотри, какая краля выискалась! Ее стадо, понимаешь? Ну, раз ее — так давай к ней и загоним, прямо в хлев, отличное жаркое на углях получится!

Отсмеявшись, старший из работников буркнул:

— Ты иди с Гутрисом договаривайся, нам-то что — мы люди подневольные. Только с коня слезь, хозяин сказал — всю джанову скотину пригнать.

Разъяренная Тайра пришпорила Маяка и полетела к Баркетам.

Господин Гутрис как раз распахивал створки ворот пошире. Был он маленький, пузатенький, но при виде Тайры приосанился.

— Сочувствую твоей беде, очень жаль, да, очень.

— Спасибо. Дядя Гутрис, ваши работники угнали мое стадо и говорят, что это вы им велели.

— Конечно, я. Только не угнать, а собрать, чтобы оно без присмотра не погибло. Ты знаешь, что у тебя одна овца уже в Тану свалилась? А сколько они людям винограда попортили?

— Но почему к вам?

— У меня хлев большой. Не хочешь — обратно в горы твою скотину выгоню, если тебе ее не жалко. Только за потраву людям плати, а так — твое дело.

Тайра растерянно смотрела, как мимо нее гонят стадо. Работники пощелкивали кнутами, поторапливали животных.

— Да не переживай ты, отстроишься — заберешь. Я их не обижу.

Гутрис взял Маяка за повод:

— Слезай, я его в конюшню поставлю, овса ему задам.

Тайра вырвала уздечку и ускакала, ни слова не говоря. Может, и прав Гутрис, у Зеллы в хлеву лишнего места нет. Да и все равно после свадьбы ей придется к Баркетам в дом идти, куда теперь деваться. Но она твердо знала, что ее обокрали.

Только к полудню пепелище остыло настолько, что можно было начать разбирать завалы. Подвезли на телегах бочки с водой, заливали и растаскивали еще дымящие бревна и доски. Под ними нашлись обугленные трупы пятерых человек. Сначала и не поняли, кто из них — Джан, потом догадались — одно только тело без брони и без руки. Его вытащили самого первого и положили на носилки, которые мастерили парни перед домом. Кому-то вздумалось заглянуть в то, что осталось от хлева. Он выгорел полностью, даже стены развалились — слабые были, глинобитные. У самого входа валялся почерневший скелет, все кости переломаны и почему-то без головы. Раздавленный череп в смятой каске обнаружился шагах в пяти поглубже. Непонятно было, кто его так — но в суматохе не стали разбираться, просто крикнули, чтоб сколотили еще одни носилки.

На этот раз Зелла не выпустила Тайру за ворота, заставила помогать поминки готовить. В Ашере было не принято хоронить так быстро, полагалось, чтобы умерший провел последнюю ночь в своем доме. Но дома-то не было, а главное, все боялись, что ракайские солдаты — мужчины по высокому гребню на шлеме у их главного сразу определили, что это были ракайцы — вернутся с подкреплением.

— Смотрите-ка, а джанов меч целый совсем, — парень лихо срубил черной от копоти железякой верхушку куста, — я его себе заберу, никто не против?

— Он вроде как его дочке должен достаться.

— Да зачем девке меч?

— А ты у нее и спроси, отдаст, ну и забирай.

Но Тайра так и вцепилась в меч, вырвала его у огорченного парня и побежала чистить. Больше от отца у нее ничего не осталось.

Процессия тронулась. Шла вся Ашера, даже дети, только несколько женщин остались собирать на стол. Впереди молодые мужчины несли носилки с обугленными костями, покрытые разноцветными покрывалами — столько черных в деревне не нашлось. За ними Тайра, на которую кто-то накинул темный платок, вела разрыдавшуюся напоследок Зеллу. Потом старейшины, остальные мужчины, сзади женщины с детьми. Сначала нестройно, потом слаженней и громче люди запели:

— О Единый, Всемогущий, прими детей своих. О Единый, врата открой в Небо Светлое…

Через селение, через мост, вокруг горы Ман, вверх по заросшей тропе. Это было самое красивое место в окрестностях — небольшая седловина с рощей грецких орехов. Называлась она Долина Теней. Трава там росла пышная и свежая, скот туда никогда не гоняли. Среди раскидистых мощных деревьев стояли сложенные из булыжника пирамиды склепов, высокие, как башни. И еще там жило множество бабочек и птиц.

Перед усыпальницей Карисов процессия остановилась, носилки положили на землю. Почтительно, под руки, вывели вперед старого Лепанида. В Ашере никогда не было священника, люди больше молились местным духам, чем Единому. В торжественных случаях пастух Лепанид, знавший наизусть несколько гимнов и псалмов, обретал статут жреца и творил обряды. Это было наследственное служение, умрет он — таинства будет совершать его сын. Дрожащим голосом старый пастух нараспев произнес все положенные слова. Отвалили камень. Солнце впервые за много лет упало на останки Карисов, покоившиеся на широких постаментах по периметру склепа. У самого входа лежали родители Джана, покрывала на них еще не истлели, даже лица можно было узнать под расползающейся тканью. Дальше ютились ветхие ссохшиеся мумии, а в самой глубине — скелеты. Свободного места не было. Двое мужчин сгребли чьи-то неведомые кости в сторонку, втащили носилки с Джаном, бережно установили на возвышении. Остальных положили прямо на пол, и разбойников, и солдат.

— Если кому надо — пусть сами разбираются, кто тут ихний, — сказал один из мужчин в виде напутственного слова.

Задвинули камнем вход. Вот и все.

На обратном пути шли, как придется, не соблюдая чина. Тайра углядела в толпе семейство Баркетов со старшими сыновьями и невестками, Мариса с ними не было. При виде девушки Гутрис с важным видом заговорил с родней, а Виринея подотстала. Была она в черной кружевной накидке до самых пят, лицо скорбное.

— А Мариса отец в город отослал по делам, — ответила она на невысказанный вопрос в глазах Тайры. Какие у шалопая Мариса могут быть дела в городе, Виринея не уточнила.

— Сколько раз я говорила Джану, чтобы не водился с разбойниками, дочку бы пожалел… Ну и осталась ты одна-одинешенька… И где же ты ночевала, бедная, неужели прямо на улице?

— Меня тетя Зелла к себе взяла.

— И что же ты, будешь теперь вдову объедать? Перебирайся лучше к нам, у нас как раз вчера работница ушла.

— Матушка, разве можно до свадьбы в дом к жениху идти?

— Ну какая теперь свадьба? Ты девушка взрослая, разумная, сама все понимаешь. Подумай, что люди скажут. Будут глаза колоть: Баркеты совсем жадные стали, сына на бездомной сироте женили, чтобы выкуп не давать. Зачем нам это? Ну а так — живи. Буду тебе деньги платить за работу. Марис отцу плешь проел, как он без тебя с тоски помрет, а я что? Я вам мешать не буду.

Тайра отшатнулась:

— Как вы можете мне такое говорить?

— А что я такого сказала? Вы с Марисом все лето по кустам миловались, может, ты уже и непраздная…

Тайра отскочила, как ошпаренная, чувствуя, что еще одно слово — и она наотмашь хлестанет прямо по сладкой улыбочке госпожи Виринеи. А та шла довольная. Ну не хочет дура нищая — и не надо, Гутрис в городе найдет Марису приличную девушку. Там нет дикарского обычая платить за невесту выкуп, наоборот, девку еще и с приданым отдают.

На поминки Тайра не вышла, лежала на зеллиной постели, глядя пустыми глазами в потолок. Люди расстелили ковры прямо перед домом, натащили снеди и вина немерено, ели, пили, Джана нахваливали. И скот-то у него не болел, и дочку после смерти жены один поднимал, ходила она разодетая, как куколка, и охотился он с одной рукой лучше многих. Даже вспомнили, что в молодости стражником был, вот и погиб как воин, в бою. Зелла, забегая в дом по разным надобностям, видела, что Тайра лежит, будто неживая, да сделать ничего не могла: людей же не бросишь голодными. Только когда совсем стемнело и женщины стали свертывать ковры да разбирать по домам недопитое-недоеденное, Зелла присела на краешке постели и тихонько погладила Тайру по плечу.

— Вставай, поешь, вина выпей, я тебе ужин собрала.

— Спасибо, тетушка, не хочется что-то.

— Поешь, тебе силы нужны.

— Зачем?

— Завтра к дяде Джакобу поедешь, прямо с утра.

— На что я ему сдалась?

— Джакоб для дочки брата своего в лепешку расшибется. Думаешь, почему у Джана деньги всегда водились? Джакоб помогал. Сам-то не навещал, да Джан к нему ездил. А тебе здесь нельзя оставаться. Люди, как выпили, судачить стали: почему солдат безголовый такой помятый был? Вспомнили, что ты скотину выпустила, значит, прямо по нему стадо гнала. А кто тогда голову ему отрубил? Ты и отрубила. Вернутся солдаты, кто-нибудь обязательно им проболтается про безголового. Так что завтра до свету тебе уехать надо.

— Зелла, а почему нас с отцом люди так не любили?

— Как тебе сказать, дочка, — она подложила Тайре второй кусок пирога. Первый был раскрошен попусту, глоток вина сделала — и то хорошо.

— Наверное, из-за матери твоей, странно все с ней было. Надо ли старье это ворошить, не знаю, ну уж раз спросила… Джан с Джакобом ведь лучшими женихами у нас считались, все девки ревели, когда их нелегкая понесла в солдаты наниматься.

— И ты?

— И я, — Зелла опустила глаза и помолчала чуть-чуть, — по Джакобу. Ну, что говорить… Рон мой хорошим мужем был. Восемь лет о братьях ни слуху, ни духу, отец их помер, мать болела, совсем плохая стала, мы с Роном помогать ей ходили. И тут вдруг Джан появляется с Литой. Кто такая — никто не знает, но сразу видно, что городская, из богатых. По хозяйству ничего не умела, я ее готовить учила. Скоро стали болтать, что она и не жена ему вовсе, а так, краденая.

— Насильно? Не верю я!

— Почему насильно? Она за ним как овечка на веревочке бегала, Джан со стадом уйдет, а она в доме запрется и сидит, тоскует. Потом уж ткать-вышивать стала, и тоже не по-нашему: петелькой или крестиком, а гладью, как знатная. Или читать вздумает, ей Джан книги из города привозил. Ну, кто у нас когда читал? Вот и сомневались люди — как такую девушку за простого солдата отдали, да еще в деревню, в горы? Она ж красивая была — глаз не отвести, коса толще моей руки, до колена, даже лучше, чем твоя, глаза голубые-голубые, кожа белая… Может, и болтать бабы начали от зависти. Только одна вещь и правда непонятная была: о своей семье она никогда не говорила, спросишь — молчит, или скажет — в дальних краях они. А потом, когда уж ты родилась, она петь затеяла, сядет с тобой на пороге и разливается. Голосок серебряный, песни красивые, как лютнисты на ярмарке поют — баллады. Кстати, по-нашему пела, по кадарски, так что в дальние края не очень-то и верилось. Выйдет, запоет — сначала дети во двор сбегутся, потом и мужики подойдут, стоят за воротами, уши развеся. Тут уж бабы совсем ее возненавидели.

А умерла она как-то странно. В Тане утонуть не мудрено, речка бешеная, но ведь далеко-то не должно унести, тело на перекате в камнях застрянет. Джан тогда прибежал к нам, весь белый, тебя мне на руки сунул, говорит — Литу рекой унесло, еду искать — сел на коня и ускакал. Вернулся через три месяца, без руки. Будто бы руку валуном передавило, когда он Литу из воды вытаскивал, ну а потом он в городе лежал, выздоравливал. Может, и так, только долго что-то болел. Маму твою он в предгорьях нашел, там и похоронил, я сама видела — холм большой из камней насыпан и круг деревянный на палке. Вроде так жену любил, как никто не умеет, а на могилу никогда не ездил. Может, не хотелось ему думать о ней, как о мертвой? Теперь-то они в Светлых Небесах друг на дружку радуются… А тогда он чуть умом не тронулся, напьется и сидит на пороге, качается. В то время его все жалели, хотя некоторые даже горю его умудрялись завидовать — что по ним так убиваться никто не будет. Мы с Роном думали тебя насовсем забрать, ты и так у нас, считай, жила, вы же с Ниткой моей как сестрички. И тут откуда ни возьмись — Джакоб, со своей женой иноземной. Пятнадцать лет ведь не появлялся, я и не узнала его поначалу, видный такой стал, купцом заделался. Ну, Джан и ожил понемножку.

А потом, когда он беженцев стал через перевал водить, вся Ашера на него взъелась. Ладно бы беженцев одних — он и дезертиров водил, и мятежников. Видишь, одно дело — детишкам про разбойничьи подвиги рассказывать, другое — ждать, когда ракайцы наедут и за одного Джана всю деревню вырежут.

Почти все это Тайра и сама помнила — и мамины песни, и как она нахваливала первый вышитый дочкой кривой и лохматый цветочек, и страшного, воняющего перегаром отца, от которого Тайра пряталась у соседки, и дядю Джакоба, показавшегося ей очень важным господином. И как потом все наладилось, и отец учил ее ездить на лошади и стричь овец, а когда ей исполнилось десять лет, подарил гнедого жеребенка с белыми гривой и хвостом и сказал, что он будет отовсюду виден — как маяк. Даже могилу мамину помнила — один раз упросила все-таки отца свозить ее в предгорья. Не знала она только одного: как их жизнь виделась со стороны извечно настороженными глазами односельчан.

Зелла усердно набивала подседельные сумки всем, что, по ее мнению, может пригодиться в дороге.

— Ну зачем мне столько? До города два дня ехать, в крайнем случае, по дороге куплю.

— Да вот денег дать тебе много не получится, поиздержалась я…

— Так у меня самой есть! У отца в саду два горшка с монетами зарыты, пойдем выкопаем.

Зелла подвязала под фартуком большой кошель.

— Не нести же по деревне горшки с деньгами, людей в соблазн вводить…

Уже начинало светать.

Отцовский тайник был в дальнем конце сада, не пострадавшем от огня. Не то, чтобы он был глубокий, но Тайра помнила место приблизительно, так что они наковыряли немалую кучу земли, прежде чем заступ зазвенел о глиняный бок. Горшок оказался куда легче, чем можно было судить по размеру, заполнен монетами только на треть. Правда, попадались и золотые.

— Может, сразу и вторую захоронку выкопаем? Она за оградой, возле скалы.

Зелла ссыпала добычу в кошель и оправила фартук.

— Эту бы до дому донести, а там видно будет.

Наверное, она уже услышала или почувствовала что-то неладное. Из-за дома показались две вполне четкие в редеющем сумраке тени. Сначала вроде крались, а когда поняли, что их заметили, перешли на ту ленивую походку вразвалочку, которая подчеркивает сугубую готовность на всякое худое дело. При виде теней Зелла зачем-то грохнула заступом по пустому горшку и сгребла половину осколков в раскоп.

— Утро доброе, ребятушки, видно, вас Светлые Небеса нам в помощь послали.

"Ребятушки" — те самые баркетовы работнички — так и впились глазами в яму.

— И что вы тут накопали? Говорят, у Джана в саду золотишко было припрятано, не поделитесь?

— Да берите, не жалко, — Зелла весело махнула рукой в сторону битых черепков, — вон его сколько, я уж думала: горшок склею, кашу варить буду. Подмигнула младшему и вручила ему заступ.

— Вот досюда яму копай, и глубокую, в твой рост.

— Чего это я копать буду? На кой ляд яма-то?

— Да могила для Хмурого, пса ихнего. Что ж он гнить во дворе будет. Вы уж подсобите, ребятки, а я вам хорошего вина вынесу.

Наемники переглянулись.

— Ладно, подсобим. Только падаль вашу сами таскайте. И вина за такую работу не по кружечке, а целый кувшин причитается, ну и пожрать тоже вынеси.

Зелла поплыла как лебедушка, плотно прижимая фартук к бедрам, а Тайра нарочно погромче шаркала по сухим листьям — вдруг все-таки звякнет.

Яма получилась не в рост, а по пояс — ниже было скальное основание. Работники, подобревшие после вина и целой корзинки мясной снеди — остатков со вчерашнего стола — сами предложили глянуть на пса. Его как оттащили прошлым утром к ограде, так и забыли. По морде ползали блестящие зеленые мухи, и запах уже пошел. Парни состроили брезгливые гримасы, но углядели насаженную на клык железяку и пришли в полный восторг.

— Ты глянь, это ж наплечник! От молодец!

— Красиво как ракайца-то порвал! Эх, если б его мечом не рубанули — сжевал бы со всеми доспехами…

Работники отхохотались, утерли слезы и торжественно заключили:

— Да, такого кобеля по-людски хоронить надо. Девкам рассказать — вот ржать-то будут! Ну, понесли.

Они даже насыпали холм над могилой Хмурого, после смерти сослужившего свою последнюю службу — отведя от хозяйки беду.

Старые ножны Рона не вполне подходили, у Джана меч был поуже и теперь немножко болтался, но и так сойдет. Зелла привязала меч к седлу и критически оглядела Тайру.

— Плащ получше запахни, продует. Ну а теперь возьми на прощанье подарочек, это мама твоя вышивала, — она достала из-за пазухи маленькую, только поставец какой-нибудь накрыть, скатерочку. Увернулась от объятий чуть не свалившейся с коня Тайры, очертила их святым кругом:

— Езжайте, родные, солнце-то уже вышло. Да хранит вас Единый, — шлепнула Маяка по крупу и спряталась за воротами. Плакать при расставании — дурная примета.

Небо и правда было ярким, хотя в ущелье солнце покажется не скоро. Ашера отсыпалась после вчерашнего, даже сытые собаки молчали — да и чего на своих лаять? Тайра расстелила скатерку на колене. В центре был вышит замок с красными крышами, а по кругу — птицы. Все пять — орел, цапля, ворон, лебедь и сова.

Если бы не Шмель, они столкнулись бы в лоб. Но у реки пес остановился, как вкопанный и глухо заворчал. "Неужто опять баркетовы работнички?" — Тайра на всякий случай припрятала вышивку и осторожно подвела Маяка к просвету между прибрежными кустами. Через Тану переправлялось чуть не целое войско ракайцев. Одни вели лошадей по висячему мосту, другие гуртом штурмовали обмелевшую к осени речку. Тайра осторожно повернула коня и сначала шагом, а потом во весь опор поскакала назад через Ашеру. Пес отставал, ей пришлось остановиться и затащить его в седло. Маяку это совсем не понравилось, и он перешел на рысь — хоть тресни, в галоп не поднимался. Если кто-то уже проснулся и выдаст ее солдатам, то наверняка их догонят… Мимо своего выжженного дома, вниз по склону, через поля и пастбища. До тех пор, пока не стало ясно — нет никакой погони.

Дорога огибала невысокий холм с белым камнем на вершине, отсюда открывался вид до самой горы Кайи, за которой пряталась Ашера. В золотом утреннем свете долина казалась прекрасной и совершенно безлюдной. Справа по широкому ложу из щебня петляла серебряная Тана, сейчас ее можно было перейти вброд почти в любом месте, хотя громадные валуны и корни деревьев, разбросанные по берегам, напоминали про свирепый нрав реки во время половодья. Слева по горному склону поднимались багровые кудрявые виноградники. Белая утоптанная дорога была совершенно пустой, ни облачка пыли не замутняло стеклянную прозрачность утра. А ведь давно уже пора выгонять скот. Значит, в деревне что-то случилось. У Тайры похолодело в животе. Вдруг солдаты решили отомстить жителям за гибель отряда? И сейчас в Ашере плач и крики? Но если она вернется, то вряд ли чем-то поможет, скорее — навредит и уж точно погибнет.

В самом конце долины широкой полосой заклубилась пыль. Кто-то все-таки выгнал стадо, скоро придется ехать дальше, чтобы не попасться людям на глаза. Только куда ей ехать? Когда солдаты покинут деревню — сегодня, завтра? Беда была в том, что на равнину можно попасть только по берегу Таны, то есть — через Ашеру. И тут девушку осенило. Ведь в горах много ущелий, по ним тоже бегут реки, и все они текут на равнину. А у нее есть карта.

Она спрыгнула на землю, ослабила подпругу, чтобы Маяк немножко попасся и развернула свиток. Да, от Верблюд-горы есть путь в соседнюю долину, и там обозначена река, пунктирная линия вдоль нее — наверняка дорога. Отец не показывал ее Тайре, ему надо было свернуть чуть раньше — наверх, на плато. Тайра придавила начало свитка камешками и размотала его до конца. Вот тот план, где лестница, а вот с подземельем. Его она еще не рассматривала. Это точно была пещера, а не подвалы замка — слишком извилистые проходы. Тут метка: "ручей", тут — "фигуры". Дальше — "оружие", "камни", "магия". Вряд ли кто-то будет на карте пещеры специально обозначать простые камни, скорей всего речь идет о драгоценных. А что значит "магия"?

Эту карту бородач доверил ей за несколько минут до смерти, она была чем-то очень важным для него. В пещере, скорей всего, тайник. Почему бы не съездить и не посмотреть самой? Она обернется за два-три дня, к тому времени солдаты наверняка уйдут из Ашеры.

Глава 3. Колдун и его раб

Готфрид Ильмарский неподвижно сидел у камина в резном кресле черного дерева и думы его были невеселы. Сухопарая фигура герцога полностью терялась в складках широченного собольего плаща с золотыми застежками, впрочем, весьма потертого. Волны меха лежали перед самым огнем, и случайный уголек вполне мог наделать беды, если бы плащ не был обработан сильным огнеупорным заклятием. С годами профиль Готфрида становился все более орлиным: серые волосы отступали с высокого покатого лба, нос хищно устремлялся к подбородку. Впрочем, благородным старцем его еще нельзя было назвать, скорее — пожилым аристократом. Иногда одинокий герцог даже подумывал, не завести ли ему молоденькую служаночку для утехи, потом представлял, как в покоях мельтешит суматошная любопытная квочка, и только сплевывал с отвращением. И так годы уходят, а Цель так же прекрасна и недоступна, как в молодости. Когда-то в мире собратьев по цеху он считался Великим, теперь, наверное, уже Величайший — а толку-то…

На полке с ретортами и прочими рабочими принадлежностями что-то еле слышно шелестнуло. Готфрид со стоном поднялся на ноги. Так и есть — с узловатой веточки граба сорвалась хвоинка. Значит, кто-то нарушил вторую печать. Первый маячок сработал часа два назад: с желтого пористого камня, лежавшего слева от ветки, просыпалась горстка песчинок. Ну, первая печать — ладно, там иногда ходят охотники, но вторая? В другой день Готфрид и сам бы прошелся подышать свежим воздухом, да заодно разобрался с нарушителем, но сегодня, к несчастью, его скрутил радикулит.

Злая немочь привязалась к нему лет двадцать назад, ни снадобьям, ни магии не поддавалась, так что пришлось идти на поклон к заклятому врагу Вермису, высылать ему почтительное приглашение. Тот, как всегда, сидел без гроша — растратил все состояние на манускрипты, а потому согласился приехать к Готфриду за пару не слишком ценных рубинов. И зря он унижался перед нищебродом. Вермис провел ночь у алтаря, бормоча заклинания, навонял дымом на весь замок и заявил, что радикулит ниспослан в наказание за грех и исчезнет без следа, как только герцог этот грех вспомнит. Ну, понятно, он выгнал шарлатана безо всяких рубинов, пусть спасибо скажет, что живого, то есть там, в Светлых Небесах скажет: сгубил себя бедолага своими манускриптами. Позже Готфрид провел целую зиму, вспоминая те деяния, которые Высшие Силы в своей святой наивности могли бы счесть грехом. Радикулит так и не прошел.

Значит, сегодня придется посылать раба. Готфрид терпеть не мог давать ему ответственные задания. Раб неверный и лукавый, всегда норовит обвести старика вокруг пальца. А как радовался герцог, заполучив этого почти всемогущего мальчишку-эльфа, для которого время — чистая условность. Наложил нерушимое заклятие полного повиновения и абсолютной правдивости, не знал еще, что прохиндей вообще врать не умеет. Лучше бы врал, мерзавец…

Послал он его как-то расправиться с Моргетом, убийцей и вором, дважды пытавшимся ограбить Готфрида. Говорит щенку: "Принеси немедленно его голову", — тот: — "будет сделано, Ваша Светлость". Вернулся через минуту, улыбается во весь рот, держит голову за волосы, с шеи кровь капает. И точно — Моргет, такую харю ни с чем не спутаешь, только волосы белые и весь в морщинах. Спрашивает Готфрид: — "и где ж ты ее взял?", а эльф этот — "из корзины у палача спер, их там штук пять было, думаю, палач не расстроится".

— И когда же это было? Или будет?

— Ну, лет через сорок, кажется.

Готфрид даже дар речи потерял от такой наглости. Швырнул голову в угол, взял свиненка за ухо и повелел: "Ты сделаешь так, чтобы этого негодяя и убийцы Моргета не стало сегодня, 15-го декабря 6879 года от сотворения мира по ракайскому летоисчислению". На этот раз мальчишка вернулся через два часа, цену себе набивал, паршивец, как будто Готфрид не знал, что эльф хоть на три года в другое время уйдет, а вернуться может в то же мгновение, из которого отправился. Голова полежала, да исчезла, вместе с кровью, что ковер было испортила. Значит, того будущего, где Моргет получит по заслугам только в глубокой старости, уже нет. Наконец, является красавец, еще более довольный.

— Негодяя и убийцы больше нет, ваша светлость.

— Ну и как ты это сделал?

— Разлил масло на лестнице у маркизы Кафалии, вдовы. Моргет собирался сегодня вечером изнасиловать, задушить и ограбить госпожу маркизу, но, к несчастью, сломал ногу, теперь он лежит у нее в опочивальне и громко стонет. Маркиза ухаживает за ним, старательно, но неумело. Ей придется заниматься этим праведным делом очень долго, так как нога срастаться будет плохо, и бедняга на всю жизнь останется хромым. Что не помешает госпоже маркизе влюбиться в Моргета и добровольно разделить с ним и ее ложе и ее богатства. Через год они сыграют свадьбу, и госпожа маркиза родит ему трех дочек, внешностью напоминающих отца, а умом и добродетелью — мать. Моргет полюбит их всей душой и остаток своей жизни посвятит тому, чтобы благополучно выдать их замуж. Так что негодяя и убийцы Моргета больше нет, сир. И никогда уже не будет.

Вот за "сира" герцог и не оторвал ему голову вместо моргетовской.

Поначалу выходки самовольного мальчишки даже забавляли Готфрида, но постепенно он начал осознавать, что власть над временем — это власть над судьбой, жизнью и смертью. Его, Готфрида, смертью. Кто поймет, что у эльфов на уме? Что они считают добром? Колдун начал бояться своего раба, бояться и ненавидеть. А этой весной получил несомненное подтверждение своих опасений.

Книгочей Вермис раздобыл уникальную рукопись, список утраченного свитка с трудами древнего царя Арета, великого мага. Ходил, раздувшись от гордости, а в начале зимы сгорел, вместе с замком, библиотекой и этой самой рукописью. Готфрид сильно подозревал, что в книге содержится одно важное заклинание, которое приблизит его к Цели. Выждал полгода на всякий случай и послал за рукописью эльфа, чтобы тот спас ее от пожара. Тот вернулся мгновенно, взволнованный, вместе с ветхой стопкой пергамента.

— Вот книга, ваша светлость. Но вы не распорядились, что сделать с ней и прочим вашим имуществом после вашей кончины, у вас же нет наследников. Может, завещаете все Вермису?

— Что ты несешь?! Вермис мертв, а я не собираюсь на тот свет!

— Вы уже умерли, ваша светлость. Три дня назад. Мне пришлось на полчаса заморозить время, чтобы получить ваши распоряжения. Дело в том, что пожар начался, когда Вермис читал опасное заклинание. Он немного ошибся в произношении, и книга вспыхнула, а за ней — все вокруг. Я стащил ее за мгновение до пожара, пока Вермис не произнес последнего слова. Он, естественно, остался жив, впал в ярость при виде исчезновения рукописи, догадался, что это — заслуга вашей светлости и объявил вам войну. Вы храбро бились, местность между вашими замками выглядит теперь, как после извержения вулкана. Но, к сожалению, он много работал в последние годы и изучил пару заклинаний, неизвестных вашей светлости. Так что вы умерли от скоротечной проказы и лежите в фамильном склепе. Какова будет ваша последняя воля?

— Верни книгу на место, идиот!!!

Герцог поморщился, вздохнул и звякнул колокольчиком. Дверь скрипнула, в щель просунулась встрепанная голова эльфа.

— Звали, ваша светлость?

— Спишь, бездельник? Посмотри-ка на печати.

Эльф со всей возможной скромностью приблизился к Готфриду. Шапкой рыжих кудрей и вздернутым носом он напоминал львенка, только очень хилого и заморенного. По неестественно вывернутым узким плечам и неправильной посадке головы даже спереди было заметно, что он немного горбат.

— Ваша светлость, я обнаружил нарушителя границы и тайно следовал за ним, а тут вы как раз и позвонили.

— И кто же он?

— Деревенская девчонка на лошади и с собакой, они заблудились.

— За последние пятьдесят лет это первый случай, чтобы кто-то нечаянно заблудился на Запретном Пути. Все прочие шли по карте и с самыми скверными намерениями. Разумеется, это уникальное событие произошло в твоем присутствии, — герцог почувствовал, что его захлестывает раздражение и махнул рукой, — проследи, чтобы она убралась отсюда как можно скорее. Если ступит на лестницу — убьешь без промедления.

— Обязательно, ваша светлость.

Эта наглая скукоженная мартышка издевается над ним. Вообразил, что ему, бессмертному эльфу, ничего не угрожает. Готфрид проживет лет двести и умрет, а мартышка будет кривляться и плясать на его могиле. Ну, в этом мире и в этом теле не так уж он и бессмертен.

Из собольего рукава выскользнуло тонкое лезвие и быстрее молнии… вонзилось в дубовую дверь. Эльф сокрушенно покачал головой:

— Зря вы это, герцог. Я же вас предупреждал — бесполезно.

В сумерках Тайра потеряла дорогу. Она поднималась по склону, покрытому древним буковым лесом, здесь часто попадались мертвые дуплистые стволы с комковатыми наростами. Последние красные лучи, пробившиеся в густую вечернюю мглу, высвечивали уродливые фигуры лесных духов. Бугры и морщины коры складывались в лица. Огромный полукруглый рот с губами, как у сома, над ним две круглых шишки — вытаращенные глаза, ветви-щупальца. Носатая кикимора с разинутым в крике дуплом и воздетыми руками — обломками сучьев… Шмель скалился на них, вполголоса взрыкивал. И ни звука, только цокот копыт по плоским, сросшимся в сплошную извилистую поверхность корням, да частое дыхание животных. Ручеек, который недавно журчал где-то внизу, замолк. Наверное, он все-таки был недалеко, между стволов расползались пряди тумана. Потом все исчезло во тьме.

Тайра не хотела ночевать в этом месте, где жили непонятные и вряд ли дружественные силы. Тем более, до предпоследней метки, обозначенной на карте как лестница, уже недалеко. Но выбора не было, даже конь почти потерял зрение, шарахался, оступался. И вдруг, перевалив невысокий холмик, с треском и хрустом провалился почти по брюхо во что-то сыпучее, шуршащее. Пес прыгнул за ними и пропал, только оглушительный шорох да вихри листьев отмечали его скачки где-то там, под поверхностью. Это оказалась неглубокая ложбинка, старая листва годами скапливалась в ней, как в чаше и почему-то не прела, даже не спрессовалась, лежала сухим ворохом. Листья еще хранили тепло, хотелось зарыться в них и уснуть. Она вывела Маяка на край ложбинки и привязала на коротком поводу — трава здесь все равно не росла, хоть ноги не переломает. Поделилась лепешкой со Шмелем, потыкала вокруг найденной на ощупь веткой. Змей вроде не было. Плотно завернулась в плащ, натянула на лоб капюшон и рухнула на пружинистую лесную перину.

Все стихло — и тут же обнаружились обитатели полянки. Она служила спальней и кладовкой для нескольких десятков мышей, и тихое, а чуть позже — беззастенчиво громкое шуршание, попискивание и грызение окружило Тайру со всех сторон. Усталый Шмель, прикорнувший было у ног хозяйки, оживился и кинулся на охоту. Кое-как успокоив пса, Тайра обняла его и заснула с мыслью, что Маяк не сумеет защитить припасы, и к утру в сумках останется одна труха.

Потом прилетели совы. Они кружили над листьями, выхватывая тоненько визжащую добычу, иногда задевали крылом голову Тайры. Она вскрикивала, просыпалась, снова проваливалась в сон. Туман исчез, сквозь ветви сверкали огромные звезды. Сны путались с явью, ей казалось, что ее несут по небу две огромные белые птицы, она летит под ними, и взмахи их крыльев удерживают ее в воздухе, так что она не упадет, пока птицы летят. Внизу проплывают клочки полей, деревушки, разноцветные кудрявые шкурки лесов, а слева — синяя бескрайняя равнина. Это — море. Они снижаются, впереди, на самом берегу — Черный Город. Черные башни, черные крыши, черный замок на горе. Только мостовые и стены домов — серые. Птицы опустились на площади, вокруг стояли люди в черной одежде, кричали, размахивали руками, но Тайра не слышала их. Из толпы вышел ее отец. Он единственный был одет в цветное, как обычно ходил — в белой рубахе с сине-красным узором у ворота и рыжей куртке. Тайра спросила: "Почему ты один, где мама?" Отец махнул рукой куда-то вверх: "Так вот же она!" По серому небу летели две птицы…

Окончательно проснувшись, она решила, что сон не был вещим — его соткали совы, чувство невесомости на мягкой подстилке и темнота. Ложбинку заполнял холодный туман, такой густой, что было трудно дышать, но, когда Тайра взобралась на пригорок проведать Маяка, оказалось, что он доходит только до пояса, а небо уже серое и стволы деревьев отчетливо видны.

Тайра довольно быстро нашла тропинку. Когда-то это была настоящая дорога, ее расчищали, по обочинам до сих пор лежали убранные с пути камни. Теперь по ней расползлись корни, кое-где прямо на середине торчали кустики можжевельника, но, раз ступив на нее, сбиться уже было невозможно. Оголодавший конь торопился выбраться к свету и траве, шел хорошей рысью. Молочный туман рассеялся в сизую дымку. Казалось, за ночь пришла поздняя осень. Рыжие кроны буков, бурые прошлогодние листья и голубоватые корни под ногами — ни одного зеленого пятнышка, кроме мха на корягах. С тонких ветвей на тропинку свешивались ржавые космы листвы, когда конь задевал их грудью, они постукивали, как деревянные.

Лестницу она проехала мимо, ей пришлось вернуться назад, когда дорога резко пошла вниз и закончилась непроходимой осыпью — этого на карте не было. Ее и лестницей трудно было назвать — просто удобный подъем, на крутых местах где выгнутый петлей корень, где плоский камень образовывали ступеньки. На одном из таких камней сидел ребенок. Шмель почему-то не залаял, только уши навострил. С виду — лет одиннадцать. Несмотря на холод, на нем была одна белая рубашонка без рукавов. Рыжая кудлатая голова, тщедушные плечи.

— Сюда нельзя, — он встал, и Тайра поняла, что он горбат, хотя и держится прямо.

— Почему?

— Если поднимешься, я должен буду тебя убить. А я не люблю убивать.

Тайра вытащила меч из притороченных к седлу ножен и с издевкой покрутила его в руке, хотя ей было жутковато.

— У меня конь и оружие, у тебя нет ничего.

— Ты не сможешь мне повредить. Я эльф.

— Эльф? Ты? — она направила коня на него, но Маяк резко попятился, то ли на кручу лезть не хотел, то ли испугался непонятно чего. Разозлившись, она саданула пяткой по боку. Конь наклонил шею и выдал такого козла, что Тайра чуть не перелетела через его голову.

— Тсс, — мальчик взял коня за уздечку и погладил его по щеке. Маяк безропотно пошел за ним, только дрожал и косил глаза. Вверх по склону, сквозь заросли дубняка, снова вниз, по узким тропкам между огромных, как дома, камней, вдоль пропасти, на дне которой журчал ручей. Висячий мост, хорошая проезжая дорога ведет от него направо, в горы.

Тайра очнулась и натянула повод.

— Куда это ты?

— В пещеру. Ты же хотела увидеть сокровище?

— Только что ты собирался убить меня за это.

— Если ты поднимешься по лестнице к главному входу. Так приказал хозяин. Но есть и другой путь, хозяин о нем не знает.

— Отличный у тебя хозяин. А ты отличный слуга. Как-то ты не очень похож на эльфа.

— Я не слуга, я раб. У меня нет долга чести перед хозяином. А ты, можно подумать, видела много эльфов.

— Видела один раз.

— Кого?

— Ну, имени она мне не сказала, — злорадно начала Тайра, — но она была высокая, красивая как принцесса, с белыми волосами ниже колен, с длинными бирюзовыми глазами, в переливающемся зелено-золотом платье…

— И с изумрудным трилистником на шее?

— Ты что, ее знаешь?

— Это Районси, невеста моего брата, — мрачно сказал эльф, — Ну а зачем она к тебе приходила? Давно?

— Лет пять назад, — Тайра кивнула на Шмеля, благовоспитанно трусившего у правого стремени, — пса моего спасла. Он тогда щеночком был, погнался за птицей и свалился в реку. Его понесло, когда я его отловила, он уже не дышал. И вот тогда она появилась ниоткуда, взяла его на руки, из пасти полилась вода, и он ожил. Отдала его мне и исчезла. Я сразу поняла, что она эльфица.

— Береги его. Когда-нибудь он спасет тебе жизнь, иначе бы Районси не приходила.

Тайра с сомнением посмотрела на радостно осклабившегося Шмеля. За пять лет он спас ее от несметного множества мышей, а еще от соседской кошки, которую ежедневно загонял на дерево.

Она уже давно потеряла направление, дорога осталась далеко внизу, вроде бы они поднимались вверх, обходя вершину по кругу. Туман опять сгустился, неба не было видно. Или, может быть, они вошли в облако. Тропинка все время пересекала хребты неглубоких ущелий. Вверх-вниз, вверх-вниз. В какой-то момент Тайре показалось, что под копытами скрипит снег — значит, они поднялись совсем высоко, но в следующей долинке росла совсем зеленая трава, даже цветы еще цвели. Мальчик вприпрыжку бежал и по щебню, и по снегу босыми ногами.

— А почему твоя Районси не исцелила тебя? Ну, спину?

— Горб? Так ведь за все надо платить. Вот у тебя в косах бусы, ты же их купила?

— Отец купил.

— Вот видишь! Даже не ты, а отец. А ты носишь. Поняла?

Тайра совершенно ничего не поняла, но спросила правильно:

— Горб — это плата? Кому?

— Колдуну. Моему хозяину.

— Прекрасный у тебя хозяин. Держит тебя в рабах, и ты же еще должен платить ему страданиями? Я слышала, что колдуны злые, но чтобы настолько!

— Да нет, колдун как колдун. Обыкновенный. Край охраняет, ни разбойники, ни солдаты сюда не суются. Даже исцеляет иногда, только редко — вечно сидит у себя один, как сыч. Трусливый немножко. И жадный.

— Он старый?

— Третий год говорит, что ему сто одиннадцать. Врет. На самом деле — сто сорок семь.

Подробнее о характере колдуна Тайра узнать не успела — они, наконец, пришли. Облака остались внизу, впереди сиял на солнце светлый скалистый обрыв. Сверху его венчали острые пики, частые, как зубья на расческе, а склон у подножья был завален осыпью. Обвал случился совсем на днях, под грудами обломков зеленела примятая трава, между камнями — вырванные с корнем, погнутые и изломанные деревца с желтой еще не осыпавшейся листвой.

— Дальше верхом не получится.

Тайра расседлала Маяка и привязала к кустам подальше от осыпи. Потом тщательно обтерла коня пучком травы, гнедая шкура заблестела.

Порывшись в сумках, она извлекла лепешки, сыр и бурдюк с разбавленным вином, который насильно всучила Зелла, приговаривая: "где ты по дороге молочка возьмешь, здоровье-то надо поддерживать". Шмель прыгал вокруг припасов на задних лапах, умильно прижимая передние к груди, за что и получил почти треть круга сыра, потом и лепешкой не побрезговал. Тайра осторожно спросила своего спутника:

— Поешь со мной? — по дороге, глядя на его босые ноги, бегущие по острому щебню, она немножко засомневалась в его плотской реальности.

— Ага, спасибо, — он засунул в рот хороший кус хлеба с сыром и с удовольствием принялся жевать. По поводу вина задумался, но сделал пару неуверенных глотков. Хотя, может, все это было иллюзией. Стоило, наверное, прикоснуться к нему.

— У тебя есть светильник?

Зелла позаботилась даже об этом, медная утица нашлась на дне одной из сумок, и бутылочка с маслом в той же тряпице.

— Полезли. Шмеля здесь привяжи, там есть пара мест таких…

Тайра не могла вспомнить, называла ли она пса по имени при мальчишке — вроде бы нет. Кинула сумку под куст.

— Шмель, стеречь.

Глава 4. Путеводная звезда

Над осыпью в горном склоне была видна свежая расселина, как будто великан сковырнул заступом часть скалы. В самом низу выбоины чернела небольшая дыра вроде волчьей норы, эльф забрал у Тайры светильник и исчез в ней.

Несколько шагов пришлось проделать на четвереньках, елозя ладонями и коленями по острым камням, потом нора расширилась и перешла в узкий и высокий коридор. Сероватый свет из отверстия, поначалу облегчавший путь, пропал за поворотом. Тайра не видела больше ничего, только золотистый ореол вокруг головы и плеч эльфа, за которым она еле-еле ковыляла, спотыкаясь на каждом шагу. Наконец мальчишка сжалился и опустил светильник пониже. Пол был завален большими угловатыми камнями, такие же торчали из потолка. Интересно, как часто они падают? Глаза понемногу привыкали к темноте, но с каждым шагом становилось все холоднее, на свету было видно, как облачко пара вылетает изо рта. Проход расширялся, сужался, ветвился и постепенно опускался вглубь горы. Поверхности сглаживались, углы скруглялись, как будто тоннель был выточен руслом реки. Влажно блестели своды, на стенах пузырились грозди натеков. Тайре казалось, что они путешествуют по внутренностям какого-то огромного животного. Иногда эльф молча поднимал светильник повыше или подносил к стене и из темноты проступал жутковатый образ: белая великанья борода из волнистых каменных сосулек, круглая арка с острыми клыками, похожая на оскаленную пасть. В одной из камер на потолке висела семейка летучих мышей, уютно запакованных в кожаные плащики крыльев. Одна их них совсем по-человечески откинула с головы край плаща, повертела мордочкой и скользнула во тьму. Эльф посветил ей вслед. Свод пещеры провисал там тяжелым полукругом, на нем рядами росли коротенькие сосульки, к некоторым пристроились спящие мыши. Это было похоже на вымя чудовищной коровы. "Сосцы Матушки-Земли", — беззвучно прошептала Тайра и холодок пробежал у нее по спине. Но эльф услышал и так же тихо шепнул ей в ухо:

— Теперь ни звука, что бы ни случилось. Следи за мной. Когда я спущусь — не двигайся, пока не подам знак.

Он нырнул в низкий проход, круто поднимавшийся вверх. Тайра стукнулась головой о свод, какое-то время передвигалась, согнувшись в три погибели, потом пришлось опуститься на четвереньки.

Эльф сел на пол, свесил ноги в какой-то провал и исчез, только его рыжая макушка сияла на границе черной дыры. Девушка осторожно подползла к нему и заглянула вниз. Эльф стоял на освещенном карнизе, а вокруг был мрак, сплошной, беспросветный, как будто они оказались на краю мира, и дальше была только пустота. Тайра отшатнулась. Один шаг — и она сорвется и будет падать в бесконечную ночь, пока не остановится сердце. Эльф кивнул ей и подал руку. Совершенно нормальная, холодная и шершавая мальчишеская ладошка — с удивлением отметила Тайра. Выбравшись на узкую площадку, она прижалась спиной к каменной стене и осмотрелась. Их окружала непроглядная тьма, но под ногами, кажется, поблескивали блики, такие слабые, что их можно было принять за обман зрения. Эльф присел над бездной и вытянул руку со светильником, внизу отразился крошечный огонек. Тайра скорее догадалась, чем увидела, что они стоят в огромном зале, а далеко под ногами — черное зеркало подземного озера. Карниз уступами уходил вниз, это был неровный край отвесной плиты, чуть выступавшей из стены пещеры. Цепляясь за камни и друг за друга, они начали спуск.

От воды тянуло могильным холодом. Чем ниже, тем сильнее пробирал озноб. Под темной маслянисто поблескивавшей гладью проступали голубоватые пятна. Они висели на разной глубине, некоторые были размером с кулак, другие — в рост человека. Одно пятнышко светилось почти на поверхности. Вглядевшись, Тайра поняла, что это тельце летучей мыши — ушастый комочек с распростертым крылом. Тогда большие пятна могут быть… Но страха не возникло, она слишком устала. Каждое движение вытягивало остатки сил, измученное сознание растворялось в синей блаженной мгле. Вода посветлела, задымилась клочьями тумана… так холодно, так болят ноги, так хочется спать. Куда они идут, зачем? Войти в озеро — и никогда больше не будет ни холода, ни боли. Вечно парить в голубом сиянии… Эльф вцепился в руку Тайры, стоявшей у самой кромки воды с нежной бессмысленной улыбкой.

— Идем! — злобно прошипел он и потащил прочь от волшебно прекрасного, манящего свечения. Струйка тумана обвилась вокруг ног Тайры, она перестала их чувствовать и осела на пол. Эльф зажал в зубах ручку светильника, обхватил девушку поперек талии и поволок в широкую галерею, по дну которой к озеру бежал прозрачный ручеек. Положив Тайру на прибрежный гравий, он энергично плескал ей в лицо обжигающие ледяные пригоршни воды, пока она не зафыркала и не очнулась.

— Быстро отсюда, Хогга идет за тобой!

Над озером разрастался мертвенно-синюшный купол света, по ручью побежали змейки пара. Эльф втащил Тайру в какую-то дыру и резво зашлепал вперед на четвереньках. Здесь было легко двигаться — пол сухой и гладкий, как будто его подметали. Тайра согрелась и очень старалась не отставать, она почти ничего не помнила о наваждении, но ей хотелось оказаться как можно дальше от подземного озера. Ход вилял то влево, то вправо, постепенно сужаясь. После очередного поворота Тайре пришлось опуститься на локти и вытянуть ноги, отталкиваясь ступнями. Огонек мелькал где-то далеко впереди, камень сдавливал девушку со всех сторон. А если дальше будет еще уже? Эльф-то ползет, но ведь он меньше и тоньше. И эльфы умеют появляться и исчезать, что, если он исчезнет, а Тайра останется замурованной в толще горы? Она не сможет развернуться, и одежда помешает ей двигаться ногами вперед. Ворот впился ей в горло и начал душить. Наверное, капюшон зацепился за выступ на потолке. Она подтянула локоть под себя и просунула кисть руки за шею. Не достала. Сердце стучало во всем теле, особенно в ушах. Наконец она догадалась отползти на полшага назад и высвободилась из удавки.

Тайра оказалась права — лаз еще немного сузился. Цепляясь вытянутыми руками за неровности камня, она рывками проталкивала тело вперед. Вскоре ей стало слышаться тихое царапанье сзади. Может быть, это эхо ее движений? Но откуда взялся этот отвратительный запах? Она замерла. Вжжик! — как будто металлом по камню. Огонек исчез. В полной темноте она не представляла форму щели и снова стукнулась затылком. Плечи застряли, еще чуть-чуть — и она вывихнет руки. Скрежет приблизился. Зловоние становилось чудовищным, было трудно дышать. Как это сказал эльф, кто там идет за Тайрой? Ей никогда не было так страшно, даже во время пожара. Впереди вспыхнул свет, в щель заглянула мордашка эльфа.

— Я застряла!

— Повернись на бок, пройдешь. Руку давай.

Тайра дергалась, царапая спину и плечи, но щель была слишком узкой для нее.

— Вжжик! — совсем рядом.

— Выдохни!

Что-то толкнулось в ее подошвы и стало давить. Тайра заорала и пробкой вылетела из лаза.

— Там кто-то есть! Он схватил меня за ногу!

Из дыры в стене лезло что-то жуткое — клубок бурых щупальцев, посредине злобно сверкали два красных уголька.

Тайра шмыгнула за спину эльфа и присела.

— Привет, Гиф!

Существо выползло, оно оказалось не слишком большим — Тайре по пояс, но широким. Щупалец у него не было: пыльные, свалявшиеся в спутанные жгуты волосы и борода спускались до колен карлика. В кулачище размером с его же голову он сжимал каменную палицу, из-под ржавой кольчуги, висящей до самых пят, выглядывали огромные протертые до дыр сапоги. Пахло от него рыбой и еще чем-то нестерпимым, отчего на глаза наворачивались слезы.

— Позвольте вас представить друг другу, — эльф галантно повел рукой, — Тайра, прекрасная и отважная дева — гном Гиф, главный хранитель сокровищ.

Отважная дева выглянула из-за плеча эльфа и неуверенно поклонилась.

— Очприят, — буркнул гном, не глядя на Тайру. — Обратно иди другим путем. Хогга проснулась, — его голос звучал, как скрежет камней.

— Я заметил. Давно?

— Той зимой. И жрет, жрет… Зачем ты привел девицу?

— Ей надо. Она наша и в беде.

Гном вытащил откуда-то из-под бороды огрызок луковицы и задумчиво откусил.

— Гиф, ну не надо — девушки не любят запах лука.

Тайра поняла, что было главным источником зловония, и немного успокоилась. Гном с сожалением спрятал луковицу.

— Пусть девица возьмет один предмет.

— Ага. Пойдешь с нами?

— Что я там не видел? Жадность человеческую?

— Дождись нас — у меня нет другой дороги, только через Хоггу.

— Выведу, у меня-то дорог полно.

Когда они отошли на достаточное расстояние, Тайра спросила запинающимся шепотом:

— Здесь еще много… таких?

— Гномов? Нет, теперь Гиф один. Раньше их много было, но лет сорок назад на равнине началась большая война, Хогга набрала силу и гномы ушли. Гиф говорит, что несколько десятков осталось в дальних тоннелях, но они одичали, едят летучих мышей и он с ними больше не знается.

Тайра с содроганием представила себе гномов, которые могут показаться Гифу одичавшими, но промолчала. Кто знает, какой бы стала она сама после сорока лет одиночества в пещере рядом с этой…

— Кто такая Хогга? Существо, живущее в озере?

— Пока еще не существо, пока просто — смерть. Когда она наестся чужими жизнями и обретет личность, ее имя станет известно очень многим.

За дверью начинался прямой коридор, явно вырубленный человеческими руками. Эльф вытащил из железной петли факел и поджег его от светильника. Вдоль стены стояли почерневшие от времени сундуки, Тайра насчитала восемь штук.

— А что в них?

— Драгоценности.

— Можно посмотреть?

— Ты помнишь, что тебе разрешили взять из пещеры только один предмет? Надеюсь, это не будет дурацкий блестящий камушек.

Эльф откинул крышку сундука, проржавевший насквозь замок упал на пол. Вровень со стенками искрилось, мерцало, переливалось разноцветное море. Рубины, алмазы, изумруды, сапфиры.

— А потрогать их можно?

Эльф пожал плечами и отошел в сторону.

Тайра зачерпнула горсть камней и медленно ссыпала их с ладони. В свете факела радугой вспыхнула сверкающая струйка. Тогда она запустила обе руки в холодную колючую россыпь, встала на цыпочки и пролила в сундук ослепительный звенящий водопад. Потом еще и еще.

— Спасибо. Так красиво…

Эльф улыбнулся во весь рот.

— Ага.

Коридор вел в просторный зал, доверху набитый оружием. Ряды стеллажей были завалены доспехами, мечами, щитами, кинжалами, луками, арбалетами. Всего этого хватило бы, чтобы снарядить огромную армию. Посредине зала стояли какие-то непонятные механизмы. Тайра наугад ткнула в один из них.

— Для чего эта штука?

— Камни метать.

Некоторые предметы были приятны на глаз. Например, меч с выгравированным на золотой рукояти барсом. Только зачем он ей, если она и с отцовским мечом не умеет управляться? Она никого больше не собиралась убивать.

Следующее помещение было совсем небольшим. Снова сундуки — четыре штуки, а на полках лежали вещи невероятной красоты. Тайра потянулась было к жемчужному оплечью, одновременно прикидывая, пойдет ли ей венец с золотисто-зелеными камнями, но эльф остановил ее:

— Здесь ни к чему не прикасайся.

— Но почему?

— Это про́клятые сокровища. Хозяин любит их собирать. Правильно делает, кстати: на земле от них одно горе.

Дверь она бы ни за что не заметила, хотя та даже не была заперта. Эльф толкнул одну из полок, она провернулась внутрь, открыв проход. Факел осветил грот неправильной формы, на стенах мерцали щетки белых кристаллов. Посреди пустого зала стоял каменный стол или, скорее, слегка обтесанная плита. На ней были разложены десятки, а может быть, сотни совершенно не подходящих друг к другу предметов. Оружие, украшения, посуда, книги. Самым нелепым показался лежащий в центре стола здоровый булыжник.

