— Т-ты что, меня видишь? — призрак удивился до такой степени, что аж воспарил под засиженную мухами лампочку, кокетливо выглядывавшую из-под пыльного абажура с бахромой и замызганными висюльками.
— Отвечай на мой вопрос, а то хозяйка твоя сейчас вернётся, — потребовал я строгим голосом.
— С ума сойти, — пробормотал призрак, потрясенно тряся головой, и спланировал обратно вниз.
— Как вы себя чувствуете? — в комнату вбежала запыхавшаяся гадалка со стаканом воды, — Вот, пожалуйста.
Она протянула мне стакан, из которого мне пришлось-таки для виду отпить, тщательно сдерживая брезгливую гримасу — стакан был изрядно изгваздан, а на ободке были разводы от засохшей помады.
— С-с-спасибо, — пробормотал я, — мне уже немного лучше. Но, пожалуй, я пойду. Боюсь, что сердце не выдержит…
— Идите, идите, — торопливо воскликнула гадалка, она, явно боясь, что я передумаю и окочурюсь прямо здесь, в её комнате. Даже об оплате не заикнулась.
Я грузно встал и, тщательно пошатываясь, побрёл к выходу.
Вслед мне доносились облегчённые вздохи гадалки и сердитые вопли призрака:
— Куда же ты⁈ Постой! Человек! Эй! Да ответь! Ты меня и вправду видишь⁈
На пороге я обернулся и сказал, глядя на призрак:
— Конечно, да.
— Что вы спросили? — встрепенулась гадалка, но я уже закрыл дверь с той стороны, не обращая внимания на матерящегося призрака.
Легко, словно пятиклассник на переменке, я сбежал по ступенькам, бормоча детскую считалочку про «А» и «Бэ», которые сидели на трубе, и дальше по смыслу.
Не успел я оказаться на улице, как сверху буквально на меня спланировал гадалкин призрак.
— Это невозможно! — поблёскивая одним глазом, обличительно заявил он, тыкая в меня призрачным пальцем.
— Значит, невозможно, — развёл руками я и направился дальше.
— Эй! Погоди! Постой! Постой, говорю! — опять заверещал призрак.
Я остановился.
— Не отходи так далеко, я же не могу туда перемещаться!
Я вернулся под окно и посмотрел на одноглазого.
— Не может быть, что ты меня видишь! — заявил мне призрак и добавил непреклонным тоном, — ты же человек!
— Ты так и будешь дальше причитать или разговор будет конструктивным? — зевнул я.
— А как ты можешь меня видеть? — спросил призрак.
— Э, нет! — покачал головой я, — это не справедливо, товарищ одноглазый, — я на твой вопрос ответил. Теперь — моя очередь. Или никакого разговора у нас с тобой не выйдет.
— Спрашивай, — вынужден был согласиться призрак.
— Твоя хозяйка…
— Она мне не хозяйка! — заверещал одноглазый и в подтверждение своих слов сердито замерцал.
— А кто она тебе? — удивился я, — я же сам видел, как ты ей гадания подсказываешь.
— Дура она тупоголовая! — заявил призрак и надулся.
— Некоторые хозяева не блещут умом, но это не отменяет того, что они — хозяева, — философски хмыкнул я и задал вопрос, не дав обиженному призраку возразить, — так ты видишь будущее и умеешь воздействовать на людей?
— Только на некоторых, — кивнул призрак и заржал, — ну таких, как эта дура. У которых мозг как орех размерами.
— И ты видишь будущее?
— Нет, ну что ты! — рассмеялся призрак, — будущее видеть никому не дано.
— Но ты же подсказал ей, что мне предстоит дальняя дорога и свидание с мёртвыми, — напомнил я.
— А вот это уже второй вопрос, — злорадно отдал мне призрак.
— Не согласен, — покачал головой опять я, — это был первый вопрос, но ты ответил только на его половину, вот и приходится уточнять.
— Ладно, отвечу, — скривился призрак, — будущее я не вижу, но вижу эманации мыслей и эмоций, и могу по ним составить представление, что гложет человека. А дальше — дело техники! Нужно лишь говорить ему то, о чём он думает.
— А у меня разве эманации мыслей о мёртвых? — удивился я.
