— Ашва, сколько людей ты можешь мне дать? Я хочу захватить Белую Чайку.
— Зачем тебе это? Ради женщины? Я не пошлю своих людей на смерть, чтобы ты получил ту женщину, которая тебе нравится
— Я знаю, Ашва. Но Лаэрту любит народ, и если она выступит против Янгиса, многие примкнут к ней. Если мы свергнем императора, кончится война и народы гор обретут независимость.
— Ты хочешь скинуть Янгиса? И самому стать императором?
— Нет, Ашва. Народ Ракайи пойдет за Лаэртой, за мной пойдут только горы. В Ракайе меня знают как верного вассала Янгиса, потребуется время, чтобы люди поняли — я никогда не был на его стороне. Возможно, потом, если императрица Лаэрта решит заключить второй брак…
— Я понял тебя. Ты хочешь стать императором, Брейд, но только немного позже. Ну, что ж, я скажу людям, что ты набираешь войско. Пусть молодые поучатся воевать.
Эрвин закрыл глаза. Значит, Брейд выбрал эту развилку. Страна, охваченная кровавой междоусобицей. Чума. Брейд, истыканный стрелами, конница скачет по его трупу. Литания и Тайра, спина к спине привязанные к столбу, и ревущая толпа поджигает хворост. А если так?
Старый князь скорчился в седле и прижал руку к животу, острая боль выворачивала внутренности наизнанку. Того, кто поднес ему испорченный кумыс, он убьет собственной рукой. Какой-то поганый рыжий мальчишка…
— Ашва, сколько людей ты можешь мне дать? Я хочу захватить Белую Чайку.
— Ради бабы? Ты хочешь, чтобы я послал своих людей на смерть ради твоей бабы?
— Ашва, ты мне друг, и я всегда тебя уважал. Не надо называть Лаэрту бабой в моем присутствии.
— Хорошо, Брейд, прости меня. Ради женщины. Ради императрицы. Ни одного человека не дам, так и запомни. Больше не говори со мной об этом.
— Я тебя понял. Ну что ж, обойдусь своими силами.
— Хочешь помирать — помирай, но без моего народа, — Ашва слез с коня и, стараясь не ускорять шаг, удалился в сторону кустов.
К разбойничьей крепости они подъехали к обеду, но даже коней не расседлали, только подпруги ослабили и задали овса. Тайра умаялась с отвычки, за стол не пошла, заснула на куче соломы возле конюшни, так что Волку пришлось ставить караул возле спящей девушки, чтобы парни ненароком не обидели.
Но передышка оказалась короткой, разбудили — и снова в седло. Никак не получалось выяснить, куда ее везут: Волк ехал первым, Тайра — в самом конце цепочки, а когда спустились на равнину, им встретились какие-то всадники, и Волк умчался с ними далеко вперед, потом и вовсе исчез.
Уже в полной темноте они проехали то ли деревушку, то ли городок — подковы зацокали по мостовой, поднялись по крутому холму, на вершине которого чернела крепость и остановились перед аркой в высокой каменной стене.
— Открывай, приехали!
Заскрипел ворот, решетка поползла вверх. На широком, заваленном грудами хлама дворе, их встретили несколько солдат с факелами. Рогатого волчьего шлема вроде бы видно не было. Сильные руки сняли Тайру с седла и бережно поставили на брусчатку. Она подняла глаза — и встретилась с хмурым взглядом на грубом женском лице. Громадная женщина, похожая на медведицу в нарядном чепце и фартуке с оборками, рявкнула через плечо:
— Коня расседлайте, вещи госпожи несите за мной, — и чуть помягче обратилась к девушке, — пошли, за меня держись, еле на ногах ведь стоишь.
Тайра послушно вцепилась в пышный рукав и заковыляла к замку. Это был не грубый куб донжона, пристанище удачливой разбойничьей шайки или дружины воинственного барона, а настоящий замок, такой должен принадлежать знатному лорду, возможно, даже графу. В стрельчатых окнах горели огни, лунный свет скользил по черепице высокой крыши и узорчатым флюгерам, чуть покачивающимся над башнями. Над входом — вензель. Может, Волк и правда беспутный отпрыск знатной семьи. Ну а какое тогда положение у самой Тайры? Гостья? Заложница?
Внутреннее убранство замка намного больше соответствовало представлению о разбойничьем логове. Лестница с грязными стертыми ступенями, голые стены со следами недавно ободранной обшивки, окна без занавесей, почти никакой мебели. Попадавшиеся по пути слуги одеты богато, зато с такими рожами, как будто их господин Гутрис нанимал. Тайра окончательно уверилась в том, что замок захвачен и разграблен людьми Волка, а законные владельцы, скорее всего, убиты.
Богатырша привела ее в тесную комнатку, посередине стояла огромная бочка, над которой струился пар.
— Раздевайся, хозяин велел помыть тебя перед ужином.
Тайру смутилась, но спорить не стала. От нее и правда несло конским потом, да и своим тоже.
Вода оказалась в меру горячей, приятно пахнувшей травами. Тем временем разбойница унесла куда-то тайрину одежду, потом брезгливо порылась в подсумках.
— Мятое все, совсем нечего надеть. Давай я тебе что-нибудь из платьев герцогини подберу — она маленькая была, вроде тебя. На меня-то все равно не налезает.
Тайру передернуло. Надевать одежду убиенной герцогини было ужасно противно.
Принесенное платье и правда оказалось в самый раз. Очень красивое, синее, расшитое голубыми цветами. От него исходило еле заметное ощущение ветхости, как будто его не надевали много-много лет. Что ж, по крайней мере, несчастная погибла не в нем.
— Поторопись, его светлость ждет тебя к ужину.
Все-таки — «его светлость»? Значит, не Волк тут хозяйничает. Мало ли отчего здесь так убого, может быть, замок ремонтируют. И герцогиня, скорей всего, жива — просто когда-то она была худенькой, а потом поправилась и отдала старый гардероб служанке.
Служанка с улыбкой — надо же, умеет улыбаться — распахнула дверь. Тайра увидела высокого седовласого господина с надменным лицом и робко поклонилась.
— Добрый вечер, госпожа, разрешите проводить вас к столу, — старик предложил ей руку.
— Благодарю вас за гостеприимство, ваша светлость.
— Называйте меня господин Гремм, если не возражаете, госпожа. Я кастелян его светлости.
В гробовом молчании старик провел растерянную Тайру по пустым коридорам, крутой лестнице, и только перед дверью склонился к ее уху.
— Как вас представить, госпожа?
— Тайра.
— Госпожа Тайра, ваша светлость!
Полукруглая комната, видимо, часть башни. Длинный стол, сервированный массивным серебром, в центре — канделябр на двенадцать свечей, по бокам — спинки пустых стульев. Гремм выдвинул ближайший стул, с легким поклоном указал на него Тайре. Она помедлила, вглядываясь сквозь пламя свечей в человека на противоположном конце стола. Безо всякого сомнения, на резном позолоченном кресле восседал все тот же Волк, только в темном бархатном камзоле и красиво причесанный. Что за дурацкий маскарад… Гремм бережно выкладывал на ее тарелку какие-то ароматные кусочки, Тайра даже не взглянула на них, хотя еще недавно чувствовала зверский голод.
— Благодарю, Гремм, можете идти. Дальше мы сами о себе позаботимся.
— Простите… Как мне следует к вам обращаться? Ваша светлость или господин Волк? — идиотские игры разбойника настолько взбесили Тайру, что она совершенно перестала его бояться.
— Ваша светлость будет разумнее. Волком можешь меня называть, если увидишь на мне рогатый шлем, но вряд ли в ближайшее время тебе предоставится такая возможность. О чем ты хотела спросить7
— Так вот, ваша светлость, мне хотелось бы понять, кто я — пленница, или гостья? Если все-таки гостья, могу ли я завтра продолжить путь в Гилатиан?
— Можешь, конечно, я даже дам тебе экипаж, чтобы ты не слишком утомилась в дороге. Только я не вполне понимаю, зачем тебе Гилатиан? Мне казалось, ты хочешь увидеться со своей матерью.
— Вот поэтому я и собираюсь туда.
— Твоя мать в последние годы живет в Белой Чайке, замке в трех днях пути от столицы. На днях я поеду в те края, думаю, тебе лучше присоединиться ко мне: одной тебе вряд ли удастся попасть в крепость.
Тайра немного подумала и неуверенно спросила:
— А вы действительно сможете туда пробраться?
Волк фыркнул, как девчонка, и позвонил в колокольчик.
— Прости. Я ведь не представился тебе, — и обратился к чересчур быстро возникшему на пороге кастеляну, — Гремм, я предложил госпоже Тайре погостить в моем замке, и она любезно приняла приглашение. К сожалению, я не успел назвать себя. Представь меня моей гостье, пожалуйста.
— Госпожа Тайра, перед вами — герцог Атерли, кузен императора Янгиса Первого, — лицо господина Гремма было непроницаемым, а голос настолько ледяным, что Тайра без труда прочитала его мысли: «его светлость изволил притащить в дом деревенскую девицу, причем настолько тупую, что она даже не понимает, какой чести удостоилась».
— Благодарю, Гремм. Больше вы не понадобитесь. Передайте вашей супруге, чтобы приготовила спальню для госпожи Тайры.
Герцог прислушался к удаляющимся шагам и удовлетворенно кивнул.
— Пересаживайся поближе, и тарелку сюда переставь., — он подвинул ей соседний стул, — я терпеть не могу кричать через всю комнату. К сожалению, Гремм считает своим долгом свято блюсти все самые неудобные традиции. Он еще моему отцу служил, я до сих пор его побаиваюсь.
Тайра не поддалась на дружеский тон. Что мешало этому типу заранее подготовить спектакль с Греммом? Она перебралась на указанное место и сидела, сложа руки на коленях, демонстративно разглядывая светлый квадрат на стене, где, судя по всему, недавно висела какая-то картина.
— Так, кажется, я понял. Ты считаешь, что я ограбил свой собственный замок. Все намного скучнее — я планирую перебраться в более удобное поместье и вряд ли вернусь сюда. Уезжал ненадолго, поручил Гремму собрать все ценное и переправить на новое место. Я не предполагал, что он считает ценной каждую вещь, принадлежавшую моим родителям — вплоть до дверных ручек. Отправил двадцать четыре подводы, спасибо, хоть черепицу не разобрал.
Тайра улыбнулась, и герцог налил ей вина.
— На этот раз не отравлено. Если сомневаешься, можешь обменяться со мной бокалами. Ну, хорошо. У твоей матери родинка под левым глазом, когда она злится, то откидывает голову назад, а смеется беззвучно, как будто часто дышит. Ты помнишь что-нибудь из этого?
Тайра неуверенно кивнула. Родинку она не помнила, но вот смех… Иногда звонкий, заливистый, а иногда такой, как он сказал.
— Я мог бы это знать, если бы никогда не встречался с ней? Теперь поверила?
— Возможно, ваша светлость. Что она сказала, когда узнала обо мне?
— Ничего. Вышла из комнаты, через пару часов появилась в очень густой вуали и передала письмо для тебя. Говорила с трудом — ее поразило известие о смерти твоего отца, кажется, она любила его. Ну а наутро мне пришлось отвечать на тысячу неудобных вопросов, ее интересовало все, вплоть до твоей прически.
— А мне вы позволите задать еще один вопрос?
— Сколько угодно. Не обещаю, что отвечу на все — но можешь попробовать.
— Я все-таки не понимаю. Я слышала — бароны часто промышляют разбоем, но зачем это нужно герцогу?
— Если хочешь, расскажу. Но в двух словах вряд ли получится. Так что лучше отложим эту историю на завтра, тебе надо отдохнуть.
— Если можно, сейчас. Мне все равно не уснуть, пока я не пойму, в чьих руках оказалась наша с мамой тайна.
— И можно ли мне доверять? Ну что ж, тогда слушай. Только с условием — съешь все, что лежит у тебя на тарелке. Ты ни к чему не прикоснулась, а госпожа Гремм очень старалась тебя побаловать.
Я был вторым сыном герцога Атерли. Титул и замок предназначались старшему брату, ну а мне предстояло либо служить при императорском дворе, либо получить образование. Я выбрал второй путь и в пятнадцать лет отправился в салемский университет изучать юриспруденцию. В то время я был уверен, что справедливые законы и честные судьи сделают мир лучше. Бакалавром стать мне не удалось, проучился я всего три года.
Путь из Ракайи в Салем долгий и опасный, так что оба гонца с письмами из дома прибыли в один и тот же день. В первом письме сообщалось, что мой брат погиб при штурме нарратского замка, во втором — что мой отец скончался от отравления и мне следует немедленно вернуться, чтобы вступить во владение наследством.
Горе надломило здоровье моей матери, но не ее волю. Перед смертью она успела устроить мой брак с младшей сестрой Янгиса. Невеста показалась мне привлекательной и трогательно скромной, она почти не поднимала глаз — только потом я понял, что… В общем, через несколько месяцев, мне пришлось отправить ее в Салем и выплачивать очень приличное содержание с условием, что она никогда не пересечет границы Ракайи.
Итак, мне девятнадцать, я единственный, кто остался в живых из нашего рода и у меня на руках разворованная казна и разоренные земли. Горцы и разбойники поочередно грабят деревни, крестьяне не выходят в поле без оружия. Я выгнал кастеляна и казначея и поставил на их места двоих друзей детства. Нанял большой вооруженный отряд, пытался охранять границы и села. Все было бесполезно. Горцы появлялись ночами и угоняли скот в ущелья, куда мои люди боялись заглядывать. Местные шайки к утру растворялись, как дым. Те разбойники, кого удавалось поймать, оказывались моими же крестьянами, настолько нищими, что рука не поднималась отправлять их на виселицу — я приговаривал их к работам, дороги они у меня мостили.
Но однажды горцы не ограничились овцами и коровами — сожгли деревню и угнали в плен девушек. Это уже нельзя было считать обыкновенным грабежом, это было объявление войны. Я посадил на коней всех деревенских парней, кто способен был сидеть в седле — получилось внушительное войско — и отправился вдогонку. Дорога привела в большое селение у подножия крепости. Она принадлежала молодому князю Ашве. Мы не стали брать ее штурмом, просто окружили и через пару часов Ашва выслал парламентеров с просьбой о переговорах. Силы были примерно равны, он мог продержаться до тех пор, пока подоспеет помощь. К счастью, в тот момент у них шла межплеменная война и Ашва был заинтересован в сильном союзнике. Мы договорились на том, что я помогу ему одержать победу, а он прекратит набеги и будет охранять мои торговые караваны, идущие в Салем, за небольшую мзду. Так я стал обладателем единственного безопасного перевала в Салем, что неплохо отразилось на моем финансовом положении, а Ашва — верховным князем трех племен.
— А что стало с теми похищенными девушками?
— Девушек пришлось оставить у Ашвы — они на коленях умоляли меня не возвращать их в родную деревню, к голоду и побоям. Ты не устала еще слушать?
— Нет. Вы ведь собирались рассказать, почему герцог иногда превращается в Волка.
— Я же оборотень, разве ты не знаешь? — улыбнулся герцог, — ладно, раз уж обещал… Ну так вот, я заключил мир с горами, теперь следовало покончить с разбоем. В лесах засели десятки шаек, по дорогам нельзя проехать без отряда охраны, селения отрезаны друг от друга. Очистишь лес от одной банды — через неделю в нем уже орудует другая. Да и мои солдаты, набранные из тех же деревень, часто предупреждали своих дружков об облаве.
Так продолжалось до тех пор, пока мои люди не взяли в плен вожака одной из крупных шаек по кличке Волк. Во время налетов они выли по-волчьи, были неплохо вооружены, наводили ужас даже на других разбойников. Парень оказался не только смелым, но и очень неглупым, со своим понятием о чести — держал слово, не давал в обиду женщин и детей. Я нанял всю его шайку, они получали деньги, коней и оружие и беспрекословно выполняли мои приказы. Через год ни о каких разбойниках, кроме Волка, в герцогстве и слуха не было. Остатки разбитых шаек либо уходили в другие края, либо нанимались к нему же. Дисциплина у него была железная, за любой проступок — штраф, за самовольный налет казнил на месте. Трогать мирных жителей запрещалось, купцов можно было, но только ракайских, тех, кто без разрешения пытался вести караван через мой перевал. И не убивать, оставлять часть товара. Имперские отряды, разумеется, были вне закона.
На моих землях наступил мир, постепенно восстановились земледелие и торговля. Имя Волка стало легендой — благородный разбойник, защитник бедных. А однажды ночью мне сообщили, что Волка ранили в бою с отрядом ракайских солдат. Когда я прискакал на место, он уже умер. Вокруг сидели убитые горем соратники — он был их героем, их кормильцем. И уже метали друг на друга яростные взгляды, еще чуть-чуть, и прямо над телом вожака разгорится драка за право занять его место. Все они были заурядными хищниками, похоронят Волка — и герцогство снова погрузится в хаос. Я снял с него шлем, одел на себя и сказал: «Волк жив». Разбойники прекрасно знали, на чьи деньги существует их шайка, и заорали: «Слава Волку!». Вот, собственно, и все. Теперь они — моя вторая армия. Поддерживают порядок в моих землях, понемногу грабят Виндом для поддержания легенды. Караваны и солдат Янгиса, как обычно.
— Значит, не справедливые законы и честные судьи сделали ваш мир лучше? — не удержалась Тайра.
— У меня есть трое честных судей — после того, как двоих пришлось посадить за решетку. Возможно, мой мир не так уж хорош, но здесь не торчат виселицы на дорогах и люди не умирают от голода. А теперь отправляйся спать, тебя проводят.
Кажется, она слегка задела герцога.
К Белой Чайке Брейд прибыл во главе небольшого войска. Его хорошо знали в крепости, и когда он подъехал ко рву с десятком рыцарей, охрана без слов опустила мост. Ну, стоят за ним двести конников, так это и понятно — на войну собрался, по пути заехал с Лаэртой попрощаться. Правда, когда вслед за рыцарями через мост поскакала лавина всадников, часовые забеспокоились, послали за капитаном Дреббом.
Дребб был сонным и не совсем трезвым, удивленно уставился на заполняющее внутренний двор войско.
— Добрый вечер, герцог. Что это вы столько людей сюда нагнали? Они же тут все загадят, парк потопчут. Пускай на поле лагерь ставят.
— Так безопаснее. Я приехал сменить ваш отряд, вы должны отправиться в столицу сегодня же вечером.
— Как сегодня? Людям же собраться надо. И почему вдруг вы, ваша светлость? Меня же герцог Виндом должен сменить, он уже на пути сюда, наверное. У меня письмо от Янгиса лежит.
— Планы изменились. Ваш отряд освобождает крепость сегодня. Это приказ.
Дребб побледнел.
— А бумага у вас есть?
— Это устное распоряжение. Мое.
— Я не могу сдать вам крепость, герцог, я же присягу давал.
— Капитан, у вас здесь пятьдесят человек. У меня двести. И еще тридцать моих людей в замке, помогают вам нести службу. Будем сражаться?
— Ваша светлость, меня же повесят…
— За что? Крепость вероломно захвачена превосходящими силами противника. Повесят меня. а не вас.
— Брейд, давайте договоримся по-хорошему. Я остаюсь в крепости. ваши люди тоже. Ну размещу я их как-нибудь.
— Дребб, в этом случае вам не избежать обвинения в предательстве. Вам кто-нибудь приказывал впускать в замок мое войско? Смотрите, к нам уже ваши люди подходят, чем дольше мы с вами беседуем, тем меньше все это похоже на внезапный захват крепости.
И тогда Дребб заорал:
— Седлать коней! Живо! Выступаем немедленно!
В дверь постучали, императрица Лаэрта подняла голову от книги. Она просила не беспокоить ее, но из сада уже давно доносились возбужденные голоса и ржание коней, поэтому она ожидала, что кто-нибудь придет и доложит о происходящем. В дверях стоял улыбающийся Брейд, какой-то солдатик выглядывал из-за его плеча.
— Ваше величество, простите, что осмелился …
— Да входите же, герцог, я так рада, что вы приехали! Еще два дня — и вы не застали бы меня, я получила письмо с приказом приехать в Гилатиан.
Брейд перестал улыбаться и сменил тему разговора:
— Капитан Дребб покинул Белую Чайку, теперь вас будут охранять мои люди.
— Да? Он казался мне достаточно верным человеком. Но если вы сами будете командовать вашими людьми, я буду чувствовать себя в полной безопасности.
— Я обещаю вам это, моя госпожа.
— Благодарю…
Что-то все время отвлекало императрицу, мешало сосредоточиться на разговоре. Наконец, она поняла — стоявший у входа парень как-то странно, слишком пристально глядел на нее. Встретившись с ней взглядом, он снял шапку, золотые волосы рассыпались по плечам.
Лаэрта замерла на полуслове — и бросилась обнимать солдатика.
— Тайра?!! Светлые Небеса, ты совсем не изменилась!
Барон Цеприс, управляющий Белой Чайки, ложился в постель сразу после захода солнца. Но сон нескоро вытеснял беспокойные мысли о предстоящих делах и длинные столбцы цифр из его многозаботливой головы. Поэтому осторожный стук слуги не застал его врасплох. Выслушав несуразную новость о захвате крепости герцогом Атерли, он накинул халат, перебрался в примыкающий к его спальне кабинет и занялся сортировкой бумаг, и без того пребывавших в идеальном порядке.
Герцог Атерли явился примерно через час.
— Извините, что потревожил вас, барон, — улыбка Брейда выглядела почти смущенной.
— Ничего страшного, ваша светлость — я ждал вашего визита.
— Значит, вы уже в курсе последних событий? Мне пришлось ввести войско в крепость, по моей информации сюда направляется граф Виндом. Он намерен захватить Белую Чайку и взять в заложники ее величество и их высочеств.
— Вот как? — кустистые брови Цеприса поползли вверх. Такого наглого вранья… Виндом, безусловно, должен забрать Лаэрту с детьми в Гилатиан. Но это называется не захватом заложников, а выполнением приказа его императорского величества.
— Сколько дней осады может выдержать Белая Чайка? Учитывая, что у меня полторы сотни воинов, с конями.
— Ну, что касается провизии — недели две. Сена и овса тоже достаточно, мы как раз сделали запасы на зиму. А вот воды хватит дня на три, не больше. Та, что в цистернах, годится только для полива. Может, для коней и сойдет, не знаю. Питьевую воду приходится подвозить каждый день, вам же это известно.
— Трех дней мне будет достаточно. На всякий случай с утра наполните все емкости, какие найдутся в замке. Не беспокойтесь, осада не будет долгой, за ее величеством придет корабль, и я открою ворота.
— Я и не беспокоюсь, ваша светлость. У меня к вам только одна просьба — перед тем, как вы впустите сюда Виндома, привяжите меня к вот этому креслу, на котором я сижу, и засуньте в рот кляп.
— Как пожелаете, — Брейд грустно улыбнулся старому трусливому лису, — но вы ведь можете покинуть крепость вместе с гостями и свитой, Виндом не появится раньше полудня. На рассвете разбудите всех, кто находится в замке, и попросите немедленно его покинуть. Также рассчитайте прислугу, здесь должны остаться только мои солдаты и императорское семейство.
— Ну что же, так я и поступлю, милорд. В этом ящике ключи от всех помещений. Не забудьте, пожалуйста, что вы приставили меч к моей груди, прежде чем я их вам отдал. А потом силой вышвырнули меня из замка.
Уже середина ночи, а они все не угомонятся…
Брейд скинул одеяло и лежал на кровати в одной рубашке. Видно, и ее снять придется, духотища невыносимая. Когда же они спать отправятся? Лаэрта с дочкой так и сидели в мастерской, куда Брейд привел Тайру, как раз над его спальней. И говорили, говорили… Сначала негромко, рассказы перемежались испуганными вскриками и долгими паузами — очевидно, на слезы и объятия. Теперь смеются. После трехдневной скачки Брейд хотел только одного — выспаться, завтра будет тяжелый день, а эти… Он все-таки открыл окно, хотя знал, что болтовня будет звучать еще громче.
Где-то рядом о стены крепости тихо плескалось море, но окно выходило в парк. Дневная жара застоялась в квадрате высоких стен, ни дуновения ветра, ни шороха, кипарисы как будто нарисованы тушью на искрящейся ткани ночного неба. Брейду было слышно каждое слово, что говорилось наверху. Они, конечно, тоже сидели у распахнутого окна. В конце концов, сами виноваты, могли бы уйти.
— Ты не представляешь, как он со мной намучился, — это был голос Лаэрты, — я же вообще ничего не умела. Нас учили кулинарии, но только по книгам. Один раз все-таки сводили на кухню, шеф-повар нам показывал разную утварь. Там шум ужасный был, толкотня, Лаэрта умудрилась за горячий вертел схватиться, а я себе на платье полную соусницу опрокинула. Больше нас туда не пускали.
Ну да, они же поменялись именами. Она говорит о Литании. То есть наоборот — Литания говорит о настоящей Лаэрте. В общем, неважно.
— В начале я даже не могла нормальную лепешку испечь, внутри — сырое тесто, сверху уголь. Как Джан их ел — не знаю, я не могла.
Джан, Джан… Что такого было в этом деревенском парне, что Лаэрта с нежностью вспоминает его после двенадцати лет разлуки — того, что она не может найти в Брейде? Он почувствовал, как сжимается его кулак, и устыдился. Все просто. В той горной деревушке она была свободна и счастлива. И в это время рядом с ней оказался именно Джан.
— А когда он послал меня овец доить… — кто-то прыснул, кажется, сама Лаэрта, — корову я уже доила, а овцу — в первый раз. Она от меня шарахается, потом вроде присмирела, но молока не дает. Тут Джан заходит, спрашивает, что это я делаю, я ему говорю, — голосок стал жалобным и капризным, — Джа-ан… У меня не получается! Корова гладкая, у нее все видно, а овечка такая лохматая! У коровы четыре соска, ты сказал, что у овец их два, а я только один нашла, и молока очень мало! Джан стал красный совсем, я думала, он на меня орать начнет, как тогда, когда я ему живого скорпиона принесла показать. А он по стене на землю сползает и хохочет. Потом отдышался и говорит: — Лита… это же баран!
Брейд, зажимая рот рукой, тихонько закрыл окно. Ну их! Надо будет балладу написать — «О нежной и возвышенной любви императрицы Ракайской и барана». И почему он не баран?
Мама еще спала, свернувшись клубочком на краю огромной кровати. Тайра тихонько выбралась из-под балдахина, влезла в штаны и вышла на балкон, чтобы посмотреть на море. Ночью она засыпала под легкий шелест его дыхания, но увидеть ничего не смогла — бескрайняя тьма с редкими отблесками, почти как в пещере, только оно было живым, шевелилось, иногда отражало тоненький серп молодого месяца или несколько звезд, на миг выглянувших из облаков.
Она сделала шаг на площадку — и отступила. Под ногами у нее было синее небо с быстро бегущими клочьями облаков. И грохот, как возле большого водопада. Потом она поняла, что небо — вверху, оно было спокойнее и светлее, а то, что внизу — и есть море. И все волны с пенистыми гребнями неслись прямо на замок, чем ближе, тем они были выше и бурливей. Тайра осторожно заглянула через перила. Огромный вал разбился о подножие замка, отхлынул, за ним уже нависал следующий, еще выше, брызги его крушения оросили руки и лицо холодными каплями. Сейчас волны разнесут замок вдребезги… Ведь говорят, что капля камень точит, а тут такое! Потом она вспомнила, что крепость стоит на скалистом утесе, и ей лет сто. Наклонилась вниз, и ощутила восторг и чувство полета, как будто скачешь галопом по бескрайнему полю.
Тяжелые удары воды и свист ветра заглушили тихий стук. Тайра насторожилась, только услышав мамин голос. В спальне было совершенно некуда спрятаться, разве что под кровать. Она не успела.
— Да, Селия… — сонно пробормотала мама, и в дверь заглянула горничная. Тайра сделала все, что могла — отвернулась к морю.
— Госпожа, мне показалось, что вы проснулись, — и тут служанка заметила длинноволосого юношу на балконе, — о, простите меня!
— Все хорошо, Селия. Принеси мне одежду. Сегодня, кажется, опять жарко — так что платье лучше белое, с вышивкой, а на голову — легкий палантин. Для молодой госпожи — зеленое, шелковое, оно прохладное, вуаль сама подбери по цвету. И приличное белье. Она была вынуждена бежать… из Кадара. В дороге ее ограбили, так что позаботься обо всем необходимом. Завтрак подашь прямо сюда, и не надо никому рассказывать о моей гостье
— А она правда никому не расскажет? — спросила Тайра, когда за горничной закрылась дверь.
— Надеюсь, что нет, Селия хорошая девушка. Впрочем, это неважно — ну, допустим, ночевала в моих покоях какая-то беглянка из Кадара. Она же тебя не видела. Все равно твое присутствие в замке невозможно скрыть, главное — чтобы никто не знал, кто ты. Позже мы обсудим с герцогом Атерли наши планы. К сожалению, сейчас мое положение настолько непрочно, что без его помощи я не смогу обеспечить тебе надежной защиты.
Этим утром дворцовый сад оставался единственным спокойным местом в Белой Чайке. На главном дворе кучера запрягали экипажи разъезжающихся гостей. Служанки, внезапно получившие расчет, обхаживали конюхов, чтобы те подвезли их пожитки до ближайшей деревни. По всем покоям и лестницам дворца сновали слуги, нагруженные сундуками, корзинами и тюками.
Господин Цеприс не сразу обнаружил императрицу. Она сидела на скамейке, полускрытой пышно разросшимися рододендронами и оживленно беседовала со своей новой гостьей. Принцесса Агния обучала прибывшую вместе с этой дамой беспородную собаку ловить и приносить мяч. Вторая часть программы не всегда удавалась, принцесса то и дело хватала собаку за хвост и вытаскивала мячик из слюнявой пасти.
Несмотря на преклонные годы, господин Цеприс обладал острым умом и зрением ястреба. Картина, представшая перед его глазами, повергла его в ужас: неизвестная девица откинула вуаль, и профили собеседниц оказались почти зеркальным отражением друг друга. Если бы художник нарисовал эту идиллическую сценку, он мог бы назвать свое произведение «Три возраста женщины». Беззаботное дитя, юная дева, зрелая женщина. Три возраста, одно лицо. Господин Цеприс громко кашлянул, чтобы прервать беседу, но все равно до него донеслась последняя фраза незнакомки:
— Все будет хорошо, мама. Мне кажется, Брейд всегда держит слово.
Мама… Это словечко могло принести целое состояние — если найти нужного покупателя. А также могло стоить жизни. Лучше бы Цеприс не слышал его. Совершенно правильно — он его не слышал.
— Ваше величество, я пришел проститься и узнать ваши последние распоряжения.
— Значит, вы тоже… Вы уверены в необходимости вашего отъезда? Без вас здесь все развалится.
Цеприс с ненавистью глянул на гостью: вуаль она, конечно, опустила, но и сквозь полупрозрачную ткань только слепой не заметил бы сходства. Если бы не эта девица, то, может, он и остался бы. Но старый кастелян не собирался заканчивать долгую и почти безупречную службу на плахе.
— Ваше величество, как только вы вернетесь в Белую Чайку, сообщите мне, я немедленно приеду и приступлю к выполнению своих обязанностей. А во время вашего отсутствия в моем пребывании в замке нет необходимости. Слуги уволены, ваша библиотека, рукоделие и наряды упакованы и отправлены по адресу, указанному герцогом Атерли. Герцог обещал оставить в крепости шесть человек охраны, уверен, они справятся со своей миссией без моего участия.
— Спасибо вам, барон… Вы так много сделали для моей семьи. Надеюсь, мы еще увидимся с вами. Если вас не затруднит, отведите Агнию к Сите, ей пора спать, и позовите сюда Атерли.
Литания была в такой ярости, что Тайра предпочла не заговаривать с ней до появления Брейда.
— Брейд, мы с вами условились, что вы сообщите гостям о моем отъезде и попросите Цеприса рассчитать часть слуг, раз уж я вынуждена покинуть Белую Чайку. Но с какой стати вы выгнали Цеприса? Он один из немногих людей, которым я доверяю.
— Я не выгонял его, госпожа, это его собственный выбор. Если случится так, что граф Виндом появится здесь прежде, чем за вами придет корабль, то придется закрыть ворота. Все, кто находился в крепости во время осады, могут быть обвинены в предательстве, поэтому я взял на себя смелость отправить из замка всю вашу челядь. Но барона Цеприса я был вынужден ввести в курс дела, и он самостоятельно принял решение не рисковать репутацией.
— Никакой осады не будет! Если ваш корабль задержится, я просто отправлюсь с Виндомом в Гилатиан. Вы преувеличиваете опасность, эта поездка мне ничем не грозит.
— К сожалению, не преувеличиваю. Я только что получил копию письма императора к леди Вивиан. Прочитайте, и сами во всем убедитесь.
— И как вам удалось его раздобыть?
— Ну, если вам угодно знать подробности… В придорожной таверне мои люди встретились с виконтом Нортеном, одним из оруженосцев Янгиса, перевозившим императорскую корреспонденцию, и его отрядом. Люди Нортона выпили лишнего, и, пока они спали, мои ребята успели просмотреть письма. Ничего важного там не было — кроме вот этого.
Брейд не стал упоминать о сонном зелье, щедро подмешанном в кувшин с вином — в последнее время ему слишком часто приходилось пользоваться снадобьями Хасият, и он чувствовал себя несколько запятнанным сотрудничеством с ведьмой. А также о том, что письмо уже два дня лежало у него за пазухой. Он до последнего надеялся, что ему не придется использовать этот аргумент.
— Я не читаю чужие письма.
— Тогда мне придется прочесть его вслух. Прошу простить меня, но это слишком важно, вы должны знать, что отправляетесь в ловушку.
Императрица брезгливо, двумя пальчиками, взяла листок. Ей начинало казаться, что в ловушку ее загоняет именно Брейд.
Возлюбленная госпожа моего сердца!
Я благодарен тебе за заботу о чести моей семьи, но твои подозрения беспочвенны. Со дня бракосочетания за Лаэртой велось непрерывное наблюдение, и я могу быть абсолютно уверенным в моем отцовстве. Если ты дорожишь моим расположением, никогда больше не упоминай об этих отвратительных домыслах. Гораздо более важными являются все чаще поступающие сведения, что Белая Чайка превратилась в гнездо заговорщиков, планирующих покушение на мою жизнь и возведение на престол Лаэрты. Но ты можешь не волноваться обо мне: я приказал доставить Лаэрту в Гилатиан, и она никогда больше не покинет его. Уверен, что она со всей возможной искренностью расскажет мне о заговоре и назовет имена предателей.
Ни о чем не беспокойся и не грусти. Ты увидишь меня не позже, чем через две недели.
Брейд терпеливо наблюдал, как Лаэрта рвет листок на узкие полоски, складывает их и с усилием раздирает на крошечные квадратики. Наконец она перестала кусать губы и сказала:
— Я все поняла, Брейд. Надеюсь, что корабль придет. Но если нет — я все-таки поеду в Гилатиан. Позаботьтесь о Тайре, и как можно быстрее покиньте Ракайю — я не уверена, что выдержу пытки и не оговорю вас. Остальных детей он не тронет, это его кровь, и это важно для него.
— Но почему?! — не выдержала Тайра, — почему не дождаться корабля? Эта крепость выдержит какую угодно осаду!
— Потому, что осада — это всегда гибель многих людей, и нападающих, и защитников. Я не считаю, что за мое спасение нужно платить десятками жизней.
Брейд только плечами пожал, логика Лаэрты не вмещалась в его голову.
— Рисковать жизнью — профессия солдата. Каждый из них убивал, каждый знает, что может быть убит. Но в данном случае я могу вам обещать, что во время осады не прольется ни одной капли крови. Эту крепость не так просто взять, потребуется несколько дней для подготовки штурма. Вы просто дождетесь корабля, уплывете, и я мирно открою ворота.
— А что будет с вами?
— Ничего. Я поеду в Гилатиан и представлю доказательства, что способствовал вашему бегству во избежание покушения на вашу жизнь. Они у меня есть.
— Вы уверены, что это поможет? Вы же знаете — Янгис мстителен и непредсказуем.
— Абсолютно уверен. А сейчас простите меня — мне нужно кое-что приготовить на случай осады. Чтобы она действительно была бескровной.
Когда они снова остались вдвоем, Тайра долго молчала, прежде чем спросить:
— Ты чуть было не согласилась на пытки, чтобы не пострадали ракайцы, готовые во славу империи усеять костями весь мир. Неужели эти звери того стоят?
— Не все они звери, обычно нужда заставляет людей идти в солдаты. Да нет, дело не в том, какие они. Просто я однажды дала себе слово, что больше ни один человек не погибнет по моей вине.
— Из-за отца?
— Нет, гораздо раньше. Ты ведь, наверное, считаешь, что меня насильно выдали за Янгиса, но я сделала это по своей воле. Когда меня привезли в Карент, мать, прежде чем выслушать мое решение, отправила меня по селениям с отрядом сборщиков податей. Выдала мешок с серебряными монетами, сказала, что могу тратить, как хочу. В деревнях вокруг столицы никто особо не голодал, только мужчин было мало — в основном старики да подростки, ну и инвалиды. Там еще удавалось кое-что собрать, хотя в некоторых домах была такая нищета, что я оставляла хозяевам пригоршню монет. А чуть дальше… Скота ни у кого нет, только куры. Поля не вспаханы, у большинства крестьянок хватало сил только на огороды. Иногда матери на коленях молили, чтобы я забрала их детей, им нечем было кормить их. Скоро на повозках не осталось места — но там не оброк лежал, а больные и дети. Деньги кончились, и те, что мать дала, и те, что собрали. Сборщики помалкивали, видимо, мать приказала выполнять все мои прихоти. Но я же понимала — другие отряды деньги не раздают, а отбирают. Последние деньги, последнее зерно. И по-другому нельзя — маме надо чем-то кормить слуг и солдат, во дворце было продано все, что можно. Знаешь, я одну женщину до сих пор помню, беременную. У нее муж лежал в горячке, вернулся с войны без ноги, и рана воспалилась. Она оставила его на верную смерть и поехала с нами, чтобы спасти хотя бы ребенка. Роды начались еще в дороге. Она была слишком истощена, не выжила ни она, ни ребенок. Погибли тысячи кадарцев — были убиты на войне, умерли от голода и болезней. И все из-за того, что две девчонки сбежали из дома, чтобы устроить свое счастье.
Тайра не нашла, что ответить матери. Она могла представить, что можно чувствовать вину за зло, сотворенное не тобой. Но добровольно покоряться злу, чтобы не было худшей беды?
Замок опустел, после полудня закрылись ворота. Половину своего войска Брейд поставил в резерве у ближайшей речки, чтобы напрасно не расходовать ограниченные запасы воды. На всех трех дорогах, ведущих к Белой Чайке, выставили караулы. Брейд руководил подготовкой к осаде, трижды поднимал и опускал мост, усиливал противовесы на подъемных механизмах, распределял людей по стенам, натаскивал солдат на слаженное и четкое выполнение абсолютно идиотских, по их мнению, приказов. Так воевать они не привыкли. Дело сильно осложнялось тем, что время от времени на стене появлялась Лаэрта и задавала каверзные вопросы, причем не Брейду, а любому попавшемуся под руку солдату:
— А эти бочки зачем?
— Огонь тушить, ваше величество. Если вдруг нас поджечь попытаются
— А эти вот трубы в бойницах?
— Для освещения, ваше величество, чтобы втихаря на стену не полезли.
Брейду временами хотелось попросту запереть ее в подвале, желательно — в пыточной. Чтобы подробно изучила хранящиеся там орудия и осознала наконец, от какой участи он пытается ее избавить. Но ведь Литания ему не простит. Да он и сам уже сомневался в необходимости всей этой суеты. Море постепенно успокаивалось, корабль мог появиться с минуты на минуту. Даже если он задержится, у Виндома уйдет не меньше суток на подготовку штурма. Брейд не позволял себе думать о том, что корабль может вообще не прийти. К примеру, его разбило штормом. А в крепости семьдесят воинов с лошадьми, и воды на три дня.
Ближе к вечеру часовые сообщили о приближении войска Виндома: по дороге двигалось около двухсот воинов, сопровождаемых обозом. Ехали они не спеша, до крепости доберутся уже к ночи.
Граф Виндом был усталым, голодным и очень злым. В этой военной кампании он не получил ни царапины, зато проигрался до нитки. Он очень рассчитывал поправить свое финансовое положение в Белой Чайке после того, как арестует императрицу: В замке было много ценностей, Лаэрте они все равно уже не понадобится.
Те фальшивые оруженосцы наврали — горную крепость никто и не думал захватывать. Он обнаружил в ней графа Хавермонца с чудовищно распухшей ногой, помешавшей ему участвовать в битве, и еще человек пятьдесят защитников. Все, остававшиеся снаружи, были мертвы или тяжело ранены, а герцог Дилейн отступил с поля боя. Как оказалось, недалеко — в первую же ночь, когда вновь прибывшие войска еще не успели толком разместиться, его солдаты ворвались в лагерь, перебили едва ли не четверть ракайцев и снова исчезли. Потом был месяц земляных и строительных работ — укрепляли крепость и готовили осаду Мозира: двигаться дальше, оставив за спиной непокорный город, было нельзя. Вот тогда граф Виндом и проиграл в кости почти все свои средства — в Феруате у благородных рыцарей было слишком мало развлечений.
За день до намеченного штурма пришла страшная весть — в Рокингеме началась чума, и император покинул город, приказав взять Мозир во что бы то ни стало. Это означало одно: их ожидал голод. Никто не рискнет везти провиант через чумной город, а ближайшие деревни давно уже были разграблены. Выполнять распоряжение императора остались воины помоложе, не участвовавшие в осаде Тилуана, когда застрявшее в весеннем лесу войско поело всех коней, а под конец и трупы убитых врагов пошли в ход. В городе, сдавшемся два месяца спустя, не щадили никого. Те, кто помнил Тилуан, бросили прислугу и обозы самостоятельно выбираться из ловушки и галопом пронеслись через опустевший Рокингем. Ну а Виндом вывез все, что у него было, предупредив, что каждый, кто прикоснется в зараженном городе к чему бы то ни было — хоть к камню в стене — будет убит на месте.
Императора он нагнал на полпути в Гилатиан. Янгис, разумеется, был разгневан дезертирством Виндома, но не слишком — он уже успел пообщаться с маршалом Рейвисом, который объяснил ему, что сокращение численности осаждавших отчасти решает вопрос с их снабжением. За ужином император поведал графу, что черную смерть в Рокингем занесли чумные доктора мерзавца Дилейна, а вовсе не крысы, якобы привлеченные неубранными трупами и дикой грязью, разведенною вокруг города императорскими войсками — как полагают некоторые предатели и враги короны. Белая Чайка находится всего в трех днях пути от Рокингема, а посему графу Виндому надлежит немедленно перевезти императрицу Лаэрту вместе с их высочествами в Гилатиан, пока чумные доктора не наведались в крепость
.
С севера наползали плотные свинцовые облака, в тусклом холодном свете свежевыбеленные стены Белой Чайка казались мрачными и заброшенными. Разводной мост был поднят, хотя до настоящей темноты оставалось несколько часов.
Юный оруженосец, избранный глашатаем за громкий, разлетающийся по всей округе голос, крикнул:
— Открыть ворота графу Виндому!
Тишина.
— ОТКРЫТЬ ВОРОТА!!
— Кто там? — донесся ленивый, тягучий ответ из надвратной башни — видно, часовой только что проснулся.
— Граф Виндом со свитой! Опускай мост, живо.
— А сам-то он где?
Виндом, вне себя от злости, сорвал шлем и выехал вперед.
— Видишь меня, дубина? Открывай!
— Не могу, ваше сиятельство. Не велено до утра никого не пускать. Завтра приезжайте.
— У меня срочный указ императора, скотина! Опускай мост!
— У вас указ, а у меня приказ — ночью въезд в крепость запрещен. Я своего командира слушаюсь.
— Завтра же получишь плетей за неуважение к императору. Зови сюда капитана Дребба!
— Сейчас, сейчас, милорд. Я бегом за ним схожу.
Часового все не было, всадники спешились и ослабили подпруги, чтобы усталые кони могли пощипать травку, слуги и пехота бродили по берегу, собирая плавник для костров. Граф Виндом был недвижим, как конная статуя Гилата, лицо его становилось все мрачнее. Наконец в одной из бойниц вроде бы показалось что-то блестящее.
— Ваше сиятельство! Докладываю — капитан Дребб вместе с гарнизоном вчера покинул крепость, теперь она находится под защитой герцога Атерли, — голос был уже другой, моложе и энергичнее.
— Передай герцогу, пусть немедленно явится сюда, иначе он будет отдан под суд за неповиновение императору.
— Я попробую передать, милорд, но герцог уже отдыхать изволит… Может быть, до завтра подождете? Мы ворота рано открываем.
— Живо, мерзавец! Плетей захотел?
— Сейчас доложу, ваше сиятельство.
Вдоль берега горели костры, солдаты уже поняли, что сегодня они будут ночевать в чистом поле.
— Что они, вымерли там все? — люди из личного копья Виндома до сих пор не спешились из солидарности с господином и теряли остатки терпения.
— Сейчас они проснутся. Собрать лучников!
После небольшой суматохи лучники выстроились вдоль берега.
— Стреляй!!!
Рой огненных птиц взвился над стенами. Потом еще один. Красноватое пламя ненадолго озарило верхушку стены, помелькало в бойницах и как-то очень быстро погасло.
— У них там все каменное, милорд, — один из рыцарей уже бывал в Белой Чайке.
— Что встали, готовьте штурм!
— Сегодня?! Эту крепость не взять без осады! — младшие командиры были уверены, что ее вообще не взять. Остров, окруженный толстыми стенами, у подножия которых плещутся волны… Если только с моря, и целой армией, а не кучкой в двести человек.
— Заткнитесь и исполняйте. Там нет защитников, только эти два идиота, которые боятся разбудить Атерли. Быстро!
Приказ командира надо выполнять, даже если он идиотский — все, кто воевал под началом Виндома, знали это на зубок. Вдоль рва понемногу вытягивался ряд перевернутых телег, их обильно поливали водой, чтобы предохранить от огня. Поблизости нашлась молодая сосновая роща, и застучали топоры. Была уже глубокая ночь, когда атакующие обзавелись десятком лестниц, даже катапульту начали сколачивать, хотя и понимали, что до утра не закончат. Со стороны крепости не доносилось ни звука, похоже, ее действительно некому было защищать. Поначалу солдаты старались прятаться за телегами, потом осмелели, ходили по самому краю рва.
Лезть на стены по канатам охотников нашлось мало — десятка два пехотинцев, да пара совсем молоденьких рыцарей, так что надеялись больше на лестницы. Их установили на телегах, и солдаты с большим сомнением косились на них — слишком длинные и пологие, могут проломиться.
— На штурм! — проревел Виндом. Ему начала нравиться эта затея — он освобождает крепость от захватившего ее герцога Атерли. Нажрался Брейд, что ли? Хоть бы не проснулся, прежде чем люди Виндома откроют ворота.
Двадцать крючьев взвились в воздух, три зацепились за зубцы с первого раза. Лестницы медленно приближались к стенам, одна из них уже нависла над воротами.
И крепость ожила: с галереи в ров полетели открытые бочонки с черной жидкостью.
— Лучники, к бою! Заорал Виндом, но целиться было уже не в кого.
— Зачем они смолу в воду-то льют, совсем сдурели? — удивился кто-то из рыцарей.
Второй, с более тонким обонянием, истошно завопил:
— Все назад! — и сам рванул прочь от берега.
С надвратных башен в ров пролились два огненных потока, и вода загорелась.
Брейд прошелся по галерее. Все выглядело прекрасно — языки ревущего пламени вздымались до середины стены, клубы черного дыма заслоняли вражеское войско, но он и так знал: убрались подальше от огня. Не зря он с такими предосторожностями вез из Синтейна бочки с земляным маслом и горшки с ликейским огнем. Теперь можно передохнуть. Он с снял шлем и растянулся под защитой зубца — становилось жарковато. Стены заново белить придется… Брейд усмехнулся, его позабавила собственная рачительность. Придется, но это уже не его забота.
Агния наконец-то уснула в объятиях Ситы. В кресле у изголовья кровати мирно посапывал Тобиас, сам себя убаюкав бесконечной повестью о странствиях и подвигах отважного кота. Его неожиданное решение сопровождать императорское семейство показалось Лаэрте прекрасным: «В Гилатиане меня давно никто не хочет слушать, а вашим детям еще не надоели мои сказки». Раймонд был назначен в караул, охранявший здание дворца — это был единственный способ удержать принца от беготни по крепостным стенам.
В соседней комнате Лаэрта и Тайра в третий раз перекладывали дорожные сундуки. Брейд попросил их взять как можно меньше вещей: только деньги, драгоценности и самую простую одежду, какую носят небогатые горожанки. Селия успела накупить целый ворох тряпья у разъезжающихся служанок, надо было отобрать подходящее и по размеру, и по скромности — женская прислуга замка имела привычку щеголять в шелковых и бархатных платьях, всего пару раз надеванных добрыми хозяйками.
— Мама, а ты не хочешь взять с собой меч? Мы едем в чужую страну, мало ли что может случиться.
— Меч — неподходящее оружие для женщины. Тяжелый, неудобный, любой мужчина управляется с ним гораздо лучше — у них и сил больше, и практики. Вот, смотри, — Лаэрта вытащила из корсажа длинное тонкое лезвие.
— О! Тебе приходилось им пользоваться?
— Один раз. После пира я шла по коридору, чья-то лапа зажала мне рот и потащила в темную комнату. Я воткнула в нее стилет, и лапа тут же исчезла. На другой день рука графа Виндома была перевязана шелковым платком, — Лаэрта довольно злорадно улыбнулась, — но тренировалась я часто.
— А как же… Ты ведь говорила, что дала слово, что ни один человек из-за тебя не погибнет?
— Это совсем другое дело. Каждый имеет право защищать себя и тех, кто ему дорог. Это справедливо, а вот гнать людей на убой ради чужих интересов — нет.
Тайра задумалась, потом осторожно спросила:
— Послушай… А тебе никогда не приходило в голову избавить мир от Янгиса?
— Поначалу я только и жила этой надеждой. Но перед входом в его опочивальню меня заставляли принимать ванну, снимали все драгоценности, даже кольца, и одевали в другое платье. Мой супруг не слишком мне доверял. Ну а днем, при всех — смелости не хватало. Его охрана зарубила бы меня прежде, чем я прикоснусь к нему. Позже я поняла, какая бойня разгорится после его смерти. Меня казнят, Раймонд еще слишком мал — война за престол оказалась бы страшнее, чем все, что творит сам Янгис.
В комнату ворвался не к добру помянутый принц.
— Райми? Что ты здесь делаешь?
— Там сражение идет, такой пожар за стенами! Пожалуйста, скажи нашему главному, чтоб сменил меня кем-нибудь. Я должен участвовать в бою!
Лаэрта схватила сына за руку и потащила вниз по лестнице. Крикнула на бегу старшему по караулу:
— Если принц Раймонд еще раз покинет свой пост, арестуйте его и посадите под замок! — и вихрем полетела к воротам.
Эта было прекрасное и героическое зрелище, достойное быть воспетым в стихах и балладах, украсить собой поля летописей и дворцовые гобелены. Жаль, что ему оказалось не суждено оставить незабываемый след в хрониках Ракайи. Разве что какой-нибудь ветеран, участвовавший в осаде Белой Чайки, спьяну рассказывал собутыльнику:
— Вот представь — ров пылает, стрелы летят, а императрица стоит на самом верху башни, вся в белом, золотые волосы развеваются по ветру, и кричит не своим голосом: — «графа Виндома ко мне»!
— Да брось заливать-то, — отвечал ему приятель, — не было этого. И осады никакой не было. Про такую историю все бы знали, а не один ты, брехун старый.
— Граф Виндом! — что есть сил крикнула Лаэрта, пытаясь перекрыть рев пламени и шум голосов. Она стояла между двух зубцов над крепостными воротами, сотни глаз смотрели на нее с той стороны рва.