— Выбери себе то, что больше всего понравится.

Тайра взяла факел и медленно пошла вокруг стола. Большая часть вещей выглядела как ненужный хлам. Ржавый фонарь, запечатанные воском глиняные кувшинчики, простая кожаная уздечка. И вдруг — золотое колье с крупными сапфирами такого дивного темно-сиреневого цвета… Тайра покрутила его в руке, посмотрела сквозь камни на огонь. На просвет они были как небо на позднем закате. И положила на место — в груди защемило от непонятной тоски. Может быть, все эти вещи — магические? И их внешний вид вообще не имеет значения? Но как узнать, в чем их смысл, какая из них ей нужна? Теперь Тайра внимательно вглядывалась в каждый предмет, не пропуская ни один — ни тяжелую золотую цепь, ни медную ступку. Она пыталась встретиться с ними взглядом: если она не знает, что ей нужно, пусть предназначенное само выберет хозяйку. Хрустальный флакон с прозрачной жидкостью как будто улыбнулся ей. Тайра погладила его грани, но пошла дальше. Прямо с середины стола в глаза метнулась алая вспышка — там притаился перстень с огромным рубином — мрачная, почти зловещая драгоценность. Как угадать свое? А вдруг тот дурацкий булыжник и есть главное магическое сокровище?

Она обошла плиту, так ничего и не выбрав, начала второй круг. Вот ржавый фонарь, рядом голубой шарик с золотой звездой внутри… а в прошлый раз она была белой. Тайра подняла его за припаянную серебряную цепочку и покрутила перед огнем. Просто круглый прозрачный камешек величиной с грецкий орех.

Звездочка рассыпалась золотыми искорками, снова зажглась — уже зеленоватая, сам шарик тоже менял оттенки от небесно-голубого до бархатно-синего, потом на несколько мгновений он стал фиолетовым, а звезда розовой — и снова он голубой, а посредине крошечное солнышко. Тайра повесила его на шею и почувствовала прохладное тепло. Прохлада — от гладкой поверхности, тепло от звездочки внутри.

— Я правильно выбрала?

— Каждый берет то, что ему нужно. Королева, наверное, предпочла бы сапфировое колье и стала великой властительницей. Целитель — флакон с живой водой. Ну а ты — ребенок, и выбрала Радость.

Тайра вспыхнула.

— А поменять можно? На колье или флакон?

— Можно, но ты не справишься с ними. Иначе ты их бы и взяла. Колье дает силу тем, кто знает, что делать с властью. От слабого оно уйдет вместе с жизнью — к тому, кто его достоин.

— А флакон?

— Живая вода лечит то, что есть. Представляю, как будет благодарен тебе воин, у которого немедленно заживут переломанные ноги, и он всю жизнь будет ходить вот так: — эльф так потешно раскорячился, что обиженная на "ребенка" Тайра не выдержала и захихикала.

— И самое главное — исцелять можно, пока душа не ушла слишком далеко. Был тут один добрый человек, оживил полный склеп родственников. Потом всем графством их ловили, а сколько овец они загрызли…

Тайра вздохнула и вытащила из-за ворота шарик. Он был совсем тусклый, внутри слабенько мерцала белая искра. Она шепнула ему: — "Не обижайся, я тебя не брошу", — искра засветилась чуть ярче.

— Он что-нибудь делает… ну, кроме того, что меняет цвет?

— Вообще-то это путеводная звезда. От беды не всегда может спасти, но выведет куда надо, если будешь слушать ее. Она называется Звезда Радости.

Тайра украдкой погладила шарик и задала вопрос, который мучил ее больше всего:

— А булыжник зачем?

— С потолка пещеры упал. Своего хозяина дожидается — идиота, который попробует заграбастать все сокровища сразу.

Гиф сидел, насупившись, у входа в хранилище и со скуки догрызал свою луковицу.

— Что она взяла?

Обиженная его подчеркнутым пренебрежением, Тайра вытащила из ворота шарик. Он вспыхнул синим, звезда рассыпала искры по всему коридору.

Гиф впервые посмотрел Тайре в глаза.

— Путеводную звезду выбрала? Не будь дурой, слушайся ее.

— Гиф, отведи нас под третий зубец Белого Гребня.

— Там нет выхода.

— Будет. Через год случится обвал.

— Так ты из будущего года пришел? И чего — мне тебя теперь целый год не ждать?

— Там видно будет. Почему не ждать? Мы же в одном времени сейчас, ты — и там, откуда мы пришли. Это только проход позже появится, так тебе туда и не надо. Главное, проведи нас от Хогги подальше.

— Ладно, факелы берите. Я ей фигуры покажу.

Они выдернули из колец, вбитых в стену, три факела, подожгли от светильника. Лесенка в пять ступеней, коридорчик, за ним — тьма. Гиф обогнал их на несколько шагов и вытянул руку вперед. Из глубины зала на них смотрел огромный череп в круглом плоском шлеме.

— Кто это?!

— Ты подойди, не бойся.

В огромных, изъеденных временем глазницах, выросли маленькие сталактиты; когда свет скользил по ним, казалось, что череп следит за Тайрой. Кривой провал на месте носа, даже зубы сохранились, только срослись от времени. Нижней челюсти не было. Тайра встала на цыпочки, провела пальцем по шлему. Влажный, холодный. Каменный.

— Кто это был?

— Никто. Это камень.

В это невозможно было поверить. Но ведь людей с головой в рост человека не бывает? А Гиф уже шел дальше, водя факелом по сторонам. Зал был полон людей… существ… духов? Из стены выступал сидящий гном. Нос грушей, нечесаная бородища висит между расставленных колен. Дальше несколько человек склонились над плоской, расколотой пополам плитой, напоминающей книгу. Они стояли полукругом, некоторые на коленях, некоторые — в полный рост.

— Мы зовем их Мудрецами.

— Кто сделал эти статуи?

— Вода. Время. Под ноги смотри.

Тайра чуть не соскользнула вниз. Факел озарил мутно-зеленое озерцо в углублении пола. Совершенно непрозрачное — может быть, там и по колено, но проверять не хотелось. На самом краю, приникнув мордой к воде, изогнулся дракон. На спине — острый гребень, одну лапу в озеро опустил. Разве что не дышал.

Эльф и гном были абсолютно спокойны, Тайра понимала, что видит только камни, но во что они превратятся, когда погаснет свет? Перед фигурой, напоминавшей девушку с отброшенными на спину волнистыми волосами, Гиф остановился. Она стояла на коленях, лицо с закрытыми глазами поднято к своду пещеры, слегка намеченные руки прижаты запястьями к груди. Частая капель падала с потолка прямо в ее раскрытые ладони. Гиф поднял с пола камешек и вложил ей в руку, струйка побежала в другом направлении. Так вот как это делается!

— Ее еще мой отец начал. Похожа на нее, да? — Гиф кивнул на Тайру.

— Как будто с нее ваял.

Тайра вгляделась в статую. Со стороны ее видят вот такой? В порывистом движении то ли мольбы, то ли клятвы?

— Гиф, здесь можно провести всю жизнь — но нам пора.

Гном молча заспешил из зала. Шли они быстро, но все-таки иногда останавливались, чтобы посмотреть на творения самой горы. Это не были произведения гномов, их, похоже, создали иные подземные духи.

— Тут вроде как садик.

Гиф осветил факелом боковой круглый зал. В центре стояла белая искрящаяся колонна сказочного дерева. Она упиралась в невидимый свод, с которого свисали длинные ветви сталактитов, изогнутые невидимым ветром. Тайре захотелось подойти поближе, но пол был покрыт зарослями острой каменной травы.

— А это у нас фонарь.

На первый взгляд — ничего особенного, квадратная глыба ростом с Тайру. Но сбоку в ней была овальная ниша, заполненная сверкающими кристаллами. Пламя факела отразилось в них, рассыпалось на алые, желтые, белые огоньки.

— Дальше уж вы сами, — буркнул гном, — я сквозь время не ходок. Через стену — еще куда ни шло, да и то уж почти разучился.

Тайра вдруг почувствовала, как же ему не хочется оставаться одному среди всех этих чудес и сокровищ. Даже показать их некому.

— Пока, Гиф. До встречи.

— Спасибо за всю эту красоту!

Разумеется, он не ответил. Взял и исчез — кажется, все-таки прошел сквозь стену.

Шмель проводил глазами хозяйку и принялся рыть себе под кустом лежбище. Зря она полезла с этим эльфом в опасную дыру, оттуда пахло холодом и смертью. Эльфам вообще не стоит доверять — то их видно, то нет, люди их почти никогда не замечают. Он-то часто встречал их в ущелье, рычал, Джану показывал — а хозяин смотрит мимо и ругается, что напрасно шум поднял. Сколько раз они ему охоту портили… Найдет он зайца, или дикого петуха с хвостом, которого люди фазаном зовут — а тут эльф… Особенно Районси вредничала, поставит прозрачную стенку перед дичью — и все, не догнать. Бегаешь вдоль нее, лаешь, а прохода-то и нет. Сама не ест и другим не дает. Этот эльфийский детеныш хоть и пахнет человеком, а все равно прямо в голову залазит и команды там дает. Зря хозяйка с ним пошла, зря…

Ура, они уже обратно возвращаются! Шмель вскочил и залаял, чтоб им веселее через нору лезлось. Когда они появились, он носу своему не поверил: как так может быть — только исчезли, и тут же вернулись, но уже замученные, грязные, пропахшие каким-то вонючим пещерным человечком, да еще голодные, как будто целый день под землей проползали.

— Дождался нас, умница?

Ну, не больно-то долго ждать пришлось, даже ямку вырыть себе не успел…

Шмель внимательно обнюхивал измазанную в глине юбку Тайры. Фыркал, скалился, ворчал. Потом повернул морду к лазу, пристально вгляделся, по-волчьи вскинул морду и завыл, тревожно и зло.

— Он предупреждает меня о чем-то.

— Да, — тихо сказал эльф, — Хогга взяла твой след. Пока ты со мной, она ничего тебе не сделает, а потом постарайся побыстрее уехать от гор.

Спускаясь с вершины, Тайра все время вертела головой по сторонам — хотела уловить момент, когда они будут проходить из будущего в настоящее. Рванул ветер, смешанный с водяной пылью. Обернувшись назад, она увидела, что над скалистым гребнем висят грозовые тучи и хлещет ливень, огромный пласт породы беззвучно сползает вниз. Тяжкий удар колеблет землю, спотыкаются кони. Но на следующем повороте над вершиной снова голубело бледное осеннее небо. Теперь она была более внимательна, замечала, что по пути меняются не только времена года, но и освещение, и погода — но все как-то бегло, неопределенно. Как будто во сне.

Возле висячего моста эльф остановился. Здесь было раннее туманное утро — наверное, того же самого дня. Словно и не было путешествия в пещеру.

— Слезай, можешь в речке одежду почистить, а я пока костер разведу.

Тайра спустилась вниз сквозь укутанные мхом заросли самшита. Ручей был таким прозрачным, что только по дрожащему блеску отражений и поймешь, где между камнями вода течет. Мелкий, курице по колено, но обжигающе холодный. Даже Шмель чуть-чуть полакал и улегся подальше от мокрого песка. Пока Тайра отмывала ботинки и кое-как приводила в порядок плащ, руки покраснели и опухли. Так что костерок пришелся кстати.

— Тайра, дай-ка твою карту посмотреть.

— Она в сумке, на седле, — ей не хотелось отходить от огня.

Эльф развернул свиток и кивнул:

— Копия. Я так и думал, — и с этими словами он сунул карту в огонь.

— Отдай сейчас же!

Но пламя мгновенно охватило пергамент, и не успела Тайра нагнуться за ним — в огне уже корчился черный догорающий лоскуток кожи.

— Мне ее человек перед смертью подарил, просил сберечь. Как ты мог?!

— Она была нужна, чтобы попасть в пещеру — ты и попала. Десятки людей без раздумий убьют тебя за эту штуку, причем совершенно бесполезную. Через главный вход в пещеру больше нет пути, его светлость колдун там столько заклятий навертел — войско остановить можно. А того прохода, где мы лазили, пока еще нет. Обвал-то через год будет, точнее — через одиннадцать месяцев. Я тебя сам проведу, когда понадобится.

— А как я тебя найду?

— Дай-ка свой талисман…

— Чтоб ты и его тоже сжег?

— Он не горит, и он твой навсегда.

Эльф дунул на костер, и он с шипением погас, как будто на него вылили ведро воды. Потом полез к себе за ворот и вытащил точно такой же шарик, как у Тайры. Она даже ойкнула.

— Ну да, я тоже Звезду Радости в пещере когда-то выбрал. А что такого?

— Еще меня за это ребенком обозвал.

— Так я и не говорю, что взрослый. Вот, смотри, — он соединил вместе два талисмана, и они вспыхнули ярким синим светом, — теперь они связаны, ты сможешь позвать меня на помощь, если что. Просто потрешь свой шарик, и назовешь меня по имени. Но заряда хватит только на три раза, так что зря не трать.

— Ты же не сказал мне, как тебя зовут.

— Эрвин. Только не говори никому — если мой колдун узнает, слишком много власти надо мной получит. Тебе пора, садись на коня, я чуть-чуть провожу.

Он взял Маяка под уздцы и перевел через мост. На том берегу осталась заброшенная дорога, лестница, где они встретились. Вчера? Или только что? Солнце поднялось выше, остатки тающего тумана клубились в косых лучах. Вскрикивали просыпающиеся птицы.

— Запомни, это ущелье ведет в княжество Наррат. Тебе пока туда не надо, ты же к дяде собираешься. В Гарсин можно попасть через Ашеру: от старой крепости есть дорога к вашей долине, а лучше спустись вдоль речки, в предгорьях свернешь налево и окажешься в Кадаре. Так ближе и удобнее.

— Через Ашеру поеду. А ты откуда знаешь, куда я собираюсь?

— Ну… Честно говоря, пока мы ехали — прошлое твое чуть-чуть посмотрел.

— Без разрешения? Это свинство!

— Так я же для дела, раз ты в пещере была, ты с ней теперь связана. А там — Ключи. Не сумею тебе объяснить, чтоб ты поняла, но твоя судьба — это очень важно, мне иногда придется тебе помогать.

— Ты, значит, и будущее мое подглядывал? Тогда уж и мне расскажи.

— Так нет его, точного будущего. Ну, скажу я тебе, к примеру, что ты на корабле поплывешь, а ты из вредности никогда и близко к морю подходить не станешь. И будущее изменится. Это про дерево можно точно сказать, когда оно упадет, потому что от него самого это почти не зависит. Да и то — одно солнцу и дождю радуется, и этим жизнь себе продлевает, а другое не простит, что ему ветку красивую сломали, и зачахнет прежде времени. А уж люди-то…

— Ну хоть приблизительно.

— Про тебя — невозможно. У тебя больше путей, чем на дереве листьев, и все разные, — Эрвин к чему-то прислушался, — все, хозяин меня зовет, я бежать к нему должен.

И исчез. Маяк покосился туда, где только что был эльф, и с облегчением перешел на рысь.

— Врун, — грустно сказала Тайра в пустоту. Понятно же — от расспросов сбежал. А она теперь опять одна.

Глава 5. Вышивка гладью

Город Гарсин сразил Тайру шумом, величиной и запутанностью устройства. Как можно среди всех этих кривых улочек найти нужный ей дом? Звездочка в шарике безмятежно искрилась серебром. Если это ответ, то как его понять? Прохожие отворачивались, бормотали что-то неразборчивое — горская девица на забрызганном грязью коне не вызывала у них доверия. Кажется, женщины здесь вообще не ездили верхом. Но купца, наверное, должны знать на рынке. Какой-то оборванец вызвался показать ей дорогу за серебряную монетку, и тут же принялся восхвалять некий исключительно подходящий для молодой госпожи дом под названием «Три Кружки», куда он может отвести госпожу за дополнительную плату. Тайра безучастно ответила, что ей не нужен дом «Три Кружки», ей нужен дом купца Джакоба Кариса.

— Так что же вы сразу не сказали, миледи? Я знаю купца Джакоба, еще одна монетка — и я отведу вас прямо к нему домой!

Потер монетку грязными пальцами, облизал, снова потер — и царственным жестом указал на высокое крылечко углового дома, возле которого они и беседовали. Три раза торжественно постучал медным молоточком по двери и шмыгнул в проулок.

На пороге показался молодой дородный парень.

— Хозяев нету, и подавать не велено, — процедил он сквозь зубы, наметанным глазом верного слуги распознав в грязной измученной девице беженку, от которой хозяевам только беспокойство будет.

— Я — Тайра Карис, дочь Джана, брата господина Джакоба Кариса. Если не доложишь — дядя тебя вышвырнет из дома!

— Ну, увидим сейчас, кого тут вышвырнут, — пробурчал Ганс, но все-таки пошел докладывать: вовремя вспомнил, что у господ есть какие-то бедные родственники в горах.

— Силы Небесные, Тайра! Что-то случилось? — Джакоб обнял племянницу и торопливо увел ее в дом, бросив через плечо: — «Коня распряги и покорми собаку».

Но Шмель уже просочился в гостиную и спрятался под столом.

— Отца убили, — и эти слова прорвали плотину. Взахлеб, на полу-крике, она вываливала на окаменевшего Джакоба подробности той ночи.

И только дойдя до похорон и отъезда из Ашеры, она осеклась. Про пещеру и эльфа она рассказывать не будет. И про солдата в хлеву не надо было.

— Я не знаю, что мне теперь делать. Наверное, мне лучше уехать куда-нибудь.

Джакоб молчал, тяжело облокотившись о стол. Он всегда выглядел моложе Джана, несмотря на полноватость и залысины — на его гладком розовом лице почти не было морщин. А сейчас казался стариком.

— Джакоб, девочке нужно вымыться и переодеться, — за спиной Тайры стояла тетя Чанта с младенцем на руках. Еще двое детей цеплялись за цветастый подол, а чуть позади с изумлением глазела на Тайру старшая дочка, хорошенькая, как принцесса с картинки. Когда они появились и что успели услышать?

— Спасибо, госпожа Чанта, но мне надо ехать дальше.

— Куда ты собралась в таком виде? Тебе надо привести себя в порядок, идем со мной.

Чанте никто не умел перечить. Она была родом из кочевого племени, величественная, с прекрасным непроницаемым лицом статуи. Как можно спорить со статуей? Ее появление вернуло жизнь и силы Джакобу, он встал перед Тайрой и внушительно произнес слова, которые обязан был — но очень боялся — сказать:

— Тайра, ты останешься жить у нас. Теперь это твой дом.

***

Весенние яркие лучи падали сквозь цветные стекла в светелку, заваленную пестрым хламом. Стол, кресла и камин были погребены под корзинами с нитками, разноцветными рулонами тканей, старательно срисованными образцами узоров. На все это великолепие падали пурпурные и изумрудные ромбы света, превращая мастерскую в подобие волшебного замка. Ближе к окну стояли длинные пяльцы с растянутым на них широким отрезом темно-синего шелка, на котором с каждым днем все пышнее расцветала гирлянда из цветов и крылатых младенцев. Тайра и Миррит вкладывали душу в каждый стежок: это был их первый серьезный заказ — покрывало предназначалось для алтаря в Карентском соборе

— Ой, эта роза у тебя получилась вообще как живая… А у меня листья как-то теряются на синем, может, золотом их обвести? — Миррит приложила к краю листика блестящую ниточку.

Оригинал стоял перед пяльцами на низеньком столике — роскошная роза в белом фаянсовом кувшине. Это была первая и пока единственная роза из оранжереи, сначала она служила моделью для бутонов, потом для полураспустившихся цветов, а теперь ее изобразили в полной красе.

Тайра задумчиво потрогала листочек и заменила нитку на бледно-бирюзовую.

— Так лучше. Золотыми пусть будут кайма и крылышки у твоих херувимов.

— Правда, так красивее, как будто отблеск неба на листьях. Как это у тебя так выходит?

— Мама любила цветы вышивать, когда она умерла, я все ее работы по многу раз копировала. Зато у тебя младенцы чудесные.

По углам покрывала уже порхала пара пухлых крылатых созданий с невозможно обаятельными улыбками.

— А ты тоже попробуй, у тебя еще лучше получится.

— Вряд ли. Я же никогда таких не видела. В Ашере совсем другие дети — смуглые, худые. И серьезные.

— Оой… Бедные. А я вот о таком мечтаю, — Миррит погладила крошечную ручку своего творения.

— У тебя их много будет, точно таких же. Что-то устала я, душно здесь… — Тайра подошла к окну. Все тоже самое — кирпичная стена да чья-то серая черепичная крыша, хоть бы голуби на нее прилетели, что ли…

— Как там дорожка, просохла?

— По ней плавать можно.

С высоты второго этажа садик казался игрушечным. Каменная скамья между двумя вечнозелеными кустиками, фонтанчик без воды да голые клумбы с остатками прошлогодних растений. Высокие стены не пускали туда весну. Пара фруктовых деревьев выглядела совсем безжизненно, только на солнечной стороне из земли лезли какие-то мясистые желтые ростки. Зато, если встать на подоконник, то справа, между островерхими крышами и башенками труб можно увидеть далекие горы. Тайра не знала их имен, они были совсем чужими, но над ними возвышалась белая скошенная пирамида Ар-Гарана. Отец рассказывал, что на его вершине живет великий дух Отташ, хозяин всей горной страны. Впрочем, Джан не верил в духов, он верил в Единого.

— Миррит, давай окно откроем?

— А холодно не будет?

— Смотри, солнце какое! — Тайра распахнула высокие створки. Шмель тут же вскочил рядом и принялся облаивать воображаемую кошку. За зиму он избавился от репейников и колтунов и сверкал яркой черно-белой шубкой. Привык жить в тепле и спать на ковре, но отчаянно скучал.

Мартовский резкий ветерок ворвался в комнату, парусом поднимал шторы, трепал пламя в камине, а Тайра все стояла в проеме окна, над садиком, над стеной, запрокинув к светлому голубому небу закрытые глаза.

Зачем смотреть на горы — там у нее никого не осталось. Только Зелла, велевшая ей уехать и не возвращаться, да Марис, которого, наверное, уже женили. И могилы родителей.

Тайра так и не навестила их могилы, хотя именно ради этого решила возвращаться через Ашеру. Она подгадала время, чтобы пробраться мимо деревни глубокой ночью — на случай, если солдаты не ушли. Шагом ехала по берегу Таны, туго замотав тряпочкой пасть Шмелю. Слева, над обрывом, был ее дом. Неделю назад они с отцом в нем жили. Земля и кусты до сих пор воняли гарью, так сильно, будто пожар был вчера. Тайра закашлялась, попыталась зажать себе рот краем плаща, стала задыхаться. В памяти замелькали яркие картинки: горящая крыша, тело отца, бегущие овцы, дым, Хмурый, огонь, снова дым. Надсадный кашель рвал горло, и ничего с ним сделать было нельзя. А в Ашере забрехали собаки. Это было бы не страшно — ни один хозяин среди ночи дальше ворот не выйдет, да вот солдаты… И точно, наверху зазвучали голоса. Тайра послала Маяка в галоп — прятаться уже поздно, надо удирать. На мосту ей послышалось ржание со стороны деревни, и она гнала бедного коня, пока Ашера и святая гора, на которой покоился Джан, не остались далеко позади.

Потом был мутный рассвет, обещавший ненастье. К середине дня поднялся ветер. Облака то проносились над самой головой, то сползали в ущелье, заволакивая путь серыми промозглыми клочьями. Временами даже ушей Маяка не было видно. Внизу ревела разбухшая Тана — видно, где-то в горах лил дождь. Под вечер Тайра добралась до селения, в котором думала переночевать. Там часто останавливались беженцы на пути в Салем, и хозяева пускали постояльцев без расспросов. Постояла, посмотрела на гостеприимно светящиеся окошки — и тронула коня. В каждом дворе ей чудились солдаты.

Вскоре пошел снег. Тайра понимала, что метель надо переждать в каком-нибудь укрытии, но не было сил его искать. Маяк шел шагом, осторожно ставя копыта на почти невидимую дорогу, а Тайра опустила капюшон на лицо и попросту уснула, уткнувшись в голову Шмеля. Он же и разбудил ее, когда она начала падать с лошади — гавкнул и вцепился в плащ.

В разрывах облаков то показывалась, то исчезала луна, высвечивая яркую белую дорогу и припорошенные снегом склоны. Метель кончилась, хотя ветер еще кружил вихри поземки. Сколько же она спала? Похоже, они уже в предгорьях. Место показалось знакомым. Дорога шла по самому берегу широко разливавшейся здесь Таны. На той стороне над невысоким обрывом чернел холм из камней. Если приглядеться — можно увидеть темный круг над его вершиной, отсюда он казался крохотным, как обручальное колечко. Мамина могила. Летом они с отцом добирались к ней через брод, даже ноги не замочили — перебежали по плоским камням. Сейчас их скрывал бурлящий поток воды.

Тайра слезла на землю, попыталась разглядеть опору понадежнее. Перепрыгнула на ближайший валун. Верхушка следующего еле виднелась в кипящей пене. Впереди река с грохотом несла крупные булыжники. Утонуть на том же месте, где нашли мать? Ну, что ж… Но ей не дали сделать ни шагу. Шмель уже давно заходился лаем, а тут собрался с духом и прыгнул к Тайре. Поскользнулся на мокром, чуть не сорвался в воду. Маяк испуганно заржал, тоже сунулся к реке.

Не могла она их погубить. Значит, не суждено ей попрощаться с родителями. Хотя, может быть, мама и отсюда услышит? Она вернулась на берег и, глядя на смутный силуэт круга, крикнула:

— Мама, я здесь! Я очень скучаю без тебя! Скажи отцу, что я еду к дяде Джакобу — и еще скажи ему, что я его очень люблю!

Ее голос терялся в реве реки. Она замолчала. Глядела на недоступный холмик, что-то шептала и думала, что сходит с ума. А потом почувствовала руку отца на своем плече. И еще кто-то — но это была не мама — погладил ее по волосам. Она знала, что никого не увидит, если обернется, и неподвижно стояла, стараясь продлить последнюю встречу.

— Закрой окно, простудишься же!

Тайра заперла створки на крючок, и спрыгнула на пол. Ее трясло, она отвыкла от свежего воздуха. Миррит почти силой усадила подружку перед камином, закутала в шаль и прижалась к ее плечу.

— Не понимаю, зачем тебя держат взаперти! Ну, убил твой отец пару солдат, так они же сами на вас напали! И он все равно умер, ты-то им на что сдалась?

— Я ведь тоже убила солдата. Отрезала ему голову, серпом.

— Охх, — Миррит в ужасе зажала рот рукой.

— Я не хотела. Мне надо было выпустить животных, иначе они сгорели бы в хлеву. А он пошел искать меня. Было темно, может, солдаты и не поняли, кто это сделал.

Миррит робко покосилась на подружку, боясь увидеть в ней убийцу с окровавленным серпом в руках — но встретила только привычный спокойный взгляд. А что бы она сама сделала на месте Тайры? Наверное, умерла бы от страха. Или тоже стала бы защищаться?

— Ты почти полгода взаперти, ужас.

Ужасом это было в самом начале. Тайра просилась ухаживать за животными и готовить, но ей не разрешили, для этого в доме были другие люди. Позволялось разве что дать Маяку и хозяйским коням по яблоку, да по носу погладить. Дядя Джакоб целыми днями сидел в лавке или уезжал куда-то, Чанта занималась хозяйством и детьми, вышколенные слуги держали дистанцию. Оставалось выгуливать Шмеля в саду и читать. В садике — тридцать шагов в длину — шел то дождь, то снег. Через две недели Тайра впервые в жизни заболела.

И вот тогда Чанта придумала, чтобы Миррит учила кузину ракайскому языку. В доме все, к счастью, говорили на кадарском, Тайра по крайней мере понимала, о чем идет речь, хотя и пугала детей своим чудовищным горским диалектом. В Гарсине же образованные горожане все больше переходили на ракайский, кадарский теперь считался уделом простонародья. Ненавидели ракайцев, но…

Зачем Тайре изучать этот язык, если ее за порог не выпускали, она не знала. Миррит казалась ей высокомерной, уроки — чудовищно скучными. Но однажды Миррит предложила скрасить ненавистный ракайский рукоделием, и они обнаружили, что обе равно зачарованы волшебным миром радужных красок и фантастических образов. Потом, когда девочки выяснили, что Тайра считала Миррит надменной городской барышней, презирающей чумазую деревенщину, а Миррит видела в Тайре отважную всадницу, не замечающую домашнюю глупышку, они очень смеялись.

— Через месяц отец вернется из Ликейи, и ты наконец-то получишь свободу. Жалко, что он решил найти тебе жениха в Омейне, это так далеко от нас. Хотя он говорил, что это красивый приморский город, туда приходят корабли из всех стран. Послушай, а давай я попрошу папу, чтобы он и мне подыскал мужа в Омейне? Тогда нам не придется расставаться.

— Миррит… Я не поеду в Ликейю. Я не хочу выходить замуж за чужеземного купца, которого ни разу в жизни не видела.

— Но так ведь всегда бывает! Мы же не можем бегать по улицам и искать себе женихов. Я уверена, что отец найдет для тебя самого лучшего, и ты его будешь очень любить.

— Это будет выбор Джакоба, а не мой. Я не могу любить по чужому приказу.

— Но что же ты будешь делать? Сама ведь говорила, что твой Марис, скорей всего, тебя забыл.

— Не знаю… Уеду куда-нибудь, чтобы не подвергать твоих родителей опасности. Не могут же они меня вечно прятать, а замуж за дядиного купца я не пойду.

Дверь распахнулась. На пороге с каменным лицом стояла Чанта.

— Тайра, я хочу поговорить с тобой.

Тайра вскочила, заливаясь краской стыда и гнева. Неужто гордая кочевница Чанта подслушивала под дверью, как жалкая служанка?

Чанта почему-то повела ее не к себе, а в кабинет Джакоба и закрыла дверь на задвижку. Тайра сидела с очень прямой спиной и опущенными глазами, ожидая, когда можно будет произнести рвущиеся с языка слова: — «Госпожа Чанта, вы мне не мать, а Джакоб — не отец. Вы не можете распоряжаться мной, как собственностью. Я верну вам все, что вы потратили на меня за эту зиму».

А Чанта с жалостью рассматривала бледное напряженное лицо Тайры. Вот достанется кому-то эта горная кошка в жены — наплачется молодец. Зато, если сумеет приручить — что ж, вернее подруги на всем свете не найдет. И заговорила спокойно, даже весело, как о пустяках.

— Я должна рассказать тебе одну историю, раз уж ты решила жить по-своему. Джакоб твоих родителей со мной никогда не обсуждал. Думает, я не понимаю ничего, глухая да слепая. Боюсь, недоволен мною будет, сказочницей назовет. Но я считаю — ты имеешь право знать… Может быть, ты и правда заслуживаешь лучшей судьбы, чем он тебе предназначил.

Ты ведь слышала, что Джакоб меня из Дарнии привез? Моя семья там уже давно жила, отец когда-то в Дарнию коней на продажу гонял, а потом при них и остался — помощником королевского конюшего. Так что я выросла при дворце. Известное дело, слуги в господских делах разбираются получше хозяев, никакая новость незамеченной не проскользнет. А уж все, что Джакоба касается, я наизусть знала.

Он появился у нас восемнадцать лет назад, сопровождал знатную иностранку. Ее поселили в летней усадьбе старой королевы, там давно никто не жил. От столицы близко, но место уединенное, лес кругом. Девушку почти никто и не видел, кроме принца Альбина — он что ни день туда наведывался. А вот Джакоб к нам во дворец часто забегал по ее поручениям… — смуглые щеки Чанты зарделись, а в глазах вспыхнуло такое, что Тайра вдруг увидела перед собой не величественную госпожу Карис, а влюбленную девчонку с неукротимым нравом.

— В том году, когда Джакоб приехал, при кадарском дворе беда случилась — пропали без вести обе принцессы, про это каждая курица у нас знала. Почему девочки сбежали, тоже не было секретом: император Янгис к Лаэрте посватался, ему не отказывают, если хотят мира… А принцесса Лаэрта с детства была обручена с нашим Альбином. В общем, многие догадывались, что в лесном замке Лаэрта живет, даже о тайном браке поговаривали. Ну, это только сплетни…

Янгис тем временем над Кадаром лютовал, совсем страну разорил воинскими повинностями — мстил, что Лаэрта ему не досталась. А вот что дальше случилось — никто не знает. То ли до Янгиса слухи дошли, что его невеста в Дарнии скрывается, то ли у молодых неладно стало… Шесть лет взаперти сидеть, людей не видеть — только жених да дюжина слуг — так и умом тронуться можно. Но в один прекрасный день Лаэрта вернулась в Кадар, а вскоре отправилась в Ракайю и вышла за Янгиса. Уж своей волей, не своей, но теперь она — Ее Величество Императрица Ракайская.

Джакоб следом за своей госпожой на родину собрался, он хоть и остался без работы, но от кадарского двора ему было назначено содержание. Миррит тогда три года было, а Лумни еще не родился, легко было с места стронуться. Вот на содержание это, да на скопленное жалованье мы и набрали дарнийских тканей и другого товара, чтобы дело начать, Отец мой нам ничего не дал, он хотел, чтобы мы в Дарнии обосновались, а мы против воли его пошли.

Пока мы ехали из Дарнии в Кадар, Джакоб детство свое вспоминал, родителей умерших, брата младшего, Джана. Говорил, что весточку от него получил — брат тоже женился, и тоже дочка у него. Джакоб думал подзаработать, да забрать его из Ашеры, вместе поселиться. Только отчего-то не в Кадаре и не в Дарнии, а в Ликейе — объяснял, что страна приморская, торговая… Я-то позже догадалась, что к чему.

Ну а вышло совсем по-другому. Приехали мы в Карент, в гостинице остановились, а через два дня приходит мой Джакоб мрачнее тучи и купчую на дом показывает — но не в столице, а в Гарсине. У нас даже вещи не распакованы были, в тот же день и отправились. А в первую же ночь в новом доме Джана к нам привезли. Жена у него в реке утонула и руку он как-то потерял. Долго лежал, рана у него никак не заживала, хоть и лекарь хороший зашивал. Еле выходили — совсем не хотел парень жить.

А теперь о другой принцессе… это, конечно, мои догадки, только даже если они неправильные, дай слово, что будешь молчать о них.

— Да, конечно. Ты хочешь сказать, что моя мама была этой второй кадарской принцессой? — улыбка Тайры выглядела очень скептически, но голос неожиданно охрип.

— Откуда мне знать? Суди сама. Оба брата, Джан и Джакоб, служили стражниками в Каренте, при королевском дворе. Вряд ли в побеге принцесс участвовал один Джакоб. И куда он дел вторую девушку? А Джан в то же лето привез в Ашеру красавицу-жену неизвестно откуда, но уж очень непростую. Вторая принцесса, Литания, объявилась в Гарсине одновременно с Лаэртой, якобы они обе шесть лет жили в каком-то горном монастыре. Как раз тогда у Джана жена утонула, да тела ее никто не видал.

— Мою маму звали Лита… Как объявилась? Она что, жива?!

— Литания? Жива, конечно. Она же наша королева. Принц Альбин приехал в Кадар проститься с Лаэртой, познакомился с Литанией и через три месяца сыграли свадьбу.

— Как это? Ему было все равно, что одна сестра, что другая? И маме — тоже? Что мой отец, что этот ваш Альбин?

— Ну, Альбина понять легко — я сама Лаэрту не видела, но говорят, что сестры очень похожи. А Литания… Ее, мне кажется, заставили. У кадарского престола не было наследников, не заключи она брак с принцем — наше королевство стало бы вотчиной Янгиса.

— А ты видела королеву Литанию? Как она выглядит?

— Глаза голубые и волосы посветлее, а так — ты очень на нее похожа. Даже слишком. Думаю, поэтому Джакоб и не выпускает тебя из дома. Кому твой ракайский солдат сдался? Тоже, великая потеря…

— Не верю. Не могла мама за двенадцать лет ни разу не дать о себе знать. Она же…

— У королевы Кадара не может быть незаконной дочери от пастуха, ты это понимаешь?

— Я незаконная? А Альбина этого не смутило, что у его жены муж живой и дочка-пастушка? Это он отрубил руку моему отцу?

— Чтобы принц дрался на мечах с пастухом — ты себе это представляешь? Скорей всего, он ничего не знает ни о тебе, ни о Джане, Он еще в Дарнии был, когда Литания вернулась во дворец.

— И мама ничего ему не сказала? Что она замужем? Я не хочу так думать о ней.

— Ну что же, так, может быть, и лучше. Наверное, я и правда сказочница, слишком привыкла жить среди дворцовых секретов. Забудь. А за купца из Ликейи тебя никто насильно выдавать не станет. Не хочешь замуж — живи с нами. Все еще о том мальчике из Ашеры думаешь?

— Не знаю… Но если ты права — то мне не хочется подводить дядю Джакоба. Узнают, что у него живет незаконная дочка королевы, выйдет государственный скандал какой-нибудь…

— Да вряд ли эта история имеет такое уж значение, столько лет прошло, и что тут докажешь? Мало ли кто на кого похож. Просто Джакоб — человек осторожный и ответственный. Послушай, а ты помнишь свою маму? Могла бы ее узнать? Она не слишком изменилась за эти годы.

— У тебя есть ее портрет?

— Нет, конечно. Но ты можешь увидеть ее своими глазами. Через две недели будет день святого Велетия, в этот день в Гарсине в соборе Единого Милосердного совершается богослужение, потом будет праздничная процессия. Королевская семья всегда участвует и в том, и в другом торжестве. Люди съедутся со всего Кадара, так что в толпе тебя никто не заметит. Можешь к нашим соседям присоединиться, они тоже едут в Карент. Посмотришь на Литанию, вдруг и правда вспомнишь? А неровен час — и у нее сердце дрогнет, признает родную кровь.

Вот в это Тайра совсем не могла поверить. Двенадцать лет дочку не вспоминала — и вдруг вспомнит? До самого отъезда она почти не спала, раздираемая надеждой, обидой и совсем забытой детской тоской.

Глава 6. Семейные хроники

Они выехали до рассвета, но все равно опаздывали. Чем ближе к столице, тем медленнее становилось движение на дороге. На каждом перекрестке конные и пешие паломники, крестьянские повозки и скот вливались в общий поток, и пеший путник двигался быстрее еле ползущих упряжек. Увидев затор перед городскими воротами, Тайра соскочила с повозки и крикнула:

— Я буду ждать вас в храме!

Заблудиться было невозможно: все шли в одну сторону. Повозки пропускали в ворота по одной — стражники бегло осматривали каждую и собирали пошлину, а ручеек конных и пеших беспрепятственно тек мимо, и вскоре Тайра оказалась внутри городских стен. Сразу за воротами вдоль обочины тянулись ряды крикливых лоточников, проголодавшиеся путники кидались на ароматную снедь, как воро́ны на добычу. С длинного воза торговали деревянными чурками с продетыми сквозь отверстия веревками, вокруг толкалась оживленная толпа. Тайре стало любопытно — зачем люди их покупают. Оказалось, их привязывали к подошвам ботинок, получалось что-то вроде сабо, в которых на скотном дворе работают. Тайра без раздумий выложила серебряную монетку за пару — ей страшно надоело пробираться между кучами навоза с высоко приподнятой юбкой. С непривычки чуть не упала, но все равно радовалась приобретению: теперь можно было смотреть вокруг, а не только под ноги.

Хотя ничего примечательного видно не было — точно такие же двухэтажные домики, как у них в Гарсине, и человеческая шумная река, влекущая растерянную Тайру неизвестно куда. Каждый старался хоть на шаг, да обогнать соседа, временами какой-нибудь дюжий молодец рассекал плавно текущий поток, небрежно распихивая людей и не обращая внимания на несущиеся вслед проклятия. Среди пеших ехали и всадники, кто шагом, а кто и рысью, от них тоже приходилось вовремя уворачиваться. Тайра решила взяться за чье-нибудь стремя, чтобы не попасть под копыта. Уже примерилась к гнедой лошадке, едущей совсем близко, но ее опередили — за стремя ухватилась старческая рука. Всадник обернулся и хлестнул непрошеного попутчика кнутом по лицу. Тайру передернуло, как будто удар достался ей самой.

Ее вынесло в торговые ряды, здесь толчея была еще сильнее, похоже, никто не торопился на богослужение — ярмарка и была целью течения, в которое попала Тайра.

— Как пройти к собору Единого Милосердного? — спросила она у мясника, не слишком занятого покупателями.

— Да вот же он, на площади, — он кивнул через плечо, — телятинки-то возьми, красавица — свежая, нежная, во рту тает, прямо как ты сама.

За его спиной висели освежеванные туши, но Тайра поняла, куда идти, и пролезла в щель между прилавками. Между навесами открылось огромное пространство, заполненное людьми, а над ним царил построенный на возвышении храм. Ничего прекраснее Тайра не видела, даже в книгах.

Карентский собор считался одним из самых древних храмов Единого, его начали возводить через сто лет после смерти пророка, а закончили три века назад. Центральную круглую часть с тремя апсидами по трем сторонам света венчала огромная полусфера серебристого купола, высокий портал входа обрамляли два каменных дерева, соединенные пышными кронами. Храм был облицован цветным мрамором и окаймлен тремя широкими рядами белоснежных рельефов, на которых сплетались в бесконечный, нигде не повторяющийся узор люди, животные и растения. Время пригасило серой патиной первоначальную яркость красок, теперь храм выглядел строже и сдержанней, но это только усиливало ощущение его величия.

На площади было намного свободнее, чем на ярмарке, никто никуда не спешил, и Тайра стала осторожно пробираться к вратам собора. Возле лестницы толпа стала гуще. На широких каменных ступенях стояли, сидели, лежали десятки, а, может, и сотни нищих. Их изувеченные тела, гнойные раны, белые слепые глаза, исходящий от них смрад были ужасны, но самое отвратительное — все они пытались пробиться повыше, вцеплялись друг другу в волосы и одежду, сталкивая более слабых с лестницы. Десяток стражников раскидывал их древками алебард, освобождая проход к вратам, но они лезли и лезли наверх, то грязно ругаясь, то призывая помощь Единого Милосердного и святого Велетия.

Как странно, подумала Тайра. Пожилой пророк приплыл на корабле откуда-то с востока, никто точно не знал, откуда именно. Путешествовал на ослике в сопровождении трех десятков учеников и учил совсем простым вещам — что весь наш мир и все другие миры, видимые и невидимые, созданы Единым Богом, и Он бережет и любит свое творение. И людям, если они хотят быть счастливыми, нужно поступать точно так же. Ведь каждый встречный — твой брат, а если он зол и безумен, то за него должно быть горько, как за больного ребенка. Говорят, от всех, кто принял его учение, исходил свет радости, и передавался другим.

А потом его нашли задушенным, это сделали языческие жрецы. Велетий никогда не отрицал существования богов и духов: в те времена, когда многие слышали голоса бессмертных и знали их по именам, это было бы глупо. Но он говорил: придя во дворец к королю, не падают в ноги кухаркам и трубочистам. Многие жрецы предпочли служить Королю. Остальные, глядя на редеющие ряды паствы, чувствовали себя обокраденными нищим проходимцем с Востока. Смерть пророка ничего не изменила — его учение распространялось со скоростью наступающей весны.

И вот во славу Единого Милосердного возведен великий храм. И на его ступенях нищие грызутся за подаяние, а стражники избивают дерущихся.

В собор невозможно было попасть, да если и пробиться — все равно ничего, кроме чужих спин, не увидишь. Может быть, с шествием повезет, если времени не терять. Тайра огляделась, пытаясь понять, куда может пойти многолюдная процессия — и увидела идущую от площади прямую и широкую улицу. В ее конце сиял залитый солнцем замок с красной черепичной кровлей. Тайра вытащила из-за пазухи вышивку, чтобы сравнить поточнее, хотя и так уже поняла — замок тот самый. Четырехгранная высокая крыша, круглые башни по бокам, даже флюгера те же — в виде оперенных стрел. Чтобы по памяти так точно вышить все подробности, надо было часто его видеть. Значит, мама действительно…

Едва вступив на мостовую, Тайра поняла, что не ошиблась. Дома были украшены флагами, с подоконников свисали разноцветные полотнища и цветочные гирлянды, на балконах и в открытых окнах теснились состоятельные горожане — оживленные, улыбающиеся в предвкушении зрелища.

По обочинам толпился люд попроще, можно было встать среди них. Но какой-нибудь дылда в последний миг обязательно загородит процессию, и Тайра побежала вверх по улице. Все крылечки были заняты, только в самом конце нашлась высокая ступенька у входа в запертую лавку, которую присмотрели двое босоногих мальчишек. Тайра втиснулась третьей. Мальчишки начали было возмущаться, но две медные монетки сделали их любезными и предупредительными. Они встали по бокам Тайры и рыцарски оберегали ее от других претендентов на удобное место. Впрочем, от кошелька вскоре остался аккуратно обрезанный шнурок.

Народ прибывал, вдоль стен выстраивались плотные ряды. Одетая в темное, неприглядная беднота на мостовой и нарядные, улыбающиеся горожане в окнах казались существами разных пород, но нетерпение было общим — все головы поворачивались влево, откуда ожидалось шествие.

В шуме галдящей толпы стал слышен далекий ритмичный стук, он нарастал с каждой минутой. Люди вставали на цыпочки, чтобы увидеть начало процессии. Проскакали всадники, расчищая дорогу от зевак, на тайрину ступеньку втиснулась еще пара человек. Сквозь приближающийся грохот барабанов уже различались звуки духовых инструментов и пение сильных мужских голосов. Пробежали дети с корзинами цветов, забросали грязную мостовую пестрым благоухающим ковром. Первыми на цветочный ковер вступили музыканты: барабанщики, горнисты, флейтисты, они слаженно играли какую-то совсем простую мелодию, но их было слишком много, и оглушительная музыка сливалась в неразборчивый рев. Только когда они сменились колонной певцов, Тайра поняла, что оркестр исполнял славословие Единому.

Ее стали толкать со всех сторон — соседи по ступеньке размашисто осеняли себя кругом. Следом за певчими двенадцать могучих мужей несли носилки с позолоченной статуей святого Велетия. Она была сделана чрезвычайно искусно: блистающее неподшитое рубище пророка украшали изящно разбросанные заплатки, подол окаймляла неровная бахрома из тонкой золотой проволоки, на сверкающей веревке, которой был препоясан Велетий, различалось каждое волокно. Глаза святого молитвенно подняты к небу, на устах — улыбка, в руках — преломленная лепешка.

Тайра когда-то читала Книгу Милосердия — сборник речений св. Велетия. Может, и не слишком внимательно, но все-таки помнила, что пророк принимал от дарителей только хлеб, да и тем делился с нищими. К монетам он не прикасался — жестом показывал, кому из бедняков отдать приношение. Ненавистное золото настигло его после смерти.

За статуей следовали верховные жрецы в белоснежных шелковых одеяниях. Они не пели, шли с опущенными глазами, наверное, молились. За ними — жрецы низших рангов, в парчовых одеждах различных, в зависимости от статуса, цветов. И снова певчие и музыканты. Толпа, по мере приближения статуи, затихала, многие подпевали: "О Единый, Всемогущий, ниспошли нам благодать, озари нас светом истины"… Тайра молчала, у нее была своя просьба.

— Слава королю! — нестройный крик приближался, заглушал музыку. Но ничего не было видно, мимо Тайры проезжали рыцари в тяжелых латах, у каждого в руке копье с ярким знаменем.

— Слава королю! — орали уже совсем рядом с Тайрой. Из окон на спины коней полетели цветы.

Он медленно ехал на высоком белом жеребце посередине дороги, два рыцаря по бокам держались чуть позади, так что каждый мог вдоволь насмотреться на своего повелителя. Король Альбин был похож на всех королей, которых Тайра видела в книгах. Алый плащ с черным сверкающим мехом спускался с крупа коня, золотой обруч сиял над каштановыми с проседью длинными волосами, выражение лица было гордым и одновременно милостивым. «Хорош», — неприязненно подумала Тайра, — «неужели мама оставила нас с отцом ради этой красивой картинки?»

Безумные вопли ненадолго стихли, мимо снова проезжали рыцари со знаменами, а со стороны площади уже понеслось:

— Слава королеве!

Тайра вытянулась в струнку. Королеву Литанию несли на паланкине под легким шелковым балдахином, на ее коленях сидел маленький мальчик и махал толпе обеими руками. Она рассеянно улыбалась и слегка кивала направо и налево. Когда носилки приблизились, Литания отвернулась и стала беседовать с рыцарем, ехавшим по другую сторону. Но Тайра успела увидеть — под драгоценным венцом с жемчужными подвесками было мамино лицо. Старше, чем она помнила, и кожа нежная и светлая, без загара, но так и должно было быть. Тайра выхватила из-за пазухи вышивку с замком и птицами, обеими руками подняла ее над головой и завопила изо всех сил:

— Слава королеве Литании!

Королева обернулась на дикий крик, скользнула взглядом по девушке с вышитой тряпочкой и снова заговорила с рыцарем. Носилки проплыли мимо.

«Она меня даже не заметила», — Тайра смотрела на принцев, проезжающих на маленьких лошадках с лентами в гривах и расшитых золотом попонах, на разодетую знать, которую тоже приветствовали криками. Как ей только в голову взбрело, что из этой затеи что-то получится? Даже если Литания и правда ее мать, прошло слишком много лет. Она помнит Тайру пятилетней малышкой. Если вообще помнит.

Чья-то рука схватила Тайру за локоть. Рядом с ней стоял рыцарь в латах и синем плаще. Может быть, тот, кто ехал рядом с паланкином? Все они казались одинаковыми.

— Пойдем со мной. Приказ королевы.

Он потащил Тайру сквозь толпу, кто-то радостно закричал:

— Воровку поймали!

— Как же, будет благородный простую воровку ловить. Ведьму поймали, короля сглазить хотела, — а Тайра обмирала от волнения. Значит, мама узнала ее. Рыцарь тащил ее за собой не то, чтобы грубо, скорее, как неодушевленный предмет. Ну да, королева не стала бы ничего ему объяснять, он мог подозревать все, что угодно. Выдернув Тайру из толпы, которая уже орала: «Бей ведьму!», он закинул ее на коня и поскакал к замку кружным путем, обгоняя процессию.

На подъемном мосту толкались зеваки, стражники пытались оттеснить их. За воротами замка тоже стояла толпа, но понаряднее. Рыцарь бросил поводья подбежавшему слуге и повел Тайру мимо парадного входа на задний двор. В распахнутых настежь дверях взад и вперед, как пчелы у летка, сновала челядь. Могла и сама в замок попасть, никто бы и не заметил… хотя, наверное, дальше кухни не пустили бы. Через пять минут она уже запуталась в коридорах, поворотах, лесенках. Еще несколько ступенек вверх, рыцарь подтолкнул ее вперед — и дверь за спиной закрылась.

Она осталась одна в маленькой комнате без окон, на столике горел подсвечник с тремя свечами. Стол, обитая блестящей узорчатой тканью кушетка, кресло — и больше ничего. Тайра подергала дверную ручку, отодвинула бархатную портьеру в поисках другого выхода — но завеса скрывала лишь небольшую нишу в стене. Все это напоминало тюрьму. Сколько ей ждать? Сквозь глухую тишину, от которой звенело в ушах, иногда просачивались еле слышные обрывки музыки, далекий смех. Должно быть, где-то идет праздничный пир. Королева, наверное, заинтересовалась знакомой вышивкой, велела привести странную девицу и сразу же забыла о ее существовании. Тайра даже мысленно перестала называть ее матерью: пиры, процессии, роскошные наряды никак не вязались с памятью о веселой маминой улыбке, смешных песенках и испачканных в муке руках. Когда свечи сгорели на треть, Тайра решила дождаться, когда огарки станут в два пальца высотой и попробовать выломать дверь.

Щелкнул замок, на пороге стояла королева Литания. Сейчас на ней было другое платье, из серебристой материи с алыми вставками. Лицо разрумянилось после пиршества, в глазах сверкают отражения свечей. Тайра вскочила. Что надо сделать, поклониться? Подойти и обнять?

— Тебя зовут Тайра?

— Да, а вы…

Королева подошла к Тайре, положила ладони ей на плечи.

— Нет, моя милая, нет. Я не твоя мама. Покажи мне вышивку.

Она поднесла ее к свету, долго водила пальцем по стежкам.

— Тебя послал отец?

— Моего отца убили.

Литания осторожно обняла Тайру, коснулась губами ее лба.

— Бедная девочка, что же мне делать с тобой?

Но Тайра ведь узнала ее. Не только черты лица — и руки, и голос у нее тоже мамин. Значит, королева не может признать ее даже наедине. Напрасно она приехала.

— Подожди еще немного, я приду за тобой.

Выскользнула из комнаты, щелкнул замок.