— Да, причём немалые, — кивнул призрак, — но я, если честно, думал, что ты просто скоро поедешь куда-то далеко на похороны.
— Не совсем, но примерно так, — согласился я и великодушно позволил, — задавай свой вопрос.
— Ты знаешь, почему я не ушел за грань после смерти?
— Примерно представляю, — сказал я, — кстати, я могу отправить тебя туда, если хочешь. Только мне подготовиться надо.
— Нет-нет! — испуганно замахал руками одноглазый, — я пока туда не хочу. Мне и здесь весело!
— Ну, как знаешь, — сказал я и задал вопрос, — значит, эта гадалка — обычная аферистка?
— Скорее она актриса и сердцевед, — сказал призрак, — к ней приходят все эти заплаканные барышни, она выслушивает их печальные истории и что-то там советует. Им главное, чтобы их выслушали.
— А ты ей подсказываешь…
— Да, так интереснее, — хихикнул призрак, — скучно же тридцать лет по квартире болтаться. Там почти ничего не изменилось, разве что некоторые жильцы поменялись.
— Последний вопрос, — сказал я, — к гадалке некто Лазарь за последние пару недель не приходил?
— Нет, из мужиков был только ты и наборщик из «Горполиграфа», рыжий такой.
— Понятно, — сказал я, — ладно, приятно было поболтать. Но мне пора.
— Эй! Постой! — возмущенно закричал призрак, — ты не можешь взять и вот так уйти!
— Почему?
— Возьми меня с собой! — требовательно замерцал призрак и аж потемнел от эмоций, — мне эта гадалка и её протухшая квартира уже поперек горла стоят. Еще немного и я её придушу!
— В принципе, а зачем ты мне? — спросил я, — но, если прямо очень-очень хочешь — пошли. Только быстро, а то я в школу опаздываю уже.
— В какую школу? — удивился призрак.
— Учусь я в школе, — пояснил я, — в трудовой школе имени 5-го Декабря. У нас после десяти вечера не пускают. Режим у нас. Детское учреждение же. Воспитательное. А вернуться я должен сегодня, у меня увольнительная только на сегодня. Или ты думал, что я веду богемный образ жизни, и мы с тобой будем по театрам и ресторанам куролесить?
Судя по растерянному виду призрака, именно так он и думал.
— Ладно, мне действительно пора, — хмыкнул я.
— Погоди, — умоляюще прошелестел призрак, — уж лучше в школу, чем тут. Ну не могу я больше!
— Ладно, где ты привязан? — спросил я.
— Чего-о? — удивился призрак.
— Ну, где место, на котором тебя убили?
— На кухне, возле плиты, — ответил призрак, и я завис. И вот как прикажете выдрать кусок пола из коммунальной кухни средь бела дня, и чтобы жильцы не вызвали милицию?
— Боюсь, я ничем тебе помочь не смогу, — грустно покачал я головой. Этот одноглазый мне нравился своей бесшабашностью и удалью. Это не зануда Енох, который всё норовил мне Библию цитировать и поучать. Но дело действительно было невозможное.
— Ну пожалуйста, — призрак так умоляюще меня просил, что моё сердце дрогнуло.
— Ладно, я что-нибудь придумаю, — нахмурился я, уже чувствуя ту кучу проблем, которые на меня вот-вот свалятся из-за всего этого. — А ты будешь выполнять всё, что я тебе скажу?
— Буду! — торжественно вскинул руку в пионерском салюте одноглазый.
— А как зовут тебя?
— Филимон Поликарпович, — степенно представился призрак и даже изобразил нечто типа полупоклона.
— А я — Генка, — сказал я и добавил, — Вот и познакомились.
Мы договорились, что я приду завтра или послезавтра и попробую как-то проникнуть в квартиру и отодрать ту доску.
На том и расстались.
Но ни завтра, ни послезавтра в город я так и не попал. Во-первых, вернулся заведующий и первым делом устроил мне допрос по поводу отцовских записей. Еле-еле я выкрутился.