— Виндом! Прекратите осаду, сейчас я…
Брейд все еще сидел на стене. «Идиотка, надо было ее в пыточной запереть» — в три прыжка он пролетел галерею, отшвырнул часового, промчался по винтовой лестнице на верхнюю площадку и успел повалить Лаэрту на пол прежде, чем стрелы просвистели над его закованной в латы спиной.
— Отпустите сейчас же!
Лаэрта вырывалась, и Брейд заткнул ей рот поцелуем, чтобы она не успела сказать что-нибудь непоправимое.
Сидевший за соседним зубцом солдат был в полной растерянности. Он уже год служил в крепости, и Лаэрта ему нравилась. И вообще, покушение на императрицу — государственное преступление, надо бы прийти на помощь. Но ведь герцог Атерли — его господин, он ему первому в верности присягал. Может, аккуратно дать ему щитом по башке? Шлема-то на нем нет. Тут он заметил, что пальцы ее величества нежно перебирают волосы Брейда, и облегченно отвернулся. Не его собачье дело, он солдат, а не нянька.
Брейд, наконец, отпустил Лаэрту и помог ей перебраться под укрытие зубца. Еще пара стрел упала на площадку.
— Тебя хотели убить, — он кивнул на дрожащее древко косо вонзившейся в бочонок стрелы.
— Может быть, это случайность?
— Пять выстрелов прямо в тебя? Ты не нужна Виндому живой. Иди в замок и больше не появляйся здесь.
— Нет. Вы нарушили обещание, Атерли. Идет сражение.
— Где вы его видите, госпожа?! У меня двое раненых, обоим стрела в руку попала. У Виндома — ни одного, если не считать свалившихся в ров солдата. Вымок, бедняга.
— Сгорел…
— Тогда ров еще не горел. Я поджег его позже — чтобы больше не совались.
От подножия башни, со стороны моста, донесся громовой голос:
— Ваше величество, я хочу поговорить с вами!
Лаэрта попыталась встать на ноги, и Брейд прижал ее к стене.
— Не откликайся. Хоть раз послушайся.
Ветер подхватил край ее накидки. Она затрепетала между зубцов, как белое знамя, и упала, пробитая стрелой.
— Прости меня, — Лаэрта украдкой погладила его по стальному плечу, и он почувствовал прикосновение сквозь металл — я попробую научиться доверять тебе.
Над люком показалась голова Ланса.
— Брейд, там корабль, и к замку плывет лодка.
— Отлично. Проводи ее величество в замок и помоги погрузить вещи. Поедешь с ними — им нужна надежная охрана. Тобиас хороший друг, но он не воин.
— Но, дядя… — простонал Ланс. Перспектива охранять взбалмошную императрицу с тремя детишками привела его в ужас. И еще эта девочка с собакой, которая смотрит на него как на пустое место, ни на миг не забывая о его участии в гибели отца. Правда, один раз в дороге она сама к нему подъехала, спросила, можно ли верить князю Ашве — обещал ухаживать за ее конем, как за своим собственным, вдруг обманет? Ланс объяснил ей, что никто не понимает в лошадях лучше князя Ашвы. Девица носик сморщила: «Ну ладно, а то мне выдали не пойми что, как на мешке с картошкой еду» — а сама сидит не лучшем иноходце Брейда с на редкость мягким и ровным аллюром. Он поинтересовался, зачем же она своего такого великолепного коня отдала в чужие руки, а та в ответ: «Волк из крепости морем поплывет, лошадей брать не будет. Пришлось Маяка оставить на время этому Ашве. Лишь бы не загубил». Ланс был вынужден упрашивать строптивую девицу не называть прилюдно герцога Атерли Волком. Она плечиком передернула: «Пусть будет герцог, мне все равно. Как волка не зови…» — и ускакала. Нет, лучше он с Виндомом сразится…
— Ты хотел служить у меня? Это приказ.
Брейд помог императрице подняться на ноги, внимательно следя, чтобы она все время находилась под защитой зубца.
— Ваше величество, поторопитесь, как только вы подниметесь на борт, я смогу открыть ворота, — и вполголоса добавил, — я постараюсь приехать за вами как можно скорее.
— Я до сих пор не знаю, куда вы меня отправляете, герцог.
— Вам скажут об этом на корабле. Капитан абсолютно надежный человек, я обязан ему жизнью, но все-таки не называйте своего имени даже ему. Счастливого пути, госпожа, — голос Брейда дрогнул, но поклонился он так церемонно, что часовые на башне поняли: предыдущая сцена им привиделась в дыму и пляске огня.
Волны разбивали пламя на островки и уносили их в открытое море. Крепость молчала, вскоре на стену опять полетели крючья. И тогда с башни раздался крик:
— Граф Виндом, герцог Атерли хочет поговорить с вами. Выходите к мосту!
Виндом опустил забрало и выехал вперед. «Арбалетчики, приготовиться!» — тихо скомандовал он. Конь сделал пару шагов в сторону рва и попятился. Виндом кожей почувствовал, что из бойниц на него направлены десятки стрел.
Между зубцов, там, где прежде стояла Лаэрта, показался рыцарь с закрытым забралом.
— Кто ты? Я не вижу твоего лица.
— Ты знаешь мой голос, Виндом. Императрица Лаэрта покинула замок. Если хочешь, зайди и проверь.
— Покинула? Улетела на крыльях?
— Уплыла на корабле. Ты можешь взять десять воинов, въехать в крепость и обыскать ее.
— Хорошо. Опускай мост.
Виндом вполголоса роздал приказы, и за его спиной стал выстраиваться узкий клин рыцарей. Заскрипели цепи, мост медленно опрокинулся на каменные сваи. Никто не трогался с места, пока не распахнулись створки ворот и не поднялась стальная решетка.
И тогда лавина всадников с мечами наизготовку ринулась в крепость. В тот же миг четверо солдат захватили крючьями цепи, еще двое рубили их топорами.
Мост начал подниматься. Скакавших по нему рыцарей, как с горки, смело в ворота. Еще двое всадников с разлета перемахнули внезапно возникший провал. А сзади лошади вставали на дыбы, пытались развернуться, били копытами встречных коней. «На-заад!» Кто-то из латников слетел под ноги обезумевших животных, кому-то повезло свалиться уже на валу. Солдаты с крючьями повисли в воздухе. Трое успели спрыгнуть на неподвижную часть моста, четвертый сорвался в огонь. С грохотом упала решетка.
Ворвавшиеся на крепостной двор рыцари — их было менее двадцати — остановили лихой разбег. Они оказались в середине широкого круга конников со взведенными арбалетами. Их подмывало вступить в отчаянную схватку, прорвать оцепление и добраться до подъемных механизмов, но на таком расстоянии арбалетный болт калечит лошадей и сминает броню.
— Ты вор и предатель, Атерли. Ты ответишь за все перед Янгисом. Он уничтожит тебя и весь твой Синтейн, — заорал Виндом, обращаясь непонятно к кому.
Арбалетчики расступились, освобождая проход Брейду. Он был пешим и безоружным.
— Мы оба ответим, Виндом. Я — за то, что спас императрицу Лаэрту, а ты — за то, что пытался убить ее. В нее стреляли твои лучники.
— Вранье! Я не знаю, кто стрелял, я сам казню его. Ты захватил крепость, ослушался приказа императора и подверг опасности жизнь ее величества!
Рыцари, видя, что в ближайшие минуты истребление им не грозит, выстроились в красивое каре за спиной своего предводителя.
— Ты предал императора, Арс. Я поймал твоего шпиона. У меня есть твои письма, где ты требуешь, чтобы он оклеветал ее величество.
— Я не писал никаких писем, лжец!
— А почерк-то твой. Вот послушай, если забыл, — Брейд вытащил из-под нагрудника бумажную трубочку и неторопливо развернул, чтобы заинтересовавшиеся всадники успели подъехать поближе.
— Мне плевать на твои бумажки! Сразись со мной, если считаешь себя мужчиной! — Виндом направил коня к нешелохнувшемуся Брейду.
Десяток коротких стрел лязгнули по брусчатке перед самыми копытами, конь шарахнулся.
— Следующий выстрел будет в тебя. Господа! — Брейд перешел на крик, — выслушайте письмо, и я открою ворота. Если будете мешать, останетесь в крепости.
— Да пусть читает, ваше сиятельство, нам-то что, — ответили сразу несколько голосов. — Пусть прочтет, если ему надо, нас всех тут перебьют! — Читай!
Виндом, не видя поддержки, проворчал:
— Ладно, читай, трус. Пусть все услышат твое грязное вранье.
Виндом вошел в круг и развернул послание:
Сайлас, опять переписываешь пустые сплетни?
Я тебе за это плачу? Мне плевать, что Лаэрта назвала Янгиса жестоким, мне плевать, что она поворачивает портрет императора лицом к стене, когда работает в кабинете. Всем и так известно, что эта шлюха ненавидит своего мужа. Найди что-нибудь, за что Янгис сможет отправить ее на эшафот. Если продолжишь увиливать, в следующем месяце вдвое урежу плату.
Внутри каре послышался негромкий гул голосов. Лаэрту — на эшафот? Ладно бы Янгис, он в своем праве, но Виндом-то куда лезет? Для сестрицы место на троне готовит?
Виндом в ярости повернулся к вышедшей из повиновения свите:
— Это ложь! Он сам это написал!
— Кто-нибудь знает почерк графа Виндома? Подтвердите подлинность письма
Сразу два рыцаря выехали вперед. Оба были молоды и не могли справиться с любопытством.
— Соврете, что это я писал — вам не жить, — прошипел Виндом.
Один из всадников вернулся в строй, второй успел отъехать подальше и не расслышал угрозы.
— Как вас зовут?
— Виконт Шермант, ваша светлость.
— Поклянитесь на мече, что скажете правду.
Рыцарь осенил лицо кривым кругом и сделал вид, что целует гарду. До него уже дошло, что он вызвался в свидетели себе на беду.
— Клянусь говорить правду, — пробормотал виконт, со страхом разглядывая поданный ему листок, — но тут же нет подписи.
— Я спрашиваю вас не о подписи, а о почерке. Вы узнаете почерк графа Виндома?
— Не знаю. Вроде бы похож, у графа он тоже размашистый. А может, кто-то подделал, не могу точно сказать.
— Вы поклялись, виконт.
— Да не знаю я! — выкрикнул несчастный парень и галопом вернулся в самый хвост каре.
Рыцари глухо переговаривались, сцена была понятна каждому из них.
— Он сказал — кто-то подделал! — торжествующе провозгласил Виндом, — ты лжец, Брейд, теперь это знают все!
Но его свита угрюмо молчала. Что за черт, на чьей они стороне?! Граф перешел в атаку:
— Откуда нам знать, что ты не прячешь ее величество? А может, ты убил ее вместе с детьми?
— Я помог ей бежать из крепости, чтобы ты не отправил ее на эшафот. Вивиан очень пойдет корона, не так ли?
— Мерзавец, мерзавец и лжец! — похоже, у Виндома закончились слова, — я вызываю тебя на императорский суд. Расскажешь там Янгису, куда подевал его жену и детей.
— Я принимаю вызов. Отправимся с утра, каждый со своим войском. А сейчас поднимись на башню и прикажи своим людям, чтобы отступили от моста на два полета стрелы, тогда я открою ворота.
Со стороны могло показаться, что город Гилатиан осажден вражеской армией. По обе стороны от главных ворот выстроились шатры и палатки, дымили костры, бесились на привязи добрые породистые кони. Лагерь по левую руку был больше и богаче — он пестрел яркими рыцарскими шатрами, над которыми реяли значки начальников копий. Над самым высоким развевалось полковое знамя. По правую руку шатер был только один. Его окружали простые солдатские палатки, зато их обитатели выглядели куда более грозными воинами. В поход на Белую Чайку Брейд не взял ни одного барона, с ним было его второе войско — шайка Волка. Загорелые дочерна, угрюмые (им уже неделю запрещалось пьянствовать) — они с тоской поглядывали на развеселых соседей, втайне мечтая, что ночью раздастся знакомый вой, и начнется битва. Хорошая была бы пожива…
Но приказа к атаке не было. Брейд валялся в шатре и читал скучнейший рыцарский роман. «Благородный господин, я преклоняюсь перед вашей доблестью и всем сердцем надеюсь, что вы окажете мне честь и примете мой вызов на поединок». Он представил эту фразу в устах… ну, к примеру, Хавермонца, и расхохотался. Надо будет ему присоветовать, а то все «убью гада», да «убью гада».
— Веселишься? — Видий откинул полог и без спроса уселся в ногах у Брейда. Глумливый, изящный, с зализанными назад каштановыми кудряшками и щегольскими рыжеватыми усиками, бархата и кружев больше, чем на самой леди Вивиан. Брейд искренне обрадовался появлению старого друга.
— Говорят, Янгис только через два дня прибудет. Так и будешь торчать в чистом поле?
— А что делать? Кастелян запретил вводить войска в город. У него, видишь ли, императорский указ. Что мне, с боем прорываться?
— Тоже вариант, но у тебя же есть дворец в Гилатиане. Ты что, не можешь к себе домой зайти?
— Не хочу бросать своих людей без присмотра. У них руки чешутся пообщипать богатеньких рыцарей Виндома.
— А говорил — выдрессировал. Волки не поддаются дрессировке, тем и хороши. Я к тебе зачем пришел — выпить мне не с кем. Пошли к речке, посидим, поболтаем.
— Пошли. Только пить, прости, не буду.
— Что, зарок дал? Ты же вроде и так пьешь, как красна девица. Ладно, давай хоть поедим, у меня тут… — он кивнул на статного белого жеребца, нагруженного сумками с провизией.
— Не обижайся, но тебе придется одному все это съесть. Пост у меня до суда.
Не мог же он рассказать, что в последнюю ночь в Белой Чайке к нему в комнату неизвестно как проник слуга старого Готфрида, горбатый мальчишка, и попросил его ничего не есть и не пить до самого суда. А он послушался, даже не успев спросить о причине странной просьбы — мальчишка выпрыгнул с подоконника в сад и бесследно исчез. По пути ему постоянно навязывали угощение самые разные люди из окружения Виндома, а здесь, в лагере, к нему вдруг зачастили шапочные знакомые из Гилатиана — так что, судя по всему, послушался он правильно. Иногда, не выдержав, пил воду из ближайшей речки, грязную, но явно безопасную, ее и скотина пила.
— Пост?! — заржал Видий — ты что, в жрецы решил податься? Ну да, ну да, мне уже рассказывали, как ты с Виндомом сражался: под ноги ему стрелял. А на опахалах биться не пробовал? Тоже неплохое оружие. Скажи, а правду говорят, что ты ему сонеты читал?
— Вот черт, не догадался, Виндом бы их оценил, — его уже начали раздражать плоские шутки Видия, — послушай, я выиграл время и не потерял ни одного человека. Зачем мне было драться с этим болваном?
— Затем, что в результате твоих игр ты предстанешь перед судом Янгиса. Ты веришь в его правосудие?
— У меня есть документы, за которые Виндома можно трижды отправить на плаху. Я что, даром учился на юриста?
Видий помотал головой:
— Виндом Янгису нужен, а ты — как кость поперек глотки. Не рассчитывай на справедливость. Лучше выслушай мой план.
Они подошли к реке и расположились на краю обрыва в тени одинокого дерева. Прежде, чем сесть, Видий покрутил головой по сторонам, даже крону внимательно осмотрел.
— Ну, говори.
— У кастеляна во дворце тридцать человек охраны. И пятьдесят — городской стражи. Все остальные с Янгисом. Мы можем захватить Гилатиан.
— Про двести воинов Виндома забыл? Ты что, на солнце перегрелся?
— Я приведу завтра мою сотню, она в ближайшем селе стоит. А главное, в городе у нас много сторонников. Янгис всем надоел, он второй год воюет с Феруатом, дерет страшные налоги и все время проигрывает. Сейчас опять возвращается с почетным поражением. Гилатиан поддержит тебя.
Брейд посмотрел на друга с некоторым любопытством. В последние лет пять, после того, как жена Видия умерла третьими родами, он практически не вылезал из Гилатиана и вел крайне рассеянную жизнь. Так что в оценке столичных настроений ему можно было доверять. К сожалению, в тактике ведения боя он разбирался намного хуже.
— Допустим, в город мы вошли, половину людей потеряли, осталось взять замок. Он почти неприступен, точно говорю, я все стены облазил. Можно сделать подкоп, даже знаю, где именно, но на это уйдут недели. А через два дня появится Янгис с трехтысячной армией и перебьет нас как щенят.
— Не перебьет. На нашу сторону встанут не только свободные горожане, чернь тоже готова подняться. У них объявился некий Яник, за ним идет вся голытьба. Все стены исписаны буквами ДП — это его лозунг: «Добро и Правда». Их тысячи, они вооружены и ненавидят Янгиса.
Брейд представил себе серьезную войну в многотысячном городе, и его передернуло.
— Я не буду сражаться в Гилатиане, битком набитом женщинами и детишками. Не знаю, чем кончится суд, но вряд ли тюрьмой: Янгису нужна моя армия, он никогда не мог справиться с горцами. Никто не мог. Ну а если дойдет до восстания, я выступлю всеми своими силами, а не с сотней разбойников и тысячей твоих голодранцев. Попробую поднять Наррат.
— Сколько лет ты об этом говоришь, а что мы видим? Янгис как сидел на троне, так и сидит, а ты тут судишься с самим Виндомом, королем тупиц, и слегка надеешься на победу.
— Ладно, там посмотрим. Извини, я пойду — с голодухи спать очень хочется.
В Тронном зале вокруг круглого Стола Истины собрались все члены Совета. Отдельной группой, прямо напротив императора, сидели четверо Старцев в белых одеяниях — вся верхушка Чистейших. Кроме самого Совершенного, присутствовали Второй, Третий и Четвертый. В Ракайе было великое множество жрецов Единого, некоторые были монахами, некоторые имели жен и детей. Но когда жреца принимали в орден Чистейших, он должен был отречься от всего мирского, даже от своего имени. Взамен он обретал порядковый номер, который менялся по мере восхождения Чистейшего по иерархической лестнице. Те, кто входили в первую десятку, назывались Старцами, они имели право возглавлять богослужение в соборе Единого Всемогущего и присутствовать на императорском совете. Последней из привилегий они пользовались нечасто, только в особых случаях. Значит, случай Брейда был особым, ему и Виндому предстоял Божий Суд. Брейд заранее обратился к Единому с просьбой простить все его вранье и интриги.
По традиции граф Виндом, в качестве истца, и герцог Атерли, как обвиняемый, должны были сидеть на особых скамьях немного поодаль от членов императорского совета, но обоих, изъяв оружие, проводили на их обычные места за Столом Истины. Брейд счел это неплохим знаком. Равно как и Виндом — он еще накануне доложил императору о случившемся мятеже и имел все основания полагать, что суд будет пустой формальностью перед неминуемой казнью Атерли.
Янгис, не взглянув на вошедших, обратился к Совершенному:
— Прежде, чем выслушать ваше известие, нам придется разобрать поступившую жалобу. Надеюсь, это не займет много времени. Лорд-канцлер, прошу вас приступить к рассмотрению дела.
Маркиз Балфор был канцлером еще при императоре Лодвиге. Брейд помнил его с детства, и он мало изменился с того времени — разве что плоские щеки обвисли немного сильнее, довершая сходство маркиза с тощим пожилым мопсом. Но подшучивать над неказистой наружностью канцлера никому не приходило в голову: он обладал огромным состоянием и почти безграничной властью. Будучи человеком умным и осторожным, он никогда не пытался влиять на Янгиса, предпочитая предугадывать каждое его желание, и император ценил его преданность. Брейд всегда старался избегать общества Балфора, и подозревал, что их антипатия взаимна.
Совершенный произнес молитву, призывающую Единого явить истину, обелить праведного и покарать преступника, и канцлер предложил истцу изложить суть жалобы.
Виндом положил руку на золотой оклад Книги Милосердия — собрания речений пророка Велетия, набрал побольше воздуха и, стараясь не сбиться, торжественно произнес:
— Именем Единого Всемогущего я, рыцарь Арс, граф Виндома, обвиняю Брейда, герцога Атерли в мятеже и предательстве, в вероломном захвате крепости Белая Чайка, неисполнении императорского приказа и похищении ее величества императрицы Лаэрты, его высочества принца Раймонда и их высочеств принцесс Ситы и Агнии, — тут он перевел дыхание, и канцлер воспользовался паузой:
— Герцог Атерли, вы признаете справедливость предъявленных вам обвинений?
Виндом, заготовивший пространную речь, скривился, но замолчал. Янгис перестал следить за ходом процесса и углубился в лежащую перед ним кипу бумаг.
Перед Брейдом положили Книгу Милосердия, и он прижал к ней ладонь с наивной надеждой, что частица заключенной в ней мудрости перейдет в его душу.
— Именем Единого Всемогущего я, рыцарь Брейд, герцог Атерли, объявляю все прозвучавшие обвинения ложью и готов подтвердить свои слова клятвой, мечом и показаниями очевидцев.
— Граф Виндом, у вас есть свидетели, готовые подтвердить ваше обвинение?
— Да, маркиз, есть. Все мое войско может подтвердить.
— Слово простолюдина не имеет законной силы на императорском суде. У вас есть поручители благородного происхождения?
— Барон Талгем и барон Скилфор ждут за дверью, — раздраженно бросил Виндом. Его предупредили, чтобы он привел свидетелей, и он сделал это, но его бесило, что клятва благородного господина нуждается в каком-то дополнительном подтверждении.
Стражники ввели барона Талгема, одного из оруженосцев Виндома, молодого гиганта с покатыми плечами. Брейд неслышно вздохнул: этот поклянется в чем угодно, надо будет — скажет, что своими глазами видел обглоданные косточки императорского семейства.
И точно — парень сходу принялся рассказывать, как головорезы Брейда расстреливали мирно стоящее у стен крепости войско.
— Граф Виндом, сколько ваших людей погибло? — совсем некстати поинтересовался Балфор.
— Мой воин получил тяжелые ожоги, когда Атерли поджег крепостной ров, и у двух рыцарей переломаны ребра, — с вызовом ответил Виндом.
— Понятно. Герцог Атерли, вы признаете, что ваши люди подожгли обводной ров? Кстати, как они это сделали — там же вокруг стен море плещется?
— Да, я приказал поджечь ров с помощью ликейского огня. Он не гаснет в воде, ликейцы используют его во время морских сражений. Я был вынужден это сделать, чтобы предотвратить начавшийся штурм крепости.
— Значит, вы подтверждаете, что захватили крепость и удерживали ее, препятствуя графу Виндому передать ее величеству императорский указ?
— Нет. Я вошел в крепость через открытые ворота, и никто не чинил мне препятствий. Мои люди охраняют Белую Чайку наряду с имперским гарнизоном с того дня, как его величество император поручил мне привести замок в состояние, пригодное для проживания ее величества. На этот раз я взял с собой дополнительный отряд, чтобы усилить охрану императорского семейства, так как имел основания ожидать покушения на их безопасность со стороны графа Виндома.
— Это наглая ложь! Ты заплатишь за нее своей жизнью, — взревел Виндом.
— Граф Виндом, вы проявили неуважение к суду и прибегли к недопустимым угрозам, еще одна попытка вмешаться в судебный процесс — и нам придется рассматривать вашу жалобу без вашего присутствия, — канцлер смотрел на Виндома неподвижным змеиным взглядом до тех пор, пока тот не опустил голову.
— Герцог Атерли, вы понимаете серьезность предъявленных вами обвинений? Если они окажутся голословными, то поединок между вами и графом Виндомом будет неизбежен.
— У меня есть неопровержимые доказательства измены Виндома. Мои люди поймали шпиона, рывшегося в кабинете ее величества, я допросил его и узнал, что он подослан графом для сбора порочащих императрицу и ее окружение сведений. Шпион был арестован, с этого дня переписка между ним и графом Виндомом проходила через мои руки. — Брейд достал из-за пазухи стопку скрученных листов, разровнял и передал канцлеру, — вот все письма за последние полтора месяца, наиболее важные места отчеркнуты красными чернилами.
Сверху стопки лежало письмо самого Виндома, очевидно — последнее по времени. Канцлер покосился на императора, продолжавшего небрежно перелистывать свои бумаги, и зачитал текст бесцветным, намеренно невыразительным голосом:
— «Сайлас, ублюдок паршивой суки, ты вообразил, что я плачу тебе за старательно переписанные меню обедов императрицы и маршруты ее прогулок? Где ее корреспонденция, где хотя бы неблагонадежные разговоры ее гостей? Если и в следующем письме я не увижу убедительных доказательств ее измены и конкретных сведений о заговоре, ты отправишься туда, откуда я тебя вытащил — в развалившийся курятник, который ты называешь своим замком, и там ты сгниешь в нищете и забвении» — . Подписи и печати нет.
— Лорд-канцлер, передайте мне эти бумаги, — раздался голос императора. Янгис с еле заметной усмешкой перебирал страницы писем, иногда более внимательно вчитывался в отчеркнутые абзацы. Канцлер молчал, не зная, можно ли продолжать разбирательство.
— Какая чушь, — наконец произнес император и разорвал стопку на четыре части. Он встал, не обращая внимания на вскочивших с мест членов совета, подошел к камину и швырнул обрывки в огонь. Вернувшись на трон, он откинулся на спинку и с презрительной улыбкой обратился к Виндому:
— Граф, я поручил вам отправить вашего человека в Белую Чайку, чтобы следить за безопасностью императрицы Лаэрты, а не за ее благонадежностью. Вы отважный воин, но никогда более не пытайтесь заниматься политикой — это не ваша стихия.
— Атерли, я могу понять причину ваших подозрений. Но если у вас возникли какие-то сомнения в верности графа Виндома, вы должны были лично сопроводить мою супругу и детей в Гилатиан, обеспечив им полную безопасность, а не устраивать балаган с захватом крепости и огненными рвами. К счастью, она сама приняла разумное решение и отправилась в Кадар с давно запланированным родственным визитом.
Янгис сосредоточенно побарабанил пальцами по столу, и закончил речь с доброжелательной ноткой в голосе:
— Ну что ж, вы оба пытались проявить преданность ракайскому престолу и моей семье, хотя и перестарались. Разбирательство закончено, и я запрещаю вам поединок. Под страхом смерти. Идет война, не хватало еще, чтобы мои лучшие военачальники переубивали друг друга. Лорд-сенешаль, принесите Чашу Примирения.
Брейд вздрогнул и покосился на Виндома. Тот был бледен и сосредоточен, но страха на его лице не было. Примирение… Во времена Янгиса старый добрый обычай превратился в нечто вроде Божьего суда. Иногда чаш было две, и никто не удивлялся, когда один из мирившихся вскоре умирал от скоропостижной болезни. Иногда одна, тогда оба соперника либо оставались жить, либо уходили в Светлые Небеса. Пару раз случалось, что выживал только один из пивших общую чашу — Брейд объяснял это не столько промыслом Единого, сколько силой противоядий.
Сенешаль отсутствовал менее минуты — чаша была приготовлена заранее. Он остановился перед Виндомом, слегка склонив голову. Граф не шелохнулся, просто стоял и смотрел на протянутый ему кубок.
— Повторяйте за мной, — мягко сказал сенешаль, — я, граф Арс Виндом, хочу примириться с герцогом Брейдом Атерли. Наша ссора окончена.
Виндом глухо и безжизненно повторил формулу примирения. Поднял кубок над головой, подставил рот под алую струю. Несколько мощных глотков — и он вернул чашу сенешалю, вытирая рукавом забрызганную бороду.
Брейда терзали сомнения. Он годами собирал свою коллекцию противоядий, но она осталась за стенами Гилатиана. Промедление может оказаться роковым. Что будет, если нарушить обряд? Просто поставить чашу на стол и выйти из зала совета. Тюрьма? Казнь? Никто никогда не отказывался от Чаши Примирения, о положенной за этот проступок каре можно только гадать. С другой стороны, у Янгиса вполне достаточно оснований уничтожить Брейда, а вот отравить обоих — вряд ли. Виндом предан императору, к тому же если убивать его — то вместе с Вивиан, не дав ей времени отомстить за брата. А леди Вивиан все еще интересна Янгису.
Брейд ответил на поклон сенешаля и принял чашу из его рук. Он впервые видел ее вблизи. Это был массивный серебряный кубок, на выпуклых боках — тонкая гравировка: пара целующихся горлиц, окруженная венком из листьев мирта. Как трогательно! Брейд сдержал неуместную ухмылку. Внутренняя позолота была полустерта от частого, очень тщательного мытья, кое-где сквозь нее проступали черные пятна. Брейд повернул чашу той же стороной, откуда пил Виндом — там на блестящем ободке остались темные влажные потеки. Кстати, мерзавец выпил не больше трети.
— Я, герцог Атерли, хочу примириться с графом Виндомом, наша ссора окончена.
Брейд поднял кубок не так высоко, как Виндом: ему не хотелось пачкать белоснежное кружево воротника и, стараясь не прикасаться к ободку губами, осушил чашу. Вино как вино, легкое, не слишком дорогое, но приличное. Никакого особенного запаха или привкуса в нем не было.
Чистейшие сидели с непроницаемыми лицами. В их присутствии на заседании суда не было ни малейшего смысла, если не считать желания императора подчеркнуть свое пренебрежение к служителям церкви. Но терпение угодно Единому, и они оттачивали его годами.
— Простите за ожидание, — обратился Янгис к Совершенному, — я придаю серьезное значение конфликтам между близкими мне людьми, их разрешение не терпит отлагательства.
Совершенный неторопливо поднялся с места. Он был немолод, но годы не оставили следов на чеканном лице жреца, только подернули инеем роскошную волнистую бороду. Говорили, что в его жилах текла кровь императора Гилата, и в это легко было поверить — в его осанке ощущалось величие, а в низком бархатном голосе — власть.
— Мир и милосердие — основа нашего вероучения. Я молился о примирении сторон, — Совершенный выдержал паузу, — мы пришли, чтобы поведать его величеству императору и достопочтенным членам совета об откровении, дарованном одному из наших братьев, ибо оно касается не только церкви, но и судьбы ракайского народа в целом. Полагаю, что будет правильно, если он сам расскажет о ниспосланной ему вести.
Встал Третий, лицо его озаряло пламя вдохновения. Третий был статным мужем во цвете лет, ранняя проседь посеребрила его бороду лишь по краям. Заговорил он тихо и проникновенно, но с каждым словом голос его набирал страстность и мощь, и раскатывался под сводами Зала Совета подобно грозе:
— Мне, недостойному, Единый Милосердный оказал великую милость — Он пожелал явить через меня свою святую волю. Накануне богослужения я затворился в келье, чтобы очистить себя постом и молитвой. Под утро я изнемог от усталости и уснул. В час перед рассветом мне было ниспослано видение. Увидел я храм Единого Всемогущего и алтарь с жертвой, приготовленной к освящению. И поднялся великий ветер, и унес дары с алтаря. И услышал я некий голос, говорящий: «Миновало время, когда вы возлагали на алтарь дары полей ваших». Тогда увидел я агницу юную, непорочную, возложенную на алтарь. И голос сказал: «Преисполнилась мера грехов ваших, и для очищения вашего потребна иная жертва — ЖЕРТВА КРОВИ!» — теперь Третий почти кричал, а когда внезапно замолк, тишина показалась оглушительной.
— Агница — это овца? — вполголоса спросил Янгис у сидящего поблизости канцлера. Тот кивнул, но на лице его читались сомнение и некоторая брезгливость.
Третий поклонился Янгису и закончил речь, смиренно прикрыв глаза:
— Я был поражен видением, и почел себя недостойным его толковать. Перед богослужением я рассказал братьям об открывшемся мне, и мы горячо молились, чтобы правильно понять волю Единого.
Совершенный поблагодарил Третьего легким кивком и заговорил, размеренно и веско:
— Несомненно, что воля Всемогущего выражена в данном откровении прямо и непосредственно, и не нуждается в толкованиях. На Ракайю издревле была возложена великая миссия, но во дни мира народ погряз в грехе, себялюбии и идолослужении, и теперь мало способен к подвигу во славу Единого. Нам необходима очистительная жертва.
— Помнится, недавно вы говорили, что изменения в богослужебных текстах и прославление тайного имени Единого помогут империи обрести благословение и силу. Я не возражал, но не увидел никакого результата, кроме недовольства консервативно настроенной части духовенства, — Янгис смотрел на Совершенного из-под приспущенных век и говорил очень медленно.
— И благословение было дано — после соборной молитвы наши войска вновь освободили перевал и заставили отступить армию Феруата. Безусловно, с немалыми потерями с нашей стороны. Но разве возможны победы без потерь? Великие свершения требуют великих жертв. Ракайе предначертано изменить судьбы мира, и пролитая в сражениях кровь — наша дань Единому. Но благоговейно принесенная жертва на алтаре заменяет многие жизни, отданные на поле брани. Ради вечной славы Ракайи смерть не страшна, но, полагаю, если мы выполним волю Единого — человеческих потерь будет меньше.
Янгис выслушал Совершенного с легким любопытством и уже собирался дать согласие на нововведение, но Второй, доселе пребывавший в отрешенном молчании, тоже попросил слова. Второй был действительно глубоким старцем, в давние времена ему предстояло принять сан Совершенного. Он отказался от великой чести, сказав, что не чувствует в себе сил принять на себя обременительную ответственность и полагает, что Единый предназначил ему скромный путь молчаливой молитвы. Многие относились ко Второму даже с большим уважением, чем к Совершенному.
— Пророк говорил, что наши жертвы не нужны Единому, и так обладающему всем своим творением. Мы приносим на алтарь лепешки и овес не в качестве жертвы, а в память о Пророке, который принимал от последователей только эти дары — хлеб для себя и овес для своего ослика. Лепешки раздают беднякам, а овес рассыпают голубям для того, чтобы и люди, и птицы небесные возрадовались, и благодарность их служит Единому наилучшим даром. Поэтому я убежден, что вещий сон о жертве крови, возложенной на алтарь, не следует толковать прямолинейно. Я полагаю, что его надо понимать, как необходимость отдать Единому всю нашу жизнь, до последней капли крови, и тогда Он очистит и освятит нас.
Совершенный, кажется, был разгневан. Он встал, и, возвышаясь над всеми сидящими, возгласил:
— Слишком часто мы бываем склонны аллегорически понимать обращенные к нам священные слова. Мы аллегорически помогаем бедным, аллегорически не крадем, аллегорически несем приношение в храм. Простое и ясное повеление Единого надо выполнить также просто и ясно. Во дни мира было достаточно овса и лепешек, но сейчас идет священная война во имя Единого, и Он ждет от нас свидетельства нашей полной преданности Его воле.
Тогда Четвертый тоже вскочил на ноги и крикнул:
— Как можно ставить сновидение выше воли Единого, возвещенной устами Пророка? Пророк говорил — кровавые жертвы вопиют к небесам об отмщении, а Единый ждет от нас милосердия и любви, подобной той, с которой Он сотворил наш мир!
— Достаточно, — сказал Янгис, которому надоело слушать богословские диспуты, и спорящие замолчали, — я готов принять любые изменения в ваших обрядах, если они увеличат благочестие народа и сделают его более самоотверженным. Но, я вижу, между вами самими не достигнуто согласия. Сначала договоритесь, а потом выносите ваши предложения на Совет.
— Через две недели состоится Праздник Плодов, было бы уместно принести жертву именно в этот день, — с деликатной настойчивостью возразил Совершенный.
— Я уже сказал, что готов одобрить ваши нововведения, но только на условии полного единодушия среди верхушки Чистейших, — оборвал его император, — религиозные распри слишком часто приводят к восстанию черни. Благодарю вас, что почтили Совет своим присутствием.
Янгис встал и поклонился Чистейшим, Совершенный осенил собравшихся святым кругом, и жрецы медленно и торжественно двинулись к выходу.
— Теперь о главном.
Военачальники, дремавшие во время туманных прений духовенства, оживились.
— Мы неоднократно обращались к королю Ликейи с просьбой позволить нашим войскам высадиться в их порту и проследовать к границе Феруата. И каждый раз получали отказ под разными надуманными предлогами. Это заставляет нас предположить, что Ликейя является тайным союзником Феруата и нашим врагом. Мы не можем больше дожидаться их согласия на высадку, наши войска в Феруате оказались практически отрезанными от тылового снабжения и подкрепления. Следует немедленно перебросить армию и припасы в Феруат морским путем, не ориентируясь на позицию правящего дома Ликейи по этому вопросу.
— Слава императору, — воскликнул граф Виндом, — ликейцы — трусливые торгаши, а не воины! Мы за три дня превратим Ликейю в кладбище этих обнаглевших крыс.
Маршал Рейвис раздраженно поморщился — он уже достаточно наслушался пустого бахвальства во время последней кампании, и обратился к Янгису:
— Ваше величество, в Ликейе около тридцати военных кораблей, а у нас их восемь, не говоря уж о том, что у Ракайи не было опыта морских сражений.
— Для переброски войск не нужны военные корабли, вполне достаточно и торговых. Мы не будем сражаться с Ликейей на море. Весь их флот стоит в порту Омейны, в трех днях пути от границы, а сразу за Драконьими горами расположена гавань, вполне подходящая для высадки.
— Говорят, путь через перевал закрыт из-за того, что Рокингем поразила черная смерть. Это соответствует действительности? — спросил Брейд, обводя глазами Совет.
— Это ни для кого не секрет. Армия, осаждающая Мозир, отрезана от подкрепления. Именно поэтому нашим войскам необходим морской путь в Феруат, — терпеливо объяснил главнокомандующий. Атерли слишком надолго завяз в стычках с горцами, но теперь его поддержка необходима здесь. И на этот раз отвертеться ему не дадут.
— Даже если мы воспользуемся всем, что может плавать, вплоть до рыбацких шхун, этого не хватит, чтобы за один раз перевести достаточное количество воинов для захвата Ликейи. А ко второму разу нас уже будет встречать ликейский флот.
— Это маловероятно. Мы пока не планируем захват всей территории Ликейи, нам достаточно гарантировать безопасный морской путь в Феруат. Когда городской совет Дафноса даст нам официальное разрешение на высадку — а у него не останется другого выхода — король Ликейи будет вынужден смириться с создавшимся положением и скорее закроет глаза на переправку наших войск через Дафнос, чем решится на нападение.
— А если нет? Ликейю с Феруатом связывают давние торговые отношения и родственные связи правящих домов.
Янгиса явно раздражал этот спор, и он решил положить ему конец:
— Что такое этот Феруат? Союз с каким-то герцогством или с Ракайской империей — неужели не ясно, что они выберут? Я не понимаю, что вы предлагаете, герцог — бросить без помощи наши войска, осаждающие Мозир, и ждать, когда их перебьют?
— Я предлагаю снять осаду с Мозира до окончания мора. Ликейя, безусловно, согласится пропустить наших солдат к гавани и погрузить их на корабли.
— То есть сдать крепость и перевал, за которые положено столько жизней? Достаточно, Атерли, я не желаю обсуждать этот трусливый и предательский план. Если Ликейя попробует нам противостоять — мы уничтожим ее.
Холодные презрительные взгляды и кривые усмешки были закономерной расплатой за попытку найти мирное решение. Сегодня лучше помалкивать, его никто не станет слушать, что бы он не говорил.
Принесли карты, начали обсуждать детали предстоящей операции. Брейд шелковым платком вытирал со лба липкий холодный пот. В Дафнос, городок за Драконьими горами он отправил Литанию с детьми. И, кажется, его все-таки отравили.
— Брейд, не уходите. У меня к вам есть пара вопросов, — сказал Янгис, вставая из-за стола.
Участники совета потянулись к выходу. Только граф Виндом стоял посреди зала, глядя на императора с необъяснимым ужасом.
— Да, чуть было не забыл про вас. Вы тоже останьтесь, я побеседую с вами позже. В коридоре подождите, — тон Янгиса был оскорбительно небрежным, но Виндом явно приободрился, и шел за своим повелителем с растерянным видом побитой и уже почти прощенной собаки.
Янгис предложил Брейду сесть и с минуту молчал, внимательно разглядывая собственные руки. Потом медленно поднял тяжелый, как каменная глыба, взгляд.
— Куда вы отправили моих детей?
— Ваше величество, я предоставил ее величеству Лаэрте корабль, поскольку существовала угроза для ее жизни. Но о ее дальнейших намерениях мне ничего не известно.
Он еле выговорил эти слова пересохшими губами, и прозвучали они неубедительно. Если в ближайшие пару часов не удастся очистить желудок и принять весь набор противоядий, у него почти не останется шансов. Как и многие приближенные ко двору люди, он регулярно пил небольшие дозы разнообразной отравы. Судя по стремительно ухудшающемуся самочувствию, на этот раз меры предосторожности не сработали.
Янгис вскочил с места и навис над Брейдом, его глаза были белыми от ярости.
— Не лгите! Нанимая корабль, вы не могли не сказать капитану, куда ему плыть. Мне наплевать, куда отправится Лаэрта, лучше бы — на дно, но она похитила моего наследника! Если вы немедленно не скажете, куда она повезла принца Раймонда, я казню вас, как изменника.
Брейд посмотрел на Янгиса с любопытством.
— Ваше величество, вы полагаете, что смерть от яда намного предпочтительнее плахи? Я отравлен, и, вероятно, умру еще до того, как приговор будет приведен в исполнение.
Янгис прошелся по комнате, сел за стол и провел пальцем по одному из ящиков.
— Я сожалею, герцог, я заметил, что вы сегодня неважно выглядите. Могу вам помочь, у меня есть противоядие от всех существующих в природе ядов.
— Безоар, ваше величество?
Император слегка дернул губой, он не привык проглатывать откровенные издевки, но на этот раз сдержался.
— Безоар и у вас, я полагаю, найдется. То, что есть у меня — уникальное средство, возможно, единственное в мире. Я могу гарантировать вам полное и немедленное выздоровление — разумеется, после того как вы сообщите мне местонахождение моего сына.
— Ваше величество, если бы я знал, куда именно направляется императрица Лаэрта, и дал бы ей слово молчать — неужели я бы впустил в крепость графа Виндома? Я отдавал себе отчет в том, что меня могут подвергнуть допросу, а возможно, и пыткам, именно поэтому я ни о чем не спросил ее величество. У нее хватит средств, чтобы самой расплатиться с капитаном даже за кругосветное путешествие.
— Как называется корабль?
— «Звезда морей», простая рыбацкая шхуна из графства Раттен.
— Если это правда — она, скорей всего, отправилась в Кадар, — задумчиво сказал Янгис, — хотя я уверен, что вы лжете. В любом случае — то, что вы не выяснили, куда увозят наследника ракайского престола — государственная измена.
— Я не отрицаю этого, ваше величество. Но передо мной стоял выбор — или отправиться на плаху, или позволить Виндому уничтожить вашу супругу, возможно — с детьми. Я выбрал первое.
— Еще немного, и вы убедите меня, что вас следует наградить за предательство. Виндом по моему приказу приехал в Белую Чайку для сопровождения императрицы Лаэрты в Гилатиан. Если у вас возникли какие-то подозрения на его счет — вы были обязаны сами привезти мою семью в столицу и обеспечить их безопасность в дороге. Вы предпочли помогать неверной и непокорной женщине украсть моего сына. Вы прекрасно знаете, что заслужили смерть. Но у вас есть возможность искупить свое преступление. Доставьте их обратно — и получите противоядие.
— Я сделаю все, что смогу. Но искать придется в Ракайе, Кадаре, Дарнии, Ликейе. Возможно — в Салеме или даже Феруате. Боюсь, что всех моих людей не хватит, чтобы выполнить эту миссию.
— Ну что ж. Может быть, вам повезет и Единый Милосердный исцелит вас без моей помощи, — улыбнулся Янгис, — в любом случае, пока вы живы — исполняйте свой долг. Выберите пятьдесят солдат для высадки в Ликейе. Вы сами поведете их на Феруат. А всех остальных отправьте на поиски. Судя по вашему состоянию, у вас еще есть около месяца в запасе.
Янгис звякнул колокольчиком, на пороге возник капитан Дор-Моллан, пара рослых стражников возвышалась позади его тщедушной фигурки.
— Проводите герцога Атерли в Восточную Башню. Помогите ему устроиться со всеми удобствами. Посетителей не допускать, вся корреспонденция — только через ваши руки.
— Герцог, уединение не должно помешать вам готовиться к походу и руководить поисками, которые мы сейчас обсуждали. Ваши письменные приказы будут немедленно доставляться адресатам.
Брейд с тоской глянул на добродушно улыбавшегося и, кажется, подмигивавшего. Дор-Моллана. Он был идеальным тюремщиком — десяток ринов, и получишь все, что угодно: лучшее вино, противоядия, веселую девицу. Но всего состояния Брейда не хватит, чтобы купить его верность — возьмет с тысячью благодарностей, и тут же продаст тебя за пару золотых монет.
Выпроводив Брейда, Янгис приказал позвать Виндома и некоторое время молча разглядывал его. Могучий воин… А лицо усеяно мелкими каплями пота и губы трясутся от страха. Ничтожество. Нарочно упустил Лаэрту с наследником: отлично знает, что его сестрица беременна и рассчитывает, что трон Ракайи достанется племяннику. Сейчас, пока Вивиан не стала императрицей, он предан до мозга костей, а родится племянник — тут же постарается избавиться от своего владыки, объявит себя регентом и будет править. Больше всего хотелось налить ему чистой воды и отправить подыхать. Но нельзя. Сейчас Виндом один из немногих людей, на кого можно положиться.
— Я благодарен вам, граф, вы все сделали правильно. Сейчас я приготовлю лекарство, и вы уснете уже здоровым.
Янгис плеснул воды в кубок и достал из письменного стола крошечный флакон. Колдун говорил, что трех капель должно хватить, на всякий случай он накапал четыре.
Теплым июльским вечером Литания сидела на ступеньках террасы и плела косу. Высокий гребень и серебряные шпильки лежали в шкатулке, ненужные и забытые, их хозяйка наслаждалась неприхотливой жизнью и абсолютной свободой.
Тайра и Раймон ушли бродить по городу в сопровождении Ланса, а Сита пожаловалась на головную боль и осталась дома. Она забралась на развилку яблони и прилежно вышивала свою синюю птицу с загадочным девичьим лицом. Выглядела Сита чуть получше, загорела и даже, кажется, подросла за этот месяц в Ликейе, хотя разговаривала редко, улыбалась — еще реже. Литанию мучило отчуждение, вызываемое сходством Ситы с Янгисом, легкий холодок в душе, и она старалась быть с ней более внимательной и ласковой, чем с остальными детьми. Но сейчас Литания предпочла бы остаться вдвоем с Агнией. Агни была точной копией пятилетней Тайры, неугомонный котенок с вечно растрепанными золотыми кудряшками и неотразимой улыбкой. Вот только что визжала и прыгала с высоких перил террасы, а теперь исчезла в глубине сада — и нет ее, и тихо-тихо. Наверное, охотится на какую-нибудь живность…
Садик был маленьким и запущенным, когда-то хозяин дома, владелец рыбацкой шхуны, сажал эти деревья ради жены и дочек. Но жена умерла, дочери вышли замуж, и теперь он только изредка выкашивал траву, а заброшенный клочок земли превратился в настоящие джунгли. Виноград и вьюнок оплели старые корявые стволы, перекинули побеги на соседние кроны, и сад покрыла густая зеленая сеть, под которой было прохладно даже в полуденную жару. В предзакатные часы Литания любила смотреть, как сад наполняется теплым розовым сиянием, и зреющие плоды сами собой светятся в бронзовой листве. Тогда ей начинало казаться, что она снова сидит на ступеньках своего дома в Ашере и ждет, когда Джан пригонит стадо, а во дворе носится маленькая Тайра. Это время принадлежало ее первой любви, Джан был где-то рядом, и ей не хотелось отпускать его.
Когда стемнеет, придет Тобиас с лютней и бутылкой вина, она уложит спать младших детей и накроет стол на террасе. Тобиас споет им свое новое сочинение, Тайра и Ланс начнут подпевать, путая слова и распугивая хохотом цикад и лягушек, у которых был совсем другой репертуар на эту ночь. Крупные редкие звезды будут мерцать над садом, большие пушистые бабочки — биться о сетчатый колпак над свечой. Этот колпак смастерил Ланс в самые первые дни жизни в Ликейе, чтобы Тайра не визжала при виде корчащихся телец с обгоревшими крыльями. Взойдет желтая луна и, рано или поздно, разговор свернет на Брейда. Тогда Литании придется надеяться, что огонек свечи слишком слаб, и никто не заметит вспыхнувшего на ее щеках румянца, а если и заметит, то оправдает его крепким вином и слишком теплой ночью… Но ранний вечер все еще оставался временем Джана.
Агни бродила в зарослях в поисках древесной лягушки. В Белой Чайке их почему-то не было, а здесь каждый вечер они кричали «ке-ке-ке-ке» и никогда не попадались на глаза. Одну она вчера нашла, квакша ползла вверх по стене, прямо как жук, и тут же спряталась под крышей дома. Но она не пела, а Райми уже видел, как они поют. Говорил, что у них на горле огромный пузырь надувается. Девочка кралась на цыпочках, стараясь не шелестеть высокой, по самый пояс, травой: лягушка кекекала где-то совсем рядом. И вдруг Агни увидела ее, сидящую на широком листе смоковницы, раздувшуюся, как шарик. Пузырь то опадал, то вырастал, он был намного больше ее головы, розовый, с красными прожилками. И сама лягушка тоже надувалась, становясь похожей на сваренное вкрутую яйцо с прилепившейся сверху зеленой скорлупкой. Золотые глаза со зрачками как у козы смотрели в разные стороны. Ке-ке-ке… Надо поймать и маме показать, она точно не видела такой лягушки. Агни полезла на дерево, осторожно, чтоб не спугнуть, перебралась на толстую ветку. Квакша оттолкнулась задними лапками и прыгнула в соседний куст. Теперь не найдешь, зря лезла. И тут ветка затрещала и упала на землю вместе с девочкой.
Когда Литания с Ситой подбежали к ней, Агни уже не ревела и сидела на четвереньках.
— Ушиблась? — Литания помогла Агни встать и приподняла подол платьица. Коленки были красными, с белыми шершавыми ссадинами, но крови — одна-единственная капелька, поэтому Литания просто прилепила на нее подорожник.
— Я хотела лягушку поймать, а ветка сломалась.
— Не надо ломать деревья, им больно, — сказала Сита.
— Им не может быть больно, они деревянные!
— А коленки у тебя костяные, но им же больно.
Агни не нашла, что ответить, и, надувшись, как та самая лягушка, похромала к крыльцу.
— Посмотрите, какое небо… как будто ангелы прилетели, — завороженно прошептала Литания.
По бледному небу разметались перистые облака, похожие на силуэты то ли птиц, то ли крылатых людей.
— Говорят, такие облака — к непогоде, — заметила Сита.
— Это, наверное, эльфы! — воскликнула Агни. Она уже забыла про коленку и улыбалась.
— У эльфов нет крыльев, а это — небесные ангелы, — поправила ее Сита.
— Есть у них крылья, я на картинке видела.
— На картинке есть, а в жизни — нет. Мне Тайра говорила.
— Тайра ни разу не видела эльфов, откуда ей знать?
— Наверное, эльфы бывают крылатые, а бывают и бескрылые, — вмешалась в начинающийся скандал Литания, — давайте песенку споем. Какую хочешь, Агни?
— Про рыцаря с лошадкой.
Эти дурацкие песенки сочинял для детей Тобиас, чтобы они быстрее учили ликейский язык, чуть не каждый день появлялась новая. Сначала он пел их Литании, она всегда очень смеялась, но некоторые, самые сомнительные, выбраковывала. Это было бесполезно — Тобиас дарил их соседским детям, на другой день их пела вся улица, и Раймон с Агни тут же заучивали очередную глупость.
Ехал рыцарь на лошадке, лала-ла, лала-ла,
Пирожок ел вкусный-сладкий, лала-ла, лала-ла,
Вдруг лошадка поскакала, лала-ла, лала-ла,
В поле зайку увидала, лала-ла, лала-ла…. Почему ты поешь «волка», а не «зайку», Агни?
