Лазарь! Опять этот Лазарь!
Почему-то я даже не удивился. Только сказал ей:
— Покажи бумажку эту.
— Ты же отберешь, — отрицательно покачала головой Танька Хромая и спрятала руки за спину.
— Зато ты жить дальше будешь. Жить здесь, в Краснобунтарском, в своем доме, а не в тайге, в промёрзшем бараке для каторжных, — заметил я и эта аргументация перевесила сомнения гадалки.
Она встала и, тяжело ковыляя, подошла к большому сундуку в красном углу, под иконой, между прочим. Хлопнула тяжелая крышка, Танька покопалась немного внутри и вытащила аккуратно сложенный листочек из школьной тетради, примерно четвертинка.
— Вот, — жадно пожирая глазами свое сокровище, она нехотя протянула бумажку мне.
Я развернул. Корявым ученическим почерком там было написано:
«… талем визьюне мабэ квацекс атише кваманьдье кванкункен мидиум окидкалкм инже серат карен ту максимус тендорес стейтет ит аспебектус ойюс терибилис серат…».
— Бред какой-то, — покачал головой я.
— Не бред! Не бред! — вспыхнула Танька, — он сказал, что после гадания нужно сразу же четко прочитать эти слова вслух. Ни одно слово или букву пропустить нельзя! И тогда оно исполнится и бабы будут довольны, а слава обо мне, как о сильной пророчице и гадалке, пойдёт по всей губернии.
— И ты читала?
— Читала, — вздохнула Танька.
— Кому читала?
Танька замялась, глаза её воровато блеснули и забегали туда-сюда.
— Татьяна, — решил я дожать аферистку, — говори правду, дело серьёзное. Если они все завтра-послезавтра перемрут, то как думаешь, какая слава о тебе пойдёт по всей губернии? Думаешь, люди не поймут, не сопоставят? И что они потом с тобой сделают, тебе рассказать?
Танька побледнела и прошептала непослушными губами:
— Сперва Дарья Когутиха приходила, потом Матрёна, ну, которая сноха Федьки Кота, и ещё Катька с Козьего хутора. Завтра должна ещё Верка прийти.
— Понятно, — кивнул я. — В общем так, бумагу эту я у тебя забираю. И не кривись! Ты меня благодарить должна! И пойду погляжу, живы ли Матрёна и Катька. А то Дарья чуть не умерла от проклятия.
Танька испуганно икнула. Руки её ходили ходуном.
— А ты прекращай чернокнижие это! — строго велел я, — и Лазарю, если он тебя найдёт, скажешь, что сослепу листок в печи на растопку сожгла. Поняла?
— Поняла, — мелко-мелко закивала Танька и кинулась мне целовать руки.
— Стой! — отстранился я, — не для тебя это делаю. Людей жалко. Ведь проклятие это, когда убьет баб, на которых ты его напустила, дальше пойдёт по селу гулять. А когда убьет всех — к тебе обратно вернется.
Танька ойкнула и закрыла лицо руками.
— Ты понимаешь, что ты чуть душу свою не погубила? — нанёс контрольный я. — Проклятие из тебя душу бы выпило и только одна оболочка останется. Ты этого хочешь? Чтобы после смерти сразу в ад на веки вечные?
Плечи Таньки затряслись в рыданиях.
Я не запугивал её, она дура хоть и неграмотная, но очень амбициозная, сейчас ещё что-то придумает. Где гарантия, что Лазарь ей ещё какой-то листок не даст? Или не дал? А так я её хоть припугнул хорошенечко и теперь она сто раз подумает, прежде чем в это всё опять ввязываться. А то, что Лазарь её так не оставит, я был уверен на все сто.
Я посмотрел на съежившуюся Таньку, и тихо вышел из дома, прихватив с собой злополучный листок, который я сунул за манжет рукава куртки (надо-таки будет в городе купить себе нормальную одежду, в школе хоть и выдают, но она ужасная и неудобная).
Мда. Кто бы подумал, что тут такое творится, в этой милой сельской глуши.
И откуда эти слова переписаны? Неужели из книги, которую я стянул у Лазаря? Это что же, получается, что слова такую силу имеют?
Хотя, чему я удивляюсь, если святая молитва способна души изгонять, то почему где-то не может существовать антимолитва, которая, наоборот, эти злые души притягивает? В общем, с этим мне ещё предстоит разобраться.
Насколько я понимаю, то Козий хутор находился совсем рядом, через лес от Краснобунтарского, и в противоположном направлении от Ольховки. В лесу была пробита широкая просека и селяне бесконечно мотались туда-сюда, потому что в Козьем была мельница.