Во-вторых, экзамены. Заведующий позволил мне сдать экзамены только за седьмой класс. Мол, сдача за два класса пагубно повлияет на неокрепшую детскую психику (ага, то есть записать на меня выплату за якобы неисправный станок и отправить с агитбригадой по деревням и сёлам — это не повлияет, а вот экзамены — повлияют!). И даже Сухомлинского мне процитировал, для аргументации очевидно. Я в пединституте изучал и Сухомлинского, и остальных светил педагогической науки и мог бы в этом деле дать заву сто очков фору. Но не стал лезть на рожон, ясное дело, зав не хочет выпускать Генку из своих лап, пока не завладеет миллионами Генкиного отца.
Ну хоть так, будем, значит, «есть слона по кусочкам».
В школе ко мне подошел толстячок Ванька, который также был в пятой бригаде, и сказал:
— Капустин, ты же помнишь, что скоро «День Комсомола» и у нас конкурс самодеятельности? Виктор сказал, что ты номер готовишь.
Я на всякий случай кивнул.
— Через два часа у нас будет общая репетиция в малом актовом зале, но Виктор договорился, что наша бригада прямо сейчас пойдёт и порепетирует свой номер. Так что пошли, я знаю, что у тебя больше нет занятий.
Пришлось идти, раз обещал.
В актовом зале, который представлял собой просторную комнату с небольшой сценой, на которой даже занавеса не было, зато стояла трибуна и по центру висел портрет Ленина, уже все собрались. Очевидно, здесь проходили всякие официальные мероприятия не очень торжественного характера. Для концертов был ещё и большой зал.
— Ну что, Капустин, — без предисловий сказал Виктор, — ты обещал подготовить номер. Мы тебе дали время. Теперь показывай, что ты там подготовил.
Народ подсел поближе. Все с интересом уставились на меня.
— Парни, кто там, закройте дверь на засов, — велел Виктор, — не хочется, чтобы из седьмой бригады опять наши идеи слямзили.
— Да, там Гришка, он такой! — загомонили пацаны.
— Тихо! Ша! — велел Виктор и повернулся ко мне, — давай, Капустин!
У сцены лежали разные музыкальные инструменты. Я взял гитару, пробежал по струнам, вроде звучит нормально.
Так, что же им спеть? Праздник приурочен ко Дню комсомола. Значит, нужно что-то душещипательно-патриотическое.
Перебирая струны, я запел про «мои мысли, мои скакуны…».
— Так! Стоп! Стоп! — прервал меня на втором куплете Виктор, — что за ерунду ты тут нам поёшь?
— Патриотическую, — удивился я, ведь в той жизни я привык, что эту песню исполняли на всех концертах, приуроченных к государственным праздникам.
— И что там патриотического? — нахмурился Виктор, — ты слова посмотри какие! Человек не в состоянии совладать даже со своими мыслями, какой же он строитель коммунизма? Нет, он настоящий мироед! Не годится!
Также была категорически отбракована песня про «ты неси меня река», как мещанская, да и остальные песни тоже не понравились. Что подтвердило моё наблюдение, что песни моего времени никак не могут нормально восприниматься в другое время. Социум нужно подготовить. Иначе — не зайдёт даже самый-самый расчудесный шлягер.
— Мда, Капустин, — с горечью покачал головой изрядно расстроенный Виктор, — хорошо, что я предполагал, что тебе нельзя доверять, и ребята подготовили запасной номер. А вот если бы не было его? Ты бы всю бригаду опять подвёл!
Пацаны из бригады обличительно зашумели.
— Тихо, братцы! — велел Виктор, — давайте ещё прорепетируем номер, пока общая репетиция не началась. Коля, выходи, давай! Ванька, где ты там?
Парни полезли на сцену, а я остался сидеть в зале. Уши мои пылали.
Да уж. Неудобно получилось. Но кто же знал! Все авторы о попаданцах писали, что стоит герою провалиться во времени и спеть что-то из современного репертуара, как он сразу становился звездой, а песня — шлягером. Вруны!
Я сидел в зале и смотрел на номер, который подготовили воспитанники к конкурсу. Смотрел и вообще ничего не понимал. Вот этот номер:
… на середину сцены выходит Колька. На голове у него рыжий парик, волосы стоят дыбом. Но пластмассовом носу — красный шарик. Он одет в какие-то нелепые пёстрые одёжки, покрытые разноцветными заплатками. На шее у него жёлтый атласный шарф, а в петлице — огромная бумажная хризантема. Тоже жёлтая.