— Потому, что лошадки не боятся заек, они волков боятся.
— Но там же дальше поется — зайку с длинными ушами, зайку с страшными усами?
— Нет, не так! Волка с длинными когтями, лала-ла, лала-ла, волка с страшными зубами, лала-ла, лала-ла! — выкрикнула Агни. Она покраснела, злые глаза возбужденно горели, как у всех детей, когда в них вселяется мелкий бесенок по имени Свинюк.
Ну, хорошо, — Литания обняла Агни, — давай просто посмотрим на небесных ангелов.
Наверное, дочка перегрелась на солнце… Надо запретить ей бегать по улице в самую жару. Ангелов стало больше, они прилетали со стороны моря и чередовались с силуэтами облачных чаек.
— Мама… — Сита была белая, как мел, и смотрела куда-то в пустоту, — мама, они все сегодня умрут.
— Кто умрет, Сита?
— Они все… Райми, Тайра, Ланс… Мама, позови их… Пожелай им, чтобы они вернулись живыми.
— Что ты видела? Что с ними?
— Не знаю… они просто стояли, и ветер унес их на небо… Позови их, пока они еще здесь.
— Господь Единый, сохрани их… сохрани Раймона, Тайру, Ланса.
— И еще одного, с ними еще кто-то есть.
— И того, кто рядом с ними, пусть они все вернутся домой живыми и невредимыми, — Литания знала, что у Ситы бывают видения, и боялась их.
Агни разревелась и стала кричать:
— Тайра! Райми! Ланс! Вернитесь!
— Не получается, ветер уносит их все дальше. Им нужна помощь, попроси им помощи!
— Пошли им помощников, Единый Милостивый, спаси моих детей… Сита, накорми и уложи Агнию, я пойду поищу их.
Месяц назад Сита видела Белую Чайку в кольце огня — и лодку, увозящую их в ночное море. Тогда Литания не придала этому значения: девочка просто скучает и фантазирует, тем более что Сита рассказывала это совершенно спокойно.
Дайн с Лансом выбирали сети. Попался десяток мелких рыбешек, зато половина ячеек была забита медузами. Жалкий улов был еле заметен среди груды прозрачных лепешек, а самые большие твари ушли, разорвав сеть в нескольких местах. Дайн был злой, как собака, хотя и понимал, что сам виноват — все нормальные рыбаки давно уже сняли сети, увидав нашествие медуз. Особенно его бесило, что Тайра с Раймондом бережно освобождают запутавшиеся в бечевке полужидкие шарики и выпускают их в море.
— Чего вы с этой дрянью носитесь, из-за них сегодня ни у кого рыбы нет.
— Пускай плавают, они смешные, — весело ответила Тайра, любуясь желтым цветком на спинке лежащего на ладони странного существа. Дайн злобно сплюнул.
— Слушай, Дайн, ты же хотел в открытое море выйти, — окликнул его Ланс, которому уже надоела возня с сетями.
Дайн поднял якорь и начал ставить парус, лодка заскользила назад к берегу.
Ветер встречный… Справишься, Ланс? Я тебе показывал.
Суденышко шло плавными зигзагами, Ланс, нахмурившись, вцепился в рулевое весло, стараясь хотя бы не мешать работе Дайна с парусом. Когда они поменялись местами, «Орлица» уже вышла из бухты, и летела к горизонту, над которым стояла лиловая гряда облаков, обведенная багровой каймой
— Посмотрите, как будто ангелы летят —, крикнула Тайра, и ветер отнес ее голос в сторону быстро удаляющегося берега. Со стороны заката разлетались крылатые фигуры удивительно ясной, сияющей белизны.
— Это к шторму — сообщил Раймон, которому хотелось похвастаться своими познаниями перед старшими.
— Шторм будет ночью, успеем вернуться.
— Дайн, поворачивай. Я отвечаю за них, — Ланс уже обратил внимание на резкие порывы ветра, и слово «шторм» поставило точку в его размышлениях.
— Еще немножко, так хорошо — Тайре нравился прохладный ветер и брызги воды, когда лодка зарывалась носом в волны.
— Успеем поплавать, когда погода наладится, — Ланс был непреклонен, он вспомнил, что по возрасту он старший и должен принимать решения за всех.
Дайн заложил широкий вираж, чтобы все могли полюбоваться закатом. Теперь «Орлица» оправдывала свое название, она неслась, как на крыльях, гонимая попутным ветром. Впереди уже был виден маяк на мысу и серые кубики портовых построек. Они снова вошли в колонию медуз, теперь их стало намного больше. Ветер ослабел, и Тайра с Райми любовались их блестящими шапочками, отражающими краски заката. Они переливались перламутром, качаясь на волнах, а если посмотреть с борта прямо вниз, то было видно, что в глубине их тела соединялись в сплошное светящееся облако. И вдали сиреневое море отсвечивало белесым жемчугом, как будто его подернула корочка льда. Это было удивительно красиво и немного отвратительно.
— Тайра, глянь, какой зверь плывет!
Среди медузьей мелюзги царственно покачивался огромный купол с фиолетовой каймой. Он лежал на боку, похожий на огромную шляпку гриба с прозрачной ветвистой ножкой.
— Дайн, давай ее поймаем!
— Она ядовитая.
— Ну хоть сачком подцепим, я хочу ее разглядеть.
— Сачок порвешь, так смотри.
Ветер опять стал свежеть, налетал резкими порывами. Дайн решил подобрать парус. Раймон вглядывался в воду, незаметно зажав в кулаке ручку сачка. Если еще раз попадется такая красота, он не будет зевать. И как будто вызвал из глубины вожделенную добычу. Купол всплыл возле самого борта, может быть, чуть поменьше первого, но тоже роскошный. Раймон быстро завел под него сачок, пока лодка не проскочила мимо, налег на ручку.
— Тяжелая, зараза, — и с этими словами он перевалился через борт.
Дайн попытался поймать его за шиворот и выпустил из рук трос. Парус захлопал на ветру.
— Райми! — Тайра кинулась к брату и схватила цепляющуюся за край руку, — залезай, я держу тебя!
Дно ушло из-под ног, и она с головой нырнула в холодную волну. Отчаянно бултыхаясь, вырвалась из водяного плена наверх, к воздуху. Сверху, из вздыбившейся над головой лодки, на нее валились сети, мешки — все барахло, что лежало на дне, шлепалось ей на голову, опутывало руки, тянуло вниз. Рядом барахтался Раймон, чуть подальше Ланс отбивался от Шмеля, лезущего к нему на спину. Увидев застрявшую в сети Тайру, он подтащил ее к лодке, как пойманную рыбу.
— Встань, у тебя борт под ногами.
Она нащупала опору и вцепилась в лежащую на поверхности мачту. Если выпрямиться, воды было по пояс, иногда высокая волна захлестывала лицо. Сначала ей казалось, что нависшая над головой лодка опрокинется вверх дном и утопит их всех. Но «Орлица», хоть и плясала на волнах, устойчиво лежала на боку: ее держал на плаву распластавшийся по воде парус.
Ланс бережно высвобождал Тайру из сети. Когда лодку качало, их прижимало друг к другу, и у Тайры перехватывало дыхание. Она пыталась помогать, чтобы быстрее освободиться из плена веревок и смущающих ее объятий, и запутывалась еще сильнее.
— Стой смирно, — Ланс улыбался, скрывая собственную неуверенность. Ему доводилось обнимать девушек, но они не были дочками императрицы.
— Ух ты, какую рыбину поймал. Целую русалку, — это Райми пристроился рядом у мачты. Рожица у него была вполне довольная.
— Больше в море с нами не пойдешь.
— Нуу, Ла-анс — Раймон поднял брови жалостным домиком, — теперь я буду всех вас слушаться. И тебя, и Дайна, и даже ее.
— Конечно, будешь — сидя дома. С этого дня за ворота — ни на шаг, — медуза забралась Тайре под юбку, и ей хотелось кого-нибудь убить.
— Зря ты ее спасаешь. Русалки, они коварные. Ты ее выпутаешь, а она тебя утопит.
— Тебя я точно утоплю, прямо сейчас.
Ланс снял с тайриной головы последний виток сети, и их снова швырнуло друг к другу. Мокрая рубашка, которую он никогда не снимал, даже купаясь в море, сползла с плеча, и Тайра ткнулась щекой в шрам под ключицей — розовые, не так давно зажившие рытвины.
— Что это?
— Твой пес порвал, ну, тогда… Прости.
Оскаленная морда Хмурого с мертвыми глазами. Копье в спине отца. Тайра отвернулась, даже не поблагодарив за помощь.
Медузы были везде, море превратилось в живой склизкий кисель.
Шмель устроился лучше всех — забрался в приподнятый над водой нос лодки и сидел там, как в будке, упираясь лапами и фыркая, когда его окатывало брызгами.
— З-зараза, — Раймон скривился от боли, — обстрекала, тварь!
Он был в одних штанах, и ожог пришелся по голой спине. Тайра хотела съехидничать, что именно эту тварь он и ловил сачком, теперь может вволю с ней целоваться, но промолчала — было видно, что мальчишке и вправду больно.
С верхнего борта свесился Дайн.
— Нас несет к берегу. Ланс, давай ко мне — попробуем перевернуть лодку. А вы снизу толкайте.
Тайра что есть уперлась в днище, сверху Ланс и Дайн — четыре кулака с вздувшимися венами — раскачивали суденышко.
— Тайра, Раймон! А ну — на счет три! Раз, два, три! Раз, два, три!
Тайра всей тяжестью наваливалась на лодку, она качалась на волнах, вроде бы легко поддавалась усилиям. Пару раз мачта оторвалась от поверхности, но намокший парус тянул ее назад. Райми даже не пытался помогать, висел на мачте и корчился от боли. Хватал ртом то воздух, то воду. Тайра обняла его одной рукой, чтоб не смыло.
— Ланс, смотри — маяк! Нас сейчас о рифы разобьет. Снимай весло и прыгай. Плывите к берегу вдоль мыса, там дальше скал нет.
— А ты как же?
— Попробую спасти «Орлицу». Без вас она легче станет, может, выгребу на отмель.
Темная башня с огнем наверху вставала между гребнями волн, все ближе и ближе. Перед ней даже при легком волнении всегда кипели белые буруны.
Ланс подплыл к Тайре, держась за середину весла. Оно раскачивалось не в лад с мачтой, Раймон пару раз попытался схватить его, потерял равновесие, ушел под воду. Ланс выдернул его за волосы и просунул рукоять подмышками обмякшего, уже плохо соображающего мальчишки.
— Теперь ты.
Тайра нырнула под мачту, кое-как добралась до носа лодки, где дрожал насквозь промокший, какой-то тощий и жалкий Шмель, стащила его за ошейник в воду. Пес рвался обратно в лодку, к счастью, Ланс догадался подплыть поближе, и она ухватилась за весло рядом с Раймондом. Шмель вырвался, на секунду его накрыло волной, и тут же оскаленная морда с вытаращенными глазами полезла между ее плечом и спиной брата. Тайра завизжала и обеими руками вцепилась в ошейник — еще чуть-чуть, и пес сбросил бы Раймонда в море.
— Тайра, держись за весло! — крикнул Ланс.
— Нет, мы сами доплывем!
— С ума сошла? Держись!
Тайра развернула обезумевшего пса в сторону причалов, и он поплыл в нужном направлении, таща хозяйку на буксире.
— Ланс, Райми не потеряй!
Еще пару раз она увидела их головы на гребнях волн, потом ее отнесло в сторону. Кажется, Ланс что-то кричал, но у нее в ушах шипела вода.
Шмель уверенно держался одного направления. Тайра тоже вспомнила, что умеет плавать, заработала ногами, подгребала свободной рукой, стараясь держать лицо повыше — отвратительные скользкие касания медуз пугали ее больше, чем опасность утонуть.
Иногда она видела маяк — яркий свет мелькал впереди, чуть справа, потом ушел назад. Берег должен быть близко, но он все не показывался, только бесконечные ряды волн, крутые подъемы и головокружительные провалы, подъемы и провалы. На небо наползала сизая мгла, в ней вспыхивали беззвучные зарницы, Тайра перестала различать, где сполохи, где свет маяка. И всюду эта мерзость — живой студень заплывал под юбку, заставляя отчаянно барахтаться, шмякался прямо в лицо.
Она почти теряла сознание, перед глазами пульсировало темное пятно, то становилось прозрачным, то снова заволакивало. Чистая синяя волна раз за разом появлялась чуть впереди, Тайра все пыталась догнать ее, чтобы избавиться от медуз. Чья-то голова показалась над волной. Дайн? Нет, слишком длинные волосы, и они зеленые. Русалка? Кажется, да. Но это была совсем другая русалка, злая и дикая, она все время смеялась.
— Есть желания?
— Да, — Тайра хлебнула воды и с омерзением выплюнула мелкую медузу, — убери медуз!
— Первое! — русалка расхохоталась, — еще будут?
— Чтобы мы все выбрались из моря живыми!
— Тогда пожелай, чтобы Хогга отпустила вас.
— Пусть Хогга отпустит нас, — Тайра заглянула в безумные лиловые глаза русалки и, задыхаясь, повторила, — чтобы мы все — все, кто был в лодке — Раймон, Ланс, Дайн, я и Шмель — выбрались на берег живыми.
— Зачем тебе Дайн? Он вам чужой. Он мне понравился, буду с ним играть!
— Все, кто был в лодке!
Синяя волна накрыла Тайру с головой и осталась позади.
Шмель больше не мог плыть, еле дышал, глотал воду. Тайра перехватила его ошейник, так, чтобы морда лежала на кулаке, теперь уже ей приходилось тащить собаку. Руку сразу же свело судорогой. Тонуть, так вместе — все равно не выбраться. Насколько ее хватит? Ненадолго, если видения пошли. Волны стали выше и спокойнее, реже перехлестывали через голову. На почерневшем небе сверкали молнии.
Литания выбежала во двор, Балтазар, только что вернувшийся с моря, отмывался у бочки с водой.
— Вы не видели Тайру с Раймондом?
— Видел, они на пристани. Случилось что-то?
Какой-то вид у женщины испуганный, он ее такую встрепанную ни разу не видел.
— Я не знаю, у Ситы предчувствие плохое было.
Балтазар, как все люди, полагающиеся на милость моря, верил в предчувствия, особенно — дурные, они частенько сбывались. К тому же ребята болтались на причале вместе с Дайном, шальным и безответственным парнем. Его отец утонул прошлой осенью, теперь Дайн, как старший, кормил всю семью — у Виарны, матери его, семь детей было. Хорошо, кстати, кормил — удачливый рыбак, но совсем безмозглый. Выходил в море чуть ли не в шторм, просто для развлечения, как будто издевался над смертью. Поэтому Балтазар натянул рубаху и сказал с ленцой:
— Так что, сходим, посмотрим?
На причале было много народу, рыбаки вытаскивали сети, кто с уловом, кто с медузами. Почти все уже вернулись, последние два суденышка заворачивали в бухту — море разгулялось.
— Никто ее ребят не видел? — крикнул Балтазар, махнув рукой в сторону Литании.
— Да с Дайном они, у мыса только что плыли, — отозвался какой-то рыбак, — а что-то паруса его больше не видно…
— Парни, моя команда по домам разошлась, кто со мной пойдет?
— Шторм начинается, куда ты пойдешь? — потом люди глянули на Литанию и отвернулись.
Вызвались только двое, бессемейный старик и мальчишка, чей отец, к счастью, уже ушел с причала. Литанию Балтазар не пустил на борт, рявкнул: «только бабы мне не хватало», и она побежала на мыс, где в последний раз видели ее детей. Шхуна Балтазара шла страшно медленно, рывками и зигзагами, но все-таки быстрее, чем Литания. Когда она добралась до самого конца мола, к башне маяка, судно рыскало далеко в стороне, то останавливалось, то поворачивало ближе к берегу. Парус клонился к гребням волн, резко выпрямлялся, полоскался на ветру. Они тоже утонут — думала Литания, но ее губы сами по себе шептали:
— Тайра, Райми, Ланс, вернитесь, прошу вас.
Что-то мелькнуло в воде, и Литания сбежала вниз, на узкую полоску песка, где шипела пена разбивающихся о берег волн. На вершине гребня показалась рука, тело выкинуло на песок, снова потащило в море. Литания бросилась в воду и вцепилась в волосы тонувшего. Их обоих чуть не смыло, но человек упорно карабкался на берег и придержал скользящую Литанию. Когда следующая высокая волна обрушилась на мол, они уже стояли у маяка. Это был совершенно незнакомый парень.
— Где остальные, — спросила Литания, не надеясь ни на что. Парень кивнул в сторону моря и упал на колени. Его начало рвать.
Корабль Балтазара повернул к пристани, и Литания помчалась назад, забыв про парня. Хлестанул ливень, камни вмиг стали скользкими, она все время падала, почти не замечая этого. Возле бьющейся о причал шхуны собралась толпа, через борт передавали чьи-то тела. Когда Литания наконец добежала, вытаскивали последнее, собачье.
— Кто? — крикнула она.
— Твои все тут, Дайна вот не нашли.
— Умерли?
— Да все они живы, мальчонка только плох.
Литания растолкала людей и увидела, что ее не обманули. Ланс даже привстал на локте, у остальных не было сил шевелиться.
— Мам, Шмеля откачай, — попросила Тайра синими губами.
Откачивать Шмеля взялся кто-то другой, Литания кинулась к Райми. Он был без сознания, опухший, весь в волдырях. Рыбаки поливали его водой и обтирали тряпками ядовитую слизь.
— Жгучка его обстрекала. Несите домой, пару дней проваляется. Ничего, зато живой, а вот Дайн, видать, утонул. Жаль — хороший парень был.
Литания что-то вспомнила и обернулась к молу. По тропинке вдоль берега к ним брел, пошатываясь, человек. Все стояли и молча ждали его, а когда он приблизился, Балтазар со всей силы залепил ему кулаком по морде.
Ланс проснулся за полдень, Тобиаса, конечно, не было. Они вдвоем занимали сарай на задворках, бывший курятник, ныне чисто выбеленный снаружи и изнутри. Ланс пробрался через сад, осторожно выглянул сквозь ветки. Тобиас сидел на нижней ступеньке крыльца и что-то чертил на песке, Сита и Агни заворожено следили за движениями его палочки. Сейчас привяжутся с расспросами, надо будет рассказывать о вчерашних приключениях. Ланс нырнул обратно в заросли, перепрыгнул через невысокую ограду и был таков
Он долго бродил по городу, надеясь выгнать из ноющего тела слабость и тупую боль, и сам не понял, как очутился в гавани. От нечего делать забрался на развалины городской стены, так густо заросшие плющом, что напоминали гряду зеленых холмов, по которым шлялись проворные рыжие козы. Сверху был виден весь порт, ряды причалов и волнорезов, а дальше — огромное сверкающее море. Волнение улеглось, по заливу неторопливо ползали лоскутки грязно-серых рыбацких парусов. Слева гавань окаймлял зубчатый хребет Драконьих Гор, длинная цепь острых скал уходила далеко в море. Самая последняя скала напоминала морду припавшего к воде зверя, она так и называлась — Драконья Пасть. Мол с маяком был гораздо ближе, но казался совсем крошечным на фоне горной цепи. В самом конце мыса, прямо у подножия башни, Ланс разглядел торчащие из воды обломки, скорей всего — останки «Орлицы».
Он чуть было не погубил Тайру и Раймонда. Когда он орал и орал: «вернись!» а волны все дальше относили две головы, девичью и собачью, он был уверен, что видит Тайру в последний раз. Она все сделала правильно — Ланс знал, что не смог бы спасти троих. Вчера его вытащили еле живого, вцепившегося мертвой хваткой в мальчика и весло, и уже без сознания. Он оказался безответственным идиотом. Больше всего Лансу хотелось уйти из города и никогда не попадаться им всем на глаза. Но он не мог бросить их в чужой стране, и дал себе слово защищать Литанию с детьми до последней капли крови, пока их пути не разойдутся.
Из-за Драконьей Пасти показался корабль под красным квадратным парусом. Потом еще один, двухмачтовый. На таком расстоянии они выглядели игрушечными, но это были очень большие корабли, какие сроду не приставали в захолустном порту. Ланс прищурился. Первый — триера с высокой позолоченной надстройкой, на парусе нарисовано что-то желтое, второй — военный. Если там желтый дракон, то это императорский флагман. А кораблей уже три, нет, четыре, вот и пятый. Драконья Пасть как будто выплевывала в гавань бесконечную вражескую флотилию. Янгис решил напасть на Ликейю?
Сначала казалось, что вереница кораблей так и пройдет по горизонту, как страшное видение. но триера медленно развернулась и заскользила к причалам, за ней стали выстраиваться в шеренгу другие суда. Рыбацкие лодки, как будто подхваченные порывом ветра, понеслись к берегу.
Тревожные крики разбудили дряхлого стражника, дремавшего у портовых ворот. Он вгляделся в море подслеповатыми глазами и бегом заковылял к арке с колоколом. Над берегом понесся мерный звон: «Враг в гавани, все на стену!»
Этот порт не выдержит и пяти минут осады. Ланс спрыгнул на землю и побежал к дому, по пути едва не попав под копыта скачущих к берегу всадников
.
Все семейство сидело за столом. Даже Райми, хотя красные волдыри почему-то рассыпались у него по всему лицу.
— Где тебя носило, суп уже почти остыл! — возмутился Тобиас при виде запыхавшегося Ланса.
— Ракайский флот вошел в порт, они готовятся к высадке. Нам надо бежать из города.
— Куда бежать, Ланс? — тихо спросила Литания, — если начнется война, то она будет идти по всей Ликейе. И в Феруате тоже ракайцы, мы ведь недалеко от Мозира.
— Скорей всего, как раз Мозир и нужен Янгису, — Тобиас, прищурившись, разглядывал свою ложку, — ну а тогда никакой войны не будет. Здешний мэр не такой дурак, чтоб рисковать городом ради Феруата. Он пропустит ракайцев с миром и как-нибудь выкрутится перед королем.
— Когда солдаты войдут в город, они начнут вламываться в дома. Им нужна еда, нужен ночлег. Если ты прав, и Янгис ведет войска на Мозир через наш Дафнос, то любая рыбацкая деревушка будет безопасней.
— Нет, Ланс. Мы просто спрячемся где-нибудь, ну хотя бы в сарае. Я обещала Брейду, что мы будем ждать его в этом доме.
— Но, госпожа, мы его уже месяц ждем, — в отчаянии крикнул Ланс, — а солдаты могут прийти уже сегодня!
— Да пусть их приходят, в дом они все равно не войдут, — во весь рот улыбнулся неведомо чему обрадовавшийся Тобиас, — а ну-ка помогай, Ланс, время у нас пока еще есть, и вы, девочки, тоже.
Город не был готов к сопротивлению, хотя на стене и появился десяток стрелков, а в воротах — несколько стражников с алебардами. На пристань, перед которой встали на якорь три боевых корабля, прибыли начальник порта и командир городской стражи и сообщили, что вопрос о высадке иностранной армии может решить только мэр. Поскакали за мэром. Разумеется, мэра не удалось обнаружить — он неожиданно покинул город. Через некоторое время на причале появились два члена городского совета, бледные, как смерть. Их доставили на борт триеры, где они предстали перед Янгисом и, запинаясь, объяснили, что в отсутствие мэра разрешение на высадку может дать городской совет в полном составе. Янгис заявил, что если они будут тянуть время, то он обойдется без их согласия. Они умоляли его подождать совсем немного — совет уже собрался, и, вне всякого сомнения, примет благоприятное решение.
Янгиса раздражало промедление, но он понимал, что совет оказался между двух огней: они равно боялись ракайцев и ответственности перед королем за сдачу города. Война с морской державой не входила в планы императора. Он приказал еще трем кораблям подойти к причалу, чтобы советники побыстрее определились.
На площади перед ратушей собралась толпа рыбаков и ремесленников. Они требовали раздать людям оружие.
— Их там около тысячи, если гребцов не считать. Нас вдвое больше, мы отобьемся! Где мэр?!
На балкон вышел один из членов совета, дождался тишины и провозгласил:
— Успокойтесь, идут переговоры! Городу ничего не угрожает, расходитесь по домам!
Тем временем из городских ворот выезжали тяжело нагруженные возы с имуществом зажиточных горожан. Люди победнее везли добро на телегах, гнали скот, вели в поводу осликов с огромными тюками. Те, кто не мог или не хотел покинуть город, рыли ямы в подвалах и садах, пряча туда все, что считали ценным — монеты, зерно, вино и масло, рабочие инструменты.
Темнело, а высадка все не начиналась.
Во дворе никого не было, только надрывалась привязанная где-то в саду собака. Солдат постучал кулаком в стену и откинул рваное одеяло, заменявшее дверь.
— Входите, благородный господин, входите! — на пороге стоял согбенный старец с воняющим ворванью светильником в руке, — вы уж не обессудьте, беда тут у нас, внучка второй день разродиться не может.
Старик отступил на шаг, и стало видно, что на кровати среди груды тряпья лежит растрепанная девица с выпирающим из-под рванины огромным животом. Замотанная в кокон черных потрепанных одежд женщина — видно, вдова — сидела у изголовья и держала дочку за руку. На той же кровати спали еще какие-то дети. Роженица выгнулась и застонала слабым измученным голосом.
— Сделайте милость, добрый господин, приведите повитуху, она тут по соседству живет. Не хочет она к нам идти, заразы боится, а вы человек военный, вас-то она послушается. Не беспокойтесь, господин солдат, у нас не чума, ребята просто приболели малость, — старик посветил в угол, где на куче пыльной соломы спали двое парней. Старший лежал ничком, не подавая признаков жизни, а младший приподнялся на локте, его лицо было усыпано багровыми нарывами, и снова упал на солому.
— Туда нельзя, ваша светлость, там чума! — крикнул солдат, вылетая за дверь.
Брейд отшвырнул солдата и ворвался в комнату.
— Кто вы? Где Балтазар? — он ошарашено оглянулся по сторонам, потом узнал Тобиаса, — Тобиас, что, у Райми чума?
— Брейд! Да нет, не пугайтесь, это медуза его обстрекала, — Тобиас отбросил палку и с наслаждением распрямился, — мы тут ракайцев ждем, вот и постарались создать гостеприимную обстановку.
Брейд еще раз оглянулся по сторонам, увидел улыбающуюся Литанию и расхохотался.
— Великолепный спектакль! Ну а автор, без сомнения, Тобиас.
— Я так и знала, что сегодня увижу вас! — воскликнула счастливая Литания, — все они советовали бежать, но я чувствовала, что вы приедете за нами. Господа, не могли бы вы ненадолго нас покинуть, нам надо привести себя в порядок.
На двор выгнали всех мужчин, даже Райми. Брейд отправил солдат охранять ворота. На случай, если появятся ракайцы, он велел говорить, что дом уже занят, здесь расквартирован отряд графа Атерли.
— Тобиас, а где Балтазар?
— За садом, мы его в курятнике спрятали.
— Проводите.
Как только они остались вдвоем, Брейд потянул менестреля в глубину сада и тихо спросил:
— Тобиас, вы согласитесь еще раз помочь Лаэрте? То есть, госпоже Литании, никак не привыкну. Нужно отвезти ее детей в столицу. У меня есть предварительная договоренность с королем Ксантом, он примет их как гостей или как заложников, в зависимости от обстоятельств.
— А Литанию он не готов принять?
— Она не будет там в безопасности. Дети не понадобятся Янгису, пока идет война. И вообще вряд ли понадобятся — Вивиан беременна. А от Лаэрты ему надо избавиться как можно скорее, чтобы сыграть свадьбу до родов и признать ребенка законным. Я увезу ее в Салем.
— Понятно. А почему вы не хотите взять с собой все семейство?
— Я не уверен, что мне удастся даже выйти из гавани. Если и выйдем, за нами могут отправить погоню. Мой корабль хорошо оснащен, но на нем мало гребцов. Если нам повезет уйти, мы высадимся в Кадаре, где полно шпионов Янгиса, и должны будем проехать незамеченными через всю страну. Они станут искать — уже ищут — женщину с тремя детьми, а не двух женщин. Продолжать?
— В Салем можно попасть и через Феруат, это намного ближе.
— Тобиас, Ракайя воюет с Феруатом, а я — один из военачальников Янгиса и сопровождаю императрицу. Как вы полагаете, что будет, когда нас возьмут в плен?
— М-да…Вы станете предметом серьезного торга. В лучшем случае, просидите в тюрьме до конца войны, поскольку Янгису вы нужны только мертвыми. Хорошо, уговорили, пойду в заложники, Меня только одно смущает — вы уверены, что Литания согласиться расстаться с детьми?
— Постараюсь ее убедить, — Брейд некстати вспомнил Лаэрту на башне Белой Чайки, собирающуюся сдаться на милость Виндома, — очень постараюсь. Ну а если не удастся — она поднимется на мой корабль не убежденная, с кляпом во рту и аккуратно завернутая в ковер.
Разговор с Балтазаром оказался намного проще. Когда тот услышал, что Брейд арестовал капитана «Кентавра» с помощниками и предлагает Балтазару взять на себя командование кораблем, он покраснел, возможно — впервые с самого детства, если не считать румянца от доброй выпивки.
— Даже не знаю, справлюсь ли — такой корабль… Думаете, у меня получится?
Все прочие его вопросы носили чисто технический характер.
Примчался Раймонд, объявил, что дамы уже прихорошились и готовы принять гостей.
Брейд подумал бы, что ошибся домом, если бы не рваное одеяло, до сих пор украшавшее вход. Ни тряпья, ни соломы, ярко горят толстые восковые свечи, красиво причесанная Литания в нарядном платье и столь же празднично одетые дочки накрывают ужин. Скатерть с вышивкой… При виде их сияющих улыбок у Брейда сжалось сердце. Ночь не будет тянуться вечно, пора бы поторопиться, но он сел за стол, чтобы хоть чуть-чуть продлить радость этой семьи.
Литания поднялась первой.
— Ну что ж, нам, наверное, пора собираться?
— Да, госпожа. Но дело в том…
Брейд подробно объяснял ей особенности положения, приводил неопровержимые доводы, а в заключение сообщил, что экипаж, который увезет Тобиаса и детей в Омейну, уже нанят и ждет за углом. Лицо Литании окаменело.
— Нет. Я не отпущу детей. Они не будут жить в плену и неведомо сколько ждать, когда вы приедете за ними. Мы поплывем все вместе — если бы путешествие было настолько опасным, как вы рассказываете, вы бы не взяли с собой меня и Тайру.
— Я не могу ручаться за то, что мы останемся живы. Неужели вы хотите рисковать еще и детьми?
— Я поеду с тобой, мама, — сказал Раймонд.
— Или вы забираете нас всех, или оставьте нас и уходите. Мы сами выберемся из Дафноса.
— Я повинуюсь вашему приказу, госпожа. Собирайте вещи, нам нужно отправляться немедленно, — Брейд поклонился, в его глазах было отчаянье. Он был готов увезти Литанию силой, а если придется, то и Тайру тоже, его солдаты были предупреждены о вероятности такого развития событий. Пусть себе ненавидят, так даже лучше — не станут плакать потом, когда… Но он не учел детей. Солдаты будут связывать Литанию, а дети — драться и кричать: «не трогайте маму»?! А у Тайры еще и меч есть…
— Мама, там лес, — сказала Сита, протягивая руку к черному квадрату окна, — не веди нас туда, не надо!
— Там нет леса, доченька, — Литания осторожно коснулась ее плеча.
За этим окном не росло ни единого дерева, там был двор, ограда, другие дома. Неужели опять началось?
— Мы в лесу, за нами идет человек с сердцем змеи, мы не можем убежать от него!
— Ты говоришь о Янгисе? — спросила Литания. Ей было жутко. Все, кто был в комнате, как-то незаметно отошли подальше, Литания с дочерью остались в центре пустого круга. Исходившая от девочки сила шевелила волосы на голове.
— Нет, это не отец, у отца нет сердца змеи, у него нет сердца… Отец тоже там, но он идет вторым. Мама, этот человек видит нас, ему нужна наша жизнь… Первой умрет Агни.
— Сита, не надо, прекрати! А если мы не возьмем вас с собой? Этот человек будет идти за нами?
Девочка помолчала, потом зачастила скороговоркой:
— Вы идете по лесу, человек тоже идет, не может догнать, вы идете быстрее…
— Если я отпущу вас — в Омейне вам ничего не будет угрожать?
— В Омейне… в Омейне… в Омейне, — монотонно повторяла Сита, глаза ее были огромны и пусты.
— Сита, вас можно оставить в Ликейе? — Литания повернула к себе белое, твердое на ощупь лицо дочери.
— Что? — спросила девочка, — прости меня, я не расслышала. Ой, как голова болит.
— Ты что-нибудь помнишь?
— О чем? Мама, мне очень холодно, и ужасно болит голова.
— Она ничего не помнит. Дайте ей горячей воды и укройте чем-нибудь, — сказал Брейд.
— Вы когда-то уже видели такое? — Литанию и саму трясла дрожь.
— Да. Сита — сивилла. Сейчас ей очень плохо.
Его жена Миранда была сивиллой. Сивиллой и шлюхой. Проклятая кровь Тамианы.
— Собирайтесь, вы поедете с Тобиасом в Омейну, — сказала Литания, — я верю Сите, вчера она спасла нас.
Шлюпка стояла за молом, невидимая в его тени. Солдаты столкнули ее в воду и сели на весла, стараясь держаться под прикрытием косы. Гребли они неумело, не сразу понимали тихие команды Балтазара, знавшего бухту, как свои пять пальцев, дважды наткнулись на скрытые под водой камни. К счастью, море было спокойным, они не пропороли днище и не перевернулись.
Литания сгорбилась, почти уткнулась лицом в колени, и беззвучно плакала. Лица ее детей, тихая кротость Ситы, бесшабашные выходки Раймонда, смешные глупости Агни с каждым взмахом весел все глубже проваливались в бездну прошлого. Она бросилась бы в воду и поплыла назад, если бы умела плавать.
«Кентавр» стоял самым последним в флотилии. Литания вслед за Тайрой забралась на борт по веревочному трапу. На палубе было темно, в слабом звездном свете она не сразу разобрала, что окружающие ее тени — это сидящие на корточках воины.
— Пойдемте, госпожа, — Брейд взял ее за руку и провел по узенькой лестнице в крошечную каюту, где горела единственная свеча.
— Здесь вы с Тайрой будете жить, ваши вещи и ужин сейчас принесут. Не выходите на палубу, пока я не разрешу. Никто не должен знать, что у меня гостьи.
Щелкнул замок.
— Никогда не думала, что на корабле такая теснотища, — проворчала Тайра, забираясь на верхнюю койку, — и духотища, и даже выйти подышать нельзя.
Корабль неслышно заскользил к выходу из гавани. Паруса не поднимали. Все надсмотрщики спустились в трюм. Не звучал барабанный бой, задающий ритм гребле. Один из надсмотрщиков стоял на возвышении и дирижировал движениями весел, медленно взмахивая фонарем. За каждый громкий всплеск следовал удар плетью.
Брейд передал подзорную трубу Лансу — пусть развлекается. Даже если кто-нибудь заметит бегство «Кентавра» — пока сообщат Янгису, получат приказ, поднимут якоря, его корабль будет вне досягаемости.
На дальнем конце бухты началось непонятное движение. Сигнальные огни на мачтах стронулись с мест, похоже, флотилия перестраивались.
— Брейд, смотрите! — Ланс протянул ему трубу, — да нет, не туда, дальше.
В первый миг Брейду показалось, что корабли уходят из гавани, их силуэты выглядели слишком маленькими, как будто удаляющимися. Потом он увидел, сколько их, и понял — к Дафносу подходит эскадра боевых кораблей.
— Это ликейцы. Не ожидал, что Ксант успеет…
— Твоя работа, Брейд? — спросил Видий.
Брейд промолчал. Сейчас он почти жалел, что рядом с ним стоит его лучший друг. И Лансу тоже не следовало бы видеть пиршество смерти, которую он, ракайский герцог, призвал на армию своей империи.
Дальние тревожные крики перекинулись на ближайшие суда. Где-то рубили мачты, готовясь к бою, а кто-то ставил паруса. Противники сблизились. В темном круге окуляра показался ликейский корабль, он двигался навстречу огромной двухъярусной галере. Сначала казалось, что он идет на таран — но нет, корабли разминулись. Прогремел взрыв, с борта ликейца взметнулись три ослепительные струйки пламени и упали на галеру. Несколько пылающих точек — заживо горящих воинов — посыпались за борт. Огонь вроде бы погас, вспыхнул с новой силой, охватил всю палубу.
Брейд опустил подзорную трубу. Над гаванью летели крики, треск протараненных корпусов, грохот взрывов. Еще два корабля загорелись неподалеку, они, как гигантские факелы, освещали сцену битвы.
— За нами погоня! — Ланс потряс его за локоть и Брейд с трудом оторвал взгляд от завораживающе жуткого зрелища.
К ним приближалась когга под развернутым парусом, за нею следовала галера, чуть позади шла еще одна когга.
— Думаю, им не до нас, — ответил Брейд, но на всякий случай скомандовал:
— Приготовиться к бою!
Несколько томительных минут ожидания, и стало ясно, что корабли не пытаются преследовать «Кентавра», они всего лишь идут параллельным курсом, направляясь к Голове Дракона. С кормы донесся крик Балтазара, стоявшего за рулем:
— Поднять паруса!
— Я восхищаюсь тобой, Брейд! — сияя от восторга, Видий хлопнул друга по плечу, — только я начинаю думать, что тебе на все наплевать, а ты одним щелчком пальцев одерживаешь блестящую победу. Быть тебе императором!
— Ты хоть когда-нибудь способен заткнуться?
Видий, продолжая ухмыляться, деликатно отошел в сторону. Брейд заслужил право в одиночку насладиться плодами своего торжества.
Скалы заслонили гавань, над их черными зубцами светилось тусклое рыжее зарево. Четыре корабля, вырвавшиеся из огненного ада, шли в сторону Гилатиана.
Этой ночью будут убиты тысячи. Возможно, высадка уже началась, тогда у солдат, успевших сойти на берег, останется шанс на жизнь. Некоторым кораблям удастся вырваться из ловушки. Кто-то сумеет добраться до берега вплавь. В лучшем случае, погибнут всего несколько сотен. Профессиональные воины, пьянеющие от запаха крови, прикованные к веслам каторжники, простые моряки, которых силой заставили перевозить армию Янгиса — Брейд обрек на смерть всех этих людей.
А еще этой ночью кончится война с Феруатом. По крайней мере, до будущего лета: Янгис, если и выживет в битве, больше не сунется в море. Чума вряд ли уйдет до конца осени, а зимой перевал непроходим. Три тысячи ракайцев, осаждающих Мозир, не устоят перед войсками герцога Феруатского. Скорей всего, даже не станут сражаться: при приближении армии снимут осаду и начнут прорываться к морю, благо ликейская граница совсем рядом. И будут платить золотом за любую утлую лодчонку, лишь бы вернуться в Ракайю. На следующий год Янгис вряд ли поднимет в бой своих вассалов — они устали от поражений.
Брейд вспомнил старое поверье, и нашел на небосклоне созвездие Весов: крупная звезда сверху, под ней четыре маленьких в ряд. Мысленно повесил на концы коромысла две чаши, на одну положил горящие корабли, на вторую — мир с Феруатом. Если Небеса захотят дать ответ, то он увидит, как звезды качнутся. Он ждал долго, до рези в глазах. Небеса молчали, а может быть, ни одна из чаш не перевешивала другую.
Глава 20. Весло и парус
I
Свежий северный ветер дул уже четвертый день, и это приводило Янгиса в бешенство. Сотня гребцов «Золотого Дракона» работала на износ, но время от времени им требовался отдых: двое рабов уже умерли, не выдержав напряжения. Приходилось сажать на весла воинов, и ход галеры сразу же замедлялся — неопытные в гребле солдаты не выдерживали сравнения с тренированными каторжниками. А проклятый «Кентавр», купеческое двухмачтовое судно с косыми парусами, легко лавировал и исчез из виду в первое же утро. Еще неизвестно, те паруса на горизонте принадлежали «Кентавру», или это был другой корабль.
Если император собирался присутствовать на Празднике Провозвестия, следовало прекратить погоню и немедленно повернуть назад. Но он не мог возвратиться в Гилатиан с пустыми руками: в столице давно уже зрело недовольство, после гибели флота оно могло перерасти в открытый бунт. Лучше пропустить праздник, зато привезти в цепях Брейда и мятежную императрицу. возложить на них вину за поражение и казнить на главной площади. Это должно утихомирить народ.
— Ты можешь гарантировать, что Лаэрта находится на «Кентавре, — спросил Янгис в бессчетный раз.
— Да, сир, безусловно. Так говорит Она. И это подтверждают матросы, видевшие, как к кораблю герцога Атерли пришвартовалась лодка и на борт поднялись две женщины.
Третий говорил сдержанно и отрешенно, как подобает Чистейшему, но его наружность противоречила внешнему спокойствию. В последнее время жрец страшно исхудал, глаза горели лихорадочным огнем на истончившемся, будто опаленном страстью лице. Иногда он казался безумным.
— Почему я должен верить Хогге после гибели моего флота?
— Разве это Она рекомендовала плыть в Ликейю, сир? Она обещала помощь после принесения жертвы, и это условие не было выполнено.
— Для начала я хотел бы убедиться, способна ли она выполнить свои обещания. Я поинтересовался у Чистейших — Хогга не упоминается ни в одной из священных книг. Никто не может объяснить, кто она такая — сам ли Единый, или отдельное божество. А может быть, она всего лишь иллюзия, созданная вражескими колдунами?
–. Вы же присутствовали на Служении, сир. Как можно сомневаться, хотя бы однажды ощутив этот поток всесокрушающей силы? Она — глас Единого, лучшее из Его творений. Когда я впервые услышал Ее голос, нежный, как флейта и мощный, как рев урагана, я познал истину. Единому ничего не нужно от людей, кроме благочестия, проявите его, и обретете великую награду — власть, и славу, и бессчетные победы.
Император задумчиво кивнул. Ему тоже приходилось слышать Хоггу, и этот опыт оставил сильное впечатление. Правда, тот голос не походил на звуки флейты — скорее уж, на рык льва или дракона. В нем действительно была мощь, и если это божество, чем бы оно не являлось, поделится своей силой в обмен на какую-то овцу… И все-таки непонятно…
— Жрецы и так ежедневно возносят молитвы о процветании империи. Что изменит эта овца?
— Она всего лишь знак согласия с Высшей Волей, первый шаг к обретению великой власти. Нельзя что-то получить, ничего не отдавая взамен, и древние цари понимали этот закон намного лучше нас. Во времена мира они возлагали на алтарь животных, перед серьезными сражениями — людей, а в годину бедствий могли отдать на заклание собственного ребенка. Чем выше цена жертвы — тем значительнее награда.
— Первый шаг? Ты хочешь сказать, что потребуется и второй?
— Нет, сир, овцы вполне достаточно, если вы желаете только победы над Феруатом. Но если вы хотите большего, если ваши замыслы простираются до пределов вселенной — цена окажется выше.
— Иными словами, ты предлагаешь принести человеческую жертву? Это полное безумие. Надеюсь, ты обсудил свой план с Совершенным?
— Ваше величество, у меня не может быть собственных планов, я всего лишь слуга Единого. Решение зависит только от вас. Совершенный — глава церкви, первый из жрецов. Но разве не вам Единый вверил всю полноту власти над Ракайей и ее народом? На вас, и только на вас лежит ответственность за судьбу империи, и даже Совершенный обязан склониться перед вашей волей.
На это невозможно было возразить, Третий абсолютно точно выразил очевидную истину — воля императора выше воли церкви. К сожалению, данный момент был не самым подходящим для противостояния Чистейшим: сейчас Янгису была нужна их поддержка.
— Сир, я хотел бы добавить — нет никакой необходимости заранее ставить в известность Чистейших о ваших намерениях. Для совершения обряда годится любой алтарь, не обязательно в Гилатиане. Вы можете даже не присутствовать при жертвоприношении, достаточно вашего согласия.
Это все меняло. Пускай в каком-нибудь захолустье Третий на свой страх и риск принесет человеческую жертву. Если он прав, и обряд даст обещанные плоды — Третий будет вознагражден по заслугам. Если же нет — никто и никогда не узнает об этом разговоре.
— Хорошо, я согласен. Поручаю тебе исполнить пожелание Хогги.
— Да пребудет на вас ее сила и защита, — Третий медленно и значительно осенил императора святым кругом, — Сир, могу ли я отправить письмо с вашим разрешением на заклание агницы на Праздник Провозвестия? Это вопрос уже был согласован с Совершенным, как вы помните.
— Отправляй.
Клетка с почтовыми голубями стояла в каюте Третьего. Тяжелый запах и шум беспокойных соседей весьма досаждали Чистейшему, но безопасность птиц была намного важнее временных неудобств. Сегодня три самых ценных голубя выполнят свое предназначение, а остальных можно будет выставить на палубу.
На двух клочках тончайшей бумаги Третий написал короткое послание: «Император дал согласие» и приоткрыл дверцу клетки. На крылья птиц были нанесены цветные метки, указывающие на происхождение, но жрец и без того различал каждую из них. Вот эта пара сизарей родом из голубятни Чистейших. Поджарые красавцы, грудки отливают зеленью и кармином. Великолепно обученные, не единожды проверенные, они стоили не на вес золота, а намного больше. Безропотно позволили надеть на хвостовые перья трубочки с письмами, свечой взмыли над палубой и исчезли в облаках. Еще до заката они прилетят в Гилатиан, и кто-нибудь из младших жрецов с поклоном передаст голубей в руки Совершенного.
Время для третьего посланца еще не пришло. Он был не похож на почтового: некрупный, снежно-белый, с короткими красными лапками. Его никто не дрессировал, но жрец ценил этого голубя больше, чем всю разномастную стаю вышколенных породистых птиц. Три дня его кормили зерном, смоченным императорской кровью, и сила заклятий сделала неразрывной его связь с правящим домом.
Этой ночью будет принесена Великая Жертва, и Хогга обретет полную власть над Янгисом. Близится время, когда Третий станет Совершенным.
В полночь жрец запер дверь каюты на засов. Зажег пять свечей в серебряном канделябре в форме священного круга и выставил на стол ларец, ключ от которого носил на груди. Откинул крышку, бережно достал мраморный кубик и две соломенные куклы. Такие мастерят себе деревенские дети — грубые поделки, перевязанные нитками пучки травы, условно изображающие человека без лица. На плечах той, что побольше, висел красный лоскуток, напоминающий мантию, вторая была обернута в белую кружевную тряпочку.
Третий нервно огляделся по сторонам. Предстоящий обряд был под строжайшим запретом, виновному грозила смертная казнь. Никто не мог спрятаться в маленькой, почти пустой каморке, свечи ярко горели, за плотной шторой спокойно вздыхало море, так отчего же он чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд?
Жрец трижды призвал имя Хогги, но не почувствовал ничего — ни воодушевления, ни притока силы. Может быть, он выбрал для обряда неподходящую ночь?
— СЕГОДНЯ! — прошептал властный голос, и сомнения оставили Третьего.
Белый голубь сам пошел в руки хозяину в ожидании ласки и корма, когда его перевернули на спину, он испугался и забил крыльями. Миниатюрным, не длиннее мизинца, кинжалом жрец вспорол птице грудь, извлек ритмично вздрагивающее сердце и кинул тушку в ведро. Аккуратно раздвинув прядь соломы, Третий вложил кровавый комочек в фигурку с мантией и с облегчением вымыл руки. Невольно глянул в помойное ведро — голубь уже не трепыхался, плавал на брюхе, раскинув крылья. На мгновение жрецу показалось, что он смотрит на себя самого: мертвого человечка в белоснежной мантии Чистейшего.
Ужас покинул его только во время обряда Наречения Имен, все дальнейшее Третий творил на волне вдохновения, полностью слившись с волей Хогги.
Тайра вышла из каюты и зажмурилась: недавно вставшее солнце било прямо в глаза. Кругом вповалку спали солдаты. Шмель деликатно пробрался между спящих тел, оросил мачту и радостно заскакал вокруг Ланса, сидевшего на нижней ступеньке трапа.
— Ой, привет! Ты что здесь делаешь?
— Жду — сейчас моя вахта будет.
— Возьмешь меня с собой7
— Не стоит тебе идти наверх, Балтазар будет злиться.
— Он же сейчас спать завалится.
Аргумент был весомым — отстояв за румпелем самые тяжелые предрассветные часы, Балтазар имел обыкновение спать непробудным сном, передав командование Брейду.
Ударил колокол, Ланс побежал наверх. Вскоре по трапу, зевая во весь рот, спустился Балтазар.
— Доброе утро, капитан, — улыбка Тайры светилась утренним солнышком.
— Ты чего так рано вскочила?
— Шмеля выгуливаю.
— Всю палубу этот Шмель загадил. Как твоя мать себя чувствует?
— Спит. Вчера выпила воды с лимоном, вроде бы ей стало получше, — у Литании обнаружилась страшной силы морская болезнь, все четыре дня плаванья она провалялась в полубессознательном состоянии, наотрез отказываясь от еды. Вода в ней тоже не приживалась.
— Да, слабое нутро — это беда в море. Я и мужиков таких повидал: только сядет на корабль — тут же через борт свесится и болтается всю дорогу, как водоросль зеленая. Зато тебе все нипочем, скачешь тут в любую погоду, будто рыбачка.
Этот комплимент прозвучал без малейшего одобрения, и Тайра с живейшим интересом уставилась на голубую полоску берега. Не скачет она, а стоит и благопристойно дышит морским воздухом.
— Можно я попробую порулить?
— Это не так просто, меня Балтазар три дня учил.
— Ну, а теперь ты меня научишь. Я еще на «Орлице» об этом мечтала.
Ночью ветер переменился на северо-восточный, он дул ровно, без сильных порывов, а у Тайры так горели глаза… Пусть подержится за румпель, если хочет, ничего страшного — Ланс же будет рядом.
— Ладно, пока Брейд не пришел… Не меняй положение рукоятки, держи тот же курс.
За рулем Тайра была похожа на деву, которую ставят на носу корабля для украшения: золотые волосы струятся по ветру, подбородок вздернут, вид гордый. Но стоять столбом, вцепившись в отполированную мозолистыми ладонями деревяшку, оказалось довольно скучно.
— А мы где сейчас плывем?
— Пока еще вдоль Ракайи, до Кадара осталось дня два. После обеда придется пристать к берегу, Брейд хотел дотянуть хотя бы до Раттена, но вода кончается.
— На нас не нападут на берегу?
— Мы слишком далеко от Гилатиана, кто тут может знать, что Янгис считает Брейда предателем? И у нас солдаты.
— А в Кадаре?
— На сестру королевы? Нас примут с почестями.
— Ну, да, — Тайра помрачнела, вспомнив Стефанию. Она дала ей слово, что не будет искать маму — а теперь они прибудут вместе. И если король Альбин примет беглую императрицу, это почти наверняка приведет к войне. Брейд наверняка что-то придумал, но что? Тайно добраться до гор?
Ланс по-своему истолковал молчание Тайры и тихо спросил:
— Скучаешь по Кадару?
— Стараюсь его не вспоминать. Особенно Ашеру.
Ланс слегка покраснел. Лучше бы он промолчал. Та проклятая ночь в Ашере всегда будет стоять между ними? Наверное, стоит ей рассказать…
— Я никому, кроме Брейда, об этом не говорил, но тебе скажу — может быть, легче станет. Нашего командира, барона Фаркенгайта, больше нет в живых. Его и двоих его помощников убили.
— Кто?
— Парни из нашего отряда.
— Значит, и ты? Ты отомстил за моего отца?
— Нет, не за него. Твой отец сражался с нами как воин, это не был честный бой — десять против троих, но все-таки бой. За женщин и детей, которых Фаркенгайт резал, как овец. Нам надоело выполнять его приказы.
— Что ж… Получил по заслугам.