Эти двадцать минут Тайра проплакала. Она хотела только одного — сбежать из замка, а дальше наплевать, хоть в реке утопиться, хоть замуж за ликейского купца.

— Пойдем. Королева Стефания хочет поговорить с тобой.

Это еще что за королева? Их тут пруд пруди? Но спросить было невозможно. Литания почти бежала по коридорам и лестницам, намеренно не оборачиваясь к Тайре, избегая разговора, даже взгляда. Винтовая лестница закончилась в маленькой пустой комнате, Литания тщательно заперла дверь за собой, еще несколько ступенек, и они оказались на вершине башни. За столиком с фруктами сидела пожилая знатная дама и кушала виноград.

— Тайра, это моя мать Стефания, вдовствующая королева. Поклонись ей, — шепнула Литания.

Тайра, как умела, выполнила просьбу. Стефания кивнула им и ласково предложила присесть и угощаться. С благосклонной улыбкой она рассматривала Тайру, и отчего-то от ее взгляда мурашки ползли по плечам.

— Литания, ты уверена, что мы можем поговорить здесь без свидетелей?

— Я заперла дверь, и в башне никого нет.

— Хорошо. Расскажи мне о себе, девочка. И о своей семье.

Тайра сбивчиво рассказывала о родителях, о детстве, о пожаре, и не знала, как объяснить свою выходку с вышивкой. Она чувствовала, что это очень важно, и что ни в коем случае нельзя упоминать Чанту, лучше вообще никого не упоминать. Стефания была очень похожа на ее маму: те же черты, те же голубые глаза, и лицо совсем еще свежее, только пышно взбитые волосы побелели, и губы усохли в ниточку. Но сейчас эта приятная женщина с тихим голосом искала выход из ситуации, угрожающей ее близким, а Тайра была для нее чужой.

— Наверное, твой дядя подсказал тебе, что ты имеешь отношение к нашей семье?

— Нет, конечно. Он, наверное, не хотел, чтобы я о чем-то догадалась, запрещал мне выходить из дома и собирался отправить меня в Ликейю.

— А кто же тогда навел тебя на эти мысли?

— Я с детства знала, что мама из знатного рода. Она много читала, говорила не так, как у нас в деревне, и вышивала, и пела совсем по-другому. И люди намекали… Но я думала, что она умерла. А сегодня, когда я стояла и смотрела на процессию, я вдруг увидела ее живую, и совсем голову потеряла. Мне захотелось, чтобы она узнала меня, и я схватила вышивку — это единственное, что у меня осталось от мамы, я ее всегда ношу с собой — и стала махать и кричать. Теперь я понимаю, что ошиблась, но вы, ваше величество, — Тайра поклонилась королеве Литании, — действительно очень похожи на мою мать.

Стефания в упор посмотрела на свою дочь.

— Мне кажется, это сходство может объясняться каким-то дальним родством. Тебе ведь тоже эта девочка показалась отчасти знакомой, и поэтому ты пригласила ее в замок?

Литания опустила глаза.

— Я полагаю, мы никогда не узнаем, кем была твоя умершая мать… Можно взглянуть на вышивку?

Тайра достала из-за пазухи свернутую тряпицу, ей очень не хотелось показывать ее этой даме, похожей на ястреба, зависшего в небе перед падением на добычу.

Стефания аккуратно развернула вышивку, ее и без того тонкие губы сжались.

— Ты знаешь, что здесь изображено?

— Похоже на ваш замок. А вокруг него летят орел, цапля, ворон, лебедь и сова.

— Это девиз нарратского рода, — переводя пальцем с одной птицы на другую, Стефания медленно произнесла, — Отваги — с Красотой союз не вечен, — их разлучает Смерть, — Любовь — и Мудрость вечны.

— Литания, я не думаю, что можно надеяться на забвение…

Сердце Тайры сжалось. Никто не знает, что она в замке. Ей не выйти отсюда живой.

— Тайра любит свою маму и не захочет повредить ей, — мягко ответила Литания.

Стефания, склонив голову на бок, изучала Тайру. Девочка невероятно похожа на мать, хоть и выросла не во дворце, а в хлеву. Ей страшно, но держится с достоинством. Наша, нарратская кровь.

— Если бы ты узнала, что твоя мать до сих пор жива, но твои разговоры и расспросы могут привести ее к гибели, ты смогла бы больше не обмолвиться о ней ни одним словом? Ни с кем и никогда?

— Чтобы из-за меня ее убили? Я не стану ничего говорить даже под пыткой.

— Под пыткой люди редко держат свои обещания, но при разумном поведении до этого вряд ли дойдет, — улыбнулась Стефания и устремила прищуренный взгляд куда-то вдаль, за черту горизонта, где было место пыткам, и предательству.

— Ну, что же… я расскажу тебе, — старая королева покойно сложила руки на коленях и заговорила чуть нараспев, словно исполняла старинную балладу, — двух дочерей мне Господь Единый подарил, Лаэрту и Литанию. Старшей, наследнице, при рождении золотой шарик на шею повесили, младшей, что на полчаса позже на свет явилась — изумрудный. Так их по шарикам люди и различали, хотя мне всегда казалось, что похожи они как лед с огнем, не более. Старшая как котенок была, веселая и ласковая. Больше всего ей нравилось танцевать, играть с детьми в саду, песни только про любовь пела. Ну а младшая — серьезная, она готова была часами слушать баллады о подвигах, волшебстве и дальних странах. Знала их больше иного трубадура. И еще рукоделие всякое любила, найдет свечку — тут же коня или дракона вылепит, в пять лет попросилась учиться вышивке. Зато упрямыми обе были одинаково, избаловала я их, знала, что других детей у меня не будет. В двенадцать лет девочек обручили. По нашим законам, если в семье нет мальчика, то престол наследует муж старшей дочери. Поэтому мы решили отдать Лаэрту за Альбина, второго сына дарнийского короля. А младшую — за молодого графа из Раттена, они давно хотели с нами породниться, чтобы обрести защиту от Ракайи. Но видно, не было на то соизволения Небес, через три года разбило его корабль штормом. Литания горевала о бедняге, как о родном, хоть и видела его только раз, во время обручения.

Год траура кончался, пора было для Литании нового жениха присматривать, как вдруг случилась беда. Скончался Лодвиг, император Ракайи. Новым императором провозгласили его младшего сына, Янгиса, старшие братья к тому времени давно уже были мертвы. И чуть ли не на коронации он объявил, что его отец погиб от руки нарратского князя, поскольку пользовал его лекарь из Наррата. Какое диво, что человек восьмидесяти лет отроду, полгода, не встававший с постели и жены своей не узнававший, вдруг взял и умер! Лекаря казнили, потом поймали двух нарратских купцов, объявили шпионами, повесили — и Янгис стал собирать войско. Все вассалы императорского дома должны были отомстить за умершего владыку. Согласились они на этот поход с радостью — давненько не воевали. Супругу моему, королю Бравиету, тоже доставили послание, где много раз напоминалось о его воинском долге. Дед его, герцог Таурис, спас на поле брани императора Гилата, за что и получил кадарские земли. Королем Таурис себя уже после смерти Гилата провозгласил, и все равно в случае брани Кадар был обязан защищать Ракайю. Но муж мой ответил Янгису отказом. Я ведь из княжеского дома Наррата — не пристало зятю на тестя войной идти. Думаю, Янгис был заранее уверен в отказе, но главного он добился — Кадар не выступил на стороне Наррата. Конечно, мы помогали им и оружием, и провизией, но войско посылать не стали. Как не молила я Бравиета, он одно твердил: не справятся воробьи с коршуном, что один, что два. Под императорское знамя двадцать тысяч воинов собралось, надо будет — еще столько же поднимут, а у нас на два государства и семи тысяч солдат не набрать.

Тайра не могла понять, зачем ей рассказывают историю давней войны, случившейся еще до ее рождения. Она хотела услышать только одно — что стало со второй дочерью. Литания отрешенно внимала наизусть затверженному семейному преданию, скользя по Тайре печальным взором, как по портрету давно потерянной любимой сестры. Не может она быть ее матерью!

— Когда Наррат пал, мы ждали, что теперь пришел наш черед. Но Янгис вместо объявления войны вызвал Бравиета в столицу для подтверждения оммажа. Обещал ему пожаловать четверть нарратских земель и приказал явиться со всей семьей. Для надежности сотню рыцарей выслал в сопровождение. Как мне хотелось ехать к убийце моих родных — а они все погибли при взятии замка, я последняя из нарратских князей — думаю, тебе легко представить. Дочери наши совсем взбунтовались. Лаэрту со связанными руками пришлось в повозку сажать, а Литанию с собой не взяли — у нее началась горячка.

На празднество собрались все, кто участвовал в уничтожении Наррата. И с ними наша семья. Это было нестерпимым позором. Но самое худшее случилось на третий день: Янгис прилюдно попросил руки Лаэрты. Бравиет, бледный, как смерть, поблагодарил и сказал, что она, к несчастью, обручена с дарнийским принцем. А Янгис ответил, что помолвка — не свадьба, ее всегда можно расторгнуть. И если у короля Дарнии хватит наглости начать из-за этого войну, то он, Янгис, заступится за верного вассала. К счастью, Янгис дал нам два месяца на расторжение помолвки и подготовку к свадьбе, иначе, боюсь, Лаэрта наложила бы на себя руки. На обратном пути мы решили, что если Янгис продолжит настаивать на браке, то мы выдадим за него Литанию. Он не заметит подмены, а она, по крайней мере, свободна.

Если бы я знала, чем это обернется — заперла бы строптивую девчонку в башне до самой свадьбы. Но мои голубки отплакались, на другой день ходили уже веселые, а на третий день исчезли. Бравиет отрядил за ними погоню, но никаких следов не нашли. Только узнали, что с ними исчезли два гвардейца — братья Джан и Джакоб Карисы. Бравиет сам же и приставил их охранять дочерей на конных прогулках — однажды Литания наскочила на охоте на раненого медведя, и братья зарубили зверя. Вот они-то и помогли девочкам бежать.

Янгис пятьсот воинов прислал искать Лаэрту, несколько месяцев по всему Кадару рыскали. Наконец он решил, что мы сами переправили дочек в другую страну и тогда наступили черные годы. Он обращался с Бравиетом, как с поверженным врагом. Требовал солдат, коней, провиант. Воевал-то он почти без перерыва. Люди не возвращались — кадарцев Янгис всегда ставил впереди войска. Деревни пустели, страна разорялась.

А Бравиет после того пира у Янгиса занемог. Не сразу, яд был из тех, что действуют постепенно. Нарратские лекари недаром считаются лучшими, они не дали ему умереть, и он прожил еще несколько лет. Даже с постели иногда вставал поначалу, но исполнять обязанности короля ему было уже не под силу. Мне пришлось самой управлять государством. И все это время я продолжала искать дочерей.

Первой нашлась Лаэрта. Она, конечно, бежала в Дарнию. Принц Альбин спрятал ее в маленьком замке неподалеку от столицы, а когда старый король умер и на престол взошел его старший брат, обвенчался с ней. К счастью, им удалось сохранить тайну, иначе Кадару, а может быть, и Дарнии пришел бы конец. С Лаэртой мы даже переписывались, но о судьбе Литании она ничего не знала. Они потеряли друг друга в первую же ночь, когда им почудилась погоня. В какой-то момент Лаэрта поняла, что позади них нет второго коня, но побоялась вернуться.

Только через пять лет Единый услышал мои молитвы. Моя служанка отправилась в скрипторий за списком новых стихов Тристия, и переписчик похвастался, что книга пользуется спросом — не только знать ее покупает, но даже один пастух для своей жены заказал. Жена пастуха, читающая Тристия? Вскоре я уже знала, что моя дочь все эти годы жила в горной деревушке, доила коров и даже родила ребенка.

— Значит, вы моя бабушка?

— Да, Тайра. Не смотри так на королеву Литанию, она не твоя мать. При рождении ей было дано имя Лаэрта.

— Но как это может быть?

— Дослушай, и все поймешь. К сожалению, конец этой истории печальный. Я не стала беспокоить Литанию, участь пастушки нравилась ей больше, чем императорский трон — и ее можно было понять. Джан, по крайней мере, любил ее и баловал, как мог. Но через год мой муж умер, и страна осталась без законного государя. Янгис объявил королевство выморочным владением и собрался посадить на кадарский трон кого-то из своих приспешников. Что мне было делать? Вернуть Лаэрту в Кадар и объявить Альбина королем? Это означало неизбежную войну с Ракайей. Расторгнуть их брак и отдать ее Янгису? Это было не в моей власти. Я должна была спасти страну, даже ценой счастья одной из моих дочерей. Я вернула их обеих и объявила, что эти годы они провели в дарнийском монастыре. Отослала Литанию под именем Лаэрты к Янгису. Потом ко двору прибыл Альбин, заново обвенчался со своей женой Лаэртой, только теперь ее называли Литанией. Он был коронован до того, как Янгис заявил свои права на трон Кадара.

— И что стало с моей мамой?

— Она императрица Ракайи, у нее трое детей.

— Неужели император за все эти шесть лет не смог найти себе другую невесту?

— Мог, конечно, — вдовствующая королева улыбнулась, видя, что разговор уходит от неприятной темы, — но он искал девушку из королевского дома, не состоящую с ним в родстве. Ему хотелось упрочить свои права на императорский трон. Видишь ли, император Лодвиг женился на его матери, леди Тамиане, будучи пожилым человеком, и не желал замечать ее недостойное поведение. Кого только не называет людская молва отцом Янгиса — от герцогов до конюших — но только не Лодвига. Поначалу на это закрывали глаза, ведь он не считался наследником — были два старших брата. Но они оба неожиданно умерли. Янгису позволили стать императором, чтобы Ракайя не потонула в крови — кроме него на трон было четверо могущественных претендентов с примерно равными правами. И он прекрасно знает о шаткости своего положения. В независимых от Ракайи королевских домах Янгис получал либо отказ, либо совершенно оскорбительные предложения: хромоножка, сорокалетняя старая дева, трижды разведенная. Мои дочери хотя бы не хромоножки.

— Как мой отец потерял руку?

Стефания вздохнула, она давно уже ждала подобного вопроса.

— Когда я поняла, что Кадар стоит на пороге войны, я послала стражников за Литанией. Приказала привезти ее и ничем не повредить ни тебе, ни твоему отцу. Они следили за вашим домом, выбрали время, когда она стирала на реке, и рядом никого не было. Все прошло благополучно, но в последний момент на берегу появился Джан и увидел, что Литанию увозят. Я не знаю, как ему удалось догнать стражу — у них были хорошие кони, но он настиг их в предгорье и вступил с ними в бой. Стражники следовали моему приказу и пытались обойтись без кровопролития. К сожалению, твой отец оказался прекрасным воином, он изувечил двух моих людей. Они были вынуждены обезоружить его — и получилось вот так… Их привезли вместе, Литанию и Джана. Мы вылечили его. И когда твоя мама, наконец, согласилась ехать в Ракайю ради спасения Кадара, Джан обещал молчать. Твой отец был прекрасным, благородным человеком. Через Джакоба мы помогали ему вырастить тебя в достойных условиях.

«И не надо меня так ненавидеть», — хотелось прибавить королеве, но она только улыбнулась, глядя в прищуренные потемневшие глаза Тайры.

— Кто убил моего отца?

— Я не знаю. Если удастся их найти, они будут повешены. Ракайские солдаты не должны без ведома нашего короля нападать на мирных жителей Кадара. И еще — твой отец посмертно получит дворянский титул и небольшое поместье. Тогда я смогу выдать тебя замуж за благородного рыцаря из Дарнии. В Кадаре тебе нельзя оставаться — ты слишком похожа на мать. Если возникнут подозрения, что Янгис взял себе жену с ребенком при живом муже, его дети не будут считаться наследниками престола. Он казнит ее за обман. Тайра, ты понимаешь, что я доверила тебе судьбу своей дочери и от твоего молчания зависит ее жизнь?

— Я понимаю, ваше величество. И никому не скажу ничего, что может повредить вашей дочери. Вы позволите мне вернуться домой?

— Тебя отвезут к Джакобу. Он тоже не должен знать о нашей встрече. И прости меня, если сможешь.

Глава 6. Белая Чайка

Каждый путешественник, въезжающий через главные ворота в Гилатиан, непременно должен был испытать восторг и смятение. Широкая, как поле, вымощенная гранитом улица разрезала город надвое. Ряды каменных зданий — чем дальше, тем они были величественней — упирались в главную площадь, на которой золотом сияла гигантская статуя императора Гилата на вздыбившемся коне. Даже в пасмурную погоду сверкающий силуэт всадника на фоне белоснежных стен собора Единого Всемогущего был виден прямо с подъемного моста. Чуть выше собора над круглым холмом к небу вздымались башни императорского дворца. Их мрачный темно-серый цвет и огромная высота подчеркивали непорочную белизну и великолепие многоэтажного храма. А также ничтожество ползущей у подножия этих твердынь муравьиной цепочки путников.

Если свернуть с улицы Побед в любую сторону, дома становились пониже, зато лавки и трактиры попадались гораздо чаще. Там обитали купцы и богатые ремесленники. Еще дальше от центра жили простые горожане. На этих узких улочках благоразумному путешественнику пора было прекратить изучение столицы — особенно, если его занесло в кварталы, прилегающие к городским стенам. Ничего интересного там не было.

Впрочем, Яник и Фелух нашли кое-что занятное: прямо посреди дороги валялся богато одетый сопляк, из господ, должно быть. Как дите малое спал — калачиком, ладонь под щечкой. А винищем разило — больше, чем от них самих. Наверняка полный кошель за пазухой, а нет — так сапоги с курткой тоже хороших денег стоят. Они уже принялись исследовать добычу, но тут парень перевернулся на спину, чтоб шмонать его было удобнее. Кошеля никакого не нашлось. Яник присмотрелся к лицу щенка и бороду зачесал:

— А не племяш это герцога Брейда?

— Ну а если и племяш — нам-то что?

— Так герцог-то в трактире нашем сидит, он за племяша своего золотом заплатит, особенно, когда скажем, что от воров его отбили.

— Последний ум пропил? Герцог в «Кривом Коте»? Ну да, и император Янгис вместе с ним — пиво хлещут, да свиными ушами закусывают.

— Не бреши попусту, если не знаешь. Я видел, как Брейд к трактиру шел, и коня его в хозяйскую конюшню при мне ставили. Он не в первый раз здесь сидит, видно, дела какие секретные решает.

— Что-то больно много ты знаешь, чего я не знаю, — прищурилсц Фелух.

В «Кривом коте» оборванцев не хотели пускать к герцогу, чуть за дверь не вышвырнули, но на шум из малой залы, которая для господ, выглянул оруженосец. Важный такой, сам как будто граф. Узнав, в чем дело, ушел куда-то ненадолго, а потом велел показать племянника.

Тот уже немножко проснулся и бессмысленно таращился в небо. Оруженосец поморщился и велел спасителям тащить парня в трактир. Племяш нисколько не сопротивлялся, даже слегка подгребал путающимися ногами.

Дверь на второй этаж была сбоку трактира, там даже осведомленный Яник ни разу не бывал. Да и вообще таких хором никогда не видел. Мебель резная, красным бархатом обита, шторы на окнах из материи, какую жрецы носят — вся в золотых узорах. А на стене картина огромная — полуголая девка, так хороша — глаз не оторвать, сразу понятно, что из самого дорогого борделя. Яник так засмотрелся на девку, что и герцога не сразу заметил. А тот сидел с каким-то еще господином за низеньким столиком, уставленным непонятными яствами. По правде сказать, еды маловато было, Яник с Фелухом втрое больше бы себе заказали, но зато как она пахла! И птица чувствовалась незнакомая, и рыба — не рыба, что-то райское, а уж что в хрустальном графине алым огнем переливалось — за то и душу продать можно было.

Брейд полюбовался на племянника и бросил оруженосцу:

— Приведи его в порядок.

Солдат перестал изображать из себя знатного рыцаря, вынул парня из объятий его благодетелей и без лишних церемоний поволок вниз по лестнице.

— Ваше сиятельство, на родича вашего худые люди напали, мы вот его спасли, не извольте гневаться, — забормотал Фелух, склоняясь чуть не до полу. Герцог внимательно глянул на мародеров, достал золотую монету и швырнул через всю комнату, словно попрошайкам. Фелух поймал ее на лету.

— Спасибо за помощь. Можете идти.

С поклонами и благодарениями бродяги выпятились из комнаты, а уже на лестнице стали грызться.

— Одна одежка его дороже стоила.

— А жизнь сколько стоит? Нас бы за него вздернули.

— Так они бы меня и поймали! Ободрали бы парня по-быстрому и ищи нас.

— А как стали бы барахло скидывать — сразу бы и попались, стража всех скупщиков знает. Ладно, пошли в кабак, возьмем пива, деньгу разменяем, — примирительно сказал Яник.

— Еще чего! Зря я его тащил, что ли?

— Ты что, Фелух! Оба же тащили.

— Отвяжись по-доброму, — из кулака Фелуха выглянул нож.

— Ну и крыса же ты, Хогга тебя сожри, — растерянно пробормотал Яник.

Фелух ухмыльнулся и дунул за угол.

Не драться же с другом из-за одной монеты, пусть и золотой. Тем более, у него и своя есть. Внимательно посмотрев по сторонам, Яник стянул с ноги заскорузлый башмак и вытряхнул серебряную денежку. Посмотрел на нее с жалостью и решительно распахнул дверь «Кривого Кота». Раз так — он будет кутить в одиночку. Чуть было не заказал по привычке кувшин с пивом, горшок каши и соленые свиные уши, но вспомнил непонятные яства на столе у герцога и душа его воспарила. Он потребовал три кружки хорошего вина, жареного петуха, ну и горшок каши, конечно.

Первые две кружки пошли без особой радости. Все-таки тяжело было на сердце от незаслуженной обиды. Захотел сделать добро, пожалел паренька — и на тебе… А как начал третью — на ум пришло хорошее. Выпивал он как-то в «Коте» со святым человеком, бывшим монахом, и тот ему стих духовный сказал. Как там… «Добро рожается в мире подобно ребенку. Мамка сначала орет, после от счастья ликует». У монаха еще складнее получалось, но смысл этот самый. Вот так-то… Много на земле страдания!

Видий уже прочитал две главы из «Истории и Сказаний великого царства Салем» и раздраженно полировал ногти. Сколько можно возиться с пьяным щенком! Брейд вернулся мрачным и злым. Молча наполнил кубок, пить не стал, просто крутил в руке.

— Судя по твоему лицу, здоровье Ланса оставляет желать лучшего?

— После бочки с холодной водой на здоровье он не жалуется. Мальчишка опять вляпался в неприятности.

— Серьезные?

— Пока не ясно.

Брейд помолчал, потом медленно заговорил, разглядывая игру света в хрустале:

— Они направлялись в горы, на стоянке их окружили и напали.

— Кто напал?

— Неизвестно. Горцы, или разбойники. Скорей всего, разбойники. Дело было в графстве Виндом, Арс Виндом вечно спасает империю на всех концах света, к себе не заглядывает, там у него полный хаос. Так вот, была безлунная ночь, лагерь в тени деревьев, никто ничего не видел, возможно, некоторые бойцы отряда впотьмах схватились друг с другом. Потом отряд отступил в лес, поскольку противник превосходил их числом. Утром они вернулись на поле сражения и обнаружили три трупа. Среди них — капитан Фаркенгайт.

— Старую сволочь наконец-то грохнули? Неплохая новость.

— Новость так себе. Из его спины торчал кинжал Ланса.

— Кинжал, не меч?

— Да. Он мог потерять его в бою, и какой-то разбойник воспользовался им. Мог метнуть в темноте, приняв капитана за врага. Теперь ничего не установишь.

— Остальные два — разбойники?

— Нет. Оруженосец Фаркенгайта и еще один из отряда. Разбойники унесли своих.

— Да, история. Три тела и никаких следов?

— Примерно так. И есть еще два человека из отряда — идиот Ланс почему-то называет их предателями — которые утверждают, что на лагерь вообще никто не нападал. Думаю, эти двое напились и проспали сражение в палатке.

— Совсем интересно. Впрочем, кто будет жалеть о злобном подонке Фаркенгайте?

— Во-первых, его вдова. На что она будет покупать тряпки? У них практически ничего нет, замок-развалюха в какой-то дыре и клочок земли с десятком крестьян. Ты не забыл, что леди Тирольда — любимая фрейлина Вивиан, фаворитки императора?

— Досадная подробность. А кто во-вторых?

— В прошлом месяце его величество император высоко оценил воинские заслуги капитана Фаркенгайта перед державой и приказал наградить его орденом Красного Дракона третьей степени.

— Брейд, а ты уверен, что обязан вызволять Ланса из всех передряг, в которые он попадает?

— Он единственный сын моей единственной сестры. После ранения ее муж катается по замку в кресле с колесиками, больше детей у них не будет. Прости, Видий, сейчас тебе лучше уехать. Попробую вытащить Ланса из петли.

— Я могу тебе помочь?

— Пока нет. Просто забудь, что здесь был Ланс.

На закате два всадника выехали из столицы. Обыкновенные рыцари в неплохих, но не слишком дорогих латах, без знаков отличия, забрала опущены. По дорогам Ракайи скитались сотни подобных охотников за легкой прибылью и быстрой смертью, разве что кони их были слишком хороши для простых наемников. И уже в середине следующего дня дорога вывела их на побережье. Впереди, на скалистом мысу, показались нарядные башенки Белой Чайки — резиденции ее величества императрицы.

Впрочем, Белая Чайка располагалась на краю материка в прошлом году, а сейчас она стояла на острове. Леди Лаэрта пожелала отремонтировать старый замок. Из Салема выписали лучшего архитектора, он покрыл крыши розовой черепицей, построил в саду прекрасный фонтан с танцующими сиренами, а заодно укрепил стены и расчистил ров. Теперь между крепостью и сушей плескалось море.

Мост был поднят, хотя вроде белый день на дворе и неприятеля поблизости не заметно.

— Кто там? — крикнули с башни.

— Открывай, — герцог Брейд откинул забрало.

Видимо, в Белой Чайке он был частым гостем — цепи сразу же заскрипели, и не успели они въехать на мост, как распахнулись кованые ворота. Даже в замке Янгиса не соблюдают таких мер безопасности, подумал Ланс. Чего они все боятся?

Во дворе двое солдат приняли их лошадей. Еще десяток воинов слонялся по двору, а вот то двухэтажное здание — наверняка казарма. Ланс представлял себе замок императрицы несколько иначе — сады, фонтаны. Впрочем, предвкушаемые красоты обнаружились сразу за казармой. Парк оказался больше, чем можно было предположить, глядя на крепость с берега, а причудливость планировки и обилие растительности превращали его в райские сады. Кусты алых роз пылали кострами на фоне темной хвои кипарисов, мраморные скамьи прятались от солнца под шатрами из дикого винограда, запах цветов смешивался с запахом моря… Лансу захотелось остаться здесь подольше.

Брейд дал племяннику время насладиться прелестью парка, он и сам любил проводить жаркие часы дня в его тени, где-нибудь у фонтана, с новой книгой и бутылкой охлажденного вина. Но вскоре он окликнул Ланса, ополоснул лицо и руки в струйке тепловатой воды, лившейся из драконьей пасти, и, судя по всему, собрался отправиться прямо во дворец. Ланс последовал его примеру с некоторым смущением. Он предпочел бы более основательно привести себя в порядок перед встречей с императрицей. Когда он состоял в свите графа Виндома, ему приходилось часто бывать при императорском дворе, но тогда он был абсолютно уверен — никто из великих мира сего не подозревает о его существовании. Кому интересен сын прозябающего в глуши графа, инвалида давно забытой войны? Сейчас же Лансу предстояло быть лично представленным императрице — вот такому, пыльному и потному. Брейд не внял его терзаниям, и, бросив через плечо:

— Хватит прихорашиваться, у меня мало времени, — повел его к парадному входу. С первого взгляда дворец казался изящной игрушкой. Легкая лестница с резными перилами вела высоко вверх, к порталу, обрамленному каменными гирляндами. Полукруглые балкончики, беломраморная облицовка стен, розовая черепица. Но гостеприимно распахнутые двери были обиты толстым слоем железа, стены — полутораметровой толщины, а узкие окна с цветными стеклами располагались только на втором и третьем этажах и были глубоко утоплены в стены. Да и балкончики являлись, по сути, амбразурами. Ланс впервые видел такую нарядную крепость.

Звуки лютни слышались даже в саду, и они совсем не напоминали мелодии, исполняемые в присутствии знатных особ. Не баллада, не канцона, не пастораль — такие разудалые переборы больше подходили скомороху, чем придворному менестрелю Тобиасу. Его голос Ланс узнал сразу, а вскоре и слова сумел разобрать:

Солдат в бою, как павиан, сверкает голым задом,

зато у леди Вивиан парчовые наряды.

Когда на ярмарке вокруг уличного певца, голосившего подобные вирши, собиралась толпа, а мимо проезжал отряд стражников, доставалось всем — и слушателям, которых разгоняли древками копий, и самому певцу — его публично секли розгами.

Не надо врать и воровать, нам говорят жрецы,

да только верит им не знать, а нищие глупцы.

Слуга распахнул двери и представил прибывших, музыка стихла.

— О! Герцог Атерли! О, Брейд! Как чудесно, что вы приехали! — судя по радостным возгласам, дядю здесь любили. Императрица Лаэрта отсутствовала, из всей компании, вольготно расположившейся на мягких креслах в просторном светлом зале, Ланс узнал только самого Тобиаса. Он видел его лишь однажды — в последнее время Тобиас был не в чести при дворе Янгиса, место главного менестреля занял юный сладкоголосый Фабир, писавший очень слабые стихи, зато никогда не позволявший себе язвительных насмешек.

Но Тобиаса вполне достаточно было встретить один раз, чтобы запомнить навсегда. Блестящий купол высокого лба, словно облака вершину горы, окружал ореол воздушных белоснежных кудряшек. Вместо бороды и усов его пожеванное временем лицо украшали три клочка белого пуха — один на подбородке, два — по уголкам вечно улыбающегося рта. А самыми удивительными были глаза: выпуклые, небесно-голубые, детски наивные — но как только Тобиас щурился, а делал он это постоянно, они становились хитрющими, как у лисы.

— Позвольте вам представить виконта Ланса Нордена, моего племянника. Простите, что мы прервали вас, Тобиас. Продолжайте, пожалуйста.

Менестрель прищурился:

— Вот незадача, слова забыл. Придется сходить за текстом.

— Я с вами, Тобиас, у меня к вам есть один вопрос по поводу поэзии, — Брейд удалился, бросив Ланса на произвол судьбы.

— Тобиас, я хотел бы заказать вам две песни: одну — о любви, вторую — о подвиге. Но они должны быть готовы к завтрашнему утру. Сможете?

— Попытаюсь, — менестрель вечно сидел без денег и радовался хорошим заказам, — а что за подвиг?

— Сначала давайте обсудим ту, что о любви. Нужно, чтобы она не была откровенным признанием или, тем более — выражением неких чаяний. Просто дань искреннему восхищению. И она должна быть составлена так, чтобы каждый мог угадать в образе Прекрасной Дамы леди Вивиан.

— Единый Всемогущий! Вас что, угораздило влюбиться в Вивиан?

— Ну, не то, чтобы… Мне необходима ее поддержка в важном для меня деле.

— Настолько важном, что вы готовы пойти на неприкрытую лесть? Играете с огнем, Брейд. А почему бы вам самому не написать оду для такой чудесной дамы? Вы же пишете стихи, и очень неплохие, должен заметить.

— Я не поэт, к сожалению. Ни разу не получалось ни одной удачной строчки, когда ставил себе задачу что-нибудь сочинить. Иногда приходит что-то само, неизвестно откуда, тогда я записываю.

— Приходит неизвестно откуда… Вот вы-то и есть поэт. А я давно уже — ремесленник, рифмую все, что угодно, на любой вкус. Ладно, я вспомнил — есть у меня одно старое стихотворение, я никогда его не исполнял, показалось слишком слащавым. Для Вивиан как раз подойдет. А подвиг чей вы хотели воспеть?

Брейд замялся. Сейчас Тобиас, пожалуй, плюнет ему в лицо.

— Три дня назад барон Фаркенгайт погиб в бою с разбойниками.

— Милосердные небеса, какая приятная новость! Подвигу этих славных разбойников я с удовольствием посвящу балладу.

— Обязательно посвятите, Тобиас, и я с удовольствием ее послушаю. Но сейчас мне нужна баллада о героической гибели Фаркенгайта.

— Нет, такой баллады не будет, — васильковые глаза Тобиаса стали холодными, как зимнее море, — я прекрасно понимаю вас, герцог: ваши позиции при дворе стали шаткими, и вы ищете способ укрепить их — но не впутывайте меня в это дело. Закажите Фабиру, это как раз по его части.

Этот плевок Брейд, безусловно, заслужил. С Тобиасом нельзя было играть втемную.

— Тобиас, одному очень близкому мне человеку угрожает казнь. Я пытаюсь его спасти.

— Каким это образом баллада может спасти от казни?

— Послушайте. Разбойники напали на отряд Фаркенгайта ночью. Их было много, допустим — сорок. Фаркенгайт бился с вожаком. Один из разбойников вытащил кинжал из груди убитого товарища и вонзил в спину Фаркенгайта. Тот выкрикнул что-то патетическое о славе Ракайи, зарубил предводителя и умер, как герой. Это все, что мне нужно. Прошу вас, Тобиас.

Поэт задумался.

— Если не ошибаюсь, ваш племянник служил под началом Фаркенгайта?

— Да. Но об этом не надо упоминать в балладе.

— И о том, кому принадлежал кинжал — тоже. Ну, надеюсь, к вечеру успею закончить. Хороший у вас парень вырос, ему стоит помочь.

— Спасибо, Тобиас, — Брейд протянул поэту кошелек. Тобиас предпочел бы отказаться, даже головой замотал — но все-таки взял. Что поделаешь, нужда.

За дверью дожидался один из людей Брейда.

— Шпиона поймали, ваше сиятельство, — сообщил он вполголоса, как только Тобиас скрылся из глаз.

— Что он делал?

— Рылся в бумагах в кабинете ее величества. Простой слуга. Говорит, пыль вытирал.

— Где он?

— В пыточную отвели.

— Отлично.

О существовании в замке этой маленькой комнаты знали очень немногие. Ее величеству безусловно не понравилось бы наличие такого заведения в ее доме. Располагалась она, как и положено, в подвале. Пахла сыростью и ухоженным железом. Железа было много — разнообразные механизмы с винтами и шипами, блестящие, недавно смазанные, содержались в образцовом порядке, как оружие в хорошем арсенале. Перед дыбой к устрашающего вида шипастому креслу был прикован мускулистый детина в ливрее бело-голубых цветов дома Наррата. Широкие обручи обхватывали его ноги, руки, талию и даже шею, тем не менее, его охраняли двое солдат. Слуга старался держаться уверенно, но независимое выражение его лица несколько портила бледность и капли пота на лбу. Брейд присел напротив на краешек дыбы.

— Ну и что ты собирался украсть в кабинете ее величества?

— Я там убирался, ваша светлость.

— Ты работаешь горничной?

— Я не обязан вам отвечать.

— А кому обязан?

— Дворецкому, он меня нанимал. И госпоже императрице.

— Госпожа императрица, к сожалению, не занимается проблемами прислуги. А с господином Цеприсом надо будет побеседовать отдельно — он проявил преступную неосторожность при найме. Вот перед кем тебе точно придется отчитаться — это перед капитаном Дреббом. Он начальник охраны, воровал ты как раз в его дежурство… Я буду задавать вопросы ему, а он — передавать их тебе. Капитану Дреббу все очень охотно отвечают, — ребята, приготовьте вора к разговору с Дреббом! — а я уступаю тебе свое место.

Брейд привстал с дыбы.

— Я ничего не крал!

— Уже лучше… Имя?

— Сайлас Чаррин.

— Давно работаешь?

— Неделю.

— Кто рекомендовал тебя Цепрису?

— Я не имею права этого говорить.

— Не беда, у Цеприса спрошу. Все-таки придется позвать Дребба — думаю, он сможет лучше разъяснить тебе твои права.

— Герцог Атерли, нам надо поговорить без свидетелей.

— Ну что же. Все свободны, один пусть останется в коридоре — когда надо будет, сбегает за капитаном Дреббом. Итак?

— Герцог, я действительно не вправе отвечать на некоторые ваши вопросы. Это государственная тайна. Вы должны понять: мы с вами делаем одно дело: охраняем безопасность империи.

— Кто ваш начальник?

— Я не имею права…

— Зато я имею — отправить тебя на виселицу. Думаешь, кого-то огорчит смерть пойманного шпиона?

— Хорошо. Мой господин — граф Виндом.

— Ты ему отсылал донесения?

— Ну, не лично ему… Капитану Моррелу. Герцог, ваши вопросы неуместны. Вы понимаете, что вы вынуждаете меня изменять присяге?

— Я понимаю, что передо мной сидит пойманный на краже слуга, который нагло врет, чтобы избежать петли, и кривляется, изображая из себя знатного господина. Я могу спросить Виндома напрямую — посылал ли он шпионов следить за ее величеством императрицей. Как ты считаешь, что он ответит мне?

— Не шпионить, а обезопасить ее от возможных опрометчивых шагов…Вы напрасно смеетесь. Что я должен сделать, чтобы вы поверили мне? Если я заплачу за свое освобождение тысячу ринов, это убедит вас?

— В чем? Что ты хочешь жить? Поверю и даром. Хочешь, но вряд ли заслуживаешь этого, — Брейд прогулялся по комнате, выбрал среди инструментов маленькие щипчики и осторожно откусил ими заусеницу на указательном пальце. Потом наклонился к пленнику и заглянул в его расширившиеся зрачки:

— Могу предложить другой способ искупить вину. Видишь ли, некоторые мерзавцы, враги короны, стараются посеять рознь между императором и его супругой. Я заинтересован в их примирении. Поэтому вся твоя переписка с капитаном Моррелом будет проходить через моих людей. Будешь получать уже готовые отчеты и аккуратно их переписывать. Посидишь пару месяцев в камере, потом тебя уволят за разбитую вазу, и отправишься служить графу Виндому на другом поприще. Ну как, согласен — или все-таки позвать Дребба?

Вечером того же дня рыцарь Чаррин, плотно отужинав, сидел за бутылкой вина в прилично обставленной комнате с видом на море — правда, пейзаж омрачали толстые прутья решетки — и переписывал донесение, почти такое же, какое мог бы составить и сам. Из него он узнал, что герцог Брейд покинул замок, а также, что ее величеству доставили портрет императора кисти знаменитого живописца, и она повесила его у себя в кабинете.

Ланс сидел на приставленном к стене кресле и чувствовал себя невидимкой. Редкие взгляды, случайно обращенные в его сторону, проходили насквозь, не задерживаясь на его персоне. С уходом менестреля компания разбилась на две группы — мужчины обсуждали строительство пограничной крепости, а дамы — предстоящую поездку на водопады, рецепт косметического снадобья, огромный и отвратительно подобострастный портрет императора, привезенный в замок накануне, и предосудительное поведение какой-то баронессы. Все это сопровождалось взрывами смеха.

Ланс не видел в себе ни малейшей способности проникнуть в суть женских бесед, поэтому прислушивался к более простому и понятному разговору о фортификации. Ему хотелось бы принять в нем участие: мимо этой крепости он проезжал совсем недавно и никакого обводного рва, о котором заходила речь, там не заметил, поскольку крепость стояла в излучине реки, а еще с одной стороны к ней примыкало непролазное болото. Но невидимке сложно привлечь к себе внимание.

Буквально на мгновение в зале появилась императрица Лаэрта с тремя детьми, никто не взял на себя труд представить ей Ланса и он, постаравшись не покраснеть, назвал свое имя и сообщил, что приехал со своим дядей. Кудрявая малышка принцесса Агния тут же попала в объятия умиленно воркующих дам, а принц Раймонд, самоуверенный юнец лет десяти, направился к Лансу.

— Ты оруженосец Брейда?

— Нет, ваше высочество, я не оруженосец, я рыцарь.

— Уже рыцарь? А кто тебя посвятил?

— Граф Виндом, — нехотя признался Ланс.

— Ааа… А я пойду в оруженосцы к Атерли, буду бить феруатцев.

— Атерли не воюет с Феруатом.

— Откуда тебе знать, ты же не у него служишь? Все рыцари бьют феруатцев.

— Брейд воюет с горцами.

— С горцами… Ну, не знаю. А граф Виндом с кем воюет?

— Со всеми. И с Феруатом тоже.

— И ты? — мальчишка почти проникся уважением к Лансу.

— Нет, я там еще не был. Война же только началась.

— Ну да, потому и Брейд еще не успел там посражаться. Передай от меня привет графу Виндому, может быть, я все-таки к нему в оруженосцы пойду.

— Передам, ваше высочество, — Ланс готов был провалиться сквозь землю: диалог с воинственным принцем привлек долгожданное внимание общества, к сожалению, в основном оно выражалось в язвительных ухмылках. Участие он увидел только в странных прозрачных глазах болезненно худенькой и невзрачной принцессы Ситы. Но какая-то добросердечная леди уже спешила к Лансу на помощь с блюдом крошечных розовых пирожных.

— Угощайтесь, дорогой Ланс, я так рада вас снова увидеть! Когда-то я была дружна с вашей матушкой, помню вас совсем крохой, вы тогда скакали на деревянной лошадке и громко свистели… Как поживают ваши родители?

Ланс не видел их года два, но вряд ли ошибся, ответив:

— Благодарю вас, миледи, у них все по-прежнему.

На спинку кресла благожелательной дамы облокотилась обворожительная девушка и кокетливо улыбнулась Лансу. От нее невозможно было оторвать взгляда, у нее все сверкало — глаза, зубы, драгоценности. Дама, кажется, не заметила ее появления, и продолжила:

— А как же так получилось, что вы служите у графа Виндома? Вы ведь племянник герцога Атерли…

— О, мама, этот рыцарь не служит у графа Виндома, он служит у барона Фаркенгайта — воскликнула прелестная дева так нежно и звонко, что на ее голосок обернулись все присутствующие.

— Какая жалость, я слышала об этом бароне не очень приятные вещи.

— Барон Фаркенгайт погиб четыре дня назад, — ответил Ланс, надеясь переменить невыносимую тему.

— Это, наверное, страшный удар для вас, — девушка скроила трагическую гримаску, — он был таким славным воином! Но, надеюсь, вы расскажете нам о его подвигах, чтобы мы тоже смогли разделить вашу скорбь?

— Простите, миледи, я еще не в силах говорить об этом, — Ланс улыбнулся зловредной красотке и удалился из зала почти бегом, с горячей надеждой больше никогда не встречать никого из придворных императрицы, а особенно этого скорпиона в девичьем обличье.

Разрешив проблему со шпионом, Брейд вспомнил о Лансе и почувствовал себя предателем. Кажется, он даже не успел его ни с кем познакомить. Пора выручать парня…

Но его благие намерения натолкнулись на непреодолимое препятствие. В комнате, ведущей в Белый Зал, он обнаружил Ее Величество императрицу ракайскую и принцессу Кадара Лаэрту. Она стояла в проеме распахнутой двери на балкон и, казалось, спала. Во всяком случае, ее глаза были закрыты.

Он давно не видел ее такой, обычно императрица в изгнании одевалась с подчеркнутой строгостью и предпочитала одежду темных тонов. А сегодня ее искусно переплетенные локоны украшала усыпанная бирюзой диадема, жемчуга мерцали в открытом вырезе лазоревого платья. Тончайшая вуаль окутывала ее прозрачной дымкой, искрящейся в потоке солнечного света. На сегодня намечено какое-то празднество? Лаэрта так глубоко ушла в свои грезы, что не заметила появления Брейда, и он позволил себе пару минут полюбоваться неожиданно возникшим видением, не обращая внимания на удивленные взгляды гвардейцев у дверей зала.

Сейчас, в золоте полуденных лучей, она казалась почти такой же юной, как и двенадцать лет назад, когда он впервые увидел ее во время свадьбы. Брейду тогда было двадцать четыре, он уже успел разойтись с женой и был склонен предполагать в каждой женщине тайную порочность. На императорском бракосочетании он присутствовал вынужденно, его ничуть не вдохновляло торжество по случаю обретения Янгисом подходящей для производства наследника супруги. Жених лучился самодовольством, как будто добыл на охоте оленя с двухметровыми рогами. Лаэрта и впрямь походила на добычу — невесты нередко выглядят испуганными и несчастными, когда их выдают замуж против воли, но эта казалась просто мертвой. Брейд вспомнил сплетни, что девушка была обручена с дарнийским принцем Альбином и шесть лет где-то скрывалась, и посочувствовал Янгису. Каково это — жить с супругой, которая ненавидит тебя всем сердцем — он знал по собственному опыту.

Но брак оказался на удивление удачным. Лаэрта, державшаяся крайне замкнуто и отчужденно в присутствии императора, оттаивала в окружении людей со сходными вкусами. Менестрель Тобиас и сам Брейд стали одними из первых ее друзей, а вскоре во дворце обосновались все лучшие поэты и музыканты Ракайи. Вернулась утраченная за годы кровопролитных войн мода на утонченную музыку, поэзию и изящные танцы. Дамы были в восторге и поддерживали все начинания ее величества. Им чудилось, что с ее появлением безрадостная зима, длившаяся со дня восшествия Янгиса на престол, отступила перед яркими лучами весны.

Императорский дворец заполнялся прекрасными картинами и статуями, оживилась торговля, посольства соседних держав зачастили в Гилатиан. Янгиса тешило, что его двор приобретает блеск и великолепие, и он покровительствовал всеобщему увлечению искусствами. Когда императрица со второй попытки все-таки подарила наследника ракайскому престолу, ее позиции стали казаться неуязвимыми. Впавшие в немилость или нуждающиеся в протекции надеялись на ее заступничество более, чем на милосердие Единого. Иногда ей действительно удавалось защитить невиновного от расправы. Казни случались реже, на время прекратились военные походы.

Разумеется, ледяная покорность супруги быстро наскучила Янгису, и он начал совершенно открыто заводить фавориток, что нимало не беспокоило Лаэрту. И напрасно — после того, как граф Виндом привез во дворец свою младшую сестру, леди Вивиан, мирная эпоха подошла к концу. Янгис приблизил к себе прелестное создание, осыпал драгоценностями, отвел личные покои неподалеку от своей спальни. Поговаривали даже, что он влюбился — хотя, зная характер императора, в это невозможно было поверить.

Значение Виндома при дворе возрастало с каждым днем, его напыщенные речи о великих завоеваниях и бранной славе охотно подхватила знать, поиздержавшаяся на модную роскошь. В воздухе витало нетерпеливое ожидание войны, и теперь императрица ничего не могла с этим поделать. Влияние Лаэрты на супруга окончательно ослабело, когда третий рожденный ею ребенок оказался девочкой.

А тут еще случилось покушение на императорскую особу. После торжественного богослужения его величество, окруженный придворными и двумя рядами личных гвардейцев, спускался по широким ступеням лестницы храма Единого Всемогущего, когда откуда-то из толпы прилетел арбалетный болт. Янгис откинул мантию и с недоумением смотрел на короткую стрелу, пробившую поручи из закаленной стали. В тот же миг злодей и двое мужчин, стоявших рядом с ним, были искромсаны на куски переодетой охраной, во множестве скрывавшейся среди народа. У одного из убитых тоже обнаружили спрятанный под плащом арбалет. На этом бы все и кончилось, но неведомо откуда возникла всеобщая уверенность, что нити измены ведут в Наррат. Лаэрта была нарраткой, и окружали ее люди, чья преданность Янгису вызывала сомнения.

Ссылку в Белую Чайку Лаэрта восприняла как подарок. Она уедет из ненавистного Гилатиана, у нее будет свой замок у моря! Брейд попытался предотвратить этот шаг в пропасть, пустил в ход даже те связи, которыми не воспользовался бы для собственного спасения. В итоге Янгис всерьез засомневался в правильности своего решения и предложил супруге остаться в столице. Но жертва добровольно и радостно бежала в ловушку, ее было не остановить. Ей, видите ли, необходимо поправить здоровье после родов…

Все, что удалось сделать Брейду — это добиться поручения сопроводить Лаэрту в изгнание и привести крепость в порядок. За три года он превратил Белую Чайку в несокрушимую твердыню, и нужда в его регулярном присутствии отпала. Теперь он старался появляться здесь как можно реже, понимая, что эфемерный рай — все цветы и стихи, звон арфы и вольные речи — расцвел на плахе, и топор уже занесен. Было больно думать о неминуемой гибели этого призрачного счастья.

Один из гвардейцев негромко кашлянул, чтобы прервать странно затянувшееся, не вполне пристойное созерцание. Лаэрта очнулась, заметила Брейда и, кажется, на мгновение испугалась. Приветливая улыбка тут же стерла следы страха с ее лица.

— Рада видеть вас, герцог!

— Простите, миледи, что прервал ваши размышления.

— О, я ни о чем особенно важном не размышляла, просто ждала вас. Мне нужно посоветоваться с вами.

Брейд покосился на гвардейцев. Оба были не из числа его людей, солдаты Дребба. И слушали они в четыре уха, хотя и таращились прямо перед собой оловянными глазами.

— Давайте выйдем на балкон, тут душно, — предложила императрица, поймав взгляд Брейда.

Небо было чистым, а море темно-синим, сверкающим и неспокойным. Можно разговаривать без опаски — волны с шумом разбивались о подножие крепости, и ветер относил голоса в сторону.

— Сегодня чудесный день, — сказала Лаэрта и прикрыла балконную дверь.

— У меня просьба к вам, герцог… Побеседуйте с моим сыном, вы единственный, кому он доверяет. С ним происходит что-то очень неправильное, — Лаэрта говорила быстро, тихо и сбивчиво, чтобы разобрать ее слова, Брейду пришлось встать к ней почти вплотную и дышать сладким цветочным ароматом, которым были пропитаны ее волосы.

— После праздника святого Велетия мы, как обычно, собирались сразу же вернуться в Белую Чайку, но Янгис неожиданно решил задержать нас в Гилатиане. Я сослалась на плохое самочувствие Ситы — она действительно очень устает, когда вокруг много незнакомых людей. Тогда он приказал оставить в столице Раймонда. Я боялась, что это будет навсегда. К счастью, начался этот поход на Феруат, Янгису стало не до сына, и его вернули мне. Ужасно, что о войне я говорю «к счастью», но вы же поняли, что я имела в виду… Я так радовалась, когда его привезли — только Райми как будто подменили. За две недели в императорском дворце он набрался глупой заносчивости, бредит войной, победами, великой Ракайей от моря и до моря. Я пыталась напомнить ему, что рыцарь — защитник слабых, а не безжалостный завоеватель, но он не слышит меня. Говорит, что женщинам этого не понять, они не разбираются в славе и подвигах, — императрица улыбалась, шутливо хмурилась, изображая патетические интонации принца, но Брейд догадывался, что она чувствует, повторяя заимствованные при дворе речи сына.

Ветер трепал прозрачную вуаль, то и дело забрасывал ее концы к нему на плечо; это создавало обманчивое ощущение близости и доверия, совместного полета над морем. И вместе с тем подступала тоскливая злость на упрямую слепоту этой женщины, вечно витающей в облаках, не желающей видеть, что сейчас ей стоило бы беспокоиться не о политических взглядах десятилетнего мальчишки, а о собственной жизни.

— Я поговорю с мальчиком, может быть, он меня услышит. Но потом он снова окажется рядом с императором и забудет мои слова. Вы не сможете сохранить его душу чистой в Ракайе. Рано или поздно, вам придется подчиниться и перебраться в Гилатиан. Не хочу вас пугать, но там вы не будете в безопасности. Янгис все больше склоняется к браку с Вивиан, а вы — единственная помеха на ее пути. Вы долго откладывали, теперь пора решаться на бегство в Салем.

— На что вы толкаете меня, герцог? — в ее голосе не прозвучало ни малейшего возмущения, впрочем, этот разговор был далеко не первым, — похищение детей императора — это государственное преступление.

— Да, в Ракайе. А вы будете в Салеме и забудете Ракайю, как дурной сон.

Лаэрта долго молчала, следя за кружащимися над водой чайками.

— Не знаю, имею ли я право лишать их будущего. Янгис, безусловно, женится еще раз и признает нового ребенка наследником. А мои дети будут никем.

Брейду начало казаться, что он пытается спасти попавшую в силки птицу, а она рвется из рук и не дает распутать сеть. Ну что ж, это занятие требует терпения.

— Вы — принцесса Кадара, ваши дети в любом случае принадлежат кадарскому двору. Что ждет их здесь? Янгис воспитает из вашего сына свое точное подобие, дочерей выдаст за своих приспешников, а от вас постарается избавиться как можно скорее.

— Но ведь он может потребовать, чтобы нас выдали ему.

— У кого? У короля Салема? Нападение на Феруат восстановило Георга против Ракайи. Вряд ли он вмешается в войну, но выполнять требования Янгиса уж точно не будет. Там вы сможете получить развод и обрести свободу. Кстати, развод будет законным и в Ракайе — достаточно трех свидетелей, которые подтвердят, что вы уже четыре года живете порознь с вашим супругом. Двое из вашей свиты и я — мое слово имеет в Салеме достаточный вес.

