— Стой! Стой же! — вытаращив от неожиданности и без того изрядно выпуклые глаза, так, что он стал похож на афигевшую сову, закричал Лазарь и попытался схватить меня.
— Иэээх! — с силой оттолкнул я его и ловко запрыгнул на подножку мимопроходящего трамвая.
Трамвай с дребезжанием и лязгом покатил дальше, набирая скорость и звеня на поворотах, а я приподнял козырёк фуражки и ехидно отсалютовал Лазарю.
— Что это было? — спросил маячивший рядом Филимон Поликарпович, который с восторгом крутил головой по сторонам, а его единственный глаз аж сиял от воодушевления.
— Давний враг, — лаконично ответил я, заставив тощего оборвыша, который тоже висел на подножке, вылупиться на меня удивлённо.
— Он тебя явно преследует, — заметил одноглазый.
Отвечать я не стал, чтобы не пугать людей вокруг (кроме беспризорника, рядом ещё хотел сэкономить на проезде очень тощий студент и какая-то очкастая курсисточка неказистого вида).
— Теперь куда? В школу? — спросил Филимон Поликарпович, когда я спрыгнул на повороте у большого кирпичного здания с лаконичной вывеской «Оптово-розничный магазин и склады Торопова», совсем чуть-чуть разминувшись с суровым кондуктором.
— В школу успеется, — ответил я и поёжился от усиливающегося промозглого ветра, — сейчас бы поесть не мешало.
— Здесь рядом хороший кафешантан, — воодушевился Филимон Поликарпович, — там такие девчули из подтанцовки, с такими ножками — пальчики оближешь! А одна, Лили, такая красотка!
— Ты уже три десятка лет там не был, — усмехнулся я, — все твои девчули давно постарели. А красотка Лили превратилась в артрозную старуху с распухшими суставами и скрипучим голосом.
— Зато там есть другие! — резонно заметил призрак.
Возразить мне было нечего, да и живот подводило от голода (я остался сегодня без обеда из-за всего этого), так что пошел я в кафешантан.
Прошлый раз, когда я был тут с Гришкой, Жоржем и Зёзиком, меня пропустили без возражений. Сейчас же дорогу преградил швейцар, точнее даже придверник, так как сложно назвать швейцаром этого плотного человека с розовым, точно ошпаренным банным паром лицом, тонкими набриолиненными усиками и с хохолком рыжеватых поседевших волос. Он был в русских сапогах, в поддевке по-купечески, но зато расшитой позументами, и в капитанской фуражке с кокардой. И хоть вид его был грозен и молодцеват, чем-то он неуловимо напомнил мне репетировавшего Кольку в рыжем парике и с хризантемой на груди.
— Куда⁈ — строго окликнул меня придверник (вот принципиально не буду называть его швейцаром, раз так).
— Туда, — кивнул я на дверь, из-за которой раздавались визгливо-заливистые звуки скрипки, грохот пианино, раскаты смеха и хрипловатый женский голос что-то надрывно пел.
— Не положено! — рявкнул скотина придверник и посмотрел на меня свысока и с каким-то затаённым злорадством.
— Почему это? — удивился я, — раньше пускали.
— Детям не положено! — упёрся тот. — Иди, мальчик, гуляй. Не то милицию позову.
— Сунь в зубы, — подал голос одноглазый.
Я аж вздрогнул:
— Чего?
— Не положено, говорю! — повторил придверник, решив, что это я у него спрашиваю, призрака он же видеть не мог.
— Дай ему на лапу, говорю! — фыркнул призрак и расхохотался, — дай барашка в бумажке! Подмажь колёса! Позолоти ручку! Да что ты как нерусский вылупился на меня, денег, говорю, дай ему, а то не пустит!
Я хмыкнул, вытащил из бумажника чуть примятую купюру, которая неуловимым образом исчезла в недрах облачения придверника. И сам он мгновенно изменился: счастливо улыбаясь от лицезрения моей физиономии, угодливо распахнул дверь, и чуть даже присогнулся в поклоне:
— Прошу! Прошу, ваше сиятельство! — и подмигнул мне, зараза. — Сегодня для мужчин покажут особо интересные эксцентрические танцы!
Слово «мужчин» он выделил и подчеркнул особой интонацией. Видимо, чтобы подольстить такому молокососу, как Генка Капустин.
Сзади заливисто надрывался от хохота одноглазый Филимон Поликарпович.
В лицо ударила музыка, весёлый шум, запахи еды на любой, даже самый взыскательный вкус. По залу сновали молодцеватые официанты в атласных косоворотках, вооруженные заставленными яствами подносами и радушными улыбками. На сцене, слегка приплясывая в такт толстыми ногами в фильдеперсовых чулках, вполголоса пела пышногрудая женщина. Была она в ярко-лиловом платье с пайетками и с таким глубоким вырезом, что мой одноглазый спутник аж завизжал от восторга, когда она чуть наклонилась, и срочно полетел поглазеть поближе.