— Ты не рада?
— Рада, наверное. Весной, когда я узнала, что солдаты еще и соседку нашу убили, я только и мечтала, чтобы они все передохли. А теперь… Знаешь, Ланс, я была на войне — дурацкой бессмысленной войне. Всего несколько дней, и этого хватило, чтобы многое понять. Там точно так же, как и везде, попадались отвратительные мерзавцы, но их было очень мало. А остальные — обычные люди, даже неплохие. И эти неплохие люди убивали ничуть не меньше, чем твой Фаркенгайт. Телеги, заваленные трупами… Не то, чтобы солдатам это нравилось — их просто туда послали, и они делали свое дело. Поставили бы охранять караван или замок, они бы охраняли. Как собаки: скажут им «лежать» — лягут, скажут «взять» — загрызут. Настоящая вина на тех, кто отдает приказы. Не будь Янгиса, этот Фаркенгайт стал бы обыкновенным разбойником, и его давно бы повесили. А его награждали за зверства.
— Так что, надо было оставить его в живых — пускай и дальше пытает и убивает?
— Да нет, вы все сделали правильно. Избавили мир от маленького зла. Но пока власть принадлежит Янгису, здесь не переведутся такие, как Виндом и Фаркенгайт.
— Думаешь, при хорошем императоре они исчезнут? Люди есть люди, сама же говоришь.
— Не исчезнут. Вреда от них будет меньше.
Ланс отвлекся от разговора и посмотрел вокруг. Пока они болтали, полоска берега ощутимо приблизилась, уже и деревья можно разглядеть.
— Ты что, собралась прямо здесь высадиться? Поверни румпель.
Тайра немного сдвинула рукоять, ничего не изменилось, она надавила более решительно.
— Получилось!
Корабль зачерпнул полные паруса ветра и медленно накренился. С палубы донеслись проклятья — еще не проснувшиеся солдаты покатились друг на друга.
— Отойди! — Ланс забрал румпель у девушки и выправил курс.
— Я не знаю, почему так вышло, — жалобно сказала Тайра.
— Просто перестаралась. Ничего страшного, у меня так тоже было. Давай пока я.
Тайра кивнула, но выглядела расстроенной, Лансу захотелось чем-то отвлечь ее.
— А кого бы ты выбрала императором, если бы это зависело от тебя?
— Балтазара, — не задумываясь ответила Тайра, — он надежный и справедливый. Жаль, что рыбак, а не герцог. А из знатных… Брейда, наверное. Хотя бы воевать не будет. Война — это так скучно и бессмысленно, — она подняла левую бровь и кривовато ухмыльнулась, скопировав мимику недовольного герцога.
Ланс фыркнул, чувствуя себя немножечко свиньей: Брейд ничем не заслужил его насмешек. Тайра слишком предвзято относилась к Атерли.
— А почему тогда Брейд, а не твоя мать?
— О, не-ет! Мама была бы хорошей королевой сказочной страны, где не придумали зла. В Ракайе ее сожрут, а она будет переживать, как бы кто ее косточками не подавился.
Ланс только головой покачал — ну не способна Тайра серьезно разговаривать дольше пяти минут.
— Фу-у! — неудачный порыв ветра принес на корму густую волну миазмов с нижней палубы, где обитали гребцы, — не буду тебе мешать, пойду проветрюсь.
Тайра, прикрывая нос рукой, отправилась на бак. Она знала, что туда не стоит ходить — мало ли чего увидишь в гальюне, но глоток чистого воздуха был совершенно необходим. Внимательно глядя под ноги, она пробралась между снастей, солдат и матросов и уселась верхом на бревно тарана, увенчанного бронзовой конской мордой. Четверо моряков прервали игру в кости и вытаращились на нее. Промеж себя они давно решили, что эта девка с мечом и дурной собакой — телохранительница знатной госпожи, живущей в капитанской каюте, не иначе, полюбовницы самого Балтазара, и предпочитали не связываться с ней. Но сегодня эта ведьма чуть корабль не утопила, людям выспаться не дала. Пускать бабу за руль — последнее дело, скинуть бы дуру с тарана… да потом капитан тебя самого за борт скинет. Тихонько выругавшись, они яростно загремели костяшками о палубу.
«Кентавр» летел над ярким солнечным морем, мягко покачиваясь на волнах, а Тайра вцепилась в бронзовую гриву коня и представляла, что скачет на Маяке по васильковому полю… нет, лучше — по синему небу с кудрявыми облаками. Быстрые волны бежали под самыми ногами, теплый упругий ветер бил в лицо, мир был наполнен сверкающим волшебством. Если сейчас загадать желание— может, какая-нибудь русалка услышит и исполнит его? Что бы такое придумать, от чего станет хорошо не только ей, а абсолютно всем?
— Пусть Ракайей правят добрые люди и прекратят войну — сказала она вслух, но не слишком громко, чтоб моряков не смешить. Ни одна русалка не мелькнула в волнах, зато сзади послышались неторопливые шаги.
— И что ты здесь делаешь? Слезай, пока волной не смыло.
Тайра обернулась. За ее спиной стоял Брейд — руки скрещены, брови сдвинуты, нарочитая суровость во взгляде.
— Какой волной, ваша светлость? Вот, все сухое, — она похлопала ладонью по бревну, совсем чуть-чуть забрызганному пеной.
— Ладно, сиди уж, — Брейд тоже оседлал таран, ему давно хотелось это сделать, да повода не было, — но запомни: еще раз возьмешь румпель в руки, запру в каюте. Ланс тоже последнюю вахту стоит.
— Он тут не при чем! — Тайра развернулась так резко, что свалилась бы в море, если бы Брейд не придержал ее, — он не разрешал мне, я его упросила.
— Девушка может выпросить кольцо с алмазом, но только круглый дурак нарушит свой долг ради женских капризов, — Брейд чуть заметно улыбнулся: интересно, от кого он подцепил эту патетическую фразу?
— Он сам вел корабль, я только за рукоятку держалась.
— Тогда еще хуже — после такого маневра ему нечего делать у руля.
Брейд не мог этого видеть, ему кто-то донес, причем страшно преувеличил оплошность…
— Он же учится! У Балтазара корабль тоже иногда на бок заваливается, а Ланс очень старается.
— Просто герой, да? — Брейд откровенно насмехался над Тайрой, и она поняла, что неотвратимость наказания тает на глазах.
— Вы же знаете, что так оно и есть. Он уничтожил мерзкого убийцу. А до этого он проявил еще большую смелость — мама говорила, что его отправили к Фаркенгайту в наказание за участие в заговоре против Янгиса. Жаль, что покушение провалилось.
— А-а, заговор… Хочешь узнать подробности? Что ж, это не секрет — пусть у тебя будет лишний повод гордиться своим другом.
Брейд уселся поудобнее и с явным удовольствием болтал ногой, стараясь достать носком сапога до пенных гребней.
— Ланс действительно был наказан за преступный умысел против императора. Кто-то донес, что компания придворной молодежи вечерами собирается во дворце и ведет опасные и оскорбительные для трона беседы. Сам доносчик не был вхож на эти сборища, рассказывал о них понаслышке. Началось тайное расследование, у одного из пажей обнаружили листок с призывом свергнуть Янгиса, именуемого «сыном шлюхи». Владелец этого воззвания умер, не выдержав пыток, но никого не выдал. И не мог выдать — бедняга не имел никакого отношения к кругу злоумышленников, роковой свиток он получил от шестнадцатилетнего сына маркиза Рейвиса, главнокомандующего войсками Ракайи, которого пытать было невозможно. Разве что — вместе с отцом, за плечами которого стояла вся армия.
Разумеется, на допросе юный граф поклялся, что он и слыхом не слыхивал о заговоре, и в глаза не видел крамольного послания. Мальчишку не тронули, зато всех его друзей на всякий случай выслали из столицы. Ну а Ланс был в их числе, в таверне их вместе видели. Героическая история, не правда ли?
— Значит, ему не раз приходилось страдать по чужой вине, — скорбно вздохнула Тайра.
Брейд расхохотался:
— Ты прирожденный адвокат! Осталось уточнить, чья же это вина: Ланса или все-таки твоя? Ладно, будем считать, что ты меня убедила — не стану мешать Лансу осваивать ремесло рулевого. Простоит две вахты подряд, может, чему-то научится. Ну а ты — он галантно подал Тайре руку и перетащил ее на палубу, — отправляйся к себе в каюту. И постарайся поменьше мозолить глаза морякам, если не хочешь, чтобы я тебя запер.
Он развернулся и исчез среди парусов. Выпавший из-под его камзола клочок бумаги полетел вслед за ним, покружился по палубе и приткнулся к левому борту. Может быть, что-то нужное? Тайра подобрала сложенный пополам листок, он сам развернулся в ее руке. Короткие рифмованные строчки. Из Тобиаса тоже вечно сыпались обрывки бумаги с недоконченными строфами, иногда это мог быть и безнадежно испорченный чернилами носовой платок. Чужое письмо она не стала бы читать, но стихи — это же для всех?
Я оборву узду, и ты убежишь в леса
Легкой вольною ланью.
Так улетает птица в светлые небеса:
Ввысь — с распахнутой длани.
Так уплывает рыба, вырвавшись из сетей:
Дротик, пущенный в воду.
Все, чем владею ныне, я подарю тебе –
Свежий ветер свободы.
Тайре стало неловко — словно и впрямь чужое письмо прочитала. Что теперь делать, вернуть Брейду? Он сразу поймет, что она заглянула в текст. Показать маме, это же ей предназначалось? Захочет — сам покажет, но Тайра точно знала, что не захочет. Что-то недоброе было в этих стихах. Кажется, мама напрасно вздрагивала всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо их каюты. Ветер свободы он ей подарит…
Тайра выпустила листочек из рук, пусть сам выбирает себе дорогу. Он полетел вдоль борта, в сторону берега. Назад, в Гилатиан.
Накануне Дня Провозвестия собор Единого Всемогущего был полон лихорадочной суеты. Все, до чего дотягивались высокие лестницы, спешно отмывалось, начищалось и наряжалось. Храмовые служки, временно нанятые работники, пришедшие помогать по обету горожане — все они, вооружившись тряпками и щетками, ползали по стенам и полам огромного здания, подобно армии трудолюбивых муравьев. У входа сидели женщины и без устали плели венки и гирлянды, но четыре воза цветов оказалось недостаточно для украшения храма, и гонец поскакал заказывать еще два.
У каждого было свое дело, и никто не обращал внимание на мальчишку, сгорбившегося возле ажурной решетки, отделявшей пространство, предназначенное для знати. Пришел бедолага выпрашивать для себя лучшей участи — ну и ладно.
Эрвин смотрел будущее. Яркие, как свежее воспоминание, картины вставали перед его глазами. Проще было бы сделать шаг во времени и посмотреть на месте, но эльф сильно подозревал, что ему придется участвовать в завтрашних событиях, а встречаться с самим собой запрещено — это создает опасные и непредсказуемые завихрения.
…служба еще не началась, и беспокойное гудение голосов волнами перекатывалось по храму. Люди были встревожены, опечалены, возбуждены. Разместившаяся перед святилищем знать блистала золотом и драгоценностями парадных, по случаю праздника, одеяний, но лица мужчин были хмурыми, а в глазах у некоторых женщин стояли слезы. Вырвавшиеся из огненной ловушки под Дафносом, потрепанные в бою корабли по одному приходили в Гилатиан, принося с собою страшные вести. Многие были в трауре, других все еще терзала безысходная надежда, более мучительная, чем честное горе утраты. «он бросился в море, совсем недалеко от берега… кажется, его видели в порту… списки пленных еще не составили»
Над потерявшими близких и над семьями, счастливо избежавшими утраты, витала общая, более серьезная тревога: император не вернулся в Гилатиан. Вчера канцлер объявил, что голуби принесли послание: Янгис жив и появится в столице в ближайшее время, но ему мало кто верил. Все знали, что императрица с наследниками бесследно исчезла несколько недель назад, с этим связывали отравление графа Виндома — у него были причины избавиться от Лаэрты. Так кому же достанется трон? Следующими в списке престолонаследников шли герцог Атерли и Дилейн, герцог Феруата. Первый тоже пропал неизвестно куда, второй вел с Ракайей войну. Командующий войсками маркиз Рейвис мог бы с легкостью захватить власть, но он находился на одном корабле с императором. Мужчины разбивались на кучки, из которых уже к вечеру сформируются непримиримые партии: лорда-канцлера, лорда-сенешаля, леди Тамианы.
По ту сторону ажурной решетки настроение было другим. Некоторые из простонародья тоже потеряли сыновей и мужей при Дафносе, но они совершенно растворялись в толпе, жаждущей чуда. Неведомо откуда возникла всеобщая уверенность, что оно будет явлено в День Провозвестия, и глаза простого люда светились нетерпеливым возбуждением. Между ними, как скалы в бушующем море, выделялись суровые и решительные лица сторонников Яника. Каждый из них прятал оружие под потрепанным плащом: на этот день они наметили восстание, сегодня будет великий бой, и неправедная власть падет. Оставалось договориться — стоит ли вначале перебить собравшуюся в храме знать, или сразу идти на штурм замка.
Время шло, а жрецы все не спешили начать богослужение. По распоряжению Совершенного сегодня должна быть принесена Жертва Крови, о которой так много говорилось в последнее время, но в храме отсутствовала вся верхушка Старцев. Сам Совершенный и Четвертый внезапно сказались больными, куда исчезли Второй и Третий, не было известно никому.
Наконец, зазвучало негромкое пение, и в святилище потянулась вереница жрецов. Они выстроились пестрым полукругом, их белые, голубые и алые одежды были похожи на гирлянду цветов. Пятый, старший по рангу из присутствующих на богослужение Чистейших, встал позади жертвенника и воздел руки.
После краткой молитвы Пятый раскрыл Книгу Милосердия и нараспев прочитал отрывок, посвященный этому дню. В нем рассказывалось, как Пророк с тремя своими учениками сошел с корабля в городе Омейне, купил на базаре осла, исцелил отрока, попавшего под колеса повозки, и произнес свою первую проповедь, положившую начало его учению. Эрвин немного удивился — получалось, что пророк исцелил парня, и, не теряя времени, пока все стоят и удивляются чуду, полез на телегу и начал излагать свое понимание этого мира. На Велетия это было совсем непохоже. Эльф решил на секунду отвлечься и быстренько глянуть, как все было на самом деле.
… учеников было двое, третьего он нашел на том самом базаре. Отроку, которого переехало колесо тяжелого воза с овощами, было лет тридцать, а выглядел он на все пятьдесят — нищий замухрышка с целой кучей болезней, включая тщательно скрываемое начало проказы. Он валялся посреди дороги, пускал кровавые пузыри и орал от боли. Велетий посидел над умирающим, накладывая руки то туда, то сюда, потом помог ему встать.
Чужеземный колдун, исцеливший никчемного нищего, вызвал раздражение у многих свидетелей чуда.
— Да на кой его исцелять-то было, самый пустой человек, только отвернешься — глядь, а он лепешку стащил и уже жует!
— Правильно его, ворюгу, придавило, поделом ему.
Громче всех разорялся красномордый гончар со вздувшимися венами на лбу, и Велетий обратился к нему на довольно чистом ликейском:
— А скажи, друг, у тебя сейчас ничего не болит?
— Ничего у меня… Ну, голова, и чего?
— Так она ведь поделом болит, сам знаешь — два кувшина плохого вина для тебя многовато. Вот и решай — исцелить твою голову, или пускай она дальше болит, по справедливости?
— А ты сумеешь? Полечи, как в тиски зажало…
Велетий приложил ладонь ко лбу гончара, и на красной роже расцвела блаженная улыбка.
— Ну, понял теперь, что лучше — справедливость или милосердие?
— Понял… Но ведь я хоть и пью, да работаю, а тот-то…
— И тот бы работал, если бы не болел.
К Велетию протолкалась сердитая женщина, таща за собой изможденную служанку.
— Исцели мне ее, лекарь — третий день животом мается. Я заплачу.
— Хочешь, чтобы я тебя вылечил?
Служанка с тоской кивнула:
— Да, господин.
Пророк провел рукой вдоль ее тела, потом бережно взял за плечи и распрямил.
— Ну что ж ты трусишка такая, слово сказать боишься?
— Спасибо тебе, лекарь. А то замучилась я с ней — пустую корзину, и ту поднять не может.
— Послушай меня, хозяюшка. Монету свою отдай тому нищему, что я исцелил. И больше не заставляй служанку тяжести таскать — снова заболеет, не по силам ей это. Пусть лучше дочек твоих ткать и шить учит, им уже пора. А для тяжелой работы слугу себе найми.
— Это кто ж за одну еду на меня работать согласится?
— Вот он и согласится, — Велетий кивнул на нищего.
— Ворюгу в дом не возьму!
— Будешь воровать, если тебя кормить станут? — ласково спросил Велетий.
Нищий отчаянно замотал головой.
Женщина поджала губы и недоверчиво прищурилась:
— Ладно, пошли, посмотрю еще, какой из тебя работник.
— Учитель, а можно у тебя спросить, — к Велетию подошел гончар, уже не такой красный и даже чуть-чуть подобревший. Все это время он с любопытством слушал спор лекаря с жадной теткой.
— По дороге спросишь, нам с друзьями еще ночлег надо найти.
— Так идите ко мне, я с братом живу, место для всех найдется.
Их беседа во время ужина и послужила основой для первой проповеди, записанной в День Провозвестия. Гончар не любил многословия, он и потом выкидывал лишние подробности из истории их странствий. Ведь главное — слова учителя, а уж кому и где они сказаны — какая разница? Тем более не стал он упоминать о том, что, забираясь на ослика, Велетий высмотрел в толпе рыжего мальчишку и улыбнулся ему, как старому знакомому:
— А ты что тут подглядываешь? Иди откуда пришел, своим делом занимайся.
… как и подобало в день Провозвестия, жертвенник был усыпан цветами, но богослужебная утварь — пятисвечник, блюдо со стопкой лепешек и чаша с овсом — на этот раз располагалась на отдельном столе. Под медленные, проникающие в самую сердцевину груди звуки хорала, служители внесли перевитую гирляндами овцу и возложили на алтарь. Торжественное пение жреческого хора прорезало истошное блеянье.
Огромный серебряный шар свисал на четырех цепях с купола собора. По волнистой разделительной линии плыли корабли, над ними среди плодовых деревьев бродили звери, а на самом его верху, видимом только издали, горели позолоченные созвездия. Нижняя половина шара представляла обитателей моря: рыбы и подводные гады спиралью спускались к центру, где блистала луна — диск чистого золота, обвитый бескрылым морским змеем.
И шар этот покачивался в такт пению.
— Да исцелит Единый недуги наши, и да прославится имя его — Хогга, Хогга, Хогга! — ответил хор, и толпа подхватила припев.
— Да ниспошлет нам благоденствие и процветание — Хогга, Хогга, Хогга! — раскатилось по всему храму.
Шар покачивался, как маятник, и с каждым возгласом амплитуда его взмахов увеличивалась
— Да сокрушит Единый врагов наших, и дарует нам победу на поле брани — Хогга, Хогга, Хогга!
Пятый высоко вознес нож над жертвой, и замер в этой величественной позе. Овца забилась, но под цветами ее ноги были надежно связаны веревками…
«Да где же Второй, давно пора это остановить» — в отчаянье думал эльф, мысленно рыская по внутренним помещениям собора. Он обнаружил Второго запертым в ризнице.
…Семнадцатый и Двадцать восьмой, помогавшие старцу облачиться в белоснежные, шитые серебром одежды, в смятении прижались к стене. Второй занес над головой скамейку и что есть силы шарахнул ею по двери. Дверь не поддалась.
— Умоляю вас, пожалейте себя! Даже если вы выбьете замок, в коридоре стоит охрана, им приказано не выпускать вас отсюда до окончания службы.
— Так вы знали?!
— Да, ваше благочестие. Это приказ самого Совершенного.
— Не мешайте мне. Если сейчас не остановить непотребство, произойдет страшная беда, — Второй снова занес скамейку для удара, но две пары сильных рук обхватили его и перенесли в кресло. Очень быстро и деликатно жрецы примотали шелковой лентой руки Второго к подлокотникам, а плечи — к спинке.
— Отпустите меня, вы даже не понимаете, какое зло вы сейчас творите!
— Ваше благочестие, мы освободим вас, как только закончится служба. Мы готовы принять любое наказание, которое вы нам назначите, но мы не можем нарушить приказ Совершенного.
Второй рванулся, пытаясь порвать путы, но ленты были прочными, а кресло — тяжелым. Немного посидев с закрытыми глазами, старец поднял голову и тихо попросил своих тюремщиков:
— Если у вас осталась вера — молитесь о спасении. Я стар и слаб, Единый не слышит меня.
…Хогга, Хогга, Хогга! — самозабвенный стон бился в стены собора, и шар летал над толпой. Одна из цепей сорвалась с крюка и моталась отдельно, с лязгом обвивая три остальные.
Жрец вонзил нож в овцу. Ему никогда не приходилось забивать скот, и удар получился неверным. Животное задергалось, кровь брызнула на белое одеяние Пятого. Где у чертовой твари сердце? Жрец всем телом навалился на овцу и перерезал ей горло.
Шар сорвался и покатился сквозь толпу, оставляя за собой дорожку изувеченных тел. Люди, давя друг друга, рванулись к выходу, пронзительный крик заметался по храму. Шар врезался в стену, по ней зазмеилась широкая трещина, посыпались обломки потолка…
— Нет, этого точно не будет, — сказал эльф и исчез, заставив служку, старательно начищавшего ажурную решетку, трижды осенить себя святым кругом.
***
В первый, еще по-летнему душный вечер осени герцог Ильмарский сидел перед пылающим камином, с головой завернувшись в соболий плащ. Позавчера его скрутил особенно злостный приступ радикулита, любое движение вызывало кинжальную боль в пояснице, и он не ел уже два дня. В подвалах Высокого Замка хранилась бесценная сокровищница редких вин, а о еде всегда заботился эльф. Мальчишку-предателя герцог выгнал, и не особо жалел об этом — корзинку с припасами на пару дней он и сам мог донести. Не пускал он смердов в Высокий Замок, хранилище тайных знаний, колыбель величайших открытий.
С горькой усмешкой Готфрид сотворил на ладони заклятие поиска и пустил его рыскать по замку. Клубочек света исправно юркал среди реторт, весело подпрыгивал над найденным — пропылившейся хлебной крошкой или засохшими брызгами жира на вертеле — и в конце концов сгинул в недопитом кубке вина.
Туда ему и дорога — не может отличить вино, веселящее душу от питающей плоть пищи. Вино не насыщало Готфрида: вроде бы поначалу отвлечет от голода, а потом еще хуже становится. Колдовские кушанья, прекрасные видом, вкусом и запахом, были еще бесполезней: иллюзия только разжигала аппетит.
Надо бы договориться с дворецким об условном знаке: воссияет пучок молний, а лучше его собственный лик над вершиной скалы — значит, господин призывает его в Высокий Замок. Но тогда придется рассекретить вход, и пойдет-поедет — то одно смердам понадобится, то другое. Исцелите сына, господин, выдайте слугам провизию, господин…
Из бездонной глубины его памяти всплыло воспоминание — яркая, как будто и не прошло сотни с лишним лет, картинка: маленький Готфрид на кровати умирающего отца. Он не знал, что отца не станет через несколько дней, и веселился. Закутался с головой в беличий плащ — была зима, и отец мерз — и хвастался: «это мой домик, мой собственный замок!» Отец вытащил его из-под плаща и поставил на краю кровати. «Смотри — все, что ты видишь вокруг — твой собственный замок, теперь ты будешь его хозяином». «Нет, это не мой, а общий замок. В нем живешь ты, мама, сестры, и еще куча слуг, и все мной командуют. Мой — это когда я один им владею, и больше никто не смеет по нему ходить».
Что ж, он воплотил свою мечту — его замок велик, и принадлежит только ему. И некому кусок хлеба подать…
— Эльф! — возопил несчастный колдун в порыве беспричинной надежды.
— Что будет угодно вашей светлости?
Вот же он — рыжий, наглый, будто не пропадал.
— Я ведь запретил тебе переступать порог моего замка.
— Сами же позвали. Могу удалиться.
— Сначала раздобудь еды.
— В Нижнем Замке как раз потушили трех гусей с яблоками. Пахнут — просто восторг.
— Принеси одного. И хлеба. И фруктов. Ну, что ты до сих пор тут торчишь?
Эрвин с поклоном передал Готфриду лист бумаги, чернильницу и перо.
— Необходимо ваше собственноручное распоряжение. С личной подписью. А то ваш повар в последнее время мне не очень-то доверяет. Кстати, ежевичный пирог сегодня ему просто необыкновенно удался. Соблаговолите добавить в список, ваша светлость.
Готфрид только покосился на наглеца: вот, значит, где трапезничал выгнанный за порог мальчишка. Никакого чуда в его появлении не было — прибыл прямехонько из замковой кухни.
Эльф вернулся с полным подносом, еще от себя разных сладостей к списку добавил. Пока Готфрид степенно, но стремительно поглощал гуся, Эрвин устроился на скамеечке у камина с четвертинкой ежевичного пирога и доброй чашей вина.
Насытившись, Готфрид посмотрел на вконец обнаглевшего раба даже с неким умилением.
— Так ты все это время при моей кухне пасся?
— Ну, заглядывал иногда, а так все больше в Гилатиане.
— И что там, в Ракайе?
— Да все то же — осада Мозира. Перевал закрыт из-за чумы в Рокингеме, Янгис решил войска морем перевезти, через Ликию, так ликейцы его флот разгромили на фиг. Императорский корабль вообще пропал без вести — так что страной сейчас никто особо не правит. Кастелян с казначеем остатки казны растаскивают, а все прочие гадают, пришла ли пора престол делить, или надо еще чуток подождать, — эльф убрал с лица глумливую усмешечку и внимательно заглянул Готфриду в глаза, — а у вас, ваша светлость, в Гилатиане конкурент объявился. Тоже с Хоггой снюхался, хочет с ее помощью людьми управлять.
— Кто он? — в голосе герцога лязгнул металл.
— Чистейший, Третий. Зеркал у него нет, Хогга напрямую с ним разговаривает. Этот Третий добился, чтобы ее скверное имя поминали на богослужении вместо Единого, и приносили ей кровавые жертвы. Самого Третьего сейчас в Гилатиане нет, он с Янгисом. Но на Празднике Провозвестия жертва будет принесена, все уже обговорено.
— А что Совершенный?
— Самоустранился. И Второго тоже не будет. Службу поручено вести Пятому, он такой — что скажут, то и сделает. Решение принято Янгисом, его убедили, что жертвоприношение обеспечит военные победы.
— Действительно обеспечит?
— Вряд ли. Тысячи смертей — да, это будет. Хогга обретет силу, и вырвется на свободу.
Колдуна слегка передернуло.
— Ну, допустим. Но это, собственно, дела Ракайи. Какое это имеет отношение ко мне?
— Ваша светлость, вы забыли, где находится ваш замок?
Готфрид уставился себе под ноги, как будто между гранитных плит пола уже полезли светящиеся струйки тумана. Молчал он долго, предчувствуя, что ответ на его следующий вопрос может оказаться слишком страшным. И ответил себе сам:
— От меня ничего не зависит.
— Зависит, ваша светлость. Или остановите эту тварь, или бросайте оба замка и бегите. Здесь будет уничтожено все.
На этот раз Готфрид не колебался. Бросить все, что он копил десятилетиями?
— Что ты предлагаешь?
Колдун спорил долго, план эльфа выглядел омерзительным и ненадежным. Хуже всего, что мальчишка не обещал безопасность — только какую-то эфемерную победу. Все нес выспреннюю чепуху про какие-то десятки тысяч жизней. Десятки или тысячи — какая разница? Просто цифры. Он никогда не видел этих людей. По-настоящему бесценными были его манускрипты, его артефакты. Много ли он сможет вывезти за оставшиеся два дня? К тому же ему претила сама мысль о бегстве.
— Загляни в будущее, у нас получится? — «я останусь живым?» — подразумевал Готфрид, но гордость не позволила ему задать этот малодушный вопрос.
— Два шанса из трех вас устроит?
Обсидиановое зеркало и рупор Эрвин установил на задней стене святилища, изящно обвив их цветами. Зеркало было заметно отовсюду, но оно воспринималось как элемент затейливого декора.
Второе зеркало, серебряное, они с Готфридом волокли по подземному тоннелю. Эрвин чувствовал себя беззащитным: ему пришлось оставить свой шарик в Гроте Судьбы в обмен на Перстень Правосудия. Эльф терпеть не мог этот артефакт: выкованный с помощью темных заклятий, он обнажал истину и восстанавливал справедливость, но лишал владельца помощи светлых сил. Впрочем, выбора у него не было — озеро гасило любую магию, вблизи него действовали только Ключи Судьбы. Перстень был самым подходящим из них.
Они установили зеркало на самом берегу, и Эрвин сдернул покрывало. Впервые за тысячу лет Хогга увидела дневной свет — сама, а не глазами порабощенных ею Идущих — и он ослепил ее. Туман унесся в глубину грота, вода отхлынула от берега. Это продолжалось недолго, Хогга потянулась к зеркалу, жадно всматриваясь в отражение. Разноцветные мантии жрецов (а она и забыла, что между черным и белым лежит целый спектр ярких оттенков), стоящая спиной к ней фигура с занесенным ножом, приготовленная к закланию овца (о, скорей бы!), и тысячи, тысячи человеческих лиц. Румяных, живых. Почему они живы, когда она мертва? Густое клубящееся облако прилипло к стеклу и распалось на бессчетное количество прозрачных нитей, тянущихся вглубь отражения. По одной на каждого, они станут ее послушным войском.
Эрвин протянул к озеру сжатую в кулак руку, и багровый луч прорезал мглу.
Стоящие в храме не увидели почти ничего: тьма плохо различима на ярком свету. Разве что над жертвенником заструилось синеватое марево, да по спинам пробежал озноб липкого давящего страха.
— Озеро во тьме, назови свое имя, — разнесся под куполом хрипловатый мальчишеский голос.
— ХОГГА, — прошелестел ответ. Он прозвучал в душе каждого, кого коснулись щупальца Хогги — начиная от жрецов, и кончая калеками на паперти.
— Хогга, кто ты?
— Я — ВОЗМЕЗДИЕ.
В толпе началось незаметное движение. Те, кто не отразился в зеркале — женщины, дети, низкорослые мужчины из задних рядов — стали пробираться к выходу. Они ничего не слышали, кроме того, что служба внезапно прекратилась, и что-то выкрикнул мальчик. Они не понимали, почему испытывают страх, им просто отчаянно захотелось оказаться под лучами солнца, под синим небом.
— Тысячи людей смотрят на тебя, Хогга. Скажи, что ты хочешь от них?
— ОНИ БУДУТ СЛУЖИТЬ МНЕ.
Покидающие храм толкали своих оцепеневших соседей, и безвольно стоявшие люди вздрагивали, в ужасе озирались по сторонам и присоединялись к общему потоку. Послышались выкрики: «Это колдовство!», «Здесь демоны!».
— Как ты вознаградишь их за службу, Хогга?
— Я ПОДАРЮ ИМ СМЕРТЬ.
Хогга смотрела в зеркало, и видела, как люди отворачиваются, кричат, пробиваются к выходу, туманные нити рвутся, и рассыпается ее власть над толпой. Она поняла, что ее обманули.
— Бежим, — сказал Эрвин, и Готфрид бросился прочь.
Ее телом была мертвая вода и прозрачный туман, но она нанесла удар со всей яростью голодного зверя. Озеро качнулось и выплеснуло волну, сбившую Эрвина с ног. Зеркало раскололось в руках эльфа, волна швырнула его вглубь тоннеля и отхлынула. Эрвин попытался встать, заскрипел зубами и упал обратно в ручей. Его нога была вывернута вбок под немыслимым углом.
— Готфрид!
Колдун не услышал, он несся к выходу, как преследуемый собаками олень. Эрвин попробовал вправить ногу и взвыл. Как раз тот случай, когда и живая вода не спасет, лекарь нужен. Придется ползти.
Мокрые руки почти не слушались, как будто были тряпичными. Он пару раз подтянулся и со всей дури долбанул сломанной ногу по камню. Чуть-чуть полежал, кусая губы и собираясь духом для следующего движения. Волна ледяного тумана бережно накрыла его покрывалом, высасывая жизнь.
— УМИРАТЬ БОЛЬНО, ЭЛЬФ. РАЗВЕ ТЫ НЕ ЗНАЛ?
Голос был женским, нежным, в нем звучало нечто вроде сочувствия.
Так глупо, он же ничего не успел сделать, только отсрочил катастрофу. И ключ от ризницы все еще у него в кармане…
Эльф протянул руку с перстнем во тьму, и сказал:
— Герцог, ваш раб в беде. Вы бросите меня умирать?
Готфрид стоял у самой двери, когда услышал эти слова. Распахнуть ее, а потом захлопнуть за спиной — и он вырвется из проклятой пещеры, и никогда больше… Схлынул прилив нечеловеческих сил, помогавший ему мчаться к спасению, прихватило поясницу. Старый он все-таки. Герцог зажег факел и, морщась от боли, повернул назад.
— Чтоб ты сдох, мерзавец, — прошипел он, ускоряя шаг.
В опустевшем соборе осталось несколько десятков прихожан — из тех удальцов, кто не привык поддаваться неведомым страхам, и пестрый рой растерянных жрецов. Тьма пронеслась под сводами храма и сгинула, а служба должна продолжаться. Они неуверенно выстраивались в полукруг, переговариваясь вполголоса: «Давайте отслужим по старому обряду», — «Я того же мнения, я не смогу петь это имя», — «Но ведь Совершенный дал указание», — «Пусть решает Пятый».
Пятый нагнулся, поднял выпавший из рук нож и положил его на край алтаря. Если бы здесь был Четвертый… Жрец точно знал, какое тот принял бы решение: Четвертый никогда не хотел поминать Хоггу. Разве можно пойти против воли Совершенного? Чья-то по-птичьи высохшая, но твердая рука легла ему на плечо.
— Освободите несчастное животное, — Второй никогда не повышал голос, но почему-то его слышали все, к кому он обращался.
Пятый подавил вздох облегчения и принялся разрезать путы. Двое служек бросились к нему на помощь.
— Отведите ее в хлев, — Второй принюхался и раздвинул измятые цветы, плававшие в желтой луже, — алтарь осквернен, сегодня нам придется служить в другом месте.
Старец ненадолго задумался и улыбнулся:
— Братья, нехорошо, если в такой праздник мы будем молиться в одиночестве. Давайте выйдем к людям.
На главной площади кипела возбужденная толпа, люди обменивались впечатлениями о случившемся в храме. У каждого была своя история, часто совсем непохожая на рассказы других свидетелей, но в одном все были единодушны: произошло что-то скверное, и это дурной знак. Очень дурной.
Поначалу только нищие, все еще сидевшие на ступенях собора (сегодняшнее подаяние оказалось на редкость скудным) заметили необычную процессию. На верхнюю площадку лестницы служки вытащили стол, покрытый белой скатертью, за ними шли жрецы, несущие пятисвечник, чашу и огромное блюдо с лепешками.
Второй поднял руки и молча стоял, пока гул разговоров не стал стихать. Когда удивленные лица начали поворачиваться к собору, он опустил их и сказал:
— Сегодня у нас на сердце горе, потому что мы потеряли близких. Наш разум в смятении, потому что мы не знаем, чего нам ждать от завтрашнего дня. Мы не в силах помочь ни себе, ни друг другу — мы заблудились во тьме, и нет факела в наших руках. Мы часто молились о благоденствии и бранной славе и вот, мы терпим поражение за поражением, и голод стоит у наших дверей. Настал день испытания, пришла пора просить о спасении и о том, чтобы в наших душах вновь загорелся свет, который мы потеряли.
— Больных и раненых, голодных, сирот и вдов — спаси, Единый Милостивый.
Он служил по древнему, забытому еще во времена императора Гилата обряду, и жрецы вразнобой подхватили незнакомую мелодию, но она была совсем простой, и дальше они не сбивались. Он просил о возвращении пленных, о том, чтобы Светлые Небеса приняли ушедших, о мире и сострадании, и пока длилось пение, многим казалось, что они обрели утраченный свет.
Дождавшись, когда Второй осенит толпу святым кругом, один из младших жрецов почтительно склонился к его уху:
— Ваше благочестие, в Гилатиане чума.
Второй прикрыл глаза. Что ж, он знал, что рано или поздно этот город настигнет расплата. Но почему она всегда так неразборчива и карает невинных наравне с виновными?
— Бейте набат, — глухо сказал старик. Он надеялся еще хоть раз услышать праздничный перезвон. Значит, не суждено.
Звонарь повис на веревке, раскачивая язык большого колокола, и тревожный гул разлился над Гилатианом.
Глава 22. Весло и парус
II
Литания проснулась под звуки странной, какой-то первобытной музыки. Из глубины ночи доносились редкие удары барабана, которым вторил протяжный тоскливый скрип. В первые мгновения она думала, что слышит стук собственного сердца, потом заметила, что ритм совпадает с легким покачиванием корабля. Впервые с начала плавания «Кентавр» шел на веслах.
Вечером она поужинала, и чувствовала себя еще слабой, но выспавшейся и совершенно здоровой. Стараясь не скрипнуть половицами, чтобы не разбудить Тайру, она выбралась из каюты и чуть не наступила на чье-то скорчившееся у самой двери тело. Палубу устилал сплошной ковер разлегшихся как попало солдат. Под лучами луны человеческое месиво напоминало поле битвы, если бы не зычный храп, исходящий из многих глоток, и облако лукового и винного аромата, витавшее над спящими.
Она поднялась на ют, там было свежо и просторно, только на мостике стояли две неразличимые во тьме человеческие фигуры. С высоты корабль казался совсем маленьким: деревянная скорлупка, до отказа набитая беззащитными живыми существами среди бескрайнего пространства ночи. Паруса неподвижно свисали, как полотнища причудливого занавеса, двадцать весел одновременно падали в воду, выныривали, чуть вразнобой летели вперед, снова падали с тяжелым плеском. Как будто многоногое насекомое ползло по круглому черному зеркалу. Море было гладким, как стекло, только два пенных следа разбегались от кормы и таяли вдали.
Крошечный огонек фонаря на юте, огромная луна, похожая на медное блюдо с темными пятнами окиси, да ровная лунная дорожка, как будто пришпиленная к корме, все остальное — непроглядная ночь
Может быть, сейчас дети тоже смотрят на эту луну? Хотя нет, они давно уже спят, разве что Сита… Воспоминание о дочери разбудило привычную тревогу. Как она там, в Ликейе? Ей всегда было тяжело среди незнакомых людей. И эти ее припадки… Пройдет несколько месяцев, прежде чем удастся получить первую весточку о детях.
Одна из теней спрыгнула с мостика, Литания издали узнала Брейда — по гибкости движений и по тому, как заколотилось сердце.
Она не видела его с тех пор, как поднялась на борт «Кентавра». В первые дни, когда ей было совсем плохо, Литания надеялась, что он зайдет хоть на минуту: спросит о здоровье, сядет рядом, возьмет за руку. Ей сразу стало бы легче. А он, наверное, считал неделикатным беспокоить страдающую от морской болезни императрицу.
— Добрый вечер, госпожа. Как вы себя чувствуете?
Его голос был тихим, но в нем явно слышалась улыбка, и Литания улыбнулась в ответ.
— Прекрасно. Слава Единому, перестало качать. А почему мы идем на веслах?
— Штиль.
— Неужели они так и будут грести всю ночь, разве нельзя встать на якорь до утра?
— Гребцы работают посменно. Они пять дней отсыпались, теперь им придется потрудиться.
— Но к чему такая спешка?
— Мы потеряли слишком много времени на стоянке. Галеру Янгиса видели перед закатом. Надеюсь, за ночь мы оторвемся от нее.
— Не может быть! Я была уверена, что он вернется в Гилатиан.
— Я тоже. Но, к сожалению, он не отстал. После поражения ему очень хочется вернуться с трофеем.
— За нами идет только один корабль? Насколько я знаю Виндома, он тоже должен был ввязаться в погоню, если его не потопили.
— Виндома больше нет, он умер за несколько дней до похода. Яд, полагаю.
Литания помолчала, обескураженная новостью. Виндом был ее личным врагом. И порядочной скотиной. Но представить Арса мертвым было невозможно — дворец без его львиного рыка? Впрочем, надо надеяться, она больше не попадет в этот проклятый дворец.
— До Кадара два дня, если появится ветер, мы больше не увидим галеру. В крайнем случае, солдаты будут грести вместе с каторжниками. Если понадобится, мы с Лансом и Видием тоже сядем на весла, но мы уйдем.
— Что ж, тогда я не стану волноваться. Я все-таки решила доверять вам, — улыбнулась Литания.
Брейд молчал долго, и Литания подумала, что обидела его этим «все-таки».
— Я сделаю все возможное, чтобы оправдать эту честь, госпожа, тем не менее, я хотел бы предостеречь вас. Очень часто нам приходится полагаться на тех, кто рядом, но доверие — это всего лишь рабочая гипотеза, которая может не подтвердиться. Нам не дано знать даже самих себя, что уж говорить о других людях.
— Ваши слова продиктованы холодным рассудком, а для меня доверие — это чувство, оно либо есть, либо его нет. Душа знает больше нашего разума, она редко ошибается.
— Чувства… Они как погода: сегодня шторм, завтра штиль. Единственное, в чем я мог бы поклясться перед небом — в искренности моего желания спасти все вверенные мне жизни.
— Я благодарна вам… — Литания вглядывалась в горизонт и не различала грани, где тьма моря переходит в тьму неба. Черная ночь, глухие удары барабана, скрип уключин.
— Как вы поступите с рабами, когда мы прибудем в Кадар?
— Высажу на берег в каком-нибудь безлюдном месте. Боюсь, у Альбина возникнут сложности с неведомо откуда взявшейся шайкой — но не продавать же их на рынке, в самом деле. Ну а мы доберемся до ближайшего порта, купим лошадей и отправимся дальше. Я думаю, сразу в Салем, не заезжая к вашей сестре. Впрочем, если вы ей напишите, Альбин, может быть, и рискнет вас принять. Тогда вы будете под его защитой.
— А корабль?
— Балтазар вернет его законному владельцу. Своих людей я тоже отпущу — нам не понадобится войско для путешествия по Кадару, может, оставлю человек пять. Не беспокойтесь, госпожа, я никого не обижу — все будет так, как вам нравится, и каждый каторжник получит по золотому рину. А сейчас простите меня — мне пора вернуться на мостик.
— Спокойной ночи, герцог.
— Спокойной ночи, госпожа.
Литания спустилась по трапу и села на ступеньку. Она долго смотрела на странно сияющий парус, не понимая, что с ним такое, пока не увидела, что это луна просвечивает сквозь серую холстину.
Литания чувствовала беспомощную обиду, как несправедливо наказанный ребенок.
Брейд говорил с ней мягко и ласково. Точно так же, как Джан в их последнюю встречу, когда ее увозили к Янгису. Бережно, как будто ставил точку в прощальном письме. Но почему?!
Литания упрямо мотнула головой. Она слишком много думает об этом человеке. Брейд рискнул и жизнью, и положением ради нее, она действительно должна быть благодарна ему. Что еще можно хотеть от него?! Счастья? Она уже была счастлива с Джаном целых пять лет. У большинства из тех, кого она знала, не было и этого.
И хватит вспоминать тот поцелуй в Белой Чайке, среди огня и летящих стрел. Он абсолютно ничего не значил, Брейд просто пытался успокоить ее.
Литания решительно встала и ушла в душный мрак каюты, чтобы не спать до утра.
Корабль еле двигался, из-под палубы слышались крики. Брейд разбудил двух своих солдат и спустился на нижнюю палубу. Там было светлее, чем на юте — чтобы никто из рабов не вздумал прохлаждаться, комит зажег аж четыре фонаря.
Громадный зверообразный надсмотрщик избивал гребца. Остальные рабы орали, старались хоть плевком дотянуться до палача. Комит отсутствовал, видимо, дрых, придется наводить порядок самому.
— Прекратить! — крикнул Брейд, — надсмотрщик снова ударил жертву. Кровь гребца тремя струйками стекала на грудь, из обеих ноздрей и из угла скособоченного рта.
Брейд приставил меч к горлу громилы, аккуратно поднял лезвием подбородок.
— Посмотри на меня. Я велел тебе прекратить. За что ты его бил?
Надсмотрщик молча сопел. Ему ничего не стоило отнять железку у этого хлыща и снести лыбящуюся голову, но ведь за ним еще двое с мечами наизготовку. Наконец он процедил сквозь зубы:
— Он меня обругал.
— Нехорошо. Он тебя обругал, а ты ему зубы выбил. Давай, обругай его в ответ. Назови его, как он тебя назвал.
Лезвие ощутимо надавило на кадык, и надсмотрщик просипел:
— Боров вонючий.
— Молодец. Ну а теперь ты его ударь, как он тебя бил, — Брейд взял надсмотрщика за волосы и наклонил к рабу.
Гребец застыл. Ударишь, и больше не жить. А, все равно это не жизнь — и от души, чтоб в последний раз оторваться, вломил по ненавистной харе. Хрустнула переносица.
Гребцы восторженно загудели.
— Ребята, а он вам вообще нужен? Сумеете грести без него? — спросил Брейд
— Не нужен! За борт его! Сами справимся! — хором заорали рабы.
— Ну что, все понял? Твое дело — бить в барабан и раздавать еду. Еще раз без приказа комита кого-то тронешь — отправлю за борт.
Гребцы недовольно заворчали, они надеялись на окончательную расправу над мучителем. Весла были опущены, корабль стоял.
— Парни, вы обещали грести.
Кто взялся за весла, кто нет. Послышались голоса:
— Снимите цепи, тогда будем грести. В цепях тяжело.
— В Кадаре сниму. Ребята, я вас не покупал, мне не нужны рабы. Я захватил этот корабль, за нами гонится императорская галера. Догонит — все пойдем ко дну. Уйдем от нее, доберемся до Кадара — отпущу на свободу. И каждый получит по два золотых рина.
— По три! Отпускай сейчас! А если не заплатишь?
Брейду уже самому хотелось взять в руки плеть.
— Так. Кто-нибудь слышал о шайке Волка?
Ему откликнулась всего пара голосов:
— Ну, я слыхал, — слышал, и чего? — и, наконец, — ну да, у них там мой брат.
— Я — Волк. На борту мои люди. Не будете грести, посажу на весла своих парней. А вас — к рыбам.
Все обернулись к брату разбойника
— Это точно Волк? Он, что ли, тебя на каторгу отправил?
— Да нет, я не у него был. Волк неплохо платит, но там не разгуляешься — дисциплина, то да се, чуть что — пинком под зад, вали нахрен, сам свою шайку делай. А он это или нет — не знаю, я ж к нему не пошел.
— Как звали твоего брата? — спросил Брейд.
— Крис. Крис Тамсин. Вы его помните, милорд? Он еще жив?
— Криса сюда, быстро.
По трапу сбежал молодой парень.
— Вон там, на задней скамье, твой брат. Нет, не подходи к нему. Узнаете друг друга?
— Крис! — Вулли!
— А теперь скажи им, кто я. Они не верят, что ты из моей шайки.
Крис чуть было не представил Брейда герцогом Атерли, но глянул на развязные ухмылки рабов и смекнул обстановку.
— Это Волк, наш командир. Лучше ему доверять. Для вас же лучше.
— А что, там правда галера за нами гонится? Он точно нас освободит? Он обещал заплатить по три рина, заплатит? — хором загалдели каторжники.
— Раз обещал — заплатит. Пока вы тут языки чешете, галера четверть пути до нас прошла. Гребите, сволочи.
«Толковый парень, надо к нему присмотреться» — подумал Брейд и сказал жмущемуся к стене второму надсмотрщику:
— Чего стоишь? Бей в барабан. К людям не прикасайся, хотят жить — будут грести.
Рабы неохотно взялись за весла.
***
На пятьдесят первом году жизни менестрель Тобиас влюбился во второй раз. Его первая любовь звалась Каролиной, она подарила ему семь прекрасных, почти безоблачных лет и два года беспросветной муки, когда Тобиас пытался исцелить жену от неизлечимой болезни. Он похоронил Каролину в семейном склепе и в тот же день навсегда покинул родовое поместье, проданное за долги. Все, что у него было, он истратил на лекарей.
Вторая же… Нет, второй, конечно, была Лаэрта. Тобиас стыдился этого неуместного чувства, величал себя старым идиотом, хотя и был ровесником императора, сочинял ночами трогательные стихи и безжалостно рвал их на утро. Баллада, подаренная Брейду, была из их числа, и речь в ней шла о Лаэрте. Ну а розой звалась, разумеется, не леди Вивиан, а незабвенная Каролина. Со временем ему удалось обуздать никчемные фантазии, императрица стала для него милостивой госпожой, драгоценным другом — но не более.
Леди Алинду никто не сравнил бы ни с розой, ни с лилией. Разве что с лесной фиалкой — чтобы оценить ее изящество, нужно было очень внимательно присмотреться. Королева Ликейи прислала ее приглядывать за ракайскими принцессами, и поначалу Тобиас отнесся к Алинде со снисходительной жалостью. Милая девочка, постаревшая на придворной службе: хрупкая фигурка, поблекшее усталое личико, детский голосок. Вечная фрейлина, не изведавшая ни любви, ни материнства, скромная тень блистательной королевы, преданная нянька для принцев, а позже и для королевских внуков. Она умела сочинять чудные сказки и помнила больше баллад, чем сам Тобиас. Когда он попробовал читать ей свои стихи, Алинда с лукавой улыбкой продолжила их — она знала наизусть почти все, что он написал. Они проводили много времени вместе, и с каждым днем ее глаза сверкали ярче, голос звучал звонче, а щеки покрывались нежным румянцем. Тобиас уже не понимал, как мог он счесть леди Алинду невзрачной — прелестная женщина, добрая фея, она стала душой его души.
Во дворце давно погасли окна, Агни и Раймонд смотрели третий сон под охраной дремавших за дверью гвардейцев, а они все сидели посреди темного парка, освещенного только ярким ночным небом. Давно следовало отправить Ситу спать, но Тобиас задумчиво перебирал струны лютни. Еще утром он решил — сегодня, как только он останется с Алиндой наедине, он откроет ей свое сердце. И будь что будет. Он подыскивал для своего признания самые возвышенные слова, оттачивал каждую фразу, чтобы она засверкала, как ограненный алмаз. Ему хотелось длить и длить эти волшебные минуты неизвестности — как ребенку, прижавшему к груди перевязанную шелковой лентой коробку с подарком.
Огромная медная луна всплыла над садом. Между деревьями разливался запах поздних цветов и увядающей травы, наполняя сердце печальным блаженством.
Алинда вздрогнула: где-то за спиной по аллее пробежали легкие детские шаги.
— Тобиас, там какие-то дети, — встревоженно сказала она.
— Это олень.
— Да, наверное, — в парке действительно обитало семейство ручных ланей. Ей показалось, что она отчетливо слышала топот двух пар ножек — или все-таки четырех копыт?
Сита неожиданно встала, запрокинула к небу лицо и заговорила глухим взрослым голосом:
— Сегодня дракон утолит жажду…
Тобиас в отчаянье зажмурился: он знал, что сейчас начнется. Последний приступ случился с Ситой неделю назад. И вот опять, они происходят все чаще и чаще. Надо показать девочку врачам.
— В ночь полнолуния палач возложит агницу на жертвенник, и пролитая кровь отворит врата, — она изо всех сил закусила губу, чтобы очнуться. «Уйди, пожалуйста, уйди!» Дух прорицания был сильнее Ситы; когда он приходил, ее душа сжималась, уступала ему место, но сейчас он мешал.
— Дети где-то здесь, в парке, их надо найти! — выкрикнула Сита, освободившись от наваждения.
— Может быть, поднять стражу? — Алинда без раздумья поверила девочке.
— Мы не успеем. Бежим!
— Ты знаешь, куда?