Время ещё было не очень позднее, так что я направился на хутор. Искать Катьку. Матрёна жила в Краснобунтарском, это рядом, так что её я оставил напоследок.
Хуторок Козий был уютным и небольшим, всего домиков на шесть. К моему удивлению, хуторок абсолютно никак своему названию не соответствовал — никаких коз я там так и не заметил. Обычная сельская местность, только дворов мало.
Вечерело, но солнце еще не село. Стоял необычайно теплый для осеннего времени вечер. Я с наслаждением вдохнул запах свеженарубленных дров, сдобных пирогов, смешанный с мягким ароматом почему-то ладана.
Неожиданно, но я недавно понял, что запах ладана мне нравится. А запах пирогов — тем более. Хорошо, что перед этим наелся оладушек со шкварками у тетки Дарьи, иначе захлебнулся бы слюной.
По описанию, которое дала мне Танька Хромая, искомая Катька обитала в доме за зелёными воротами. Я осмотрел ворота всех домов Козьего, зелёных было двое. Один двор я сразу отмёл — ворота были старые, облупившиеся, да и сам домишко почти врос в землю. По всей видимости там доживала свой век какая-нибудь одинокая старушка, или, может, старичок. Молодая девка бы такого неопрятного вида не допустила бы — люди засмеют, и кто замуж потом такую «хозяйку» возьмёт, да и невместно по сельским меркам.
Вторые ворота были как раз те, что мне надо — новые, свежевыкрашенные, да ещё и с нарисованными алыми петухами. По моему представлению именно в таком месте должна жить девка на выданье.
Однако, именно там наблюдалась какая-то непонятная суета: из ворот то выходилито входили люди. При этом лица у них были какие-то строгие, замкнутые, что ли. Я вошел во двор вслед за двумя пожилыми женщинами. Они сразу же пошли в дом. И я — за ними. В доме запах ладана значительно усилился. Я вошел в горницу и увидел причину — на покрытом белым полотном столе лежала девушка, руки у нее были сложены на груди, лицо заострилось и вытянулось. Рядом, у затянутого простыней зеркала, сидели заплаканные старушки и женщины. Одна из них негромко читала из небольшой книжицы что-то речитативом.
И всё бы ещё так себе, но на груди мёртвой девушки сидела душа, тёмно-зеленого, почти до черноты, цвета и сыто мерцала.
Не успел.
Я стянул с головы картуз и остановился в нерешительности, не зная, что делать. Тем временем та тётка, что вычитывала, встала, закрыла книжицу, кивнула другой женщине и вышла из горницы в сени. На её плечах сидела душа, которая в последнюю секунду ловко переметнулась с мёртвой девушки на эту.
Поэтому я торопливо вышел вслед за нею.
А здесь мне делать всё равно уже нечего.
Тем временем женщина вышла во двор, постояла немного, словно собираясь с силами и, понурившись, ссутулив плечи, очевидно что душа давила на них, побрела прочь.
Я — следом.
Что примечательно, женщина жила в Краснобунтарском, потому что пошла к лесной просеке. Я — за ней.
Она шла не быстро, так что я догнал её и буквально шел следом.
Что характерно, она не обращала на меня никакого внимания, шла, ссутулившись и что-то невнятно бормотала себе под нос.
Я догнал её и сказал:
— Извините, хочу вас спросить.
Женщина дёрнулась, словно от пощёчины, и посмотрела на меня так, словно видела впервые, хотя я полдороги шел следом, и совершенно не скрывался.
— Что? Что такое? — голосом смертельно уставшего человека спросила она.
— А эта девушка, Катя, отчего она умерла, не знаете?
— Не знаю, — горько вздохнула та и её плечи поникли ещё ниже. — Никто понять не может. Жила себе. Здоровая была, веселая, а потом раз — и всё.
Она опять тяжко вздохнула.
— А люди что говорят? — спросил я
— Да ничего особо не говорят, — задыхаясь, ответила тётка. — Никто ничего не понимает.
Видно было, что тяжело ей, с тварью этой. Называть тварь душой не получалось, настолько она присосалась к бедняге.
Женщине было уже очень нехорошо, на лбу выступила обильная испарина, руки дрожали.
— Слушайте. А что вы там, в доме читали? — спросил я. — И зачем?
— Предначинательные молитвы, — ответила она совсем слабым голосом. — На исход души читаются.
— А можно я вас совета спрошу, раз вы в этом разбираетесь? Вот послушайте и скажите, правильно я произношу или нет? — и я принялся читать «Отче наш», а затем, без перерыва, следом — «Верую».