— О чем вы говорите? Узнав, что вы способствовали моему бегству, Янгис лишит вас титула и владений.

— Если он рискнет, ему придется воевать на два фронта. У меня достаточно войск, на мою сторону встанет Наррат и Раттен — земли, растоптанные Янгисом. Половина империи ненавидит Янгиса и ждет повода, чтобы объединиться и свергнуть его с престола. А вас любят и будут защищать — ради того, чтобы вы стали повелительницей Ракайи.

Брейд уже понял, что выбрал крайне неудачный аргумент. Лаэрта смотрела на него в упор, и ее брови поднимались все выше.

— Вы действительно считаете, что мой развод стоит нескольких тысяч жизней?

— Они будут сражаться не за ваш развод, а за свою свободу. За то, чтобы прекратились бесконечные войны, за восстановление свергнутых Янгисом династий. Вы будете их знаменем.

— Нет. Я не хочу быть знаменем новой войны.

Он совершил непростительную ошибку. Зная характер Лаэрты, ему следовало начать разговор с душераздирающего описания народных бедствий. Ему было что рассказать о грозном потоке воинов, уходящих на битву с Феруатом, и жалких ручейках возвращающихся домой калек, о вымирающих деревнях, о начинающемся голоде в Наррате. И только потом предложить ей план спасения империи. Но вести с Лаэртой продуманную игру у него никогда не получалось. Теперь этот вариант придется отложить.

— Я понимаю вас. Но ни вам, ни мне совершенно не обязательно возвращаться в Ракайю. Салем — прекрасная страна, там давно нет войн, процветают науки и искусства

— Я знаю. Мне бы хотелось увидеть его, но как я могу принять такую жертву? Здесь вы — герцог, владетель обширных земель, а там будете бедным изгнанником.

— Ну, не совсем уж бедным. В Салеме я приобрел прекрасное поместье, мои основные средства давно хранятся у салемских банкиров. Что действительно важного я могу потерять? Титул — всего лишь несколько ничего не значащих букв. Мои владения тоже не такая уж большая ценность. Десяток деревень, небольшой городок и замок. Несколько близких друзей… Думаю, они без сожаления покинут Ракайю.

Лаэрта задумалась.

— А что будет с нами? Моя семья была бы рада нашему приезду, но я не смогу привезти детей в Кадар. Конечно, за эти годы страна окрепла, и Дарния нас поддержит, но Янгис безумен, он способен начать безнадежную войну только ради мести.

Прозрачное крыло хлестнуло Брейда по лицу, он отвел в сторону невесомую ткань и не стал выпускать ее из руки, чтобы игра ветра не мешала разговору. Это почему-то придало ему уверенности.

— В будущем вы воссоединитесь с семьей. А пока вы сможете жить с детьми в моем поместье. У них будет все необходимое — лучшие учителя, подходящее общество, возможность путешествовать.

— Но… Зачем это вам? Вы потеряете слишком многое, что бы вы не говорили.

— Мне хочется видеть вас счастливой. И… — ну же, перестань трусить, идиот, — и, возможно, перестав быть императрицей Ракайи, вы согласитесь стать женой простого салемского сеньора?

Он коснулся губами ее пальцев, чтобы не смотреть ей в лицо, а когда все-таки поднял глаза, увидел, что Лаэрта кусает губы и смущенно отводит взгляд. Он ждал ответа, уже понимая, что это будет отказ.

— Я бесконечно признательна вам за вашу преданность. И… за то, что вы сейчас сказали, тоже, — ее голос был таким тихим, что трудно было разобрать слова, — но у меня есть муж, и пока он жив — это невозможно. Это было бы нечестно по отношению к вам, я не могу принадлежать сразу двоим.

Брейд онемел. Иногда изощренность издевок судьбы превосходила его воображение. Его первая жена была распутна, как портовая девка, теперь она мертва, и вот, наконец, он встретил поистине верную женщину. До такой степени, что она считает своим долгом хранить верность ненавистному мужу даже после развода.

— Как вам будет угодно. Я предоставлю вам поместье, вы сможете жить у меня, как гостья — а я поеду путешествовать. Всегда хотел посмотреть мир, теперь, когда меня не будут удерживать обязанности, я смогу осуществить давнюю мечту.

Лаэрта не отвечала. После своего отказа она не имела права принять помощь, которая может стоить Брейду так дорого. А на другой чаше весов — трое детей, чьи судьбы будут изувечены Янгисом.

Чтобы избавить Лаэрту от невыносимого выбора, Брейд принял решение за нее.

— Мне нужен месяц на подготовку. До Праздника Провозвестия вас вряд ли вызовут в Гилатиан, в крайнем случае — отказывайтесь под любым предлогом и немедленно посылайте ко мне гонца. Постарайтесь не покидать крепость, здесь вы под надежной охраной. Сейчас мне придется уехать на несколько дней, вы не будете возражать, если я оставлю своего племянника в замке?

— Да, конечно, — рассеянно ответила Лаэрта, — но не торопите меня с ответом, мне нужно подумать.

Брейд поклонился, и, наконец, вошел в зал, где предполагал найти Ланса. Его там не было, и, как ему сообщили, уже довольно давно. Он отправился на поиски, поминутно забывая, зачем он бродит по замку. В глазах темнело от бешенства. Что ж, раз Лаэрте недостаточно развода и препятствием является жизнь Янгиса — это исправимо. Брейд никогда не принимал всерьез планы восстания, которые так часто обсуждал с друзьями. Он ненавидел и войну, и политику. Теперь придется пересмотреть свои взгляды.

Ланса он обнаружил в конюшне, где тот препирался с конюхом за право забрать свою лошадь.

— Вот ежели бы я своими глазами видел, как ваша милость коня заводила, тогда другое дело. Кто коня в стойло ставил — ваша милость не знает, стоит этот конь среди лошадей герцога Атерли, так что без приказа его светлости я никому его забирать не позволю.

— Ланс, куда собрался, — Брейд облокотился о седло оспариваемой лошади с таким видом, что тот сразу понял — сбежать ему не дадут.

— Еще не решил.

— Я просил дождаться меня.

– Я не мог больше. Они там все считают меня за мерзавца, одного из головорезов Фаркенгайта. Я что, должен был выйти на середину комнаты и сказать — лорды и леди, вы заблуждаетесь, я дома с детишками не жег, людей живьем в землю не закапывал и даже никого не повесил? Я полгода служил у этого негодяя, теперь это клеймо останется на мне навсегда, — Ланс старался говорить спокойно, только звенящие нотки в голосе предупреждали о еле сдерживаемом взрыве.

— Два месяца служил, Ланс. Дней десять в прошлом октябре, потом полгода лечил плечо, я уж решил, что ты третью руку себе отращиваешь, и сейчас чуть больше месяца. После чего Фаркенгайт отправился в Светлые Небеса — впрочем, вряд ли именно туда. Ты считаешь, что люди будут помнить об этом неприятном моменте твоей биографии до скончания веков? К концу лета все забудут и Фаркенгайта, и тебя самого. Почему бы тебе не пожить какое-то время у отца?

— Он меня со свету сживет. Он использовал все свои связи, чтобы я попал в свиту Виндома и был в бешенстве, когда меня оттуда выкинули. А если я вообще откажусь служить… Отец только воинов считает людьми.

— Да, знаю, поэтому и я у него не в чести.

— Брейд, прошу вас, возьмите меня к себе на службу, хоть простым солдатом. Я же ничего не умею, кроме как махать мечом, а за Янгиса воевать я не буду. Меня даже в матросы вряд ли возьмут, только в разбойники дорога и осталась.

— Интересно, почему молодым людям, оказавшимся на распутье, чаще всего приходит в голову мысль о разбойниках, а не об образовании? В Салеме, к примеру, есть университет и несколько неплохих школ.

— Для учебы нужны средства. Отец вдвое урезал мне содержание, когда меня перевели в отряд к Фаркенгайту, а уж теперь, кроме проклятий, я от него ничего не дождусь.

— Ну, с этим-то и я могу тебе помочь, было бы желание. А теперь отправляйся назад в замок и дожидайся моего возвращения. В моей комнате есть книги и вино, можешь наслаждаться жизнью и не показываться на глаза тем, кто о тебе плохо думает. Я распоряжусь, чтобы еду приносили прямо в комнату. Вернусь дня через три, тогда и решим, куда тебе податься — в Салем или в разбойники.

Глава 8. Столица империи

Брейд появился в императорском дворце перед обедом. В ожидании трапезы цвет ракайской аристократии — впрочем, этим вечером не слишком многочисленный — прогуливался по окруженной колоннами террасе и по мраморной лестнице, спускающейся в парк. Ослепительная, как и всегда, леди Вивиан стояла на вершине лестницы, миновать ее было невозможно. Брейд умел делать невозможное — но на этот раз он добровольно и с видом живейшей радости направился в ловушку. Сегодня на Вивиан было темно-розовое платье, снизу доверху обшитое воланами тончайшего тремьенского кружева. Над этим нежным облаком сияли пышно взбитые бронзовые локоны в золотой сетке.

— Вы похожи на вечернее солнце, садящееся в облака, — восхищенно улыбнулся Брейд.

— О, вы первый угадали мой замысел, до этого мне говорили о розах и лебедях. Правда, я думала скорее о рассвете!

— Солнце на закате сияет более яркими красками.

Она была прелестна, почти так же, как и пять лет назад, когда ее брат привез юную Вивиан в столицу. Только те, кто хорошо запомнили внезапный восход новой звезды, замечали чуть более жесткие складки возле ярких губ, легкий намек на будущий второй подбородок, сузившиеся от кокетливого прищуривания глазки. Брейд с непонятной печалью наблюдал, как сквозь нежный девичий облик все чаще проступает вульгарная физиономия расчетливой трактирщицы. Он всем сердцем ненавидел Вивиан, но жалел о разрушении этой поразительно совершенной формы. Неловкий намек на то, что слава фаворитки клонится к закату, на секунду вызвал трактирщицу на поверхность, но она тут же спряталась под грустной улыбкой.

— Вы, наверное, правы. Действительно, закат лучше подходит к этим тревожным и печальным дням. Больше не будет ни паргольских пряностей, ни тремьенских кружев. Я истратила на это платье свой последний запас. Если война продлится, конец всем поставкам из Салема. Брейд, почему этот герцог не сложит оружие? Ведь у него нет никаких шансов на победу.

— Миледи, а как вы думаете, что ждет герцога Феруатского после того, как он сдастся?

— Казнь, безусловно. Но если он так любит свой народ, как он говорит, зачем он посылает людей на бессмысленную смерть? Он не может не понимать, что его поражение неизбежно.

— На его месте я бы с радостью отдал жизнь, чтобы не обрекать прекрасных дам Ракайи на лишения и скорбь. Ну а на своем — могу вам обещать, что еще до осени караван привезет из Салема и кружева, и благовония, и все прочие необходимые товары. Путь через Феруат — далеко не единственный.

— Через горы купцы отказываются ездить уже много лет.

— Я сам соберу караван и отправлю своих людей на его охрану. Уверяю вас, ему не будут грозить набеги.

Зазвучали лютни, пестрые фигурки придворных потянулись из сада в столовую. Брейд предложил Вивиан руку, но, отведя ее к столу, занял место напротив. Болтал с дряхлым герцогом Сеннетом, смешил его, изредка поглядывая на Вивиан с абсолютно непроницаемым выражением лица.

Вивиан не могла понять, что означает эта новая игра Брейда. Он был одним из немногих, кто никогда не пытался добиться ее благосклонности. Что-то изменилось, но что? Про него говорили, что он равнодушен к женщинам, иногда — с грязной улыбкой. Ерунда, конечно, Вивиан всегда чувствовала такие вещи. Она запрещала себе верить в свою победу. Брейд сидел недалеко от Янгиса, и сравнивать их было неприятно. Пожилой император с дряблыми подрумяненными щеками и ледяным взглядом — и смуглый, слишком свободный, слишком независимый Брейд с вечно поднятой бровью… Он здесь чужой и когда-нибудь его убьют. О, нет! Она с удивлением почувствовала, что ее сердце сжалось. Без него станет совсем скучно. Было бы занятно выйти за него замуж — а вдруг Янгис позволит? Он ведь давно советовал ей вступить с кем-нибудь в брак. Вивиан сама капризничала и клялась, что ее сердце отдано Янгису навечно: она верила, что рано или поздно станет императрицей. Лаэрта давно уже пустое место, и Янгис, конечно, избавится от нее.

Но если выйти за Брейда, то непонятно, зачем она потратила столько сил, подводя Янгиса к мысли, что с Лаэртой пора кончать. Пусть себе живет своей жалкой жизнью изгнанницы… Стать герцогиней, а не императрицей? А настолько ли это хуже? Брейд ненамного беднее, безусловно — более щедр, моложе, красивее… Всю жизнь она слушала песни о любви, читала стихи и баллады, снисходительно принимала признания — но ни разу не испытала это чувство, такое прекрасное и захватывающее, по уверению поэтов. Ей вдруг подумалось, что с Брейдом…

Жаркое уже съедено, слуги уносят блюда с обглоданными хребтами дичи, на столе появляются воздушные, как тремьенское кружево, сладости. К ним полагается красное вино и самая дивная музыка, нежная, волнующая душу и тело. На помост поднимается менестрель. Конечно, это Фабир, сегодня он вышел в сопровождении флейтисток и обещает исполнить два новых произведения, написанных бессонной ночью…

Вивиан знала о Фабире слишком многое — в свое время она не смогла устоять перед чарами миловидного юноши, похожего на деву, с голосом сладким, как мед. Презирала его мелкую тщеславную душу — и все равно наслаждалась немыслимым совершенством божественного таланта.

Спор Розы и Лилии… Уже через несколько строф Вивиан потупилась: слишком много взглядов обратилось на нее. Чистая и холодная лилия Лаэрта, прекрасная страстная роза Вивиан. Нет, имен не было произнесено, речь шла только о цветах, о символах. Янгис, польщенный всеобщим восторженным вниманием к своей фаворитке, снисходительно улыбался. Приятно сознавать, что обладаешь столь восхитительным творением природы. Возможно, самой прекрасной женщиной этого мира… А Брейд с легкой усмешкой кинул кошелек Фабиру. Это его стихи? Ну не Фабира же, конечно, его. И ни разу даже не посмотрел в сторону Вивиан!

Прежде чем исполнить вторую балладу, Фабир подошел ко всеми забытой леди Тирольде и склонился перед ней до земли. «Последний подвиг рыцаря Фаркенгайта». О, ведь она слышала утром о том, что мерзавца кто-то прирезал… Бедная Тирольда… Надо подарить ей пару браслетов, может быть, даже это дурацкое колье с кораллами — все равно Вивиан его не носит.

Голос Фабира перестал литься золотым вином, в нем звенела сталь, и рога призывали к битве. Фаркенгайт был отважным воином, он мог бросить вызов троим противникам, в одиночку справиться со стаей волков… И ни разу его вооруженные до зубов люди не отступали перед кучкой крестьян с дубинками, — подумала циничная Вивиан. Сорок разбойников, напавших на его отряд, были обречены на жалкую смерть. Он уничтожил пятерых мерзавцев и бился с главарем — но в этот миг трусливый негодяй, притворявшийся убитым, выдернул кинжал из груди своего приятеля и метнул в Фаркенгайта. И с кинжалом в спине, истекая кровью, Фаркенгайт крикнул: «Избавим Ракайю от грязных хищников» — и вонзил меч в сердце предводителя. Разбойники, потеряв вожака, трусливо скрылись в ночи, а Фаркенгайт умер, прошептав: «Моя Ракайя» … Вивиан подбежала к рыдающей леди Тирольде и выкрикнула — звонко, так, чтобы слышали все:

— Твой муж был героем… Я никогда тебя не оставлю!

И Янгис, поморщившись, сказал вслед за Вивиан:

— Подвиг твоего мужа не будет забыт. Ты и твои дети получат в вечное владение поместье… он пошептался с казначеем, — поместье Гримхол в графстве Раттен.

Пока длилась трапеза, бедная Вивиан голову сломала — ради чего Брейду вздумалось превращать скотину Фаркенгайта в безупречного героя империи? И стоило ли ему подыгрывать? Решила, что стоило, пусть будет обязан ей — когда-нибудь пригодится.

После обеда Брейд собирался незаметно исчезнуть, но Янгис махнул ему рукой — "Зайди ко мне в кабинет через полчаса", — и удалился из залы, чем тут же воспользовалась Вивиан. С сияющей улыбкой она попросила разрешения побеседовать с Брейдом наедине. Он немного напрягся, но Вивиан повела его не в укромные дворцовые покои, а в сад, где ближние аллеи отлично просматривались.

— Ваши стихи прекрасны! Это ведь вы написали, я правильно угадала?

— Вы преувеличиваете. Просто слегка переделал одну старую песню.

— Подвиг Фаркенгайта — тоже старая песня? Я так благодарна вам за леди Тирольду, ведь после гибели мужа ей и детям угрожала полная нищета.

— Что ж, я рад, что детям удалось помочь.

— Так благородно с вашей стороны… Впрочем, я хотела поговорить с вами о другом. Вы слышали о новом учителе?

Новые учителя не интересовали Брейда, в последние годы они плодились, как кошки по весне. Слава большинства из них быстро тускнела; окруженные десятком приверженцев, они бродили по всей стране, постепенно опускаясь до уровня ярмарочных шутов. Кое-кто остепенился, стал провинциальным жрецом, и на праздники жители окрестных селений съезжались, чтобы насладиться их красноречием. Некоторые, разочаровавшись в способности легкомысленной публики оценить глубину их откровений, уходили от мира и писали трактаты. К этим Брейд относился с определенным уважением. Двоих, чьи яростные проповеди привели к народным волнениям и погромам, казнили по приказу Янгиса… Но все-таки следует быть в курсе новых придворных веяний, поэтому Брейд спросил:

— И кто же этот учитель?

— Никто не знает его имени, он называет себя Служителем, а его приверженцы зовутся странно — Идущие. Я уже была на одном собрании, это ни с чем не сравнимо… Такая мощь, как будто перерождаешься заново. Сегодня он впервые будет проповедовать во дворце, я думаю, на вас это произведет сильное впечатление.

— Не сомневаюсь. К сожалению, император вызвал меня на аудиенцию, я должен идти прямо сейчас.

— Ничего страшного, вы освободитесь как раз перед началом собрания.

— Кстати, император знает об этом учителе?

— Да. Янгис заинтересован.

— Благодарю вас… К сожалению, мне пора, — Брейд нежно поцеловал самый крупный перстень на протянутой к его губам надушенной ручке.

На этот раз ведущую к кабинету Янгиса анфиладу не заполняла тихо жужжащая толпа придворных и просителей. Император принимал рядовых посетителей по утрам, после обеда он занимался делами, требующими особого внимания. Коридор с двумя рядами кресел был пуст, только в самом конце возле дверей дремали, вытянувшись в струнку, два гвардейца, да едва виднелась укутанная в не по размеру свободный плащ одинокая сутулая фигурка. Раб герцога Ильмарского из Кадара. Интересно, что нелюдимому старикашке Готфриду понадобилось от императора? Мальчик, кажется, спал: капюшон натянут ниже носа, босые ноги поджаты под кресло. Брейд потрепал его по плечу.

— Привет, ты хозяина ждешь?

— Да, они там уже давно беседуют.

— Слушай, передай Готфриду, что я попросил его купить тебе башмаки. О слугах все-таки надо заботиться.

— Да не люблю я в обуви ходить, болеть начинаю.

— Ну, как знаешь, — Брейд присел рядом и заговорил почти шепотом:

— Ты не можешь мне еще раз карту нарисовать? Она лежала у меня в тайнике — и исчезла.

Мальчик помотал головой:

— Не нужно, все равно сейчас там не пройти. А осенью я вас сам проведу.

— Почему только осенью?

— Так пока ведь прохода нет. Вы бы призадумались, ваша светлость, кто у вас в замке по тайникам шарится.

Мальчишка вскочил, из дверей выходил его хозяин. Герцоги сухо поклонились друг другу.

— О чем он тебя расспрашивал? — поинтересовался Готфрид, когда за Брейдом закрылась дверь.

— Долго ли вы будете сидеть у императора. И просил передать, чтобы вы купили мне башмаки.

— Ты же сам их не хочешь носить!

— Башмаки-то мне не нужны, а вот если бы вы штаны вместо них мне купили… А то совестно же, как девчонка в одной рубашке хожу.

— Если еще раз встретишь герцога Атерли, скажи ему, что я передавал — пусть не суется в чужие дела.

Готфрид задумался. Наверное, одежда раба действительно несколько компрометирует его в глазах тщеславных дворцовых щеголей. Придется приодеть паршивца.

Эрвин же был рад-радешенек: и Готфрид от праздного любопытства на полезные мысли переключился, и живую воду удалось обезвредить. Янгис как раз прятал флакончик в ящик стола, и Готфрид не мог заметить, как погасло его сияние, а то бы догадался.

Янгис был возбужден и, кажется, пребывал в хорошем расположении духа, хотя в оценке настроений императора Брейд предпочитал не доверять своим глазам. Собственноручно наполнив два кубка, он протянул один из них Брейду и без предисловий перешел к делу.

— Я готовлю большой поход на Феруат. Рассчитываю на твою помощь. Сколько у тебя людей?

— Примерно сотня всадников, пехоты можно набрать около тысячи.

— Я слышал — по крайней мере вдвое больше.

— Зачем мне больше? В случае необходимости я беру наемников.

— Значит, придется нанять. Выступишь через неделю.

— Постараюсь успеть. Ваше величество, простите мою неосведомленность, я слишком долго отсутствовал в столице — в горах сейчас неспокойно. В чем там дело с Феруатом? Они решили поднять пошлины? Или претендуют на нашу часть ущелья?

— Хуже, — Янгис не допил свой кубок, ликейское вино оказалось превосходным, хотелось наслаждаться его оттенками за приятной беседой.

— Герцог Феруатский еще прошлой осенью нарушил свой долг, отказавшись участвовать в походе на Раттен во время мятежа, и это не в первый раз. А сейчас поступили сведения, что он сам собирается поднять мятеж и объявить себя королем. Его необходимо остановить, пока он не отнял Феруат у Ракайи.

— Да, безумное поведение, — задумчиво протянул Брейд. Янгис кивнул, сделал небольшой глоток и смаковал вино, перекатывал его во рту, жмурясь от удовольствия.

— Если я не ошибаюсь, отказавшись от участия в подавлении мятежа — кстати, мы и без него прекрасно справились — герцог Дилейн вдвое снизил торговые пошлины для ракайских купцов?

— А что еще ему оставалось? Просто объявить себя предателем и ждать кары?

— Действительно, выбора у него не было. Да и сейчас нет. Я вот думаю — Дилейн ведь наверняка знает о готовящемся походе, и понимает, что его дни сочтены. Сейчас он согласится на все. Так, может, потребовать от него полной отмены пошлин для Ракайи? Скажем, на десять лет? И официального подтверждения оммажа. Таким образом, мы сразу приобретем все выгоды, не понеся расходов на войну.

— Ты рассуждаешь как купец, а не рыцарь, Атерли. Не ожидал от тебя!

— Ну почему же, сир? Я всегда говорил, что торговать выгоднее, чем воевать. Военная добыча радует сердце, но потом возвращаешься — и обнаруживаешь разоренных крестьян, они жалуются, что молодые работники погибли в бою, урожай не собран, десятину платить нечем. И твоя добыча тает на глазах.

— Ты слишком добр к этим проходимцам, — рассмеялся Янгис. Вино оказалось не только на редкость вкусным, но и крепким, оно дарило бодрость и вдохновение.

— Они никогда не оценят твоей снисходительности. Подумай сам, ты же образованный человек. Король Гилат завоевал лесные племена по ту сторону Шенны, провозгласил себя императором и начал великий поход. Наррат, Кадар, Раттен, половина Дарнии… Чреду его побед смогла оборвать только смерть. В этих войнах погибли десятки тысяч солдат. И как его называют потомки? Гилат Завоеватель, Гилат Великий. Его сын, Лодвиг Первый, мой дед и твой, если не ошибаюсь, прадед, был менее удачлив. Он присоединил Феруат, но потерял Дарнию. И получил прозвище — Лодвиг Жестокий. За то, что решительно подавил несколько восстаний. А ведь на его счету не было и десятой доли потерь, понесенных Гилатом. Мой отец, Лодвиг Второй, был вроде тебя. Он мечтал не о военной славе, а о процветании Ракайи. При нем народ жирел и плодился, а кем он остался в памяти людей? В летописях его именуют Лодвиг Строитель, но все зовут его проще — Лодвиг Толстый.

Брейд заранее знал, что бесполезно взывать к здравому смыслу императора. Он мнит, что останется в истории каким-нибудь Янгисом Великолепным. Интересно, он знает свою кличку — Янгис Ублюдок?

— Слава — как легкомысленная женщина, она отдается не достойному, а сильному и наглому, — угрюмо сказал он вслух.

— Женщины предпочитают богатых. А слава… Что останется от нас, кроме нескольких строчек в летописи?

— Благодарность тех, кто рядом. Думаю, это важнее, чем мнение неизвестных нам людей, что родятся через сто лет после нас.

— Те, что рядом, сгниют вместе с нами, — Янгис допил свой кубок, и глаза его стали слипаться.

— Простите, сир, чуть не забыл — у меня есть важные сведения для вас.

— Что за сведения? — Янгис уже встал, намереваясь заканчивать аудиенцию.

— Мои осведомители из горских племен донесли, что три рода объединились и готовят набег на графство Виндом. Там не осталось людей для защиты, так что, разграбив Виндом, они могут продвинуться и глубже на территорию империи.

— Так защити Виндом! Твоих людей хватит на обе границы, ваши владения находятся рядом.

— А что с походом?

— Придется тебе обойтись без похода. Мне не нужна война на два фронта.

— Я выполню ваш приказ. Хотя на шестьдесят миль границы моих людей маловато. Пока неизвестно, через какое ущелье горцы пойдут в атаку.

— Значит, наймешь еще. Столько, сколько нужно, — Янгис протянул Брейду тяжелый кожаный мешочек.

Вполне достаточно, чтобы оплатить небольшой набег горцев на Виндом.

В коридоре, вместо Эрвина, теперь скучала Вивиан.

— О, наконец-то! Мне сказали, что собрание уже начинается.

— Боюсь, что не смогу… — Брейду на сегодня было вполне достаточно впечатлений. Но интуиция, которой он предпочитал верить, говорила: иди и посмотри.

— Впрочем, вы меня убедили. Я принимаю ваше приглашение.

Он раскаялся в своем решении очень быстро. Леди Вивиан неторопливо вела его по длинному коридору в сторону западного крыла, на этот раз для беседы она выбрала самую неудачную тему.

— Говорят, ваша жена умерла в прошлом году? Официально об этом не объявляли, но слухи дошли.

— Вы хотите выразить мне свои соболезнования?

— Наверное, нет. Они были бы не вполне искренними —. вы ведь не виделись с леди Мирандой почти двадцать лет, хотя часто бываете в Салеме. Я слышала, что она была убита.

— И все, конечно, решили, что это дело моих рук.

— О, нет. Не все, я же так не считаю. Глупо — столько лет прошло, если бы вы хотели, то сделали бы это гораздо раньше. А некоторые даже подозревают Янгиса. Ведь правда, неловко иметь сестру с такой репутацией…

— Не ищите здесь заговора. Миринду зарезала горничная за шашни с ее женихом-гвардейцем. Прошу вас, сменим тему.

— Простите, — Вивиан смущенно улыбнулась, — я не хотела вас расстраивать. Просто подумала — теперь вы вдовец, и леди Тирольда тоже овдовела на днях. А вы так много сделали для нее. Когда пройдут полгода траура, я могла бы посодействовать…

— Вивиан, умоляю, я не собираюсь жениться на Тирольде, я вообще ни на ком не собираюсь жениться!

Еще немного — и Брейд повернулся бы и ушел, но, к счастью, они уже были у цели. В маленькой темной комнате лежали стопки серой ткани. Вивиан развернула один из свертков и очень бережно надела на Брейда балахон из небеленого льна, потом — такой же клобук с прорезями для глаз.

— Это обязательно?

— Да. Служитель говорит — вера уравнивает идущих, и все мы становимся едиными — король и последний нищий.

Брейд уже слышал нечто подобное от одного из казненных учителей, только балахонов они не надевали. Вивиан выглядела очень смешно в своем пышном платье, скрытом под дерюгой — как перевернутая редька.

В зал они вошли одними из последних, вереница безликих кульков уже сидела на расставленных полукругом креслах перед невысоким помостом. Посредине сцены стоял столик, покрытый белым бархатом. Алтарь? На столике ярко до рези в глазах горел семисвечник, других источников света в зале не было, и фигуры присутствующих казались зыбкими и неясными. Тридцать человек, почти все, кто был на обеде, а может быть — совсем другие люди. Брейд вглядывался в каждого по очереди, пытаясь найти какие-то характерные черты. Вот тот, высокий, сутулый, вероятно, Геддон Ламберт, библиотекарь…Через два кулька от него — граф Хавермонц. Его невозможно не узнать даже в этом мешке — сидит, упершись кулаками в колени, как будто вот-вот в драку кинется, а на самом деле — чтобы брюхо в глаза не бросалось. Что он здесь потерял? Ему учитель действительно нужен, только совсем другой, который детишек грамоте обучает. А вот та хрупкая фигурка в высоко поднятом клобуке на пышной прическе — почти наверняка королева-мать. Да, деликатно кашлянула, прикрыв рот высохшей ручкой. Вероятнее всего, именно леди Тамиана — учредительница этого маскарада. Сам Янгис, кажется, отсутствовал. Впрочем, у него не было характерных примет.

— Приветствую вас, идущие путем знания! Освятим нашу встречу молитвой Единому.

Откуда он возник, человек по ту сторону алтаря? Брейд был уверен, что комнату он не пересекал. Такой же серый балахон с колпаком, как и у остальных, только на груди блестел шар размером с яблоко. Он снял его и вознес к потолку на вытянутой руке.

— О Единый, Всемогущий… — молитва была самая обычная, а голос — мощный, звучный, принуждающий к повиновению. Этот голос Брейд слышал впервые, а вот интонации ему были знакомы. Как это может быть? Пытаясь вспомнить, где он слышал эти жесткие непререкаемые нотки, Брейд пропустил начало проповеди.

— Все мы знаем этот символ Единого, но никто не постигает его истинного значения. Вглядитесь в него! Нам кажется, что мы видим шар — но это лишь тонкая скорлупка блестящего металла, облекающая пустоту и окруженная пустотой. Единый призывает мир из небытия и возвращает в небытие, и Ничто — его истинное имя.

Сомнительный символ, подумал Брейд, на следующую проповедь стоило бы принести литой шар и опустить в воду, пусть толкует на здоровье. Этот учитель действительно полагает, что дышит пустотой? Поднялся бы на ледники Ар-Гарана, подышал бы… Вот там — почти пустота, да.

— Но для чего призваны мы из бездны небытия? В чем смысл нашего мимолетного существования? Единый сотворил нас для прославления Его имени, и нам поручена великая миссия — просветить народы, пребывающие во тьме, и пронести имя Его первого Лика от края и до края земли.

Но знающим открыт и второй Лик Единого, Великое Ничто. Из глубокой древности дошло до нас Его тайное имя — Хогга! Вы содрогнулись, услышав это грозное слово? Не ужасайтесь, ибо лишь грубые умы простонародья полагают, что Хогга — это демон смерти. Великая Хогга — истинная суть мироздания, скрытая под блестящей скорлупкой жизни, и преклоняющиеся перед ней обретают могущество и власть над народами. Ибо жизнь человеческая — всего лишь пыль, гонимая ветром, а верующим Хогга дарует вечность. Итак, воззовем же:

— Хогга! Хогга! Хогга! — глухо откликнулись серые фигуры Идущих.

Вроде бы пару лет назад один из проповедников культа Смерти был обезглавлен по приказу Янгиса, а этого принимают во дворце. Чем заслужена такая привилегия? Брейд цеплялся за привычный скепсис, но явственно ощущал, что его волосы начинают шевелиться от нахлынувшей в зал непонятной силы.

Брейд задержался, надеясь разобраться с непонятным фокусом: после окончания молитвы Служитель исчез так же внезапно, как и возник в начале. Никто не препятствовал его расследованию, Идущие, тихо переговариваясь, покидали зал, слуги не появились. Только Вивиан тихо, как кошка, ходила за ним следом. Когда они остались вдвоем, Брейд с раздражением содрал с себя мешковину и запрыгнул на помост. Столик, семисвечник на нем, и больше ни одного предмета. Он заглянул под скатерть. Ничего, никаких следов люка — грубый дощатый пол, покрытый сплошным куском черной ткани. Стена позади сцены задрапирована той же материей. Брейд приподнял нижний край, открылась гладко оштукатуренная поверхность. Что за черт? Может, Служитель спустился с потолка? Но это было бы заметно. Брейд решил рассмотреть стену повнимательней и пошел за подсвечником.

— Вы не верите в чудо… — с кротким укором шепнула Вивиан за его спиной.

Он протянул руку к канделябру, и в этот миг свечи погасли, как будто их задул ветер. Даже не так — как будто они никогда не горели. Ослепленный внезапной тьмой, Брейд шарил рукой по столику, и чувствовал под пальцами полированное дерево. Ни подсвечника, ни скатерти не было.

— Слушайте ваше сердце, а не жалкий и слепой рассудок, — сказал из мрака голос Вивиан.

В тот же миг цепкие руки обвили его шею, и пышные юбки зашелестели вокруг его ног.

— Вы с ума сошли, Вивиан! — он попытался освободиться, но горячее тело льнуло к нему, прижималось к бедрам, влажное жаркое дыхание обдавало его подбородок, лишая разума. Кровь глухо застучала в висках. Внезапно он ощутил, что рядом вовсе не Вивиан. Это его жена, одержимая демоном похоти, восстала из могилы, чтобы увлечь за собой в бездну. В ярости он оторвал ее от себя и швырнул на пол. Стоило бы убить эту нечисть.

Вивиан вскрикнула от боли и тут же расхохоталась.

— О, Брейд! Успокойтесь, вы просто отхлебнули слишком много Силы… В первый раз так часто бывает. Я хотела помочь вам — чтобы вы не разнесли весь дворец.

— Не подходите ко мне, иначе я не ручаюсь за вашу жизнь.

— Как неблагородно угрожать даме, — Вивиан все еще смеялась, — ну хорошо, пойдемте отсюда!

Она взяла его за руку — казалось, что она видит в темноте, и потащила к выходу. Ее пухлая теплая ладонь вызывала омерзение. Брейд сам уже начал различать предметы в слабом свете, идущем из коридора, и грубо вырвался из хватки липнущей к нему твари.

— Вы и в самом деле ненавидите меня, герцог? — ее голос звенел от страсти.

— Замолчите, если хотите жить.

— Вы пожалеете об этом! — в последний раз рассмеялась Вивиан и пропала за какой-то портьерой.

Брейд бежал по коридорам дворца, натыкаясь на стены и пугая слуг. Ему хотелось выхватить меч и зарубить кого-нибудь, лучше — себя, чтобы освободиться от черного демона, пожиравшего его душу. Он чуть не загнал коня на пути к дому. И только в спальне, выпив подряд три кубка вина, он понемногу вернул власть над помраченным разумом. Ему было по-настоящему страшно.

Глава 9. Сквозь весну

Госпожа Чанта встретила Тайру на пороге, ее раскосые глаза, округлившиеся от волнения, пытались прочитать на лице девушки ответ.

— Мы уже беспокоились, мне сказали, что тебя потеряли при въезде в столицу. Как ты добралась?

— Прекрасно, нашлись попутчики, довезли до самого дома.

— Ты видела королеву? — спросила Чанта вполголоса.

— Да, конечно, — Тайра покачала головой и тихо добавила, — нет, она не моя мать.

— Ты уверена? Все-таки двенадцать лет прошло…

— Абсолютно уверена.

Тайре было совестно разочаровывать Чанту. Если бы не ее совет, она никогда ничего не узнала бы о матери. Но и правду рассказать она не могла.

— Ну, что ж, значит, я глупости намечтала. Прости, что напрасно тебя обнадежила, — она даже обняла Тайру, снимая с нее плащ, отчего той стало совсем стыдно, — а у тебя тут гости.

Про гостей Чанта сказала холодно, почти брезгливо и Тайра почувствовала тревогу.

Чанта распахнула дверь в столовую. На скамье у окна сидел горский парень. Он нерешительно поднялся, беспокойно вглядываясь в Тайру, и она узнала Мариса, исхудавшего и вытянувшегося за зиму. Тайра чуть было не кинулась к нему на шею, но насмешливый взгляд Чанты и смущение самого Мариса остановили ее порыв. Она взяла себя в руки, неторопливо подошла к нему и поздоровалась с вежливой улыбкой.

— Я к тебе Ворона привел, — Марис слегка покраснел и смотрел куда-то вбок.

— А как же батюшка, неужто разрешил коня отдать? — тут же вмешалась Чанта, уже зная ответ — Марис дожидался Тайры с самого утра, ей хватило времени на расспросы.

— Отец не знает. Он меня свататься отправил к дочке скорняка: я ему сказал, что не глядя жениться не буду. Я не собираюсь возвращаться в Ашеру.

— Ну и как тебе невеста? — Чанта перехватила нить разговора и отпускать ее не собиралась.

— Лучше бы не глядел. Я служанке заплатил, она меня в сарай пустила с окошком во двор. Смотрю — выходят из дома две девицы, столько оборок на них, что и не поймешь, как выглядят, одни носы задранные видны. Одна другой корзинку подержать дала, чтобы ленты на чепце покрасивее завязать, а та корзинку в грязь нарочно уронила. Ну и сцепились, как кошки. Таких только за моряков отдавать, чтобы мужья раз в три года их видели — и то много будет.

Тайра хихикнула, а Чанта скорбно вздохнула:

— Не повезло тебе, парень — полдня в засаде просидел, а невеста нехороша оказалась. Была бы получше — не пришлось бы волю отцовскую нарушать, к Тайре заезжать, да и Ворон бы в хозяйстве остался.

— Тетя Чанта, ну зачем так? — возмутилась Тайра, но язвительные слова царапнули ее, впились под кожу и остались нарывать, как заноза.

— Я бы все равно к тебе приехал, — угрюмо сказал Марис.

«На свадьбу пригласить?» — подумала Тайра, а спросила с безразличным сочувствием:

— Что ты теперь собираешься делать?

— Работу надо искать. Думаю стражником наняться, как твой отец когда-то.

— Разве ты умеешь сражаться?

— Я всю зиму тренировался, меня старый Годи учил — он раньше в Гарсине стражником служил.

— Тетя Чанта, а, может быть, дядя Джакоб возьмет к себе Мариса? У него же есть стража.

— Вряд ли. У Джакоба люди годами служат, он не будет никого заменять.

За что Чанта так невзлюбила Мариса? Неужели только за то, что она предпочла его неведомому купцу?

Но отвязаться от Тайры, когда ей что-то втемяшилось, было трудно:

— Дядя Джакоб через три дня вернется, пусть сам и решает. Он наверняка что-нибудь придумает, он же самый умный купец в Гарсине. А можно пока Марису здесь пожить?

— В доме, где две молодые девушки? Он ведь не родственник нам, это недопустимо.

— А как же Ганс у нас живет?

— Ганс при конюшне, а не в самом доме. И он наш слуга, это совсем другое дело.

— Ну вот и Марис там у него поспит несколько дней, — Тайра подмигнула Марису и строго покачала головой — он порывался вскочить и отказаться от гостеприимства госпожи Чанты.

— Хорошо, пусть сегодня на конюшне переночует, а завтра я подыщу ему другое жилье.

Тайра радостно закивала и сделала Марису страшные глаза — у того уже желваки на скулах ходили.

— Я Марису свои вышивки покажу. — Тайра взяла его за руку и потащила наверх.

Чанта проводила их холодным взглядом, но возражать не стала — и так уже обидела девочку, выказав пренебрежение к ее приятелю. Она сердцем чувствовала — этот парень с глазами лани, нежным личиком и самолюбиво кривящимися губами добра Тайре не принесет. Нет в нем надежности.

— Я хочу завтра сбежать отсюда. Марис, поможешь мне?

Тайра утащила Мариса и Миррит в оконную нишу, подальше от двери, говорила шепотом. Миррит в другой раз и разрыдалась бы — но сейчас она глаз не могла отвести от Мариса, стоявшего так близко к ней. Кудри как черный шелк, ресницы бровей касаются — даже девушки такими красивыми редко бывают. Ну правда, какой там купец с ним равняться может?!

План побега они разработали детально, с такими хитростями и предосторожностями, как будто Тайра готовилась бежать из королевского острога, а не от доверчивой родни. Миррит, наконец, заплакала в преддверии разлуки, и была счастлива, что не только Тайра, но и Марис утешают ее и обнимают. Когда их позвали обедать, она уже цвела ярким румянцем и сверкала покрасневшими от слез влюбленными глазами.

За столом Чанта наставляла младших детей приличию и аккуратности, служанка, тоже из кочевниц, как обычно, выглядела глухонемой, и Тайра стала вполголоса расспрашивать Мариса про Ашеру. Марис сосредоточенно жевал, а в промежутках отвечал односложно.

— А с домом моим что, никто его не занял?

— Нет пока. Если к осени не вернешься — может, младшие Рабеты крышу положат и въедут.

— Хедрик женился, что ли?

— Ну да, на Данке.

Тайра рассмеялась:

— Вот, а говорил — помрет, если откажу!

— Слушай больше.

— А у Зеллы как дела?

Марис молчал.

— Марис, что с Зеллой?

— Давай я потом тебе расскажу.

Тайра схватила его за плечи и повернула к себе:

— Говори! Она… ее больше нет?

— Зелла умерла. Солдаты убили.

— Те же, что и отца?

— Да. Они вернулись на другой день, рылись в сгоревшем доме, в склепе, потом людей допрашивать начали.

— О чем?

— О разбойниках, об отце твоем, о тебе, — Марису не хотелось отвечать, он слышал, что разговоры за столом прекратились и все, даже дети, ловят каждое его слово. Но он не мог вырваться из плена бешеных зеленых глаз, в них не слезинки не было, только ярость.

— Кого еще они убили?

— Больше никого.

— Значит, кто-то сказал им, что я у Зеллы ночевала. Кто сказал?

— Кто угодно мог. Все же знали.

— Будь он проклят, будьте вы все прокляты!

— Не надо так, этого же было не скрыть. Но никто, ни один человек из деревни не сказал им, что у тебя есть дядя в Гарсине. Хотя ракайцы сулили хорошие деньги за любые сведения.

— Как она умерла?

— Не знаю я ничего, солдаты зашли к ней в дом, долго там были, потом подожгли. Никого не подпустили тушить. Ну не мучай ты меня, это все полгода назад было, что теперь сделаешь.

Чанта, давно уже прислушивавшаяся к разговору, обняла Тайру и вывела из-за стола.

— Иди к себе, поплачь. Завтра я закажу поминовение в храме. Миррит, посиди вместе с ней.

Тайра плакала, пока не заснула, а проснулась в темноте. Было трудно дышать, и пахло гарью. Тайра вскочила, принюхалась. Нет, почудилось. Она вдруг вспомнила, как задыхалась от дыма, когда скакала ночью по берегу Таны. Ей тогда показалось, что запах идет от развалин ее собственного дома, а это горел дом Зеллы. Может быть, она была еще жива и кричала из огня, и никто не мог ей помочь. А она сбежала и оставила Зеллу на растерзание солдатам. У какого зверя поднялась рука на маленькую, хлопотливую и заботливую, всем улыбавшуюся женщину? Зеллина доброта была незаметна, как воздух. Тайра редко вспоминала ее, но всегда чувствовала себя под ее защитой. Теперь этого воздуха не стало, и жить невозможно. Зачем она сбежала? Лучше бы солдаты ее убили, от нее гораздо меньше пользы в этом мире.

Сквозь слезы она видела мерцание, что-то прерывисто светилось совсем рядом с лицом, на краю подушки. Она нащупала шарик, он искрился в темноте, был яркого голубого цвета.

— Шарик, Зелле было очень больно?

Погас на мгновение, зажегся нежным персиковым светом.

— Я должна была остаться в Ашере?

Опять погас, потом загорелся сердитым тускло-красным цветом, и снова стал голубым, а внутри — как будто крошечная розочка светится.

— А сейчас Зелле хорошо?

Розочка рассыпала золотые искры, и Тайра подумала, что сейчас через шарик с ней разговаривает Зелла.

— А отца ты видела? Как он там?

Шарик стал светло-сиреневым и в нем закружились золотые и розовые огни. Это было похоже на музыку, и Тайра долго не задавала следующего вопроса, чтобы не прерывать танец огоньков.

— Я завтра уезжаю отсюда, хочу найти маму. Это правильно?

Шарик стал таким, как обычно — голубым, с серебряной звездочкой внутри.

— Не правильно? — нисколько не изменился.

— Не вовремя? — точно такой же.

Не хочет отвечать. Это решение она должна принять сама. Тайра поцеловала шарик — вдруг Зелла это как-то почувствует — и заснула с улыбкой.

За завтраком все разговоры были о вышивке. Девушки никак не могли решить, нужны ли мелкие золотые кисточки по всему краю, или достаточно бахромы, а кисти лучше сделать только по углам, зато крупные. Позвали Чанту советоваться в светлицу. Чанта решила, что много мелких будет красивее. Но для кистей не было подходящей нити — потолще, витой. Чанта пообещала послать в лавку служанку. Миррит попросила заодно прикупить шелка, восьми оттенков, и тут же составила список. Правда, в списке цвета были указаны приблизительно — зеленый вот такой, как на этом листике: темный, немножко в изумрудный — ты ведь запомнила, мама? Служанка была неграмотна и в оттенках шелка не разбиралась, поэтому Чанта решила сходить в лавку сама — день погожий, приятно до соседней улицы пройтись.

Как только она вышла за порог, Марис заглянул к Гансу на конюшню — узнать, где тут кузнец поблизости живет: ему отец наказал Ворона в городе перековать. И Маяка тоже давно пора, госпожа Тайра просила. Ганс был доволен, что не ему придется этим делом заниматься, и вывел лошадей. Удивился, правда, зачем Марис на Маяка седло одел — но оказалось, что кожу на нем перетянуть надо, поистерлась она. Лошадь не хозяйская, седло — тем более, какая Гансу разница?

Ну а девушки в садик погулять пошли — в такую чудесную погоду грех дома сидеть. Как только из-за стены послышался свист, Тайра поцеловала Миррит, забралась на раскидистую яблоню, ветви которой лежали на ограде и перебросила через стену мешок с вещами, а потом и сама за ним последовала — прямо на руки Марису.

По узким улочкам Гарсина не проскачешь галопом, даже рысью ехать не всегда возможно — слишком много людей. И все с интересом разглядывают странную парочку — нарядную девушку, по-мужски сидящую на лошади в обнимку с крупной собакой, и горского паренька с большим мешком на луке седла. Пока они добрались до городских ворот, позади осталось не меньше сотни доброхотов, которые с удовольствием доложат людям Кариса о пути их следования. Как только Чанта обнаружит побег, все стражники Джакоба будут пущены по следу беглянки. Тайра, конечно, оставила прощальное письмо, щедро пересыпанное извинениями и благодарностями, где объясняла свой поступок желанием уехать вместе с Марисом подальше из Кадара и не причинять никому хлопот. Но она не слишком верила, что письмо убедит Чанту предоставить Тайру на милость судьбы, и ждала погони.

За воротами на ближайшей развилке свернули налево, потом еще раз, и еще — так что в конце концов оказались с противоположной стороны Гарсина. Но косые взгляды встречных не оставляли надежды, что они действительно замели след.

— Марис, а одежда у тебя запасная есть? Мне бы только штаны и шапку, остальное у меня найдется.

— Лишние штаны есть, шапку могу свою отдать… ты что — парнем решила нарядиться? Да кто ж в это поверит, для парня ты слишком красивая.

— Никто не будет приглядываться к двум горским мальчишкам. По крайней мере, выворачиваться на нас перестанут.

Марису идея даже понравилась, а то он с этим дурацким мешком чувствовал себя слугой при знатной даме, и боялся дерзких мужских взглядов — не просто будет уберечь Тайру в пути.

Они отъехали с дороги на полускрытую кустарником лужайку, желтую от одуванчиков, и спрыгнули в траву. Тайра закружилась, раскинув руки, подставив ладони солнцу. Лихорадочная спешка сборов, страх преследования, чувство вины перед Миррит, которой предстояло оправдываться за участие в побеге — все это разом исчезло. Осталась весна, синее небо и безграничная свобода на пороге огромного мира с тысячью дорог.

— Не вздумай подглядывать, — Тайра забежала за куст с охапкой одежды. Рубашка и безрукавка были ее собственные, выстиранные и отглаженные, а штаны немного смутили — как будто голая в них. Зато на коне удобнее будет. Осторожно вышла на полянку, вот сейчас Марис над ней посмеется…

Но Марис не смеялся, смотрел на Тайру во все глаза.

— Похожа я на парня? — он помотал головой, и Тайра поняла, что дело в косе, — шапку-то мне отдай.

Коса в шапку не помещались, как она ее не скручивала.

— Давай помогу, — предложил Марис охрипшим голосом.

Он снял с нее криво торчащую шапку, и, как полоумный, стал целовать куда попало — в щеку, в нос, в губы, тяжело дыша, жадно, почти жестоко. Совсем не так, как раньше в Ашере — тогда он был нежным и бережным. В его глазах исчезли янтарные искры, которые так нравились Тайре, они были темными, звериными.

— Отпусти меня, — крикнула Тайра, пытаясь вырваться, — отпусти, люди же смотрят!

По дороге и впрямь ехала телега, смотрел ли на них кто-нибудь — непонятно, могли и смотреть.

Марис с трудом разжал руки, его трясло.

— Нам ехать надо, — осторожно сказала Тайра. Ее тоже била дрожь, она до полусмерти испугалась Мариса, — здесь нас могут найти.

— Прости меня. Я ужасно соскучился по тебе.

Тайре стало стыдно за свой страх, Марис казался таким несчастным.

— И я очень скучала. Но нельзя терять время, мы слишком близко к Гарсину.

Пока Марис навьючивал Маяка, Тайра нашла кинжал и обрезала косу по плечи. Жалко было, но зато теперь она точно как парень. Когда Марис обернулся и увидел ее, он даже побледнел.

— Что ты наделала?!

— Ничего, отрастут, главное — теперь шапка налезет.

Марис подобрал ее косу, свернувшуюся, как змея, в траве. Погладил, прижался к ней щекой и спрятал на дно сумки. Вид у него был такой, как будто хоронил кого-то.

— Поехали? — Тайра вскочила в седло. Все-таки в штанах несравненно удобнее, чем в платье.

— Надо решить, куда мы едем. Я думаю, нам лучше отправиться в Карент, в столице работу легче найти.

— Мне нужно попасть в Ракайю, в Гилатиан.

— В Гилатиан? Что ты там потеряла? Хуже Ракайи ничего нет.

— Я недавно узнала, что там у меня родственники. По матери.

— Твоя мама не была ракайкой.

— Они кадарцы, потом уже в Гилатиан перебрались. Мне надо их найти, я хочу узнать хоть что-то о маме, — Тайре было неприятно обманывать Мариса, но она дала слово молчать.

— До Гилатиана ехать месяц, а у меня только два рина, этого нам не хватит.

— У меня есть деньги, от отца остались.

— Не могу же я жить за твой счет! Я должен найти заработок.

— Ну ты ведь хотел в стражники пойти? Вот, будешь меня охранять.

— Брать у тебя деньги за охрану? — Нет! — он, кажется, всерьез обиделся.

— Марис, в Гилатиане ты найдешь работу, потом меня будешь кормить. А не понравится там — в другой город поедем, но сейчас мне правда нужна твоя помощь, не ехать же мне одной через две страны?

Марис думал так долго, что Тайра уже решила — откажет, но потом он все-таки кивнул и сел в седло.

Она ничего не могла рассказать Марису, да и себе не могла объяснить — зачем ей нужно увидеть мать. После встречи с королевой Литанией она уже знала, как это будет: на каком-нибудь празднике, которого придется долго дожидаться, скрываясь в трущобах Гилатиана. Издалека, из глубины восторженно орущей толпы. И на этот раз она не станет махать скатеркой, чтобы ее заметили, а прикроет лицо платком. Просто посмотрит, сядет на коня и уедет из Ракайи навсегда. И тогда прошлое станет прошлым и оставит ее в покое, и можно будет начать все заново.

Гилатиан стоял на берегу моря, и дорога к нему, если добираться напрямую, шла через множество сел, замков и городов Ракайи. Лихие люди куда страшнее хищных зверей, и Марис с Тайрой выбрали другой путь, ближе к горам, где местность была малонаселенной. И солдат меньше, и разбойников, и внимания на них никто обращать не будет.