— Не знаю, — Сита растерянно помотала головой, — вы помните, что я сейчас говорила?
— Что-то про палача… Жертвенник? Может быть, они в храме?
Принцесса Агния раскинулась поперек кровати и самозабвенно сосала большой палец, мама и Сита безуспешно боролись с этой ужасной привычкой. Раймонд осторожно вынул слюнявый кулачок изо рта и слегка потряс его.
— Вставай, Агни!
— Сита, покорми павлина, — строго ответила Агни и свернулась калачиком.
Раймонд прекрасно знал, что ее так просто не разбудишь. На соседней кровати валялась вязаная шаль Ситы, он закутал девочку и взвалил ее на плечо. Вокруг окна вились стебли дикого винограда, старая лоза давно одеревенела, она могла выдержать вес взрослого мужчины. Придерживая сестренку локтем, Раймонд довольно ловко спустился на землю. Через несколько шагов Агни проснулась, и удивленно посмотрела по сторонам. Раймонд поставил ее на землю и поплотнее запахнул шаль. Плохо, что он забыл ботиночки. Ладно, не простудится — ночь теплая.
— А куда мы идем?
— Гулять. Видишь, какая луна красивая?
— Ага. Большая, как сковородка.
Раймонд не мог точно сказать, куда он ведет Агни, но знал, что найдет это место. Шрам на бедре очень сильно чесался. Небольшой розовый рубец появился после поездки в Гилатиан, Раймонд так и не вспомнил, где он так лихо навернулся.
На спинке скамьи спала крупная птица, упрятав голову под крыло.
— Ой, наш павлин! Ты взял с собой овес?
— Павлины не едят ночью. Завтра его покормим.
В конце аллеи белела мраморная полусфера дворцового храма. Дверь были заперта, и Раймонд обошел здание по кругу. Со стороны алтаря должны быть три узких высоких окна. Одно из них оказалось просто прикрыто, Раймонд достал из-за пазухи маленький детский кинжал и подцепил раму. Створка со скрипом отворилась.
— Забирайся, я тебя подсажу.
— А что там?
— Сейчас увидим.
Внутри было темно, только три полосы серебряного света тянулись от окон, освещая что-то живое и пестрое, рассыпанное по полу. Одуряющий запах растоптанных цветов заполнял храм, и Раймонд вспомнил, что утром, на Праздник Провозвестия, он уже был здесь. Толпа придворных, море цветов, нескончаемо длинная проповедь. Промелькнуло и исчезло. Его чувства были острыми, как у хищника, а мысли слишком быстрыми, чтобы их можно было уловить. Он достал из кармана огниво (откуда оно там взялось?) и запалил одну из свечей, стоящих на жертвеннике, от нее поджег еще четыре. Они горели так ярко, что резало глаза. Алтарь был усыпан поздними розами и астрами, Раймонд смел их на пол.
Огоньки отразились в блестящем мраморе, смутно напомнив давний сон.
Он стоит на коленях перед алтарем, почему-то совершенно голый, озябший. Торжественное трехголосое пение, резкая боль в бедре. Мужской властный голос приказывает ему: «Поднимись, Раймонд. Ты станешь величайшим из императоров Ракайи». Пламя восторга охватывает его с ног до головы, выжигая озноб и страх.
То, что он должен сделать сейчас — хорошо бы еще понять, что именно — нужно, чтобы забытый сон стал явью. Он подвел Агни к алтарю.
— Давай я помогу тебе залезть.
— Зачем?
— Так надо. Это такая игра.
— А ты тоже сюда залезешь?
— Нет. А теперь ляг и закрой глаза.
Раймонд отодвинул подсвечник подальше, чтобы Агни случайно не обожглась.
Потом он увидел в своей руке кинжал, занесенный для удара, и заорал:
— Беги, Агни! — он успел столкнуть девочку с алтаря прежде, чем лезвие проскрежетало по камню, оставив глубокую царапину.
За дверью храма послышался детский плач, и Тобиас с разбега ударил по ней ногой. Она не поддалась, менестрель, прихрамывая, побежал вслед за Ситой в обход. Одно из окон было распахнуто настежь. Внутри — полутьма, тяжелый душный запах цветов, на алтаре горят свечи, никакого палача и в помине нет. Агни сидит на полу и хнычет, по другую сторону алтаря застыл Райми.
Алинда осталась снаружи, Сита вслед за Тобиасом залезла в окошко и склонилась над сестренкой.
— Что случилось, ты почему плачешь?
— Он толкнул меня!
— Ну, ничего, он же нечаянно, — Сита через подоконник передала малышку Алинде и оглянулась на брата. Он так и стоял — чуть пригнувшись, слегка расставив руки. Тобиас осторожно подкрался к Раймонду сзади и обхватил его за локти.
— Положи нож на алтарь, — очень спокойно попросил он.
Раймонд дернулся, как от удара плетью, лягнул менестреля в пах, ужом выкрутился из объятия и, отшвырнув Ситу, выпрыгнул в окно.
— Отдай мне ее! Отдай, гадина! — мальчик попытался выхватить всхлипывающую Агни из рук фрейлины.
Алинда вцепилась ему в волосы с такой силой, что Раймонд выгнулся дугой и взвыл от боли. Он пытался добраться до Агни, извивался, вслепую молотил кулаками, пока Тобиас не вырвал у него кинжал и не забросил в кусты. Лишившись оружия, Раймонд обмяк, как тряпичная кукла. Но как только его отпустили, мальчик отскочил и вжался в стену храма. Он был похож на затравленного волчонка, переводил взгляд с Алинды на Тобиаса и хотел одного — сбежать. Потом он что-то заметил и с трудом разлепил пересохшие губы:
— Я вас ранил, Алинда.
Фрейлина пожала плечами и поглядела на свою руку, обнимавшую Агни. Светлый батистовый рукав казался черным в свете луны, белая рубашка девочки тоже была измарана кровью. Алинда поставила Агни на землю и тихо осела в траву.
— Что с вами?! — вскрикнул Тобиас.
Она не ответила, ее глаза закатились.
Манжет был скреплен замысловатым браслетом; обезумевший от тревоги Тобиас надкусил ткань в пройме и сорвал с руки. От кисти до локтя кожа была истыкана глубокими порезами. Он как можно туже перетянул плечо отодранным рукавом, наверное, он причинил Алинде боль — она негромко застонала, посмотрела на Тобиаса и смущенно улыбнулась.
— Простите меня, я ужасно боюсь вида крови, — фрейлина искоса глянула на свою обнаженную, кое-как перевязанную руку.
— Что вы наделали?! Как я пойду во дворец в таком виде?
— Да, это абсолютно неприлично, госпожа… Но вам не придется идти, — Тобиас поднял Алинду, она была совсем легкая, почти как Агни. Он нес ее по аллее, прижимая к сердцу, и с сожалением думал, что сегодня объяснение не состоится.
— Но вам же, наверное, тяжело, — не услышав ответа, Алинда вздохнула и доверчиво положила голову ему на грудь. Не надо ей ничего объяснять, она и так все знает. Заранее сочиненные слова, совершенно не нужные, ночными мотыльками упорхнули в темноту. Когда-нибудь он напишет песню.
Сита посадила Агни себе на шею.
— Пойдем, Райми.
— Нет. Мне нельзя с вами. Сита, я, наверное, сумасшедший. Я могу еще кого-нибудь убить.
— Ты никого не убьешь. Не знаю, что это было, но оно оставило тебя, когда Тобиас отнял у тебя кинжал. Утром я найду его и выброшу в море.
Под утро солдат разбудил Брейда.
— Господин, там, в трюме, труп.
В проходе между скамьями лежал надсмотрщик с размозженной головой. Одежда разодрана в клочья, вся в крови. Тот самый здоровенный мерзавец, которого вчера проучил Брейд.
— Кто это сделал?
Рабы сосредоточенно гребли, хотя никто не командовал ими.
— Мы не знаем, господин. Он сам сюда приполз и сдох, — отозвался кто-то из темноты.
К трапу и дальше, вверх по ступеням, действительно тянулся кровавый след.
— Где второй надсмотрщик?
Из темного угла отделилась тень.
— Расскажи, что ты видел. Не бойся, ты больше не спустишься вниз, будешь работать на палубе.
— Они правду говорят, господин. Он приполз и умер.
— Посмотри на него. Со сплющенной головой нельзя ползти. Скажи, как было — получишь пять золотых, и я выделю тебе охрану.
— Я рассказал все, что знаю. Как-то приполз. Ну, может, скатился, я не заметил, — запинаясь, пробормотал надсмотрщик.
Брейд опросил всех своих людей. Никто ничего не видел. Услыхали крики, увидели труп, позвали командира. Крис вообще спал. Кровь была только на трапе, палубу они уже успели вымыть.
Брейд приказал снять с тела одежду. Ножевой раны, которую он предполагал найти, не было. Кожа сплошь в синяках, местами ободрана, рука сломана. Похоже, ему нанесли чудовищный удар по голове, а потом долго, с наслаждением, пинали ногами.
Брейд не стал разбираться, кто виноват. Выбрал шестерых солдат с самым жестким нравом, приказал посменно дежурить возле гребцов. Ему, по большому счету, было наплевать, кто расправился с мерзавцем, но убийство надсмотрщика было первым шагом к бунту.
— Галера! — завопил матрос из корзины на мачте, и Брейд снова посадил солдат на весла — по три человека на каждую банку, один отдыхает, двое гребут.
Квадратный парус надолго пропал из вида. К вечеру гребцы выдохлись, их ладони, непривычные к изнурительному труду, сочились кровью. Красный лоскуток снова маячил на горизонте, под ним сверкала ослепительная звездочка — солнце отражалось на золоте кормовой надстройки. Никто не просил отдыха, но барабан бил немного реже — комит видел, что люди уже перешли предел усталости и скоро начнут, как подстреленные, валиться под рукояти весел.
Брейд и Балтазар склонились над картой.
— Мы вот здесь, — капитан ткнул в длинную пологую дугу залива.
— До Кадара не дотянем?
— Разве что к утру. У нас нет этого времени.
— Значит, высадимся, как только стемнеет. Корабль придется бросить.
— А с этими-то что делать будем? С каторжниками? Они ж первым делом надумают нас грабануть.
— Сначала перевезем женщин и ценности, отойдем подальше от берега. Потом — матросов, надсмотрщиков и моих людей. Когда будет отходить последняя лодка, оставим ключи от кандалов и мешок монет одному из гребцов, вторую лодку — тоже. Даже если они не передерутся из-за денег, у нас будет достаточно времени, чтобы организовать оборону. Они безоружны, вряд ли полезут драться с отрядом солдат, да и Янгис на подходе — скорей всего, разбегутся по зарослям.
— Лучше бы их на корабле оставить, пускай Янгис их освобождает.
— Я обещал. И они гребут, не жалея себя.
Шлюпка с мокрым скрипом въехала на песок. Матрос спрыгнул в мелкую воду, затащил ее подальше на берег, так что Литания и Тайра даже не намочили ног, выбираясь на сушу. Ночь была беззвездной, кроме смутных силуэтов рыбачьих лодок на светлом песке и призрачных крылатых теней поодаль, оказавшихся растянутыми на шестах сетями, никаких признаков деревни не было видно.
Корабль стоял довольно близко к берегу, на нем мелькали огни фонарей, но вторую лодку, кажется, еще не спустили. Двое матросов столкнули шлюпку в воду и поплыли за следующей партией пассажиров, третий остался на берегу. Лодка причалила к кораблю, заскрипели лебедки. Зачем они ее поднимают?! Потом послышался всплеск, как будто с борта что-то упало, слабое эхо голосов, через некоторое время — еще пара всплесков.
— Не пойму, что там у них происходит, — сказал Брейд.
— Да ничего хорошего, уходить нам отсюда надо, — отозвался матрос.
— Я не могу бросить своих людей.
— Ну, как знаете…
Все стояли у кромки воды и вглядывались во тьму. Ни звона оружия, ни криков не доносилось с судна. По смутному черному пятну корабля петляли тусклые огоньки. Потом совершенно беззвучно пятно стронулось с места: корабль разворачивался в открытое море.
— Все, уходят. Что, так и будем тут сидеть?
Брейд подошел к матросу.
— Ты что-то знал?
— Смотрите, — крикнул Ланс, он лучше других видел в темноте, — сюда кто-то плывет.
По чуть поблескивающей глади моря к берегу приближался пловец. Он двигался тяжело и медленно, редкими короткими гребками. Добравшись до отмели, встал на ноги и, шатаясь, выбрался на сушу. Брейд подал ему руку, чтобы Балтазар не упал под грузом намокшей одежды.
— Что случилось, Балтазар?
— Твои люди расковали гребцов. Хотят плыть в Дарнию.
— Что с остальными?
Шкипер сел на перевернутую лодку и стащил сапоги, из них хлынул целый водопад.
— С какими остальными? Надсмотрщиков — того, — он чиркнул ладонью по горлу, — все прочие в Дарнию собрались, на острова.
— И матросы?
— А что матросы? Что лучше — пиратом стать или к рыбам на дно?
Брейд помолчал.
— Все мои люди в этом участвовали?
— Ну, может, не все хотели, так против большинства же не попрешь. Тем более, когда гребцов расковали. Балтазар натянул сапоги и стал выкручивать куртку.
— Ты-то как жив остался?
— Так твои добрые люди меня не тронули, просто скинули за борт — и все. Надо идти отсюда. Трирема через пару часов их догонит, так что Янгис будет знать, где мы высадились.
Брейд подошел к матросу, угрюмо стоявшему поодаль.
— А ты чего не с ними?
— Неохота на виселице болтаться.
— Почему не предупредил?
— Зачем? Вы что, остановили бы их? Сейчас мы на дне бы лежали.
Брейд проводил взглядом обреченный корабль. Всех их ждет скорая и неизбежная расплата за предательство. Это были его люди, он знал их имена, их истории. Он ходил с ними в битвы и привык доверять им. И погубил своим доверием. Нельзя было бросать их на корабле. Брейд помолился о том, чтобы поднялся ветер — хотя вряд ли молитва о разбойниках, предавших своего вожака, будет услышана. Особенно если учесть, что за них заступается не чистая душа, а этот самый вожак.
Литания подошла к нему и тихо сказала:
— Они освободили своих, среди гребцов был брат одного из ваших людей. Даже если они погибнут — их последний поступок был продиктован состраданием.
— Я сам должен был освободить рабов. И уйти с корабля последним.
— И мы все вместе полетели бы за борт. Или часть солдат встала бы на вашу сторону — и началась бы резня. Корабль — слишком большой соблазн для невольников.
— Я пойду поищу дорогу, — сказал Ланс.
— Тут совсем рядом была деревушка, Лебяжье. Из нее есть только одна дорога, через плавни — неожиданно весело ответила Литания.
— Вы бывали здесь?
— Это же Раттен, одно из графств Наррата. В детстве мы жили в Наррате чаще, чем дома. Наши кузены ездили в Лебяжье на охоту, а мы с Лаэртой — лебедей смотреть. Их столько сюда прилетает, что воды не видно.
— На лебедей охотились? — возмущенно спросила Тайра.
— На уток. Ни один нарратец не выстрелит в лебедя.
Прямая, как стрела, насыпь шла через плавни. В древности она была вымощена каменными плитами, и они почти не пострадали за минувшие столетия. Кое-где насыпь подмыло, и крайние плиты обрушились в воду, но дорога оставалась проезжей. Эта дорога, да развалины городской стены на краю Лебяжьего — вот и все, что осталось от торгового порта, некогда принадлежавшего Ликейскому царству. Когда-то Ликейя тоже была империей, она владела Феруатом, и странами к востоку от него, и частью Ракайи с городом, который ныне назывался Гилатиан. Теперь от империи осталась полоска приморских земель за Драконьими горами да несколько южных островов.
Они взяли самое необходимое — теплую одежду, оружие и немного еды, найденной в матросском сундучке. Мужчины даже броню бросили, оставив на себе только кольчуги. В конце плавней дорогу пересекал тракт, ведущий от большого селения Армеды к границе Кадара, и они рассчитывали добраться до жилья за пару дней.
Идти было нетрудно, ночь была теплой и тихой. Между зарослями тростника поблескивала вода, какие-то существа — не то птицы, не то водяные крысы — плюхались в нее, вспугнутые человеческими шагами. Ближе к рассвету плавни закончились, сменились заливными лугами, и древняя дорога уперлась в широкий тракт.
— Если бы я был Янгисом, то на этом перекрестке разделил бы отряд надвое и послал в обе стороны, сказал Брейд, — слишком очевидно, куда мы пойдем. Нам нужно повернуть на Кадар намного дальше.
— Впереди есть еще одна деревушка, Вайла, до нее примерно полдня, если идти напрямик через поля. Но, может быть, мы сначала немного передохнем? — взмолилась измученная Литания.
— Да, конечно. Только не здесь, надо отойти подальше от тракта.
Через полчаса все попадали на дно лощинки, заросшей ивняком и орешником. Матрос раздал спутникам по паре сухарей из своего полезного сундучка, Тайра даже не смогла доесть свой завтрак — так и заснула с зажатым в кулаке недогрызенным сухарем. Один только Ланс не стал ложиться, он сосредоточенно мастерил лук из орехового прута и найденного в том же сундучке мотка пеньковой веревки.
— Попробую утку подстрелить. Заодно и разведаю, не идет ли за нами Янгис.
Жаркое солнце и кусачие мухи не позволили отоспаться вдосталь. Мрачный, до пояса промокший Ланс шпиговал крапивой пару уже ощипанных и выпотрошенных уток.
— Проще руками их ловить, чем с таким луком… Добыча так себе, зато я встретил телегу с рыбаком из Лебяжьего, он в Армеды бочки с рыбой вез. Говорит, ночью в море был бой, в гавани стоит полузатопленный корабль. А с другого корабля высадились солдаты, всю деревню перебудили, искали каких-то сбежавших преступников и спрашивали дорогу на Кадар. Правильно мы с тракта ушли.
Местность была открытой и безлюдной, среди некошеных лугов изредка торчали тощие желтеющие тополя, да уродливые ветлы, похожие на безумных старух с седыми космами листвы, тянули иссохшие ветви к небесам. Путники постоянно оглядывались, жались к кустарникам. Но погони не было.
Дальше пошли холмы и рощицы, Брейд разрешил сделать привал, и все накинулись на остатки сухарей и ежевику, обильно произраставшую на опушке. Ланс все принюхивался к уткам, но тяжелого запаха не чувствовалось, они были крепко просолены.
Перелески становились гуще и вскоре слились в настоящий лес. Литания очень боялась заблудиться, поминутно косилась на солнце, но все-таки вывела маленький отряд на просеку.
— Налево Вайла, направо Кадар, — . ее саму удивляло, что детские воспоминания оказались такими точными.
По просеке давно не ездили, приходилось перебираться через лежащие на земле стволы. Все порядком устали, когда впереди показался просвет. Дорога уперлась в груду поваленных деревьев, высокую, почти в человеческий рост. Судя по свежим спилам, преграду возвели недавно. Как далеко она продолжалась в глубь леса, понять было трудно, так что завал решили попросту перелезть. Первым на вершине очутился Ланс, осмотрелся и присвистнул:
— Там впереди засека.
Впереди расстилались бескрайние луга. В сотне шагов от опушки дорогу перерезала точно такая же преграда из кое-как уложенных бревен с хищно заостренными сучьями. Засека не была сплошной, в ней были разрывы — не больше двух полетов стрелы, но она тянулась вдоль леса, насколько хватало глаз.
— Что за черт, — Брейд спрыгнул на дорогу, — стойте тут, я схожу посмотрю.
— Эй, — крикнул он и на всякий случай поднял руки.
Над бревнами показалось несколько железных касок, высоко над головой просвистела стрела. Ему что-то кричали, но Брейд не знал кадарского.
— Что они хотят?
— Уходите, идите назад, — перевела Литания.
— Как сказать: «нам нужно только поговорить»?
Литания сама выкрикнула эти слова, надеясь, что женский голос успокоит вояк.
Ответом была целая россыпь стрел под ногами у Брейда и злобный крик.
— А сейчас что?
— «Убирайтесь отсюда». Лучше уйдите, пока они не начали стрелять прямо в вас.
Брейд перемахнул обратно через завал. Каски исчезли — нет, одна все-таки осталась наблюдать за дорогой.
— Что за ерунда. Раттен теперь воюет с Кадаром?
— Если они и стали бы воевать, так только с Ракайей. Неужели Альбин решил отъединиться от империи? — с робким восторгом предположила Литания.
— Разве что совсем недавно, иначе я бы слышал. А такое сооружение за неделю не построишь.
— Вы просто не знаете Альбина и мою маму, если им что-то в голову взбредет…
— Не думаю, что у Альбина хватит солдат на всю границу. И засека — не преграда для армии, разве что против разбойников сгодится.
— Что вы тут гадаете, давайте в Вайлу сходим, спросим у людей, — предложил Балтазар.
До деревни они добрались на закате, еле дотащились. На разведку отправились Ланс с Балтазаром, остальные нашли укромную полянку неподалеку от дороги и повалились в траву.
Ждать пришлось долго, Брейд и Видий уже собрались идти на подмогу, но тут ветки затрещали, и разведчики ввалились на поляну. Ланс вел за обрывок веревки симпатичную бурую ослицу с белыми кругами вокруг глаз, Балтазар тащил большой чугунный котелок, набитый мисками и щербатыми деревянными ложками.
— Там нет никого, деревня брошена. Вот, нашли немного посуды и эту красотку.
— Ну что ж, будет поклажу нести. И ложки-плошки тоже пригодятся, не люблю есть руками, — обрадовался Видий.
Тайра сорвала пучок травы и пошла знакомиться.
— Бросили тебя, бедную…
Ослица обнюхалась со Шмелем, злобно косясь на Тайру. Оскалилась, показав огромные желтые зубы, и цапнула доверчиво протянутую руку.
— Вот дрянь! Ланс, сам нашел это сокровище, сам и воспитывай, — Тайра возмущенно разглядывала ссадины на ребре ладони.
— Что делать-то будем? — спросил Видий.
— От Вайлы начинается лесная дорога в Наррат, она идет до самого Тилуана, — ответила Литания, — это простая охотничья тропа, Янгис вряд ли узнает о ней. А мы немного погодя снова попробуем перейти границу.
— Я почти уверен, что в этих краях собралась крупная разбойничья шайка, — сказал Брейд, — Раттен разорен, людям нечего есть, вот и устраивают набеги на Кадар. В деревне ночевать опасно, надо отойти подальше, пока совсем не стемнело.
Ослица безропотно позволила навьючить себя тюками с одеждой, но при виде котелка попятилась и выразительно растопырила ноги.
— Ладно, сам понесу. Пошли, Серая — добродушно буркнул Балтазар
— Почему Серая? Она же бурая, — удивился Ланс.
— Ну, как-то же надо ее звать.
— Назовем ее Виринея, — решительно сказала Тайра.
— А почему Виринея?
— Была у нас в Ашере похожая на нее дама, с такими же прекрасными очами.
Ланса потрясло великодушие Тайры. Если бы его так тяпнули, ничего, кроме Стервы, ему бы в голову не пришло. Подумать только, «прекрасные очи»!
— Ты, случайно, не Виринею Баркет имеешь в виду? — оживилась Литания. Ту, с четырьмя детьми — ты еще с их младшеньким в детстве играла, пока она не запретила?
— Ее самую. Они с Гутрисом, кстати, наше стадо украли — прямо наутро после пожара.
— Она всегда была редкостной стервой.
Ланс ухмыльнулся. Оказывается, не так уж они с Тайрой и отличаются
.
Брейд попытался запретить костер, но скоро сдался, чтобы даром не терять авторитет. Уток было всего две, каждый, включая Шмеля, получил по четвертинке. Совсем не то, что жирная домашняя птица — мясо жестковатое, отдает горчинкой, а главное — мало этого мяса. Вскоре все уже скармливали Шмелю дочиста обсосанные косточки. Литания заметила, что Брейд пару раз куснул утиную ножку и исподтишка отдал ее собаке.
Немного погодя он незаметно растворился в ночи. Из глубины леса послышались звуки не то кашля, не то рвоты.
— Что это с ним? — нахмурилась Литания.
— Сейчас узнаю, госпожа, — Видий скользнул во тьму.
Их не было больше часа, слишком долго для разговора о здоровье. Тайра давно уже спала под пологом, который Литания соорудила из нижних юбок. Какая же это полезная вещь оказалась — и котомки из них получились отличные, и полог от комаров, а она еще хотела бросить весь свой запас на морском берегу.
Мужчины, замотав головы плащами, похрапывали вокруг костра, Литания сидела у самого огня и отмахивалась веткой от зудящего роя мелких злобных тварей. Ее терзала беспричинная тревога. Ну, съел человек что-то не то, живот заболел — с кем не бывает?
Брейд стал совсем другим, отстраненным и безразличным. Он обращался со своими спутниками, как наемный пастух со стадом: проявляя необходимую заботу, но не удосуживаясь запоминать имена чужой скотины. Каждое слово, каждый взгляд — как будто через силу. Возможно, он пожалел, что ввязался в историю со спасением Литании. Потерял все ради женщины, а потом понял, что она ему не нужна. Но почему она испытывала страх, думая о Брейде? Вот и сейчас, чем дольше длилось ожидание, тем сильнее сжималось сердце — как будто там, в лесу, творилось что-то недоброе.
Первым появился Брейд, он пожелал ей спокойной ночи и устроился на ночлег далеко за пределом освещенного круга травы. Немного погодя из леса вышел Видий, он сел рядом с Литанией и молча уставился в огонь. В красноватом мерцающем свете его лицо казалось непривычно жестким, почти злым
— Как Брейд, с ним все в порядке? — прошептала Литания, устав ждать.
— Все нормально. Думаю, ему несвежий кусок попался, — вполголоса ответил Видий, не поднимая глаз от догорающего костра.
Должно быть, он услышал невысказанный вопрос Литании и повернулся к ней с улыбкой:
— Мы говорили о политике. Ну, вы же понимаете — кому что выгодно, у кого какие связи, кто может встать на нашу сторону, а кто — наоборот. Бесконечная тема, ее вполне хватило бы до утра, да гнус нас заел.
Видий осторожно, за крылышки, снял комара со щеки Литании и заглянул ей в глаза с таким сочувствием, что у нее потеплело на душе.
— Не беспокойтесь ни о чем, госпожа. Все будет хорошо.
— Спасибо, — улыбнулась Литания и нырнула под полог.
Утром обнаружилась двойная пропажа: исчезли ослица и матрос. Балтазар сразу же заподозрил, что моряк украл скотину, чтоб сподручнее было сбежать. Но глазастая Тайра тут же отмела предположение о совместном побеге: из-под груды котомок торчал кованый угол знакомого сундучка, а на дереве болтался изжеванный обрывок веревки — значит, Виринея удрала по собственной воле. Нужно наведаться в Вайлу, может, ослица отправилась домой, а матрос пошел ее искать.
Виринея нашлась сразу, она мирно щипала травку, которой успела зарасти деревенская улица. Увидев новых друзей, ослица подбежала к Лансу и радостно боднула его в живот. А матрос не отзывался, сколько ни кричали. Шмель, казалось, понял цель поисков, он явно хотел помочь — отбегал назад по дороге в ту сторону, откуда они вчера пришли, лаял, снова кидался к людям, даже прихватил Тайру за штанину и попытался потащить за собой.
— Мы его не догоним, он давно ушел. Пойдем, нечего время терять, — сказал Видий.
— С ним что-то случилось, иначе он бы взял свои вещи, — по поведению Шмеля Тайра чувствовала, что матрос где-то близко.
— Решил уйти налегке, чтобы не догнали. Что, так и будем бежать за ним до самых Армед?
— Почему именно до Армед?
— Куда ему еще податься — там ближайший порт. Хорошо, если с людьми Янгиса не встретится, а то ведь сдаст нас.
— Тогда тем более надо его догнать. Давайте я попробую, вместе со Шмелем, — Ланс уже изготовился бежать, но Брейд остановил его:
— И что ты с ним сделаешь, если догонишь? Приведешь на веревке, как Виринею? Или убьешь — просто за то, что он не захотел с нами идти?
— Он должен был честно сказать, что уходит, — сердито буркнул Ланс.
— А почему он обязан нам доверять? Людям, захватившим его корабль?
Тема была исчерпана, только у Тайры не выходила из головы вчерашняя картинка: моряк ложится спать у костра, обняв сундучок обеими руками. Мог, конечно, и бросить его, но зачем было прятать под вещами? Фантазия рисовала единственный ответ: в предрассветных сумерках матрос тихо встает и крадется с полянки. Один из спящих открывает глаза, он заметил побег и идет следом. Догоняет, короткий злой разговор, драка. Тело матроса сброшено в яму и закидано ветками, сундучок валяется в стороне. Там соль, сухари, моток веревки — не пропадать же добру? Убийца возвращается, прячет добычу в груде вещей, чтоб не скоро заметили, а потом решили, что время для преследования упущено. Кто это был? Маму и Ланса, рвавшегося в погоню, она исключила сразу. Балтазар? Тайра вполне могла представить эту сцену с его участием. Но он бы вернулся и все рассказал, еще и хоронить бы позвал. Брейд, Видий? Кто знает? Она равно не доверяла им обоим.
В осеннем лесу трудно умереть с голоду. Охота была не слишком удачной, Ланс подбил одного рябчика из попавшейся по пути стайки и безуспешно рыскал вдоль тропинки вместе со Шмелем, доверив Виринею Тайре. Зато всего остального было вдоволь: на обочине часто попадались грибы, на полянах рос терновник с растрескавшимися переспелыми сливами, под кустами лещины лежала россыпь орехов. Брейд подгонял увлекшихся собирателей, напоминая о матросе, который мог пустить по их следу Янгиса, и все равно к обеду котелок был полон вполне съедобными дарами природы.
Литания пустила в ход все найденное. Безумный орехово-грибной суп со сливами и рябчиком оказался на удивление вкусным, даже Брейд съел миску бульона, и ничего плохого с ним не приключилось. Сомлевшие путники разлеглись вокруг догоравшего костерка, только неугомонный Ланс отправился вверх по ручью в надежде подстрелить что-нибудь на ужин. Вернулся он скоро.
— Там деревня, — в его голосе звучало некоторое сомнение.
— Что-то не так? — насторожился Брейд.
— Вокруг нее поле, несжатое.
— Пойдем глянем. Видий, ты с нами?
Деревня стояла позади небольшого ячменного поля. Она была обнесена высоким частоколом, ворота нараспашку.
— Тоже брошена? — флегматично предположил Видий.
— Не похоже. Послушайте, — Брейд затаил дыхание.
Высохшие побелевшие метелки как-то странно подрагивали и шуршали, как будто среди колосьев запутался легкий ветерок.
— Это мыши, их тут тысячи, — Видий кивнул в сторону обочины. Между стеблями сновали мелкие зверушки, чуть глубже шастали грызуны покрупнее.
— Я не про это, — Брейд поднял палец. Все и без него уже слышали далекое заливистое кукареканье.
— Так пошли! Там или люди, или хороший ужин, — оживился Ланс, — Шмель, возьми! Еда!
Шмель, завзятый истребитель мышей, не спешил на охоту; он жался к ноге Ланса, вздыбив загривок, и недоверчиво косился по сторонам. Должно быть, его пугало численное превосходство врага. Ближе к деревне пес громко тявкнул, и над полем взмыло бессчетное полчище серых птах, в первый миг всем почудилось, что это мыши обрели способность летать. Воробьиная туча пронеслась в сторону опушки и сгинула в ячмене.
Из-за ворот раздался яростный лай, на дорогу выскочили две крупные всклокоченные собаки. Если бы они молчали, их можно было легко принять за волков. Они стелились по земле и заходили с двух сторон, рассчитывая напасть на путников со спины. Шмель, злобно рыча, пытался отогнать их короткими бросками. Видий побледнел и схватился за меч, Ланс снял с плеча лук.
— Вы чего, парни? — удивился Брейд и поднял высохший ком земли. Несколько метких бросков — и собаки, нервно оглядываясь, потрусили к лесу.
— Странные какие-то, обычно ведь к дому бегут, — Ланс потрепал довольного общей победой Шмеля.
— Щенки у них там, в деревню они за добычей приходили. Видели же — одна из них сука кормящая.
Перед воротами Шмель попятился и заворчал.
— Брейд, не стоит нам туда идти, оттуда мертвечиной несет, — Ланс скривился и двумя пальцами зажал нос
— Стойте здесь. Я хочу понять, что тут произошло, — Брейд прикрыл лицо краем плаща и нырнул за угол ближайшего дома.
Вдоль короткой улицы теснились избы, крытые старой соломой, вплотную облепленные пристройками. Случись пожар, все выгорит дотла. По навесу над покосившимся крыльцом прогуливался роскошный огнегривый петух, разглядывая пришельцев то одним, то другим желтым глазом. Незваные гости произвели на него весьма неблагоприятное впечатление, и петух, шумно хлопая крыльями, перелетел на крышу амбара.
— Ух ты, даже жалко такого стрелять, — восхитился Ланс.
— Все равно сожрут, полхвоста уже выщипали. Ты погоди стрелять, надо дождаться Брейда, — внимание Видия привлекла белая плетеная петля, выглядывающая из-за ступенек, она почему-то казалась живой, — придержи пса, я схожу гляну.
Позади крыльца лежал растерзанный скелет. На почти лишенном плоти черепе сохранился кусок кожи с жиденькой старушечьей косой, вокруг валялись обрывки женской одежды и разгрызенные кости. Видий отшатнулся — запах был тот еще.
— Ланс, там мертвая старуха. Здесь нет живых, если она просто так валяется — значит, некому было хоронить.
— Брейд! — заорал Видий, уже не осторожничая.
С дальнего конца деревни послышался треск ломаемых досок, вскоре появился Брейд. Он шел очень быстро, почти бежал.
— Уходим, там чума.
— Ты уверен?
— Да. В двух домах были трупы, но от них почти ничего не осталось. А потом я нашел запертый дом и взломал ставни. Там на полу лежит полуголый мужчина, уже почернел, но видно, что вся кожа в бляшках
— Мы могли заразиться?
Брейд молча пожал плечами. Никто не знал, как приходит Черная Смерть — по воде, по воздуху, или через прикосновение. Трое побывали в ее владениях, и все пили воду из ручья, текущего мимо деревни.
— Деревня стоит на невысоком косогоре, обнесена частоколом? — первым делом спросила Литания.
— Да.
— Она называется Ита, и это уже Наррат. Значит, граница с Кадаром будет перекрыта до самых гор.
— Так вот почему засеки… — упавшим голосом сказала Тайра.
— В горах нет границ. Но до них больше недели пути.
Они разбились на две группы, и в первые дни соблюдали дистанцию. Видий, правда, утверждал, что язвы при заражении должны появиться уже к вечеру, но Брейд странно ухмыльнулся на эти слова: «Это не всегда точный признак», — и настоял, чтобы посетившие Иту шли отдельно. Потом они объединились — на приготовление еды стало уходить слишком много времени, и все равно приходилось как-то соприкасаться. Мясо добывал только Ланс, котелок и посуда тоже были у него: Виринея, главная носильщица поклажи, выбрала его хозяином и не отходила ни на шаг. Каждую ночь она упорно перегрызала веревку и всей тушей заваливалась на ноги Лансу.
Деревни они обходили стороной, даже если из них доносились живые голоса.
Провисшее до земли серое небо сеяло нудный дождик. С утра никакой дичи не попадалось, если не считать мокрых синичьих стаек, да лениво барабанящих дятлов, так что перебивались орехами. Во второй половине дня облака разошлись, и после короткого привала было решено идти до поздней ночи. Завтра они выйдут к озеру Иэр.
Дорога становилась все глуше, зарастала травой и мхом, пока не превратилась в еле заметную тропинку.
— Я никогда здесь не была, я бы запомнила, — удивленно сказала Литания.
Их окружал старый сосновый лес. Ровные колонны бронзовых стволов вздымались в невообразимую высь. Там, где на них падали вечерние лучи солнца, деревья горели, как свечи красного воска. Землю покрывал сплошной ковер мха, переливавшийся всеми оттенками зелени, от бледно-бирюзового до густо-малахитового.
— А вот и наш ужин растет, — обрадовался Ланс.
Чуть поодаль от тропинки мох был усыпан рыжими, под цвет сосен, шляпками маслят.
— Я белый нашла, — похвасталась Тайра, — ой, и не один, их тут три.
Вся компания разбрелась по лесу, только Брейд и Балтазар, ничего не понимавший в грибах, растянулись на пышной моховой перине.
— Здесь можно и заночевать.
— Ауу! — откуда-то издалека долетел крик Литании.
— Как бы не заблудились грибники… Э-эй! — проревел Балтазар.
— Аааа, — пропела сосна над его головой.
Из глубины леса ей ответил надсадный скрежет, тяжелое дыхание ветра пронеслось по кронам. Лес заговорил: тоскливый плач, надрывное кряхтенье, мучительный скрип — деревья как будто жаловались друг другу на свое бессилие перед надвигающейся бурей.
Брейд вскочил на ноги и заорал:
— Все сюда! Уходим!
Грибники собрались довольно быстро, все равно добычу уже некуда было девать — и котелок полон, и шали, которые женщины приспособили под вместительные узелки.
Брейд кивнул на вывороченную с корнем, еще не потерявшую зеленую хвою сосну:
— Сейчас деревья падать начнут. Надо выбираться на открытое место.
По небу неслись черные рваные облака, яркий вечер сразу превратился в поздние сумерки. Сосны гнулись и стонали, как мачты во время шторма: Тропинка куда-то пропала.
— Смотрите-ка, тут жилье, — Балтазар вышел на край овражка: неглубокой ложбинки, промытой лесным ручьем.
На той стороне на пригорке стояла избушка, скорее, добротный шалаш. Ни двора, ни ограды, дверь без крыльца. Скаты заросшей мхом крыши упирались в землю. Спереди вроде дом, а сбоку посмотреть — просто холмик.
— Может быть, попросимся к ним переночевать, — неуверенно предложила Литания.
— Неизвестно, кто там живет — ответил Балтазар, — а если разбойники?
— Главное, чтобы не ракайцы, — Брейд перепрыгнул через ручей, постучал в низенькую дверь и потянул за ручку, — здесь нет никого, заходите.
Внутри было пустовато и очень чисто прибрано. Давно, впрочем, прибрано: окошко затянуло паутиной, на дощатом столе возле плошки с фитилем лежал сухой листочек и мертвая ночная бабочка. Обмазанная глиной печка, возле нее аккуратная сосновая поленница. Широкие двухъярусные нары, устланные сеном, да стол с лавкой — вот и все убранство. Ланс порыскал по углам, нашел топор, короб с пыльными луковицами, вязку сушеных грибов, мешочек с солью. В печи висел помятый закопченный котелок.
— Охотничья избушка, — определил Видий, — специально для заблудших странников вроде нас.
Пока варилась грибная похлебка, Брейд забрался на полати и уснул. Литания попыталась вспомнить, когда он ел в последний раз. За последние два дня — точно нет. У нее щемило в груди, когда она смотрела на его ввалившиеся глаза и серое лицо, но расспрашивать о здоровье было бессмысленно — или не расслышит, или отшутится.
Балтазар доел третью миску густого наваристого супа и завалился спать. Буря разгулялась, лес шумел, как море в непогоду. Желтый язычок пламени метался над светильником, тени плясали на бревенчатых стенах, порывы ветра насквозь продували избушку.
— В Наррате говорят, что в такие ночи леший сердится. Я так и представляла себе — бродит по лесу разгневанный великан, со злости деревья ломает.
— И ест непослушных маленьких детей, — коварно улыбнулся Видий.
— О, точно, — обрадовался Ланс, тоже выросший в лесу, — у нас его даже видели, — далее следовала страшноватая история про дочку лесника, повадившуюся забредать в самую глухомань. В первый раз девчонка вернулась, рассказала, что встретила чудного старичка, он ей на дудочке песенку сыграл. На другой день ее нашли на самой верхушке сосны, а как попала туда, она не помнила. А в третий раз девку целую неделю всей деревней искали, один парень ее по стуку обнаружил. Залез на дуб, заглянул в дупло, а там она сидит. Кричать уже не может — голос сорвала, только кулачком по стенке дупла стучит. Пришлось ему на ней жениться и в город увезти, подальше от леса.
— Жуть, только дочка эта не к лешему, а к парню своему бегала. Он все и подстроил, чтоб на ней жениться, — фыркнула Тайра. В ее глазах плясали две красные искры — отражения фитиля.
Где-то совсем рядом с протяжным треском рухнула сосна.
— Не надо ночью про лешего, тем более, когда деревья падают, — попросила Литания.
— Не надо, нехорошо это, — поддержал ее Видий, — вон у Тайры глаза уже в пол-лица сделались. Давайте я вам что-нибудь повеселее расскажу. Не про лешего, про кикимору.
Сказка и правда была веселая, Видий ужасно смешно изображал наивного добра молодца — выпячивал грудь колесом, морщил лоб и спрашивал дурковатым баском: «А ты правду говоришь, не врешь?» у всех встреченных на пути мошенников, норовящих обобрать его до нитки. Когда дело дошло до кикиморы, он согнулся в три погибели, выпучил глаза и призывно зашевелил пальцами: «Иди сюда, добрый молодец, я тебе новые сапоги подарю — ты только глянь, какие ладные!». Сделал вид, что обмакивает ногу в болотную жижу и показывает молодцу тину в качестве ладных сапог.
— Ну все, надоело! — Тайра вскочила с лавки и выбежала за дверь, в темень.
Ланс и Видий кинулись следом.
— Видий, останьтесь, Ланс скорее ее утихомирит
— Простите, моя госпожа — я не ожидал, что кикимора так расстроит Тайру, — Видий взял Литанию за руку и поднял брови жалостным домиком, — она напрасно недослушала, конец-то у сказки хороший: добрый молодец разозлился, изловил кикимору, приволок в деревню и заставил выманить у обидчиков все, что они у него отняли.
Литания улыбнулась. Иногда Видий был ужасно похож на Тобиаса, оба как дети малые.
— Вы не виноваты, это буря нас с ума сводит, да и просто мы все устали.
— Я заметил — сегодня вы шли с трудом. Завтра мы с Лансом, раз уж провинились, заберем поклажу и посадим вас на Виринею.
— Ни за что на свете, я ее как огня боюсь! — рассмеялась Литания, и, наконец, отняла руку у Видия, — пусть лучше Тайра на ней едет. Что-то долго их нет, вдруг Ланс ее не нашел?
— Они уже вернулись, где-то рядом разговаривают.
Непонятно, как он расслышал голоса сквозь гул ветра, но и вправду вскоре появилась хмурая Тайра, а следом виноватый Ланс. Тайра, ни на кого не глядя, легла на нары и повернулась носом к стенке, Ланс повздыхал и полез на второй этаж. Видий картинно развел руками.
— Спокойной ночи, — Литания пристроилась рядом с дочерью, накрыла Тайру краем плаща.
Видий погасил светец, под тяжестью тела скрипнули доски, зашуршало сено. Литания задержала дыхание, потом успокоилась. Ну а куда еще ему было ложиться? Он же не виноват, что соседству Брейда она бы обрадовалась намного больше. Она не стала возражать, когда Видий прикрыл ее своим плащом. И телу, и душе ее было холодно и тоскливо. Через некоторое время она почувствовала, что ее чуть заметно поглаживают по волосам, дышат в шею.
— Прекратите, — шепотом попросила Литания.
— Я люблю вас, моя госпожа, — тихо ответил Видий.
— Не надо. Сегодня плохая ночь и здесь странное место. Спите.
— Я же с тобой, моя любимая, тебе нечего бояться, — прошептал Видий и обнял ее плечо.
Литания вскочила.
— Оставьте меня в покое, или будете ночевать на полу!
— Может быть, дадите людям выспаться, — послышался недовольный голос Тайры.
Раздосадованный Видий отвернулся к краю нар. Сверху не было слышно ни звука, даже дыхания. Наверное, все уже заснули.
Деревья шумели и стонали всю ночь. Иногда в скрипах и шорохах чудился рев зверя, тоскливый вой и детский плач. Шмель беспокоился, с лаем кидался на дверь, скулил. Дождь все не начинался, иногда прошелестят капли по скату крыши — и замолкнут. После полуночи ветер начал стихать, и Тайра забылась тяжким, как мрак пещеры, сном.
Дверь скрипнула, на пороге в луче солнца стояла девочка лет восьми, закутанная в зеленую вязаную шаль. Худенькая, косички тоненькие.
— Утро доброе, странники. Как спалось на новом месте? Я пойду, не буду вам мешать, только приберите за собой перед уходом. Ну что ты на меня смотришь? Ты лучше на шарик свой смотри, — улыбнулась она Тайре.
Тайра глянула — цепочка за ночь выбилась из-под ворота, шарик покачивался, разбрасывая изумрудные искры. Тайра заправила его под рубашку. В дверях уже не было никого.
— Да что ж такое, надо ее позвать! Как же она живет тут одна — ей лет девять, не больше! — Литания кинулась к выходу.
— Этой бабуле-то девять лет? Что с вами, госпожа? — удивился Балтазар.
— Какой бабуле? Тут девочка была, маленькая.
— Ну да, девочка, лет семи, наверное, — подтвердил Ланс, — ты что, Балтазар?
— Здесь была старуха. Высокая, седая, за восемьдесят, — сказал Видий.
Оказалось, только он и Балтазар видели старую женщину, остальные — девочку.
— Нас Хозяйка навестила, — задумчиво проговорила Литания, — надо уходить. И приберитесь, как она велела, чтоб ни крошки после нас не осталось.
— Кто такая Хозяйка?
— Госпожа леса. Это к беде, а иногда — к большой удаче, но очень редко. Сегодня не охотьтесь, грибов не собирайте — там, где она живет, ничего трогать нельзя.
Литания с Тайрой убирали со стола, Ланс схватился за метлу.
— Никак не пойму, что такое она мне сказала: «не сражайся с тенью, погибнешь». Что это значит-то? — спросил Балтазар.
— Тебе послышалось, ответил Ланс, — она попросила прибраться за собой, а еще велела ослицу мою беречь.
— Понятно, — протянула Тайра, — каждому — свое. А мне сказала на шарик смотреть. Кто еще что услышал?
Литания покраснела и опустила голову, Брейд дернул плечом:
— Да в общем-то — бессмыслица. «Не хорони себя, пока живой».
— А тебе, мама?
— И мне совсем другие слова были сказаны. Не важно, какие — они предназначались только для меня.
— В таком случае, я тоже промолчу, — Видий, не оборачиваясь, вышел из избушки.
На дереве болтался измочаленный слюнявый обрывок веревки.
— Вот ведь зараза, — почти восхищенно вздохнул Ланс, — доберемся до Тилуана, цепь ей куплю. Шмель, где Виринея? Искать!
Шмель принюхался, неохотно прошелся до овражка и, ворча, попятился к избушке.
— Что это с тобой? Ладно, сам посмотрю. Тайра, взяла бы ты его за ошейник — он чего-то боится.
Долго искать не пришлось — возле ручья были глубокие вмятины, заполненные водой. Так, попила, потом перебралась на тот берег, пошла вдоль оврага, оставила кучку навоза. Дальше следы исчезли — нет, вот опять, немного подальше. Похоже, Виринея двигалась огромными скачками: в редких длинных рытвинах мох был содран до земли.
Шмеля пришлось тащить волоком, он дрожал и упирался, шерсть встала дыбом аж до самого хвоста. Через несколько шагов все увидели истоптанную проплешину, разбросанные комья мха и впитавшиеся в землю бурые пятна.
— Тайра, дальше не ходи — я сам. Никто не послушался его, мужчины вытащили мечи.
Выпотрошенные останки Виринеи лежали в овраге, у самой воды. Верхний бок обглодан до ребер, задняя нога с копытом валялась рядом. А морду не тронули, и ослица смотрела в никуда побелевшими огромными глазами. Тайра села на корточки и разревелась.
— Тайра, я пойду за ними и вырежу всю стаю.
— Нет, Ланс, бесполезно, — сказал Брейд, — мы их не найдем, волки не охотятся у своего логова.
Ланс помолчал, стараясь задушить гнев. Потом кивнул, сел на землю рядом с Тайрой и прижал к груди ее заплаканное лицо.
— Здесь ведь была Хозяйка, почему же она не защитила Виринею? — растерянно спросила Литания.
Ланс в ярости обернулся к ней:
— И зачем она мне велела ослицу беречь, если Виринея была уже мертва?!
— Не понимаю…Ну за что ее…
Брейд вздохнул и обнял Литанию, она уткнулась в его плечо.
Шмель вырвался из рук Тайры и с рычанием кинулся к корням сосны, шатром свисающим в овраг.
— Чего он там нашел? — спросил Балтазар, на всякий случай снова вытаскивая меч.
Под навесом корней лежал крупный, в две трети взрослого волка, щенок с проломленной грудной клеткой
— Смотрите, Виринея-то отомстила за себя. Храбро сражалась.
Морда и бок волчонка были вылизаны, еще поблескивали невысохшей слюной. На этой охоте мать потеряла детеныша.
— Надо закопать Виринею, — сказала Литания, вытирая глаза.
— Ни к чему, они все равно ее выроют, — ответил Видий, — нам пора идти. Мы вещи у избушки побросали, а тут черт-те что творится. Теперь всю поклажу придется на себе тащить.
Ослицу все-таки закидали кусками мха, чтобы хоть как-то почтить ее память.
Потерянная тропа нашлась почти сразу — извилистая песчаная дорожка, совсем не похожая на ту, что была накануне, но ведущая в нужном направлении. Они шли тесной группой, в напряженном молчании. Когда сосны стали перемежаться березами и орешником, а между деревьями появились солнечные прогалины, Видий спросил Литанию:
— Эта Хозяйка — кто она?
— Душа Нарратского леса.
— Что-то вроде эльфа? — в глазах у Тайры мелькнула веселая искорка.
— Нет. Если верить сказкам, то эльфы — хранители природы. Они как солнечные зайчики, как стрекозы: только что были тут, и вот уже где-то далеко, то на земле, то на Небесах. А Хозяйка всегда в своем лесу. Она знает судьбу каждого дерева, а заодно и всех лесных тварей, включая людей. Если уж пожелала явиться… Это редко бывает.
— Та старая женщина из легенды о птицах — это она была?
— Ну конечно. И потом ее время от времени видели, в летопись не все случаи попали. Раз в одно-два поколения она является кому-то, чтобы исправить его путь.
— Сразу шесть человек нуждаются в исправлении? Причем словами, в которых нет ни малейшего смысла? Ведь могло же быть, что какая-то лесная нежить вроде кикиморы в Хозяйку перекинулась, — Ланс сильно невзлюбил странную девчушку после гибели Виринеи.
— Нет, не могло быть. Во-первых, в кикимор только дети малые верят, а ты давно уже взрослый. Во-вторых, мне она сказала неприятную, но несомненную правду, остальным, я думаю, тоже. Придет время — поймете. Может, ты еще одну ослицу найдешь, жизнь-то долгая.
Литания замедлила шаг, чтобы остаться в одиночестве и справиться с раздражением. Она знала, что недоверие к словам Хозяйки не раз приводило людей к гибели, но не могла всерьез принять жестокий и бессмысленный упрек лесной владычицы. «Променяла сокола на черна ворона». Никого она не выбирала, ничего от нее не зависело.
За очередным поворотом ее поджидал Видий.
— Умоляю вас, госпожа, простите меня! — он припал к руке Литании и запечатлел на ней не менее трех поцелуев. Литания вырвала руку, постаравшись смягчить грубость вежливой улыбкой.
— Забудьте, я давно вас простила.
— Благодарю вас! Я виноват, я потерял голову от вашей близости — просто не сумел удержаться, чтобы не коснуться вас. Еще раз приношу извинения за мою дерзость. Но, знаете — о вырвавшемся признании я не жалею: оно было искренним. Я понимаю, что не вправе даже смотреть на вас без вашего позволения, но я не могу не чувствовать, что наши души стремятся друг к другу. Над этим мы не властны, вы же видите, сама судьба хочет соединить нас.