— Далеко не отлучайся! — велел я ему, и официант, пробегающий рядом и, видимо, принявший это на свой счет, угодливо склонился в поклоне, между делом сообщив:
— Есть шикарные перепела с клубникой и шпинатами, — наклонился он ко мне. — Но рекомендую обратить внимание на жиго ягнёнка в гранатовом соусе.
Но я, не мудрствуя лукаво, заказал шею поросёнка с горчицей и молодым картофелем. Винную карту даже смотреть не стал — не хватало ещё явиться в школу с перегаром. Взял лимонаду.
Официант провёл меня к крайнему столику, поближе к сцене и слегка разочарованно умчался выполнять заказ. А я откинулся на спинку стула и принялся наблюдать эстраду. Пока я разговаривал с официантом, репертуар певички сменился и сейчас она, томно раскачиваясь посреди сцены, пела что-то совершенно душераздирающее:
— Увидел мои слезы,
главу на грудь склонил…
Как по мне — слишком примитивно, но народу нравилось. Рядом, за соседним столиком сисястым талантом восхищался тучный господин, явно из совслужащих:
— Ты посмотри, Галя, какая экспрессия! Шедеврально! — алчно вытаращившись на внушительные формы примы, он схватил бокал и надолго припал к нему.
Сидящая рядом Галя, тощая дама в соболиной горжетке, явно его восторгов не разделяла и лишь пренебрежительно поджала губы. Её явно было жарко в мехах, но красота требует жертв, и она терпеливо сидела, демонстрируя всем дорогой наряд, жемчуга, золото, и томительно ожидая, когда же всё это, наконец, закончится, чтобы вернуться домой, стереть разъедающий лицо грим и сбросить тесные туфли.
Тем временем певичка затянула какой-то цыганский романс, а у меня над головой внезапно прозвучал знакомый голос, и так это было неожиданно, что я чуть на стуле не подпрыгнул:
— Генна-а-аша-а, — томно растягивая слова, рядом со мной присела Изабелла. — Куда же ты пропа-ал? Я всё жду, жду…
— Дела были, — пожал плечами я и, заметив её голодный взгляд, который она бросила на заварную пироженку, что я как раз уже доедал, и, как джентльмен, спросил, — что тебе заказать?
Это была моя стратегическая ошибка.
И понеслось. Недаром говорят, что на шару и уксус сладкий. Изабелла скромничать не стала и заказала: блины с дичью и брусникой, блины с белужьей икрой, пшённую кашу с раковыми шейками, запечённую осетрину «по-московски», оленину под пармъскимъ сыром, строганину из муксуна, заливное из стерляди, клубничное пралине и лимонный мусс. Немного задумавшись, добавила ещё седло барашка с пряной морковью и жаренными сливами, окончательно осчастливив официанта надеждой на будущие очень щедрые чаевые.
— Я даже боюсь подумать, шампанское урожая какого года она сейчас выберет, — насмешливо хмыкнул призрак, который увидев Изабеллу, моментально материализовался возле моего столика, — а мадама пожрать явно любит. Кстати, у тебя денег хоть хватит всё это оплатить?
Я не ответил, слушая воркование Изабеллы, лишь обжёг одноглазого злым взглядом.
— Ладно, молчу, молчу! — поднял руки в жесте примирения призрак, — но есть одна просьбишка малая, когда тебя за неуплату в милицию забирать будут, брось, пожалуйста, деревяшку куда-то в угол, хочу здесь остаться. А не с тобой по тюрьмам сидеть.
Я промолчал, хоть на язык просилось многое.
Денег и вправду не было столько, чтобы оплатить все эти деликатесы.
— Генна-а-аша-а, я на минуточку, — счастливо и сыто прощебетала Изабелла, поднимаясь из-за стола, — носик попудрю.
Я безучастно кивнул, судорожно размышляя, что же делать. Если я свалю сейчас, то как оно будет? Хотя этот цербер при входе не выпустит.
Так что же делать?
Видимо последнюю мысль я озвучил вслух, так как одноглазый, бросив пялиться на танцующих на сцене фокстрот дамочек сказал:
— А здесь играют?
— Должно быть, — равнодушно пожал плечами я, настроения вообще не было.
— Раньше на втором этаже здесь было казино, — сообщил мне призрак, — а вот как оно сейчас, ума не приложу. Как я понимаю, у вас случилась недавно революция?
Я кивнул.
— Могли и закрыть. А ты спроси тогда у официанта, — решил одноглазый, — он знает.
Я подозвал официанта и спросил его, играют ли здесь.
— Шмен-де-фер? Макао? Баккара? Рулетка? — тихо прошептал официант, наклонившись ко мне.