Они ехали по белой песчаной дороге среди золотисто-зеленых лугов и старались не смотреть друг на друга. Кони встряхивали гривами и норовили перейти в галоп, Шмель радостно скакал по новорожденной траве, в бездонном небе плавали пушистые круглые облака и звенели невидимые жаворонки. Тягостное молчание так не вязалось с ликующим весенним днем, что у Тайры защемило в груди. Она искоса глянула на своего спутника. Марис чуть обогнал ее, его лица не было видно, только плащ, да рука, сжимающая повод. Длинные тонкие пальцы — вовсе не стражника, а музыканта. Такие родные руки, согревавшие ее холодными вечерами, ласково перебиравшие ее волосы.

Тайра закрыла глаза, чтобы понять, что чувствует теперь, когда они, наконец, вместе. Раньше, когда им удавалось улучить минутку и остаться наедине, она была на седьмом небе от счастья. Почему доверие и беззаботная радость сменились тревогой и неловкостью? Они ведь и правда любили друг друга. Любили? А теперь?

Тайра вглядывалась в Мариса в поисках ответа. Он ехал с опущенной головой, погруженный в себя, как будто был в полном одиночестве на этой дороге, черные пряди скрывали лицо. Но каждое его движение — чуть натянуть узду, откинуть волосы — было свободным, беспечно-юношеским, отзывалось в груди Тайры, как музыка. Кажется, она все еще его любит. На душе посветлело, отступила тоска, ставшая привычной за последние полгода. Жизнь снова свела их вместе — может быть, он и правда дарован ей Единым?

Марис, будто почувствовав ее взгляд, обернулся. Тайра улыбнулась ему.

Они сидели у ночного костра, довольно далеко друг от друга. Так получилось по вине Тайры — она все время вскакивала по разным надобностям — то котелок с кашей отодвинуть к краешку, чтоб не подгорела, то подкинуть хворосту в высокое пламя, и с каждым разом оказывалась все дальше от Мариса. Ей было страшно. Она понимала, что должно произойти между ними, сто раз видела, как это бывает у животных — смешно и немножко стыдно. Почему мужчины так к этому стремятся? Может быть, у людей это как-то иначе, красивее? Она не знала, что сковало ее ледяной корой, почему она ни пошевельнуться не может, ни слова вымолвить. Только оттого, что они не муж и жена? Но браки заключаются перед людьми, чтобы жить вместе без срама, детей растить. А они одни на этом свете, кому какое дело до них?

— Марис, на что ты там смотришь? — он и правда очень долго сидел, не отводя слезящихся глаз от пламени.

— Саламандру жду.

— Кого?

— Саламандру, неужели ты не знаешь? Это ящерка, она живет в огне, когда она маленькая, она добрая, даже, говорят, исполняет желания. Но если дать ей вырасти, она превращается в дракона и пожирает все вокруг, пока еда не кончится. А потом снова становится маленькой красивой ящеркой.

Значит, ее дом в Ашере съела вырвавшаяся на волю саламандра.

Марис достал из-за пазухи дудочку и тихонько заиграл. Тайра хотела было подпеть, но это была не песня, просто мелодия. Ее грустный голосок вторил журчанию ручья, треску огня, соловьиному щелканью из прибрежных зарослей. Иногда Марис просто повторял понравившуюся птичью трель, соловьи послушали и стали отзываться, соревнуясь с незнакомой птицей.

Марису тоже было страшно. Зимние ночи в Ашере были бесконечными и очень холодными. Виринея экономила топливо, ее любимая присказка — «в доме тепло, пока вода в тазу не замерзнет» — навязла у всех в ушах. Марис только и отогревался, что музыкой да воспоминаниями о смуглой дерзкой девчонке с золотыми косами. А встретил бледную городскую барышню, почти знатную даму. Еле убедил себя, что эта нарядная сдержанная девушка — та же самая Тайра, и тут же она превратилась в молчаливого деревенского паренька. Как его обнимать-то?

Марис больше не передразнивал соловьев, играл что-то свое. Тревожное, одинокое. Временами он останавливался, и тогда в мелодию вплетались звуки ночи. Тайра смотрела в костер, она ждала, когда появится саламандра. Языки пламени казались живыми, огонь так похож на быструю воду. Мелкий хворост догорел, над большими раскаленными сучьями извивалась целая стайка золотых змеек. Какая из них — саламандра? Может быть, та яркая белая струйка огня, что все время возникает на краю дотлевающего бревнышка? Она казалась то ящерицей, то танцующей девушкой. Ящерка-ящерка, подари мне счастье. Марис замолчал, птицы тоже стихли. Тайра перевела взгляд на темную стену леса, окружившего их полянку. На черном фоне плавало яркое рыжее пятно, след пламени в уставших глазах. Оно сужалось, темнело, снова разгоралось. И вдруг превратилось в огненную фигурку ящерицы. Тайра успела рассмотреть и круглую голову, и изогнутый хвостик, даже растопыренные пальцы на коротких лапах. Повисела в темноте — и растеклась красной бесформенной закорючкой.

— До рассвета уже совсем немного осталось, — Марис снял свой плащ и расстелил на приготовленной с вечера куче сухого прошлогоднего тростника, — нам придется спать рядом, чтобы не замерзнуть.

Он протянул руку и поднял Тайру с земли, она покорно пошла за ним и стояла, не шевелясь, пока он распутывал завязки ее плаща.

— Тайра! — вскрикнул Марис — растерянно, как будто во сне. Он прижал ее к груди, на этот раз она не стала вырываться, у нее просто не осталось сил, и сама потянулась к его губам. Колени подкашивались, она бы упала, если бы он не обнимал ее так крепко, ей казалось — она летит в глубокий колодец. За край гаснущего сознания зацепилась последняя мысль — как это все будет? Марис бережно положил ее на ложе из тростника, она успела увидеть над собой звездное небо, пристально смотрящее на нее миллионами глаз, но его тут же заслонило лицо Мариса, неразличимое в темноте, у него были горячие губы и ледяные руки, не прерывая поцелуя, он потянул за тесемку рубашки, холодная ладонь скользнула под ворот.

— ТАЙРА! — окликнул ее бесплотный голос внутри головы, и она очнулась.

В то же мгновение Марис отдернул руку и стал дуть на обожженные пальцы. Тайра и сама почувствовала жар на груди, рванула цепочку и вытащила шарик. Он был темно-красным и горячим.

— Что это у тебя?

— Это мой талисман, — шарик медленно остывал в ее руке.

— Выбрось его, он же опасен! — Марис попытался стащить цепочку через голову Тайры, она отняла ее и спрятала шарик под рубашку.

— Нет. Он просто предупреждает, если я что-то делаю неправильно.

— Что неправильно? Выбрось, это какая-то черная магия, чтобы разлучить нас. Кто тебе его дал?

— В горах нашла. Марис, я ведь сама чувствую, что он прав. Нам лучше подождать.

— Чего нам ждать?! — Марис хотел поцеловать Тайру, но она отворачивалась, подставляла затылок, сжалась, как ежик, в комок.

— Значит, ты больше не любишь меня, — Марис оставил девушку в покое, сел на корточки возле костра и начал раздувать гаснущее пламя.

Тайра уткнулась лицом в колени и разревелась.

— Дело не в шарике. Я просто не могу, я не знаю почему. Мне надо заново привыкнуть к тебе.

Марис молчал. Потом достал дудочку, покрутил ее в руке.

— Поиграешь мне? — спросила Тайра, вытирая мокрые глаза.

Он поднес дудочку к губам, глянул на Тайру. Переломил пополам и бросил щепки в догорающий костер.

— Марис, зачем?!

— Она мне больше не нужна.

Пару дней после этого они почти не разговаривали, избегали прикосновений. Потом снова начали болтать, как ни в чем не, бывало, дурачились, радуясь солнечным дням, движению и свободе. Иногда им удавалось переночевать под кровлей, на постоялом дворе или просто на сеновале, а если нет — спали под одним плащом, отвернувшись друг от друга; оба чувствовали себя одинокими и отвергнутыми. Но ко времени ночевки они так уставали от верховой езды, что сил на обиды уже не оставалось. Иногда Марис долго не мог уснуть, Тайра знала об этом и старалась не шевелиться.

Здесь реже встречалось человеческое жилье. Иногда где-нибудь на опушке попадались обугленные остовы домов, да посреди дикого поля цвели никому уже не нужные сады. Это были окраины княжества Наррат, так и не восстановившегося после войны.

С самого утра они не видели ни одного человека, а ночью на привале слышали волчий вой. Неожиданно показавшийся из-за поворота конный отряд даже обрадовал их — все-таки живые люди. Всадники, развернувшись полукольцом, галопом поскакали им навстречу. Каски тарелками, кирасы поверх черных курток — можно не сомневаться, ракайские солдаты.

— За разбойников, что ли нас приняли?

Всадники окружили Мариса и Тайру, недвусмысленно наставив на них копья.

— Сдайте оружие, — приказал их главный. Он был в полном доспехе, только шлем привязал к седлу по случаю жаркого весеннего дня.

— Почему? Это же наши собственные мечи, — удивился Марис.

У главного брови полезли на лоб.

— Вы что, с луны свалились?

— С горы они вчера слезли, — подсказал кто-то сбоку.

— Вы находитесь в ракайской империи. На территории империи крестьянам, ремесленникам, жителям горских племен и другим представителям низших сословий ношение мечей запрещено, — равнодушно произнес рыцарь вызубренный наизусть текст. Этих баранов, имевших наглость препоясаться мечами, он имел полное право зарубить на месте, но видно же — по дурости закон нарушили. Он не любил брать на себя лишнюю кровь.

— Капитан, мы имеем право на ношение оружия, — Тайра сорвала шапку и тряхнула пышной золотой копной, ослепительно улыбаясь, — мы с другом путешествуем инкогнито.

Капитан Леттин внимательно вгляделся в ее лицо. Где он ее видел? Да на портрете, в каждом кабаке висит. Девчонка — копия императрицы, только совсем молоденькая. Из нарратских князей, что ли? Их же вроде всех вырезали…

— Простите, госпожа, откуда я мог знать? Но вы напрасно выбрали этот наряд. Если вы не хотите носить одежду, соответствующую вашему положению — наденьте купеческую или жреческую, правда, тогда вам придется носить мечи привязанными к седлу. А эти тряпки снимите. Следующий патруль может, не разобравшись, зарубить вас и вашего спутника, горцев здесь не любят.

— Спасибо, капитан, мы воспользуемся вашим советом, — всадники расступились, освобождая дорогу непонятной парочке. Леттин кусал губу. Все-таки он обязан был задержать их, хотя бы потребовать грамоту. Но связываться со знатью…

— Узнали ее, ребята? Фрейлина новой нарратской княгини, путешествует инкогнито с хахалем! — весело крикнул Леттин, обернувшись к отряду.

Солдаты засмеялись.

— А мы думали — из старых нарратцев, с императрицей на одно лицо.

— Так их же всех того… Хотя, может, дальняя родственница.

Вот так-то лучше. При княжеском дворе полно всяких блондинок, не повесят же его за то, что обознался. Капитан Леттин ни на йоту не доверял своим людям.

— Слушай, Марис, а он прав, — Тайра, снова превратившаяся в горца, заматывала меч в свою домашнюю юбку, — давай купцами оденемся.

— Да, и поярче, побогаче, чтобы нас разбойники уж точно не прозевали, — Марис думал о том же, но все варианты казались ему ненадежными.

— Тогда жрецами.

— У них тоже деньги водятся, может, правда, на них нападать не станут… А ты какие молитвы знаешь, нас же в каждом селении будут просить чего-нибудь освятить?

— Единый всеблагой творец всего сущего… благослови… нет, благоволи… Я плохо помню, я обычно просто прошу, или спасибо говорю.

— Отлично! Позовут нас новую телегу освящать, ты руки возденешь и этак торжественно: — спасибо небесам за хорошую телегу, пусть ездит, не разваливается. Лучше уж крестьянами оденемся.

— Ну давай. Правда, для здешних крестьян наши кони больно хороши, видел, на каких клячах они ездят?

— Послушай, а если солдатами?

— Ракайцами? Лучше голая поеду!

— Я не против, — ухмыльнулся Марис, — скажу, ведьму в трубе поймал, на суд везу — все разбегутся кто куда. Он еле увернулся от запущенной ему в лоб шишки.

— Почему обязательно ракайцами? Здесь каких только нет, сама же видела. Болтаются по дорогам, ищут, кто бы их в стражники или в войско нанял.

— И мечи не надо будет прятать…

Крюк до ближайшего городка занял целый день пути, зато там нашлась лавка оружейника. Тайре казалось, что она везет с собой несметное богатство, но, услышав цены на доспехи, она почувствовала себя нищей. Так что Мариса, присматривавшегося к полному комплекту рыцарских лат, пришлось окоротить:

— Нам же во всем этом железе по жаре ехать.

— Так в пути доспех на седле везут, зато в бою вам ни стрела, ни меч не будут страшны, вы только пощупайте, какая броня, — оружейник и не надеялся, что горские мальчишки замахнутся на серьезную покупку, просто раззадорить хотел.

— Нам не на войну, нам бы в стражники, к барону, или, может, к купцу… — как ни горько, но пришлось вернуться из баллады о подвигах доблестного рыцаря Мариса в унылую реальность. Не надо им с Тайрой в бой, да и деньги-то не его.

Тайра перемерила все, что было в лавке, и выбрала стеганый жакет, тяжелый и неудобный нагрудник и шапку с железными полосками — ни один меч не возьмет, по словам оружейника. Марис вспомнил, что доспехи им нужны только для виду, и тоже выбрал что подешевле. На прощанье оружейник, чтобы совесть не слишком мучила, пожелал им удачи и защиты Единого Всемогущего, которая крепче всякой брони.

В военном наряде было жарко и неудобно, но он магическим образом вселил в Тайру самонадеянность и молодецкую удаль.

— Марис, а научи меня на мечах биться, раз уж я теперь солдатом считаюсь.

— Зачем тебе это? Чтобы драться, как настоящие рыцари, надо долго учиться, я и сам-то еще не очень умею.

— Мне не надо, как рыцари, хоть немножко покажи. Вот нападут на нас воры — ты что, один защищаться будешь?

Марис был абсолютно уверен, что с ворами должен разбираться мужчина, а Тайре лучше ускакать побыстрее или спрятаться куда-нибудь, если они окажутся пешими. Но потренироваться и в самом деле не мешало бы.

По дороге Марис выдернул две толстые жерди из поваленной изгороди, и весь вечер вырезал из них увеличенное подобие их мечей. Перед завтраком он, надувшись от важности, выбрал подходящую ровную полянку и прочитал Тайре долгую и занудную лекцию о технике боя, вложив в нее всю премудрость, усвоенную им от бывшего стражника Годи. Тайра не слушала и злилась, что придется махать какими-то деревяшками вместо нормального оружия. В атаку она кинулась так рьяно, что чуть было не проткнула Марису глаз. Ему пришлось жестко блокировать удар и Тайра, скривившись, схватилась за растянутое запястье.

— Так не пойдет. Давай каждый удар по очереди разучивать.

Теперь их утро, когда они ночевали под открытым небом, начиналось с тренировки. Поначалу у Тайры адски ныла правая рука, и Марис неустанно повторял, что меч — не женское дело, уж лучше бы кинжалом защищалась. Потом все пошло на лад, они приспособились друг к другу и бой начал напоминать красивый танец. Иногда Марис просил Тайру драться настоящим оружием, чтобы рука привыкала к тяжести железа. В качестве врага в этих случаях выступала вязанка соломы.

Им сказали, что в Кашту они приедут до заката, но солнце ушло за холмы, оставив на западе малиновое кружево легких облачков, а жилья и в помине не было. Может, ехали медленно — под вечер случился короткий, но щедрый ливень и копыта лошадей скользили по грязи, а может, все-таки с пути сбились. Дорога долго тянулась вдоль окраины леса, а тут вдруг завернула прямо в чащу. На опушке они остановились. Весенний лес заманивал птичьими трелями и казался праздничным и безопасным — но еще немного и совсем стемнеет, а кто его знает — что там дальше в глуши?

— Давай тут и заночуем, под тем деревом здоровенным?

Тайре хотелось под крышу, просушить сырую одежду, горячего поесть, но они сидели в седле с раннего утра, пора было отдохнуть. Она кивнула и повернула коня вслед за Марисом обследовать место для ночлега. Опушка была усеяна крошечными белыми цветочками, а посредине росло древнее чудище — тысячелетний дуб. И еще столько же прожить собиралось, ветви — каждая сама, как могучее дерево — все живые, верхние к небу вздымаются, нижние до земли прогнулись, кора грубая, как драконья шкура, но вся целая, нигде не осыпается. Листья еще не проклюнулись из почек, вместо них дерево украшала бахрома разноцветных ленточек. Понизу, куда с земли можно дотянуться, она была густой, выше их навязывали пореже, но и на самую верхушку какие-то смельчаки добрались.

— Святое место?

— Марис, поехали отсюда, не надо здесь ночевать. Шарик стал совсем ледяным и тяжелым, как из чугуна. Тайра вытащила его из-за ворота, он был беспросветно черным.

— Это что, тебе твой амулет дурацкий приказал? — зло огрызнулся Марис и спрыгнул с Ворона, — совсем как бабка полоумная стала. О, тут и вода есть!

Недалеко от дуба из травы выглядывала невысокая каменная кладка круглого колодца.

— Марис, здесь опасно — неужели ты сам не чувствуешь?

— В лесу среди ночи зато отлично будет, с волками и медведями. Хватит чушь нести, я давно понял, в чем магия твоей висюльки. Как только тебе что-то в голову взбредет — она цвет меняет. А ты сама веришь и другие должны. Слезай — или езжай куда хочешь, надоело уже.

Тайра рывком развернула Маяка к дороге, проехала несколько шагов, обернулась. Марис спиной к ней расседлывал Ворона. Вот так они и расстанутся, наверное — навсегда. А если здесь и вправду опасно, и этот идиот погибнет? Или шарик просто предупреждал о ссоре?

Они не стали разводить костер, поужинали хлебом с мясом, да запили ледяной водой из колодца. Трех слов за едой не сказали, молча легли под шелестящий от ночного ветерка полог из ленточек и отвернулись друг от друга. Шмель для тепла пристроился между ними.

А проснулась Тайра от негромкого собачьего рыка. Уже начало светать, все вокруг синевато-серебряное, замершее. Полоски ткани висят неподвижно. Шмель стоит рядом и глухо рычит куда-то в сторону, шерсть дыбом. Тайра выглянула из-под веток туда, куда смотрел пес. Вроде бы никого. Потом увидела — на краю колодца сидит какая-то зверушка чуть побольше кошки. Или птица — в полутьме не разобрать, вроде бы у нее крылья.

— Марис, что это? — прошептала Тайра.

Он осторожно подобрался к краю кроны, сунул меч в руку Тайре.

— Где? А, это… Мышь летучая, бывают же такие громадные!

— Ее Шмель боится.

— Да он только простых мышей не боится.

На душе у Тайры потеплело, вчерашняя обида растаяла. Она завозилась, поудобнее устраиваясь, чтобы понаблюдать за удивительным животным. Под коленом хрустнул сучок. Мышь вскинула голову на длинной змеиной шее и пронзительно замяукала. Шмель не выдержал, с лаем бросился к зверушке. И тогда в колодце что-то взорвалось. Как будто в воду лошадь упала — или из-под воды выпрыгнула. Над камнями показалась острая морда размером с бычью, когтистые лапы ухватились за край и с натугой вытолкнули громадное черное тело. Зверь встал на дыбы и распахнул кожаные крылья.

— Шмель, назад!

Стоящая на задних ногах жуткая тварь была похожа на великана в развевающемся плаще. Повисший на ее лапе пес казался не больше котенка, напавшего на воина. Тварь зашипела, поводила ощеренной мордой по сторонам, осматривая поляну. Подцепила зубастым клювом детеныша и швырнула в колодец, потом отодрала от лапы Шмеля и отправила следом. Оттуда, из глубины, послышался приглушенный визг и бултыханье. «Живой, если справимся с ней — спасем», — с облегчением подумала Тайра.

Чудовище подпрыгнуло, взлетело над поляной и спикировало туда, где за миг до этого сидели Тайра с Марисом. Они шмыгнули за толстую, в полный обхват, ветвь, дугой спускающуюся к земле, и выставили мечи. Удар отбросил их стволу, ветвь треснула, но остановила бросок.

Тварь отпрянула, ломая сучья, взмыла вверх и полетела вокруг дуба, высматривая прогалину в кроне для следующего нападения.

— Мы даже ее не ранили!

— Она убьет нас, — и тогда Тайра бросила меч, выхватила шарик и, растирая его в пыль между ладонями, заорала — Эрвин!

Тварь падала прямо на них — и на мальчишку, вставшего впереди с поднятыми вверх безоружными руками …

Солнце уже спряталось за холмами, а обещанное встречными путниками селение так и не появилось. Дорога заворачивала в лес.

— Давай тут и заночуем, под тем деревом здоровенным?

Шарик похолодел, стал оттягивать цепочку, предупреждая о чем-то.

Они повернули коней на лужайку, там рос древний дуб, весь увешенный цветными тряпочками. Под деревом стоял рыжий деревенский парнишка.

— Добрые господа, вы в Кашту едете?

— Эрвин! — чуть не завопила Тайра, но осеклась — эльф явно не собирался показывать, что они знакомы. Он был более ли менее прилично одет, в штанах и холщовой курточке, и явно изображал обычного сельского паренька.

— А тебе-то что за дело? — раздраженно спросил Марис. Он промок, устал и хотел одного — слезть с коня.

— Так вам не сюда, по дороге через перелесок проедете — там и Кашта сразу будет.

— И долго ехать?

— Да не, рядом же — засветло доскачете.

— Спасибо тебе, мы уж заночевать тут собирались, — вмешалась Тайра.

— Езжайте, пока еще хорошо видать, — и, уже в хвосты удаляющимся лошадям, крикнул: — Не ночуйте у глубоких вод и пещер — Хогга охотится за вами! И запомни — одна встреча из трех уже была!

— Что он сказал? — Марис остановил коня, но мальчишка куда-то подевался.

— Не поняла, ты же сам видишь — он странный такой.

— Дурачок, думаешь? А можно ему верить насчет Кашты?

— Даже дурачки знают дорогу к дому.

Глава 10. Лабораторные опыты

Это омерзительное задание Эрвину придется выполнить. Он не стал ловить овцу с пастбища, честно купил ее у мясника за украденную у герцога серебряную монету. Теперь она крепко спала, вися на его шее наподобие хомута. Готфрид вышел из замка и запер дверь за собой. Эрвин оглянулся, и, конечно, ничего, кроме трещины в скале, не увидел. Это было лучшее колдовство Готфрида — Верхний Замок. С какой стороны не смотреть — просто скалы на вершине горы, изъеденные ветрами. Разломы, круглые отверстия — работа ветра и воды. Однажды Эрвин даже залез в одно из таких отверстий и долго ощупывал его. И хотя он точно знал, что трогает стекло — а может быть, частый оконный переплет — но ощущал только крошащийся под пальцами песчаник. Нижний замок находился на склоне горы, там было много слуг, рядом — нищая деревушка. Бегали дети, пасся скот, ничего волшебного не было и в помине. В Нижнем замке Готфрид бывал только для разговора с управляющим, ну и в случае приема гостей, а это не каждый год случалось. Единственным неудобством Верхнего Замка была необходимость тайно доставлять туда провизию, впрочем, теперь для этого у герцога был раб.

Они спустились на узкое плато, ограниченное отвесным обрывом. На него можно было попасть только через Верхний Замок — или по Запретному Пути. Отсюда открывался вид на вершины ближних гор и равнину за ними, если ее не скрывали низкие облака

На дальнем конце площадки возвышалась причудливо испещренная трещинами и пещерками скала. Готфрид не торопясь пошел к ней, раздвигая перед собой сеть чудовищных проклятий, раскинутую по всему плато. Камнепад, Удар Молнии, Холодный Огонь, три вида Мгновенной Смерти. Увлекшись устранением магической защиты, он чуть было не проворонил обычную волчью яму, вырытую перед центральным, самым большим гротом.

Войдя внутрь, колдун опустился на колени и стал водить пальцами по гладкой стене. После множества заклинаний плита отъехала в сторону. Отъехала бы и без заклинаний, Эрвин знал порядок прикосновений, их было одиннадцать. За дверью обнаружился широкий круглый колодец. В его стенах была вырублена винтовая лестница без перил, витки уходили в непроглядную темноту. Эльф поежился. Кто придумал такую дикую конструкцию?

— Спускайся первым, — Готфрид сунул факел в свободную руку Эрвина. Древние ступени, припорошенные тяжелой каменной пылью, были совершенно ровными, с острыми гранями. По ним очень редко ходили. Эльф с овцой на горбу резво кружил по спирали, уводящей в бездну. Оставшийся без света герцог почти полз, вжимаясь боком в склизкий камень.

— Да стой же ты, скотина!

— Простите, ваше сиятельство, я забыл про ваш радикулит, — донесся звонкий голос откуда-то снизу. Звук отразился от стен и поскакал, как мячик, вверх по ярусам: улит… улит…улит…

— Убью, — беспомощно прошипел герцог, но они оба уже стояли на дне колодца. Кажется, пару витков Готфрид пропустил благодаря какому-то очередному фокусу эльфа.

Обычная дубовая дверь, укрепленная полосами меди. Дерево уже начало крошиться от времени, но десяток ударов тарана она выдержит. Она появилась намного позже колодца с лестницей, вряд ли дверь была старше Верхнего замка. Готфрид открыл ее обыкновенным ключом. Проход вел в естественную галерею, по дну которой бежал подземный ручей. Здесь было его верховье, до впадения в озеро еще с полчаса ходу, и Эрвин был рад этому — он не любил встречаться с Хоггой.

— Послушай, раб — ты говоришь, что бессмертен. А как ты это ощущаешь? — неожиданно спросил колдун.

— Ну а как вы ощущаете, что живы? Вот и я так же.

— Не увиливай. Человек смертен, эльфы — нет. В чем разница, как понять, когда становишься бессмертным?

— Нет особой разницы. Вы-то, люди, тоже бессмертны, только тело теряете.

— Хватит чушь нести. Я и есть мое тело, мой разум находится у меня в голове, не будет головы — и разума не будет.

— Ну а у меня раньше не было этого дурацкого тела, и потом не будет, но я же помню, как до этого жил.

— И как же ты «жил» без тела?

— Да было оно у меня, только другое — не это, уродское, а нормальное, мне соответствующее. Это вот — временное, чтобы можно было вместе с людьми существовать, — Эрвину ужасно надоел этот разговор, поэтому он ответил напрямую, — вы, ваша светлость, пока еще в смертном теле находитесь, и все ваше колдовство только замедляет старение, точно вам говорю.

— А потом? Когда обретают бессмертие? Тело становится таким же, как у эльфов?

— У вас-то вряд ли станет. Для этого умереть надо — а вы же не хотите.

— Ну да, умереть, прилететь в Светлые Небеса, и там меня непременно превратят в эльфа… — Готфрид злобно расхохотался, — не дождешься моей смерти, уродец.

Эрвин промолчал. Теперь он, кажется, понял, чего так боялся колдун — не смерти, а расплаты.

Впереди живой плеск ручья гас в черном безмолвии озера. Полоска прибрежного песка стала немного уже за последние недели. Хогга росла, незаметно и неотвратимо. Сейчас она была тиха — спала или выжидала? С поверхности поднималась почти невидимая прозрачная дымка, на разной глубине висели голубоватые сгустки то ли фосфоресцирующей воды, то ли гниющей плоти. Над некоторыми светящимися пятнами парили души поглощенных Хоггой. Почему они здесь? Что держит их в этом безжизненном мраке? Эрвин окликнул их, и услышал шепот:

— Как хорошо… Мне больше не надо убивать ради пищи…

Наверное, это душа вон того полуразложившегося волка. Но нет, шепот принадлежал разбойнику, сотню лет назад не сумевшему найти выход из пещеры. Волк говорил другое:

— Мне не больно… Мне никогда не будет больно… — он приполз сюда умирать от старости, и теперь был счастлив.

— На что ты там пялишься? Положи овцу на берег.

Готфрид воздел руки и запел древнее заклинание на давно забытом гортанном языке. Но здесь не действовали заклятия, это было царство Хогги. Надтреснутый голос колдуна становился все слабее, и пение оборвалось на полуслове.

— Раб, опусти овцу в воду.

Эрвин повиновался и с тоской смотрел, как кудрявая шкурка отплывает от берега и окутывается голубым сиянием. Испуганный комочек сознания отделился от тела и заметался над поверхностью озера.

— Не бойся, здесь нет боли и страха, — сказала Хогга овечьей душе.

— Ну нет, она тебе не достанется, — Эрвин тихонько свистнул, комочек приник к его плечу. Он подтолкнул его в сторону ручья:

— Беги, здесь опасно. Беги к свету.

Надо будет потом найти ее, а то глупышка заблудится. У управляющего скоро ожеребится белая кобыла. Была овцой, станет лошадкой.

— Хогга, я принес тебе жертву, и ты стала сильнее. Позволь мне взять частицу твоей плоти…

С этими словами колдун опустил в озеро черпак с длинной ручкой и бережно перелил в колбу немного воды. Он успел отбросить черпак и закрутить пробку, когда от озера отделилась прядь тумана и обвилась вокруг его груди.

— Вечная жизнь… Я буду жить вечно… — прошептали его губы.

Эрвин взял его за шкирку и оттащил от берега.

— Эльф, зачем… там же… — Готфрид тянул дрожащую руку к воде.

— Там смерть, ваша светлость. Смерть, понимаете?

Колдун, шатаясь, побрел прочь от озера.

Готфрид не мог оторвать восхищенного взора от колбы с мутноватой, отливавшей свинцом жидкостью. Поставил ее на середину рабочего стола, ходил вокруг, что-то бормотал, поглаживал. Радость распирала грудь, хотелось разделить ее хоть с кем-то.

— Мертвая вода… ты понимаешь, заморыш — ею можно исцелить целое войско, снова и снова, они смогут воевать бесконечно… Да куда тебе понимать, разве ты человек? А кстати — ты помог мне, когда Хогга попробовала меня затянуть. Хотелось бы знать, зачем? Отошел бы в сторонку — и был бы свободен. Ведь я же, с твоей точки зрения, зло?

— Ну, пока не такое уж большое. К тому же, я к вам как-то привык.

— Все привыкают к рабству, даже эльфы. На, лови!

Эрвин ловко поймал монетку. Попозже он подложит ее в кошель герцога, откуда он утром свистнул денежку, и не будет ему ничего должен. Кстати, колдун правильно оценил свою жизнь: не дороже овцы.

А Готфрид все не мог успокоиться, ему был нужен просвещенный собеседник для беседы, но рядом торчал только этот недоумок.

— Раньше я считал, что эльфы враждебны людям. Вижу, что ошибался — ты уж сколько раз лез из кожи вон, чтобы спасти какого-нибудь проходимца.

— Просто мы стараемся держаться от вас подальше. А мне пришлось жить среди людей, теперь я знаю, что не все они такие, как мы про вас думаем.

— И что же думают эльфы о людях?

— Вы похожи на нее — эльф мотнул головой, показывая куда-то на пол, — ну, может, не каждый — но многие. Вас мучит жажда. Хотите иметь больше, чем у вас есть, потом — еще больше, потом — вообще всё. А всё — оно одно, на всех не хватит, вот и грызетесь, как свора собак за кость, при этом топча тех, кто просто хочет жить.

Готфрид чуть-чуть улыбнулся, глядя на эльфа с удивлением:

— Я ждал чего-нибудь поинтересней, чем святошеские глупости, которыми меня потчевали еще в детстве. Мораль неудачников. Человек тем и отличается от животного, что не останавливается на достигнутом — в этом его величие.

— Да. Вот только если бы вы, не останавливаясь, становились умнее или счастливее…

— Счастье — в достижении желаемого.

— Станет ли Хогга счастливой, когда сожрет всю жизнь на земле?

— Хогга, боюсь, станет очень голодной. Человек — не Хогга, он разрушает ради созидания. Ладно, философ, я тебя понял. А теперь принеси мне мышь.

Эрвин давно ждал этого, но беспрекословное подчинения было не в его правилах.

— Мышь? Эльфы не ловят мышей. Может, лучше обратиться с этой просьбой к коту?

— Это приказ.

Фигурка эльфа дрогнула, почти исчезла — и вот он снова стоит перед Готфридом, на ладошке — серый попискивающий зверек. Эрвин ласково погладил его пальцем, мышь свернулась в клубок и заснула. Готфрид бережно открыл колбу, с величайшей осторожностью всосал несколько капель жидкости в стеклянную трубочку. Переложил мышь на фарфоровое блюдце и откусил длинным желтым ногтем половину хвоста. Приставил окровавленный жгутик к оставшемуся обрубку, подправил, и, шепча заклятие, капнул две капли из трубочки на разрез. Легкий голубой дымок, вытекшая из хвоста капелька крови стала прозрачной. Хвостик заблестел, стал плавиться, туман окутал мышь, вся она медленно оседала, как снежок в натопленной комнате.

— Хм… Кажется, концентрация слишком высокая… Интересно, можно сейчас ее оживить?

— Уже нет. Бросьте ее в огонь.

— Зачем?

— Она превращается в маленькую Хоггу. Представьте, что с вами будет, если вы случайно притронетесь к ней?

Мышь полетела в камин, где полыхал десяток сосновых поленьев. "Любопытно, когда он успел развести огонь, — мельком подумал герцог, — впрочем, что значит — когда? Эльф же".

Зашипело, из камина с треском разлетелись искры. Мышь не исчезала, лежала голубым светящимся комочком на краю полена и медленно растекалась, разъедая плоть дерева. Потом жар взял свое, с шипением и едким дымом мокрое пятно стало съеживаться, вскоре его охватило зеленоватое пламя.

— Плоть превращается в мертвую воду… Если побрызгать корову, можно получить пару бочек, не надо будет спускаться за ней под землю.

— А потом ее станет еще больше, потому что она вас притянет и слопает. Вы уже забыли, герцог, что случилось в пещере?

— Еще одну мышь.

Эта мышь уже спала глубоким сном, она была плешива и так помята, как будто Эрвин вытащил ее из мышеловки. Готфрид недовольно прищурился, но тут же решил, что такой опыт будет более показательным.

— Попробуйте развести обычной водой в четыре раза.

— Откуда ты знаешь о свойствах мертвой воды? Лазил в пещеру, разнюхивал тайком от меня?

— Помилуйте, ваша светлость! Добровольно играть со смертью? Я навел справки, пока путешествовал в поисках мыши. Был один маг лет двести назад, он тоже проводил эксперименты с Хоггой, она тогда спала и была менее опасна. Остались записи.

— К чему привели его исследования?

— Хогга его все-таки сожрала.

Снова голубоватый дымок, но блеска на теле не было. Поначалу совсем ничего не происходило, потом мышь перестала дышать. Через полчаса уже трудно было определить место соединения обоих частей хвоста, вмятины на тельце стали менее заметными.

— Достаточно. Теперь я приказываю — не смей за мной следить.

Готфрид удалился в опочивальню и вернулся с крошечной, с фасолину, мензуркой, на дне которой играла отражениями сияющая жидкость.

Эрвин усмехнулся: «Когда ты был в сокровищнице, тебя выбрал флакон с живой водой. Ты лекарь, а не маг».

Смоченной в воде стеклянной палочкой Готфрид начертил на спинке мыши круг. Тельце вздрогнуло, мучительный первый вдох сопровождался еле слышным писком. Не дожидаясь, когда зверек окончательно вернется к жизни, Готфрид прижал его к блюдцу и точным движением скальпеля отсек голову. Эрвин горестно вздохнул.

На этот раз колдун долго и очень тщательно прилаживал голову к телу, стараясь, чтобы не только шейные позвонки, но и трахея, и пищевод идеально соединились. Иногда он поглядывал на эльфа в надежде на толковый совет, но тот молчал и смотрел в стенку. Пришлось полагаться на собственные знания и чудодейственную силу мертвой воды. Окончив манипуляции с мышью, колдун расположился в кресле, приготовившись к долгому ожиданию, и с неожиданным любопытством уставился на Эрвина.

— Эльф, а почему ты так не любишь убивать? Ваш закон это запрещает, или, может быть, религия?

— Нет у нас таких запретов, иногда ведь и нам приходится…

— Не лгать! Ты обязан говорить мне правду. Я прекрасно вижу, что тебе неприятна даже мышиная смерть, опять же всяких мерзавцев от меня спасаешь. Отвечай — в чем причина?

— Ну, мы все-таки иначе устроены. Даже у вас, с вашими примитивными ощущениями, есть слово «сочувствие».

— То есть — вы чувствуете чужую боль, как будто собственную? И вам от этого плохо?

Колдун так внимательно посмотрел на Эрвина, что тот сразу понял — лишнее сболтнул.

— Предназначение эльфов — творить гармонию в мире живых существ. Преждевременная смерть нарушает гармонию.

— Гармония… — Готфрид откинулся в кресле и задумчиво барабанил пальцами по подлокотнику, — здоровье и красота, безусловно, гармоничны, уродство — нет. Если эксперимент с мышью пройдет успешно, следующим будешь ты. Мертвая вода в правильной концентрации делает именно это — восстанавливает утраченную целостность и гармонию организма. Я избавлю тебя от горба.

— Спасибо за честь, ваша светлость, но я категорически отказываюсь от вашего предложения. Горб полностью соответствует моей теперешней сути и, поэтому, абсолютно гармоничен. Никакая вода тут не поможет.

— Ты хочешь сказать — ты и внутри такой же урод, как и снаружи?

— Конечно, ваша светлость. Иначе как бы я мог состоять у вас в услужении и выполнять ваши указания?

Готфрид хмыкнул, но пропустил оскорбление мимо ушей. Пока что без помощи раба ему не обойтись.

— Ладно, приведешь мне какого-нибудь бродягу. Оно и лучше — может, мертвая вода по-разному действует на эльфов и людей. Если с человеком все пройдет удачно, вторым исцеленным буду я.

— Хотите вылечить радикулит? Не поможет, живую воду вы ведь пробовали.

— И без тебя знаю. Ты на мышь посмотри — у нее ведь не только раны срастаются, она моложе стала. Шерсть гуще, тело более сильное и крепкое.

— Ааа… Простите, ваша светлость, я, конечно, мертвой водой вас побрызгаю, если вы мне это изволите приказать. Но ведь вы умрете — и кто вас тогда оживлять будет? Я-то вам клялся в покорности до самой смерти, так что все мои обязанности в этот трагический миг и закончатся.

— Если ты не оживишь меня, это будет равносильно убийству, а эльфы не убивают.

— Ну, так умертвлю-то я вас по вашему же указанию… А вот оживлять вас омоложенного — это, по нашим понятиям, большое зло. В молодости вы даже не сравнить, насколько хуже были, чем сейчас.

— Ты зарываешься, щенок. Превращу в мышь и отрежу лапки. Лечить не буду.

— Не успеете, сами ведь знаете, ваша светлость.

Хрупкое терпение Готфрида разбилось вдребезги.

— Значит так, — прошипел он, — ты будешь доставлять мне по ребенку из моей деревни ежедневно. Сам будешь их калечить и убивать, а я буду проводить эксперименты по исцелению, пока не отточу технику в совершенстве. Это приказ, и ты не можешь ослушаться. Выполняй!

— Да, ваша светлость. Выполню. Я немедленно отправлюсь в деревню за ребенком, но пока меня не будет, вас навестят другие эльфы — мы ведь не бросаем друг друга в беде. И тогда я, к великому сожалению, не успею прийти к вам на помощь.

Эрвин улыбнулся и добавил:

— Запомните, герцог — я больше никого не буду для вас убивать. Даже мышей.

Колдун заглянул в ледяные глаза эльфа и осекся. Разумный хозяин не доводит рабов до бунта.

— Дело твое, сам себе работы добавляешь. Скажи-ка, сейчас где-нибудь идут сражения?

— Да, Ракайя бьется с Феруатом за крепость на перевале.

— Завтра доставишь мне убитого, лучше — феруатца, и не слишком изрубленного. Ну, как там наша мышь?

Мышь выглядела абсолютно целой, красивой и непоправимо мертвой.

Капля живой воды — и она вздрогнула и открыла глаза. Но дышать почему-то не начала. Она медленно и беспомощно скребла лапками по блюдцу, как спасенная из горшка с медом пчела. Тусклые глаза поворачивались в орбитах, вправо — влево, как заводные. Готфрид решил проверить, как срослись ткани у нее на горле, но как только его рука оказалась в поле зрения мыши, она высоко подпрыгнула и вцепилась зубами в палец. Ошеломленный колдун затряс кистью, пытаясь скинуть взбесившегося зверька, но мышь висела, как приклеенная.

— Сожгите ее, ваша светлость.

— Добиваешься, чтобы я уничтожил первый удачный результат своих опытов?

— Так она же дохлая, вы разве не заметили?

Готфрид, наконец, отодрал мышь от пальца вместе с клочком кожи и выругался: она тут же впилась в другой, и на этот раз прокусила его насквозь.

— Дохлая?!

— Ну да, чем-то вроде вурдалака стала. Видите же — не дышит она.

Готфрид, кривясь от боли, отцепил мышь и зашвырнул подальше в огонь. Охваченный пламенем зверек с пронзительным визгом выкатился из камина и понесся по комнате. Эрвин ловко подхватил его на совок и зашвырнул обратно, а потом придерживал содрогающийся комочек кочергой, пока он не сгорел дотла.

Колдун поочередно макал искусанные пальцы в кубок с вином, как будто был не магом, а простым ремесленником, случайно саданувшим ножом по руке. Только когда боль поутихла, он вспомнил о простейших целительских навыках и прошептал заклятие, затворяющее кровь.

— Ну что же, раб, объясни мне, невежде, что я сделал не так на этот раз? — саркастический тон плохо скрывал растерянность колдуна.

— Не надо было голову ей отрезать, кому охота помирать два раза подряд? Ее душа испугалась, что вы ее опять оживите и будете мучить, вот и сбежала куда подальше.

— Душа? У мыши? Я всегда говорил, что ты идиот. Скорей всего, я недостаточно точно соединил дыхательное горло. Не смогла дышать — и воскресла не полностью.

Эрвин изумленно уставился на колдуна. Ну не может быть, что он не видел отделяющейся от тела светлой звездочки, как она металась по комнате, а потом юркнула под дверь. Да нет, видел, конечно. Смотрел-то Готфрид как раз на порог этой двери, причем очень злобно. Как же он боится посмертия, бедняга…

— Этот опыт может быть полезен… Даже если убитого солдата не удастся воскресить до конца, он все равно будет грозным воином.

— Ну да, правда, безоружным. Мертвецы только бегать и кусаться умеют. И как вы ему объясните, что надо грызть вашего врага, а не вас?

— Придется использовать некромантию. Да будет тебе известно, неуч, что маги прошлого прекрасно умели управлять мертвецами, и даже заставляли их пользоваться мечами.

— Наверное, у них живая вода была целыми бочками.

Готфрид фыркнул. Он и без мартышки знал, что его флакона даже на тысячу человек не хватит. Небольшая армия злобных, но тупых и с трудом управляемых трупов, с которой легко справится пара тысяч вооруженных осиновыми кольями крестьян. Ему нужно было другое — возвращать к жизни лучших из лучших, настоящих бойцов, и делать их еще здоровее и сильнее, чем они были перед смертью.

— А можно спросить, ваша светлость — с кем вы воевать собираетесь? Вы же все-таки ученый человек, а не какой-нибудь безмозглый барон, который только и умеет, что солдат в бой руганью поднимать.

— С какой стати лично мне этим заниматься? Пускай император Янгис воюет, он это дело любит. Полагаю, с моей помощью он покорит… ну, может быть, и не весь мир, как ему бы хотелось, но Феруат и еще пару государств — несомненно. После его смерти я найду другого полководца, он раздвинет границы империи еще дальше.

— А вам-то его завоевания на что сдались? Мы ведь в Кадаре живем, а не в Ракайе.

— Ты что, забыл, что я имею больше прав на ракайский престол, чем ублюдок Янгис?

— Безусловно, ваша светлость. Но вы же всегда представляетесь своим собственным внуком, и, соответственно, считаетесь всего лишь троюродным дядей Янгиса. А если вы поведаете правду, что вы старший брат самого Гилата, то люди вряд ли поверят вам. Вы слишком хорошо сохранились для своих ста пятидесяти лет.

— Я знаю это и без твоего напоминания, раб. Именно поэтому я избрал более медленный, но надежный путь к престолу. Когда-нибудь Янгис умрет, к тому времени, безусловно, умрут и его дети — к счастью, их всего трое, от остальных наследников он сам давно уже избавился. И тогда империя станет моей. Понимаешь, эльф — все человеческие начинания превращаются в дым из-за мизерного срока, отпущенного на долю даже лучшим из нас. Несколько десятков лет процветания — а потом место великого правителя занимает его скудоумный отпрыск, и разрушает все, созданное его предшественником. Мне не понадобятся наследники. Я буду продлевать жизнь достойным, мыслителям и творцам. Я увижу плоды своих замыслов, и, если они меня не удовлетворят, у меня будет время, чтобы начать все сначала. Бесконечное время, чтобы создать совершенное государство.

Герцог помолодел лет на пятьдесят, его глаза засияли таким безумным восторгом, что Эрвин посовестился разочаровывать старика. Но такого будущего он не видел. Никакого совершенного государства под началом бессмертного колдуна — ни на одной, даже самой захудалой и маловероятной линии возможностей.

Готфрид недовольно глянул на безучастно ковыряющего угол стола мальчишку. Да уж, нашел перед кем распинаться… Еле слышная капель клепсидры напомнила ему о приближении события исключительной важности. Острие клюва бронзовой цапли уже указывало на цифру пять, ему оставался только час на подготовку.

— Приготовь зеркала к обряду.

Эрвин сдернул покрывало с огромного, в человеческий рост, серебряного зеркала. Его поверхность была так искусно отполирована, что отразила фигурку эльфа не хуже водной глади. Эрвин с наслаждением скорчил перед ним парочку рож и показал себе нос. Второе зеркало, плоская пластина обсидиана в раме из черного дерева, было вдвое меньше, но отшлифовано еще лучше. Смотреться в его темную глубину было так же неприятно, как в воды Хогги — оно было древним магическим артефактом и имело скверное прошлое. Эльф поставил темное зеркало напротив светлого, положил между ними два больших медных конуса и отошел в сторону. Если бы ему было позволено, вообще бы сбежал — в ближайший час Готфриду будет не до него.

Колдун облачился в серый балахон и вполголоса завел бесконечное монотонное заклинание. Быстрыми движениями рук он плел и плел, как громадный паук, невидимую паутину вокруг зеркал. По магическим нитям иногда пробегали искры, в комнате стало зябко и тоскливо — сеть ткалась из энергии Хогги. Эрвин ежился и скучал, неуклюжая людская волшба всегда казалась ему безобразной и бессмысленно сложной.

Магия Зеркал была всего лишь частным случаем магии подобия, основанной на резонансе струн времени. Чисто человеческая хитрость — люди, запертые в клетку грубой материи, давно научились создавать игрушечный образ желаемого события, рассчитывая на то, что он отразится в реальности. Иногда у них получалось — но отражение почти всегда выходило кривым и безобразным, как и сами цели колдунов. Магия зеркал была даже проще, поскольку касалась не столько времени, сколько пространства. Через несколько веков люди, если выживут, освоят ее так хорошо, что и магией не будут считать.

— Пора, — торжественно промолвил Готфрид, — действуй.

Эрвин, поднатужившись, взвалил на плечи тяжеленное обсидиановое зеркало, сунул подмышку пустой медный конус и шагнул в город Гилатиан. А именно — в тот зал императорского дворца, где вскоре соберутся люди в серых балахонах, чтобы послушать откровения Учителя.

Семисвечник уже стоял на столе, но еще не горел, и зал был пуст. Эрвин прислонил зеркало к дальней стене, обтянутой, по просьбе Учителя, черным бархатом. Зеркало не слишком бросалось в глаза на этом фоне, Эрвин проверял. На этот раз он внес в приготовление к таинству некоторые поправки — зеркало было установлено не на скамье, а на огромном подносе, положенном на таз (оба предмета были заблаговременно уведены из дворцовой кухни). Эрвин укрепил обсидиановую пластину в деревянном зажиме, покрутил поднос туда-сюда, он вращался достаточно свободно. Чуточку наклонил зеркало назад, подпер поленом, чтоб не падало, полюбовался на свое отражение, и занялся конусом. Его следовало поставить впереди, раструб направить в сторону зрителей, но немного выше голов — чтобы голос отражался от стен и звучал со всех сторон. Эльф тщательно выполнил инструкции колдуна, для проверки прошептал: «Готфрид — дурак» в дырочку на острие конуса. Получилось громко и загадочно. А потом залепил отверстие тестом.

Колдун всматривался в зеркало, чтобы убедиться, что раб правильно выполняет его распоряжения. Но эльф опять намудрил со временем, и отражение показало ему только завершающий момент — уже установленную обсидиановую пластину, и гордо подбоченившегося Эрвина рядом с ней. Покрасовавшись перед хозяином, эльф зажег свечи на алтаре — щелчком пальцев, мошенник, а врет, что магией не владеет — и вернулся в замок.

Готфрид повесил на шею серебряный шар и погрузился в молитву.

— Хогга, Хогга, Хогга… — непрерывно шептали его губы. Между колдуном и подземной тварью возникла связь, не хищное щупальце тумана, а настоящее силовое поле, наполнявшее Готфрида темной энергией — озеро щедро делилось мощью в преддверии роскошной трапезы. Эльф съежился в углу кабинета, ему было плохо. Камин догорел, комнату освещало только зеркало. Стекло почти исчезло, огни свечей на далеком алтаре разбрасывали блики по колбам и ретортам. Там, в отражении, люди в сером рассаживались рядами, негромко переговариваясь между собой. Точнее, совсем беззвучно — обычно голоса, хоть и слабо, но доходили сквозь зеркало, но на этот раз гости молча склоняли колпаки друг к другу, иногда взмахивали широкими рукавами — и не произносили ни слова.

Дождавшись, когда последний балахон займет свое место, Готфрид натянул клобук на лицо и шагнул вперед.

— Приветствую вас, идущие в вечность!

Рупор, пристроенный немного сбоку, чтобы не отражался в зеркале, превратил напоенный силой Хогги голос колдуна в громовой раскат. В Гилатиане его эхо пронесется над головами слушателей, вызывая священный трепет в сердцах. По рядам действительно пронеслась легкая дрожь.

А Эрвина уже не было в кабинете, он сидел под столом и разглядывал сквозь касавшуюся пола белую бахрому собрание хоггопоклонников. Спокойно сидят, даже не перешептываются. Тогда он отодвинул ткань с другой стороны. Готфрид, непривычно высокий, слегка парил в воздухе, энергично взмахивая руками. Из медного конуса доносились невнятные глухие звуки, похожие на жужжание шмеля. Если вслушаться, можно было разобрать отдельные слова:

— Познавшие истину… в сей грозный час… сердца отвагою…

Вот почему они так тихо сидели — пытались хоть что-то расслышать. Эрвин выбрался из-под стола и пополз к зеркалу, прямо под зависшим в воздухе хозяином. Алтарь надежно защищал его от глаз сидящих в зале. Для начала эльф убрал полено и поставил обсидиановую пластину прямо. Колдун опустился на пол, вызвав несколько удивленных вздохов. А теперь можно немножко покрутить поднос. Готфрид, прозрачный и светящийся — если смотреть со стороны зеркала, а не из зала — резко похудел, снова поправился. Вот он раскинул руки в патетическом жесте, маленький поворот — и тощий червяк размахивает коротенькими лапками. При вращении зеркала фигура колдуна смещалась то влево, то вправо. Поворот посильнее — Готфрид выехал за пределы алтаря, и все увидели, что у него нет ног. Послышались вскрики:

— Что это?! Это колдовство какое-то! Я уйду, мне страшно… А может быть, это чудо?

Эрвин достал тесто из рупора. Оттуда вырвался громоподобный возглас:

— Да прославится великое имя…

Эльф закрыл отверстие в конусе ладонью, оторвал руку, снова закрыл, теперь по залу разносилось оглушительное кваканье:

— Хог! Ах! Га! Хо!

И в завершении, Эрвин сильно накренил зеркало в сторону и назад. Над алтарем взмыла безногая фигура колдуна. Он наискось висел в воздухе с воздетыми куда-то вбок руками и взывал:

— Хогга! Хогга!

— Это грязное колдовство! Кощунство! Убить колдуна!

Люди вскочили с мест, но все еще не решались приблизиться. Если бы образ был более устрашающим, все бы кончилось паническим бегством. Но криво висящий над алтарем проповедник был слишком похож на ожившую куклу, и страх ушел. Двое смельчаков выбежали на сцену, а благоразумный Эрвин поспешил вернуться к своему господину.

