Бруно разделся в темноте. Во рту у него горело, и он долго пил ледяную воду прямо из-под крана. Днем, перед тем как идти к Жоржу, он решил прихватить с собой несколько книг для приятеля и, шаря у него в парте, обнаружил маленькую групповую фотографию, на которой была запечатлена и Сильвия. Сейчас, прежде чем лечь, он зажег спичку и посмотрел на фотографию. Он слышал, как настоятель, продолжая обход, на секунду остановился перед его каморкой.
Прямой дождь, с самого утра неумолимо поливавший землю, превратил площадку для игр в болото. Проходя через большой гулкий зал, где, уподобляясь ирокезам, с громкими воинственными криками играли в баскетбол малыши шестиклассники, Бруно чуть не столкнулся с отцом Грасьеном, стремительно выходившим из класса. После того вечера, когда монах присутствовал при допросе Бруно и не защитил его, юноша избегал Грасьена. Вот и сейчас, поздоровавшись с ним, Бруно хотел пройти мимо, в читальный зал, но монах остановил его.
— Ну, мой мальчик, — весело начал он, — ты все еще на меня сердишься? В классе ты бросаешь на меня такие мрачные взгляды — бр-р! — у меня пропадает дар речи. Тебе не кажется, что после трехнедельного игнорирования друг друга пора бы и объясниться?
— Объясниться? — процедил сквозь зубы Бруно. — Я не собираюсь ничего объяснять.
Он умолк, поднимая мяч, подкатившийся ему под ноги. Бросив его игрокам, он злобно продолжал:
— Вы, конечно, опять скажете, что у меня плохой характер, но мне кажется, что если кто-нибудь и должен объяснить свое поведение, так это вы. Я думал, что вы верите мне, а в тот вечер, у настоятеля…
— Хорошо, я прошу у тебя прощения. Ты доволен? — засмеялся монах. Его глаза цвета выцветшей голубой эмали слипались от усталости, и он то и дело таращил их. — Возможно, в тот вечер мне следовало бы выступить в твою защиту, но я решил, что будет лучше не выводить из себя настоятеля. Уж очень он рассердился на тебя, да ты это и сам видел.
— Видел, видел, — нетерпеливо проговорил Бруно, — Могу вам даже сказать, что мой отказ причащаться был для него лишь предлогом. Он уже с прошлого года ненавидит меня. Перед этим он несколько месяцев преследовал меня своим вниманием, хотел стать моим духовником и, конечно, на всю жизнь запомнил мой отказ.
— Да будет тебе, — со смехом перебил его отец Грасьен. — Думаю, что ты, как всегда, немного преувеличиваешь. Правда, наш дорогой настоятель не отличается широтою взглядов, и от избытка рвения он делает иногда не то, что нужно. Но ты должен признать, что с некоторых пор он стал относиться к тебе куда терпимее. Он пообещал мне не дергать тебя по крайней мере до пасхи.
— А! Так это благодаря вам… — начал Бруно. Он был тронут, но не хотел этого показывать. — Поскольку методы принуждения, к которым прибег настоятель, провалились, вам поручили испробовать ласку и убеждение.
— Вот именно! — улыбаясь, сказал монах. — Нет, просто-напросто я хотел, чтобы он оставил тебя в покое. Поэтому я сказал ему, что ты избрал меня своим духовником. Кстати, всего несколько дней тому назад мне пришлось утихомиривать его по поводу так называемой пьянки у Циклопа. Ты видишь, не такой уж я и плохой!
Он посмотрел на Бруно с грустной улыбкой, которая неизменно обезоруживала юношу, и протянул ему руку.
— Забудем старое. Ты больше не сердишься на меня?
Выдавив из себя улыбку, Бруно пожал протянутую руку и поспешил дальше. Он шел по коридору, окна которого выходили в садик с блестящими от дождя чахлыми деревцами. Как одинока, должно быть, Сильвия, подумал он, и она вдруг возникла перед его мысленным взором: вот она стоит у окна в маленькой голубой гостиной, спрятав руки под шаль, прижавшись лбом к стеклу. Ему припомнились слова Жоржа: «Бывает, она за весь день не произнесет ни слова», и он внезапно почувствовал такой прилив нежности к Сильвии, что вынужден был на мгновение закрыть глаза. Так он незаметно дошел до читального зала. Там почему-то шло буйное веселье: слышались громкие взрывы смеха, который, однако, сразу же смолк, как только он вошел. Кристиан стоял на стуле с тетрадкой в руке, окруженный жестикулирующими учениками; театральным жестом он указал на Бруно.