— Давай макао! — зажегся призрак и радостно потёр руки.
Я хотел сказать, что не умею, но при официанте не стал. Одноглазый явно понял моё замешательство и хвастливо заявил:
— Зато я умею! Ого! Ещё как умею! Сейчас деньжат с этих жирножопых толстосумов срубим! Эххх!
Буквально через пару минут я уже сидел за круглым столом на втором этаже, и банкомёт, судя по выправке, явно из бывших белогвардейцев, лихо перетасовывал карты. Кроме меня, за столом было еще шестеро, всё мужчины, явно нэпманы довольно-таки блатной наружности. Я уже аж пожалел, что повёлся на совет одноглазого.
А вот он был явно в своей стихии.
Когда банкомёт сдал всем по карте, одноглазый пролетел вокруг стола и заглянул каждому под руку.
— Отлично! Просто отлично! — засиял он и велел мне, — проси сейчас прикуп и поднимай ставку в два раза!
Игра обещала быть огонь!
Я лежал на смятых простынях, смотрел, как Изабелла расчёсывает волосы у небольшого трюмо, и мрачно размышлял, какое наказание выдумает СТК в этот раз, когда я заявлюсь сейчас в школу, нарушив предписание явится вечером и ароматизируя всё вокруг свежим перегаром (вчера Изабелла-таки уломала меня выпить за выигрыш, сперва заказали шампанского, и понеслось).
— Генна-а-аша-а, — медоточиво протянула Изабелла и страстно посмотрела на меня, — приходи ко мне вечером, а?
— Ты сейчас куда-то торопишься? — я-то уже свои все сроки проворонил, но спросил чисто из вежливости, сердиться на Изабеллу после того, что она ночью вытворяла, добросовестно отработав и за седло барашка, и за белужью икру, не хотелось.
— Ну да, я же днём работаю стенографисткой при бумагопрядильном тресте, сокращенно Горбумтрест, — вздохнула она. — Если я опоздаю, опять эта Авдотьина интриги свои начнёт разводить! И наш председатель правления, как всегда, её послушает!
— Несправедливый начальник? — мрачно уточнил я, меня разморило, я не выспался, и сейчас собираться и топать пять вёрст до школы, было лень.
— Дык, у неё же папаня — председатель народного суда! Авдотьин! — возмущённо воскликнула Изабелла, — эта дрянь могла вообще никуда работать не ходить с таким-то папашей! Так нет, зачем-то попёрлась же!
Она ещё долго что-то возмущённо и сердито тараторила, а меня словно отключило. Где-то, на краю сознания, билась и царапалась назойливая мыслишка… Авдотьин, Авдотьин… дочь стенографистка… где-то я уже подобное слышал, только не пойму, где…
Часа через три я медленно брёл по окруженной ольхой и осинками просёлочной дороге, которая тоже вела к Батюшкино, и где находилась трудовая школа имени 5-го Декабря. Погода была необычайно тёплая, до этого конец сентября и начало октября особо не радовали, но сейчас, видимо, природа решила перед зимой хоть немного отогреться.
Солнышко припекало почти как летом, так что я даже расстегнул изрядно потрёпанную куртку (я переоделся обратно в одежду воспитанника, а портфель с новым костюмом припрятал, по совету Филимона Поликарповича, на чердаке одного из домов города N).
Вообще, одноглазый оказался тем ещё продувным деятелем, он явно при жизни был каким-нибудь аферистом или мелким жуликом. Но на вопрос поведать о своём роде деятельности при жизни, отвечать категорически отказался. Как и о причине, за что его убили.
Но я и не настаивал. Потом захочет — сам расскажет. Енох тоже постоянно разводил секреты. Видимо, призраки любят всю эту таинственность.
Вспомнив о Енохе, мои мысли приняли другое направление — выйдя от Изабеллы, я по дороге заскочил на агитбригаду. Но там, кроме Гришки Караулова, больше никого не было. Все отработали летние гастроли и взяли небольшие отпуска, затем планировались представления агитбригады в городе N, поэтому ни в соседнюю губернию, ни в Вербовку в ближайшие три месяца точно никто не собирался. Гришка тоже мылился куда-то к своим, в соседний город, так что мы успели перекинуться всего парой слов.
Придётся добираться в Вербовку самостоятельно. Вот только как это провернуть? И, главное, как вырваться из школы?
— О чём задумался? — первым не выдержал затянувшееся молчание одноглазый, — об Изабелле? Ничего так дамочка, только ты не прокормишь её деликатесами. Лучше брось и найди себе кого-то поскромнее.
— Да я с ней всего-то второй раз развлекаюсь, — отмахнулся от неприятной темы я. — И скорей всего — последний.
— Ты-то, может, и ничего не планируешь, а она уже стопроцентно фату выбирает, — хохотнул призрак. — Бабы, они такие. Потому и чревато с одной больше двух раз встречаться.