Готфрид все еще раскачивался, протягивая раскрытые ладони к потолку, и призывал Хоггу. Он так глубоко погрузился в транс, что не осознавал начавшиеся в зеркале беспорядки. А там мелькали руки нечестивцев, пытавшихся ухватить бесплотный силуэт опозоренного и отвергнутого Учителя. На миг в комнату заглянула красная рожа графа Хавермонца с разинутым в крике ртом. Сверкнул чей-то меч. Потом отражение вздрогнуло и исчезло, в кабинете стало темно. Значит, кто-то уронил обсидиановое зеркало.

Эрвин зажег свечи и с тревогой смотрел на хозяина. Во время прежних молений с зеркалами сила Хогги беспрепятственно текла в зал, многократно умножалась участниками собрания и возвращалась в озеро полноводным потоком. И каждый молящийся обретал частицу великого дара Хогги — умения ненавидеть и убивать. Но теперь плавное движение силы было прервано.

Поднятые руки Готфрида дергались в конвульсиях. Казалось, что его скрюченные пальцы вцепились в невидимую веревку, а тело, как тряпичная кукла, безвольно болтается на ней. Серебряный шар летал на тяжелой цепи вокруг шеи, то и дело со стуком ударяясь в плечи и грудь герцога. Монотонные восклицания слились в непрерывный вой. Голова колдуна в треугольном клобуке моталась взад и вперед, все сильнее и сильнее.

«Сейчас она ему башку оторвет», — эльф выхватил из-под ворота голубой шарик и с силой прижал его к сердцу Готфрида. Тот захрипел, подпрыгнул и, словно от сокрушительного удара, пролетел через весь кабинет, грохнувшись на рабочий стол. Эрвину пришлось сделать шаг в прошлое, чтобы убрать флакон с мертвой водой и другие бьющиеся предметы. Когда он стащил клобук с головы колдуна, то увидел посиневшее лицо, измазанное окровавленной пеной и закатившиеся белки глаз.

Эльф протер жутковатую физиономию хозяина мокрой тряпочкой и влил немножко вина в закушенные губы. Зрачки опустились на место, колдун попробовал приподняться, но тело, сотрясаемое дрожью, не повиновалось ему.

— Эльф, она хотела меня убить, — прошептал Готфрид.

— Да ладно, ваша светлость, не убила же… Вы бы в кресло лучше пересели, мне на столе прибраться надо.

Эрвин бережно укутал хозяина собольим плащом прямо поверх балахона и сунул в руку кубок с вином. Герцог рыскал по углам безумным взглядом и беспокойно бормотал:

— Я делал ее сильнее, я дарил ей рабов — а она опять чуть не убила меня… Зачем?

— Да ей все равно, что жрать. Она же — смерть.

— В Гилатиане что-то пошло неправильно… Это твоя работа?

— Ну, может, зеркало неровно поставил, — чистосердечно признался Эрвин.

— Ты это сделал нарочно, — голос колдуна звучал слабо и бесконечно устало, и гнева в нем не было, — объясни — чего ты добивался?

— Нельзя ее больше кормить. Вы не можете с ней справиться, вы же видите.

— Я понимаю. Ты снова меня спасал, да? А теперь убирайся отсюда, и чтобы я тебя больше никогда не видел.

— Прощайте, ваша светлость. Рад был находиться у вас в услужении. Если чего вдруг понадобится — колокольчиком подольше звоните, а то я спать ужасно хочу.

Эрвин настолько устал, что устроился на ночлег в кладовке замка на куче старого тряпья. Но перед тем, как заснуть, он все-таки мельком глянул на линии будущего своих подопечных. Вроде бы в ближайшие часы гибель никому из них не грозила, а с остальными неприятностями он разберется потом.

Глава 10. Наемники

Кашта стояла у единственной переправы в верхнем течении реки, и к ней вело множество дорог. Она все еще называлась селением, но жители уже считали себя горожанами и даже имели на это некоторое право — со стороны реки был возведен внушительный тын с закрывающимися на ночь воротами, чтоб удобнее собирать подать с проезжающих. Сельским хозяйством каштяне почти не занимались, куда доходнее было обслуживать путников. Три постоялых двора, кузницы, лавки сапожника, оружейника, кожевенника… Даже мальчишки не бездельничали, а целыми днями удили рыбу для знаменитых каштянских пирогов.

Вчера Марис и Тайра слишком поздно нашли гостиницу, очаг уже не горел, и сонная служанка выставила на стол остатки холодного супа и жилистый кусок вареного мяса — все, что осталось от ужина. По ее мнению, для таких голодранцев разводить огонь среди ночи не стоило. Зато сегодня они проснулись как раз к завтраку, и наслаждались тающей во рту жареной рыбой с печеными овощами, Марис еще кувшин с пивом потребовал, а Тайра — сладкие пирожки на закуску. Выползли из-за стола отяжелевшие и не в меру веселые, пошли лавки смотреть. Ничего толком не купили, только новый гребешок для Тайры взамен сломавшегося, зато наторговались вволю.

Хмель понемногу уходил, и Тайре стало что-то беспокойно. Она украдкой глянула на шарик, он был совсем нехороший, мутно-красный.

— Нам, наверное, ехать пора.

Они побрели к гостинице, да, как на грех, по пути лоточник попался, убедил, что побывать в Каште и рыбного пирога не отведать — все равно, что со свадьбы трезвым уйти. Пирог был горячим, сочным, начинка вываливалась, так что они сели в тенечке на поленницу под чьим-то высоким забором и постарались прочувствовать несказанную вкусность знаменитого каштянского блюда. По правде сказать, им уже кусок в горло не лез, еле справились.

Расплатившись в гостинице, они безо всякой охоты залезли на коней и лениво потрусили к воротам. Очень хотелось вернуться назад и снова завалиться спать. Жарко было, тянущиеся к переправе возы поднимали густую желтую пыль. Наставленные в грудь пики неведомо откуда появившихся всадников не слишком впечатлили их. Ну, проверка очередная — ракайцы же…

— Подорожная есть?

— Какая подорожная? Мы в Гилатиан едем, на работу наниматься.

Старший уловил сильный акцент и обрадовался.

— И откуда вы едете?

— Из Кадара.

— Из Кадара, без подорожной… Давайте-ка их к капитану доставим.

Трактир у ворот не работал уже давно — его заняли под казарму. Хозяин не жаловался: какая разница, гостей проезжих или солдат кормить. Хлопот меньше, порядка больше. Половину слуг рассчитал. Война — это надолго.

В помещении, куда втолкнули Тайру и Мариса, народу было мало. У самого окна знатный рыцарь что-то диктовал писарю, да в глубине зала тихо выпивали четверо воинов.

— Господин капитан, эти двое ехали без подорожной, говорят — из Кадара. Не иначе — шпионы. Кони хорошие.

Рыцарь — довольно невзрачный господин с изящно закрученными усами на одутловатом лице — безразлично глянул на пленников и кивнул своим воинам:

— Продолжайте объезд, — пододвинул к себе исписанный цифрами лист бумаги и, углубившись в расчеты, брезгливо процедил:

— Кто такие? Почему без подорожной?

— Братья Джан и Марис Карисы из Кадара, едем в Гилатиан, хотим на службу наняться, — бойко ответила Тайра. Марис изумленно уставился на подругу. Джан — это понятно, в память отца, но почему вдруг Карисы, а не Баркеты?

— Чем докажете, что не шпионы?

— Так мы же из Кадара, мы же ваши союзники… — и тут глаза Тайры стали совсем круглыми, — куда повели наших коней?!

— Ваши лошади именем императора конфискованы для нужд армии. А вы, если не докажете вашу невиновность, — рыцарь выразительно потер пальцами, — будете заключены в темницу, допрошены и, вероятнее всего, повешены.

Марис, доселе потерянно молчавший, шагнул к капитану и выкрикнул срывающимся от ярости голосом:

— Вы не имеете права! Мы приехали, чтобы служить императору!

Рыцарь поднял брови и посмотрел на пленников несколько внимательнее.

— Кребс, может, возьмешь этих? У тебя как раз двое дезертировали.

Один из сидевших в углу обернулся. Тайра похолодела — он был похож на вепря: бурая щетинистая рожа с отрубленным кончиком носа, глубоко спрятанные под нависшим безбровым лбом свирепые глазки.

— Этих? Они что, воевать могут?

— Мы умеем сражаться на мечах, — хмуро сказал Марис, уже начинающий понимать, что они влипли в очень нехорошую историю.

Вепрь неохотно отставил кружку и вылез из-за стола.

— Ну, пошли, покажете, что вы там умеете, — голос у воина был под стать наружности — сиплый рык.

Их вывели во двор, у коновязи на месте Маяка с Вороном дымилась кучка навоза. Трое собутыльников тоже выбрались из трактира и с глумливыми ухмылочками прислонились к стене в ожидании развлечения.

— Чего ждете? Начинайте.

Они всегда дрались на деревянных мечах. Почувствовав в руке тяжесть железа, Тайра запаниковала — они же могут ранить друг друга. Марис подмигнул Тайре и встал в стойку. Он атаковал чуть медленнее, чем обычно, и показывал глазами, куда собирается нанести удар. Вскоре Тайра осмелела и сама перешла в нападение. Они не напрасно тренировались — бой получался что надо, с прыжками, криками, Марис даже пару раз перекувырнулся, уходя от удара.

— Ладно, хватит.

Тайра, увлекшись, чуть было не рубанула по плечу сразу остановившегося на окрик Мариса.

— Хорошо пляшете, ребята. Можете на ярмарке выступать — представлять «Бой короля Фуфеля с великаном Грымзом", полную шапку денег накидают. На коне так же прыгать будете? Вот ты, давай-ка, — Кребс кивнул Марису, вытаскивая меч, — и не прыгай, считай, что на коне сидишь.

Марис был бледным и собранным, он не вполне понимал — это только игра, или профессиональный убийца может для потехи зарубить его насмерть.

Воин рубил в основном сверху, явно вполсилы, Марис парировал, стараясь показать все приемы, выученные в Ашере. На седьмом ударе его меч, крутясь, полетел в пыль.

— Неплохо. Правда, ты своему коню два раза бошку отрезал, а так — ничего. Ну, теперь ты давай… Щит только возьми.

Тайра щит и в руках-то никогда не держала, у Джана его и быть не могло. Хорошо, догадалась, что петля с обратной стороны — чтобы на руку его цеплять. Но, когда увидела, как на нее меч падает — щитом отбила. И раз, и два, и три, про свой меч вспомнила, только когда он на землю упал.

Из караулки выглянул главный начальник.

— Что, берешь этих?

Капитан смерил Тайру с Марисом убийственным взглядом, сплюнул.

— Да куда деваться, возьму. Захотят жить — по дороге подучатся, а нет, так и хрен с ними.

— Идите подпись ставьте.

На том берегу Шенны раскинулась бескрайняя пустошь. Порывы теплого ветра до земли прочесывали невысокую траву и редкие чахлые кустики. Даже пешему не укрыться, разве что ползком, а двое всадников будут красоваться в степи, как бородавки на лысине. Тайра с Марисом обреченно переглянулись и пристроились ближе к хвосту отряда. Придется потерпеть, пока снова не начнутся леса.

На них никто не обращал внимания. Солдаты ехали шагом, приноравливаясь к неспешному движению четырех тяжело нагруженных телег обоза, время от времени капитан скакал назад вдоль цепочки и рявкал на отстающих, чтоб не растягивались. Вместе с капитаном держали строй трое немолодых латников, они кружили вокруг отряда и орали на новичков еще злее своего начальника. Наемников было десятка два, в основном — иноземные. Больше из ближних краев, но попадались и дочерна загорелые степняки с девичьими косами, и даже совсем уж смуглый островитянин, разрисованный цветной глиной. Между собой все они говорили на искореженном почти до неузнаваемости ракайском. Кадарцев видно не было, но обсуждать побег вслух все равно не стоило — в разноплеменной империи многие знали по два-три языка.

Когда впереди обозначились первые перелески, Тайра поняла, что не доживет до свободы. Выпитое с утра пиво просилось на волю, она уже давно сидела на коне очень прямо, втянув живот, и пыталась обмануть природу. Руки отекали на глазах, избыток жидкости, казалось, ударил даже в голову. Все прочие солдаты справляли нужду прямо с седла, а в серьезных случаях спрыгивали с лошади на обочину, а потом вскачь догоняли отряд. Тайра не знала, куда глаза девать. В Ашере только дети позволяли себе такое свинство, да и то их ругали.

Когда они, наконец, добрались до первых деревьев, Тайра кивнула Марису и придержала коня.

— Может, попозже? Дальше лес вроде гуще.

— Сейчас. Иначе я умру.

Они пропустили вперед последнюю телегу и свернули в заросли. И тут же услышали конский топот и хруст ломаемых веток за спиной.

— Стоя-ать!! — к ним неслись сразу четверо ракайцев, наводя луки, — удрать вздумали?!

— Да животы у нас прихватило, пирогов объелись, — жалобно ответил Марис,

— На обочину, как все, — рявкнул капитан.

— У нас даже детям это не разрешается, позор же! — в отчаянье воскликнула Тайра.

— Вам что, религия запрещает? — удивился самый младший из ракайцев.

— Они из Кадара, нет там такой религии.

— Не знаю, как в остальном Кадаре, а в нашей Ашере прилюдно гадить запрещено, — твердо ответил Марис, понимая, что Тайру надо спасать.

Глядя на корчащегося в седле солдатика, Кребс задумался. С одного боку понятно — сбежать хотят. С другого — мало ли, может и правда вера у людей такая. Вот, трое степняков рыбу едят, а двоим нельзя — грех. Или тот, с островов — возит с собой полено с глазами и хлебом его кормит. Капитан снисходительно относился к религиозным чудачествам наемников, лишь бы воевали.

— Ладно, раз религия — разрешаю. Только по очереди. Если один сбежит — второго казню на месте, как пособника дезертира.

Тайра пустила Маяка в галоп.

Оставалась надежда на ночной побег. Но к вечеру отряд остановился возле озерца на широком лугу, телеги поставили квадратом и по углам развели костры, которые до утра поддерживали часовые, сменявшиеся три раза в ночь. К табуну еще двоих приставили. Почти всем солдатам приходилось за ночь разок подежурить. Кроме Мариса с Тайрой, их раз и навсегда прозвали «красавчиками» и «дезертирами», вроде бы не обижали, но и глаз не спускали. После ужина — невкусного, зато обильного — солдаты развалились вокруг центрального догорающего костра. Кто-то сразу уснул, но после легкого перехода у многих оставались лишние силы, хотелось выпить и потрепаться перед сном.

— А чего это мы сегодня обороняемся, как будто у врага в тылу, что в этом краю такого опасного? — спросил наемник из Наррата.

— Так мы в земли графства Виндом вошли, — ответил один из ракайцев.

— А что, графство Виндом — не Ракайя?

— Ракайя, конечно, только ни император, ни граф Виндом к тебе на помощь не прискачут, если на нас Волк нападет.

— Это мы, значит, волков так боимся? Отряд в двадцать пять человек? — все, кроме ракайцев, заржали.

— Досмеетесь, дурни. Их по тридцать, а то и по пятьдесят нападает, с луками и арбалетами, из темноты стреляют.

— Волки, что ли, из луков стреляют?

Тут уже ракайцы расхохотались.

— Хватит над новичками издеваться, откуда им знать — пришлые, — вмешался ракаец постарше, — не звери они, разбойники это здешние. Волком их вожака кличут. Он-то и правда в волка перекидывается, оборотень он.

— Брось заливать!

— Не знаешь, так помолчи. Они, когда нападают, по-волчьи воют. А вожак этот никогда свой шлем не снимает, морда у него шерстью заросла.

— А я другое слышал, — сказал второй ракаец, — проказа у Волка, лицо почти все сгнило.

— Была бы проказа, свои давно бы пришили. Кому заразный вожак нужен? Сгорело у него лицо, деревню поджег и сам в кольцо огня попал.

— Когда это Волк деревни палил? Он только на богатые караваны нападает и на военные обозы, а в деревнях какую добычу возьмешь — кур, что ли? Точно вам говорю — он или оборотень, или просто псоглавец.

— Все они оборотни, я своими глазами видел, — низенький, забитый и никем не уважаемый ракайский солдатик впервые привлек всеобщий интерес. Поэтому рассказ он вел важно и неторопливо, стараясь продлить минуты нежданно выпавшей на его долю славы.

— В позапрошлом году я стражником к одному купцу нанимался, и вот как-то раз вели мы караван из Кашты через Виндом. Вечер уже, пора лагерем становиться — а кругом лес, страшно. Решили до поля добраться, там и ночевать. И вдруг сзади вой волчий. Наш главный велел к обороне готовиться, а купец посмотрел на него, как на дурня, и говорит — удирать надо, пока целы, а возы оставить. И сам вперед поскакал. Ну, мы что — наше дело маленькое, едем за ним. Немножко проехали — а впереди тоже воют. Мы в лес, коней бросили, в кусты залегли. Слышим, мимо нас отряд проскакал. И все, тишина. Так до утра и пролежали. А когда вернулись к возам — глядим, половина-то добра целехонька, волы стоят себе, а лошадей наших нет. И взяли они только оружие, которое купец на продажу вез, провизию и вино, а ткани шелковые, дорогие, не тронули. Ну, это понятно — зачем хищным зверям шелк? Купец так нам и сказал — если с оборотнями в драку не лезть, они на людей не нападают, даже товар не весь заберут. Ну а с лошадьми придется распрощаться — мяса-то волкам хочется.

— А чего ж они волов ваших не сожрали?

— Так волы-то с рогами, себя в обиду не дадут.

Тайра про оборотней не слишком поверила, но на разбойничий набег понадеялась — вдруг удастся убежать в суматохе.

Но и эта ночь, и все следующие проходили спокойно. Дни были ужасны. Весеннее солнце подсушило дороги, и солдаты ехали с замотанными до глаз лицами в собственном облаке невесомой, разъедающей веки белой пыли. Кожа зудела от пота и расчесанных в кровь блошиных укусов. Через пару ночевок у Тайры нестерпимо зачесалась голова, и Марис выудил из ее волос крупную вялую вошь. Пару раз по пути попадались реки, это оказалось самым тяжелым испытанием. Тайра плашмя лежала в траве, чтобы не видеть радостную ораву плескавшихся в воде голых мужиков и еле сдерживала слезы зависти. Марис из солидарности сидел рядом с ней и злобно объяснял любопытствующим, что у них в Ашере мыться — страшный грех, даже смотреть на такое зазорно.

Одному только Шмелю дорога показалась райским наслаждением. Не надо трястись на конской спине, не надо бежать за хозяйкой, глотая пыль. Он подружился с веселым маркитантом и теперь сутками спал на его телеге или просто валялся на вершине горы мешков, лениво озирая окрестности. Наемники уважали Шмеля, отчего-то сочтя его боевым псом, и щедро делились с ним недоглоданными костями. Скоро он начал откровенно жиреть, временами Тайра сгоняла его с повозки и заставляла идти пешком, чтобы он совсем уж не превратился в свинью.

Капитан берег лошадей и между переходами устраивал длинные дневки. К людям он не испытывал ни малейшего сострадания: пока кони паслись, солдаты рубили мечами и кололи копьями соломенных врагов, стреляли по ним из луков. Тайра договорилась с Марисом, что целиться они будут исключительно в кусты — хорошие лучники в отряде ценились, и присмотр за ними мог стать еще строже. Впрочем, и того, что был, вполне хватало. Лагерь всегда ставили в открытом поле, маркитанты отправлялись в ближайшее селение за провизией, и попытки увязаться за ними грубо пресекались. Когда приходилось проезжать через селение или густой лес, ракайцы носились взад-вперед вдоль строя не хуже пастушьих псов.

Где-то через неделю они стали понимать, что побег невозможен. Даже если бы представился случай — усталость, нарастающая с каждым днем, отупляла и сковывала волю, как чугунная цепь. Оставалось надеяться на пункт прибытия, там наверняка начнется неразбериха. Но куда их гонят? За ужином Тайра подсела к трепливому ракайскому наемнику, любителю поучать новичков.

– Мы, конечно, за Ракайю пошли воевать, но хотелось бы поточнее узнать — с кем мы воюем и из-за чего эта война ведется?

— Ну, темнота! Одно слово — кадарцы…. Феруат уж почти двадцать лет наш злейший враг. Как старый император помирать начал, они тут же вообразили, что теперь Ракайя у них в кармане. Тамошний герцог — двоюродный брат нашего Янгиса, вот он и заявил права на престол. Янгис будто бы незаконный сын. Как он может незаконным быть, когда в законном браке родился? Мало ли чего про мать его брешут, было бы это правдой — император ее с дитем нагулянным враз бы казнил, ну или хоть прогнал бы.

— А почему только через двадцать лет войну начали?

— Так сначала с Нарратом надо было разобраться, они тоже на ракайский престол зарились. Жена князя ихнего — старшая сестра нашего Янгиса была. А зачем нам баба на троне?

— У нас в Кадаре муж наследной принцессы может стать королем, только если сыновей нет.

— Так и у нас точно также! А Наррат мало того, что Янгиса пащенком объявил, они еще и про то забыли, что двоюродный брат вперед мужа старшей сестры наследником считается. Ну, от их выводка, слава Небесам, мы никого не оставили. Одна только Стефания ваша кадарская, да она не в счет, — она покойному нарратскому князю племянница, на наш трон не полезет. Потом мы с горцами воевали, мятежей тоже много было, не до Феруата. Лет пять назад с графством Раттен разобрались, там дядя Янгиса сидел, он тоже, старый хрыч, претендентом считался. Только теперь руки до Феруата дошли. Они до того оборзели, что на перевале крепость выстроили — от нас защищаться. Да еще с караванов наших пошлину дерут, как будто ихний герцог Янгису не родня. А нам оно надо?

Тайра помотала головой, запутавшись в династической премудрости.

— Да, дела… И что, император уже со всеми претендентами на престол разделался?

— Вот как возьмем Феруат — тогда и будет все. Из тех, кто мог бы против императора пойти, один герцог Брейд останется — он тоже двоюродный, по другой линии, но он нам не враг. Когда престол делили, Брейд еще пацаном был, а отец его одним из первых Янгису присягнул.

Значит, Феруат. Это даже не граница империи — герцогство отделяла от Ракайи неприступная гряда Драконьих гор. Там, где они соединялись с Великими горами, по речным ущельям шел единственный путь на перевал. Тайра попыталась вспомнить карты из «Полного описания земель, морей и островов». Когда-то она затерла их до белых пятен, водя по ним пальчиком и предаваясь идиотским мечтам о дальних странствиях (лучше бы кулинарию изучала). В самом уголке между двумя разлапистыми полосками, изображавшими горные массивы, стояла жирная черная точка. Город Рокингем. Его не миновать по дороге к перевалу, и в нем должны стоять войска, готовящиеся к захвату Феруата. Если они не сумеют затеряться в этом городе, значит, погибнут в первой же битве.

Кажется, капитан Р. не слишком торопился на войну. Чем ближе к Рокингему, тем чаще их обгоняли отряды конников. Да и пешие воины, утром оставленные далеко позади, снова проходили мимо них во время привалов. Ракайцы то подгоняли, то притормаживали наемников, стараясь не смешивать отряд с людским потоком. Медленнее, чем они, передвигались только рыцарские копья. Каждое копье сопровождали тяжело нагруженные повозки, десятки слуг, оруженосцы вели в поводу огромных боевых коней в наглухо закрытых разноцветных чепраках. Когда Тайра увидела первого такого коня, она не поверила, что перед ней живое существо, решила, что это какая-то военная машина. Его и разглядеть было невозможно: синяя узорчатая ткань доходила почти до земли, как юбка, на морде — чехол с вырезами для глаз. Не бывает таких огромных лошадей.

А через несколько дней они проезжали мимо ручья, на берегу которого стоял нарядный шатер. Богатырски сложенный рыцарь свирепо рубил воздух мечом, оттачивая удары. У воды двое слуг держали под уздцы совершенно невероятного, черного как ночь зверя, еще двое надраивали щетками его сверкающие бока. Макушки людей и до холки ему не доставали. Могучая грудь с лепными буграми мышц была шире, чем у быка. Конь слегка переступил копытами, зазевавшийся слуга потерял равновесие и двумя руками вцепился в повод.

— Вот это да-а-а, — протянула пораженная Тайра.

— За такого я бы год жизни отдал, — вполголоса сказал Марис, но Тайра услышала и немедленно обиделась за своих лошадей.

— На что он нужен? Ты посмотри, на них даже не ездят, водят на поводке, как собачек.

— В бою перед ним никто не устоит. Поставь наших кляч рядом — вроде ослов будут выглядеть.

— Сам ты осел и кляча. Наши кони через всю империю нас провезли, а эти — только людей давить годятся. Ты что, обменял бы Ворона на такого бычару?

— Нет, наверное, — но в голосе Мариса явственно слышалась печаль.

Тайра молчала, ей было чуточку стыдно за то, что пришлось охаять действительно великолепного зверя. Почему она постоянно лается с Марисом? Все, связанное с войной, вызывало у нее раздражение. Мужчины устроены по-другому, и ничего с этим не поделаешь.

Дорога все теснее прижималась к предгорьям. Дневные привалы стали короче, изнурительные тренировки прекратились. И вот с вершины очередного холма открылась синяя зубчатая линия, она тянулась вдоль всего горизонта. На следующий день стена гор выросла, стала распадаться на ближние и дальние вершины. Лагерь разбили задолго до заката, прямо посреди вытоптанного крестьянского поля. Капитан и еще один ракайский латник куда-то уехали, вернулись поздно, после ужина. Марис и Тайра не разговаривали между собой, стараясь не привлекать лишнего внимания, и почти не спали. Завтра — Рокингем, и они должны будут бежать.

Скала ребристой тушей вползала в узкое ущелье, и речке, бегущей по дну, приходилось петлей огибать огромный камень, стоящий здесь испокон веков. Дорога тоже была древней, ее столетиями понемногу расчищали и выравнивали, теперь она бесконечной ровной лентой тянулась по склону горы, повторяя все изгибы ущелья. Там, где на пути встречалась скала, дорога продолжалась по вырубленной в камне широкой ступени.

На вершине скалы сидел Эрвин и уже в третий раз просматривал все линии возможностей наступающего дня. Смотри — не смотри, а в полдень на этом повороте Хогга неизбежно убьет Тайру и Мариса. Человеческие жизни, унесенные во время последних битв, раскормили сознание Хогги, она обрела способность к предвидению и уже ясно чувствовала, что Тайра может стать одним из звеньев цепи, которая когда-нибудь ее скует. До других звеньев Хогге пока не добраться — но Тайры она однажды коснулась, и теперь легко брала ее след. И сама девушка, и каждый, кто был рядом с ней, находились под пристальным взглядом смерти. У Эрвина не было ни малейшей власти над теми силами, которыми пользовалась Хогга. А вот жертву можно попытаться подменить.

Лагерь спал, и часовые тоже дремали у костра. Вблизи Рокингема, переполненного внутри и окруженного снаружи ракайскими войсками, им ничего не угрожало. Закутанный в темный плащ мальчишка бродил среди палаток, вглядываясь в лица спящих, пока не обнаружил того, чья жизнь должна оборваться в предстоящей битве. Почти наверняка — хотя совсем небольшая вероятность выжить у него была. Теперь не будет. Он был отчаянно смелым, этот парень. И наступающий день он мог пережить только потому, что привык повиноваться приказам. Эрвин достал его фляжку и доверху наполнил крепким вином. И что теперь приказы для молодецкой удали? Жаль героя, одно хорошо — не убить ему в последнем бою нескольких феруатцев.

Второй обреченный на скорую гибель был трусом. Не из-за подлости или непомерной любви к себе — просто нервы у него от природы были слабыми, а воображение — сильным. Что его заставило податься в наемники? Эрвин мельком глянул на прошлое бедолаги. Все, как обычно — нищета сгубила. Браконьерствовал, чтобы подкормить семью, в угодьях своего барона. Был пойман и отправлен воевать вместо другого, более дельного парня. Еще повезло, что война началась, а то бы просто повесили. Такому совсем немного надо, чтобы на тот свет его отправить. Тем же крепким красным вином, сворованным у маркитанта, эльф нарисовал на пологе палатки скрещенные кости и поставил красную метку на лоб солдата. Остальное доделает воображение. Проверил новые линии будущего — вроде должно сработать. Эрвин выбрался из палатки, сгорбившись еще сильнее, чем обычно. Он почти ненавидел себя.

Острые крыши Рокингема повторяли очертания возвышавшейся над городом стены Драконьих Гор. Ученые люди говорили, что Драконьи Горы древнее Великих, возможно, они стояли со дня сотворения мира. Их зубцы и пики, абсолютно недоступные для людей, действительно напоминали вздыбившиеся гребни ящеров. Но прозвание они получили не за сходство с драконами — эти горы были когда-то обителью древних чудовищ. Обвалы часто обнажали гигантские кости и зубастые черепа, наводившие ужас — одна такая тварь без труда могла бы уничтожить войско.

Отряд снялся на рассвете, еще затемно перекусив остатками ужина и щедро нарезанными ломтями вяленого мяса. Предупредили, что до вечера остановок не будет. Перед городскими воротами капитан рявкнул: «Красавчиков ко мне, живо!» и взял под уздцы Ворона. Маяка повел один из троицы латников, двое других прихватили ракайского замухрышку, хваставшегося знакомством с Волком, и еще какого-то парня, кажется, родом из Раттена.

Марис попробовал возмутиться:

— Вы что, нас за трусов держите? Мы и не думали бежать!

— Вот и не думайте, геройчики. От мыслей голова болит, а от болтовни — зубы, — Вепрь выразительно покрутил мясистым кулаком с надежно зажатым поводом.

Улицы города были забиты воинами, повозками, лошадьми. Ни одного горожанина. Орали командиры, выстраивая солдат, орали солдаты, разыскивая друг друга в толпе. Тайра, стиснув зубы, пересчитывала все упущенные возможности побега. Их было много. Вот тут — чуть отстать, напролом рвануть через штабеля припасов, перегораживающих кривую улочку… Здесь — замешаться в гущу всадников. Перерубить мечом повод, и вскачь… Но как подать сигнал Марису? Он далеко впереди, и Вепрь обещал убить его, если она сбежит. И не было уверенности, что она отобьется от своего конвоира. Точнее, было знание — ракаец прикончит ее без раздумья.

Сразу за дальними воротами дорога завернула в ущелье. Их отряд пристроился в хвосте длинной вереницы всадников, вслед за ними потянулась цепочка следующего отряда. Справа бежала быстрая мелкая речушка, похожая на Тану, и Тайра все думала: когда их отпустят — не могут же их тащить на прицепе до самого Феруата — они перемахнут на тот берег и скроются в зарослях. Ракайцы не станут ломать строй ради расправы с беглецами, ведь вплотную за ними едут другие всадники. Потом дорога пошла вверх, речка нырнула под крутой откос, а слева вырос склон горы с деревьями, спеленутыми непролазной сетью ежевики. И только тогда она увидела поджидающего ее на обочине Мариса. Он обмяк в седле, как мешок с картошкой, и выражение у него было точно такое же — серое и бессмысленное

— Что, теперь сами поедете? — ракаец отпустил Маяка и поскакал назад, в хвост отряда.

— Слушай, мы завтра в Феруате удерем. Не будут же они в бою нас за ручку водить! — прошептала Тайра, стараясь не смотреть на обреченное лицо Мариса. Он молча кивнул и медленно развернул Ворона — так, чтобы между ним и Тайрой оказалось несколько всадников.

Впереди раздались крики и надрывное ржание коней. В этом месте ущелье было довольно узким и круто заворачивало вправо, огибая скалу, так что причина паники оставалась непонятной. Оползень? Атака феруатцев? Там, у поворота, всадники прыгали с лошадей и исчезали в кустах. Наконец волна крика докатилась до их отряда:

— Дети Хогги!

— Слеза-ай! Все в укрытие, лучники — к бою! — заорал капитан, соскакивая с коня.

Ничего не понимающая Тайра повернула Маяка к кустам. Какой-то ракаец схватил ее за локоть, швырнул на землю и вырвал поводья из рук.

— С дороги! Брось коня, затопчут!

Из-за поворота к ним мчался обезумевший табун. Маяк вскинулся на дыбы и влился в грохочущую лавину взмыленных коней. Ближайшую телегу вместе с не успевшей развернуться на узкой дороге лошадью смело с обрыва. Несколько споткнувшихся коней бились на земле. Табун пронесся мимо, сея панику в идущих следом войсках.

— Вот он!

Лучники натянули луки. Ящер летел над ущельем, медленно и тяжело взмахивая кожаными крыльями, в его лапах дергался живой человек.

— Целься в крылья!

Полетели редкие стрелы, все боялись попасть в висящего в небе воина. Было уже видно, что в руках человек держит меч — снизу он выглядел обломком соломинки— и этой соломинкой он бил и бил по вцепившимся в него лапам. Наконец ящер разжал когти и выпустил непокорную жертву. Глядя на кувыркающуюся в воздухе фигурку, люди осеняли себя кругом.

— Лучше так, чем быть сожранным.

Под градом стрел ящер круто набрал высоту и пропал из виду.

— Второй!

Этот летел низко, высматривая добычу и не обращая внимания на отскакивающие от чешуи стрелы.

— В глаза!

Лучники лежали на обочине и выпускали стрелу за стрелой, зная, что в любого из них могут впиться кривые лезвия когтей. Ящер еще немного снизился, расставил лапы, выбирая жертву. Кто-то не выдержал и метнулся в кусты — его сбил с ног удар крыла. Зверь на лету изогнул змеиную шею, чтобы подхватить лежащую на дороге еду — и грянул оземь. Металлический скрежещущий рев пронесся по ущелью, ящер забился, пытаясь взлететь, взметая облака пыли.

Его окружили, расстреливали из луков и арбалетов, бросали в него копья, рубили мечами крылья — пока он не перестал содрогаться, и жизнь не ушла из оранжевого птичьего глаза. Второго не было, в кровавой глазнице торчал арбалетный болт.

Забыв про сгинувших невесть куда лошадей, солдаты столпились вокруг чудовища. Не так уж он и велик был, тело не больше бычьего, ну, конечно, еще хвост, похожий на гигантскую толстенную змею, и голова размером с конскую на длинной шее. Морда длинная, узкая, вроде бы в клюв переходит, только клюв этот был зубастым. Вот крылья — это да, каждое поболее телеги. Шкура покрыта крупной костяной чешуей, между пластинами торчат обломки стрел и арбалетные болты.

— А рассказывали — дети Хогги давно исчезли.

— Мой дед одного такого видел, пацаном. Говорил, что ящер — это дурное знамение, а тут сразу два.

— Второй-то не вернется?

— А шут его знает.

— Чего их лошади так боятся, он же коня не поднимет?

— Так они же такую жуть в первый раз видят, а в старину, говорят, всадники с ними бились.

Вспомнив о лошадях, отправились их искать. Они встретились неподалеку — те, что выжили. Табун врезался в едущее сзади войско и унес в пропасть много конских и людских жизней. Четверо всадников из отряда стали теперь пехотинцами. Но Маяк и Ворон были целы, сами пришли к хозяевам.

Когда десяток солдат, дружно ухая, сталкивал ящера в речку, под тушей обнаружились раздавленные ошметки побежавшего воина. Скинули с обрыва вместе с ящером — хоронить было совсем нечего, разве что кольчугу.

— Почему их называют детьми Хогги? — спросила Тайра, когда отряд, наконец, двинулся дальше. Солдат посмотрел на нее с недоумением — что тут ответишь, все равно, что объяснять, почему корова коровой называется. Потом подумал немножко и сказал:

— Ну как, они же смерть несут, и в пещерах живут.

— А сама Хогга — это что такое?

От такого вопроса солдат впал в столбняк. Кадарцы, известное дело, невежды, но чтобы настолько…

— Вам что, сказок в детстве не рассказывали? Хогга — демон подземный, у нее три ряда зубов, восемь пар рогов, на хвосте — жало, кто ее увидит, сразу умирает от страха.

— Другие у нас сказки, — ответила Тайра. Как у озера может быть восемь пар рогов? И от страха она не умерла. Мало правды было в словах солдата.

Весь день воины задирали головы к небу в ожидании нового нападения ящера, и это спасло много жизней. Кто-то вовремя заметил маленькую фигурку на нависшем над дорогой обрыве и поднял тревогу. Отряд подался назад, обрушившиеся со склона камни сбили в пропасть только одного всадника. Посыпавшиеся сверху стрелы причинили еще меньше вреда — коней пустили галопом, прикрывая головы щитами. Пала одна лошадь и кому-то прострелили ногу, а десяток воинов уже карабкался на обрыв. Никого, конечно, не нашли, но засаду спугнули.

— Горцы, гаденыши. Они тут на стороне Феруата воюют.

По цепочке передали, что передний отряд потерял пятерых в такой же засаде. Ехали без остановок, на подъемах кони хрипели и покрывались черными пятнами пота, но ночевка в этих горах означала смерть. И когда к вечеру за очередным поворотом показалась крепостная башня, воины завопили, потрясая копьями, как будто одержали славную победу.

Глава 11. Битва при Мозире

За крепостью начинался горный склон, сплошь заполненный рядами палаток. Их отряд разместили ниже, в лесочке. Там тоже на каждом шагу можно было споткнуться о натянутую веревку, но все-таки палатки стояли не так густо. Воспользовавшись суматохой, Тайра бросила Мариса обустраивать жилище и углубилась в лес в поисках уединенного местечка. Куда не сунешься — везде солдаты слоняются. В конце концов отыскала яму, заросшую высокой крапивой, и присела, обстрекавшись до пояса. Выскочила, преисполненная злобы и твердой решимости немедленно дезертировать. Но побег следовало начать с разведки. Лес оказался совсем жиденьким, тянулся узкой полоской вдоль горного подножья. Тайра за полсотни шагов прошла его насквозь. Вдоль внешней опушки уже стоял двойной ряд телег, огораживающий территорию лагеря. Часовые разводили костры. Тайра забралась на ближайшую телегу и ахнула — перед ней открылся вид, какие на гобеленах для красоты вышивают. Поле, покрытое алыми маками, плавно спускалось к заросшему цветущей черемухой оврагу. Белая-белая дорога пересекала поле, исчезала в ложбинке, а потом уходила влево, к городу на вершине холма, светящемуся теплым золотом под косыми лучами уходящего солнца. Он стоял далеко, и все равно было видно, как высоки его стены и башни, как прекрасен стрельчатый собор, возвышающийся над ними. Огненный силуэт города казался очень четким и все же нереальным, как будто не каменные здания, а гряда вечерних облаков лежала на холме. А направо, вокруг ясного солнечного диска, небо нарисовало сказочное подобие прекрасного города — столбы облаков, похожие на башни и замки.

Пожилой солдат с висячими белыми усами вскочил на повозку, осмотрелся и добродушно улыбнулся Тайре:

— Красиво, да? Это Мозир, завтра его брать будем.

— А долго осада будет длиться?

— Какая там осада, завтра же и возьмем.

— Такие высоченные стены?

— Стены хорошие, были б там воины — до осени бы продержались. Так-то воины, а то горожане, баранье стадо, запасы подъедят и сдадутся, как миленькие. А этот Мозир и обороняться не станет, как войско подойдет, сразу с поклонами ключи вынесут. Это же вольный город, зачем им за феруатского герцога кровь проливать? Еще и на поставках заработают. Так что, сынок, на грабежи и девок особо не надейся, это все потом будет.

— Там что, пожар? — спросила Тайра, не желавшая продолжать разговор о девках. Блекнущие краски заката перечеркнул столб черного дыма над дальней деревушкой.

— А, это мародеры наши шалят. Не могут по-людски — провиант спокойно собрали и в лагерь привезли, обязательно все пожечь надо. Ты из пехоты или всадник?

— Всадник.

Тогда запомни, если осада все-таки начнется — вперед не суйся, от конницы во время осады проку нет, зато мишень хорошая. Сзади держись.

— Спасибо, запомню.

Тайра с облегчением избавилась от добросердечного дядьки, еще чуть-чуть, и он стал бы давать ей уроки грабежа. План бегства был готов. Назад через ущелье, по которому тянутся имперские войска, конечно, нельзя. Но Мозир стоит почти на границе с королевством Ликейей, а ее столица — портовый город. Завтра во время осады они с Марисом незаметно отобьются от своего отряда и уйдут в горы. Гряда тянется как раз до берега, там выступающий в море вулкан отрезает путь для сухопутного сообщения с Ракайей. Но кто мешает им нанять лодку?

— Вста-аать! По коням! — пинок сапога чуть не обрушил палатку. Шмель, обычно относившийся к военному начальству с трусоватым уважением, спросонья вызверился и с лаем кинулся в бой.

— Пса к палатке привяжи, в битве затопчут, — посоветовал ночевавший вместе с ними ракайский наемник и сунул Марису в руку две красные полоски ткани.

— Велели на руку повязать, чтоб своих с чужими не путали.

— А чего нас в такую рань подняли, темно же еще? — недовольно поинтересовался заспанный Марис.

— Напали на нас, часовые сказали — конница от Мозира к нам идет. Живей давайте, наши все выехали, — сам солдат был уже в доспехах, не рыцарских, конечно, но и кольчуга и шлем у него были, так что натягивавшая жалкую шапку с железной крестовиной Тайра завистливо вздохнула. Солдат понял ее и подбодрил:

— Ничего, с убитых потом доспехи снимете.

Тайру передернуло. Утешало, что на ее обноски никто не позарится, так похоронят.

Под ругань командиров и ржание наспех седлаемых коней всадники выстраивались на опушке. Небо побелело, и с пригорка хорошо было видно вражескую конницу. Они шли рысью, широким клином, издали казалось, что их не так уж много. Сколько всего было ракайцев, Тайра не видела — они с Марисом оказались почти на самом краю правого фланга, знамена командиров развевались где-то сбоку от них.

— Старайся держаться сзади, в кучу не лезь, — тихо сказал Марис, перегнувшись к Тайре. Она кивнула и заранее выставила щит, прикидывая, как бы им защититься со всех сторон. Впереди зазвучал горн, ему откликнулись рога капитанов, а кони уже скакали. Тайра ослабила повод, Маяк сам выбирал путь в несущемся галопом табуне.

— Ракайя! Единый Бог — единая империя! — орали вокруг нее. Тайра вцепилась в пику, чувствуя себя частью несокрушимой лавины. Сердце тяжелыми ударами гнало кровь в голову, затуманивая рассудок. Впереди тоже запел горн. Маяк понемногу обгонял соседних коней, несущих крупных мужчин. Тайра, опьяненная бешеным галопом, слегка пришпорила лошадь — и вырвалась на открытое поле. Навстречу летела ощеренная пиками конница врага.

Обе лавины столкнулись и разбились друг о друга. Кто-то продолжал скачку сквозь войско противника, где-то завязались поединки, несколько человек уже были сбиты на землю, под копыта лошадям.

Неприятельская конница скакала вразброд, Маяк выбирал просветы и мчался вперед, не сбавляя скорости. Навстречу вылетел какой-то парень с пикой наперевес, он был не старше Тайры. Она мотнула головой в сторону и пронеслась мимо, парень округлил глаза, но пропустил ее. Следующий воин не дал Тайре уклониться от боя и направил коня прямо на нее. Привстал на стременах, замахнулся копьем. Тайра отбила удар снизу, древко ушло куда-то вбок и пика вырвалось из рук. Маяк, весь в пене, вынес ее на открытое поле и остановился. Крики и лязг оружия остались позади. Ракайские всадники, прорвавшиеся сквозь битву, разворачивали лошадей, чтобы ударить врага с тыла. А со стороны оврага быстрым шагом поднималась шеренга пехоты. Это было городское ополчение — кто с копьем, кто с луком, кто с топором.

Оказавшись в одиночестве между двух войск, Тайра утратила боевой задор. Поискала глазами Мариса — но в гуще сражения ничего, кроме конских крупов и грив да блеска лат, нельзя было разобрать. Темная вопящая масса мельтешила, кишела движением, разбрызгивала алые фонтаны то ли крови, то ли маковых лепестков, но оставалась на одном месте. Тайра решила обогнуть битву и переждать где-нибудь сбоку. Из месива боя на поле вырвался всадник, кажется, он не был ракайцем: и красной перевязи не видно, и шлем плоской тарелкой. Тайра попыталась объехать его, но он скакал наперехват с занесенным для удара мечом. Тайра тоже на всякий случай достала оружие и лягнула Маяка, он нехотя поднялся в галоп. Воин пришпорил свою серую кобылу, она заржала и понеслась так, что чуть не врезалась в Маяка. Тайра чудом отбила удар тяжеленного меча и завизжала:

— Нет! Не надо! — надеясь, что воин поймет, что она — девушка и поищет себе более достойного противника.

Но воин тоже что-то орал и не слышал ее. Следующий удар прошел мимо — Маяк уводил хозяйку из-под меча, кружась вокруг кобылы. Воин, оскалившись, вопил: — «Мозир! Мозир!» и упорно преследовал Тайру. Он был хорошим бойцом, Тайра пару раз увернулась, заслонившись щитом, но достать его не могла. Рука сама собой потянулась к шарику. — «Нет». Она не знала, откуда пришел абсолютно непререкаемый ответ, но поняла, что на этот раз ей придется справляться самой. Воин рубанул с такой силой, что Тайра чуть не вылетела из седла. К счастью, в момент удара Маяк рванулся вперед, лезвие скользнуло по лезвию, но руку свело болью. Еще пара атак — и все… Надо бежать.

Она стукнула коня пятками, тот захрапел, свечой вскинулся на дыбы. Тайра потеряла поводья и кубарем полетела на землю, тут же провалившись в синюю тьму.

Когда дыханье восстановилось, и она смогла привстать, обе лошади неслись по кругу. Хозяин серой нещадно всаживал шпоры в ее бока и бессмысленно дергал закушенную узду. Шеренга пехотинцев приближалась размеренным бегом, уже можно было различить их лица.

— Ма-яяк!! — закричала Тайра из последних сил. Конь наконец остановил кобылу, сшиб всадника передними копытами и с торжествующим ржанием взгромоздился на ее круп. Тайра попробовала подняться на ноги, не смогла, уткнулась лицом в колени и в голос разревелась.

Это было первое сражение Мозира с империей, и его защитники еще не научились считать каждого ракайца бешеной собакой, которую надо немедленно убить. Увидав лошадиную случку на поле боя, а рядом — громко рыдающего молоденького солдатика, ополченцы заржали не хуже коней и побежали дальше, отпуская похабные шуточки по поводу возможной причины горьких слез.

Один из них хлопнул Тайру по плечу и сказал на ломаном ракайском:

— Не плачь, парень, она тебе тоже потом даст.

Смерть с жизнерадостным хохотом промчалась мимо.

Маяк натешился, подошел к хозяйке и виновато склонил голову. Чуть поодаль скромно стояла серая кобыла. Тайра ухватилась за роскошную белую гриву и кое-как поднялась. Руки-ноги вроде были целы, только сломанное ребро мешало дышать. Серая подошла поближе. Она была на редкость хороша — легкая, тонконогая. спина в белую крапинку, хвост и грива вороные. Ну не бросать же такую красавицу! Девушка погладила ее по носу, осторожно подобрала поводья и, кусая от боли губы, забралась в седло. Маяк-то уж точно от хозяйки не удерет. Конь, кажется, удивился такому повороту судьбы, впрочем, возражать не стал и весело побежал в поводу.

— Эээ!

Тайра обернулась на крик. Ее недавнему противнику досталось сильнее — Маяк задел его копытом по лицу, из разбитого рта текла кровь. Стоял он скрючившись, но махал обеими руками, показывая, что лошадь ему надо вернуть. Тайра ответила неприличным жестом.

Сражение перемещалось в сторону лагеря, оставляя за собой корчащиеся тела и бьющихся на земле лошадей. Из-за леса, где стояли палатки, валили клубы дыма. Тайра усвоила опыт — к битве близко лучше не соваться — и поехала вдоль нее, осторожно огибая тела. Когда же кончится этот ужас? Она нисколько не сочувствовала ракайцам, неизвестно зачем напавшим на Феруат — но жаль было напрасно загубленных жизней. И было страшно за Мариса. Внезапно Тайра увидела его. Непонятно, как она различила друга среди одинаковых коричневых фигурок, да и черных лошадей было немало — но сразу же поняла, что ему нужна помощь. Он бился с двумя всадниками одновременно. Тайра выхватила меч и вскачь погнала лошадей. Один из противников Мариса свалился с коня, другой — но он, кажется, не был противником — хлопнул его по спине и ринулся в гущу битвы.

— Не ранен?

— Вроде нет, плащ только порвал. Зашьешь потом?

— Давай выбираться отсюда, а то опять в драку попадем, — пока они стояли, совсем рядом здоровенный мозирец оглушил щитом ракайца, и, отбиваясь от его рассвирепевшего коня, уже поглядывал на Тайру с Марисом — не сшибиться ли с ними.

И тут затрубил горн. Мозирская конница развернулась и понеслась вниз по склону поля. Ракайцы не стали их преследовать, поскакали к лагерю.

Там все было в дыму и огне. Палатки на поляне уже дотлевали, их пытались тушить, чтобы пламя не перекинулось на соседние, но примерно треть — те, что ближе к лесу — превратилась в черные вонючие лохмотья. Маяк шарахнулся, чуть не наступив на убитого, чуть подальше лежали еще двое. Значит, цепочка пехоты, что бежала краем поля и пощадила Тайру, недаром не ввязывалась в бой — у них была другая задача, уничтожить лагерь.

В лесу было хуже — огонь перекинулся на деревья. Их палатка стояла где-то с краю. Тайра с Марисом погнали храпящих коней на истошный собачий визг, в самую дымину. Только визжи, не замолкай, иначе мы тебя не найдем, — беззвучно просила Тайра. Из серой едкой мглы под ноги лошадям метнулся Шмель, забыв про привязь, чуть не удушил себя от радости. Марис соскочил с коня и перерубил веревку, пес тут же взлетел на Маяка и полез целоваться к кашляющей и плачущей Тайре. Палатку спасать смысла не было — ее никто не поджигал, но огонь добежал до нее по траве, и одна сторона уже занялась. Зато сумки оказались целыми, Марис сгреб их в охапку и кое-как залез на Ворона. Конь с места сорвался в галоп, и Марису пришлось выбирать — то ли без вещей остаться, то ли шею сломать. К счастью, когда сумки посыпались на землю, они уже вырвались из горящего леса. Вернулись, подобрали свое имущество.

— Слушай, им ведь сейчас не до нас, давай попробуем сбежать? — предложила Тайра, когда они чуть отдышались, смыли с лиц копоть и напились восхитительно прохладной воды из ручья. Вокруг них действительно был полный хаос — все кричали, бегали, что-то таскали. Судя по направлению общего движения, лагерь переносили ближе к крепости.

— Назад через ущелье?

— Там нас сразу же остановят. Нет, нам надо на поле, где бой был, а потом вдоль гор, в Ликейю. А из Ликейи морем в Гилатиан.

— А как же лошади?

— А что, на корабле лошадей не возят? Заплатим — и коней довезут.

— Мы через лес сейчас не проедем.

— Ерунда, вот же прогалина, через которую войско сейчас ехало, там и не горит ничего.

— Ладно, давай попробуем.

Марису хотелось лежать и не шевелиться, но он понимал, что из этого ада надо выбираться, пока живы. Оставив серую от усталости и боли Тайру сидеть на камушке, он прилаживал сумки на спину коням — не подвели бы, бедняги, им-то больше всех досталось — как вдруг по его плечу ударила тяжеленная кожаная рукавица.

— Вот они где, бездельники. Пошли, хватит прохлаждаться. Коней — в загон, вещи — ко мне в палатку, а сами — на поле за ранеными.

— Дайте хоть передохнуть, мы же только из боя! — возмутился Марис, видя, как рушатся их надежды.

— Пока вы тут отдыхаете, паразиты, ваши товарищи кровью истекают! Ну, живо, а то на всю ночь часовыми поставлю, — рявкнул капитан.

Сквозь дымящийся лесок уже тянулась вереница повозок, на каждой — по несколько человек, тоже еле живых от усталости. Но ведь все равно ехали — и будут таскать на себе изувеченных в битве людей.

Обе телеги поставили рядом, одну для раненых, другую для убитых. Поодаль стояла такая же пара телег, дальше еще, и еще… Солдаты деловито таскали тела. Их участок вроде уже был кем-то прочесан, поблизости валялась только одна дохлая лошадь, которую расклевывала воронья стайка. В небе кружил вихрь черных птиц, одни рассеивались по полю, другие со всех четырех сторон стягивались на погребальную трапезу. Марис с Тайрой пошли, куда глаза глядят, очень надеясь, что человеческие трупы им не попадутся. И тут же наткнулись на солдата, скорчившегося в заросшей высокой травой ложбинке. Он по-собачьи поскуливал и что-то пытался сделать со своей рукой. Тайра присела на корточки. Кисти у него не было, из культи толчками вытекала кровь. Вот для чего им тряпки раздали… Марис отрезал рукав, Тайра затянула жгут под локтем.

— Убейте меня, ради Единого, — лицо у него было совершенно безумным.

— Ты же цел совсем, только рука вот…

– Убейте, будьте людьми. Не хочу жить калекой.

Тайра вызверилась:

— У моего отца руки по локоть не было, а он и мечом бился, и из арбалета стрелял. Ты воин, или баба?