— А вот и наш великий летописец, — торжественно объявил он. — Туш в его честь! — Перекрывая смех, раздались аплодисменты. — А теперь послушайте, друзья, что пишет наш талантливейший поэт. Да не покраснеют ваши юные уши и да не помешает вам природная стыдливость внимать этой разнузданности. — И он замирающим голосом начал читать — «Я не думал о тебе, но вдруг ты упала мне на грудь, дрожащая, обнаженная. Руки твои обвили мою шею, твой взгляд ищет мой взгляд, твой рот ищет мой рот, твое бедро…»
— Хватит, — закричал вне себя от гнева Бруно, — хватит! Ты — подлец, гнусный подлец! Сейчас же отдай мне эту тетрадь, а не то…
Опустив голову, он ринулся на Кристиана, но того мигом окружили друзья. Они не давали Бруно пробиться к Кристиану и на каждый его удар отвечали ударом. Кристиан же зубоскалил и, продолжая стоять на стуле, подбадривал своих защитников. Бруно дрался отчаянно, но Толстый Робер с такой силой ударил его кулаком, что у него перехватило дыхание и он отлетел к стене.
— Вы только посмотрите, до чего разошелся наш нежный поэт! — кричал Кристиан. — Всыпьте ему, мальчики! Проучите как следует этого юнца, который считает себя на три головы выше нас всех, этого недотрогу, этого любимчика Циклопа! Дайте ему хорошую понюшку табаку! Да приласкайте как следует «это бедро, которое так жаждет коснуться твоего бедра!» Ха, ха!
Робкие увещевания «доблестного Шарля» потонули в общем шуме, и, несмотря на энергичное сопротивление, Бруно уложили на скамью, лицом вниз. Несколько человек крепко держали его, а Робер бил указкой. Неразлучный друг Кристиана, этот крупный, круглолицый парень, любитель пошуметь и подурачиться, являлся обычно исполнителем его замыслов: один был кулаком, другой — мозгом этого содружества. Робер с наслаждением производил экзекуцию, в то время как Кристиан, кривляясь, читал нараспев отрывки из дневника Бруно.
— Этой ночью ты приснилась мне, — кричал он на всю комнату, — и я до сих пор нахожусь во власти пережитого счастья. У меня кружится от него голова, оно пульсирует во мне, словно кровь…
Неожиданно Кристиан умолк. Смех и удары прекратились. Бруно почувствовал, что его перестали держать; в ушах у него шумело; он вскочил со скамьи, готовый продолжать борьбу. И, к своему великому удивлению, очутился лицом к лицу с настоятелем.
— Что здесь происходит, дети мои? — спросил монах. Голос его звучал сурово, но большие влажные глаза улыбались. — И вам не стыдно? Большие мальчики, а деретесь, как малыши. А ну, Робер, из-за чего ты поссорился с Бруно?
— Он обругал Кристиана, а Кристиан — мой друг, и…
— Кристиан уже достиг того возраста, когда может защитить себя сам. Что же до тебя, Бруно, то для философа это немного странная манера развлекаться. Ну да ладно, забудем об этом. Порезвились и хватит, а теперь возвращайтесь к книжкам… Притом вам скоро в класс пора.
Два часа занятий прошли для Бруно в обдумывании того, как получить обратно дневник, который Кристиан, сидевший через две парты от него, с вызывающим видом читал. Когда они выходили из класса, выведенный из себя Бруно бросился на обидчика, но тот успел сунуть тетрадь во внутренний карман куртки. Во время приготовления домашних заданий Бруно не спускал с Кристиана глаз и, заметив, как ему показалось, что тот спрятал тетрадь в коленкоровом переплете к себе в парту, решил завладеть ею во время послеобеденной перемены. Он тщательно все перерыл и, ничего не найдя, направился в комнату для игр, где находились все остальные. Нервы его были напряжены до предела: он боялся, что, если дать время противнику, тот, хитрая бестия, может дознаться, кто эта «любимая женщина», чье имя ни разу не упоминалось в дневнике.
Кристиан играл с Робером в пинг-понг. Ему всегда было жарко, и Бруно знал, что он скоро сбросит куртку. С равнодушным видом, но с сильно бьющимся сердцем Бруно присел за соседний круглый столик, раскрыл книжку и стал ждать. Поглощенные игрою юноши ссорились из-за ерунды и не обращали на него никакого внимания. Бруно весь напрягся, он не в состоянии был читать, но упорно смотрел в книгу. Каждым своим нервом он чувствовал сухие щелчки целлулоидного мячика по столу. Краешком глаза наблюдая за Кристианом, он наконец увидел, как тот швырнул куртку на стул и вернулся к игре; Бруно бросился к стулу, запустил руку во внутренний карман куртки и нашел там свой дневник. Рассвирепевший Кристиан ринулся на него, но Бруно одними прыжком укрылся за круглым столиком, возле которого недавно читал.