— Так я второй только, — повторил я.
— Ну ладно. Ладно! — прекратил смеяться одноглазый, — ты лучше скажи, что там дальше планируется? Вечер мне понравился, давно я в ресторанах не был. А вот школа не очень мне по нраву. Староват я среди детишек пребывать, да и скучно.
— Мне нужно срочно попасть в Вербовку, — рассказал я призраку о проблеме с дощечкой для Еноха, — вот только не представляю, как это провернуть.
— Да что там представлять, — хмыкнул тот, — что ж ты раньше не сказал? Пока вы с Изабеллой простыни мяли, я по всем комнатам её коммуналки прошвырнулся. Там, рядом, слева, мужик живёт один, явно из конторщиков. Так вот у него в ящике стола полно всяких бланков с разными штампами и печатями. Я так понял, он на дом часто работу берёт…
— И как к нему влезть в комнату? Это же будет проникновение со взломом. За такое знаешь, какой срок светит?
— Зачем со взломом? — удивился одноглазый, — он как комнату запирает, ключ под коврик кладёт. К нему старуха какая-то убираться приходит. Я видел.
— Значит, придётся возвращаться опять к Изабелле, — вздохнул я, с содроганием подумав о фате.
— Ну она же тебе сказала, что днём стенографисткой работает, — возразил призрак, — приходи днём, после одиннадцати, и её ещё не будет и старуха из комнаты конторщика уже уйдёт. А сам он, как я понял, до ночи где-то в городе работает.
Я кивнул, ещё раз порадовавшись, что забрал Филимона Поликарповича к себе от гадалки. Советы бывшего жулика были максимально дельными. Я-то и сам мог до этого потом додуматься, но вся соль в том, что я ещё крайне плохо знал реалии этого времени и мог запросто попасть в неприятность.
Одноглазый был значительно полезнее ворчливого и высокомерного Еноха. Да и общаться с ним мне было проще. Вот только способности у них были разными, поэтому мне могли пригодиться оба — Филимон Поликарпович умел немного воздействовать на мысли людей (некоторых), видел их эмоции и эманации помыслов. А вот Енох мог заставить некоторых животных выполнять его несложные поручения, мог отвести глаза.
Поэтому пусть будет у меня банда призраков. А я буду главарём этой призрачной банды.
Я аж засмеялся.
— Что смеёшься? — тут же спросил одноглазый.
Но ответить я не успел — вдали, на дороге показался всадник. Он несся прямо на меня. Разглядеть, кто это, было сложно — всадник припал к шее коня и летел так быстро, что из-под копыт летели по сторонам комья грязи.
— Кто это? — спросил Филимон Поликарпович.
Ответить я не успел — всадник поравнялся со мной и дёрнул за поводья так резко, что конь встал на дыбы.
Это был Лазарь.
— Попался, — довольно ощерился он и спрыгнул наземь. — ты куда мою книгу подевал, гад? Отвечай!
— Не брал я твоей книги, — попытался увильнуть я, понимая, что Лазарь не поверит.
— Мы оба прекрасно знаем, что книгу взял ты, — заскрежетал зубами Лазарь.
Выглядел он плохо и напоминал смертельно больного человека: лицо пожелтело, осунулось, глаза были красные, воспалённые, на одном лопнул сосуд и сейчас он был налит кровью в буквальном смысле этого слова. Выглядело это жутко.
— Зря вы, дяденька, на меня взъелись, — сделал последнюю попытку я, уже прекрасно понимая, что живым из этой ситуации выйдет лишь кто-то один.
— Генка! Берегись! — крикнул призрак.
— Врёшь, гнида! — с ненавистью закричал Лазарь и бросился на меня. В руке его мелькнул нож. Лезвие которого слабо светилось чем-то желтоватым.
Первый удар я отбил, второй — тоже, но лезвие таки чиркануло меня по груди, послышался треск и из разреза на куртке на землю вывалились щепки и труха от дощечки одноглазого призрака, которые сразу начали испаряться и таять, словно лёд на солнце.
— Сдохни! — опять прорычал Лазарь и нанёс ещё один удар ножом.
Я присел и одновременно сделал подсечку — Лазарь с размаху рухнул на дорогу и затих, ударившись затылком о камень, которые часто встречались здесь по краю дороги.
Я немного подождал, затем потрогал яремную вену на его шее.
— Мёртв, — сказал я призраку, — надо отсюда поскорее сваливать, а то увидят — мокруху мне пришьют.
Ответа не последовало. Я поднял голову — Филимона Поликарповича нигде не было.
Одноглазый призрак исчез.
Я стоял на дороге один, над трупом, и на расстоянии в несколько вёрст никого не было. Никого. Лишь рядом с ветки неожиданно взлетела сорока и напоследок ожгла меня полным ненависти взглядом…