Тварь на шее у тётки завизжала, заметалась. Видно, что у тетки аж голова от этого закружилась и она без сил опустилась прямо на землю.
Когда я второй раз прочитал «Отче наш» и «Верую» — тварь истончилась, а глаза тётки закатились.
Эта тварь была значительно сильнее той, что напала на Дарью. Поэтому мне пришлось ещё трижды прочитать обе эти молитвы, пока тварь совсем не исчезла, истлев прямо на глазах.
— Ох, — сказала тётка и несмело улыбнулась, щеки её порозовели, губы из бледных приобрели краски. Она легко поднялась на ноги и отряхнула пальто от опавших листьев.
Походу она даже не поняла, что сейчас было. Вот что слово святое делает.
— Угу, — кивнул я, собираясь уходить. Мне здесь делать уже было нечего.
Но тётка, которой уже стало совсем хорошо, нашла во мне соратника и попутчика и разразилась длинным-предлинным рассказом. На меня был вывален ворох новостей: кто родился, кто женился, кто помер. Затем последовали детальные характеристики жителей Краснобунтарского. Воспользовавшись моментом и тёткиной словоохотливостью, я спросил про Матрёну.
— Да ледащая она, — пренебрежительно хмыкнула тётка, которая оказалась той ещё сплетницей, — нечего о ней говорить!
— Наверное, красивая? — предположил я, лишь бы поддержать разговор из вежливости.
— Да так-то она может и ничего, баба как баба, но у неё на поллица родимое пятно. Её отец замуж как выдавал, платом эти поллица ей прикрыл, а жениха взяли из Чухаловки, это ажно на краю губернии, он даже не знал, какая она. Сам-то он сирота, из бедной семьи, там только мать осталась, так отец Матрёны его в примаки к себе, значит, взял. А что, хозяйство у него справное, так тот и пошел.
Тётка осуждающе покачала головой и продолжила:
— А уж после свадьбы он как увидел её лицо — месяц потом горькую пил. Но ничего не поделаешь. Зато бил ее как сидорову козу, смертным боем, за обман значится. А потом он утоп. Сказывали, что это рук Матрёны дело. Но свидетелей этого нету. Так, только слухи одни, да предположения.
Она взглянула на меня, проникся ли я и, убедившись, что проникся (я поддакивал во всех нужных местах), продолжила:
— А недавно к нам в Краснобунтарское нового ветеринара прислали, хороший мужик, справный, с усами такими, что прямо ух, так Матрёна на него сразу глаз положила. А куда ж это годится, что вдова на парня метит, коли в селе молодых девок полно. Общество сперва и возмутилось, как водится. Но зазря, он на нее разве посмотрит, с такой-то рожей?
Я помотал головой, мол, нет, с такой рожей, точно она ветеринару не нужна. Тем более, если он с усами.
— Так что ничего ей не обломится! — удовлетворенно заметила тётка и перекинулась на обсуждение какого-то Афанасия и повела подробную речь о том, как он подло ловит рыбу на общественном пруду и не соблюдает очередь.
Я дальше уже не слушал. Тем более, что мы дошли в село. Еле-еле отвязавшись от назойливой тётки, я пошел на агитбригаду.
Всё. На сегодня приключения окончены.
В доме, в котором мы с парнями ночевали все вместе, было тихо и спокойно. Со двора доносились команды Нюры:
— И раз, и два!
Видимо, девушки всё ещё репетировали. Парней где-то не было, кроме Жоржа, который развалившись на своём матрасе, преспокойно дрых, нимало не волнуясь за завтрашнее представление.
Стараясь не разбудить его, я вытащил из торбы первый попавшийся учебник и принялся невнимательно листать его. Это давало мне возможность подумать, ничего не делая вполне легально.
Итак, сегодня этот мир мне открылся с другой, обратной стороны. Я в реальности увидел антимолитвы. Может, они называются как-то по-другому, но так как я не знал, как правильно, то назвал пока для себя их так. И вообще, кто бы мог подумать, что у Слова такая сила. Как хорошая, так и плохая.
Надо с этим ещё разобраться. Всё больше и больше я понимаю, что мне нужно после школы, если я таки захочу продолжать учебу и получить диплом о высшем образовании, то надо поступать на филологический факультет. Интересно, если ли в этом времени в институтах факультеты, где бы углублённо изучали латынь, древнегреческий и старославянский?
И тут дверь хлопнула и в дом зашла Клара:
— О, ты тут, Генка! А я ищу тебя, ищу! — сказала она.
— Так я же не нужен вам сегодня, — удивился я, — что случилось?
— Да я нашла в реквизите две хорошие рубахи, хотела, чтобы ты померил, может, заберешь и носить будешь.