— Я взял только свое! — крикнул он, бегая от Кристиана вокруг столика. — А тебе, взбесившийся девственник, могу взамен вернуть эту гадость, которую я нашел у тебя в столе.
И, употребив очень кстати это прозвище, слышанное от Циклопа, он швырнул Кристиану в лицо пачку порнографических открыток. Кристиан, вспыхнув, бросился их собирать. Одна открытка упала к ногам Робера, который, завладев ею, принялся хихикать и сделал вид, будто, не собирается ее отдавать.
— Ну, чего ж ты не зовешь Робера на помощь? — кричал Бруно. — Зубоскалить-то ты умеешь, а вот как дело доходит до драки, предпочитаешь, чтоб другие дрались за тебя. Так ведь? Давай сразимся сегодня ночью по законам клана. Идет?
У Кристиана, окруженного товарищами, не было другого выхода, как принять вызов. Законы клана, которые продолжали сохранять силу, несмотря на то, что в них было много ребяческого, вели свое начало с тех времён, когда в шестом классе они играли в войну: тот, кто считал себя оскорбленным, мог вызвать обидчика на драку один на один. Эти дуэли, на которых дрались врукопашную, превращались часто в довольно горячие схватки; они устраивались тайком от надзирателей, ночью, в подвале, где стоял котел центрального отопления, в присутствии пяти товарищей, избранных в качестве арбитров.
Бруно, который обычно засыпал, едва успев опустить голову на подушку, с трудом отгонял сон, дожидаясь той минуты, когда надо будет идти в подвал. Сначала он повторял алгебраические формулы и стихи, потом, когда его начала одолевать дремота, нырнул с головой под одеяло, н, вооружившись карманным фонариком, стал перечитывать свой дневник за последние недели. Имя Сильвии встречалось на каждой странице; прочитанные подряд, они казались одной большой поэмой любви. Волна нежности вдруг захлестнула Бруно, он забыл обо всем, и на душе у него стало как-то удивительно спокойно.
Незадолго до полуночи он тихонько встал, надел плащ и, крадучись, вышел из своей каморки. Пройдя по коридору, он нырнул в узкий проход, а оттуда — в чулан, который именовался «музеем» и где стояли коллекции птичьих чучел и кремневых ружей отца Майоля. Ночь уже давно вступила в свои, права, и Бруно потребовалось немало времени, прежде чем его пальцы, ощупывая в темноте дверцы шкафов, обнаружили дверь, за которой находилась лестничка, ведущая в подземелье. Преодолев первые ступеньки, он зажег карманный фонарик. Ему надо было пройти через несколько подвалов, прежде чем попасть в помещение, где стоял котел. Арбитры уже собрались, но Кристиана еще не было. Они стояли вокруг котла, заслонка была открыта, и пламя озаряло оранжевым отблеском их лица и протянутые к огню руки, отбрасывая на стены и своды пляшущие тени их фигур. Лохматые, в шерстяном белье или в пальто, наброшенных поверх пижам, они перешептывались и курили сигареты. «Доблестный Шарль», которого вопреки его воле избрали арбитром, пытался скрыть нервную дрожь и страх; он был бледен как полотно и все время потирал руки. Толстый Робер от нечего делать старался подальше плюнуть в огонь, который монотонно гудел, напоминая однообразием звука шум дождя. Увидев Бруно, Робер весело помахал ему.
— Как себя чувствуем, Бруно? — спросил он. — В полной форме? Весьма сожалею, что так всыпал тебе сегодня утром, но мне во что бы то ни стало хотелось дослушать твой дневник до конца. Здорово ты написал! «Твой рот тянется к моему рту, твое бедро…» М-м-м-м! Пальчики оближешь! Видишь, я сразу это запомнил, а вот Вергилия и Расина…
«Доблестный Шарль» потянул его за рукав.
— Да не ори ты так, — взмолился он. — Нас услышат!
— Ладно, поп, отвяжись! А ты, Бруно, оказался мастер темнить. Здорово ты нас всех провел своим религиозным кризисом! Мне бы в голову никогда не пришло, что ты развлекаешься по всем правилам с какой-нибудь бабенкой: я ведь думал, что ты девственник! Знаешь, ты растешь в моих глазах! А она, кто она такая? Девица, замужняя или кто? Ну же, расскажи!
