— Нет! — сказал Енох.
— Что нет? — сперва не понял я.
— Я не буду участвовать в ваших глупых человеческих играх, — ответил Енох сварливым голосом.
Я ж остановился от неожиданности. Ну, капец.
— То есть как это ты не будешь? — тихо переспросил я. — Надо помочь человеку, я тебя попросил всего-то пойти разговоры послушать. Это так трудно?
— Это не трудно, — сказал Енох. — Просто я не желаю заниматься всем этим. Кроме того, я тебе не прислужник, человек!
«Ага, вот, значит, как мы заговорили», — злобно подумал я. Хотел сказать ему пару ласковых, но этот гад просто взял и исчез.
Ну ладно.
Дощечка-то у меня, вообще-то.
Представление ещё продолжалось, но через два номера будет финал. Я опять встал на отведённое мне Жоржиком место — сторожить и подавать реквизит.
После представления был ужин. Накрыли стол в клубе от сельсовета. Кормили нас просто, но сытно. А ещё поили. Самогоном. Агитбригадовцы наклюкались знатно. А я впервые за эти дни наелся. Точнее обожрался. Пока председатель сельсовета с группой сельского актива провозглашали тосты, я стащил два больших пирога и приличный кусок запечённой рыбы. Всё остальное стояло далеко от меня и тянуться туда было неловко.
Во всяком случае завтрак и обед я себе обеспечил.
Теперь мне стало понятно, почему агитбригадовцы не заморачивались с готовкой.
С помощью для Анфисы нужно было что-то думать. Скоро полночь, а скотина Енох так и не появился. И я не мог понять, он просто не отсвечивает или улетел куда-нибудь с концами.
Раз моя затея с местью селянкам так тупо провалилась из-за одного упрямого призрака, пришлось изыскать другие, альтернативные, варианты. Силовой метод мне был недоступен, поэтому я использовал старый как мир способ психологических манипуляций из моего времени. То есть я направился к женской половине агитбригады. По законам природы, женщины более жалостливы, чем все остальные.
Нюра и Люся сидели на завалинке под звёздным небом, обнявшись за плечи, и в два голоса выводили тягучий романс «Грусть и тоска безысходная» о безответной любви. Им горестно вторил Жоржик. Рядом, но чуть особняком, сидела Клара. Она романс не пела, но глаза её подёрнулись мечтательной дымкой, грудь прерывисто вздымалась.
Момент был, как говорится, самый что ни на есть.
Я тихо подошел к ним и скромно присел рядом на чурбачке. Дождавшись, когда романс закончится и, пока они не затянули новый, сказал:
— Сегодня на болоте девушка топилась от несчастной любви. А я её спас.
Все головы враз повернулись ко мне. Из глаз Клары моментально пропала вся мечтательность.
Я же, продолжая нагнетать, скорбно кивнул Жоржику:
— Помнишь, как ты отпустил меня до ветру сходить?
Тот угумкнул.
— Так, вот пошел я к болоту, гляжу, а там она топится! Представляете? Еле вытащил.
— Да ты что⁈
— Где⁈
— А кто⁈ — посыпались вопросы.
Я, максимально сгустив краски, в самых мрачных подробностях рассказал о предательстве вероломного Василия, о коллективном буллинге от селян, о вымазанных дёгтем воротах, и об отказе идти к нам. Напоследок я очень печально добавил:
— И вот боремся мы тут с темнотой и мракобесием у селян, просвещаем их, а тут рядом, в двух шагах, гибнет простая советская девушка, почти ребенок. И никому нет никакого дела…
И для закрепления эффекта печально вздохнул.
Глаза Клары полыхнули огнём.
Люся и Нюра возмущённо загомонили. В общем, если бы не Жоржик, который хоть и был тоже подвыпимши, но голову не терял, пошли бы наши комсомолки громить село прямо сейчас.
А так, путём долгих переговоров и убеждений карательная экспедиция была перенесена на завтра.
Ну, как говорится, что смог, то и сделал. За ночь у Анфисы ничего произойти не должно (если опять топиться не удумает), а завтра или агитбригадовки на селе шороху наведут, или я Еноха перевоспитаю и к общественно-полезному труду приобщу.
К перевоспитанию я решил приступить прямо сейчас. Было хоть и поздно, но всё равно все просыпались только к обеду, так что вполне отосплюсь утром.
Перво-наперво что я сделал, так это сходил к Жоржику и одолжил у него топор. Сказал, что нужно щепы подрубить, а то очаг в доме старый, затухает постоянно.
Затем зашел в мою избу (где я ночевал). За время моего отсутствия здесь не изменилось ничего. Поделившись с Барсиком куском рыбы, я положил доску на припечек и задумчиво посмотрел на неё, прикидывая — вдоль или поперёк. Моя интуиция молчала, опыта тоже в таких делах не было, поэтому решил спросить совета:
— Барсик, как ты думаешь, рубануть по доске вдоль или поперёк?
Барсик промолчал, ему было некогда, он торопливо, с утробным урчанием, не жуя, глотал куски жареной рыбы, злобно сверкая жёлтыми глазами.
— Хотя можно и по диагонали попробовать, — предположил я, — Что скажешь?
Так как Барсик опять проигнорировал мой вопрос, я решил таки рубить горизонтально и замахнулся.
— Ты что творишь, человек⁈ — Енох возник моментально, мерцая, словно проблесковый маячок на автомобиле ГАИ, когда они едут в час пик на обед. — Не смей!