— Сам ты баба, — оскалился раненый.

Тайра расхохоталась, никак не могла остановиться, даже повизгивала.

Солдат вытаращился на нее с недоумением

— Ты что… и правда девка, что ли?

— Ну да, только не говори никому, — Тайра всхлипнула в последний раз и подхватила его за плечи.

— Ну охренеть, девка — и в солдаты пошла. Точно, отец у тебя настоящим воином был. — солдат даже попытался встать на ноги, но тут же начал терять сознание и свалился на руки Марису.

— Чего мы с ним делать будем? Носилок-то нет.

— Сам дойду. И правда — дошел, временами обмякая и повисая на шеях у ребят.

— Кто меня без руки здесь держать будет? Лучше б прирезали, чем с голоду дохнуть да попрошайничать.

— Вылечись сначала, потом стражником… — тут Тайру озарило — нет, потом иди в Кадар, в город Гарсин, найдешь на Суконной улице купца Джакоба и скажешь, что Тайра прислала, пусть работу тебе найдет. Только не говори, что на поле боя меня видел, скажешь — в Ракайе, на дороге, от худых людей меня спас. Запомнил?

Как только они отошли от телег, Марис накинулся на Тайру:

— Ты что, все войско к Джакобу отправлять собираешься? После каждого сражения таких калек — десятками. Скольких он сам убил, сирота горемычная…

— Ладно, сама знаю — глупость сделала. Я отца вспомнила и подумала — вот его нет, так пусть кто-то другой живет.

— Сравнила Джана с ракайским наемником…

Второго раненого Тайра запомнила на всю жизнь.

Он сначала был без сознания, непонятно — живой ли, непонятно — чей, красной тряпки на рукаве не было, так ведь и потеряться могла. Пока Тайра щупала жилку на горле, как ее Зелла когда-то учила, он очнулся, и по страху в глазах стало ясно: мозирец. Марис расшнуровал кожаный панцирь, под ним все в крови было.

Раненый пытался что-то сказать, невнятно, с напором. Феруатский хоть и похож на ракайский, но слово, которое он все повторял, они не знали, поэтому под ласковое бормотание Тайры его перевернули на бок и подняли рубашку. Кожа на ребрах была рассечена, виднелась кость, вроде бы целая. От этих манипуляций солдат замычал и сказал уже по-другому:

— Резай зараз, резай…

— Да что они, сговорились — теперь уже Марис разозлился. Никто тебя резать не будет! Лечить будут. Вот рану завяжем и лечить понесем, понял? Понимаешь меня?

Мозирец подумал немного, потом неуверенно кивнул. Внимательно посмотрел на Мариса и отчетливо выговорил по-ракайски — Спасибо тебя. Они кое-как замотали его тряпками, на них сразу же проступило красное пятно. Попытались поставить на ноги. Он взвыл и упал.

— Кажется, у него и с ногой чего-то… Что делать будем?

— Давай к телеге дотащим, пусть лекарь потом разбирается.

Марис старался взять основную тяжесть на себя, но у Тайры все равно темнело в глазах от боли в боку. Когда они доволокли его до телеги, она даже разогнуться не сразу смогла — стояла скрючившись, зажимая сломанное ребро.

Молодой конопатый солдат брезгливо пнул раненого.

— Вы зачем эту падаль сюда приволокли? Трупы — на ту телегу.

— Он живой, — с трудом выговорила Тайра.

— Ну так прирежь его. Пленных сказали не брать.

— Безоружного? Не буду.

— Так ты у нас рыцарь, оказывается? Благородный владетель плешивой козы? Видать, сдохла твоя коза — с голодухи в наемники подался.

От вида этой мерзко скалящейся рожи у Тайры потемнело в глазах, она разогнулась и до боли сжала рукоятку меча. Солдат, не переставая улыбаться, потащил свой меч из ножен, Марис растерянно встал между ними. А раненый тем временем очнулся и с отчаянной надеждой смотрел на Тайру. Кажется, он понял, что свара завелась из-за него.

— Ну, хватит тут, — вчерашний седоусый воин лениво отпихнул Тайру в сторону и коротким точным движением воткнул кинжал в горло раненому. Тот захрипел, пару раз дернулся и затих, мертвеющие глаза так и не оторвали взгляда от лица Тайры. Они были голубыми.

— На ту телегу кладите. И больше дурью не майтесь, носите только наших. С этими воронье разберется.

Марис схватил Тайру за руку и почти бегом потащил в сторону.

— Сволочи… какие сволочи, — она заходилась от рыданий и все пыталась вырваться и вернуться назад.

— Этот, старый, тебе жизнь, между прочим, спас.

— Зачем раненого-то убивать?

— Приказ такой кто-то дал. Зря мы его подобрали, может, свои бы спасли.

На поле и правда оставались мозирцы, некоторые сами пытались ползти к оврагу, кого-то волокли легко раненые. На них не обращали внимания. Вдали по склону холма крошечные фигурки ковыляли к городу, навстречу уже спускались подводы из Мозира.

Третьим был рыцарь Его бы ни за что не нашли, он лежал в самом овраге, но Марис старался увести Тайру как можно дальше от телег. У оврага стояла лошадь, можно поймать и в лагерь привести, даже похвалят, и Тайре развлечение. Кобыла как-то странно стояла, как неживая, опустив голову в траву. Пыталась отогреть дыханием своего хозяина, а может, просто прощалась. Ее всадник был совсем маленький, ниже Тайры. В рыцарском шлеме, слишком большом для худенького тела и кожаной куртке вроде тех, что носили наемники, только зеленой и с тиснением. И он был разрублен от плеча наискось, тронешь — развалится. Марис откинул забрало. Ну да, ребенок, мальчишка лет тринадцати, еще и ростом не вышел. Кто его в бой послал? И как его тащить — по кускам, что ли?

И тут они увидели в кустах черемухи белый конский бок. Там лежал громадный рыцарский конь, из тех, которыми так восхищался Марис. Его роскошная броня просто кричала о знатности хозяина: алая попона с блестящими бляхами, нагрудник с умбонами, позолоченный налобник в виде драконьей морды. Он был еще живым — сучил ногами, когда ворон тащил кишки из распоротого брюха. Не такой уж большой разрез, человека хороший лекарь бы спас. Увидев людей, конь приподнял голову в нелепой маске и заскреб копытами по траве, пытаясь встать. Не вышло.

— Марис… Перережь ему горло, я не смогу.

Он растерянно поглядел на Тайру, на умирающего коня и рубанул под запрокинутой в небо мордой со всей силы, чтоб уж наверняка.

— Прости нас, — прошептала Тайра и отвернулась. Марис стоял, как истукан, и смотрел на последние судороги великолепного зверя, за которого обещал отдать год жизни. Конь захрапел, и откинул полуотрезанную голову на груду железа.

— Тут еще мертвец есть.

Под изломанными цветущими ветками лежал латник, лошадиная морда покоилась у него на пояснице.

— Что, нам и его нести?

— Мы их не дотащим, давай я за помощью сбегаю, ты тут подожди.

— Телега с убитыми уже отъезжает, не успеешь.

— Так они оба знатные, им специальную подводу пригонят.

Груда железа содрогнулась, пальцы в похожей на рачью клешню перчатке беспомощно заскребли землю.

Когда они вытащили его из-под коня и с великим трудом перевернули, сквозь решетку забрала на них глядели два выпученных налитых кровью глаза. Бессмысленных, постепенно стекленеющих.

— Стащи с него шлем. Он помирает.

Лицо у рыцаря было цвета свеклы. Тайра побрызгала на него из фляжки и положила мокрую тряпку на лоб, сильно сомневаясь в полезности своих действий.

— Кровь бы ему отворить…

— Где мой меч? — прохрипел рыцарь.

Марис вложил ему в руку очень грязный меч — они использовали его как рычаг, чтобы перевернуть бронированную тушу — и отошел подальше, а то мало ли…

— Коня, ублюдки!

— Сдох твой конь, — мстительно сказала Тайра.

— Знаю, кретин — он на моей спине помирал. Другого коня!

— Этого, что ли — Марис кивнул на застывшую над телом мальчишки кобылу.

Рыцарь приподнялся на локте и пригляделся. Его рожа, постепенно приобретавшая естественный красный цвет, начала резко белеть.

— Конфетка? Что она тут, к свиньям, делает? Я ж ему велел в лагере сидеть… Помогите встать!

— Лежите, ваша милость, я сюда коня приведу, — у Тайры возникло очень скверное предчувствие.

— Встать помоги, урод!

Они подхватили его подмышки и поставили на ноги, уверенные, что сейчас эта гора грохнется и кого-нибудь придавит, но он выпрямился и почти бегом заковылял к лошади. Что-то у него было не так с ногой. Дойдя до мальчишки, рыцарь взвыл и упал на колени. Он стонал и раскачивался, как крестьянка на похоронах. Странно было видеть здоровенного хама, так горько оплакивающего своего оруженосца.

Рыцарь попытался поднять тело на руки, оно распалось надвое. Повернул к Тайре с Марисом залитое слезами лицо.

— Мозирские псы… На ребенка руку подняли…Что я матери его скажу?

— Что он погиб, как герой. Защищая своего господина. И это правда.

— Как дурак он погиб, а не как герой. Я ж его доспехи в сундук запер, так он мой шлем нацепил и в бой поперся. Принесите попону с моего коня.

Марис не стал возиться с пряжками, срезал подпругу концом меча и поставил высокое, обитое узорной кожей седло в кусты. Вдвоем с Тайрой они долго пытались вытащить попону из-под тяжелого тела, но сил не хватило, и Марис просто обрезал ее застрявший край.

— Он маленький, этого хватит завернуть.

— Приподними ему морду.

Тайра отцепила тисненный золотом повод и погладила длинные белые косы коня.

— Такой красивый…

Рыцарь не позволил им прикоснуться к мальчику, рыкнул, как волк. Сам закатал его в изгвазданный конской кровью обрывок попоны с гербами, перевязал уздечкой и только когда полез на лошадь, велел подать тело.

Руки у него были заняты свертком, кобылу повел Марис.

— Что с вашей ногой, сломана? — спросила Тайра, чтобы он, наконец, перестал раскачиваться и стонать.

— Да черт с ней, с ногой, лекарь вправит, завтра в бой пойду. Слушай, парень, как же так — я ж хотел ему лен пожаловать, в рыцари посвятить — а он… Я ведь латы его спрятал, чтоб он жив остался…

— И в доспехах погибают, это судьба, — Тайра была уверена, что дело не в судьбе, а в непроходимой дури этого барона или кто он там, потащившего мальчишку на войну.

— Какая, к лешему, судьба — мозирская сволочь Кевина зарубила, я их, гадов, всю жизнь убивать буду.

— А как вы в овраге оказались, бой же наверху был? — попыталась Тайра переменить тему.

— Я мозирцев гнал, один, мои люди разбежались, как крысы, сшиб одного гада, а он с земли моего коня мечом саданул. Ну, мы и свалились, дух из меня вышибло, пришел в себя — шевельнуться не могу, конь на мне помирает.

— Не один ты был, твой Кевин скакал тебя, дурака, спасать, — но этого Тайра, конечно, не сказала, только вздохнула.

— Куда теперь? — они подошли к опушке леса, и было видно, что неподалеку копают ров для погибших в бою.

— В лагерь. Я отправлю Кевина в замок и прикажу похоронить его в фамильном склепе. Я господин, где захочу — там и похороню своего оруженосца.

— Родственник?

Рыцарь помотал головой, потом посмотрел на сверток на коленях, и сказал твердо:

— Он мой сын. Плевать, что бастард.

Тихим шагом они миновали догорающий лесок и стали подниматься к крепости. На склоне уже почти не осталось палаток, только обугленные лохмотья да одинокий шатер, должно быть, его хозяин погиб в бою со всем своим копьем.

— Это что здесь было? — вскинулся рыцарь.

— Мозирцы во время боя лагерь подпалили.

— А мой-то шатер где?!

— В ущелье, наверное, переставили.

И впрямь, в гуще палаток позади крепости он быстро усмотрел свой флажок над роскошным малиновым шатром.

— О тряпках позаботились, крысы, а про господина и думать забыли? Перережу предателей на хрен, других наберу, — лютовал рыцарь, и было понятно, что ничего этого он не сделает, — а давайте, парни, я вас к себе в оруженосцы возьму. Вы у кого служите?

У капитана Кребса, милорд, — глаза Мариса так заблестели, что Тайра поспешила вмешаться:

— Мы не покинем капитана Кребса. Он наш командир, и мы верны ему.

— Да бросьте, скажете, что граф Хавермонц вас забирает, он и не пикнет. Или не хотите? Я своим вдвое больше плачу.

— Благодарим за честь, милорд, но нам бы не хотелось менять командира, — твердо заявила Тайра, передавая поводья в руки набежавшей челяди.

— Ладно, хотите служить у безносого — служите. Я уважаю верность. А передумаете — приходите, возьму.

— Каждый раз, когда к нам подъезжает удача, ты ставишь ей палки в колеса! — накинулся на Тайру Марис, как только они отошли на десять шагов, — неужели не ясно, что у графа нам было бы лучше? И платит больше, и быть оруженосцем — совсем не то, что простым солдатом.

— Хуже, в сто раз хуже! В нашем отряде ни один человек не погиб, и всего двое раненых. А твой граф — тупица, думаешь, почему его люди в бою бросили? В одиночку надумал с войском биться! Ему и на себя, и на других наплевать, лишь бы поубивать побольше. Ну зачем, скажи, нам в оруженосцы идти? Мы что, за Ракайю решили воевать? Нам бежать надо как можно скорей.

— Без коней? А от него-то как раз и сбежали бы. Сама же говоришь — тупица.

Тайра промолчала. Конечно, Марис прав — у графа никто бы за ними не следил, бардак у него. Не хотелось даже самой себе признаваться, что ей было бы стыдно предать эту свинью, поверившую в них с Марисом. Предать человека, только что потерявшего сына. Каким бы он ни был.

Чтобы окончательно не разругаться, она отправилась за Шмелем, оставленном при табуне. За это время в лагере что-то неуловимо изменилось. И дело было не в переставленных на другое место палатках. Там как раз все выглядело как обычно — горели костры, из котлов пахло вкусным. Полсотни слуг рубили деревья по склонам, сооружая засеку перед крепостью, набивали на раскуроченные ворота железные полосы, но воинов среди них не было. Солдаты бестолково слонялись вокруг да около, мрачные и злые. Было много пьяных, двоих уже разнимали. У кого-то, наверное, друг погиб, у кого-то вещи сгорели. Но не горе висело в воздухе, а тревога и злость.

— Эй ты, солдат — как там тебя, Джан? — дружка своего позови, дело есть. Кребс сидел на краю телеги, настолько пьяный, что было непонятно, почему до сих пор не свалился.

Тайра нашла Мариса у костра, он тоже добыл где-то бурдюк вина и королевским жестом протянул его девушке.

Тайра жадно отхлебнула несколько глотков.

— Пошли, нас там Вепрь дожидается.

— Чего ему еще понадобилось? Да ну его на фиг, можно людям отдохнуть наконец!

— Ладно, правда, ну его.

Но какое-то смутное беспокойство подняло Тайру на ноги.

— Давай все-таки подойдем, вдруг он палатку новую выдаст?

Кребс сосредоточился и разглядел бурдюк в руке Мариса.

— Давай сюда! Ты чего, начальника угостить не хочешь?

После пары добрых глотков он вроде даже протрезвел, в налитых кровью глазах проявилось выражение привычной лютости.

— В общем, так. Завтра утром мы все тут поляжем. Армия феруатская на нас прет, разъезды еще днем их видели. Нас тут сколько? Тыщи не осталось. Может, отсидимся в раздолбанной крепости, может — нет.

— А как же император с войском?

— А не будет завтра императора. Он в Рокингеме заночевать изволил, к вечеру пожалует — нас хоронить. Ты мне вот чего скажи — на хрена ты эту… Джанетту свою на войну притащил? Чего глаза вылупили? Я что, по-вашему, слепой — сразу девку не распознал? В дороге-то мне наплевать было, мне сказали — двадцать человек командиру доставить, я и доставил. Уж кто они там, хоть бабы, хоть дети малые — не мое дело. А в бою она мне даром не нужна. Какой из нее солдат, я сегодня вдоволь насмотрелся. С лошади свалилась, сидит посреди поля, слезы кулаком размазывает. Ты-то что скалишься? Сам не лучше — вдвоем еле-еле одного мозирца одолели. В общем, так. Сейчас в город подводы с ранеными пойдут, я вас в охрану поставлю, до места доедете — и проваливайте в свой Кадар. Еще раз в лагере увижу, своими руками придушу.

Дотемна они успели совсем недалеко отъехать от лагеря, развели маленький костерок под защитой нависавшей над ущельем скалы. Здесь можно было не опасаться нападения горцев — их вроде бы выбили в ближайших окрестностях крепости. Тайра так и не уснула, помогала лекарю ухаживать за ранеными, в крепости их успели только наскоро забинтовать, да и то не всех. Двое возчиков держали несчастного, а старый жилистый лекарь, больше похожий на кузнеца, выковыривал из них наконечник стрел, зашивал и прижигал раны. К счастью, в обмен на серую кобылку она успела выменять у графа Хавермонца бочонок крепкого вина и фляжку со сбором успокаивающих трав, но все равно они ужасно орали. К утру один, с раной на шее, умер.

На рассвете горное эхо принесло невнятный шум боя — то ли крики, то ли звон стали., и они сразу же тронулись в путь. Каждую из трех повозок тащила пара крепких мохноногих битюгов, на равнине они моги бы и день прошагать без устали, но горная дорога с крутыми подъемами быстро вымотала их. Пришлось устроить привал, что было плохо — на жаре несколько человек потеряли сознание, и стало понятно, что до Рокингема дотянут не все. К полудню тропа пошла под уклон, лошади пошли поживее. Тайра торопила возчиков, солнце и мухи изводили даже здоровых, а больные стонали и бредили под густой жужжащей сеткой насекомых.

Дорога становилась уже, впереди была та самая скала, где на войско напали драконы. Из ущелья слышался оглушительный птичий гвалт — на туше ящера пировало воронье. Шмель лаял, забегал далеко вперед, Тайра думала, что его пугает трупный запах.

Когда они обогнули выступ скалы, стало понятно, что беспокоило пса — дорога, на сколько хватало глаз, была занята идущим навстречу войском. Пронзительные птичьи крики заглушили людской и конский топот. Авангард — это был отряд пехоты и несколько конников во главе — уже свернул на вырубленный в камне уступ.

Марис с Тайрой заорали и замахали руками, чтобы остановить их. Войско, не сбавляя шаг, перло вперед. Тайра пришпорила Маяка и поскакала к ним, из строя выехал один из рыцарей.

— Прочь с дороги! — рявкнул рыцарь, оскалив для острастки черные пеньки зубов. Был он пожилым безземельным бароном, попеременно промышлявшим разбоем и служением отечеству. Ему выпала невероятная честь — возглавлять императорское войско, и он гордился ею, хотя и понимал, что пехоту поставили вперед в расчете на возможное нападение горцев.

— Мы везем раненых, капитан, пропустите подводы, — крикнула Тайра, стараясь перекрыть вороний грай.

— Поворачивайте назад, живо! За нами следует император,

— Здесь невозможно развернуться, вы же видите. Пропустите нас, мы проедем по краю.

— Ты что, ослеп? Там уже обоз по скале едет.

— Да разминемся мы, в том конце дорога шире.

— Это что, император вас дожидаться должен, пока вы тут тащитесь?! Эй, вы — он ткнул хлыстом ближайшего солдата, — выпрягите лошадей и разверните повозки.

— Их здесь не развернуть, — попыталась возразить Тайра, но несколько солдат уже подбежали к упряжкам и рьяно принялись развязывать постромки. Раненые — те, что полегче — в ужасе полезли с повозок. Всем было понятно, что подводы намного длиннее, чем ширина дороги. Тайра глянула вниз и в ужасе осадила коня. Останки ящера были скрыты под черной клубящейся тучей— полчища крыс сражались за добычу с несметной стаей ворон.

Солдаты навалились. Сначала оглобли, а потом и переднее колесо повисли над обрывом. Двое раненых, оставшихся на телеге, не заметили этого — один спал, другой таращился в небо и беззвучно шевелил губами.

— Да скиньте их в пропасть! — рыцарь зверел на глазах, оказанная ему честь грозила обернуться суровой карой за задержку войска.

— А людей-то куда?

— Кто может идти — пусть проваливают, а дохляков — в речку. Все равно до Рокингема не доживут.

Солдаты не шелохнулись, делая вид, что не слышат страшный приказ. Каждый из них знал, что завтра может оказаться на такой же телеге — изрубленный в бою, беспомощный, надеясь только на сострадание братьев по оружию.

Лекарь спрыгнул с подводы и встал перед рыцарем.

— Я не позволю убивать императорских солдат!

— Ты щас первый в пропасть отправишься!

По бокам лекаря уже стояли Маяк с Вороном, и оба возчика, сзади подбегали раненые, еще способные держать оружие. Тот, без правой руки, тоже вышел на защиту товарищей — не зря Тайра его спасала.

— Это солдаты графа Хавермонца, вы ответите перед графом за гибель его людей! — крикнула Тайра.

Барон прищурился. Хавермонца он знал, не приведи Единый с ним связываться. И видел, что без серьезной драки проблема не разрешится.

— Ты-то кто, щенок? — из-за шести полумертвых безродных калек — ровно столько оставалось на телегах — рисковать навлечь на себя гнев императора?! Это было выше его разумения. Значит, мальчишки по-настоящему боятся Хавермонца.

— Мы — оруженосцы его сиятельства, — надменно ответил Марис.

Лицо барона пошло красными пятнами, если парень не врет — одежонка-то на них нищенская, а наглость на трех маркизов тянет — то он влип в серьезную беду.

— Сюда едет граф Виндом, — осторожно подсказал барону кто-то из его людей.

— Вот пусть он с вами и разбирается, — ухмыльнулся барон. Щас он разберется…

Они уже видели этого рыцаря — того самого владельца вороного боевого коня, которым восхищался Марис по пути к Рокингему. Он был огромен и устрашающе красив, как бывает прекрасен могучий хищник — медведь или тигр. Монументальные черты будто вытесаны из мрамора, смоляная буйная грива кольцами рассыпалась по широченным сверкающим наплечникам, глаза какого-то небывалого бирюзового цвета смотрели пристально, как у зверя перед прыжком.

— Что тут у вас?

Тайра выехала навстречу.

— Раненые из крепости, мы везем их в Рокингем по приказу графа Хавермонца. Прикажите пропустить подводы, милорд.

— Что, бой был? — голос Виндома был под стать его внешности: низкий рокочущий бас.

— Да, милорд. Вчера на нас напали ополченцы из Мозира. Сегодня утром подошли войска герцога Н, крепость захвачена.

— Кто ты?

— Джан Карис, оруженосец графа Хавермонца.

— Я доложу императору. Эй, ты — он повел взглядом на почтительно застывшего барона, — убрать падаль с дороги!

— С-сволочь! — прошипела Тайра в отчаянии.

Прежде, чем кто-то успел двинуться с места, она крикнула:

— Я плачу по два серебряных лата каждому, кто поможет откатить подводы с ранеными!

— А они у тебя есть? — спросили сразу несколько человек.

Тайра подняла кошель над головой и выразительно позвенела.

Не слушая окриков, передние ряды солдат облепили телеги.

— Все, достаточно! По пятнадцать человек на подводу! — Марис развернул Ворона поперек дороги: не то все войско набежит, лишь бы места хватило хоть палец на оглоблю поставить.

Солдаты резвой трусцой покатили повозки, пришлось силой останавливать их, чтобы загрузить раненых. Растерянные от неожиданной удачи Тайра с Марисом поехали следом, ведя выпряженных коней в поводу.

— Тебе хоть хватит денег расплатиться с ними?

— Должно хватить. У меня еще в чепраке кое-что зашито.

— Ты ненормальная. Отдавать последнее, чтобы спасти врагов? Я бы скорее крысу пожалел, чем ракайского солдата.

— Какие они теперь враги? Все равно что больные дети или дряхлые старики — только лежат и стонут.

— А когда поправятся?

— Не мое дело. Нельзя добивать раненых — ни своих, ни чужих.

Подходящее место нашлось почти сразу за скалой — узкая лужайка между дорогой и крутым склоном горы. Они перевернули телеги на бок, чтобы создать хоть полоску тени для раненых. Императорское войско тянулось мимо них несколько часов, самого императора никто не видел — видимо, он внял предупреждению Виндома и решил не рисковать своей царственной особой. Тайра была в ярости — некоторым из ее подопечных за это время стало совсем худо. Только из-за того, что какой-то старый баран не захотел уступить дорогу. Она смачивала уксусом потные лбы, осторожно вливала воду в потрескавшиеся губы, а когда уставала — облокачивалась на край телеги и подробно отвечала на расспросы идущих мимо нее солдат: «Да, поражение, да, очень много убитых, да, феруатцы взяли крепость». Ее рассказы неизменно вызывали нужный эффект — часть солдат начинала внимательно оглядывать окрестные склоны, высматривая удобный путь к дезертирству. А Марис лежал на солнцепеке, закинув руки за голову, и тупо разглядывал вершину горы. Злой, измученный. И совершенно чужой.

Глава 12. Шайка Волка

Выжившие солдаты — они все-таки потеряли по дороге еще двоих — остались в рокингемском монастыре. Оказалась, что подорожную, на которую Марис с Тайрой даже не посмотрели в суматохе сборов, Кребс выписал до самой Кашты. В пути они почти не разговаривали, только о самом насущном: что поесть, где переночевать. Как-то раз, после очередной проверки документов, Тайра с веселой благодарностью помянула Вепря, и Марис скривился: «И охота тебе вспоминать всю эту дрянь». Так уже было в самом начале их путешествия, и Тайра надеялась, что со временем стена молчания рассыпется сама собой.

Под вечер они выехали к реке. Гремящим потоком она вырывалась из узкого горного ущелья, а дальше притихала, разделялась на рукава, петлявшие по каменистому ложу среди бескрайней пустоши. Дорога, тянувшаяся по краю предгорий, здесь круто забирала влево, на пологий холм. Там, довольно высоко над водой, на мощных каменных опорах лежали свежеструганные сосновые стволы — неожиданно новый и надежный мост для такой глуши.

— Кажется, тут рядом чей-то замок, — задумчиво сказал Марис безо всякой радости.

— Лучше объедем. Постой, Марис, но это же… Это ведь Шенна, вторая большая река после Рокингема.

— Шенна была шире.

— Ну да, но мы переправлялись через нее гораздо ниже. Смотри, тут есть дорога вдоль берега — это ведь к Каште!

— Не уверен, — буркнул Марис и повернул коня к мосту.

— Подожди, Марис, ты же хотел объехать замок? Нам направо.

— Нам нельзя в Кашту.

— Мы не будем переправляться к Каште, просто поедем по правому берегу, потом свернем к Гилатиану.

— В Гилатиан нам тем более не надо.

— Марис, я туда еду.

— Ты туда едешь одна, — в прищуренных глазах Мариса поблескивала злость.

— Ну, значит, все? Мы здесь расстаемся?

— Тайра, поехали домой, в Кадар.

— У меня нет дома в Кадаре.

— У меня тоже… Но зато там не эта проклятая Ракайя.

— Марис, мне надо.

— Ну, что ж. Надо — так поезжай, а мне там делать нечего. Давай тогда вещи разберем, а то у нас все вперемешку.

Они распотрошили поклажу на пригорке возле моста. Молча подсовывали друг другу всякие тряпочки и сверточки, разбирая кладь на две неравные кучки — у Тайры побольше, у Мариса — поменьше. Сталкивались руками и взглядами, ждали, что кто-то сдастся первым. Но заговорили только тогда, когда дело дошло до денег. Марис отодвинул свою половину к Тайре

— Это не мое.

— Марис, но как же… Мы же вместе…

— Теперь уже не вместе. Это твои деньги.

Взбешенная его холодным упрямством Тайра брякнула недолжное:

— Ты, помнится, ко мне в охранники нанимался? Бери, это заработанное.

— Хорошо, — Марис говорил очень медленно, на застывшем лице под черным, недавно пробившимся пушком криво дергалась губа — как будто какой-то странный зверек в агонии. Он положил на ладонь одну золотую монету и пять серебряных.

— Тогда считай: охранникам обычно платят четверть рина в неделю, я работал на тебя шесть недель. Вот это мой заработок.

Брезгливо ссыпал монеты в карман, затолкал как попало свои вещи в подсумки, вскочил на коня. Потом застыл.

— Ворон твой, я пешком пойду.

— Ты совсем свихнулся? Что я буду делать с двумя конями? Отведи его дяде Джакобу, он позаботится о Вороне, — хоть на это у нее ума хватило, в то ведь так и пошел бы, с подсумками через плечо — до первых лихих людей.

— Что я должен сказать твоему дяде?

— Что я сбежала, ты не смог уговорить меня вернуться домой и поехал со мной, чтобы защищать от разбойников. А в Каште я познакомилась с состоятельным семейством, следующим в Гилатиан, и напросилась к ним в компанию. Тебя взять с собой отказалась. Кстати, именно это я и собираюсь сделать — найду кого-нибудь в попутчики.

— Понятно. Ну, я поехал.

Тайра затягивала подпругу, даже не оглянулась. Топот копыт по бревнам моста… Шмель тявкнул раз-другой, укоризненно глянул на хозяйку и помчался вслед за Марисом.

— Шмель, назад!

Обернулся, гавкнул с вызовом — и дальше бежит. Вот предатель! Марис попробовал отослать Шмеля, но он путался под ногами у Ворона и возмущенно лаял.

И что с миротворцем блохастым поделаешь? Когда Тайра догнала их, они сидели в обнимку на дальнем конце моста.

— Видишь, он не хочет, чтобы мы расставались.

— И я не хочу. Марис, поехали вместе в Гилатиан, не бросай нас.

Он только покачал головой. Привязал к ошейнику обрывок веревки, сунул его Тайре в руку и вскочил в седло.

— Оставь Ворона себе, он тебя любит.

Марис неуверенно кивнул.

— Счастья тебе, Марис!

— Удачи тебе.

Тайра поехала шагом вдоль реки, таща на веревке упирающегося Шмеля. Скоро он все понял и перестал сопротивляться, понуро трусил рядом с Маяком. Горы остались за спиной. Плоская скучная местность даже в теплом вечернем свете наводила тоску. Серая река среди серых камней, островки тростника да кое-где низкий кустарник среди болотистого луга. Впереди — темная полоска леса. Сколько ехать до Кашты? Тайра слезла, отвязала пса и впервые посмотрела назад. На пыльной, красной в закатном свете дороге — черный силуэт коня и всадника. Уже далеко. Скоро они совсем пропадут в синей мгле, надвигающейся с востока.

Зачем они расстались, ведь ближе Мариса у Тайры никого нет, и у него — тоже… Ну да, они все время ссорились — но ведь это потому, что Тайра не могла довериться ему, вот и он не доверял ей, злился. Надо вернуть его, пока не поздно. А их уже не видно, скрылись за деревьями у дальней горы. Длинноногий Ворон быстрее Маяка, но на галопе она его догонит — Марис не спешит, может быть, ждет ее. А как же мама? Тайра вытащила давно позабытый шарик. Он был мутным, в глубине проплывали темные полосы.

— Мне ехать в Кашту?

Шарик резко потемнел.

— Догнать Мариса?

Стал чуть светлее, но темные линии сгустились.

— Ну и что мне делать? Стоять на месте?

Никакого знака, звездочка не загоралась, тусклый, холодный камень. Шмель вдруг насторожился и побежал назад, зовя хозяйку тревожным лаем.

– Опять ты за свое?

Но и Маяк, к чему-то прислушавшись, заржал и метнулся в сторону. Хорошо, что Тайра не отпускала повод — успела остановить и вскочить в седло. Конь рвался прочь от реки, она еле удерживала его на дороге. Что такое с рекой? Ничего там нет, только вода шумела чуть громче и неслась чуть быстрее. Со стороны ущелья доносился гул, как будто где-то далеко сходила лавина. Птицы с криком вылетали из прибрежных кустов. И тогда Тайра поняла, и погнала коня обратно, под защиту гор. Она выросла у речки, Тана была совсем маленькой, но какой же страшной она становилась во время наводнения…

Маяк все пытался завернуть в поле, он хотел умчаться подальше от беды, но Тайра гнала его напрямую к горам, понимая, что вся равнина сейчас превратится в непролазную топь. Они успели доскакать до развилки и повернули назад, прочь от страшного ущелья, когда бурый вал — грязь вперемешку с выдранными деревьями — с ревом пронесся за их спинами. Маяк мчался как последний раз в жизни, вытянулся в струну, почти летел над землей огромными прыжками. Тайра кое-как остановила его, чтобы подхватить на седло полузадохшегося Шмеля.

Вроде бы дорога оставалась сухой, хотя за обочиной среди травы поблескивали ручейки, ближе к реке они уже слились в тускло-розовое вечернее озеро. Над затопленными гнездами с криком кружили осиротевшие птицы. Может быть, мост все-таки не снесло? Он ведь был довольно высоко над водой. Пинками и руганью она попыталась развернуть храпящего Маяка, но тут же сама увидела, что сзади через невысокий бугор перекатываются бурлящие струйки и бегут по дороге, заполняя колеи, превращая светлую пыль в темную жижу. Нужно забраться на гору, кто знает, как высоко поднимется вода? Тайра на скаку вглядывалась в заросли, стараясь отыскать хоть какой-то просвет в колючках, где можно провести коня, и вдруг увидела широкую накатанную тропу. Она круто поднималась по склону и вела назад, в сторону ущелья. Хорошо бы, пока совсем не стемнело, сверху глянуть на мост. Вдруг все-таки вал прокатился под ним, и он уцелел?

Если его разбило в щепки, придется переждать в лесу, пока спадет вода. Потом она вернется в ту деревушку, возле которой они ночевали в последний раз, узнает короткий путь на Гилатиан и постарается забыть про Мариса. Где он сейчас? Тот берег тоже наверняка затопило, значит Марис, как и она, поднимется в горы. Разведет огонь, будет смотреть на пламя и ждать саламандру. Может, новую дудочку смастерит. Куда он потом подастся? Она подарила ему Ворона, значит, не заедет он к Джакобу. Вряд ли они когда-нибудь встретятся.

Дорога уходила все выше, на ней даже в полутьме виднелись колеи от колес, где-то здесь должна быть деревня. А возле нее — висячий мост через реку. Тайра прямо увидела его: прочный, на шести канатах, как в Ашере, доски крепко сбиты. Она сможет перебраться через ущелье, спуститься к равнине и ехать над бескрайним озером, пока в темноте не мелькнет костерок Мариса.

Но никакого жилья не попадалось, тропа тянулась сквозь оплетенный ежевикой лес, петляла между скалами над ревущей где-то внизу Шенной. Вскоре конь начал оступаться в густой темноте. Дальше ехать было нельзя. На первой же прогалинке Тайра расседлала Маяка и повалилась на землю. Вот уже второй раз взбунтовавшаяся река встает между ней и тем, кого она любит. Тогда, перед маминой могилой…Впрочем, какой могилой? Мама ведь жива. Все было обманом: и насыпь — простая куча камней, и круг — старый обод от колеса. Только отцовская рука на плече была правдой.

Так может, и на этот раз вода отводит ее от ошибки? На всякий случай она решила посмотреть на шарик. В руке засияло крошечное солнышко. Неожиданно успокоившись, Тайра почти на ощупь нарвала кучу папоротника для подстилки, попутно наткнувшись на сухие ломкие ветки поваленного дерева. Вскоре на полянке уже потрескивал уютный костер, а Тайра грызла кусок солонины, заедая еще совсем свежим хлебом. Она дождется, когда дорога подсохнет, и поедет в Гилатиан, это ее путь. А Мариса она найдет потом — он самый родной, он ее брат, они не могут потерять друг друга.

От солонины пересохло горло, хорошо, что в запасе была вода. Она вытащила пробку из бурдюка, сделала хороший глоток и зашлась в кашле.

— Зараза Марис!

Жидкость оказалась настолько крепкой и терпкой, что без привычки и не выпьешь. Перепутать бурдюки было нетрудно, оба из одной лавки — значит, купил себе красавец на получку какой-то дряни. Догадывался, наверное, что у Шенны они расстанутся, позаботился об утешении на первый одинокий вечер. Вот пускай теперь чистой водицей утешается. Смешно, конечно, но ей-то что делать? Глупо страдать от жажды во время наводнения.

Шенна шумела где-то рядом, Тайра вытащила горящую ветку из костра и посветила с кручи. Высоко, но спуститься нетрудно — снизу поднимались кривые стволы и торчали петли корней. Вылила ядовитую гадость на землю, зажала ремень от бурдюка в зубах и осторожно, проверяя на прочность каждую ветку, на которой собиралась повиснуть, полезла вниз. Шмель сунулся за ней, пить-то и ему хотелось, но оценил такой спуск как самоубийство и с визгом носился по краю. Наверное, пытался отговорить от опасной затеи.

Путь был легче и короче, чем казался сверху, земля осыпалась, но густая растительность отлично выдерживала ее вес. Только вот набрать воды из стремительного потока оказалось не просто. Тайра повисла на мощном корне, белые хлопья пены пролетали под самыми ногами, брызги окатывали до пояса — и раз за разом закидывала бурдюк в реку. Течение проносило его поверху и рвало ремень из рук. Наконец она догадалась, наковыряла мелких камешков и запихнула в горловину. Теперь бурдюк не летел, как чайка над волнами, разочек нырнул. Наверное, набралось на пару глотков. Она отхлебнула — и выплюнула добытую с таким трудом влагу: пахло землей и спиртом, на зубах заскрипел песок. Наверху Шмель зашелся совсем уже безумным лаем, не зверь ли из лесу вышел?

— Уйми пса, пристрелю! — рявкнул чей-то голос.

— Шмель, нельзя! Ко мне! — заорала Тайра и стремглав взлетела на обрыв, не замечая обваливающихся под ногами камней. Осторожно выглянула через край. Прямо над ней две высокие тени целились в Тайру из луков. Рядом третий наводил стрелу на взъерошенного надрывающегося Шмеля.

— Нельзя, Шмель! Молчать!

Пес рычал, но больше не кидался. Тайра осторожно выбралась на тропинку, показала безоружные руки.

— Не трогайте его, он не укусит.

— Ты кто? Ты тут один?

— Я Джан. Ехал в Кашту, а тут река разлилась. Я один.

— Откуда ехал?

— Из Рокингема.

— Из Рокингема в Кашту не ездят через горы.

Кто они? По-ракайски говорят еще хуже, чем Тайра. Что им можно сказать?

— Я тут местность плохо знаю, я из Кадара. Слышал, что Кашта возле Шенны стоит, вот и подумал — вдоль гор с пути не собьюсь.

— Значит, едешь из Кадара в Кашту через Рокингем? Совсем за дураков нас считаешь?

— Я из армии сбежал. Меня в Каште вербовщики поймали, коня хотели отнять, в Рокингеме удалось сбежать. Обратно еду.

— И опять в Кашту, чтобы еще раз поймали? Долго врать будешь? Сейчас в реку скинем, там ври.

— Я не вру, просто сразу не объяснить, чтоб понятно было.

— Ладно, Волку объяснять будешь. Пошли.

— У меня конь тут.

Они вышли к костру, Шмель, слыша спокойный разговор, притих, но загривок еще щетинил. При свете стало видно — люди военные, только не понятно, у кого такие неказистые солдаты могут служить. Один в легком шлеме без забрала, двое в кожаных шапках. Кираса только у одного, сильно помятая, штаны латаные. Наемники? Люди какого-то нищего барона? Вероятней всего — разбойники.

— Можжевеловкой-то как воняет. Где она у тебя?

— Вылил. Вон туда, в траву.

— Можжевеловку вылил? Может, он просто чокнутый?

— Чего мы с ним возимся? Скинуть щенка в реку, и всех делов.

— Пускай Волк разбирается с этим крысенком. Помнишь, того придурка с лютней чуть не прирезали — а он его человеком был. Когда Волк скажет, тогда и прикончим.

Тайра почувствовала, что эта страшненькая болтовня ведется напоказ, чтобы пленник сильно не рыпался, и от сердца немного отлегло. Значит, пока не собираются убивать. Что за Волк? Она уже слышала эту кличку, что-то очень нехорошее говорилось о нем. Разбойники попытались накинуть седло на Маяка, конь шарахнулся, встал на дыбы. Тут же развернулся задом и двинул копытом по обидчику. Жаль, не сильно зашиб, тот сразу вскочил. Тайра вспомнила — на Маяке никто кроме нее ни разу не ездил.

— Дайте я надену.

— Ладно, седлай. Сам его поведешь. Только если ногу в стремя поставишь — сразу пристрелю.

Когда они уйдут от костра, целиться станет трудно. Тайра вскочит на коня, сшибет того, кто будет идти первым и спрячется в лесу.

Будто прочитав ее мысли, разбойник вытащил из мешка моток веревки и грубо заломил ей руки за спину. Стянул локти сзади, накрутил вокруг тела множество витков и примотал повод к связанным кистям. Свободный конец веревки взял сам.

— Иди. Не вздумай нас дурить.

Тайра шла на привязи, как корова, и мечтала только о том, чтобы Маяка ничего не напугало. Понесет — и ей конец.

Как же хорошо, что с ней нет Мариса. Двоих эти трусливые сволочи не стали бы брать в плен, просто перестреляли бы из темноты. Может быть, Марис что-то предчувствовал, поэтому и хотел уехать отсюда. А она слепо верит шарику, который так радостно светился как раз перед засадой.

Путь был коротким, они подошли к высокой стене и постучали в ворота.

— Кто там?

— Свои, Лысый, мы тут шпиона поймали.

Значит, она, как последняя дура, устроилась на ночлег возле самого логова разбойников. Еще и костер развела.

Стена как у крепости — а внутри низенькие домишки. В одном из них ярко горело окошко. Пожар? Тайра напряглась, но огонь был ровным, без всполохов. В этот дом ее и привели на веревке, хорошо хоть Маяка отцепили. Тайра прищурилась от яркого света. По всей комнате расставлены толстые восковые свечи, будто во дворце. Даже в доме у Джакоба никому не пришло бы в голову так бестолково сжигать немалые деньги. А обстановка самая простая, как у них в Ашере: грубо обмазанный глиной очаг, длинный стол без скатерти. Вокруг него сидели какие-то бородатые мужики, на том, что занимал место во главе, был рогатый шлем с опущенным забралом. Все они ужинали, а в шлеме кушать несподручно — значит, ради чужака его напялил. Он и есть Волк?

— Это кого вы притащили?

— Да вот у самой крепости костер жег. Говорит, что сам из Кадара, ехал в Кашту через Рокингем. Ну точно шпион.

— Шпион бы не стал жечь костер. Ладно, возвращайтесь на позицию. Ты кто такой?

— Джан.

Эти люди — солдаты, хоть и выглядят, как сброд, а здесь Ракайя. Нельзя говорить, что сбежала из армии. Те, кто поймал ее, уже ушли — можно придумать другую историю.

— Мы с другом ехали из Рокингема. Он возвращался на родину, в Кадар. А мне хотелось столицу посмотреть, да и родня у меня там. Вдвоем безопаснее, поэтому мы доехали вместе до Шенны, он успел через мост перебраться, а я к Каште свернул — и тут река разлилась. В гору полез, чтоб не утонуть, вижу — дорога, ну и поехал по ней, думал, может людей встречу, переночую…

— А в Рокингем-то вы как попали?

— Да что тут спрашивать, Волк — дезертиры они. В Каште вербовщики стоят, всех подряд гребут.

— Мы не дезертиры, нам капитан велел проводить обоз с ранеными в Рокингем и больше не возвращаться.

За столом заржали.

— Что за раненые? Битва была? — серьезно спросил Волк. Его голос сквозь шлем звучал гулко, как будто из колодца.

— Да. Мозирская конница напала на лагерь, перебили много ракайцев.

— А император?

— Янгис тогда был в Рокингеме.

Рядом с Волком сидел молодой безбородый парень, все это время он внимательно смотрел на Тайру, потом прошептал что-то — для себя, ни к кому не обращаясь. Если бы Тайра стояла ближе, то услышала бы: — «Джан… из Кадара».

— Волк, я, кажется, знаю, кто это. Девчонка из того дома в Ашере, где… Снимите с нее шапку, тогда точно скажу.

Один из воинов подошел к Тайре, срезал путы, стащил шапку. Грязные обкромсанные волосы не сделали ее более похожей на девушку, но парень узнал ее. Да и она его тоже — тот самый раненый солдатик, которому она бросила тряпку, чтобы унять кровь.

— Подойди сюда, — голос Волка казался почти дружелюбным.

Тайра не шевельнулась.

— Что с тобой? Мы не враги тебе. Поешь и расскажешь, что случилось.

— Он был с теми, кто убил моего отца. Я не буду ничего говорить.

Парень вскочил, как ошпаренный.

— Я не убивал его! Клянусь тебе, я никого там не убивал!

Тайра молчала.

— Я поговорю с ней наедине.

Все, кто сидел за столом, встали и вышли. Не слишком торопясь, без суеты, но и без промедления, оставив неоконченную трапезу. Когда дверь закрылась за последним из них, Волк снял свой шлем.

Мог бы и не одевать — Тайра все равно впервые видела его лицо. Лет сорока, судя по аккуратно подстриженной бородке — из благородных. Темные волосы, сильная проседь в заложенных за уши прядях. Ничего особенного — ни шрамов, ни проказы. Откуда взялись чудовищные слухи?

— Есть хочешь?

Тайра помотала головой, потом не выдержала:

— Воды тут нет? Просто воды, не вина?

Волк плеснул из кувшина в глиняную кружку, протянул Тайре.

— Чистая вода. Он и правда не убивал твоего отца, он был с теми людьми не по своей воле.

— Какая мне разница? Я даже не знаю его имени.

— Вот и отлично. Теперь сядь и расскажи мне все с самого начала. Может быть, мне удастся тебе помочь.

Волк сдался через час. Девчонка готова была болтать обо всем как нельзя подробнее — но ровно с того момента, как она решила сбежать от дяди со своим дружком. Непонятно, что она потеряла в столице — имена своих родственников она явно выдумала на ходу. С семьей у нее что-то странное, впрочем, это не его дело. Про карту она явно врала — вроде лежала на столе, потом Ригид спрятал ее под одежду и больше она ее не видела. Но его люди тщательно обыскали склеп через неделю после похорон. Ригид обгорел меньше других, и ни кусочка пергамента, даже обугленного, на нем не было. Неужели карта попала в руки Янгиса? Ну что ж, придется…

Волк пошарил под подоконником, извлек небольшой флакон с коричневой жидкостью и встал у Тайры за спиной.

— Хочешь вина?

— Нет.

Тогда он запрокинул ее голову назад, резко надавил пальцами на щеки и влил немного жидкости между разжавшихся зубов. Придержал подбородок, чтоб проглотила. Она рванулась к двери, пришлось помочь, чтобы не упала.

— Не бойся, это не опасно. Это просто лекарство, оно не причинит тебе вреда.

Посадил обмякшую девушку обратно на скамью и ласково бормотал какую-то ерунду, пока не увидел, что глаза Тайры стали совсем стеклянными.

— А теперь расскажи мне все с самого начала.

Ранним утром старый князь Ашва Терсунский, глава древнего горского рода, застал Волка седлающим коня. Тот, как обычно, был в закрытом шлеме.

— Уезжаешь?

— Да, дела появились. У меня к тебе просьба — проследи, чтобы девчонку доставили к ведьме, и она никуда не подевалась до моего возвращения.

— Она сказала что-то важное?

— Сначала нет, пришлось тем зельем поить. А потом… Ты все равно не поверишь, но она была в пещере.

— Слушай, Волк, ты же умный человек. Нет там никакой пещеры, я те края знаю. На карте все не так было нарисовано, как на самом деле есть.

— Она шла по карте и попала в пещеру. Видела там все, о чем я рассказывал тебе — и сокровищницу, и оружейный склад, и магические предметы. Откуда она могла о них знать?

— И где был вход?

Волк замялся.

— Девочка, наверное, слегка помутилась разумом после пережитого. Многие вещи она воспринимала искаженно. Говорила про какого-то эльфа, который провел ее в пещеру кружным путем. Впрочем, это мог быть обыкновенный мальчишка из челяди герцога Ильмарского, его замок где-то неподалеку. Мальчишки часто знают лазейки, неизвестные взрослым.

— А гномов эта девица случайно не видела?

Волк промолчал.

— Она много чего наговорила, кое-что я могу проверить. Если все окажется ее больными фантазиями, обещаю тебе — я больше не стану искать эту пещеру.

— Давно пора. Ты уже потерял двух своих людей ради этой глупой сказки.

Глава 13. Ведьма с мельничной запруды

С утра у Тайры раскалывалась голова, она никак не могла понять, почему лежит на охапке сена в углу горницы, а не в светелке на втором этаже. Память возвращалась кусками, принося с собой только боль. Это не Ашера. Всего, что было когда-то, больше нет, а есть воровской притон, где знаменитый разбойник Волк долго выспрашивал ее о чем-то. Этот Волк не выглядел таким уж свирепым, может быть, он отпустит ее по-хорошему?

Загремел засов, Шмель тяжело плюхнулся со стола, где он беспрепятственно наслаждался остатками разбойничьей трапезы, и лениво залаял.

Вошел угрюмый молодой парень с тазом воды и полотенцем. Каждым своим движением он старался показать, как оскорбительна для него обязанность обслуживать пленницу.

— Умойся и ешь, — он кивнул головой на стол. Потом разглядел, что на нем творится после обильного собачьего завтрака, и добавил: — еду принесу.

Тайра оказалась ужасно голодной, так что и вчерашней каше обрадовалась. Но не успела трех ложек проглотить, как парень опять заглянул в дверь:

— Выйди, князь тебя ждет.

Во дворе стояло несколько человек, все в простой темной одежде. Один из них, седобородый, выделялся осанкой и взглядом, пронизывающим насквозь. Тайра подошла к нему и молча поклонилась. Князь Ашва еле заметно кивнул в ответ и протянул ей маленький свиток.

— Волк тебе письмо передал. Прочитай.

Тайре еще не приходилось получать писем, и она с интересом рассматривала скрученный в трубочку листок бумаги, он был перевит шнурком и скреплен печатью с изображением оскаленной волчьей морды. Наконец она не без сожаления сломала красивую печать и развернула послание. На обратной стороне обнаружились несколько строчек, написанных крупным, почти каллиграфическим почерком.

Благородной девице Тайре

От человека, известного тебе под именем Волк

Я вынужден был уехать, не попрощавшись с тобой. Вчера ты доверила мне свою тайну, но тебе не надо беспокоиться об этом — я сохраню ее. Я отправляюсь к той, кого ты считаешь своей матерью и, если твои предположения о вашем родстве подтвердятся, мне, возможно, удастся устроить вашу встречу. На время моего отсутствия тебя препроводят в приятное и безопасное место. Умоляю проявить терпение и дождаться моего возвращения, иначе мне не удастся тебе помочь. Надеюсь на твое благоразумие.

Совершенно потрясенная, Тайра дважды перечитала письмо и разорвала его на мелкие клочки. Как она могла рассказать разбойнику с большой дороги то, что обещала хранить даже под пыткой? Почему-то не получалось ни слова вспомнить из этого разговора. Он отправился на встречу с императрицей? Волк? Правда, выглядел он как человек благородного происхождения, да и слог письма не соответствовал образу грубого хищника. Возможно, у него есть знатная родня, имеющая доступ в императорский дворец. А если он предаст ее? Это безумие — верить человеку, живущему грабежом и убийством. Тайра отвернулась от князя Ашвы и украдкой вытащила шарик. Сегодня он был безмятежно голубым и прозрачным.

— Мне доверять этому Волку или лучше бежать?

Искорка мигнула и погасла — ну да, нужно ставить вопрос более определенно.

— Надо ли выполнить его просьбу и дождаться его возвращения?

Внутри шарика засветился крошечный белый огонек.

Ее размышления были прерваны самым неприятным образом.

К ней подвели какого-то низкорослого черного коня, на нем было седло Маяка, а по бокам висели обе ее сумки.

— Садись, ехать пора.

— Это чужой конь. Где мой Маяк?

— На пастбище утром увели. Ты его заморила совсем, ноги сбиты, ребра торчат. Вернешься — здоровый и красивый будет. Там, куда ты едешь, конь тебе не к чему.

Маяка забрали, чтобы она не сбежала. Правду ли князь говорит, что вернет его — кто знает, но спорить сейчас бесполезно. Сумки она даже проверять не стала, ясно, что разбойники деньги стащили.

— Вещи проверь, все ли цело. А то будешь потом говорить — князь Ашва меня обокрал.

Тайра вспыхнула и замотала головой.

— Я вам верю.

Под тяжелым взглядом князя Тайра забралась в седло и свистнула Шмелю. Лошадь шарахнулась, когда пес прыгнул ей на спину.

— Собаку оставь, ни к чему она тебе там.

— Я не поеду без него, он мой охранник.