Юноши столпились вокруг Бруно, глядя на него горящими от любопытства глазами. А тот, недолго думая, пустился в описание любовных похождений — весьма фривольных и выдуманных с начала и до конца. Он встретил молодую женщину в кино, позволил себе в темноте некоторые вольности, потом они зашли в кафе выпить чаю, а потом он поехал к ней домой. А там и пошло: он бывал у нее столько, сколько хотел, и эти тайные свидания были исполнены острого наслаждения. Одетая в розовый прозрачный пеньюар, она сама открывала ему дверь… Казалось, эта история была давно придумана Бруно; подогреваемый возрастающим вниманием слушателей, он без труда вел рассказ, нанизывая одну увлекательную подробность на другую. Тем не менее из чувства целомудрия, тоже подсознательного, он нарисовал образ любовницы, которая ни в чем не походила на Сильвию: он сделал ее блондинкой, страстной полногрудой женщиной.
— М-да, приятно смотреть на красивую женскую грудь! — вздохнул с завистью Робер. — И ты можешь ее видеть, когда только захочешь, Бруно? Да, старик, можно сказать, тебе повезло. Замужняя женщина, умеет устраиваться, никакой опасности в смысле ребенка, не нужно подарков — словом, идеальная партнерша. Спроси ее при случае, нет ли у нее подруги для симпатичного, весьма способного по этой части парня… В твоей истории мне неясно только одно: как ты приступил к делу. Вы вместе пили чай, потом ты отвез ее домой — все это прекрасно, но как ты дал ей понять, что хотел бы… а?
— Я, конечно, не набросился на нее, как сделал бы, наверно, ты, — высокомерно ответил Бруно. — В этот момент, старик, если хочешь достичь цели, надо принять томный вид и пустить в ход изящную словесность; я заговорил о своем одиночестве, об отсутствии понимания со стороны родителей, о вечной любви…
Воспитанники внимали ему как завороженные, и даже Шарль, покусывавший губы, заинтересовался и стал прислушиваться. Бруно, чувствуя, что разом восстановил свой престиж, немного опьяненный успехом, добавил еще несколько красочных деталей к своему рассказу. Слушая его, можно было подумать, что его светловолосая любовница под стать вакханке… Он описывал ее бурный темперамент, когда вошел Кристиан; его зеленовато-желтые глаза слипались от сна, напомаженные волосы пучками торчали во все стороны. Услышав, как бахвалится Бруно, он только пожал плечами.
— И вы верите этому хвастуну! — засмеялся он. — Его курочка вовсе не та прекрасная мадам, прелести которой он вам сейчас расписывал. Я знаю ее; она живет недалеко…
— Ах вот как! Ты, оказывается, с ней знаком! — заметил Бруно; сердце его учащенно билось, он старался не потерять самообладания. Если мерзавец произнесет любимое имя, он размозжит ему голову. — И можно узнать, кто она?
— Она живет вот здесь, — сказал Кристиан и постучал пальцем по лбу. — Она — миф, мечта, твоя красавица! Твой дневник — сплошной вымысел, а эта женщина существует лишь в твоем воображении. Ты поражен, что я догадался? А?
Бруно сбросил плащ и пижамную куртку. Он стоял обнаженный по пояс и энергично растирал тело.
— Бедный старикан, — засмеялся он, — ты думаешь, что все, как ты, могут довольствоваться лишь мечтами и фотографиями голых женщин! — Он повернулся к товарищам. — Ну, будем начинать или нет?
— Великолепная мысль! — откликнулся Кристиан. — У меня руки чешутся отдубасить как следует Циклопова любимца! А ну, молись, атеист от старательной резинки!
Громкий смех на минуту заглушил покашливание, вызванное голубыми облачками углеводорода, вырывавшимися из печи. Зрители выстроились вдоль стены, предоставив середину подвала в распоряжение борцов.
— Давайте быстрее кончать, — пробормотал Шарль.
Стиснув кулаки, прижав локти к туловищу, Бруно медленно приближался к противнику. Он всматривался в его худое лицо, тощую шею, руки, молочно-белый торс, выискивая место, куда лучше ударить. Он знал, что Кристиан, который был крупнее его и хитрее, конечно, возьмет над ним верх, но это лишь увеличивало дикое неуемное возбуждение, овладевшее им. Он всегда любил драться и, умея одинаково сильно любить и ненавидеть, часто вынужден был сдерживаться, чтобы не броситься на тех, кого не любил. Он увидел насмешливую улыбку Кристиана и, вдруг почувствовав, до чего ему ненавистен этот парень, ринулся на врага. Противник ловко уклонился от удара и, обхватив его руками, дал подножку. Бруно еле устоял на ногах, но продолжал бороться с неослабевающим упорством. Он яростно сражался головой и локтями, и в конце концов ему удалось высвободить одну руку. Изо всей силы он ударил Кристиана в лицо.