Ну ладно, но это ещё не всё.
Двое пацанов на балалайках исполняют «Из-за острова на стрежень…». Сбоку «выплывает» фанерная лодка, на которой красуется огромная надпись «Гипотенуза».
Колька начинает петь:
Затем Колька ударяет себя ладонью по лбу, и из парика идёт дым. Тогда он ударяет концом трости об пол, из трости тоже идёт дым.
Колька изображает испуг, хватается за сердце, и сердце зажигается под одеждой красным (вшитая лампочка).
Затем выбегают остальные парни и сперва по очереди, затем хором, декламируют патриотические стихи. Всё это время Колька то кривляется, то нажимает на лампочку на сердце.
Очевидно, для них это было смешно и круто. Потому что парни репетировали радостно и воодушевлённо. Явно этот номер им очень нравился.
А вот мне почему-то стало грустно.
В город вырваться удалось лишь через четыре дня. И то потому, что я сказал, что срочно вызывают на агитбригаду. Хотя я действительно планировал туда заскочить, мне нужно было в Вербовку, и я лелеял смутную надежду, что авось-таки агитбригадовцы туда ещё раз поедут. Ведь не все представления там состоялись.
Но сперва я хотел вызволить одноглазого Филимона Поликарповича (ну и имечко, надо будет сократить его как-то, а то язык сломаешь, пока дозовёшься).
В общем, я свистнул у наших коробку с гримом и рыжий парик. Позаимствовал на время. Савелий Михалыч, он же товарищ Гук, продолжал пребывать в своём эфемерном мире, я выследил, когда он ушел к Никифоровне за чекушкой и стянул его рабочую робу. Вообще-то у мастера-наставника (так он официально именовался) было две робы. В одной он работал и распивал чекушки, а другая была парадная. Она просто висела в шкафчике и её никогда не надевали. Вот её я и стянул. А также новенькую фуражку с козырьком. И на робе, и на фуражке была аббревиатура, я хз, что это, но выглядело внушительно и официально. Есть надежда, что жильцы коммуналки тоже не поймут. Завершал образ последний штрих — я позаимствовал у нашей кастелянши увесистую книгу-гроссбух за позапрошлый год, в которую она записывала, кому и что выдавала.
И вот, вооружившись таким реквизитом, я отправился по адресу, где проживала гадалка. Был день, точнее позднее утро, я шел по городу N и поёживался, ветер вяло таскал туда-сюда опавшую листву, зябковатые туманы по утрам приносили сырость, которая оставалась почти до самого обеда. Тепла солнца уже не хватало. В общем, погода так себе.
У нужного дома я остановился и, воровато оглянувшись, проскользнул в подъезд. Легко взбежал на второй этаж и ещё чуть выше, на полпролёта. Дальше этажей не было, но из прежних времён оставалась лестницы на чердак. Сейчас на этом пролёте жильцы держали всякий хлам: старые санки, лыжи, какие-то тазы, поломанную мебель, старые торшеры и прочую дрянь.
Аккуратно я примостился так, чтобы меня не было видно, если кто-то из жильцов выйдет из квартиры. Я аккуратно намазал лицо телесным гримом, добавил пару штрихов тоном потемнее, сделал более выразительными скулы и квадратным — подбородок, заострил нос, дорисовал пару морщин на лбу и мешки под глазами. Состарил себя капитально. Мой опыт работы аниматором на египетских курортах очень пригодился.
Загримировавшись, я натянул парик, пригладил его, чтобы волосы не торчали как у придурка, сверху нахлобучил фуражку, натянул робу, взял в руки гроссбух. Всё, образ сформирован.
Осмотрев себя в маленьком зеркальце, которое я приобрёл на рынке пару дней назад, я остался доволен результатом и лихо спустился на второй этаж.
Там я позвонил в дверь. Один раз.
Тишина.
Второй раз.
Тишина.
Ну что ж, придётся звонить и третий, видеть мадам Рюри совершенно не хотелось, но других вариантов не было.