— Сейчас наша судьба — бегство. Нам следует думать о спасении, а не о чувствах (тут Литания смутно вспомнила, что от кого-то уже слышала эти слова). Пойдемте, граф, нас наверняка уже ждут, мы всех задерживаем.
Литания догнала Балтазара и больше не отставала от него ни на шаг. Она сама не поняла, почему велеречивое извинение Видия вызвало у нее такую злость. Ровным счетом ничего не произошло. Она же не девочка, чтобы так волноваться из-за нежеланных ухаживаний. Его нагловатое напоминание о минувшей ночи? Или то, что он не постеснялся приставать к ней в присутствии Тайры? И Брейд… Нет, как раз ради Брейда она сама обняла бы Видия, даже поцеловать себя позволила бы. При этой мысли Литанию так передернуло, что Балтазар участливо спросил: — «Не ушиблись, госпожа?» Ну да, дело в Тайре. К тому же — ласки исподтишка, еле слышное признание в самое ухо. Омерзительно. Так откуда это абсурдное чувство вины?
Между деревьями появился солнечный просвет
— Иэр! — выдохнула Литания.
Огромное светлое озеро лежало среди пологих холмов. Невысокое утреннее солнце слепило глаза, не давало рассмотреть серый, странно неуклюжий силуэт замка на дальнем берегу. По обе его стороны растянулся город, беспорядочное нагромождение крыш, еле различимых в легкой молочной дымке. А за ним — широкая изломанная полоса гор, почти тающая в неярком осеннем небе. До них оставалось всего пару дней пути.
Левый берег был лесистым, ближе к городу начинались желтые свежескошенные поля с яркими лоскутками озими. Правый, ближайший, был более открытым, темные гривки рощ чередовались со светлой охрой лугов, у кромки озера старые развесистые ивы полоскали тонкие ветви в воде. Серебристая гладь была пустынной, только совсем далеко, у лесного берега, суетилась стайка чаек, да в небе парила большая хищная птица.
Ланс прищурился — бурые, почти черные перья, белые пятна на подкрыльях.
— Беркут.
Орел отрывисто заклекотал и начал спускаться, с каждым разом расширяя круги. На третьем круге он пролетел совсем близко, повернул к людям голову, уставился безумными янтарными очами — глаза в глаза. Снова набрал высоту, завис на мгновение в воздухе и камнем грянул в прибрежные заросли.
— Может быть, когда-то он был ручным, — сказала Литания, — раньше в Наррате держали ловчих птиц. Давайте спустимся к воде,
Они стояли на невысоком обрыве, тропа шла в обе стороны.
— На холмах нас будет видно, как на ладони. Нужно взять вправо, подальше от озера, — сказал Брейд.
— Здесь никого никогда не бывает, это княжеский заказник. Разве что охоту встретим — но ее слышно издалека: лай, рожки, крики. Я пару раз участвовала, но мне не понравилось. Это было очень красиво — их охотничьи выезды. Яркие попоны, разноцветные платья, хищные птицы на перчатках. Когда сокол взмывает в небо, дыхание перехватывает — кажется, что вместе с ним взлетаешь под облака. И все это кончается агонией несчастного зверька.
— Все мы хищники, — лениво утешил ее Балтазар, — вот вроде него.
Шмель, залихватски лая, нырнул в тростник, там что-то зашелестело, захлопало, и прямо на путников вылетела большая серая цапля.
— Тайра, возьми его на веревку и не разрешай лаять, нам егеря голову оторвут, — Литания испуганно огляделась по сторонам.
— О егерях вы не упоминали.
— Раньше они тут были, сейчас — не знаю. Вдоль берега разрешено ходить, даже если нас увидят, не обратят внимания. Но вот охотиться, тем более с собакой…
Через несколько шагов они снова встретились с беркутом. Он сидел в траве возле самой тропинки, по-хозяйски положив лапу на растерзанную тушку зайца, и выдирал из нее клочки мяса. Вокруг орла вперевалку расхаживал ворон, дожидаясь, когда и ему перепадет доля чужой добычи. При виде людей беркут вспрыгнул на тушку, взмахнул огромными крыльями и понес обед в сторону леса. Ворон прошелся по месту пиршества, подозрительно косясь на пса. Поклевал клочья шерсти и окровавленную траву. Мяса тут не было, и ворон полетел вслед за орлом.
Литания вздрогнула и отвернулась
— Бедный зайка, — сочувственно протянула Тайра.
— Зайке уже все равно, кто его доест. Это люди пытаются выбирать.
Тайра не поняла, что хотела сказать Литания. А может быть, и поняла.
На пологом склоне одного из холмов возвышался зеленый купол кургана, у его подножия дорога раздваивалась — одна тропинка огибала насыпь, вторая вела на вершину.
— Могила князя Нарратского, — сказала Литания, — давайте поднимемся и немного передохнем, оттуда прекрасный вид на озеро.
Озеро завораживало непрестанными переменами. За день оно успело побывать бледно-голубым, темно-синим — с дрожащими белыми пятнами опрокинутых в него облаков, металлически-серым, подернутым мелкой рябью, как будто оделось в кольчугу. Теперь, под вечер, оно превратилось в ясное зеркало, удваивавшее дальние леса, крепость Тилуана и силуэты скользящей по нему пары лебедей.
— Странно, что князя не называют по имени, ни его, ни его прекрасную деву. Мы же знаем царя Арета, ликейского императора Миедора и многих других, кто жил гораздо раньше, — спросила Тайра, взбежавшая на макушку кургана на буксире у Шмеля.
— Деву звали Амирен, ее не забудут, пока существует Наррат. А имя князя его дети выскоблили со страниц летописи и запретили переписчикам упоминать его. Хотя я не думаю, что он был более жестоким, чем другие владыки. Точно такой же, — рассеянно ответила Литания, вглядываясь в город на другом берегу.
— Балтазар, дайте мне вашу подзорную трубу. Я не могу понять, что они сделали с замком. Башни давно уже разрушены, а теперь и сам замок не узнать.
Лучше бы ей не видеть этого. Одна из башен снесена до основания, вторая таращится провалами в стенах, как череп пустыми глазницами, из бойниц березки растут. Крутую крышу замка, когда-то покрытую розовой черепицей, как в Белой Чайке, заменили на плоскую, свинцовую. И город… Всего несколько высоких каменных домов, остальное — наспех построенные глинобитные лачуги с соломенными крышами. Только собор остался прежним, если не считать заколоченных окон на верхних этажах.
— Ничего не осталось, Тилуана больше нет… — Литания вернула трубу Балтазару.
— На самом деле все не так плохо, госпожа, — улыбнулся ей Видий. Крышу замка можно восстановить, и башни тоже. Первый этаж не слишком пострадал при пожаре.
— Да, мне говорили. Наверное, когда-нибудь все отстроят заново — только это будет совсем другой Тилуан. Площадь с кудрявым мраморным ангелом, ратуша с мозаикой — там была дева на единороге, ужасно смешном, похожим на козленка… Скорей всего, она была не настолько прекрасной, как мне казалось в детстве, но в таких вещах и живет душа города.
— Ваш ангел до сих пор там стоит, и ратуша, насколько я помню, цела. Замок заслоняет старую часть города, там многое сохранилось.
— Вы бывали в Тилуане? Значит, от него что-то еще осталось?
— Да, был проездом в прошлом году, и город мне понравился. Когда-нибудь мы с вами приедем сюда, и вы увидите свою златокудрую даму, так похожую на вас. Мы поднимемся на стену и посмотрим, как осенние леса отражаются в озере Иэр — это незабываемое зрелище.
— Спасибо, Видий. Я рада, что ангел и дама живы. Но мне вряд ли захочется гулять по Тилуану: все, кого я любила в этом городе, погибли. Слишком больно.
— Как тебе кажется, Балтазар, чума сюда не добралась? — Брейду давно хотелось сменить тему разговора.
— Да непохоже. Прачки белье полощут, ребятня носится. Рыбу ловят, опять же — Балтазар нацелился на флотилию гребных лодочек, растянувшуюся вдоль дальнего берега, — а неплохой у них улов, вон, еле-еле сеть на борт тащат.
— Соскучился по промыслу? Послушай, тебе ведь не обязательно идти с нами. Купишь в городе лошадь, доберешься в порт, а там морем до дому. Зачем тебе Салем?
— На кой ляд мне этот промысел, на кого зарабатывать-то? Я ж один, как сыч, да и «Клариссу» свою я Дайну отдал, не забирать же назад. А вам лишний меч не помешает. До Салема провожу, ну а там посмотрим. Помирать на суше все-таки не хотелось бы, не было такого в моем роду.
— Спасибо тебе, Балтазар, — улыбнулась Литания, — если останемся живы, подарю тебе новый корабль — от «Клариссы» после Дайна вряд ли что-то останется.
— Что ж, не откажусь, госпожа. Ну а Дайн, надеюсь, образумится, поаккуратнее будет — ему же рыбачить надо, иначе семья с голоду помрет. Кстати, насчет голода: я вот думаю, не сходить ли нам с Лансом в город за едой, если уж сегодня охотиться нельзя? Одними грибами сыт не будешь. Вы там в лесочке нас подождите, ладно?
— Вы вернетесь только к ночи, мы потеряем еще один день, — Брейд обвел взглядом тоскливые лица спутников и махнул рукой, — ладно, идите, подождем. Тут опасаться некого, одни звери да птицы.
На всякий случай он неторопливо обвел окрестности подзорной трубой и замер, вглядываясь в обрыв, с которого они спустились к озеру.
— По нашим следам идет отряд. Несколько всадников, человек двадцать пехоты. Люди Янгиса.
Балтазар перехватил трубу, хотя и без нее уже различал рой темных точек, выползающих на открытый берег.
— Не пойму, кто они, может все-таки войско здешнего сеньора? Что-то их мало, на триере больше сотни солдат должно было быть.
— Они вышли из леса там же, где и мы. На галере было шестьдесят человек под командованием маршала Рейвиса и сорок воинов из личной гвардии Янгиса. Насколько я знаю маркиза Рейвиса, он не стал бы ввязываться в бессмысленную погоню. Скорей всего, убедил императора, что его присутствие необходимо в Гилатиане. Спускаемся отсюда, еще немного — и они тоже заметят нас. Надо уйти с дороги в чащу.
Литания оглянулась на озеро, мелькнувшее среди деревьев, и свернула в дубовую рощу. Иэр, светлая сказка ее детства — синие стрекозы над кувшинками, плеск весла, черноглазый мальчик из Раттена, сорвавший ее первый поцелуй (ты же моя невеста!), вереница лебедей на закате… Скорей всего, она видит Иэр в последний раз. Жаль, что не успела даже пальцы омочить в его воде.
Хорошо, что она показала Тайре Наррат… Но лучше бы дочь оставалась в Синтейне. О чем думал Брейд, взяв Тайру в Белую Чайку? Зная, что им предстоит только одно — бесконечное бегство? Надо будет договориться с Брейдом — когда их догонят, они вдвоем выйдут навстречу солдатам, а Видий пусть уводит остальных — они не нужны Янгису.
На суку лежала пушистая коричневая шкурка, Тайра почему-то приняла ее за дохлую крысу. Когда они подошли ближе, зверек поднял круглую кошачью головку, снялся с ветки и бесшумно спланировал вглубь леса.
— Сычик. Мама, ведь сычик — это тоже сова. Мы увидели все пять.
— Пять чего?
— Пять нарратских птиц. Орел, цапля, ворон, лебедь и сова.
— На озере Иэр всегда много птиц. Они же не редкие, часто встречаются.
— Сегодня были только эти, если не считать чаек. И в том же порядке, как в вашем девизе.
Литания тоже запомнила птиц, на удивление ярко, начиная с беркута.
— Может быть, это знамение. История Наррата началась с пяти птиц, ими же она и заканчивается.
— Почему обязательно заканчивается? — возмутилась Тайра, — А если это знак, что ваш род возродится?
— Его некому возрождать. Мы с тобой нарратки по крови, так же, как и Лаэрта — то есть, королева Литания и ее дети. Но последняя, кто носила титул княжны Нарратской — это Стефания, моя мать. Все остальные погибли. Разве что кто-то из моих маленьких кузенов чудом выжил во время той бойни.
В глубине роще Литания окликнула Брейда.
— Мы можем оставить их далеко позади. Сейчас мы пересечем тракт, дальше за лесом начинаются Лисьи Болота, они тянутся вдоль предгорий от Тилуана до самого Кадара. Через болота проложена гать, достаточно надежная, но на конях по ней не проехать. Мы ходили по ней детьми, она выводит прямо к Ильмарскому ущелью.
— Как я понял, дорога была надежной лет двадцать назад. А что с ней сейчас, мы не знаем.
— Ее должны приводить в порядок, на болота всегда ходили охотники, там дичи больше, чем в заказнике. И дети по грибы-по ягоды туда бегали. Лисьи Болота не считаются опасными.
«На шарик свой смотри» — пронеслось в голове у Тайры. В шарике горела большая серебряная звезда.
— Послушайте, ведь если мы пойдем через Тилуан, Янгис точно увяжется за нами. Он наверняка давно уже понял, что мы собираемся идти в горы. И рано или поздно они догонят нас.
— Как он вообще нас выследил? — хмуро буркнул Балтазар.
— Да проще простого, — отозвался Видий, — костры жгли, ослица гадила. Литания права, если есть возможность оторваться от Янгиса, надо это сделать. Нам еще от Старой Крепости до Марсы два дня пути.
— Как от Старой Крепости? Разве мы через нее пойдем? — встрепенулась Тайра
— Ну да, она в Ильмарском ущелье,
— Подождите… — Тайра на мгновение задумалась и продолжила с внезапно загоревшимися глазами, — тогда мы можем пройти через пещеру, там Янгис не найдет нас.
— Ты говоришь о ТОЙ пещере? — спросил Брейд?
— Да, о ней. Мой друг обещал провести через нее.
— Как ты с ним свяжешься?
— Свяжусь. У нас есть… ну, что-то вроде условного знака.
— Брейд, пусть Литания ведет нас через Лисье болото, — сказал Видий, — это хорошая мысль. А мы с тобой чуть-чуть отстанем, мне нужно поговорить с тобой.
Как только они остались вдвоем, Видий с жаром набросился на Брейда.
— Не вздумай идти в пещеру. Ты что, не понимаешь — мы приведем Янгиса к сокровищам? Даже если мы чудом ускользнем от него, с таким богатством он будет править, пока не сдохнет.
— Он не доберется до сокровищ. В пещере есть что-то вроде стража: смертельно опасное озеро, которое Тайра называла Хоггой. Ну, ты же знаешь — пока это слово не стало вторым именем Единого, оно означало просто демона смерти. Янгис или погибнет в нем, или будет вынужден отступить. А Тайра уже проходила там, и проведет нас.
— Или же озеро не настолько опасно, насколько ей представилось. Зачем рисковать? Мы вернемся туда с лошадьми, заберем драгоценности и вернем Литании престол. Я ведь обещал.
— Да, Видий. Но это будет уже без меня. Мне не камешки нужны, я должен попасть к алтарю. Тогда я смогу выполнить свое предназначение.
— С чего ты это взял? Тайра была у алтаря и стащила оттуда амулет. Что такого исключительного с ней произошло? Ты придумал себе легенду, наслушавшись россказней деревенской девчонки.
— Тайра только подтвердила слова мальчика, давшего мне карту. Я так же не поверил ему, как ты не веришь мне сейчас. Но и вера, и сомнения ничего не стоят без доказательств. Если такое место существует в этом мире, о нем должны были остаться свидетельства. И я нашел их — даже в библиотеке сидеть не пришлось, вспомнился текст, знакомый еще с юности.
Ты же читал Книгу Жреца? Там есть такой фрагмент: «Входящий во мрак встретит Стража, и тот, кто одолеет его, увидит Алтарь, и Ключи, лежащие на нем. Достойный выберет жребий свой и узнает Предназначенное. Сила Небес осенит его, и в руке его пребудут Судьбы».
— Брейд, эта книга считается самой непостижимой из древних рукописей, не говоря уж о том, что она существует как минимум в трех различных переводах, а оригинал утрачен. И на каждый отрывок — десятки страниц толкований. То, что ты сейчас мне так многозначительно процитировал, обычно понимается так: «Каждый, кто хочет познать себя, должен спуститься во мрак своей души, преодолеть заблуждения, и тогда он найдет ключи познания на алтаре истины, и удостоится понимания своей судьбы и предназначения» Это про философию, а не про пещеру с амулетами.
— Я считал Книгу Жреца образцом высокопарного пустословия, пока рассказ Тайры дословно не совпал с этим текстом. Но дело даже не в этом пророчестве. Есть вещи, не объяснимые словами, их просто знаешь. Когда я увидел карту, я понял, что должен попасть в пещеру. К сожалению, я слишком долго не верил себе и потерял слишком много времени.
— Да я и не спорю — надо туда наведаться, но позже, должным образом подготовившись, и без Янгиса на хвосте. Я ничего не знаю про магические ключи, но, если там лежат сундуки с драгоценностями, Янгис как-нибудь разберется, что с ними делать, и не будет переживать о своем мистическом недостоинстве.
— У меня не будет никакого «позже». Есть только эта возможность, и я ею воспользуюсь.
Озираясь, как воры, они перебежали тракт и нырнули в заросли на противоположной стороне. Литания вела их в сторону границы, и еще засветло они наткнулись на ведущую через болота тропу.
Лес понемногу мельчал и редел, в ложбинах между высокими пучками рогоза стояла темная вода. Вскоре деревья расступились, впереди до самых гор раскинулось пестрое лоскутное одеяло Лисьих болот. Разноцветные мхи, сверкающие закатной медью озера, десятки щетинящихся сосновыми рощицами островов. И небо, заполненное бесчисленными стаями птиц, собирающихся на ночлег — чайки, утки, вороны, кулики, все они кружили над болотами и оглушительно галдели на все лады.
Дорога становилась топкой, в самых непроходимых местах через лужи были перекинуты нетесаные кривые стволы деревьев. После относительно надежного участка началась гать — уложенные по три длинные стволы деревьев и небрежно набросанные сверху поперечные бревнышки. То ли строители не слишком старались, то ли время их раскидало, но они лежали вкривь и вкось, местами сквозь настил поблескивала вода. Время от времени попадались следы человеческого присутствия — почерневший от сырости туесок из-под ягод, застрявшая в стволе дерева стрела, давнее кострище.
Гать петляла между островами, надолго прерывалась на твердой земле. На большом песчаном холме, усыпанном палой листвой, тропинка исчезла из виду. Все разбрелись, а Тайра по наитию вытащила шарик и увидела, что он выбросил короткий белый луч — влево. Она пошла в указанном направлении, и вскоре уже кричала:
— Ау! Я нашла дорогу!
Стемнело, хотя небо на западе все еще светило тусклым заревом, тропа терялась все чаще и чаще. Над озерцами поплыл прозрачный туман и вскоре растекся по всему болоту. Ланс с Балтазаром выстругали факелы, но они скорее помогали видеть друг друга, а не еле различимую тропинку.
Полусгнивший настил плавно спускался в воду и снова продолжался с той стороны пролива.
— Попробуем пройти? — неуверенно спросил Ланс.
— Попробуем, — Балтазар отодвинул Ланса и бодро затопал по бревнышкам. Несколько шагов по воде — и он провалился по пояс. Пока Ланс с Брейдом вытягивали его на мостки, Тайра глянула на шарик. Тот его край, что в сторону гати, светился красным, луч показывал обратное направление.
— Нам надо назад, здесь мы не пройдем, — сказала Тайра, не успев спрятать шарик.
— Что это у тебя? — спросил Брейд.
— Путеводная Звезда. Она указывает дорогу.
— Что ж ты раньше молчала? — возмутился Ланс.
— Кому мы будем доверять — Литании, которая единственная из нас бывала в этих краях, или неведомому амулету? — холодно поинтересовался Видий, брезгливо относившийся к магии.
— Амулету, — отрезала Литания.
— Попробуем проверить амулет. Мы ничего не теряем, — Брейд вспомнил что Тайра упоминала этот шарик под воздействием эликсира правды, он еще тогда им заинтересовался.
Они вернулись на сушу, и вскоре Тайра привела их к паре бревен, ведущих на соседний остров. С другой стороны острова начиналась прямая и довольно надежная тропа через безводный участок мшаника.
— Нас поведет Тайра, — решил Брейд, — за ней пойдет Балтазар, в случае чего вытащит.
— Я пойду за Тайрой, Балтазар слишком часто проваливается, — тут же вмешался Ланс.
Сначала это было похоже на игру — следовать за умным лучиком. С островка по мосточку, с кочки на кочку… Тайра несла шарик в вытянутой руке, как факел, все остальные повторяли ее шаги — след в след. Потом навалилась усталость. Зарево уходило к северу, стало блекло-серым. Поднялся огромный красный месяц, он лежал на спине, вверх рогами, отражался в болотных окнах и подсвечивал пласты тумана, но совсем не освещал путь.
Позади раздалось очень далекое, тонкое и звонкое, как крик петуха, лошадиное ржание.
— Сволочи, зачем они коней в болото потащили? — выругался Ланс.
— Вытащат. Янгис ценит лошадей намного больше, чем людей, — отозвался Брейд, — зато теперь мы точно знаем, что до рассвета они не доберутся до Тилуана.
Тайра перестала считать, сколько раз она провалилась в грязь — шарик указывал общее направление, а не на какое именно бревнышко надо ставить ногу. Иногда среди тумана плыли болотные огни, и в ушах шуршал призывный шепот:
— ИДИ НАПРАВО, СЛУШАЙ МЕНЯ, ТАМ ПОКОЙ…
Это немного помогало — Тайра встряхивалась, сбрасывала сонное оцепенение.
Казалось, болоту не будет конца. Тайра еле переставляла ноги, спотыкалась то на корнях, то на кочках, и время от времени шепотом спрашивала шарик — может быть, хватит, остановимся прямо здесь? Но каждый раз он отвечал сердитой красной вспышкой.
— Тут дорога. Хорошая торная дорога, — сказал Ланс, обогнавший Тайру на несколько шагов.
Колючая ветка хлестнула по глазам, Тайра зажмурилась, вскинула руки к лицу — и выронила цепочку. Присев на корточки, она стала ощупывать землю. Хвоя, шишки. Голубой огонек как сквозь землю провалился. Может, цепочка за дерево зацепилась? Да нет, она же слышала, как он упал.
— Ты где, Тайра?
— Ланс, посвети мне, я шарик потеряла.
Ланс поводил факелом над землей. Рыжие иголки, сухие ветки, черные резкие тени.
— Эй, где вы? — крикнули уже издалека.
— Пойдем, утром за ним вернемся.
— Мы же не найдем это место!
— Найдем, — Ланс безжалостно заломал с десяток веток на злокозненной сосенке и соседних кустах и, не оглядываясь, пошел на голос.
— Все, мы вышли. Вот это — Три Танцора, здесь конец болота, — объявила Литания. На вершине невысокого холма веером торчали три сосны, очень старые и на редкость кривые. Их черные силуэты и вправду напоминали людей, извивающихся в диком танце.
Холм овевал легкий ветерок, разгонявший туман и комаров, это было идеальное место для ночлега. Этой ночью погони не будет, они выиграли почти сутки.
Все, кроме Тайры, давно уже спали, а она сидела, привалясь к одному из Танцоров, и смотрела на красный месяц, косо висящий над болотами. В груди, под тем местом, где всегда ощущалась ласковая прохлада шарика, поселилась холодная пустота. Он ведь спас их всех, вывел из трясины, а никому и дела до него нет. Даже Лансу — поискал пару минут и ушел. С утра всем будет не до шарика, скажут, что на возвращение нет времени.
Она повесила на шею мешочек с огнивом, отыскала подходящий для факела толстый сук. Пока месяц еще светит, она найдет свой талисман.
Тихонько свистнув Шмелю, Тайра спустилась с холма на дорогу. Отойдя подальше, чтоб ее не услышали, соорудила факел, ночь сразу стала темнее. От Танцоров до места пропажи идти совсем недолго. Справа поблескивает вода, слева тот самый сосновый лесок. Вот, кажется, свисает одна из сломанных веток.
Нога провалилась в холодную вязкую жижу, Тайра попыталась аккуратно, чтобы не потерять башмак, вытянуть ее. Кочка, на которой она стояла, просела, ушла под воду. Обе ноги увязли в иле, и под ними не чувствовалось дна. Тайра судорожно оглянулась. Лужайка колыхалась, как живая, между качающимися кустиками травы чернела вода. А впереди — деревце на кочке растет.
Тайра бросила факел и, вытянувшись в струнку, рванулась к островку. Она плашмя упала в жидкую грязь, но пальцы успели вцепиться в куст осоки. Попыталась подтянуться, и ей показалось, что к ногам привязана чугунная гиря, которая тащит ее ко дну. Прядь за прядью перехватывая острую, как бритва, траву, она поползла к деревцу, край берега исчезал в трясине под ее тяжестью. Когда обе ее руки обхватили ствол, Тайра позволила себе перевести дыхание. На опушке заливался лаем Шмель, ему хотелось прыгнуть к хозяйке, но шевелящаяся, бурлящая вонючими пузырями поверхность пугала его.
— Шмель, нельзя! Назад! Иди к Лансу! Приведи Ланса!
Пес, кажется, понял, его лай стал удаляться и затих.
Возле березки почва пружинила, но все-таки держала. Тайра медленно вытягивала себя на сушу — сначала по грудь, потом по пояс. Ничего тяжелее, чем собственное тело, спелёнатое топью, ей никогда не приходилось тащить. Последнее усилие — и трясина с голодным чавканьем отпустила ее.
Березка была ростом с Тайру, просто чудо, что выдержала ее вес. Осторожно держась за тонкие ветви, чтобы не повредить своей спасительнице, Тайра встала на ноги. Перед ней лежало озеро низко стлавшегося тумана, над ним парили призрачные купы деревьев. Что скрывал туман — сухой мшаник или бездонные окна? Тайра попробовала сделать шаг и чуть было снова не провалилась в топь. Сзади нависала черная стена леса, всего-то пара шагов через гиблую лужайку. Ряска уже почти затянула промоину, где только что барахталась Тайра.
Она поняла, что стоит на крошечном, в пару шагов длиной, островке. Оставалось набраться терпения и ждать помощи.
— Э-эй! — крикнула она наудачу. Тишина. Тайра села на корточки, чтобы хоть руки отмыть от черной мерзкой жижи, и только тогда заметила, что из иссеченных осокой ладоней льет кровь.
Хруст веток, хриплое частое дыханье — это вернулся пес.
— Шмель, назад!
— Тайра? — послышался негромкий голос.
— Видий? Стойте, дальше нельзя, тут трясина.
Перед ней был сгусток тьмы, почти неразличимый на фоне леса, смутно белело пятно лица. Она узнала его по голосу.
— Я чуть не утонула, стою на островке, вокруг болото. Нужно свалить дерево и перекинуть ко мне.
— У меня есть посох. Держи.
Тайра разглядела направленную в ее сторону палку и потянулась к ней. Что-то нарушилось в шатком равновесии островка, он качнулся, березка сильно накренилась. Кончики пальцев еле касались конца палки, не ухватиться. Что Видий собирается делать — протащить ее по болоту? На это даже у Балтазара вряд ли хватило бы сил.
— Я не удержусь, у меня все руки изранены. Сруби дерево подлиннее, с ветвями.
— Здесь сосны, меч не возьмет. Прыгай, я поймаю тебя.
Из темноты протянулись широко расставленные руки. Было бы от чего оттолкнуться, может, она и допрыгнула бы до них. Но она стояла на качающейся кочке, по щиколотку в воде.
— Прыгай, Тайра, не бойся, — голос был тихим и ласковым, манящим. Волна озноба прошла по позвоночнику Тайры, если бы на ее спине росла шерсть, то она встала бы дыбом. Он и есть та кикимора!
— Нет, Видий. Позови кого-нибудь, лучше с веревкой. Пожалуйста, побыстрее — мой островок тонет.
— Хорошо.
Тень Видия растворилась во тьме. Шмель, замолчавший на время — он привел помощь, теперь люди сами разберутся — снова беспокойно залаял.
— Заткнись, кому сказал! — глухой удар, треск веток, испуганный взвизг. Теперь лай стал по-настоящему злобным.
— Уйми свою собаку, — выкрикнул Видий, — иначе… — негромкий скрежет меча, доставаемого из ножен.
— Нет, Видий! Шмель, нельзя! НЕЛЬЗЯ!!!
Пес зарычал. Стук меча, посыпались срубленные ветки.
— Тайра! — донесся крик из глубины леса. Шмель, визжа и лая, понесся на голос.
— Ланс! Иди сюда, я нашел ее! — голос Видия звучал весело, даже торжествующе — как будто это не он только что пытался зарубить Шмеля.
У Ланса были факел и веревка. Тайра, следуя его указаниям, обвязалась вокруг талии, под мышками, крест-накрест, на десять узлов, и мужчины перетащили ее через трясину верхом на пушистой сосенке.
За холмом с Танцорами в зарослях ивняка для Тайры и Литании развели костер. Слегка отмытая, переодетая в чудом сохранившееся в скитаниях голубое платьице и закутанная в два плаща Тайра сидела у самого огня и никак не могла согреться. На болоте она не успела испугаться, зато теперь непрожитый страх взял свое, ее била нервная дрожь. Шмель прижался к ногам и тихонько поскуливал. Тайра чесала его за ухом, ласково перебирала шерсть и вдруг наткнулась на мокрый клок. Под горлом на пушистом белом воротничке чернело пятно свежей крови.
— Мама, Шмель ранен!
— Сиди, я промою.
Под слипшейся шерстью был короткий прямой разрез.
— Откуда это у него?
— Видий ударил его мечом. За то, что он лаял.
Бессвязные обрывки воспоминаний начали сплетаться в осмысленную картину: Расставленные руки, «прыгай, Тайра, не бойся», «заткнись, кому сказал», удар, «уйми свою собаку, иначе» …
— Мама, Видий хотел, чтобы я утонула. Он пытался заставить меня прыгнуть в трясину, а когда понял, что я не буду этого делать, напал на Шмеля, чтобы он не привел помощь.
— Этого не может быть. Видий кто угодно, но только не убийца.
Тайре пришлось несколько раз пересказывать все подробности, пока она сама не стала сомневаться в справедливости своих догадок.
— Я поговорю завтра с Брейдом, — сказала, наконец, Литания. Шмель спас ее дочь, а Видий поступил с ним, как скотина. Но он не мог хотеть смерти Тайры. Нет, не мог.
Тайра потянулась, приоткрыла щелочки глаз и увидела Ланса. Он сидел у ее изголовья и задумчиво смотрел вдаль, на его пальце покачивалась цепочка с шариком. Молниеносным кошачьим движением Тайра схватила талисман и упрятала под рубашку, как будто его собирались отнять.
— Ла-аанс! Спасибо!! Где ты его нашел?
— Там, где ты его потеряла. Он в мышиную норку попал, поэтому и не светился. А цепочка лежала на земле, ее издалека было видно.
— А как ты понял, где это место? Там же все одинаковое.
— Так я сразу знал, куда идти. Я вчера шаги посчитал до Трех Танцоров. Вот тебя чего понесло среди ночи шарик искать? Меня бы хоть позвала, что ли.
— Захотела и пошла, — Тайра сердито передернула плечами. И так понятно, что глупость сделала, зачем еще носом тыкать?
— Ты прямо вторая Виринея, — Ланс посмотрел на Тайру, хлопнул себя по коленке и заржал, — так вот кого Хозяйка имела в виду!
— Сам ты осел! — возмутилась Тайра, поняла, что получилось еще хуже, не выдержала и тоже прыснула.
Ланс помахал ладонями над головой: — «И-а! И-а!» — тут уже оба покатились с хохота.
— По какому поводу веселье? — спросила вышедшая из-за кустов свежеумытая Литания.
— Он… шарик нашел, — пробормотала, давясь от смеха, Тайра и зыркнула на Ланса, чтоб не вздумал болтать лишнего, — представляешь, в мышиной норке лежал!
— Ланс, я не могу передать, как благодарна тебе! — воскликнула Литания с легкой растерянностью. Все-таки чего-то она не уловила. Ну, мышиная норка — и что тут такого?
Из Ильмарского ущелья выбегала мелкая стремительная речка. Выше, в горах, она скакала по уступам звонкими водопадами, кружила белой пеной между камней, а в самом конце тихо угасала в Лисьем болоте. Но в предгорьях суматошный ручеек превращался в самую настоящую реку. Быстрая вода проточила русло среди известняковых холмов, промыла заводи, в которых завелись кувшинки и мелкие рыбешки, и со спокойным достоинством текла в тени прибрежных ив.
На речном бережке Литания и Тайра остановились и потребовали устроить привал. Мужчины посмотрели на засохшие бурые сосульки, свисавшие с головы Тайры, помянули Янгиса и пустую трату времени и покорно отправились вверх по течению.
В самом глубоком месте вода была чуть выше пояса, но тугие холодные струи сбивали с ног, Тайра нырнула пару раз, проехалась коленками по камням и выбралась на отмель. Черная вонючая жижа стекала с волос на спину.
— Глиной попробуй, — предложила Литания. Она сидела на камне и размазывала по голове серую грязь, — вот там, под берегом — просто отличная.
— А мы ее потом отмоем? — с большим сомнением спросила Тайра.
— Да, надо просто окунуться и хорошенько потрепать волосы. Меня Зелла научила — в Ашере мыло было ужасное, воняло тухлятиной, и когда кончались привезенные из города запасы, мы с ней делали вот так…
На памяти Тайры душистое городское мыло никогда не заканчивалось, но приятно было воспользоваться рецептом Зеллы.
— Ты поговорила с Брейдом? — спросила Тайра, растирая глину по всему телу. Ей показалось, что так будет еще лучше.
— Да. Он сказал, что Видия в детстве чуть не загрызли пастушьи псы, и он до сих пор впадает в панику, когда на него кидается собака. И что вы оба могли неверно оценить расстояние. Ты же понимаешь — Видий его друг.
— Что он в нем нашел? Вечно кривляется, как скоморох с ярмарки, не поймешь, что внутри. Извини, я забыла, что тебе он тоже нравится.
— С чего вы все это взяли?! Мне нравится его слушать, отвлекает от усталости и тревоги. Но не он сам.
— А кто эти все?
— Ты, Хозяйка, и сам Видий, разумеется.
— Хозяйка? Она тебе что-то про Видия сказала?
Литания чуть-чуть поколебалась, потом все-таки решилась поделиться незаслуженным упреком, второй день камнем лежавшим на ее душе.
— Она же загадками говорит, как хочешь, так и понимай. «Променяла сокола на черна ворона» — вот что она сказала.
— Кого она соколом назвала, Брейда?
— Джана, наверное. Никого ближе у меня не было. Причем тут Брейд? Когда-то давно он предлагал мне развестись с Янгисом и стать его женой, я отказалась. Это был один из его бесконечных планов спасения меня и империи, не более того. А сейчас… ну ты сама видишь. Как будто мы все ему в тягость.
Тайра пожала плечами и растянулась на песчаном дне, чтобы быстрая вода унесла грязь.
Как сверкают блики… У другого берега ржавые листья кувшинок золотом и пурпуром переливаются, их пузатые коробочки и правда похожи на маленькие кувшины без ручек. Здесь, наверное, живет веселая русалка, сейчас смотрит на двух грязнуль и смеется: не женщины, а две серые глиняные куклы.
— Привет, — прошептала Тайра, — прости, что мы твою речку немножко испачкали.
Из воды выпрыгнула рыбешка и поскакала по поверхности к высоким листьям ирисов за заводью, будто показывая дорогу.
Тайра поднялась на ноги и пошла за ней. Среди чащи толстых стеблей белели брюшки мертвых рыбок, их было довольно много — пять или шесть.
— ПОМОГИ МНЕ… Я УМИРАЮ… — то ли прожурчало на перекате, то ли прямо в голове прозвенело.
— Как тебе помочь?
Ответа не было. Мокрый шарик обжег ребра холодным огнем. Разве он может помочь русалке?
— Мама, давай выбираться отсюда. Мне кажется, эта речка больна.
Литания молча кивнула. Среди бликов на воде ей только что почудилось личико плачущей девушки, и стало как-то грустно и зябко.
Брейд оставил Ланса и Балтазара отмываться за ближайшим поворотом реки, а сам увел Видия на соседнюю излучину. Когда он снял одежду, Видий понял, почему Брейд предпочел не раздеваться при всех. От мощной рельефной мускулатуры остались только тощие, как у подростка, бицепсы, из-под синюшной кожи выпирали ребра. Вздутые вены, язвы на ногах. Почувствовав на себе жалостливый взгляд, он нырнул в заводь и, отфыркиваясь, выбрался на другом берегу.
— Объясни мне, пожалуйста, чего ради ты со Шмелем вздумал воевать?
— Да он кинулся на меня, я думал — загрызет. Не любят они меня, ты же знаешь, страх чувствуют.
— Что, просто так кинулся?
— Ну, пнул я его разок. Он разбрехался на все болото, если бы погоня была близко — нас тут же поймали бы.
— Ладно, я понял. Больше не трогай его, без него Тайру не нашли бы.
— Брейд… Как ты думаешь, ты дотянешь до Салема?
— Откуда мне знать? Если не дотяну, ты их доведешь.
— Давай все-таки не будем рисковать, пойдем через перевал на Марсу.
— Слишком долгий путь, они нас догонят. Мы их в лучшем случае на день опережаем, и уже потеряли время. Давай одеваться.
— Я еще раз подумал о нашем разговоре — нельзя нам в пещеру. Тот второй вход — его нет на карте, а обещания Тайры, что нас проведет какой-то мальчишка, ничего не стоят. Они договаривались год назад, что, если его не будет на месте?
— Тайра и без него найдет этот вход, она как раз через него и лазила.
–. Раз уж ты решил идти через Ильмар, то можно просто подняться на вершину, минуя пещеру. Запретный путь, чары какие-то… Бред. Намного хуже другое: в любом случае мы попадаем прямо к замку герцога Ильмарского, а он в прекрасных отношениях с Янгисом.
— С чего ты взял, что мы выйдем к его замку? По словам Тайры, пещеру охраняет какой-то колдун, а вовсе не герцог.
— Ты же сам мне показывал чертеж. Неужели ты не пробовал наложить его на карту Ильмара?
— Пробовал. Все карты слишком приблизительны. А что, интересно, накладывал ты? Воспоминание? Ты видел карту несколько минут, и на ней не было ни одной надписи, по которой можно понять, где надо искать пещеру.
— Мне и одного взгляда хватило, чтобы повторить чертеж по памяти. Я неделю просидел в библиотеке Гилатиана, под лупой разглядывая карты Великих гор, пока не нашел Танское ущелье. Все совпало. Я тебе точно говорю — мы попадем в лапы Готфрида, который сделает все возможное, чтобы сдать нас
— У нас еще есть время подумать. А вот на болтовню его уже нет.
Брейд поднялся на откос и заорал:
— Ээй! Собираемся! Все сюда!
На залитом солнце косогоре росли старые одичавшие яблони. Когда-то здесь был сад, и жили люди. Очень-очень давно — от некоторых яблонь остались только извивающиеся змеями серебристые стволы с давно осыпавшейся корой, окруженные порослью дичка. Другие были еще живы, их ветви клонились до земли под тяжестью жестких зеленых плодов с темным чахоточным румянцем на бочках. Брейд сорвал яблоко покрупнее и поспелее на вид, надкусил, старательно разжевал, и отшвырнул огрызок.
— Зубы переломаешь. Эй, Балтазар — привал!
— Не рано ли? Всего ничего прошли.
— К сожалению, мне надо передохнуть. Бессонная ночь сказывается.
Все, как по команде, уставились на Брейда. Он был бледным, с черными кругами под глазами — но точно так же он выглядел всю прошедшую неделю. Чтобы Брейд признался в слабости, ему должно быть совсем уж плохо. Никто не стал задавать вопросов, уселись в кружок под тенистым деревом, каждый со своим яблоком в руке.
— Может, соберем их, испечем на костре? — спросила Тайра, морщась от терпко-кислого вкуса во рту.
— Попозже. Сначала уточним кое-какие детали по поводу нашего маршрута. Тайра, вспомни, пожалуйста, все, что тот мальчишка рассказывал тебе о колдуне, своем хозяине?
— Ну, ему то ли сто одиннадцать, то ли сто тридцать семь лет… — Брейд краем глаза заметил, как ухмыльнулся Видий, — он злой, трусливый и жадный, иногда лечит людей, охраняет край от ракайских солдат… Кажется, все.
— А как звали его, не помнишь?
— Готфрид, кажется.
— Все правильно, герцог Готфрид Ильмарский, некоторые подозревают его в колдовстве. Твой эльф, как я и предполагал — тот самый мальчишка-раб, который прошлым летом передал мне карту пещеры.
— Так это была ваша карта?
— О чем я тебе говорил — мы попадем прямо в объятия Готфрида, — вмешался Видий.
— Подожди. Ланс, расскажи, пожалуйста, поподробнее о той вылазке Фаркенгайта в Ашеру, где тебя покусала собака. Что вообще ваш отряд делал в Кадаре? Зачем вам понадобилось преследовать моих людей — даже если допустить, что Фаркенгайт не знал, что это мои люди, какое ему было дело до парочки разбойников, едущих из Синтейна в Кадар?
Брейд видел, как съежилась Тайра и пожалел, что допрос ведется в ее присутствии.
— Мы остановились в Тилуане, на постоялом дворе. Наутро собирались ехать дальше, в лесную деревню, где, по слухам, прятался один из взбунтовавшихся баронов. Тех двоих мы еще вечером видели, они с нами в харчевне ели — но тогда мы не знали, кто они. Ночью Фаркенгайт разбудил нас и велел их схватить, вроде бы он получил информацию, что это преступники. Мы вломились к ним в комнату, но там никого уже не было. Тогда Фаркенгайт приказал нам догнать их, если получится — взять живьем, чтобы допросить. И, главное, забрать у них какой-то важный документ. Сказал, что все получат хорошее вознаграждение. Его кто-то нанял, как мы поняли.
— Не знаешь, кто?
— Один из наших ночью выходил по нужде и видел, как Фаркенгайт разговаривает во дворе с каким-то знатным господином.
— Не говорил, как он выглядел?
— Нет, к сожалению. Я не думал, что это имеет значение, иначе бы расспросил.
— Не важно, Ланс. Можешь посмотреть на него сейчас, вот он сидит.
Видий вскочил на ноги.
— Ты с ума сошел, Брейд?
— Пожалуй, да — иначе давно бы понял очевидное. О карте я рассказывал двоим — тебе и Ашве. Но только ты знал, что я посылаю своих людей на разведку в пещеру. И даже тебе я не стал говорить, где она находится. Ты уехал из моего замка в тот же день, что и Риггид с Отисом. Вернулся через месяц, а вчера ты сам сказал, что прошлой осенью был в Тилуане. Там ты и нанял Фаркенгайта.
— Брейд, это просто дурацкое совпадение. Наш с тобой разговор мог кто угодно подслушать…
Видий поймал направленные на него взгляды. Полный ужаса — Литании, острый, как нож — Тайры, задумчивую тяжесть в глазах Балтазара и Ланса. У одного только Брейда выражение лица осталось прежним: холодное внимание, и более ничего.
— Ладно, сдаюсь. Я идиот, мне надо было сразу все тебе рассказать — но погибли твои люди, и я чувствовал себя виноватым. Надеюсь, ты все-таки поймешь меня и простишь.
Когда я узнал о пещере, я понял, что это единственный наш шанс. Плевать на диковинное оружие, плевать на амулеты — тайрин шарик, конечно, оказался хорош, любой разведчик за него глаз бы отдал — но все это мелочи по сравнению с драгоценными камнями. На них можно нанять армию, любую армию, десятки тысяч наемников, и уничтожить Янгиса за месяц. Брейд, я хотел только одного — видеть тебя императором. Сколько раз мы с тобой говорили… А тебя не интересовало ничего, кроме амулетов. Какие-то Ключи, какое-то познание судьбы, вся эта мистическая дребедень. Ну, хорошо — собрал бы отряд и пошел в пещеру, так нет, отправил туда двух остолопов. Даже если бы они не погибли, нагребли бы мешок драгоценностей — и все, ищи ветра в поле. Я хотел забрать у них карту, а потом привести в пещеру хотя бы сотню воинов и вывезти драгоценности. И подарить тебе империю, которой ты достоин.
Фаркенгайт не справился, карта исчезла, теперь мы знаем, куда, — он кивнул на Тайру, — а ты лежал на кровати и писал стихи. Вот тогда я и взял у тебя оригинал. Если бы ты согласился на восстание, я возвратил бы тебе карту в ту же минуту, но ты решил действовать другим путем — через Литанию, отдать ей Ракайю. Тогда мне это показалось глупостью, сейчас я готов признать твою правоту. За карту прости, сейчас я тебе ее верну.
— И, чтобы никто не мог оспорить права Литании на престол, ты решил на всякий случай убить Тайру? Ты трижды предал меня, — Брейд вытащил меч из ножен и шагнул к Видию, — защищайся.
— Брейд, клянусь, этого я не делал. Я просто пытался угомонить взбесившегося пса, чтобы он не выдал нас, а он кинулся на меня. Я готов извинится перед Шмелем за царапину на его шкуре и отдать ему свой обед, — Видий дружелюбно улыбнулся Тайре.
— Я стояла на тонувшей кочке, а ты заставлял меня прыгнуть в трясину! Когда я отказалась, ты просто бросил меня — и сама прекрасно утону, да только Шмель тебе мешал — лаял, звал на помощь, вот ты и решил зарубить его. Ты и матроса того убил, я сразу поняла, — Тайра почти кричала, не помня себя от злости. Но тут до нее дошло, к чему могут привести ее слова, и она замолчала, растерянно глядя на Брейда.
— Он был шпионом Янгиса и увязался с нами, чтобы узнать наш маршрут. Брейд знает об этом. А ты могла перепрыгнуть, просто перепугалась.
— Освободите поле боя.
— Не надо, Брейд, — Литания ласково, как ребенка, взяла его за руку, — пусть он просто уйдет от нас.
— Она дело говорит, — поддержал Балтазар, — сейчас нельзя тратить время на драку, и так уже полдня потеряли. А этот, если виноват, пусть проваливает.
— Простите меня, госпожа, — Брейд высвободил руку и холодно поклонился, — возможно, я лишаю вас единственной поддержки, но из Видия получится очень плохой император. Не лучше Янгиса.
Он отстранил Литанию и вытолкнул Видия на открытую лужайку между деревьями. Губы Литании кривила нехорошая усмешка. Все события со дня отъезда из Дафноса приобрели ясность и смысл. Значит, Брейд просто подарил ее лучшему другу. Для него она всего лишь корона, полоска блестящего металла, которую Брейд не пожелал надеть на свою голову. А вот Видий не побрезговал престолом, сразу же запел о любви. Они оба не лучше Янгиса. Пусть дерутся, если хотят.
— Чего ты ждешь, доставай меч.
— Я не буду драться с тобой, Брейд. Ты сильный боец, раньше я не смог бы справиться с тобой. Но сейчас ты отравлен и еле держишься на ногах. Я не стану сражаться с умирающим.
— Защищайся, или я зарублю тебя, как свинью, — Брейд замахнулся, Видий заглянул в его побелевшие глаза, и понял: еще миг — и меч действительно опустится ему на голову. Он отступил и неохотно встал в стойку.
— Я вызываю тебя на Божий суд. Обвиняю тебя в предательстве, гибели двух моих слуг и покушении на жизнь госпожи Тайры. Призываю Единого Всевидящего быть свидетелем моей правоты и да будет мне порукой его справедливость.
— Я клянусь, что в гибели твоих слуг нет моей вины, и что я не пытался убить госпожу Тайру. Призываю Единого Всевидящего быть свидетелем моей правоты и да будет мне порукой его справедливость, — довольно твердо ответил Видий.
Мечи скрестились.
— Его что, и правда отравили? А ведь похоже на то, — пробормотал Балтазар.
— Он был на суде у Янгиса, — ответил Ланс, — он ничего ни ест и пьет какие-то настойки. Я видел.
Брейд стоял выше по склону и медленно шел на Видия, нанося косые удары сверху, спокойно и методично, как жнец в поле. Видий не пытался атаковать, отводил падающий на него меч и отскакивал так далеко, что иногда это выглядело почти бегством.
— Брейд, все, что я делал, было ради тебя и Ракайи! — выкрикнул Видий, но только зря дыхание сбил: ответом ему был следующий удар.
Звон стали стал более редким, противники понемногу выдыхались. Они вышли на ровную площадку, но Видию это не помогло — Брейд стал разнообразить выпады. У Видия уже не хватало сил на прыжки и увертки, и он перешел в атаку, о чем тут же пожалел — меч был выбит из его руки.
— Подними, — сказал Брейд и остановился, чтобы протереть глаза. Его лицо было залито потом.
Видий заметил пот и тяжело вздымающуюся грудь. Теперь он снова кружился и отскакивал, заставляя противника как можно больше двигаться, изматывая его, но чувствовал, что рука уже начинает дрожать. Он пропустил удар, клинок рассек куртку и звякнул по кольчуге, боли не было. Попробовал атаковать, опять чуть не потерял меч — и увидел, что Брейд согнулся пополам и зашелся в приступе лающего кашля.
— Все, Брейд, достаточно. Каждый из нас по-своему прав. Я уйду.
Брейд, не переставая кашлять, замотал головой. Когда он, наконец, выпрямился, стало видно, что его борода вымазана кровью. Он снова встал в стойку. Ланс подошел к нему и положил руку на плечо.
— Брейд, ты не можешь больше сражаться. Я буду биться вместо тебя, Вы не против, граф?
— Отойди. Я сказал — пошел вон! — прохрипел Брейд.
Это было не похоже на поединок, скорее уж на агонию. Оба берегли остатки сил, обменивались несколькими ударами и, шатаясь, расходились в стороны. Опять сходились. Видий уже не пытался щадить Брейда, метил то в голову, то по руке. Зрители, как завороженные, подходили все ближе в ожидании последнего удара. Литания без остановки шептала какую-то молитву.
— Да прекратите же! — Тайра вытащила шарик и терла между ладоней, как будто хотела высечь из него огонь, — ЭРВИН!!!
— Не три ты его так сильно, он все-таки стеклянный, а не алмазный, — сказал эльф, выбираясь из-под веток яблони.
— Посмотри, они тут… Сделай что-нибудь!
— Уже ничего не сделаешь, Брейд же объявил Божий Суд.
— Ну и что?! Забери одного из них куда-нибудь, хоть в прошлое, хоть в будущее!
— Нельзя. Если прервать поединок, оба вскоре умрут. Знали бы вы, какие силы вызываете, когда клянетесь или вот такое устраиваете, — Эрвин кивнул на поле боя, где противники обменялись еще двумя-тремя ударами и снова разошлись.
— Какие еще силы? Он же Единого в свидетели призвал. Единого МИЛОСЕРДНОГО!
— Можно подумать, что вы к Его милосердию обращаетесь. Нет, к одной только справедливости — как вы ее понимаете.
— Ты только трепаться можешь? Больше ничего?
Эрвин уселся в траву, прислонившись спиной к яблоне.
— Садись и смотри. Неужели ты сомневаешься, на чьей стороне правда?
Тайра отошла подальше. Эльфам плевать на людей. Все кончено.
Снова лязг стали. Видий отскочил, Брейд сделал слишком длинный выпад и упал на одно колено. Видий шагнул вперед — кажется, чтобы подать ему руку. Небрежный взмах вслепую — лишь бы отмахнуться от помощи, и Видий, скривившись, зажимает рану на голени.
— Хватит! Брейд, хватит! Божий Суд до первой крови!
Глухие удары грохотали в ушах Брейда, почти заглушая эти далекие бессмысленные крики, но он понял и ответил:
— Нет. Мы будем драться насмерть. Вставай, или умрешь на карачках.
На Брейда было страшно смотреть — серая мокрая маска с пустыми глазами, окровавленный рот.
— Хорошо. На ноги подняться хоть дашь? Ладно, драться — так драться.