— Дрянь это, а не охранник. Такую собаку убить надо: трусливая, в дом лезет, еду ворует. Вернешься — я тебе хорошую собаку подарю, злую.

Тайру как ветром сдуло с коня, она схватила Шмеля в охапку и заорала на князя:

— Вместе нас убивай! Он мой друг!

Старик усмехнулся и покачал головой:

— Пес у тебя друг? Ну, забирай своего друга, только пускай пешком бежит, конь его не повезет.

Двое всадников подъехали к Тайре, один из них взял под уздцы тайрину клячу, и процессия тронулась. Тайра внимательно смотрела по сторонам, стараясь запомнить путь для предстоящего побега. Запомнить было просто — вверх по течению Шенны, потом дорога сворачивала влево и шла по глубокому ущелью вдоль небольшого притока. Ущелье было узким, местами скалы нависали над головой, иногда приходилось вброд объезжать сорвавшиеся с кручи и перегородившие тропу каменные глыбы. Там, где горы немного раздвигались в стороны, к крутым склонам лепились маленькие, но хорошо укрепленные деревни. Вокруг высоких каменных стен бродили тощие коровы и длинношерстные черные козы. Ни одного человека так и не встретилось, только один раз в середине пути их окликнули откуда-то сверху. Разбойник приложил руку ко рту и коротко взвыл по-волчьи. Наверху посмеялись, перекинулись парой фраз на непонятном языке с тайриными спутниками, на тропу спускаться не стали.

Поначалу Тайра пробовала разговорить конвоиров, спрашивала, куда они едут, долог ли путь, но они даже не оборачивались на ее голос. Изредка обменивались короткими замечаниями, и было видно, что они не в ладах между собой. Неожиданно один из воинов остановился и спрыгнул с коня.

— Все, дальше сам ее вези, я здесь подожду.

— Что, струсил?

— Хватит с меня, в прошлый раз, когда мы с Ником к ведьме ездили, у меня башка два дня трещала, чуть не сдох.

— Она не от ведьмы у тебя трещала, а от можжевеловки. Сколько вы тогда выжрали, полбочонка?

— Так пили-то наравне, а болел я один. Ведьма на меня порчу навела за то, что я сплюнул в ее сторону, мамой клянусь.

— В другой раз не будешь плеваться, дурень. К старой жабе надо с уважением относиться. Ладно, сиди, без тебя обойдусь.

Конвоир дернул повод тайриной лошади и погнал коней быстрой рысью. Оставшись без напарника, он немного подобрел к девушке, даже вздумал приободрить:

— Ты ведьму не бойся, мы часто пленников у нее селим, все живы-здоровы. Тем более, жаба-то кадарка, как и ты — не тронет она землячку.

Это показалось Тайре слабым утешением. Значит, место приятное и безопасное? У ведьмы, которую до дрожи боятся лихие разбойнички? Она утвердилась в намерении бежать, желательно, еще засветло. Лучше в горах переночует, а Маяка она найдет и выкрадет.

Впереди послышался шум воды. Речка вильнула в сторону, огибая скалу, за ней был водопад, а на круче медленно вращалось огромное, в три человеческих роста, колесо. К колесу был приделан красивый двухэтажный домик с черепичной крышей. Тайра не сразу сообразила, что это мельница — в диком горном ущелье ее просто не могло быть.

Дорога поднялась на плотину, и пространство распахнулось, вмещая в себя синее небо с облаками, отражающимися в просторной, как озеро, запруде, широкую долину с деревушкой вдали, высокую скалистую гору с ледником на вершине. На покатых отрогах этой горы зеленели поля, а ближний берег круто поднимался к отвесной стене скал, тянущихся до самого конца долины. Посреди склона белели развалины разрушенных почти до основания зданий. Внизу у самой воды стайка кур разгуливала вокруг то ли криво сложенного каменного сарая, то ли убогого человеческого жилья. Вросшая в землю хибарка была совсем крошечной, но с окошками — значит, все-таки люди жили.

Конвоир ссадил Тайру, расседлал лошадь и кинул седло и сумки в траву. Подкрался к двери в лачугу, бросил в нее камешком, тут же отскочил подальше. Заскрипели петли, из двери вперевалку выкатилась маленькая полная женщина. Ходила она с трудом, но лицо не до конца потеряло былую яркую красоту, живые горячие глаза казались совсем молодыми.

— Что, пленника опять привез? Да неужто девушку? Ну входи, входи, дочка

Парень сунул Тайре кошель с деньгами:

— Ведьме отдай, скажешь — Волк передал, — взял под уздцы освободившуюся лошадь и ускакал не оглядываясь. Тайра несмело протянула кошель старухе.

— Заходи в дом, не бойся. Сейчас на стол накрою.

Снаружи дом казался не краше хлева, а внутри — уютно. На полу свежая солома, яркие занавески, на полках — аккуратные ряды горшочков, кувшинчиков и полотняных мешочков. Все стены и потолок завешены пучками душистых трав. Зелла тоже сушила травы на зиму, но больше те, что в суп годятся, из лечебных она собирала только самые простые — от простуды, от живота. А тут благоухало все, что можно найти на горных лугах и в лесных зарослях, даже дышать трудно с непривычки.

— Чего жмешься, набрехали тебе, что я ведьма? Не отвечай, все равно не услышу, глухая совсем. Не верь глупым людям, не ведьма я, знахарка. Болезни лечу. Тебя как звать?

— Тайра,

— Погромче, не слышу я тебя

— ТАЙРА!!

— Айра? Красивое имя.

Тайра начертила в воздухе букву Т.

— Ты, Айрочка, знаки-то не рисуй, не понимаю я их, неграмотная. Если что надо — пальцем покажи или говори громко. А меня Хасият зовут. Ты меня-то понимаешь?

Тайра кивнула. Бабуля говорила на ужасном ракайском, но как объяснить ей, что можно говорить по-кадарски?

В открытую дверь забежал отлучавшийся к запруде Шмель С довольной морды капала вода.

— Уйди, тварь! Уйди, скотина проклятая! — заорала старуха и швырнула в пса тряпкой.

Тайра вышла из дома, села возле своих сумок и обняла обиженного Шмеля. Что им теперь делать? Возвращаться к разбойникам, говорить, что ведьма выгнала? Пешком дня два идти, а с вещами и три получится.

— Доочка! Айра! — завопила показавшаяся на пороге бабка, огляделась и обнаружила обнявшуюся парочку.

— Это твой волкодав, что ли? Зачем сюда зверюгу притащила?

Тайра погладила «волкодава» и из вредности поцеловала в носик.

— Тьфу, нашла кого целовать — жениха, что ли, нету? В сенях привяжи, а то кур моих поест.

Никакой опасности от ведьмы, кроме на редкость скверного нрава, Тайра пока не ощущала, но была настороже. Поела только то, что Хасият сама пробовала, от непонятной настойки отказалась. Когда стало темнеть, старуха поставила на огонь котелок, по очереди бросала в него травы, помешивала, что-то нашептывала. Тайра в оба глаза следила за ворожбой.

— И не гляди, не дам тебе, для себя варю — от суставов, тебе рано еще, — заявила Хасият, по-своему истолковав упорный взгляд девушки, — или болит у тебя чего?

Тайра вспомнила, что и правда ноет ребро, намученное ежедневной ездой на лошади, и решила рискнуть. Ткнула пальцем в больное место, изобразила, будто щепку надвое ломает. Хасият подошла, пощупала шишку на боку, губы поджала.

— Ну, есть у меня одно снадобье… Да делать его трудно, травы редкие нужны… За леченье завтра пойдешь коз моих пасти, свежий воздух при переломах только на пользу.

Намазала на тряпочку какой-то жирной вонючей гадости, велела приложить на больное место и ложиться спать.

Утром Тайра проснулась — боли как не бывало. Захотелось чем-нибудь отблагодарить целительницу, только ее не было нигде, коз она тоже не нашла. Проспала все на свете… Что можно делать в чужом доме, а чего нельзя, никогда не угадаешь, поэтому она свистнула Шмеля и пошла на запруду.

Стрекозы носились над водой, кружила чайка, утки плавали у дальнего берега. На плотине весело визжали и пихались полуголые мальчишки. Как-то лень было думать о побеге, может, и правда пожить здесь, Волка дождаться? Если не приедет за ней до середины лета — тогда и придется что-то решать… И тут случилось ужасное. Один из ребят не рассчитал, столкнул с плотины товарища. Тот камнем ушел под воду, больше не показался. Двое оставшихся прыгнули за ним и тоже исчезли в глубине. Тайра закричала, надеясь, что с мельницы ее услышат, придут на помощь. Никто не выглянул. Неужели так и погибнут? И тут на середине запруды показалась одна голова, потом другая, третья. Слишком далеко от берега, и лодки нет, как их спасти? Но они, выбрасывая из воды руки и бултыхая пятками, сами поплыли к берегу. Быстро, как утки. Вылезли, забрались на плотину, снова в воду попрыгали. Тайра с замиранием сердца ждала их появления. Вынырнули, довольные, смеются. Это было чудо. Люди же не рыбы, чтобы плавать… Тайре до слез захотелось так же, как они, резвиться в воде, не опасаясь утонуть.

— Вот бы кто-нибудь меня научил! — прошептала она, и тут же поняла, что не научат. Хороша она будет в платье с фартуком посреди запруды…

Ну а ведьма с ней подружилась — водой не разлить.

Старуха очень любила пленников, считая их за временно одолженных Волком рабов, и постоянно поминала добрым словом. Один ей крышу перекрыл, другой огород вскопал, третий мостки у самого дома поставил, теперь стирать удобно. Парней она селила вместе с козами и курами в хлеву, это только Тайре такая честь выпала — с хозяйкой в одной комнате спать. Измучившись от постоянной старушечьей воркотни, она часто думала — лучше бы с козами.

Утром раненько Хасият, пошептав молитвы и испив чистой водицы, уходила собирать травы. Тайре к ее возвращению следовало коз подоить, кур покормить да печь растопить. Когда старуха сильно задерживалась, а бывало это почти каждый день — ходоком Хасият была ненамного резвее улитки — то и огородик к ее приходу был прополот, и хата выметена. Появлялась она к полудню, сажала Тайру вязать пучки из трав, а сама к печи становилась — завтрак готовить

Как только на стол выставлялась плетенка с горячими пирожками, на их манящий аромат слетались внуки Хасият, их то ли четверо, то ли пятеро было — Тайра никак не могла точно сосчитать, поскольку они с собой еще и друзей приводили. Приходили не с пустыми руками: то горшочек с медом несли, то рыбину из запруды, поутру выловленную мельником, а кто постарше — волок полмешка муки. Их появление смывало с лица Хасият кислую мину, глаза обретали задорный блеск, а движения — девичью легкость и поворотливость.

Набив животы, ребятня разбегалась, но двое-трое обязательно оставались, подпирали рукой подбородок и выжидательно смотрели на бабушку. Хасият вздыхала для виду — опять бабке покоя не дают — перебиралась в удобное плетеное кресло и таинственным голосом заводила сказку:

— В стародавние времена жил на свете…

Дальше по-разному бывало: когда про короля, когда про осла, иногда смешно, иногда жутко — но всегда так занятно, что Тайра вместо того, чтобы посуду мыть, тихонько пристраивалась на низенькой скамеечке у входа и сидела до самого конца, даже если сказка была знакомой. Хасият, конечно, замечала бездельницу, но не сердилась — значит, и правда складно у нее получается, раз девка на выданье с раскрытым ртом старушечьи побасенки слушает. Удивительно, что детвора, между собой болтавшая на непонятном местном диалекте, с бабушкой переходила на кадарский, так что похоже было, что Хасият их с пеленок воспитывала. А как это быть могло, если ни сын с невесткой у нее никогда не появлялись, ни она на мельницу не ходила? Или не всегда в семье была такая рознь?

Прибравшись после завтрака, Тайра уходила пасти скотину. У Хасият ее немного было — черный козел с желтыми коварными глазами демона и душой ласкового котенка, да четыре смирные серые козочки с козлятами. Чаще всего Тайра гнала стадо к развалинам. Козы разбредались среди руин под присмотром Шмеля, а она садилась в тени разрушенных стен, и смотрела сверху на жизнь долины.

К запруде приходили женщины с корзинами белья, рыбаки выдергивали из воды бьющихся рыбок, на дальних полях копошились крошечные человечки. Вокруг нее осыпались цветы, распускались новые, прилетали и улетали птицы. Солнце медленно катилось над долиной, чтобы скрыться за правым склоном горы и отметить розовым фейерверком облаков окончание еще одного дня. Тайра все реже думала о побеге, ей было хорошо в этом мире, так похожем на родную Ашеру, но чужом, не царапающем душу памятью о прошлом.

С Тайрой Хасият тоже перешла на кадарский: заметила, что девушка с детишками бойко болтает, удивилась и спросила, откуда она родом. Как узнала, что землячка — нарадоваться не могла, каждый вечер усаживала ее за стол с угощениями, садилась напротив и всласть отводила душу. Хасият явно благоволила к Тайре, но более всего ценила в ней кроткие и безотказные уши, в которые можно лить нескончаемый поток жалоб. Старушечьи причитания о плохом здоровье, неблагодарных детях и трудной жизни надоели до одури, а выпытать у нее что-нибудь интересное — замучаешься руками махать.

Как-то раз после ужина Тайра пересела на скамеечку, подперла голову кулаками и даже рот приоткрыла, изображая предельную заинтересованность. Хасият посмотрела на нее раз-другой и захихикала:

— Чего тебе, сказку рассказать? Ты что, маленькая?

Тайра радостно закивала.

— Какую тебе — здешнюю или кадарскую?

Тайра подумала и в пол пальцем потыкала — мол, здешнюю. Кадарские сказки она и сама знала во множестве.

В Кадаре обычно рассказывали исторические сказки, о подвигах, иногда о приключениях купцов в дальних странах. А местные были больше про горных духов и о встречах с мертвыми монахами, предрекавшими гибель или дававшими совет в безвыходной ситуации, чаще всего — очень страшные. В одной из них упоминались эльфы, только непонятно было, плохие они или хорошие: заблудился пастух в горах и в плен к ним попал, а вернулся через сто лет. Какие-то безалаберные эльфы ему попались, Эрвин таких промашек не совершал.

Память у Хасият была удивительная, она не только дословно повторяла когда-то услышанное ею, но и передавала каждую интонацию, каждый взгляд и вздох рассказчика. Сразу понятно — вот дед внукам своим о древних героях рассказывает, а это скоморох на ярмарке народ небылицами развлекает, а теперь бабка детишек страшными побасенками запугивает, чтобы из дома далеко не бегали.

В один из вечеров Тайра достала свою вышивку и показала Хасият. Старуха поднесла ее к светильнику и одобрительно зацокала языком.

— Хорошая работа, аккуратная. Сама вышивала?

Тайра замотала головой и закричала:

— Нет, мама!

Хасият на этот раз расслышала.

— Матушка твоя рукодельница была. Померла, наверное, раз ты одна по свету скитаешься?

Тайра кивнула, ей хотелось поговорить о другом. Хасият просто кладезь неисчерпаемый старинных преданий, может быть, и о пяти птицах ей известно. Она поочередно коснулась пальцем каждой из них и вопросительно склонила голову набок.

— Ты что, не знаешь, что тут вышито? Это же герб нарратский, только на новый лад. Раньше на нем посередке две серые башни были, замок их княжеский, да теперь, говорят, тех башен больше нет. Почему матушка твоя вместо них кадарский замок вышила — не знаю, может, потому что старая королева Стефания родом из Наррата.

Об этом Тайра и сама догадалась: нарратские птицы свили гнезда в Кадаре. Она снова обвела их пальцем, для наглядности помахала руками, будто крыльями и заглянула в глаза Хасият.

— Про птиц хочешь узнать? Это девиз их княжеский, а происходит он от старинной легенды. Неужто не слышала никогда? Ну, давай расскажу, раз тебе эти птички от матушки достались.

Хасият выпрямилась, сложила руки на коленях, и Тайра увидела перед собой седовласого сказителя. И они уже не в лачуге, заполненной душистыми травами, а в рыцарском замке. Зимний вечер, в очаге последние языки огня танцуют на почерневших поленьях, и гости прервали пиршество, чтобы услышать историю о волшебстве и давно отгоревших страстях.

…Первый нарратский князь был великим воином, не было подобных ему среди властителей. Он одержал множество славных побед, и покорил обширные земли. И когда пришло ему время подумать о наследнике, он сказал так: «Я возьму себе в жены деву, чья красота будет равна моей доблести». Много достойных рыцарей предлагали князю в жены своих дочерей, но не нравилась ему ни одна. У той глаза серые, а он желал невесту с голубыми очами, другая всем хороша, да ростом его превосходит, третья прекрасней ангела — да волосы черные, а не золотые. И вот однажды на охоте он увидел деву, которую искал так долго и безуспешно. Она ехала по берегу озера на белом коне с витым рогом во лбу, волосы ее блестели, как золото, и спускались ниже седла. «Постой!» — крикнул князь, но дева испугалась и поскакала прочь. Единорог летел быстрее ветра, а княжеский конь был горяч и вынослив, и к вечеру пал ее скакун без дыхания. И сказал князь деве, плачущей над телом единорога: «Прости меня, что я лишил тебя такого прекрасного коня. Взамен предлагаю тебе свою руку и сердце». Но сказала дева: «Я не могу стать твоей женой, назавтра у меня назначена свадьба». И ответил ей князь: «Три года я искал такую, как ты, и нашел. Забудь о своем женихе, тебе суждено стать княгиней Наррата». Он бросил деву поперек седла, и как ни плакала она и ни молила о пощаде, привез в свой замок. И опоил ее зельем, чтобы она не могла говорить и была покорной, и сыграл пышную свадьбу, на которой невеста молчала и была бледнее молока. Но все, кто видел ее, признали: не было на свете девы прекраснее. Через год его жена родила близнецов с золотыми волосами, мальчика и девочку, и умерла.

Князь любил своих детей больше жизни, особенно дочку, которая напоминала ему умершую жену. Возвращаясь из походов, он дарил ей тончайшие ткани и драгоценные ожерелья, а когда ей исполнилось шестнадцать, сказал: «Я нашел для тебя супруга, достойного твоей красоты. Король Салема, великой страны, просит твоей руки». Но девушка ответила: «Я не хочу быть женой старого короля Салема. Я люблю второго сына графа Раттена и уже тайно обручена с ним». И сказал князь с улыбкой: «Разве садовник спрашивает розу, когда пересаживает ее на лучшее место? Как может юная дева знать, что для нее во благо?» Ничего не ответила княжна, но наутро ее не нашли в замке. По всей округе искали ее и воины, и челядь, и сам князь, обезумевший от горя, но даже следов ее никто не видел. И подумал князь: не разбойники ли похитили его дочь, и поехал с дружиною в горы биться с разбойниками.

Вдруг началась ужасная гроза, княжеский конь испугался молнии и понесся неведомо куда, и упал с высокого обрыва. Когда князь очнулся, то увидел, что лежит в нищей хижине, и старая женщина накладывает снадобья на его раны. Заметив, что князь открыл глаза, она спросила его: «Что ты делал в горах в такую страшную грозу?» И почувствовал князь, что не может ни словом солгать этой женщине, и сказал: «Я искал свою дочь, она убежала из дома и теперь я не знаю, жива ли она». — «А почему твоя дочь убежала из дома?» — спросила старуха. «Потому, что я не позволил ей выйти замуж за человека, чье положение слишком низко. Я нашел ей супруга, достойного нашего рода: король из Салема попросил ее руки. Разве не властен отец над детьми своими? А дочь моя отвергла короля, и убежала, и я боюсь, что ее нет на этом свете». Тогда сказала старая женщина: «Плохо поступил ты, князь Нарратский, что неволил дочь свою пойти против сердца ее. Родители дают тело своему ребенку, а душа приходит с небес, и никто не властен над нею. Что ты готов отдать, чтобы дочь твоя вернулась живая?» «Все отдам, до полкняжества», — вскричал князь. «Оставь княжество себе, но обещай, что выдашь дочь за того, кто ей по сердцу». «Выдам хоть за свинаря, лишь бы вернулась», — ответил князь и заплакал. И тогда старая женщина сказала ему: «Завтра раны твои заживут, и ты сможешь вернуться в свой замок, но запомни — если не выполнишь обещания, рана под сердцем раскроется, и ты умрешь».

Наутро проснулся князь, и видит — лежит он возле старого дуба, рядом конь его пасется, а от ран ни следа не осталось. Решил он, что и гроза, и старуха во сне ему привиделись. А на третий день княжну привезли, нашли ее в глухом лесу по пути в графство Раттен. Князь чуть не умер от радости, устроил пышное празднество, а когда пир закончился, сказал дочери: «Если боги захотели вернуть мою белую голубку в гнездо, больше не дам ей улететь. Будешь сидеть в высокой башне до самой свадьбы с королем Салемским». Заплакала княжна и взмолилась отцу: «Лучше убей меня, но не отдавай за немилого!» И сказал ей князь: «Все девушки так говорят перед свадьбой, а потом рожают детей и бывают счастливы». Позабыл он, что его собственная жена умерла от горя. После этих слов раскрылась рана у него на груди, и истек он кровью.

Похоронили князя на берегу озера, там, где он когда-то встретил прекрасную деву верхом на единороге. И когда опускали его в землю, прилетели пять птиц, одна за другой — орел, цапля, ворон, лебедь и сова. Сведущие люди истолковали это знамение так: орел означает отвагу, цапля — красоту, ворон — смерть, лебедь — любовь, а сова — мудрость. И да будут отныне эти слова девизом рода князей Наррата: «Отваги с красотой союз не вечен, его разрушит смерть. Любовь и мудрость — вечны», и прорекли, что не прервется род нарратский до тех пор, пока потомки будут следовать своему девизу.

Когда кончились дни траура, сыграли свадьбу княжны со вторым сыном графа Раттена. Говорят, что император Гилат происходил от потомков этого рода. А брат ее, взойдя на княжеский престол, женился на дочери герцога Каверли, с которой он познакомился на свадьбе своей сестры и полюбил ее всем сердцем.

— Видишь, Айра, прервался род нарратских князей, значит, сказка это была, хотя и записана на первом листе их летописи. А может, и не совсем сказка — нарратцы все светловолосые, и близнецы у них часто рождались. Но что точно — был у них нерушимый обычай: прежде, чем дочку замуж выдавать, ее согласия спрашивали. Скажет «нет» — значит, не играли свадьбу.

А у мамы все было наоборот, — подумала Тайра — сначала с любимым жила, потом за ненавистного насильно выдали. Может, и я свое счастье потеряла, и не будет его у меня никогда… И спросила свое сердце — был ли Марис ее суженым? Сердце долго молчало, а потом ответило: «Он тебе названный брат».

Глава 14. Ведьмина подружка

Тайре плохо спалось при полной луне. Даже зимой, когда небо не было затянуто сплошным серым покровом, она закутывалась потеплее и долго смотрела с крыльца, как во мраке то одна, то другая снежная вершина начинает светиться призрачным синеватым светом, а над ними летит круглый лик в водовороте клубящихся облаков. Пока палец к середке не приставишь — ни за что не поверишь, что луна на месте стоит. Возвращалась замерзшая, садилась к огню отогреться и до утра читала книгу с балладами. А уж летом… Джан недоволен был, говорил, что надо солнцу, а не луне радоваться, если хочешь счастья. Но не запрещал — что поделаешь, если дочка в мать пошла.

Вот и сейчас ночные птицы ей спать не дали. Как тут заснешь, когда на каждом дереве свой певец заливается? Шмеля свистнула, вышла потихоньку — а за дверью живой оркестр как на свадьбе наяривает. Соловьи бубенчиками звенят да щелкают, дрозды вторят нежной флейтой, вскрикивает сова. Старушечий хор лягушек то громогласно вступит в ночной концерт, то затихнет, уступая черед птичьим солистам. И так складно — то один поет, то двое перекликаются, то все вместе грянут… А на небе звезды в такт мерцают.

По светлой дорожке Тайра дошла до плотины, присела на краю насыпи. Луна еще не взошла, только по краю ближней горы разгоралась серебряная кайма. Лягушки совсем разгулялись, пляски устроили — то в воду шлепались, то плавали наперегонки, раскачивая отражения. Звезды и над головой горят, и под ногами дрожат, и проплывают среди деревьев… То есть как это среди деревьев? Тайра огляделась — над берегами и впрямь скользили яркие огни, их было не меньше, чем на небе. Таких крупных светляков у них в долине не было. Огоньки цвета кошачьих глаз чертили зигзаги между прибрежных кустов, взлетали к верхушкам ив, гасли в траве. Вскоре зеленоватое сияние заполнило заросли, темная листва растворилась в переливах света. Звездочки засновали над водой, почти касаясь замершей от восхищения девушки. Их становилось все больше и больше, сияющая метель закружилась над запрудой.

Ослепленная вихрем светлячков, Тайра не заметила, что под сверкающей гладью среди бликов и теней проступило светлое пятно. Птицы затихли, только журчанье падающей воды да одинокий голос лягушки сопровождали безмолвный танец ночных огней. Шмель напрягся, заворчал, потом разглядел что-то и с яростью залаял на воду. Плеснуло — и исчезло. Тайра не то увидела, не то почудилось ей — под водой лицо было. Смутное и светящееся, как в подземном озере по имени Хогга. «Остерегайтесь глубоких вод…» А запруда глубокая? Как ошпаренная, она кинулась к хижине. Шмель все оборачивался и лаял.

— Собаку свою уйми! — на пороге стояла Хасият со светильником в руках, страшно рассерженная.

— Чего ночами шляешься, русалку мою пугаешь? Ну что глаза вылупила, думаешь, они только у вас на равнине водятся? Наша запруда старая, ей лет двести, как русалке не быть? Кобеля своего привяжи, и дверь не открывай, — Хасият, кряхтя, вышла из дому, оставив растерянную Тайру в полной темноте.

Вернулась она не слишком скоро, немного успокоившаяся, но все равно продолжала ворчать:

— Захотелось девочке на светлячков посмотреть — а тут ты. Что она тебе плохого сделала, чтоб собакой ее травить?

— Ты с ней разговариваешь? — Тайра показала на окно, на Хасият и подвигала губами.

— Поговорить, что ли, хочешь? Ложись, поздно уже.

Тайра помотала головой, повторила пантомиму и изобразила руками рыбий хвост.

— Какой еще хвост? Это у крокодила твоего злющего хвост, а у девочки — ножки. Сама подумай, как я с ней говорить могу? Она шепчет что-то, а я и не слышу.

Тайра не унималась — ей хотелось развеять жуть. Вылепила в воздухе статную девицу маленького роста, показала с улыбкой на Хасият, — и снова хвост.

— Молодая когда была? Вот что тебе до этого? Ладно уж, садись, расскажу, раз все равно ты меня разбудила. Хасият поставила на стол кувшинчик с каким-то отваром, придирчиво понюхала и плеснула себе в кружку.

— Раньше-то говорила, да. Подружками мы были. Знала, что нельзя с ними дружбу водить — да так тошно мне здесь поначалу жилось, хоть сама топись. Муж меня сюда привез, а через неделю его воевать забрали, на три месяца. Вот и осталась я со свекром да свекровью. Злые они были, как демоны, ненавидели меня, что я по-ихнему не понимаю. Муж-то со мной по-ракайски говорил, а они и его не знали. Вот орет свекровь на меня, по щекам бьет — а я не пойму, чего она хочет. Уйду на плотину и плачу целый день, бывало, что и ночью убегу. Так мы и подружились. Русалки ведь — они вроде колдуний, и желание выполнят, и на вопрос ответят… Да после все навыворот получается. Вроде что просила, то и вышло: и свекор со свекровью рано померли, и муж невредимый с войны воротился, всю свою жизнь ко мне ласковый был, и дети здоровые да удачливые. Только как похоронил он родителей, так и запил; бывало, я по месяцу одна мешки с зерном ворочала. А как пятого родила, свалился он по пьянке под мельничный ворот. Хорошо, мы не совсем уж бедные были, я работника взяла, чтоб не надорваться. А у детей, слава Единому, все в порядке. Не бедствуют. И где они, дети мои? Старшую торговец увез, трое средних в столице стражниками, а младшенький со мной остался, я русалку отдельно об этом просила. Да нужна я ему, как крыса в подполе. Раз в неделю внука пришлет с кулем муки — вот и вся его забота, — Хасият смахнула пальцами слезы с ресниц, — ну а ты сходи к моей подружке завтра ночью, зовет она тебя. Только пса своего дома привяжи.

Тайра отчаянно замотала головой.

— Да не бойся, один-то разговор вреда не принесет. Раз зовет — значит надо, если ее не послушаешь, плохо будет. Она девочка добрая, но нельзя с ней ссориться. Живем-то на запруде.

Прополов огород, Тайра пошла на берег с кувшином. Сегодня запруда казалась совсем обычной, даже скучной. Ни птиц над ней, ни рыбьих кругов на воде, только белесое небо в ровной глади отражается. Никого поблизости не было, и Тайра шепотом окликнула русалку. Лучше уж днем с ней встретиться, не так страшно. Снова позвала. Что-то в тростнике шевельнулось, вот еще раз — поближе. Из травы показался бурый лягушонок, проплыл чуть-чуть и вскарабкался на лист кувшинки, глядя на Тайру.

— Русалка, я пришла поговорить с тобой!

Налетел ветерок, разбил отражения на тонкие полоски. Засвистел. У дальнего берега вскипела вода. Белый гребень с громким шипением понесся прямо к Тайре, бурля и поднимаясь все выше, ветром рвануло волосы. Пенная волна плеснула под ноги и ушла, выбросив на песок полосатую рыбку. Рыбешка забилась, перекувырнулась и прыгнула обратно в запруду. Снова тишина да гладь неподвижная. Тайра набрала воды и ушла побыстрее. Ей совсем расхотелось видеть русалку.

Старуха даже и не думала ложиться спать. Уже темнеть стало, а она затеяла печь рыбный пирог. Накрошила туда, по своему обыкновению, десяток разных трав, запах пошел — хоть сырым его ешь. В котле другие травы запарила, меду добавила целый горшочек, хитро улыбнулась — и долила полную кружку вина. Глядя на ее хлопоты, Тайра обреченно поняла, что от встречи с русалкой не отвертеться.

— Ну, иди. Пора тебе.

Эта ночь была совсем другой. Светлячки куда-то исчезли, и было совсем тихо. Иногда соловей неуверенно заводил руладу, но тут же обрывал ее. Даже лягушки молчали, только плескались у дальнего берега. А над водой поднимались высокие столбы тумана. Недавно взошедшая желтая луна просвечивала их насквозь, и было видно медленное движение волокон и сгустков их сияющих тел. Тайра переводила взгляд с одного призрачного великана на другого, гадая, который из них обратится в русалку. Столбы шевелились, меняли форму, у одного из них начали вырастать крылья.

Под ногами плеснуло, тонкие руки легли на край плотины. Одно движение — и рядом уже сидит высокая гибкая девушка. Вода с темного сарафана стекает обратно в пруд, огромные светлые глаза вглядываются в Тайру.

— Спасибо, что пришла.

— Вот, тебе Хасият передала…

Сердце птицей колотилось в горле. Тайра осторожно положила сверток и кувшинчик возле русалки. Та наклонилась, аккуратно разворачивая тряпочку, зеркально-черные волосы упали ей на колени, по прядям пробежала светлая дымка — а теперь уже волосы белые, концы потянулись вверх и тают в лунном свете, превращаясь в туман. Русалка разломила кусок пирога надвое и протянула половину Тайре.

— Мы уже ужинали с Хасият.

— Ешь, так нужно, — голос тихий, нежный, но от него мурашки бегут по спине.

Тайра еле заставила себя проглотить кусочек, на котором блестели капельки воды. Из кувшинчика, к счастью, ей дали выпить первой.

— Хлеб преломили, вино разделили, теперь говори, чего ты хочешь.

— Чтобы к Хасият вернулся слух, — это желание Тайра придумала еще днем, — но разве она тебя об этом не просила?

— Два раза просила. А кричала она мне — ничего больше слышать не хочу — шесть раз. Попроси еще три раза.

Тайра послушно повторила.

— А почему ты сама не могла ей помочь, вы же подруги?

— В моих словах силы нет, я только над водой власть имею.

— Как же ты желания выполняешь?

— Не я выполняю — вода. Каждое слово водой омоется, в воде отразится, там, где хоть капля воды найдется — сбудется. Спасибо тебе за Хасият, столько лет я мечтала снова с ней разговаривать…

Тайра уже меньше боялась русалки, хотя в светящиеся глаза старалась не смотреть. При каждом движении ночного воздуха ее ресницы — длинные, до бровей — клонились, как трава под ветром.

— А отчего все просьбы Хасият ей на беду пошли, если ты ее любишь?

— Смерти другому желать — себе горе кликать.

— Так свекровь сама ее со свету сживала!

Русалкины волосы снова темнее ночи, ветерок их колышет, лунный свет на волнах поблескивает. Голос зажурчал, словно быстрый ручей по камушкам.

— Поздно я узнала, за что свекровь ее била, все уже сбылось и не исправишь. Ни на той, ни на другой вины не было. В первый раз била за косы распущенные. Хасият как тростинка на ветру была, глаза звездами горели. Мужа на войну забрали, а она платье красное наденет и порхает по дому, вороные кудри кольцами до пояса падают. Свекор уж на что жену любил — а и то стал заглядываться. Свекровь один раз ей косу заплела, платок повязала, другой раз — а невестка в толк не возьмет, для чего это нужно. А однажды она с огорода в дом заскочила — Хасият сидит рядом со свекром, на вещи разные пальчиком показывает, хочет узнать, как что называется. Слова путает, смеется, а он улыбается, глаз с нее не сводит. Ну и вскипело у женщины сердце, раскричалась, по щеке ударила, тряпкой дырявой волосы замотала. Свекор дверью хлопнул и больше с Хасият не разговаривал, чтоб жену в гнев не вводить. Хасият и вздумалось, что он тоже ее ненавидит, сказала в сердцах — он еще передо мной на коленках поползает, злыдень старый, когда муж вернется.

Второй раз била за корову издохшую. Хасият ее на болото погнала, где травы ядовитые растут, откуда ей знать — в городе всю жизнь жила, это уж после коровы она у меня выспрашивать стала про травы вредные и целебные. Ну а третий раз — за меня. Пришла ко мне на плотину поплакать, а свекровь за ней подсматривала, проследить захотела, куда невестка молодая ночами ходит. Я в воду кинулась, свекровь и решила, что парень с ней миловался — сарафана-то еще у меня не было. Хасият только через год наряжать меня придумала, — то ли показалось, то ли русалка и вправду покраснела.

— Вот тогда ей и досталось с лихвой. А как кончила свекровь ее за косы таскать, Хасият закричала над водой: «Чтоб ты сдохла скорей, ведьма лютая!».

По слову недоброму и вышло, на третий день свекровь занемогла, год протянула, с постели не вставая, себе и другим в тягость — и умерла. Над свекром ее воля злая позже исполнилась, через три года, видно, меньше обиды в том пожелании было. Но все одно — пошел он зимой на охоту и упал со скалы. Ногу сломал, пока полз — обе отморозил, пришлось костоправа звать, ступни отпиливать, помирал он совсем. Наползался потом на коленках и перед Хасият, и перед всеми. Она уж позабыла, как проклятие кричала, его ведь все любили, внуки особенно, добрый был и веселый. Да и я не помнила. Проползал два года, стараясь хоть какую-то пользу семье принести — и грохнулся с лестницы, сразу насмерть. Это уже его желание сбылось, сколько раз жаловался: «Зачем я жену свою пережил, теперь зря хлеб ем, обрубок бесполезный». Муж Хасият с тех похорон и запил. Не столько родительская смерть его радости лишила, сколько пересуды соседские — что привез он ведьму из Кадара, она всю деревню помаленьку изведет. То пил, то зарекался, а потом и полетел вниз головой под мельничное колесо. Ну а что дети неласковые — так каково им пришлось, когда их мать ведьмой-душегубкой каждая соседка называла? И ведь сами бабы не особо верили, а то бы давно расправились с ней, болтали со зла — что красивая да гордая, ото всех сторонилась, язык хатунский за десять лет еле-еле выучила…

Тайре мать вспомнилась — ее точно так же в деревне невзлюбили, хоть мама с русалками не водилась и никого не проклинала. Пожалела Хасият, больше всего за то, что своими же руками судьбу себе сломала.

— Так отчего ж ты ей не сказала, чтобы она свои злые слова добрыми исправила?

— Что я тогда в людских делах понимала? Ее любила, ее и слушала, жалела, что обижают ни за что. Это уж когда все умерли, свекровина сестра с подружкой за водой пришла, села на берег, на дуру-невестку стала жаловаться — я и узнала, как дело было. Хотела Хасият рассказать, да как ей расскажешь? «Не мучай меня, ничего я слышать не хочу» — вот и весь разговор. Ну а теперь скажи, чего тебе для себя нужно, за одну ночь три желания исполняются.

Тайра молчала. Доверить самое важное девушке из пруда, с каждым движением меняющей обличье?

— А можно спросить, не обидишься?

— Так что спрашивать, все твои мысли во мне отражаются, — рассмеялась русалка, — хочешь знать, почему про нас молва идет, что парней заманиваем, да топим? Так то не диво, у вора всегда монета виновата, что ярко блестела. Увидит дурак молодой русалку, да повадится каждую ночь к воде ходить, все поймать надеется. Житья от него не станет, ну и затащит она его в воду, чтоб отвязался наконец, пощекочет, попугает. А он потом: «заманила, да чуть не утопила, еле живым ушел».

— Никогда не топите?

— Почему никогда? По-всякому бывает. Или человек худой совсем, убийца, лихоимец, или сама русалка зло на людей затаила. Кто знает, откуда душа в воду пришла, хозяйкой воды сделалась? Может, с облаками летала, место искала, нашла и с дождем пролилась. А может, девушка жить не захотела, в воду бросилась, а обида, как камень, вниз тянет, в Светлые Небеса взлететь не дает. Вот и останется она там, где смерть приняла. Такая может и зря утопить. Ну а после у нее вода тиной зарастет, болотом сделается, люди кикиморой звать начнут. Нет, я человеком не была, напрасно боишься.

Тайра задумалась. Было у нее три желания, можно только о двух просить — да вот стоило ли?

— Чтобы не просила пустого, дай-ка я сначала на твои вопросы отвечу. Ты их столько раз в мыслях повторила, что даже улитки придонные наизусть выучили. Русалка уже не говорила — шептала, как будто камыш шелестит.

— Мать свою и без меня встретишь при новой луне. Тому, кого любимым звала, ты сама счастья на мосту над водой пожелала, исполнится. А суженого тебе звезда укажет, что на сердце носишь. Есть у тебя еще желание, оно трех других важнее, да ты его еще не узнала, словами не назвала. Моих сил на него не достанет, научись звезде верить — узнаешь помощников. Ну а теперь говори, чего ты хочешь.

— Так ты сама уже все сказала, даже не придумаю, о чем просить.

— Себе не о чем — другому добра пожелай.

Тайра молча глядела в ночь, и на душе было совсем тихо. Столбы тумана расплылись светлым пологом, он висел высоко над водой. Луна зашла, а небо светлело. Если правда, что русалка ей нашептала — чего еще желать? Кому? Может, бедной Хасият — чтобы дети ее полюбили?

— Пусть у Хасият хоть старость счастливой будет, пусть ее дети и внуки любят.

— Спасибо тебе. За это — помогу в трудный час. А последняя просьба какая будет?

Глаза русалки ждали, о чем-то молили. Чужие просьбы выполняет, а ведь ей самой тоже может чего-нибудь хотеться…

— Скажи, а вы всегда по одной живете? — как будто кто нашептал Тайре этот вопрос.

— В больших озерах нас много бывает, ночами хороводы водят, песни поют, — ее голос был грустный-грустный, — и здесь место для подружки нашлось бы — да не приходит сюда никто. Хорошо, Хасият у меня пока есть, а умрет — опять одна останусь.

Теперь она казалась совсем ребенком — с тусклыми голубоватыми волосами цвета предрассветного озера.

— Третье желание — чтобы с тобой добрая подружка в запруде жила.

Девочка заливисто рассмеялась, обхватила Тайру холодными руками, расцеловала.

«Сейчас утащит на дно, буду ей подружкой» — в ужасе подумала Тайра. Но русалка соскользнула в воду и исчезла. Ни плеска, ни кругов — как туман растворился.

— Приходи ко мне днем попрощаться, — зазвенел голос из кувшинок.

— Так ты днем где-то прячешься!

— Как прячусь? Запруда — это ж я и есть.

Не сумела Хасият Тайру дождаться, сон сморил прямо за столом, щека на скатерти, спит, улыбается. Услыхала шаги — взметнулась, как ошпаренная.

— Видела ее? О чем разговаривали?

— Да вот, попросила слух тебе вернуть.

— А она что? Не может, наверное, сколько раз я сама ее просила…

— Как не может? Ты же меня слышишь.

— Ничего я не слышу, что ты ерунду мелешь!

Тайра не выдержала, расхохоталась.

— Не стыдно над глухой старухой смеяться-то, — потом все-таки призадумалась, — а может, и правда слышу что-то, сама не пойму… Ну-ка, скажи еще чего-нибудь, что она еще говорила?

— Что у тебя теперь все хорошо будет.

— Да уж откуда взяться хорошему-то, — глянула Хасият в окошко, а там совсем светало, — придется теперь ночи ждать, не выйдет она ко мне до темна… — и, страшно довольная, полезла на свой сенник.

Только выспаться ей не удалось.

Рано-рано в дверь отчаянно забарабанили. Хасият отпирать не стала, недовольно крикнула из-под одеяла:

— Чего надо-то?

— Мама, открой — Ирис заболела, помирает.

Хасият выскочила к сыну в чем была, только шаль поверх рубахи накинула. Встревоженная Тайра развела огонь и повесила на крюк котелок с водой — мало ли, вдруг зелье какое-нибудь понадобится сварить. Светлые Небеса, лукавая тихоня Ирис, бабушкина любимица!

Вот они, русалочьи милости…

А болезнь оказалась черной чумой. Хасият только раз прибежала, закутанная до глаз и страшно воняя чесноком — за травами для очищения крови. Тайре велела тоже чесноком натереться, ни к мельнице, ни к деревне даже близко не подходить, оставила на нее хозяйство. На пороге обернулась, сказала сердито:

— Еще чего, своей-то внучке не дам помереть!

Тайра подумала-подумала и не стала чесноком мазаться. Дети в доме каждый день бывали, если уж заразилась — поздно оберегаться. А больше они сюда не придут, раз Хасият на мельницу перебралась. Медленно, как одурманенная, переделала все домашние дела. Уже за полдень поднялась с козами к развалинам, присела на замшелый ряд камней. В долине было пасмурно и душно, только на мельницу падали косые лучи из-за клубящихся и на глазах распухавших облаков. В камышах возились братья Ирис, что-то вылавливали в прибрежной тине. Шмель понесся к ним — помогать. Тайра хотела его окликнуть, да вспомнила, что вроде бы собак чума не берет. Что с ним будет, если зараза выкосит всех в долине? Одичает и прибьется к деревенским псам, трупы жрать и на домашний скот охотиться?

Мальчишки ушли в дом, неся кувшин с добычей. Что они там ловили, пиявок, что ли? Тайра вспомнила, что русалка звала ее попрощаться. Перед чем, перед погибелью? И ведь выполнила просьбу, нежить болотная, помирила Хасият с сыном — но какой ценой? Ну, ладно же…

Она сбежала с горки к берегу, встала на песок.

— Слушай меня, русалка! Я тебя просила мир принести в семью Хасият — а ты беду на них накликала? Сейчас же исцели Ирис, и пусть ни один человек в долине чумой не заразится! А не выполнишь — всем расскажу, что это ты болезнь навела, люди выживут тебя из запруды. Дай мне знак, что услышала!

Примчался Шмель, лапы и морда в тине, в шальных глазах — охотничий азарт. Вытер нос о хозяйкину юбку и сунулся в заросли остролиста. Оттуда, тревожно посвистывая, выскользнула утка с тремя утятами, повела выводок на другую сторону. Пес с разбега кинулся в воду — догонять. Поплыл неумело, торчком, изо всех сил колотя по воде передними лапами. Точно так же, как плыл через Тану в детстве, когда чуть не утонул. Видно, Шмель тоже вспомнил, что вода может забраться в рот и потащить на дно, сам испугался своей смелости.

Утка уже спрятала утят в тростнике, обратно повернуть — далеко и страшно, а рядом плавает бревно с развилкой вроде козьих рогов, вот он и полез на него спасаться. Не было там раньше никакого бревна, да и быть не могло — большие деревья у берега не росли. Тайра позвала пса по-хорошему, потом заорала на него, а он уселся на развилке, смотрит на хозяйку разнесчастными глазами и жалобно повизгивает. Тайра разозлилась и пошла в сторону. Надоест сидеть — приплывет. Шмель отчаянно завыл тоненьким щенячьим голосом. Вокруг ни души, небо мраком заволокло, гроза надвигается. Козы одни брошены, хорошо, если к дому пойдут, а если разбегутся?

Тайра, наконец, придумала, как выручить дурного пса. В зарослях ольхи выломала длинную хворостину с рогатиной, скинула башмаки и юбку и осторожно зашла в воду. Вода теплая совсем, и мелко. Сначала по колено, дальше — по пояс. Еще пару шагов, и можно будет дотянуться до бревна. А что дальше случилось, Тайра не успела понять, только увидела, как изо рта вверх вырываются светлые пузыри, и не вздохнуть. Забилась, вынырнула к свету и воздуху, опять ушла под воду. Ну вот и все… По ногам шваркнуло что-то мерзкое, склизкое. Тайра в ужасе отдернулась, снова оказалась на поверхности, забила по ней руками и ногами и поняла, что плывет. Лишь бы до бревна добраться, вот же оно… Шмель больше не мог смотреть, как тонет его хозяйка, спрыгнул в воду и со страху полез лапами на голову Тайре. Она двинула его кулаком в бок, чтобы не утопил, схватилась за ошейник и повернула мордой к берегу. Насмерть перепуганный пес надрывался, но вез на себе Тайру. Она помогала ему, подгребая свободной рукой. Когда попробовала болтать ногами — так, как будто бежишь — почувствовала, что и без собаки сможет добраться до берега. Только встать на дно было страшно, и она плыла до тех пор, пока не ткнулась коленкой в песок.

Отдышавшись, она натянула юбку на холодную липнущую рубашку, и не то разревелась, не то рассмеялась взахлеб. А когда смогла говорить, выкрикнула в сторону запруды:

— Значит, любые желания выполняешь? Плавать меня научила, дура мокрая?!

Серебряный ветер пронесся по прибрежным кустам, гоня тонкую белую пыль, выворачивая листья наизнанку. На долину наползала клубящаяся, ворчащая, как сердитый пес, туча. Внутри у нее полыхало то белым, то желтым. Темные космы дождя заволокли деревню, скоро и запруду накроют. Тайра вспомнила про коз и побежала, спотыкаясь, к развалинам. Казалось, что туча втягивала в себя весь воздух, в левом боку дергало болью, порывы ветра мешали движению. Вымокнуть-то не страшно, больше уже и некуда, но на открытом склоне молния вполне могла нацелиться на одинокую фигурку. На полдороге она увидела стадо, вприпрыжку скачущее навстречу — Шмель с веселым лаем гнал его к дому.

И тут обрушилась стена ливня. Такого, что сбивал с ног, в нем можно было захлебнуться. Чуть ли не кувырком, по скользкой траве и расползающейся глине, она добралась до хибарки, а когда уже запирала дверь за козами, вспомнила про «дуру мокрую». Говорила ведь Хасият — нельзя с русалками ссориться…

В доме темно было, как ночью, только яркие вспышки за окном на мгновение озаряли комнату. Огонь Тайра разводить не стала — говорят, что в грозу нельзя. Вытерлась досуха, на ощупь отыскала свое единственное нарядное платье и села у окошка смотреть на молнии. На пол летели брызги, надо было бы ставню закрыть, но глухая тьма казалась страшнее. Грохотало так, что пришлось уши зажать — а все равно и жутко, и весело. В небе вырастали сверкающие ветвистые деревья, белые зигзаги били по дальней горе, высоко на склоне уже тускло светилось рыжее пятнышко огня — видно, сухое дерево вспыхнуло.

Небесная ткань разодралась с диким треском, и на запруду упало ослепительное пламя. Тайра вскочила. Мрак за окном, и шум дождя, больше ничего. А потом над водой прозвенел хохот. И эхом — второй, но низкий, как рокотание грома.

— Мама родная… Ей не русалку, а водяного с неба прислали, — прошептала Тайра. Не скоро теперь Хасият свою подружку дозовется.

С утра за окном висела серая муть, вроде бы и не дождь, а выйдешь — насквозь промокнешь. Облако зацепилось за склон горы и застряло в долине, теперь неизвестно, сколько непогода продлится, может, и неделю. На мельнице было тихо, никто оттуда не выходил. Тайра растопила очаг, чтобы высушить одежду, вчера брошенную комом на пол, надоила молока на завтрак, со скуки затеяла печь лепешку. Слишком много теста намесила для себя одной, из излишков решила что-нибудь вылепить — как в детстве, когда делать было совсем нечего. Получилась сидящая на камне девушка с длинными волосами, в длинном платье, чем-то знакомая. Тайра рассмеялась, смяла подол платья и превратила его в рыбий хвост. Мало ли что у нее ножки, с хвостом понятнее.

Налюбовавшись на свое творение, Тайра свернулась клубочком на кровати и незаметно заснула под шорох снова закапавшего по соломе дождя.

Шмель громко и радостно лаял, прыгал на дверь. Неужто так соскучился по Хасият, которая его только крокодилом и величала? Тайра пригладила волосы и откинула щеколду. Прищурилась — в глаза било солнце, отраженное в тысячах капель, сверкавших на каждой травинке. Пес, размахивая хвостом, кинулся к мельнице. С плотины спускались три всадника, один из них был в рогатом шлеме. Всадника три, а коня-то четыре — в поводу вели еще одного, гнедого, с белой гривой. Не получилось удержать белогривого — он вырвался, галопом поскакал к хозяйке.

— Принимай гостей, хозяюшка, — пока Тайра миловалась с Маяком, разбойники привязали своих лошадей к плетню и без спроса зашли в лачугу.

— Нет, огня не разводи — некогда. Кони передохнут, и поедем, — Волк с одобрением оглядел Тайру — чистенькую, нарядную, с отросшими волосами, — а тебе жизнь у ведьмы на пользу пошла.

Два других молодца пялились на девушку с откровенным интересом.

— А что это у тебя? — один из них заметил на столе фигурку из теста.

— Русалка, — Тайра опрометчиво кивнула на открытое окошко, за которым виднелась запруда.

— Значит, правду говорят, что при мельнице нечисть водится? Ты что, своими глазами ее видала?!

— Ну а как же! Мы с ней по ночам на плотине сидим, выпиваем, про ведьму сплетничаем, — ехидно улыбнулась Тайра любознательному парню.

— Ладно, хватит моих дурней пугать. Тебе письмо, прочитай, — Волк протянул Тайре крошечную, во много раз сложенную бумажку. Тайра неловко развернула ее задрожавшими пальцами.

«Любимая моя! С болью узнала о смерти твоего отца и той, что была тебе опорой и лучшим другом. Плачу вместе с тобой. Мне рассказали о испытаниях, выпавших на твою долю. К счастью, они позади, теперь ты под надежной защитой. Тот, кто передаст тебе это письмо, достоин доверия, и, если будет на то воля Небес, в ближайшем будущем он поможет нам встретиться. Да хранит тебя Единый!»

И все? Ни одного имени, ни одного слова, по которому можно было бы угадать автора письма. Наверное, на случай если оно попадет в чужие руки — но ведь такое мог сочинить кто угодно, тот же Волк. Аккуратные кругленькие буквы ничем не напоминали почерк волкова послания, врученного князем Ашвой. Но и на мамину стремительную мелкую вязь с крупными росчерками были совсем не похожи.

— Это мама писала?

— Нет, конечно. Продиктовала камеристке. Зачем ненужный риск?

Так ведь и сам разбойник мог любому писцу надиктовать. «Достоин доверия», как же!

— А вы… сами встречались с моей матерью? — спросила Тайра, вглядываясь в серые глаза в прорези забрала.

— Да. Но сейчас не время говорить об этом. Собирайся, мы уезжаем.

Тайра пошла за вещами, потом застыла в растерянности:

— Я не могу оставить дом. У Хасият внучка заболела, я ей обещала помочь.

— Мельничиха за всем присмотрит, я с ней договорился. А девочке уже лучше, — глаза в железной рамке, кажется, улыбнулись.

— Ведьма девчонку пиявками да лягушками пользует, у них там на лавке горшки стоят, а в горшках дрянь эта плавает. Одна жаба из-под тряпки на пол как выпрыгнет, — с омерзением наябедничал разбойник

. — При болезни пиявки — доброе дело, если в умелых руках. В бою храбрецы, а лягушек боитесь? Лучше помоги девушке коня седлать

• «
• 1
• 2
• »