— О! Рубахи — это хорошо! — обрадовался я.
Дела с гигиеной в агитбригаде обстояли из рук вон плохо. Пока ещё было тепло, парни обмывались по очереди из бочки, в которую я обычно наносил воды с вечера. Когда же похолодало, то процесс омовения по утрам превратился в форменное мучение. Раз в неделю мы ходили в общественную баню в селе (если такая была), или же просились к кому-то из селян, за небольшую плату. Хотя селяне старались чужих в личные бани не пускать, но были и такие (типа вдовы или просто бедняки, которым лишняя копейка была ой как нужна. Правда в этом случае приходилось самим воду носить и топить).
Девушкам было проще — Жорж каждый вечер грел им два ведра воды, и они мылись у себя, в большом корыте, по очереди. Там же потом и стирались.
У парней процесс стирки был намного сложнее.
Были такие, как Гришка Караулов, который в любом селе умел найти какую-нибудь развесёлую вдовушку, у которой и ночевал, и столовался, и обстирывался.
А вот Зубатов и Гудков обычно нанимали женщину из села. Жорж, я видел, стирал сам. Стирал ли Зёзик — мне не известно, я никогда не видел, а платить селянкам он тоже не платил: Зёзик был невероятно скуп в таких мелочах.
Хуже всего было мне. По первой я особо не заморачивался. Я не только столовался у Сомовых, но и отдавал жене Герасима Ивановича — Марии, вещи в стирку. А вот теперь, стирка стала серьёзной проблемой. Как стирать груботканую одежду из тяжелых тканей без стиральной машинки и моющих средств — я не представлял совершенно. И не умел. Поэтому для меня предложение Клары о двух запасных рубашках было заманчивым. Иметь запасную одежду на выезде — замечательно. Буду менять по мере загрязнения, а в школу вернусь — отдам в прачечную. У нас есть.
— Иду, — подхватился я и захлопнул учебник.
— Ой. Ты уроки учишь, да? — смутилась Клара, — Я тебя отвлекла? А что читаешь?
Она взяла в руки книгу и посмотрела на нее.
— Хрестоматия по русской литературе? А что именно ты читал?
— Льва Толстого, — возьми да брякни я.
— Ой, он такой прогрессивный писатель, так о всё любви тонко понимает, — мечтательно защебетала Клара, — Так красиво пишет, особенно его «Анна Каренина»… это же такой шедевр!
— Учитывая, как он со своей женой обращался, то понимает, что роль бабы — рожать детей и помалкивать.
Надо было видеть лицо Клары в этот момент.
Представление на следующий день было во второй половине дня. Крестьяне уже управились с основными сельхозработами на полях и огородах, так что времени у них было намного больше. И они вполне могли себе позволить потратить его на зрелища.
Гудков с сельскими мужиками еще с обеда растянули шатер-шапито на выгоне, за селом, вдруг дождь или ветер. Да и просто не хотелось мёрзнуть.
Представление началось, когда Гришка Караулов и Зёзик в цветных трико вышли на сцену и, кривляясь и паясничая, запели что-то типа такого:
Публика была в восторге, много аплодировала.
Какой-то пьяненький мужичок закричал:
— В рыло! Бей хранцузов!
На него зашикали. Но беззлобно.
Дальше представление проходило также весело. Артисты-агитбригадовцы были в ударе. Песни и танцевальные номера вызывали у истомившейся за зрелищами в глухомани публики восторг и бурные овации.
Среди толпы я вдруг увидел Лазаря. Он стоял, скрестив руки на груди и смотрел на меня в упор, немигающим взглядом. Поймав мой взгляд, на его губах заиграла самодовольная ухмылка.
Я не мог бросить своё место и уйти — нужно было подавать реквизит, а потом стукнуть в таз, имитируя выстрел (агитбригадовцы ставили опять то же представление о плохом попе и хороших, но одураченных селянах-прихожанах, которых спасает от попа-афериста бравый красноармеец).
Я стоял и мечтал провалиться сквозь землю, под злыми многообещающими взглядами Лазаря. Тут как раз закончилась постановка гимнастических фигур с флагами, и раскрасневшаяся Нюрка спрыгнула со сцены прямо ко мне.
— Ну что, Генка? — сказала она весело, — не замёрз ещё?
— Да нет. Нормально, — улыбнулся ей я и кивнул на таз и палку, — скоро «стрелять» будем.
И тут из толпы зрителей вдруг вышла Матрёна, я узнал её по огромному багровому родимому пятну на поллица. Глаза у неё были безумные. Она, словно сомнамбула, подошла прямо к нам и принялась душить Нюрку.