Теперь Видий бился всерьез. Он почти не двигался с места, перенеся тяжесть на здоровую ногу, но рубил наотмашь, вкладывая в каждый удар всю боль и отчаянье. Исход поединка уже не зависел от скорости и ловкости, только от грубой силы. У Брейда ее не осталось. В последний раз он перехватил падающий клинок над самой головой и медленно-медленно отжал лезвие в сторону. Снова закашлялся, замахнулся и упал плашмя вслед за своим мечом. Видий постоял, посмотрел на него, сел на землю и задрал штанину. Рана была неглубокая, но кровь текла широким потоком.
— Переверните его, — Литания нащупала бьющуюся жилку на шее Брейда, — и дайте воды.
Ей протянули сразу три фляжки.
— Позвольте мне, госпожа, я умею — Эрвин взял одну из фляжек, смочил Брейду лоб и влил несколько капель в полуоткрытый рот. Литания, нахмурившись, смотрела, как невесть откуда взявшийся мальчишка массирует виски и уши Брейда, потом кивнула и занялась Видием.
— Ногу дайте, надо промыть рану.
Литания смыла кровь и бинтовала рану полосками ткани, отрезанной от нижней юбки. Видий наклонился к ней и тихо сказал:
— Я хочу, чтобы вы знали: вы мне нравились. Мне и правда нужна была ваша корона, но вы сами — намного больше. Надеюсь, вы хоть пару раз вспомните обо мне.
— И поэтому вы решили убить мою дочь?
— Я не стал бы ее убивать, хотя она терпеть меня не может, — улыбнулся Видий. Помолчал и добавил, уже серьезно, — но ночью, на болоте, мной овладел страх. Возможно, я действительно хотел оставить ее на волю судьбы, чтобы она не погубила нас всех, я не знаю. Скорей всего, я вернулся бы, не смог бы ее бросить. Литания, даже если я виноват, поверьте: сейчас нельзя идти в пещеру, это смертельная ловушка. Отговорите их, прошу вас.
— Замолчите, иначе я сама вас зарежу, — Литания затянула узел, — а теперь уходите. Как можно быстрее, пока Брейд не пришел в себя.
— Куда мне идти?
— Куда хотите. Мне все равно, выживете вы, или нет.
Видий дохромал до своей котомки и обернулся. Все смотрели на него, не говоря ни слова. Он снял с пояса меч и, опираясь на ножны, заковылял вниз по склону, в сторону Тилуана. Немного погодя из зарослей донесся глухой звон железа — Видий вырубал себе посох.
Врачебное искусство эльфа возымело должное действие, Брейд уже полусидел, опираясь на локоть, и пил неизвестно откуда взявшееся вино из незнакомой фляжки. Напиток не причинил Брейду ни малейшего вреда.
— Ты кто, мальчик? — спросила Литания.
— Он мой друг — он раб Готфрида Ильмарского, — ответили Тайра и Брейд почти хором.
— Я — Эрвин, госпожа — ответил эльф.
Тайра насторожилась: она же помнила, что эльф запретил произносить его имя.
— К Готфриду я не вернусь, — ответил он Тайре, и вновь обратился к Литании:
— Я пришел отвести вас в пещеру, в прошлом году я обещал это вашей дочери.
Да, Тайра упоминала об уговоре. И еще она называла этого мальчишку…
— Ты — эльф? — спросил она напрямик.
— Да, госпожа. Вставайте, нам пора идти. Янгис будет здесь к концу дня.
— Значит, нас действительно преследует император собственной персоной?
— Да. И с ним Чистейший, Третий. Он выслеживает вас не хуже легавой собаки.
Дорога постепенно поднималась в гору. Брейд остановился, чтобы перевести дыхание, и подозвал идущего следом Эрвина.
— Тайра уверена, что ты можешь провести нас через пещеру. Я и сам хотел бы туда попасть. Это безопасно?
— Я этого не говорил, ваша светлость. Но другого шанса остаться в живых ни у кого из вас просто нет.
— Мы можем пойти через перевал.
— У Старой Крепости Янгис разделит отряд надвое. Сам отправится к пещере — ему тоже хочется добраться до сокровищ, часть всадников пошлет в сторону Марсы. Он купил новых коней в Тилуане. Завтра к вечеру они догонят нас и перебьют.
— Откуда ты можешь это знать? Ты что, тоже провидец?
— Я эльф. Мы умеем перемещаться в пространстве и времени.
— И ты видел наше будущее? Тогда ты должен точно знать, куда мы пойдем, если ты видел нас убитыми…
— В случае с перевалом — да. А если пойдете в пещеру — там еще штук пять вариантов для каждого из вас. Прошлое неизменно. Ну, почти. А будущее — это целый букет возможностей, и мы, в отличие от людей, можем подробно рассмотреть каждый его стебель.
— Примерно так я и представлял природу времени. Для своего возраста ты неплохо разбираешься в философии. Ну а теперь объясни, почему я должен тебе верить? В мире полным-полно предсказателей, кому-то удается что-то угадать, кому-то нет. Я не стану рисковать жизнью своих друзей без надежных доказательств.
— Никто не верит на слово, прямо обидно, — с этими словами Эрвин исчез, Брейд даже поводил рукой вокруг себя, вот тут же он шел, с левого края тропинки. И увидел его довольную рожицу, выглядывающую из-за скалы, стоящей далеко впереди.
— Я видел однажды подобный фокус. В Гилатиане, на собрании секты Идущих. Их учитель точно также появлялся ниоткуда, даже, по-моему, летал.
— Там было только отражение. Зеркала и немножко магии. Где вы видите здесь зеркала?
— Ты что, тоже был на собрании?
— Ну да, я как раз и ставил то зеркало.
— Ну-ну. Оказывается, я многого не знаю о тебе. Тогда, может быть, объяснишь мне, что означает слово «Идущие»? Куда они путь держат?
— Идущие к смерти, естественно. Сами-то они считают, что идут к великим победам. Ну как, вы убедились, что эльфам подвластно пространство и время?
— Не вполне. Про пространство я уже поверил. А что насчет времени?
— Даже не знаю, что придумать. Хотите, пирожок горячий принесу?
— Ты его стащишь из кухни в Тилуане, если умеешь мгновенно перемещаться. Дам тебе задание посложнее. Про будущее можно что угодно насочинять, так что лучше отправляйся в мое прошлое и расскажи мне что-нибудь, о чем могу знать только я. Сумеешь?
— Конечно. Ерундовое задание. Но вдруг я обнаружу что-то, о чем вам неприятно вспоминать?
— Не беспокойся. Я не совершал ничего такого, о чем не мог бы рассказать тебе сам.
— Значит, вы уникум. Единственный человек в это мире с абсолютно незапятнанной совестью.
— Любое пятно кажется светлым на черном фоне, — ухмыльнулся Брейд.
На этот раз эльф объявился на десять шагов впереди и выглядел несколько смущенным.
— Что ты там раскопал? Студенческую попойку? Посещение салемского борделя?
— Вы уверены, что хотите это знать?
— Или ты выполняешь наш договор, или с этой минуты я считаю тебя мошенником, и мы идем на Марсу.
— Воля ваша, герцог. Вы помните, что сказали своей жене через месяц после свадьбы, когда выпускали ее после трехнедельного заключения в башне?
Брейд поморщился. Да, эльф постарался — выискал самый мерзкий и унизительный сюжет в его жизни.
— Приблизительно да.
— Вы сказали так: — «Я не могу всю жизнь держать вас взаперти, как зверушку. Я готов предоставить вам свободу, но запомните — если вы снова выйдете за рамки приличий, на этот раз я убью не вашего любовника, а вас». Кстати, этот несчастный парень вам не снится?
— Я был уверен, что вижу сцену насилия, пока она не закричала: — «Что ты наделал!». Скорей всего, тот конюх просто не посмел отказать своей госпоже. Остальных я не убивал.
— Вы до сих пор не поняли, зачем Миранда так явно, как будто на показ, изменяла вам?
— Она была одержимой. Распутной. Наслаждалась моим унижением.
— Да нет, все не то. Просто она хотела умереть и не могла решиться наложить на себя руки. Одержимой она и вправду была, только не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Сивилла — всего лишь женщина, связанная с кем-то из бессмертных. Бессмертные, конечно, разные бывают— но Миранда дружила с обыкновенным лесным духом, он даже пытался ее спасти. Ваша светлость, неужели вы не знали, что до свадьбы Миранда была обручена с графом Виндомом?
— Я слышал об этом. Считал, что она должна быть признательна за избавление от этого наглого тупого подонка.
— Правильно, он таким и был. А кроме того, Виндом был могучим и бесстрашным воином, красивым, как… ну, как эльф. И он обращался со своей невестой, как с прекрасным цветком, дышать на нее боялся. Миранде было всего шестнадцать, он был ее богом.
— Почему она мне не сказала?!
— Миранда боялась и ненавидела вас. Была уверена, что вы и так все знаете. Вы и знали бы, но в то время вас занимали только собственные утраты — потеря близких и невозможность завершить ваше образование.
— Я поверил бы в твою версию, но ведь и в Салеме она продолжала в том же духе. Там-то кому ей было мстить?
— Она и не мстила. Подрабатывала предсказаниями, воспитала приемную дочку, выдала ее замуж с хорошим приданым. А потом захотела родить собственного ребенка. Она понятия не имела, что тот гвардеец — жених ее горничной. Миранда слишком часто думала о смерти, вот и приманила ее к себе.
— Достаточно, Эрвин. Ты убедил меня в своих способностях, мы пойдем в пещеру. А теперь сделай так, чтобы я тебя больше не видел.
Эльф послушно растворился в воздухе.
Темный дым, заволакивавший сознание Брейда во время поединка, снова выполз откуда-то из-под ребер. Значит, он все-таки подцепил эту заразу у хоггопоклонников. Или она всегда в нем сидела в ожидании своего часа? Черный морок гнева, иногда он выпускал его на свободу. Не сейчас. Эльф ни в чем не виноват, Брейд сам потребовал доказательств. Кто мог знать, что мальчишка наткнется именно на эту историю, вроде бы давно погребенную под фундаментом его дальнейшей жизни? Хотя… Во время болтовни о пятнах на совести в памяти мелькнуло именно это: горящие корабли и перекошенное страхом лицо того паренька, пытавшегося голой рукой оттолкнуть падающий на него меч.
Похоже, эльф умеет читать мысли. Тогда его доказательства ничего не стоят — зачем путешествовать во времени, вполне достаточно порыться в воспоминаниях. Надо будет подумать об этом позже, когда перестанет мерещиться хорошенькое личико Миранды с оленьими глазами, полными яростного вызова. Впервые Брейд радовался тому, что яд с каждым днем все сильнее разрушает его тело. Только довести бы их всех до Салема живыми, никого больше не потерять по пути.
Целительное действие эльфийской магии понемногу сходило на нет. Чем круче становились подъемы, тем меньше сил оставалось у Брейда. Вскоре его обогнал Балтазар, чуть позже появилась и Литания. Некоторое время она молча шла рядом, потом спросила:
— Почему вы не рассказали про отравление?
— Я не хотел лишать людей надежды. Не слишком весело идти вслед за подыхающим вожаком.
— Мне-то вы могли сказать. Я бы попробовала помочь — я немного разбираюсь в травах.
— Я принял все возможные противоядия еще в Гилатиане, иначе давно бы последовал за графом Виндомом. И у меня есть целая коллекция настоек от одной деревенской знахарки. Она неплохо знает свое дело, судя по тому, что я еще жив. Надеюсь, что и до Салема дотяну.
— Говорят, в Салеме есть очень хорошие врачи.
— На них я и рассчитываю, — соврал Брейд, — ну а в крайнем случае с вами останется Ланс. Я написал завещание на него, так что мое поместье в любом случае окажется в вашем распоряжении. А если в пещере действительно хранятся сокровища, он сумеет собрать войско и вернуть вам престол. Я предполагал, что это сделает Видий, но Ланс неплохо показал себя в походе, думаю, что он справится.
— Поэтому вы и поручили Видию меня обхаживать? Ради престола? — голос Литании срывался от гнева.
— Ради Ракайи. Я попросил Видия оберегать вас и помочь вам свергнуть Янгиса, а «обхаживал» он вас, как вы выразились, по собственной инициативе. Я считал, что ваши чувства взаимны.
Литания ответила ему неловкой пощечиной, концы пальцев слегка мазнули по виску Брейда, и это разозлило ее еще сильнее.
— Вы торгуете мной, как лошадью на базаре! Империя, корона, Ракайя — а я только ступенька у подножия трона?!
Брейд поймал Литанию за запястье и не дал ей убежать назад по тропинке.
— Литания, ну перестаньте, не плачьте. Лаэрта, Лита, но ты же сама всегда отталкивала меня… Пойдем, а то нас догонят, и все увидят, какая ты зареванная…
Брейд осторожно вел почти ослепшую от слез Литанию по тропинке, не позволяя себе даже стереть мокрые потеки с ее щек. Все неправильно, все слишком поздно.
— Лита, я хотел бы всегда быть рядом с тобой, но это не в моей власти. Не думай обо мне и живи дальше. Ради детей, и да, ради Ракайи.
— Я соберу войско, Брейд. Даже без Ланса, сама — я знаю многих, кто откликнется. Я же вижу, что Янгис уничтожает Ракайю. Но пока ты жив — почему мы должны делать вид, что едва знакомы? Сколько бы нам не осталось, это наши дни.
— Я не имею права привязывать тебя. Я уже труп, Лита. Бравиет протянул пять лет с помощью лучших врачей Кадара, и твоя мать не отходила от его постели в последние два года. Я не хочу такой участи ни для тебя, ни для себя.
— Тогда вообще никто не должен привязываться друг к другу — ни один человек не знает, что его ждет завтра. Мы оба можем погибнуть в пещере. Или только я, а ты останешься жить. Зачем убивать настоящее ради будущего, которое может не наступить?!
«Хуже уже не будет» — подумал Брейд и сделал то, чего ему больше всего хотелось в последние несколько минут: достал сравнительно чистый, хотя и слежавшийся в кармане, платок и вытер мокрый нос Литании. Дальше они шли вместе.
— Посмотри, что с ним творится, — Тайра показала Лансу шарик, неожиданно выпустивший сноп золотых лучей и снова принявший прежнее обличье, — жаль, что я не всегда понимаю его.
Эльф весьма кстати возник рядом.
— Эрвин, а что означает пучок золотых лучей? Только что вспыхнул и погас.
— Иногда у шариков бывает хорошее настроение.
— Как он может радоваться и давать советы, если это простое стекло?
— Не совсем простое. Когда-то один астролог вложил в него треть своей души, отправляя сына в дальнее плаванье.
— И как, это помогло его сыну?
— Поначалу помогало. Ну а потом Путеводная Звезда отговорила парня от выгодной сделки — задешево купить большой фальшивый алмаз, и еще помешала похитить юную, но очень опасную ведьмочку, вот он и продал амулет одному фокуснику. Вскоре парень погиб в пьяной драке. Потом шарик еще много раз перепродавали, никому он не нравился; так, в конце концов, он и оказался на алтаре. Люди не любят, когда их отговаривают от ошибок.
— Бедный астролог… И себя изувечил, и дурака не спас. Как можно жить без куска души?
— Получше, чем многие — она у него и без этой трети большая была.
Тайра задумалась. Что-то в этой истории зацепило ее — то ли досадное сходство неразумного сына с нею самой, то ли неразрешимый вопрос — стоит ли пытаться спасать дураков. Наконец, она собралась с духом.
— Ланс, ты не мог бы отстать шагов на двадцать? Мне нужно кое о чем спросить Эрвина, — и сама пошла побыстрее, чтоб не слишком растягиваться
— Ты не знаешь, этот… — Тайре трудно было произнести его имя, но она все-таки договорила, — этот Видий выживет?
— А тебе не все равно? Если хочешь, гляну.
Эльф исчез и возник шагов на пять сзади Тайры. Промахнулся.
— Пока ничего нельзя сказать. Если все-таки потащится в пещеру — то помрет, еще по дороге. А решит пойти на Тилуан — может, и выживет, если с охотниками не разминется.
— Ты можешь на это повлиять?
— Смотря чего ты хочешь. Ага, понял, — еще одно мгновенное исчезновение, — ну все, нашли они его. Я оленя в его сторону погнал. Странные вы существа: то убиваете из-за грубого слова, то спасаете злейшего врага. Из-за него погиб твой отец, он хотел утопить тебя — даже я не стал бы помогать на твоем месте.
— Он мог раз двадцать убить Брейда, и не сделал этого. Только защищался, рискуя своей жизнью. По-моему, он заслужил, чтобы и над ним хоть кто-то сжалился.
Эльф посмотрел на Тайру с уважением.
— Давай я твои яблоки понесу.
Тайра с радостью избавилась от увесистого узелка, он ужасно мешал собирать росший на обочине кизил.
— Эрвин, а ты не слышал нарратскую легенду о пяти птицах? Там была дама на единороге, мне почему-то кажется, что она из ваших.
— Слышал, конечно — это же про мою маму. Она не очень-то любит вспоминать эту историю, всего четыре раза рассказывала.
— Подожди, это когда было? Я так поняла, что этой легенде лет триста.
— Ну, около того. Ты что, не знаешь, что эльфы бессмертны?
— Тогда та дама не могла быть эльфийкой, она же умерла.
— Это у вас она умерла. Если тебе интересно, я расскажу. Ты же ее пра-пра… ну, в общем, внучка в семнадцатом колене.
— Расскажи. Я что-то такое предполагала, поэтому и спросила тебя.
— Когда-то мама жила на холмах Наррата, у озера Иэр. На Празднике Первоцветов — у нас много праздников, когда эльфы собираются вместе, — она познакомилась с моим отцом. Они назначили свадьбу на тот же день следующего года, в память об их первой встрече. Но беда была в том, что отец жил в горах, и не мог перебраться к маме, иначе наша долина осталась бы совсем без эльфов и захирела. А мама любила Наррат, особенно Иэр, ей не хотелось покидать свою родину. В ночь перед свадьбой она решила в одиночестве покататься вокруг озера, и обещала вернуться к рассвету.
Мы все умеем делать наше тело… ну, материальным, что ли, но только ненадолго. Иначе навсегда в нем застрянешь, тогда только смерть поможет вернуться в наш мир. Вообще-то воплощаться ужасно неприятно, примерно, как тебе надеть латы в жаркую погоду, но мама любила. Ей нравилось плавать в озере, скакать на единороге и ощущать удары ветра в лицо, есть человеческую пищу. Ну, в общем, мама каталась всю ночь, потом ей захотелось увидеть восход солнца. А потом она почувствовала, что ее тело стало твердым, как скорлупа, и она больше не может превратиться в свет. Дальше ты знаешь, эта ваша легенда на удивление правдива.
— И эльфы не спасли ее?
— Как они могли ее спасти? Сразу убить? Или отнять у князя, чтобы она еще лет шестьдесят дожидалась своей свадьбы? Она выбрала свой путь и должна была пройти его до конца. Она сама говорит, что заслужила это: слово свое нарушила, единорога загубила, а он был один из последних в вашем мире. Даже у нас их мало, иногда они сбегают к вам, но очень редко.
— А свадьба? Как я понимаю, твой отец простил маму?
— Он-то конечно — отец даже рвался воплотиться вслед за ней и драться с князем Нарратским, еле удержали. А что свадьба? Она состоялась в назначенный день, ведь гости были уже приглашены. Ну, по-другому у нас со временем, вам это объяснять бесполезно.
Ланс шел последним, и ему было грустно. Для него никого не было ближе, чем эта девочка. Он не позволял себе думать о будущем — понятно же, что в Салеме ее выдадут за какого-нибудь знатного и богатого сеньора. Как можно выдать Тайру замуж против ее воли, он не очень представлял, но потомок обедневшего рода, к тому же практически лишенный наследства — уж точно не пара для дочери ракайской императрицы. Поэтому он просто радовался каждому часу, отпущенному судьбой, рядом с этой девушкой, живой и яркой, как пламя свечи. Воображал ее сестричкой и старался не замечать, что сердце начинает колотиться слишком быстро, когда она улыбается ему. Время изгнания и бегства оказалось лучшим, что было в его жизни.
Теперь она встретила старого друга, и огонек ее улыбки точно так же светит ему, как раньше — Лансу. Пора прощаться с иллюзиями, Тайра встретит много друзей на своем пути, многие будут любить ее. А у него останется прекрасное воспоминание, чтобы хранить его до конца своих дней.
Черное варево облаков на глазах заполняло ущелье, срезая вершины ближайших гор. Они почти бегом поднимались к развалинам, уже не рассчитывая достичь укрытия до начала грозы. Тропа была хорошо утоптана, а ближе к крепости даже вымощена тесаным камнем. Место казалось обжитым — ни колючек, ни сушняка, между старыми деревьями росла низенькая, будто подстриженная травка. Над бесформенной, сплошь укутанной виноградом оградой виднелись полуразрушенные стены главного здания — то ли замка, то ли храма. Тайра смутно помнила: внутри было несколько комнат почти без крыши и куча хвороста, из которой отец развел большой веселый костер.
Эрвин театральным жестом раздвинул виноградные плети:
— Старая Крепость приветствует вас.
Спотыкаясь о каменные завалы, они следовали за эльфом под первыми тяжелыми каплями дождя. В просторном помещении, некогда бывшем центральным залом, каким-то чудом сохранилась часть полукруглого свода. У стены чернело кострище с аккуратной пирамидкой хвороста посередине, а рядом — груда сухих веток, точь-в-точь такая же, как и десять лет назад. Пока люди сбрасывали с плеч поклажу и озирались по сторонам, Эрвин протянул руку к кострищу, и дрова вспыхнули жарким золотым пламенем, будто облитые маслом. Эльф впервые открыто воспользовался магией, но, кажется, никто, кроме Тайры, этого не заметил. Вокруг огня лежали плоские валуны, обросшие мягким изумрудным мхом. Как раз шесть — по числу путников, сидеть на них, протянув усталые ноги к костру, было чистым наслаждением.
— Тут где-то заначка была, — задумчиво сказал Эрвин и скрылся в глубине зала. Вернулся он с полной охапкой провизии. На горловину пузатого кувшина с вином он водрузил три ковриги хлеба, а круглую голову сыра придерживал подбородком. Хлеб оказался мягким, еще теплым. Тут уж все покосились на эльфа, на языках крутились вопросы — когда же та заначка была сделана и нет ли в крепости кого постороннего. Тайра сладко потянулась и лениво спросила:
— Из прошлого стащил эту вкуснятину или из будущего?
— Из будущего я не ворую, — неубедительно возмутился Эрвин.
Капли падали все гуще и быстрее, сплетаясь в струи воды. И вот уже сверкающий шумный занавес отгородил от всего мира укромный уголок зала с костром посредине. Видимо, кострище располагалось на небольшом возвышении — пол оставался сухим, брызги дождя не долетали до них. Вино было сладким, сыр острым, хлеб теплым — и всего было вдоволь, сколько бы они не ели. А там, за завесой дождя, творилось что-то жуткое. Удары далекого грома сливались в сплошной рокот, напоминающий рычание огромного зверя. Все ярче и ближе вспыхивали молнии. Разговаривать было почти невозможно — голоса заглушались грохотом и треском.
— Хогга злится! — весело выкрикнул Эрвин в промежутке между ударами, — здесь она нас не тронет — Старая Крепость под защитой эльфов.
— Что она такое? Живое существо? Дух? Ты ведь должен знать, — спросила его Тайра.
— Сейчас, — Эрвин поднял руки и поводил ладонями в воздухе, словно раздвигая что-то невидимое. Гроза продолжала бесноваться, но звук стал слабее, как будто в комнате закрыли ставни.
— Вот так получше, а то не слышно ничего. Про нее никто толком не знает. Мы поселились здесь лет восемьсот назад, и она уже была тут. Чаще всего спала, она просыпается во время войн или мора — когда много смерти и боли. Мы долго не догадывались о ее существовании, подземный мир нас не касается. А гномы даже упоминать ее боятся, они верят, что разговор о ней навлекает беду.
— А ты сам не можешь поглядеть?
— Не знаю, это ведь ужасно давно началось.
— Эрвин, нам нужна твоя помощь, — вмешался Брейд, — нам предстоит встреча с врагом, о котором мы ничего не знаем.
— Попробую, — пожал плечами эльф и как-то незаметно растворился в тенях. Зато его возвращение оказалось намного выразительнее — он с размаху упал на колени, вроде бы с небольшой высоты, и ошарашено озирался, с трудом узнавая присутствовавших. Был он грязным и измученным. Вместо привычной неказистой, но теплой одежды на нем болталась мешковатая холщовая рубаха почти до пят. Тайре показалось, что он немного вырос.
— Чего это ты так вырядился? — поинтересовался Балтазар, будто важнее вопроса и не было.
— А, это… какая висела на веревке, ту и взял. В подземелье одежда совсем разлезлась, не голым же ходить.
— Но ты узнал что-нибудь? — нетерпеливо спросил Брейд.
— Узнал. Пришлось забраться очень далеко, так далеко в прошлое я еще никогда не ходил. Там время другое, не знаю, как сказать… плотное, что ли. Его изменить почти невозможно, даже если захочешь — просто смотришь, и все, а тебя не видят, даже потрогать что-то трудно. Как будто умер.
— Так ты понял, что такое Хогга?
— Понял, а толку-то… Мерзкая история, даже рассказывать неохота.
— Говори, даже мелочи могут оказаться полезными.
— Не, вряд ли. Это не человеческое зло, это, скорее, из нашего мира. Ладно, расскажу, раз уж столько времени потратил на поиски…
В общем, тысячу с небольшим лет назад на том месте, где сейчас стоит Нижний замок моего Готфрида, был город. Жители этого города поклонялись дракону. Он жил в пещере и не мог ее покинуть — повредил крыло, когда упал в провал. Винтовую лестницу построили позже, поначалу, до того, как он стал богом, ему просто сбрасывали еду. Люди всегда ценили плененных драконов за их способность предсказывать будущее. Не слишком точно — но, по крайней мере, о приближении врага, или засухи, или мора дракон в состоянии предупредить.
Раз в неделю жрецы с песнопениями спускались по винтовой лестнице, неся барана или теленка, украшенного цветочной гирляндой. Но в подземелье входила только главная жрица. Последнюю из жриц звали Хогга, и она была совсем юной. Она умела говорить с драконом. Эти существа не могут разговаривать в вашем смысле этого слова — но думают они очень громко, и жрица слышала его мысли и отвечала ему. Девушка не боялась зверя: она выросла, играя у него на спине так же, как до нее росли и ее мать, и бабушка. Когда Хогге исполнилось шестнадцать, она объявила служителям храма, что ночью, когда она вопрошала дракона о будущем, божество внезапно обратилось в прекрасного юношу, и теперь ей предстоит стать матерью. Ей, разумеется, поверили — девушка жила при храме на вершине горы, никогда не спускалась в город и не встречала мужчин. Хотя был там один молодой жрец… Как бы то ни было, но и сама Хогга, и ее мать считались дочерями дракона. В положенный срок она родила девочку, и чаще проводила дни в пещере, чем на поверхности земли.
По большим праздникам, а в городе их было семь, жрецы приносили в жертву не овцу, а человека. Дракон ненавидел эти праздники — он был старым и мучился страшными коликами после жесткого мяса тощих рабов. Хогга трижды передавала жрецам желание дракона отменить обычай травить его негодной пищей, и трижды они отказывали ему, ссылаясь на волю высших богов. Не станет человеческих жертвоприношений — ослабеет страх перед драконом, а с ним и почтение к его воле. Уже несколько поколений жрецы твердой рукой правили городом от имени дракона, и знание, что страшный жребий может выпасть не только рабу, но любому, кто ослушается приказов божества, было залогом покорности горожан.
Однажды, когда дочь Хогги играла, забираясь по хвосту на спину дракона и скатываясь, как с горки, с его боков, ящер обнюхал ее и сказал: «Она — человек, а пахнет вкусно, как молодая овца… Что ты дрожишь, жрица — я не собираюсь есть твою дочь. После твоей смерти она будет кормить меня, и говорить со мной. Но передай, чтобы на следующий праздник мне прислали не старого раба, а девочку. Лучше двух — они слишком маленькие». Хогга часто закивала головой, она не могла говорить от ужаса и поскорее увела дочь из пещеры. Больше она не позволяла дочке спускаться в подземелье, хотя та плакала и очень скучала по своему другу — каждый, кто покоряется голосу дракона, становится как бы его частью. Жрица давно уже была наполовину женщиной, наполовину ящером.
— Ты рассказываешь легенду? Откуда ты знаешь, что ей сказал дракон, если они говорят мыслями? — перебил Эрвина Балтазар.
— Я рассказываю то, что видел и слышал. Я проторчал в этой пещере несколько недель, ловя поворотные моменты. Их нетрудно нащупать — там время сгущается, но сначала я попал в самый конец истории, и не сразу понял, что мне нужно искать.
— Ну а мысли-то, их ты откуда узнал?
— Да слышат эльфы драконов, они же — тоже звери.
Тайра только хмыкнула. Людей Эрвин слышал не хуже. Или и мы для них звери?
Жрецы приняли повеление дракона с большим сомнением. Ужас и благоговение народа, конечно, возрастет, да не было бы бунта… Одно дело — старый больной раб или преступник из свободных, другое — маленькая девочка. Но Хогга была непреклонна, она боялась за свою жизнь. Ее посвятили в верховные жрицы после того, как мать не вернулась из пещеры, и она всегда догадывалась, куда та пропала. Во время осеннего праздника Уходящего Солнца жрецы объявили народу, что городу грозят неисчислимые беды, и отвести их можно только принеся в жертву двух невинных дев. Заранее отобранные у рабынь дочери были спущены в пещеру. Горожане приняли это со смирением, как печальную неизбежность, хотя многие женщины плакали, когда под звуки торжественных песнопений хорошенькие головки украшали венками из роз.
Беды не замедлили явиться после третьего праздника — началось повальное бегство рабынь с детьми. Их ловили, в наказание отбирали у них дочерей, объявили, что дети беглянок будут принесены в жертву в первую очередь, но ничего не помогало. В нескольких домах рабы-мужчины убили хозяев и были казнены на главной площади. Сразу после казни началось восстание. Его подавили за неделю, с обеих сторон погибли сотни людей. Оставшихся в живых рабов заковали в цепи, и пользы от них было мало — разве что жернова крутить. А самое страшное — подходящих по возрасту девочек осталось только девять. На полгода хватит, дальше придется покупать. Прослышавшие про события в городе работорговцы заранее заламывали такие суммы, что городской глашатай объявил о введении дополнительного жертвенного налога.
Тем временем дракон оценил новую пищу, и потребовал, чтобы овцами его больше не кормили. На этот раз Хогга плакала, стоя перед ним на коленях и умоляла отложить перемену рациона хотя бы на полгода, пока город оправится после восстания. Дракон заревел и бросился на нее с разинутой пастью.
Через неделю в пещеру спустили двух молочных телят. Дракон разодрал их на части и швырнул в Хоггу. Когда испуганная жрица бежала вверх по лестнице, в ее голове раздалось шипение: «К городу подходят враги. Без меня вам не справиться. Скажи, чтоб принесли хорошее мясо».
Три дня спустя к городским стенам подошло вражеское войско, но жители уже были готовы к осаде. Трудно захватить город-крепость на вершине горы, разве что измором. Стояла осень, амбары были полны, не хватало только девочек-рабынь для дракона.
Не прошло и месяца, как они закончились, и по приказу жрецов солдаты отняли дочь у нищей вдовы. Вдова так голосила, что ее пришлось убить. В следующий раз отряд, посланный на облаву на окраинные улочки, столкнулся с толпой оборванных мужчин с кирками и топорами. Солдаты отступили.
В тот день городской совет вынес решение: отныне жертва будет избираться по жребию, перед которым все равны — дочь купца и дочь каменщика, и каждый, кто воспротивится воле богов, будет казнен. Писцы в сопровождении стражников отправились по домам составлять список девочек надлежащего возраста. Во дворцы знатных людей они, понятно, не заходили.
Хогга спустилась к дракону, чтобы сообщить ему радостную весть — завтра он будет накормлен. Зверь поднял голову, и в голове жрицы загремели слова:
— Ты скинешь в колодец отару овец. Заберешь свою дочь и спустишься в пещеру. Возьми с собой еду и теплую одежду. И беги быстро — ты можешь не успеть.
Голос звучал по-прежнему грозно, но Хогга почувствовала скрывавшийся за ним страх.
Она второпях укутала дочь и, волоча ее за руку, бежала к овчарне, когда в храмовые ворота ворвалась разъяренная толпа. Ее вел тот самый молодой жрец. Горожане рассыпались по двору, убивая стражу и духовенство, а жрец выхватил девочку из рук Хогги и крикнул:
— Я не дам тебе скормить ее чудовищу, ведьма!
Но он все-таки не тронул бывшую возлюбленную и позволил ей бежать. Хогга нырнула в колодец, и для нее навсегда наступила тьма. Спускаясь по лестнице, она слышала, как над головой задвигают каменную крышку люка.
Дракон понял, что оказался в ловушке, взревел и ринулся к колодцу. Дверь была слишком узка для него, но он скреб край проема когтями, бил в стену головой, как молотом, и через два дня стена рухнула. Тогда он пополз наверх. Его туша не могла удержаться на узкой лестнице, и он уперся головой в край колодца, а хвостом — в противоположный, растопырил крылья и начал медленно подниматься, виток за витком, сопровождая каждое движение оглушительным рыком. Где-то на середине пути он услышал грохот над головой: люди заваливали люк обломками скал. И тогда он рухнул вниз и взревел в бессильном отчаянии. Он понял, что мог выбраться из пещеры в любой день на протяжении долгих столетий, а теперь путь закрыт. Но зверь не смирился. Много месяцев он ползал по тоннелям вокруг озера, пытаясь найти выход на поверхность, обдирая когти и шкуру о камень, сокрушая все на своем пути. И ночью, и днем гора содрогалась от глухих ударов и яростного рева. Люди боялись оставаться в домах и метались по улицам, ожидая, что чудовище вырвется из глубин и покарает город. Через несколько дней вражеское войско сняло осаду и ушло, за ним потянулись жители. Город опустел.
Жрица осталась наедине со своим повелителем. Зверь не трогал Хоггу, несмотря на ярость и терзающий его голод. Он боялся остаться один в непроглядном мраке. Вначале жрица тоже пробовала искать выход из пещеры, но она не решалась далеко уходить от ручья и озера, и каждый раз возвращалась, как только переставала слышать журчание воды. Она научилась охотиться на летучих мышей, находила их по запаху и сшибала камнем. Когда охота была удачной, Хогга кормила ими дракона. И постепенно сходила с ума. Она часами сидела на берегу, раскачивалась взад и вперед и выла, проклиная свою судьбу, тьму пещеры и свет недоступного солнца, небо и землю, людей и богов. Ее вой был страшнее, чем бешеный рев ящера.
Наступил день, когда жрица прокляла жизнь, саму себя и дракона. И тогда она впервые увидела свет — в глазах зверя вспыхнуло красное пламя. С глухим рыком дракон медленно полз к ней. Она отступала в воду озера, сначала по пояс, потом по шею, потом поплыла. Вода была ледяной, а Хогга иссохла и ослабела от голода, очень скоро она пошла ко дну. Дракон увидел, как тонет его последняя пища, кусок живой плоти, и нырнул вслед за ней. В том месте озеро очень глубокое, он успел схватить Хоггу, а вот поднять ее на поверхность у него не хватило сил. Они навсегда остались в озере, дракон и жрица в его пасти. Их души, полные ярости и тьмы, слились воедино, а озеро обрело имя и сущность, если смерть можно назвать сущностью.
— Интересная сказка, — хмыкнул Балтазар, — значит, вот чего нам надо бояться — дохлого дракона и девку, которая померла тыщу лет назад?
— Никого не надо бояться, — устало ответил Эрвин, — ты, главное, ее не слушай, когда в пещеру спустимся, ладно?
— Получается, что Хогга — что-то вроде злой русалки? — спросила Тайра.
— Ну да, вроде того. Только с душой дракона, сотни лет копившего силу и ярость. И превратившаяся в богиню тьмы и смерти.
— Русалка, — злобно буркнул Балтазар. С этой дрянью он был знаком. Как-то раз он попытался забить гарпуном такую тварь, повадившуюся рвать его сети. Через год умерла его жена, и шкипер свято верил, что ее забрала та русалка, — ладно, давайте спать уже.
— Подожди, Эрвин, — вмешался Брейд, ты же ничего не рассказал ни о сокровищах, ни об алтаре.
— Во времена Хогги о них не знали. Кто полезет в пещеру к дракону? Алтарь там был всегда, он старше этих гор и вообще не из нашего мира. Любой предмет, даже случайно попавший на него, со временем обретает магические свойства. И навсегда остается на нем. Если его забрать, через несколько дней там появится точно такой же. А вернее, тот же самый.
Тайра невольно коснулась шарика на груди. Вот почему у них с эльфом они одинаковые…
— В разные времена маги оставляли там свои артефакты, чтобы умножить их силу, и если помыслы мага были чисты, то возникали Ключи — предметы, наделенные властью менять судьбы этого мира.
Начало сокровищнице положил царь Арет. Нет, это не царь Горох, он действительно существовал, его царство находилось там, где сейчас Салем. Арет, как и все ваши самые любимые цари, был завоевателем. А к тому же — очень сильным магом, Алтарь он обнаружил во время одного из походов, и навсегда остался рядом с ним. Заложил тот город, где через четыреста лет родится Хогга, хранил награбленные сокровища в пещере, создавал новые Ключи. Много чего натворил, и великого, и ужасного. После него о пещере забыли, потом снова нашли, что-то приносили, что-то забирали.
Мой Готфрид обнаружил вход в подземелье еще подростком. Когда умер король Ракайи, его отец, регентшей стала мать. С самого начала ее сердце лежало не к старшему, нелюдимому и скандальному сыну, а к младшему, румяному веселому Гилату. Вскоре она объявила Готфрида неизлечимо больным и отправила к своим родителям в Ильмар, откуда она была родом. Гилат взошел на престол и покорял мир мечом, а Готфрид вознамерился завоевать его магией. К счастью, оба они зашли не слишком далеко.
— Так нам еще и с древним колдуном предстоит разбираться? — спросил Брейд.
— Не знаю, я плохо вижу сейчас будущее, в прошлом слишком пересидел, что ли… Пора спать — завтра нам рано вставать придется.
Тайру разбудил голос. Небо над разломом стены было серым, ночь кончилась, утро еще не наступило. Костер давно догорел, еле дымился. Ни звука, только стук редких капель — но она же слышала голос? Тайра пересчитала спящих. Четверо, эльф отсутствовал. Осторожно перебралась через Литанию, уснувшую в объятиях Брейда — ей-то какая разница, сами пускай разбираются — и вышла в промозглый предрассветный сумрак.
Развалины крепости тонули в густой тени гор, сливались с темными зарослями. Тайра забралась на обломок камня и вытянулась в струнку, вглядываясь и вслушиваясь. Ничего враждебного не было в предрассветном сумраке, но сердце стучало громко и часто. Ливень кончился. Под деревьями шелестела капель, тускло поблескивали лужи, трава казалась седой от воды. Небо над горными вершинами светлело на глазах, пискнула первая птица. Деревья и камни обретали форму и цвет, осенние кусты медленно наливались желтизной. Нет, все-таки показалось.
Тайра нашла тропинку, ведущую вниз по склону, там журчал ручей, и можно было умыться. Через несколько шагов она услышала чью-то негромкую фразу, совсем близко. Чуть ниже, за прибрежными кустами, ей почудилось что-то светлое, смутное… Призрак?
На берегу ручья стоял Эрвин в своем белом балахоне и разговаривал с кем-то невидимым. Тайра притаилась за ветками ивы, немного надеясь, что эльф не заметит ее.
— Теперь уже ничего не изменишь — ты же видишь, все линии судеб сплелись в один узел… Нет, по-другому не выйдет — думаешь, мне самому хочется? Ты поможешь? Надо чтобы она осталась живой, иначе все было бессмысленно… Скажи всем, ладно?
Эрвин протянул руки, словно обнимая кого-то — пустоту, не было там никого — и обернулся к Тайре.
— Прости, что разбудил,
В серой полумгле лицо эльфа казалось белым, как его рубаха, а глаза неестественно огромными. По спине Тайры пробежал озноб. Что за бред он нес? Кто должен остаться живым? А с остальными что будет? Мальчишка сошел с ума и ведет их навстречу гибели.
— С кем ты разговаривал?
— С братом.
— Здесь никого не было. И тебе никто не отвечал. Очнись, Эрвин — мы тут вдвоем, остальные еще спят.
— Ты не видишь наш мир. Хотя… здесь, наверное, я смогу тебе кое-что показать. Хочешь? Нам нужна любая блестящая поверхность — зеркало, вода.
Быстрый, мутный после дождя ручей явно не подходил, но, кажется, возле крепости лужи еще не успели высохнуть. Злясь на себя за то, что потакает безумию Эрвина, Тайра ткнула пальцем в озерцо, разлившееся между корней огромного платана.
— Эта лужа тебе подойдет?
— Да. Меньше будешь ехидничать — больше увидишь. Смотри, не отрывая взгляда, иначе все исчезнет.
Эрвин поставил ее на толстый корень, спиной к стволу, сам прислонился сбоку. На что тут смотреть? На дне лужи лежала пестрая, уже немного подгнившая листва, по поверхности плавали желтые ребристые лодочки листьев платана. Прямо к ее ногам опрокинулось отражение крепости. В воде краски всегда кажутся более темными и насыщенными — небо густо-синее, почти черное, оплетший стены виноград — ярко-багряный. Он разросся так пышно, что Тайра с трудом разглядела, как сквозь побеги поблескивают цветные стеклышки на узком окне. На мгновение сбоку отразилась чья-то рука, качнулась, будто бы приветствуя их. Ланс, что ли, встал? Тайра удержалась и не подняла глаз. Кстати, у Ланса не было куртки с зеленым рукавом и алой манжетой, ни у кого из отряда не было.
Тайра терпеливо смотрела на лужу, со скуки разглядывая тонкий цветочный орнамент на голубоватом камне, которым был облицован вход в крепость. Вчера вечером, убегая от грозы, она и не заметила, как хорошо сохранилась арка портала. Резные створки дверей распахнулись, на пороге возник мужчина в рыжей куртке. Тайра сразу узнала его — даже в виде перевернутого вверх ногами блика на воде.
— Отец! — выкрикнула она срывающимся голосом.
Мужчина помахал ей рукой. Из-за его спины показалась невысокая женщина, виновато улыбнулась, прижалась щекой к плечу Джана. Это была Зелла, еще совсем молодая. И отец ласково обнял ее.
— Эрвин, они что — теперь вместе?! — спросила потрясенная Тайра.
Когда она снова взглянула на отражение, там уже никого не было. Серые камни развалин, черный провал входа. Темно-зеленые, только начинающие краснеть, заросли винограда.
— Они и должны были быть вместе — с самого начала. Давай я расскажу тебе о том, что было предназначено, но не случилось, чтоб ты прекратила беситься. В общем, в ту ночь, когда Джан и Джакоб подрались из-за девушки и решили навсегда покинуть Ашеру, они все-таки надумали спросить саму Зеллу — кто ей милее. И в Кадар отправился один Джакоб. Там у него хорошо пошло с торговлей, но он не находил себе места, тосковал и по брату, и по девушке, и перебрался в Дарнию, где и встретил свою Чанту. А Джан и Зелла остались с родителями, у них трое сыновей, большое стадо и его давным-давно выбрали деревенским старостой. Ашера просто расцвела с его помощью.
— Трое сыновей? Значит, я бы не родилась?
— Почему это не родилась? В той реальности ты все равно была бы дочерью Литании. Получив предложение Янгиса, принцессы не могли надеяться на чью-то помощь и поступили так, как должны были — сказали «нет». Бравиет лежал при смерти, а Стефания слишком суеверна, чтобы пойти против древнего обычая, ей пришлось передать отказ и собирать войско. Была война, Дарния и то, что осталось от Наррата и Раттена, поддержали Кадар. Янгис погиб в битве и императором стал Брейд, первый в очереди на престол. На коронации он встретил твою маму, через год родилась принцесса Тайра — так что теперь тебе было бы шестнадцать, ты такая же вредная, но глаза у тебя серые.
Брейд мог быть ее отцом? Да, пожалуй… Тайра чувствовала необъяснимое доверие к Волку, пока не заметила, что он оказывает маме слишком много внимания. И стал совсем уж неприятен, когда прекратил это делать. Мог, не мог… Все это — пустые эльфячьи сказочки. Она — дочь Джана, а тот почему-то с Зеллой.
— Спасибо, что показал мне отца, — тихо сказала Тайра.
В полдень эльф привел их к вершине горы. Обвал произошел ночью, во время грозы, и зеленый склон был усыпан землей и каменными глыбами. Эрвин не слишком торопился, и почему-то пошел не ко входу в пещеру, а в сторону от осыпи.
— Нам придется немного подождать.
— Мы не можем ждать, их голоса уже слышно. — сказал Брейд
— Придется. Совсем немного, пока путь не освободится. Вы что, не видите? — эльф кивнул на кустарник на краю осыпи. Там паслась гнедая лошадь с белой гривой.
— Это что, Маяк?! Как он сюда попал?
— Тайра, зажми Шмелю пасть.
Она еле успела это сделать, как в кустах залаяла собака. От подножия скал спускались две фигурки — девушка и мальчик в белой рубашке. Шмель вырывался: его с ума сводила эта собака с голосом, похожим на его собственный. Эрвин положил ему руку на лоб, и пес затих. Тайра вглядывалась в саму себя — какой она была год назад — со странной смесью жгучего любопытства и грусти. Одежда из черной шерсти, две длинные золотые косы. Такой она была — и уже никогда не будет. Девушка села на коня, мальчик взял его под уздцы.
— Эрвин, солдаты! — Брейд грубо встряхнул эльфа, — говори, куда идти!
Прямо навстречу всаднице и мальчику на склон горы поднималось войско. Но ведь тогда, год назад, никакого войска не было! Еще мгновение — мальчик и девушка на лошади исчезли, как будто задули свечу. Ушли в прошлое.
— А теперь — бежим! — крикнул Эрвин.
Они проползли по лазу на четвереньках, массивному Балтазару кое-где пришлось протискиваться, лежа на животе. В тоннеле зажгли факелы, их свет отразился в красных глазах какого-то волосатого существа, прятавшегося во тьме. Мужчины схватились за мечи — существо казалось не слишком опасным, но очень свирепым.
— Гииф! — завизжала Тайра, и бросилась обнимать гнома. На радостях она чмокнула его в единственное место, не заросшее волосами — в кончик носа. Гном насупился. Его никто не целовал уже сорок лет, с тех пор как незабвенная Гилка забрала сыновей и покинула пещеру, а он остался сторожить сокровище. Он смущенно высвободился из девичьих объятий и поклонился Литании.
— Ваше величество, я — Гиф, хранитель сокровища. Рад приветствовать вас в своих владениях.
— Благодарю вас за гостеприимство, Хранитель. Нас преследуют враги, и мы очень надеемся на вашу помощь.
— К вашим услугам, госпожа, — почти галантно поклонился гном.
Тоннель мало-помалу спускался вниз, и Тайра узнавала уже пройденный однажды путь. Скоро будет зал с летучими мышами, а немного погодя — коридор, ведущий к подземному озеру.
— Эрвин, а Гиф не может провести нас другой дорогой, как тогда, на обратном пути из грота? Неужели нам обязательно идти мимо Хогги?
— Может, но только тебя и Литанию, у остальных нет эльфийской крови. Ты что, даже не заметила, что в тот раз Гиф дважды протащил нас сквозь стену? И через время тоже только вы с ней можете ходить.
— Подожди, а как же Маяк и Шмель?
— Животные часто перенимают качества хозяев. Твоих можно смело считать полуэльфами.
Позади послышались невнятные, смазанные эхом голоса. Солдаты вошли в пещеру.
— Идите, не ждите меня, — Гиф нырнул в какой-то боковой проход, его не было довольно долго. Потом сзади раздался глухой грохот, пол вздрогнул, тугая волна воздуха ударила в спины, загасила факел. Тайра не удержалась на ногах, присела на корточки, ожидая, что обвал обрушит своды над их головами. Гулкое эхо стонало в пещере, стены и пол вибрировали, где-то впереди падали камни, рождая новое эхо. Но ничего, кроме густой пыли и ссыпавшегося с потолка мелкого песка, не коснулось беглецов.
Из щели выбрался гном, мрачно буркнул:
— Что мог, сделал.
— Они погибли? — спросил его Брейд.
Гном только плечами пожал. Эрвин прикрыл глаза, постоял, вроде бы даже не исчезал никуда.
— Трое мертвы, основная часть отряда отрезана от нас. Семеро идут за нами.
— Может, встретим их, дадим бой? — спросил Балтазар.
Эрвин покачал головой.
— Не сейчас. Нам надо пройти Хоггу, после битвы она станет сильнее нас.
Они по очереди выбирались на узкий карниз, и у каждого на миг перехватывало дыхание при виде разверзшейся под ногами бездны. В тот раз Тайра видела только бескрайний мрак, теперь далеко внизу можно было различить водную гладь, испещренную размытыми бирюзовыми пятнами. Тайра вгляделась — и поняла, что тусклое призрачное сияние исходит от сотен мертвых тел, человеческих и звериных, поглощенных озером за многие века. Под самой скалой сквозь толщу воды просвечивало огромное бледное туловище — может быть, того самого дракона, повелителя Хогги.
— Спускаемся, — сказал Эрвин, — Брейд, дайте руку Литании, Ланс — Тайре, Балтазар — Гифу. Ни в коем случае не отпускайте друг друга. И не обращайте внимания на голос, что бы вы не услышали, помните — это ложь.
Эльф пошел первым, с факелом в одной руке и веревкой в другой. На веревке он вел Шмеля, безвольного и покорного, кажется, вообще не видящего ничего вокруг. Карабкаться по изломанному краю плиты, держась за руки, было страшно неудобно. Факелы были только у Эрвина и Гифа, идущим в середине не хватало света, и они наугад нащупывали опору, не зная, что окажется под ногой — камень или пустота. То и дело цепочка рвалась, снова соединялась, они скорее ползли, чем шли. Обволакивающий холод поднимался от озера, оно светлело на глазах, покрываясь клубами тумана, как вода в закипающем котле.
Тебя ждет покой…
Тайра уже когда-то слышала этот шепот внутри головы, ему не надо верить, его не надо слушать. Что-то приникло к ее сознанию, вглядываясь в душу.
Джан и Зелла ждут тебя…
— Их здесь нет, — ответила Тайра голосу.
Я подарю тебе свободу, и ты встретишься с ними.
Своды пещеры раздвинулись, впустив луч, падающий с бесконечной высоты, и там, в вышине, стоял ее отец и Зелла. Один шаг в пропасть — и она полетит вверх по этому лучу. Но Ланс крепко держал ее руку, не давая вырваться.
Совсем рядом раздался странный, звенящий болью голос Литании:
— Нет! Смертью ничего нельзя искупить — только делами, — кажется, она тоже говорила с Хоггой.
Они ждут тебя, они скучают по тебе…
А здесь — мама, и Эрвин, и Ланс. Но рука Ланса дрожала и становилась все холоднее. Потом его пальцы разжались. Он — тоже? Может быть, прыгнуть с ним вместе? Еще бы маму позвать с собой…
Ланс что есть силы саданул кулаком по каменной стене, грязно выругался и тут же снова схватил Тайру. Почувствовав на коже горячую липкую слякоть, она очнулась.
В непроглядной тьме под куполом пещеры послышалась какая-то возня, змеиное шипение. Гулкий свист воздуха, рассекаемого огромными крыльями, падал прямо на них. Факел гнома высветил блестящее чешуйчатое брюхо. Растопыренные когти огромного, в два раза больше тех, что были на перевале, ящера, целились в Тайру. Ланс и Балтазар скрестили мечи над ее головой. Дракон пронесся над их головами и пошел на второй круг.