Я нажал в третий раз.
Дверь опять открыла та самая старушка. Увидев мой официальный и суровый вид, она растерялась.
— Дератизация! — суровым голосом рявкнул я, — клопы, тараканы, мыши, блохи? Что есть?
— Клопы есть, — радостно затараторила старушка и даже не заставила меня вытирать ноги, — как не быть, клопы всегда, ироды, есть. Ужо я их и керосином выводила, и хлоркой. А они не выводятся.
— Выведем! — уверенно сказал я, — Тараканы есть?
— И таракашки есть, как не быть! — согласилась старушка, — но они-то мирные, таракашки, особо и не мешают. Живут себе на кухне, а вот клопы…
— А жуки-древоточцы есть?
— Ой, а что это? — испугалась старушка.
— Вы не знаете? — грозно нахмурился я, — нам поступил сигнал, что в доме завелись жуки-древоточцы. Это гораздо хуже клопов. Они сгрызут несущие сваи и дом без опоры может рухнуть. Вот будете ночью спать, а утром проснетесь, а вы уже под землей вместе с домом ушли.
— Батюшки-и-и, — испуганно перекрестилась старушка.
— В квартире сейчас кто ещё есть?
— Сейчас никого, я одна, — сообщила бабулька, — но скоро Натаха придёт.
Тут прямо из двери мадам Рюри выплыл одноглазый призрак. Увидел меня и аж застыл от изумления. А я тем временем продолжил беседу со старушкой:
— Натаха это кто? — спросил я, мимоходом кивнув Филимону Поликарповичу, мол, всё под контролем, но так, чтобы бабулька не заметила.
— Мадам Рюри, — неодобрительно поджала губы старушка, — гадалка она у нас нынче, провидица, тфу на неё, срамота какая! А раньше ведь телеграфисткой работала, уважаемая профессия.
— Ведите на кухню! — велел я, безжалостно прервав воспоминания.
Кухня представляла собой вытянутое помещение с непропорционально высокими потолками и узким пространством в ширину. Из-за этого она напоминала гроб. Сходство добавляло маленькое оконце, затянутое вместо шторок газетами. Жильцы квартиры явно уютом не заморачивались. На одном из столов пыхтел примус. Но пахло хорошо — жареной картошкой и сырниками.
— Где? — спросил я и посмотрел на одноглазого.
— Что где? — испугалась старушка.
— Заявление где? — строго спросил я.
— К-какое заявление? — совсем перепугалась она.
— Сигнал о жуках-древоточцах был? Был! А заявление где?
— Но это не я… — залепетала старушка.
— А мне что с этого? У меня план-график! — я демонстративно распахнул увесистый гроссбух и издалека продемонстрировал столбики цифр и неровные строчки.
— И что делать? — пискнула старушка, схватившись за сердце.
— Я же сказал!
— Но я не умею… неграмотная я… — чуть не плача, сообщила старушка.
— Ладно, так уж и быть, — смилостивился я, — тащите листок бумаги и ручку или карандаш, я сам за вас напишу.
— Ой, спасибо, сынок, — рассыпалась в благодарностях бабулька и споро унеслась прочь из кухни на поиски листочка.
— Где доска? — прошипел я маячившему призраку.
— Вот! — ткнул куда-то вниз тот.
Я осторожно поддел доску и принялся её пилить захваченной у Михалыча небольшой пилой.
Пилить пришлось долго.
Прибежавшая на звуки старушка заохала:
— Ох! Что же деется! Что это? Зачем это?
— На экспертизу! — строго рявкнул я, — в лабораторию. Не мешайте!
Старушка нервно пискнула и унеслась.
А я пилил и пилил. Одноглазый призрак мельтешил рядом и нервничал.
Когда я допилил и спрятал доску за пазуху, Филимон Поликарпович радостно воскликнул:
— Свобода! — и счастливо засмеялся.
Отделавшись от заполошной старушки, я вышел из квартиры, торопливо убрал грим и переоделся под ехидные замечания одноглазого, сложил барахло и инструмент в портфель, и вышел на улицу совсем другим человеком.
И надо же такому случиться, что прямо там, у дома, я нос-к-носу столкнулся… с Лазарем.