— Нет! Стойте! — закричал Гиф.
Тяжко хлопая крыльями, черная туша развернулась в воздухе.
Оскаленная пасть с пылающими глазами неслась к Тайре. Она вжалась в камень, беспомощно заслоняя локтем лицо, и все-таки увидела — крыло дракона прошло сквозь стену.
— Не трогайте его! Это морок!
Яростный рык — но это рычал не ящер, а Балтазар. Выпад в пустоту, еще выпад… Балтазар подпрыгнул, метясь в нависший над ним огненный глаз — и плашмя полетел в бездну. На месте его падения закружилась хищная воронка тумана, но он вынырнул и поплыл к берегу, окутанный синеватым свечением. Ему удалось сделать не меньше десяти гребков, хотя его тело с каждым движением становилось все прозрачней. И тихо ушел под воду с занесенной в последнем взмахе рукой.
— Вперед, ради Балтазара! — отчаянно крикнул Эрвин, и его голос рассеял наваждение. Сгинул призрачный дракон, умолк манящий шепот Хогги. Только светящийся голубой смерч плясал над озером, переваривающим вожделенную смерть.
Далеко наверху замелькал свет, зазвучали размытые эхом голоса. Люди Янгиса выбирались из лаза на уступ над пропастью.
— Быстрее, не оборачиваемся, — скомандовал Эрвин.
Но все оглянулись, когда за их спинами раздался дикий торжествующий крик:
— Великая Хогга, прими мою жертву!
Там, наверху, воздев руки, стояла крошечная фигурка в жреческой одежде. Она сделала шаг вперед и попыталась столкнуть вниз соседнюю — должно быть, одного из солдат. Завязалась возня, над озером понеслись неясные вопли. К драке присоединились другие воины — и вот, раскинув, как крылья, широкие рукава, вниз летит белая птичка. Жрец принес Хогге обещанную жертву: самого себя. Озеро приняло добычу и взметнуло вихри светящегося тумана — до самой площадки, где стояли оцепеневшие солдаты. Туман лизнул им ноги и растекся над водой плотным покровом, скрыв от нескромных глаз сцену встречи безумного раба со своей госпожой.
— Идем, скорее!
Оставалось уже немного, две трети спуска было пройдено. Впереди был нехороший участок, там зубчатый край плиты становился покатым и уходил в стену плавной волной — достаточно широкой, но настолько гладкой и скользкой, что идти приходилось, прижавшись к стене грудью и цепляясь руками за каждую выбоину. Сверху раздался приказ Янгиса:
— Они уходят, задержите их.
Тайра обернулась — солдаты были еще далеко, было видно только самого первый, с факелом.
— Руку давай, — сказал Ланс, он уже перебрался на покатый склон и чувствовал себя вполне уверено. И тут исполнительный солдат сделал единственное, что мог — швырнул камень. Попасть на таком расстоянии было невозможно, но, уворачиваясь от скачущего по уступам булыжника, Тайра потеряла равновесие, попыталась схватиться за Ланса — и съехала по скату. Ланс наклонился, поймал ее за шиворот и замер, пытаясь нащупать точку опоры. Тайра не могла ему помочь, ее ноги висели в пустоте, ладони скользили по гладкому влажному камню. Она чувствовала весь свой вес горлом, в которое впился ворот, и понимала, что тянет Ланса в пропасть. Где же Гиф? Вот, лезет к ним сверху. Ланс хрипел от натуги, но его башмаки медленно сползали по склону. И тогда Тайра извернулась и впилась зубами ему в запястье.
«Он жив, не сорвался» — все, что она успела подумать, падая мимо каменного откоса в мерцающую бездну Хогги. Вода была ледяной и плотной, Тайру вытолкнуло на поверхность, и она поплыла в сторону песчаной полоски берега, не слушая властный шепот: «ПРИМИ ПОКОЙ… ПРИМИ ЗАБВЕНИЕ…»
Голубое свечение обволокло ее руки, они становились слабыми и безвольными. Тайра почти не ощущала холод, тело как будто стало частью озера, случайной струйкой воды над мертвой глубиной. Берег близко, но ей не доплыть.
На берегу стояли пятеро. Эрвин, протягивавший к ней свой шарик, серебряноволосая девушка с трилистником в руке, юноша с золотым жезлом, мужчина с кристаллом, женщина с чашей. Туман перед ними расступился, и они были видны так ясно, как будто их озарял солнечный свет.
Где-то сзади раздался крик, Тайра обернулась — красная искра факела прочертила дугу во тьме, раздался всплеск. Тот солдат, что швырнул в нее камень? Тайра всем телом ощутила волну хищного торжества Хогги, ледяной поток захлестнул ее, прошел насквозь, гася огонек жизни.
— Русалка, помоги… помоги еще раз — я умираю, — Тайра не знала, сказала ли она эти слова вслух, или просто подумала.
Ответа не было. Ее губы сами по себе шептали неизвестно откуда взявшиеся слова:
— Темная вода, мертвая жена, отпусти меня, не твоя добыча…
Она все еще плыла — взмах за взмахом — по коридору между светящихся стен тумана, и ей казалось, что по обе стороны ее сопровождают два невидимых во тьме существа.
Все уже спустились на берег и ждали. Когда Тайре оставалось всего несколько гребков, Ланс, ступив в воду по колено, выдернул ее на сушу. Она не могла пошевельнуться и почти ничего не видела — только фигуры эльфов сияли во мгле. Районси склонилась перед Лансом, провела трилистником вокруг его ноги и рук. Из середины украшения падал прозрачный зеленый луч, там, где он касался Ланса, светящаяся синеватая влага испарялась. Потом эльфийка занялась Тайрой. Из трилистника струилось легкое тепло, и онемевшее тело возвращалось к жизни. Но внутри был холод и бесконечная, больше Тайры, больше самой пещеры, тоска. Чарующий голос Хогги звал ее, заклинал:
— ВЕРНИСЬ, Я ИСЦЕЛЮ ТВОЮ БОЛЬ…
Районси приложила трилистник к груди Тайры. Весенний ликующий свет заполнил сердце и растопил остатки смерти.
— Тайра, милая, что с тобой? Ты можешь встать? — Литания приподняла дочь за плечи, — Эрвин, ей нужна помощь, ты ведь умеешь!
Разве мама не видит, что Районси ей уже помогла? Тайра поднялась на ноги, чтобы успокоить Литанию. Зрение понемногу возвращалось. Два рыжих пятна во тьме — это факелы, один у Гифа, второй у Эрвина, застывшего у кромки воды с властно воздетой рукой. Рядом встревоженные лица матери и Ланса. Четверо эльфов исчезли, а может быть, они все еще были здесь, невидимые для человеческих глаз.
— Стой! — крикнул Эрвин.
Брейд, про которого все забыли, шаг за шагом погружался в озеро. Он не обернулся на крик, он уже не слышал ничего, кроме зова Хогги.
— Брейд! Брейд, вернись! — Литания рванулась следом за ним, но Эрвин остановил ее, мягко коснувшись плеча, и она замерла, как будто наткнулась на стену.
— Вам нельзя, госпожа. Подождите, я приведу его, — Эрвин передал факел Лансу и вошел в воду.
Он успел обернуться и помахать Тайре рукой прежде, чем его скрыла клубящаяся стена тумана. Плотные струи мертвенно-синеватого вихря взметнулись под купол пещеры. Смерч раскачивался, извивался, менял форму, на миг из него вытянулась змеиная шея, увенчанная оскаленной пастью, и тут же драконья морда превратилась в женское лицо с разинутым в крике ртом. Над озером пронесся стон, не то звериный рык, не то женский плач — и туман рассеялся.
На берег выбрался Брейд, мокрый и растерянный, а Эрвина не было. Не было и зеленоватого свечения мертвых тел, взбаламученная поверхность озера чуть поблескивала мелкими черными волнами. Литания кинулась к Брейду, пытаясь краем плаща стереть смертоносную влагу с его лица.
— Не надо, это просто вода, — глухо сказал гном, — Хогги больше нет. Захотела сожрать бессмертного и подавилась.
— Где Эрвин? — спросил, озираясь, Брейд, — Он был в озере вместе со мной.
Гиф молчал, в упор глядя на Брейда.
— Погиб?
— Ушел к своим. Нам придется драться без него. Идем, солдаты близко.
Отряд Янгиса уже осторожно перебирался через опасный скат, с которого сорвалась Тайра несколько минут — а казалось, целую вечность — назад. Она первая пошла за гномом вдоль ручья, ни разу не обернувшись на озеро, из которого Эрвин помахал ей рукой и пропал из этого мира.
Брейд еле переставлял ноги, казалось, озеро забрало у него последние силы. Гном все время оглядывался на него, они оба все больше отставали от ушедших вперед. Зачем Эрвин спас его? Из-за него погиб эльф, теперь он погубит всех остальных. В очередной раз пошатнувшись, Брейд упал на колени и остался сидеть.
— Иди, Гиф, я постараюсь задержать солдат.
Гном схватил его за ворот.
— Легкой смерти захотел, трус? А нам с Лансом против пятерых сражаться? Хочешь сдохнуть — сдохни в битве.
— Я не могу идти.
— Можешь!
Гном макнул Брейда лицом в ручей, взвалил на плечи и поволок вдогонку за мелькавшим впереди факелом. Через несколько шагов дурнота стала отступать, Брейд пошел своими ногами, сначала опираясь на гнома, а вскоре и без его помощи.
Воин с факелом упокоился в озере, и солдаты шли почти на ощупь, держась руками за стену тоннеля, спотыкаясь о камни, падая в ручей. Два рыжих пятнышка света, мелькавшие далеко впереди, только глаза слепили, да изредка поблескивали в струйках ручья и на мокрой гальке. Но Янгис кричал им — «Быстрей!» и они торопились. Свет понемногу приближался, теперь они отличали берег от воды, видели крупные камни. Потом они побежали.
Противники встретились в Зале Фигур. Солдаты развернулись в шеренгу, оставив императора за спиной, и бросились в атаку. Пора было принимать бой — или умереть с мечом под лопаткой. Четверо против троих, один из которых — гном. Тайра выхватила меч и встала рядом с Брейдом, он бился сразу с двумя. Толку от нее было немного, противник успевал отражать ее удары и атаковать Брейда, но она хотя бы совала факелом ему в глаза, замедляя нападение.
— Назад, отступаем! — заорал Гиф.
Их и так оттесняли из Зала Фигур. Шаг за шагом — только бы не поскользнуться на влажном камне — они пятились в сторону коридора, ведущего к сокровищам. Натыкались на статуи, сражались, прижавшись спиной к сталагмитам, ломали строй.
— Назад!! — вопил гном, и они снова оказывались рядом.
Янгис встал в ряд бойцов и отдал приказ, заглушенный лязгом мечей. Мгновение спустя один из солдат метнулся в сторону, обогнул линию боя и схватил Литанию,
Ах! — воскликнула она и прижала руку к сердцу.
Тайра кинулась к матери, но той уже не требовалась помощь. Солдат медленно погружался в зеленую муть бассейна, все еще подергивая руками. Красные пузыри поднимались из удивленно раскрытого рта и насквозь пронзенного горла, в котором застряла рукоятка стилета.
— Назад! В коридор!
Гиф вскочил на каменный череп, он так яростно крутил дубинкой над головой, что его почти невозможно было обойти. Солдат рубанул мечом понизу, пытаясь подсечь ноги, гном подпрыгнул и шустро, как крыса, юркнул в дверной проем.
Проход, заставленный сундуками, был слишком узким, здесь можно было сражаться только двое на двое.
— Отступайте, быстрей, — крикнул Гиф, оттесненный из битвы.
Брейд с Лансом шаг за шагом двигались назад, стараясь побыстрее миновать длинный коридор, теперь они могли только защищаться. Женщины за их спинами помогали, как могли, размахивая факелами, чтобы хоть немного ослепить наступавших солдат. Тайра откинула крышку сундука и прихватила пригоршню драгоценностей, улучив удобный момент, она швырнула камни в лица нападавшим. Брейд выбил меч из руки невольно зажмурившегося солдата, но его место тут же занял другой.
Коридор кончился, позади был оружейный зал, и Гиф встал рядом с Лансом, размахивая дубинкой. Брейд заметно слабел, он еще отбивал удары, но клинок его противника с каждым разом оказывался все ближе.
— Назад, — заорал Гиф.
Его еще слушались, хотя все поняли, что сделали глупость —, зал был просторным, и Янгис, и солдат, подобравший свой меч, встали в ряд нападавших. Тайра, вооруженная мечом и факелом, пристроилась сбоку и отвлекала внимание от Брейда, опять бившегося сразу с двумя, даже сумела парировать несколько ударов.
Теперь они отступали не по команде гнома, просто не выдерживали атаки. Коллекция оружия дразнила глаз, но прервать бой, чтобы прихватить дополнительный клинок, было невозможно. Только Литания, шедшая сзади битвы, взяла с полки кривую саблю, и держала ее подальше от себя, чтобы не порезаться.
Зал Проклятых Сокровищ был меньше, вдоль стен тянулись стеллажи, здесь бились трое на трое. Янгис скрылся за спинами солдат, Тайру просто отпихнули. Брейд пропустил удар, но Ланс успел его отбить. Тайра и Литания со своей саблей уже приготовились занять место того, кто погибнет первым.
Но ракайцы тоже выдохлись, наступали без спешки. Сверкание драгоценностей — рядом, только руку протяни — отвлекало внимание от боя. Один из солдат не удержался, схватил перстень с крупным бриллиантом и сунул в карман. В тот же миг дубинка с хрустом переломила его руку, и Ланс наискось рубанул его по плечу. Янгис перешагнул через еще хрипящее тело и встал напротив гнома.
— Тайра, дверь, — приказал Гиф.
Тайра судорожно обернулась — какая из полок служила дверью? Толкнула первую попавшуюся, она подалась, из щели хлынул свет. В гроте кто-то был?
— Тайра, Литания, войдите в грот. Мечи бросьте, — Гиф сказал это так, что они поняли —, надо выполнить.
На стене пещеры горели два факела, у дальней стены, скрестив руки, стоял незнакомый старик.
— Теперь — Ланс, — в проходе показалась спина Ланса, еще продолжавшего с кем-то сражаться. Лязг металла, звон обломков — и в руке ввалившихся в грот бойцов остались только рукояти мечей.
— Брейд, теперь ты, — но Брейд отказался повиноваться, он схватился с Янгисом и не собирался отступать. Гиф ухватил его за талию и втащил в грот. Звон, на пол посыпались осколки меча, и Брейд остался безоружным. Янгис бросился за ним и упал на колени, потеряв равновесие.
— Ваше величество, рад приветствовать в моих владениях вас и вашу супругу, — раздался надтреснутый голос старика. Он шагнул к Янгису — высокий, с бледным восковым лицом и пронзительным взглядом — и подал ему руку. Янгис пренебрег помощью, встал самостоятельно, хоть и со стоном. Он не мог оторвать глаз от золотой гарды, с которой было словно срезано лезвие, изумленно крутил ее в руке. Его солдаты растерянно стояли у входа среди рассыпанного по полу металлического мусора. Никто не знал, на чьей стороне хозяин подземелья, но каждый почему-то был уверен, что грозный старик поддержит противника.
— Приношу извинение за неприятность, случившуюся с вашими мечами, но в этот грот невозможно внести оружие без соответствующих обрядов. Полагаю, вам придется перенести битву в другое место.
С этими словами он отступил на два шага назад, и Янгис увидел алтарь, заставленный магическими предметами.
— Хотите взглянуть на артефакты, ваше величество? — любезно спросил колдун.
Янгис шагнул к каменному столу и, не слушая пространных объяснений по поводу ценности хранящихся на нем манускриптов, рыскал взглядом среди предметов. Брейд почувствовал неладное, подошел к другой стороне алтаря и внимательно следил за Янгисом. Император обернулся, окинул взглядом обессиленных изнурительной битвой людей и небрежно сказал:
— Вы тоже можете подойти и посмотреть, здесь много интересного.
Никто не шевельнулся, и тогда Янгис схватил с алтаря древний меч и, отшвырнув Литанию к стене, приставил острие к ее груди.
— Всем стоять, — заорал он, — одно движение любого из вас — и я проткну ее.
Все замерли, и только Брейд, стараясь не шевелить даже губами, ответил ему:
— Дерись со мной, если ты мужчина. Я безоружен, ты можешь меня убить.
— Заткнись. Еще одно твое слово я буду расценивать как движение. Она моя беглая жена, она преступница, и я казню ее, когда захочу.
Янгис слегка надавил на меч, чтобы Литания не вздумала дергаться, и отвернулся от нее. Он старался никого не выпустить из поля зрения.
— Готфрид, иди к противоположной стене. Медленно. Встань к ней лицом.
Колдун обошел алтарь и боком прислонился к стене. Его презрительная ухмылка не оставляла сомнений — он не слишком озабочен сохранностью императрицы. Янгис понял и не стал настаивать.
— Гном, встань рядом с герцогом Ильмарским. К алтарю не приближайся. А вы — он повернулся у солдатам, — упакуйте все, что лежит на алтаре в дорожные мешки.
— Так не влезет же, ваше величество…
— Выкиньте свой хлам, используйте плащи. Живее!
Солдаты неохотно выложили свои пожитки — единственную их собственность — на пол и стали сгребать с алтаря все, что выглядело подороже.
Колдун, поджав губы, некоторое время смотрел на вопиющее кощунство, но вскоре его терпение лопнуло:
— Сир, это драгоценные артефакты, и некоторые из них очень хрупки. Если ваши люди будут швырять их в мешки, как крестьянин капусту, большая часть будет повреждена и потеряет свою силу.
— Что вы предлагаете, Готфрид?
— Позвольте мне руководить процессом упаковки магических предметов.
— Руководите, — Янгис ослабил нажим клинка, и Литания смогла вздохнуть чуть глубже.
Когда мешки будут завязаны и вынесены из грота, он не сможет отказать себе в удовольствии всадить меч в ее грудь. Она переводила взгляд с побелевшей Тайры на застывшего, как хищник перед прыжком, Брейда и старалась запомнить их лица на всю оставшуюся вечность.
— Эй, ты, — колдун кивнул одному из солдат, — вытащи и аккуратно разложи на столе. все, что успел напихать в мешок. А теперь расправь его и держи ровно. Неужели тебе неизвестно, что на дно надо класть прочное и тяжелое, в середину — мягкое, а сверху — хрупкое
Все следили за хлопотливой деятельностью Готфрида с презрительным удивлением: хозяин обучает вора аккуратно складывать награбленное…
— Начнем вот с этого Камня Силы, он наиболее тяжелый, — Готфриду пришлось залезть на алтарь, чтобы добраться до лежащего посередине булыжника, — пошире мешок держи, олух, руки придавит.
Согнувшись под тяжестью камня, Готфрид шагнул к краю плиты. Камень мешал ему спуститься, он неуклюже отвел руки в сторону, и никто не успел осознать, что это был замах для броска. Булыжник прочертил дугу и упал на голову Янгиса.
Брызги крови из разможженного темени еще летели, и Янгис еще стоял, когда возникший из ниоткуда Брейд отшвырнул его от Литании к подножью алтаря.
— Он ранил тебя?
По лицу Литании бежали красные струйки, она попыталась вытереть щеку и
растерянно смотрела на ладонь.
— Нет. Это его кровь.
Брейд в ярости шагнул к Готфриду:
— Он мог заколоть ее!
Колдун удивленно поднял брови:
— Литания, насколько я вижу, жива. Мне надо было дожидаться, чтобы Янгис ее зарезал?
Брейд молча постоял, усмиряя бешенство, потом тихо сказал:
— Простите, герцог. Я не ожидал, что вы встанете на нашу сторону.
Готфрид равнодушно пожал плечами.
— Янгис был дурак и неудачник. Ему следовало убить вас, Брейд, и он бы получил все, что хотел. А он предпочел глупую месть. Обернитесь, кстати…
Один из солдат уже завладел мечом Янгиса, второй схватил с алтаря кривой кинжал. Литания шагнула им навстречу.
— Император Янгис мертв, отныне престол Ракайи по праву принадлежит мне. Я назначаю командующим войсками герцога Атерли. Подчиняйтесь своему командиру.
Брейд, Гиф, Ланс и даже Готфрид выкрикнули:
— Да здравствует императрица Лаэрта!
Солдаты неуверенно переглянулись, но присоединились к общему хору.
— Верните оружие на алтарь. В арсенальном зале выберете новое, — отдал свой первый приказ в качестве главнокомандующего Брейд. Солдаты положили оружие на край стола, Гиф недовольно фыркнул и педантично переложил меч и кинжал туда, где они лежали изначально. Имело ли это какой-то особый магический смысл или было данью вредному характеру гнома, знал только он сам. Порывшись среди вываленных из мешка амулетов, Гиф с трудом просунул узловатый палец в золотой перстень и удовлетворенно буркнул себе под нос:
— Перстень Правосудия. Давно его не надевал.
Это был тот самый жутковатый перстень с багровым рубином, Тайра помнила его с тех пор, когда выбирала свой дар. Как можно взять эту вещь по доброй воле?
— Вероятно, и я могу выбрать себе какой-нибудь артефакт, — с ледяной вежливостью обратился к гному Готфрид.
Гиф не ответил. Колдун поводил рукой над разбросанными по алтарю предметами и выхватил нечто, похожее на кривую и сильно исцарапанную кость. Это и было костью — пожелтевший обломок бивня какого-то гигантского, давно исчезнувшего с лица земли зверя. Его поверхность покрывали небрежные детские рисунки и непонятные знаки. Тайра подошла поближе, чтобы рассмотреть смешных человечков и животных, выцарапанных на бивне.
Готфрид одобрительно кивнул ей:
— Очень древняя вещь. Редкостная, — колдун задумчиво крутил бивень, разбирая написанное на нем заклинание. Потом поднял его над головой и завыл на забытом полузверином языке:
— Ууукха-граатха-уугкха-угхууум…
Всем было неловко смотреть на эту нелепую выходку старого герцога, ему совершенно не подобало такое мальчишество. Готфрид улыбнулся и обвел острием бивня всех присутствовавших.
— Не двигаться.
Не только двигаться, даже дышать стало почти невозможно. Тела будто сковало слишком тесным панцирем. Окаменевшие мышцы невыносимо болели, но застонать тоже не получалось. Брейд, начавший шаг в момент заклятия, медленно завалился на бок, его нога так и осталась чуть согнутой и выставленной вперед.
— Не знаю, как в вашем детстве, а в моем была такая считалочка — «Мы набрали в рот воды и сказали всем: «Замри!» Никогда не мог понять, как можно что-либо сказать с водой во рту. Я сказал: «Замри», а вы набрали в рот воды — так намного правильнее. Должен заметить, что ваше нынешнее состояние не так опасно для жизни, как вам может показаться. У вас есть два-три дня в запасе, потом, конечно, процессы метаболизма… Впрочем, вы можете обрести свободу движений немедленно. Это зависит только от одного — от благоразумия и сострадания императрицы Лаэрты.
Колдун склонился перед Литанией, застывшей с полуоткрытым ртом, в почтительном поклоне:
— Милостивая госпожа, я предлагаю вам свою руку и сердце. Увы, я вижу ужас в ваших глазах… Вы, вероятно, не правильно меня поняли. Я ни в коей мере не претендую на вашу красоту — я сознаю, что недостаточно молод для вас. Меня интересует только трон. Уверяю вас, я стану куда более успешным и, безусловно, менее жестоким правителем, чем был ваш почивший супруг. Ах да, вы ведь лишены возможности выразить ваше согласие. Сейчас я освобожу ваши веки, если вы готовы принять мое предложение, просто моргните два раза. Только не забудьте, прошу вас, что от разумного выбора зависит не только ваша собственная жизнь — в случае отказа ваших друзей тоже ожидает довольно мучительная смерть.
— Ты не прав, Готфрид, — проскрежетал голос Гифа. Не имея возможности шевельнуться, люди скосили глаза на выступившего вперед гнома. Он поднял руку и направил перстень на колдуна, — это не твоя вещь, положи кость на место и возьми принадлежащее тебе. А прежде освободи их.
Колдун повиновался не сразу, он пытался отвернуться от гнома, высвободить свою волю, его лицо мучительно дергалось. Но красный огонь, заключенный в рубине, притягивал взгляд и прожигал сознание до самых глубин, где таилось присущее каждому живому существу понимание Высшего Закона. Готфрид взмахнул бивнем и уронил его на каменный пол. Люди зашевелились, задышали глубже, со стоном расправляли онемевшие конечности.
— Но почему… — с тоской спросил колдун.
Гиф поднял бивень и заботливо сдул с него пыль.
— Чуть не сломал… Ты что, в самом деле считал, что это колдовство и на меня подействует? Вот, смотри — здесь нарисованы люди, бизоны, олени. И ни одного гнома. В древности нас чтили. А теперь, — Гиф ткнул пальцем с пылающим рубином в Готфрида, — забирай свое!
Готфрид, не отрывая взгляда от перстня, шарил рукой по столу. Его пальцы нащупали какой-то маленький предмет, хищно сжались. Он медленно поднес стиснутый кулак к глазам и осторожно раскрыл ладонь. На ней лежал зеленый стеклянный пузырек с узким горлышком, запечатанным сургучом.
— Как же я раньше этого не видел… — воровато озираясь по сторонам, прошептал Готфрид, — это же…
— Ты готов принять бессмертие? — торжественно спросил Гиф.
— Всю жизнь, всю свою жизнь я искал его, а он был здесь… — Готфрид судорожно отколупывал сургуч с горлышка, — и я заслужил это, — он запрокинул голову и двумя жадными глотками влил в горло зеленую жидкость. Постоял пару мгновений с вытаращенными глазами и осел на пол, трясясь мелкой дрожью.
— Яд? — равнодушно спросил Брейд.
— Элексир вечной жизни, — ухмыльнулся Гиф, — частицы его плоти сейчас перестраиваются, скоро он придет в себя.
— Но зачем?
— Заслужил. А теперь твоя очередь, — кровавый рубин направлен на Брейда.
Герцог небрежно подошел к столу и покрутил в руке оставленный на нем солдатом меч Янгиса.
— Мой меч рассыпался, а этот защищен от чар.
— Неплохо. Меч Справедливости, — Гиф коснулся блестящего, будто недавно начищенного клинка. — на нем не было ни одной капли невинной крови, его владельцы правили не силой, а правдой. Носи достойно, император Ракайи.
Брейд хмыкнул. Он никогда не считал правдивость своей сильной стороной.
— Тайра, теперь ты.
— У меня уже есть мой шарик.
— Можешь поменять на другую вещь.
— Нет! Это моя звезда и еще… память об Эрвине.
— Ну, тебе решать… Лаэрта?
— Я выберу чуть позже, — она и правда была занята: оттирала с лица кровь Янгиса, глядясь в прихваченное с алтаря бронзовое мутное зеркальце.
— Тогда вы, двое.
Солдаты понимали происходящее просто: государственный переворот и раздача магических подарков по этому случаю. Один из них сразу же схватил увесистый кошель, развязал, убедился, что он полон золотых монет и скромно отошел в сторонку.
— Правильно понял, всегда будет полным. Постарайся не спиться. А ты что стоишь?
— Да я вот спросить хотел — подарок можно только для себя брать, или кому-нибудь другому передарить разрешается?
— Как хочешь. Но взять можешь только один предмет.
— Тогда я это возьму, Фанни точно понравится, — солдат повесил себе на шею переливчатое розовое сердечко на золотой цепочке и заботливо спрятал под рубаху.
— Завидую, — буркнул Гиф. — Императрица, ты, видно, уже выбрала — в твоих руках Зеркало Прекраснейшей.
— О, нет, — Литания вскочила и сунула зеркальце под старую уздечку на алтаре, — мне же надо подумать!
— Возьми вот это, — Брейд протянул ей сапфировое колье, — оно создано для тебя.
Литания приложила колье к шее, вздрогнула и вернула его Брейду.
— Я должна выбрать сама.
Она была грустной и растерянной. Избавление от неминуемой смерти, тело Янгиса, брошенное у стены и провозглашение царствующей императрицей меньше потрясли Литанию, чем прикосновение сапфиров к горлу. Будто чужую судьбу украла. И все остальные вещи на алтаре казались холодными и пугающими. Не трогаясь с места, она переводила тревожный взгляд с одного предмета на другой, и вдруг улыбнулась.
— Вот это. Не знаю, для чего он — но это мне нужно, — Литания держала в руке хрустальный флакон.
Гиф только кивнул, он был сильно обеспокоен. Люди глуховаты, но он-то прекрасно слышал, что сердце Янгиса еще бьется. Лучше бы ей попозже узнать, что она выбрала живую воду. Неровен час — исцелит мерзавца, с нее станется.
— Лита, возьми колье, я прошу тебя, — Брейд, казалось, был не в себе, — знаешь, я вдруг увидел его на твоей шее, образ вспыхнул перед глазами, это знак!
Литания покачала головой, потом всмотрелась в колье и удивленно сказала:
— Я знаю, чье оно. Это колье для моей сестры Лаэрты. Но ее же здесь нет, а я могу взять только одну вещь. Мне придется оставить флакон? — она поставила его на край стола, но не могла отпустить руку, это было как… расстаться со счастьем или самым дорогим существом.
— Нас здесь семеро, и мы можем вынести из пещеры семь предметов. Кто-нибудь готов отказаться от своего дара? — Гиф обвел глазами грот. Все молчали, солдат с кошельком бочком пробирался поближе к выходу, а второй с тоской в глазах потащил цепочку с шеи.
— Я ничего еще не выбрал, пусть колье для королевы Кадара будет вместо моего талисмана, — Ланс протянул руку к украшению, — я могу вынести его отсюда.
— Но почему именно ты, — возмутилась Тайра, — это ведь очень важно, это же дары самой судьбы!
— Для того, что мне нужно, никакие волшебные штуки не помогут. Только все запутают.
Гиф прислушался. Сердце Янгиса продолжало биться, неведомая древняя сила, исходившая от алтаря, не давала ему умереть.
— Нам пора уходить, забирайте императора, — скомандовал гном. Солдаты завернули Янгиса в его собственный плащ и понесли к выходу.
Готфрид, цепляясь за край алтаря, попытался встать на ноги. Бессмертное тело еще плохо повиновалось, но он сумел распрямиться и трясущимися от слабости руками рылся среди талисманов.
— Ты больше не сможешь воспользоваться ни одним даром. Ты уже выбрал свой, и он навеки в тебе, — торжественно сказал гном.
Готфрид сверкнул яростным взглядом и, держась за стену, покинул грот.
Гиф вышел последним. Поклонившись алтарю, он задвинул вход в Грот Судьбы каменной плитой. В зале Проклятых Сокровищ гном попросил у Брейда меч. Поковырял им в кармане у мертвого солдата, насадил алмазный перстень на острие и очень осторожно водрузил драгоценность на прежнее место.
— Настолько опасно?
— Сам видишь, — Гиф кивнул на убитого, — ну что, понесли.
Нести солдата пришлось Брейду и Лансу, руки Гифа были заняты заступом и тем самым булыжником. Зачем гному понадобилось надрываться, таща это орудие убийства вверх по лестнице, он не объяснил.
На пятом витке они догнали Готфрида. Колдун, прижавшись к стене, держался за поясницу — его прихватил очередной приступ. Ему было так скверно, что он без возражений посторонился, пропуская процессию.
— Когда же это кончится, — услышал Гиф злобное шипение Готфрида.
— Никогда, герцог, — ответствовал гном, — ты сам это избрал: вечную жизнь, вечную старость, вечный радикулит.
Где-то на середине подъема солдаты окликнули Брейда:
— А Янгис-то вроде дышит. Мы поначалу думали — почудилось, но ведь точно дышит! Может, мы случайно поскользнемся и уроним его в колодец?
Брейд промолчал, за него ответил Гиф:
— Давайте тащите, лодыри. Ему и так мало осталось.
Солнечный свет и ветер пробудили остатки жизни в императоре, его веки вздрогнули. Литания склонилась над ним и спросила, как было должно:
— Ты умираешь, Янгис. Скажи свое последнее желание.
Гном незаметно направил перстень на умирающего императора и повторил вопрос:
— Скажи нам, чего ты хочешь. Скажи правду.
Слабый хрип шевельнул посиневшие губы:
— Аа… сть… над миром… — выдохнул Янгис, и это был его последний вздох.
— Все слышали? — обернулся Гиф к солдатам, — Класть над миром. Император завещал похоронить себя над миром, то есть — здесь.
Гном прошелся над обрывом и воткнул заступ в траву.
— Тут вроде помягче будет. Копайте, это был ваш владыка.
Камней в грунте было больше, чем ссохшейся глины между ними, работа обещала быть тяжелой и долгой. Тайра подошла к матери и тихонько сказала:
— Я пока спущусь вниз. Хочу попрощаться с Эрвином.
— Ты с ума сошла? Ты не пойдешь в эту пещеру!
— Мне нужно.
— Пусть идет, там сейчас безопасно, — вмешался Гиф, — Ланс проводит ее.
Литания хотела было возмутиться, но посмотрела в глаза гнома и кивнула.
— Факелы возьмите. И не отходите от ручья.
Навстречу Тайре и Лансу из грота выбрался Готфрид и, ни на кого не глядя, нетвердой походкой направился к огромной, похожей на замок скале, замыкавшей плато с другой стороны.
Два факела отразились в стеклянной глади озера. Оно было кристально чистым, даже камни на дне сверкали, как отполированные. Лишившись зеленоватого известкового налета, они оказались серыми, красными, черными. Ланс сделал шаг в сторону озера и отдернул мокрый по щиколотку сапог — кромка воды была совершенно невидимой.
— Оботри чем-нибудь, это же все-таки… — встревожено сказала Тайра.
— Обыкновенная вода, в ней купаться можно, — ответил Ланс, и поболтал пальцами в озере, — пожалуй, купаться не стоит, она как лед.
— Эрвин! — крикнула Тайра, и эхо со всех сторон принесло отражения ее голоса.
— Здесь никого нет.
Здесь и правда никого не было, ни тумана, ни фосфоресцирующих теней в глубине. Краешек освещенного берега и прозрачное озеро, теряющееся во тьме. Они воткнули факелы в песок и немного постояли, слушая журчание ручья и глядя, как сверкают крошечных водовороты там, где его течение сливалось с неподвижностью озера. Журчание воды, звон редких капель где-то вдали и огромная тишина вокруг.
Тайра села на корточки и, закрыв глаза, попыталась вспомнить все, что было для нее Эрвином и Балтазаром. В этом не было смысла — она и так никогда их не забудет. Можно было уходить, здесь не осталось даже их теней. На прощанье она покатала шарик между ладоней и снова крикнула в пустоту:
— Эрвин!
Отголоски крика поочередно возвращались из темноты.
— Тайра, смотри!
Она подбежала и увидела, что совсем недалеко от берега сквозь толщу воды светит маленькое голубое пятнышко.
— Сейчас я достану его, — Ланс стащил сапоги и шагнул в воду.
Казалось, что по щиколотку, а получилось по колено, и рукав надо было засучить повыше. Вымокший, но очень довольный Ланс протянул Тайре талисман.
— Все-таки пришлось искупаться. Держи.
— Теперь он твой. Голову наклони.
Тайра повесила цепочку на шею Ланса и торжественно произнесла:
— Пусть Путеводная Звезда всегда ведет тебя к свету и радости.
Золотая искорка разгорелась в звезду, принимая нового хозяина.
— Знаешь, что я вспомнила? Когда мы вышли из пещеры, Эрвин соединил наши шарики, и они вспыхнули. Он обещал, если у меня случится беда, и я потру шарик и позову его — он услышит и придет на помощь.
— Давай попробуем?
Очень бережно, как будто совершая священный ритуал, они поднесли шарики друг к другу. Еле слышно звякнуло стекло, голубое сияние на миг осветило их руки.
— Теперь ты должен защищать меня.
— Да я и так тебя защищаю.
Яму не получалось довести до положенной глубины, под конец солдаты дробили заступом сплошной известняк. Гиф, недовольно ворча, выгнал их из могилы и последний локоть вырубил в камне сам. Пора было приступать к погребению. Но тут показался Готфрид — он почти бежал к ним, размахивая руками, и в ярости склонился над Гифом. Колдун был бледен и выглядел безумным.
— Я не могу войти в свой замок. Это ты сделал, гном?
— Я не умею превращать замки в скалу. Ты это сделал сам.
— Это была видимость, снимавшаяся простым заклинанием. А теперь не снимается. Почему?
— Ты наводил чары с помощью Хогги. Ее больше нет — а твои собственные силы и раньше-то слабоваты были, а уж когда привык к заемным… Замок так и останется скалой. Ничего, у тебя же второй есть.
— Там все мои книги, все артефакты, — простонал колдун.
— Не беда, заново соберешь свою коллекцию. Теперь времени у тебя на все хватит.
Янгиса и его солдата опустили в землю.
— Пусть то, что осталось в его душе живым, сохранится и очистится… если что-то еще осталось, — прошептала милосердная Литания над телом супруга, — и пусть Светлые Небеса примут верного воина, отдавшего жизнь за своего господина.
Они кинули по очереди первые горсти земли, потом солдаты взялись за заступ. Гиф бродил вокруг и собирал камни. Над неглубокой ямой поднялся холмик из сухой глины вперемешку с травой и щебнем, и гном кинул на него первый булыжник. Солдаты тоскливо переглянулись — после боя в пещере и рытья могилы они выдохлись, и пот валил с них градом, но послушно впряглись в работу. И то правда — глиняный холмик сравняется с землей за пару лет, а каменный курган простоит много столетий. Все-таки император.
Даже Готфрид принял участие в погребении — уставился пронзительным взглядом на большую каменюку, и она медленно поползла к могиле, спотыкаясь на каждой кочке.
— Не надо, герцог, сами справимся, — почти вежливо сказал Гиф, — ваша помощь попозже понадобится.
Брейд стоял на краю обрыва, в стороне от остальных. Вечернее солнце пронизывало голубую бездну золотыми лучами, где-то там, далеко внизу, среди темных лесов желтели квадраты полей, вились белые ручейки дорог, а дальше все сливалось в сиреневой мгле. Смерть, отступившая во время битвы в пещере, вернулась к нему на винтовой лестнице. Она заволакивала глаза прозрачным темным покрывалом и глухо стучала в ушах. Она была милосердной — когда смерть приближалась, боль стихала. Сейчас она отошла на пару шагов, и зрение вернулось к Брейду вместе с болью.
Над гранью земли и бездонной пропасти играли две пары воронов. Их угловатые черные силуэты скользили над голубой бездной, взмывали в пронизанное вечерним золотом небо, зависали в синеве — и снова кружились друг вокруг друга, переворачиваясь в полете на спину, протягивая вверх грозные когтистые лапы. Брейду почудилось, что в образе птиц ему явились людские души — в небе парили он и Литания, Тайра и Ланс.
Все, что он задумал, свершилось. Янгиса нет, и война закончится. Литании ничто не угрожает. Она хотела, чтобы он стал ее мужем и императором… это не получится, но с Ракайей она справится и без него. У Ланса тоже, кажется, все в порядке: они с Тайрой как раз выбрались из грота, держась за руки и светясь от счастья. Не жаль умирать, стоя на вершине своей судьбы.
Правда, боль сильно мешала наслаждаться победой. Ему до головокружения хотелось сделать один-единственный шаг — навстречу круглому белому облачку, парящему прямо под ногами, не дожидаясь, пока рвущая внутренности боль окончательно растерзает тело. Один шаг, а потом дикий крик Литании над бездной… Нет. Тем более, что терпеть осталось совсем немного. Брейд отошел от края пропасти, подальше от соблазна, и мир опять затянуло черной пеленой. Он не умер, его просто вырвало кровью.
Все обернулись, заметив бредущего в сторону могилы Брейда. Он шел куда-то вбок, улыбаясь и глядя прямо перед собой невидящими глазами. На полпути он споткнулся и остался лежать на земле.
— Мама, кажется, он… — растерянно сказала Тайра. Она была ближе и добежала первой.
— Гиф, как пользоваться живой водой, — спросила Литания, — нужно дать ее выпить, или достаточно побрызгать?
— Вот уж брызгать не надо, пары капель хватит. Губы помажь, быстрее подействует.
Литания так и сделала. Дыхание Брейда выровнялось, на белом безжизненном лице проступил еле заметный румянец. Но глаза он не открыл.
— Не беспокойся, госпожа. Скоро очнется. Так ты знала, что во флаконе?
— Да. Флакон заговорил со мной, когда мы вышли из пещеры на свет.
— Я боялся, что ты исцелишь его, — Гиф кивнул на кучу камней, под которой покоился Янгис.
Лаэрта покачала головой и ответила гному, медленно и серьезно:
— Зачем дарить жизнь тому, кто всегда служил смерти? Пришел час его встречи со своей владычицей. Этого флакона не хватит, чтобы исцелить всех жертв Янгиса, но я попытаюсь помочь хотя бы некоторым.
Груда камней уже достигла уровня макушки Гифа. Гном вскарабкался на насыпь и водрузил на вершине кургана магический булыжник из Грота Судьбы. При свете дня были заметны пятна крови на его поверхности. Гиф потер их ладонью и махнул рукой: — «Дождем смоет», — подумал немного и нацарапал обломком известняка некие письмена.
— Готфрид, сумеете сделать гравировку?
Колдун кивнул и сел на корточки перед камнем, медленно обводя пальцем буквы. Из-под острого ногтя посыпался песок. Вскоре на булыжнике четко читалась глубоко врезанная надпись: «Здесь лежит император Ракайи Янгис I, собиравшийся править миром».
— Моя госпожа, вы позволите предложить вам и вашим спутникам ужин и ночлег в моем замке? — осведомился Готфрид, протягивая Литании учтиво согнутый локоть.
— Мы ценим ваше гостеприимство, герцог… — Литания переглянулась с гномом, тот поморщился, но кивнул — и мы с благодарностью воспользуемся им.
— Гиф, спасибо тебе за все, — крикнула Литания в пустоту, поскольку гнома уже не было перед ними. Исчез в высокой траве, как всегда, не попрощавшись.
Оставшись в одиночестве, Гиф первым делом завалил каменными глыбами дверь, ведущую к винтовой лестнице. В наступившем мраке сторонний наблюдатель — если бы он присутствовал в пещере и обладал зрением кошки — мог бы заметить слабые синеватые отблески, бегущие по поверхности ручья. Для гнома этого света было вполне достаточно, чтобы уверенно отправиться в недалекое путешествие к его источнику. Блики становились все ярче, и вот уже Гиф, по щиколотку в воде, прополз в отверстие, из которого вытекал ручей. Перед ним открылся грот, в который никогда не входил никто из людей. Это был Дом Света, святилище гномов. Тысячи голубых звезд усеивали потолок пещеры, сияющие нити, усеянные блестящими росинками, свисали со свода, мерцали и переливались, отражая игру вспыхивающих и гаснущих огней. И вся эта сверкающая в вышине синевато-зеленая сеть повторялась внизу, на глади озера, заполняющего грот. Гиф немного постоял, воздев руки к потолку — низенькая неуклюжая тень, окруженная сказочным сиянием. Потом бережно снял трех светлячков со стены, пересадил к себе на бороду и нырнул обратно в трещину, служившую истоком ручья. Его снедало нетерпение, но он старался идти неспешным торжественным шагом, неся в бороде Древний Свет, которым гномы пользовались только в самых важных случаях. Только в Зале Фигур он немного помедлил, чтобы увидеть, как оживают статуи, озаренные таинственным синим мерцанием, а не грубыми рыжими бликами факелов,
Войдя в Грот Судьбы, Гиф снова поклонился алтарю, залез на него и принялся перекладывать предметы. Некоторые вещи лежали нетронутыми сотни лет, а некоторые — тысячи. А тут пришли и все разворошили. Полюбовавшись на восстановленный беспорядок, гном снял перстень и водрузил его на прежнее место.
И вот священный миг настал. Из разбитого горшка он вынул металлический свисток, блестящий, как будто новенький. Все эти годы Гиф трижды в месяц приходил в Грот Судьбы чистить и смазывать его, в ожидании дня, когда он сможет им воспользоваться. Гиф встал на середине алтаря, поглубже вдохнул и поднес его к губам.
В пещерах Великих гор заметались стаи летучих мышей, и проснулись драконы. Люди не могли слышать этот звук, но у тех, кто находился поблизости, пересохло во рту и заколотилось сердце. Шмель обернулся к хозяйке, неуверенно завыл. Потом виновато вильнул хвостом и побежал дальше. Ни людей, ни собак это не касалось.
А в глубине соседних хребтов гномы переглядывались и говорили друг другу:
— Гиф зовет. Можно возвращаться.
Но у них была недоконченная работа и новые семьи, и только одна гномиха созвала детей и строго сказала им:
— Наше изгнание кончилось. Собирайтесь, отец нас ждет.
В дальних галереях горы… тощие грязные существа, прикрытые только космами слипшихся волос, подняли головы от куч мышиного помета, в которых они искали насекомых и улиток. Они озирались, тревожно взрыкивали, в отупевшем от голода и вечной тьмы рассудке пробуждались смутные образы тех времен, когда они были гномами, а не бескрылыми летучими мышами. Сначала по одному, а потом всей гурьбой дети земли поднимались на четвереньки и бежали на зов.
Гиф прислушался к еще далекому шлепанью десятков ног и спрятал свисток на место. Больше не пригодится. Теперь ему этих дикарей в разум приводить, хлопот не оберешься. Ничего, делом займутся — быстро очухаются. Работы-то невпроворот. В первую очередь надо наглухо засыпать все известные людям входы. А то не пещера, а проходной двор.
Эпилог
На этом заканчивается легенда о горбатом эльфе. Дальнейшие события развивались в сфере политической, напрочь лишенной всякой мистики и безрассудного героизма. Из Кадара в Ракайю был отправлен гонец с печальной вестью о гибели императора Янгиса по причине падения камня во время исследовательской экспедиции в пещеру. К сожалению, ранение оказалось смертельным, и спасти его не удалось. Согласно его последней воле он был погребен на вершине горы Залар. Эта информация не вызывала никаких сомнений, поскольку ее подтвердили императрица Лаэрта, герцог Готфрид Ильмарский, герцог Атерли и императорские воины барон Грайман и барон Кверт, присутствовавшие при несчастном случае (землю и титул оба барона получили в герцогстве Синтейн за их неоценимую помощь во время трагического события).
Престолонаследником был объявлен малолетний сын императора Раймонд, но коронацию отложили до окончания траура. Единственным обнародованным указом в этот печальный период был трехсторонний договор о мире и нерушимости границ между Ракайей, Феруатом и Ликейей. Крупные сеньоры повздыхали, покусали губы, но смирились с тем, что для великих завоеваний время сейчас неподходящее. По истечении трех месяцев состоялась свадьба вдовствующей императрицы Лаэрты и герцога Атерли, который и был возведен на престол. Это решение Лаэрты подданные сочли проявлением государственной мудрости: Ракайе, обескровленной войнами и чумой, требовался сильный правитель, а не десятилетний мальчик на троне.
Впрочем, в то время любой поступок императрицы вызывал всеобщее восхищение — за ее добродетель ей был ниспослан чудесный дар исцеления. С наступлением холодов чума отступила, но больных в Гилатиане все еще было великое множество. Заразы больше не боялись, каждое утро возле дворца выстраивались ряды носилок с умирающими. Императрица Лаэрта проходила вдоль них, прикасаясь ко лбам страждущих пальчиком, омоченном в святой воде, и вскоре исцеленные расходились по домам.
Через некоторое время среди умирающих стали попадаться весьма крепкие и здоровые на вид люди. Пошли жалобы — у кого-то криво сросся сломанный палец, у другого плохо заросла лысина. Императрица печалилась, и император Брейд приказал выстроить госпиталь, нанял лучших лекарей и повелел им отправлять к Лаэрте только безнадежных больных. Поток чающих чудесного исцеления сократился, но некоторые лекари начали волшебным образом богатеть. Умирающие у них были — просто загляденье: свежие, бодрые, румяные. Но вот флакон опустел, после третьего разведения остатков зелья обыкновенной водой его содержимое полностью утратило магическую силу. Пришлось объявить, что императрица ожидает дитя, к нему и перешел целительный дар, который проявится во благовременье. Ну, то есть когда-нибудь.
Брейд и Литания, навсегда оставшаяся Лаэртой — они так и не смогли придумать убедительного предлога для смены имени — были очень счастливы в редкие часы, свободные от государственных забот.
За два месяца до бракосочетания Лаэрты и Брейда состоялось не менее радостное событие — свадьба виконта Ланса Нордена и баронессы Тайры Ашерской. Рачительная Стефания выполнила свое обещание — наделила Тайру поместьем, но не стала попусту разбазаривать земли. Поскольку определить, кому принадлежала Ашера, оказалось невозможным: ни в каких документах она не значилась, то селение было даровано Тайре. Впрочем, ее обитатели и не догадывались, на чьей земле они теперь живут — Тайра не наведывалась в свое имение и податей не собирала.
Свадьбу Ланса и Тайры удостоили посещением настолько именитые гости, что это событие было даже упомянуто в летописи. Ланс приходился родным племянником императору Брейду I, и торжество проходило в принадлежавшем его величеству замке в графстве Синтейн, так что присутствие государя можно было объяснить родственными узами. Но появление императрицы Лаэрты оказалось полной неожиданностью для высшего общества Ракайи. Новобрачная очень понравилась ее величеству, и она пригласила леди Тайру почаще навещать Гилатиан. Несомненное сходство Лаэрты и Тайры и их внезапная симпатия породили разнообразные сплетни, чаще всего предполагалось, что леди Тайра Ашерская — незаконная дочь одного из принцев княжеского дома Наррата. Слухи — явление низменное, но, как известно, они часто оказываются более достоверными, чем официальные летописи.
Среди гостей попроще Тайра более всех обрадовалась дядюшке Джакобу и тетушке Чанте. Поздравление Джакоба было безупречно церемонным, он до сих пор дулся на племянницу за побег. А Чанта, обнимая Тайру, шепнула ей: «умница ты моя». Из-за тетиного плеча выглядывала смущенное личико Миррит. Тайра кинулась к ней обниматься, и обнаружила подле нее Мариса, он стоял с опущенной головой и смотрел в пол.
— Миррит… вы…
— Да, мы поженились, как-то так получилось. Марис не хотел ехать, но у тебя же самой свадьба, так что я подумала…
Тайра не дала Миррит долепетать оправдания до конца, расцеловала ее в обе щеки и заодно чмокнула Мариса в подбородок — выше она не достала. Марису даже стало немного обидно, что Тайра так радуется за них.
Сапфировое колье императрица Лаэрта передала сестре в день своей свадьбы — и сразу поняла, что ошиблась. Королева Литания побледнела и оттолкнула подарок.
— Оно прекрасно, но… я чувствую, что оно разрушит мою судьбу.
— Не говори глупостей, деточка. Как такая дивная вещь может что-то разрушить? — удивленно сказала Стефания и приложила колье к своей шее.
— Носи его, мама! Оно тебе просто удивительно идет! — с облегчением воскликнули Литания и Лаэрта.
Вернувшись с коронации, Стефания немедленно объявила себя законной наследницей нарратского престола и стала собирать войско против узурпатора. Делала она это основательно и не спеша, так что, когда многотысячная армия выступила из Гарсина, замок Тилуана опустел, а ракайский наместник с семьей и свитой был на пути в Салем. Первым делом Стефания приказала в точности восстановить серые башни замка, а поскольку рабочих рук не хватало — предложила солдатам остаться в Наррате. Многие согласились, хотя с продовольствием в княжестве было трудно.
Во всех начинаниях Стефании, княгини Нарратской, участвовал недавно появившийся при ее дворе герцог Ильмарский, правнук того самого Готфрида, который был братом императора Гилата. Его обширные познания в строительстве, медицине, алхимии и всех прочих науках покорили Стефанию. Вскоре она уже не могла и шагу ступить, не посоветовавшись с ним. Готфрид поразительно хорошо сохранился для своих семидесяти двух лет, был так галантен, его окружал загадочный магический ореол… Ах, если бы не радикулит!