— Енох? — изумился я, — а ты не улетел разве?
— Я же говорил. что привязан к доске, — фыркнул призрак и добавил, — топор положи.
— Да не вопрос, — сказал я, положил топор на пол и поднёс зажжённую лучину к доске, — огнём, так оно всяко верней будет.
— Нет! — заверещал Енох так, что аж Барсик испугался и шмыгнул под печь, бросив недоеденную рыбу.
— Ну вот зачем ты шумишь? — упрекнул призрака я, — Барсика вон напугал. Нехорошо животных обижать.
— Ты хочешь меня уничтожить… — дрожащим голосом прошипел Енох с опаской глядя на горящую лучину у меня в руке.
— А зачем ты нужен? — удивился я, — толку от тебя всё равно нету, помогать мне ты не желаешь, хотя я вот тебе помогал. Ты же только вредишь мне.
— Но я…
— Кроме того ты бессердечный и эгоистичный, — продолжил я, — девушка вон попала в беду, а ты помочь ей не захотел…
— Эта женщина сама во всем виновата и вполне заслужила свою участь! — сердито воскликнул Енох, — если в обычаях предков не положено девице к парню в постель до замужества прыгать — значит и не надо прыгать! Традиции веками создавались и под каждой традицией есть основание и опыт поколений предков!
— Ага, а в Европе, например, была такая традиция красивых женщин на кострах сжигать, — мрачно усмехнулся я.
— В Писании так сказано, — огрызнулся Енох, — таков был наказ Моисея[6]!
— Ну ладно, пусть так, — примирительно сказал я, — в теологических диспутах я не силён, но Анфисе помочь надо было. Тем более здесь суть не в Анфисе, а в том, что это была моя просьба. А ты мне отказал. И я обиделся. А свою обиду я могу отпустить только так. У нас говорят — «огнём и мечом». Меча у меня нет, есть топор, но ты топором не хочешь. Значит остается огонь…
— Погоди… — начал опять призрак.
— Нет, надоело, — отмахнулся я и подул на лучину, так как мне показалось, что огонек стал меньше.
— Слушай, Генка, — льстиво прошелестел Енох, — не жги только, а я тебе помогу. Я много чего знаю…
— Я тоже много чего знаю, — отмахнулся я, — например, третий закон термодинамики. Вот ты его знаешь?
Судя по растерянному мерцанию, с энтропией у Еноха явно были нелады.
— Ну вот видишь, — удовлетворённо констатировал я, — и ты ещё чему-то собираешься меня учить.
— Я обучу тебя алхимии! — замерцал Енох, — ты сможешь покорить мир!
— Ой, да я химию почти всю вторую четверть в восьмом «А» заменял, — рассмеялся я, — когда Мензурка ногу сломала. Это училка химии у них. А так-то её Элеонора Петровна зовут. Так что это я тебя могу обучить, Енох. Вот, к примеру, у тебя с окислительно-восстановительными реакциями как?
Енох, видимо, совсем расстроился, и даже мерцать перестал. И на вопрос не ответил.
Барсик, успокоенный, вылез из-под печи и вернулся к недоеденной рыбе. Где-то в углу трещал сверчок. За окном слышался тихий говорок, вроде как Гришки Караулова, который убедительно уговаривал кого-то впустить его.
У меня глаза уже начали слипаться.
Я зевнул и поднёс лучину к доске.
— Стой! — опять завизжал Енох.
И опять Барсик пулей метнулся под печь.
— Вот ты гад! — сказал ему я, — ты зачем мне кота всё время пугаешь?
— Не губи-и-и-и-и, — заныл Енох.
— Аргументируй, — опять зевнул я.
— Что? — не понял Енох.
— Какой мне прок тебя оставлять? — спросил я, — чтобы ты выпускал моих петухов и лишал меня ужина? Будил по утрам, потому что тебе скучно и поболтать охота? Пугал моего кота? Зачем?
— Я буду тебе помогать!
— Чем? Я тебя просил помочь сегодня. Ты отказался и подвёл меня. Я не смог выручить девушку в беде. Из-за тебя, между прочим! А она понадеялась.
— Генка, ну давай так, — примирительно предложил Енох, — я же тоже не могу на побегушках все время быть. Давай договоримся — я тебе помогаю в день два раза?
— Пять, — зевнул я.
— Три, — начал торговаться призрак.
— Четыре! — пошел на уступку я.
— Два, — обнаглел призрак.
— Шесть! — сказал последнее слово я и для аргументации поднёс лучину поближе к доске.
— Генка, шесть не смогу, — заканючил призрак, — у меня сил осталось не так и много, давай остановимся на трёх?
— Ладно, — кивнул я, — но, если я узнаю, что ты обманул меня — твоя доска сгорит очень быстро. Обещаю.
— Я правду сказал! — замерцал Енох.
— Итак, сегодняшний день прошел, и ты не выполнил ни одну мою просьбу, — мстительно напомнил я.
— Говори, что надо, — вздохнул Енох.
— Я тебе говорил уже, — проворчал я.
— Но сейчас все люди разошлись, спят уже, как я узнаю? — задал вполне логичный вопрос Енох.
— Я это разве меня должно волновать? — удивился я.
— Злой ты, — проворчал Енох.
— Разве помочь девушке в беде — это зло? — хмыкнул я. — так что вперёд, действуй!
— Но я не могу далеко отходить от деревяшки, — злорадно напомнил Енох.
— Давай я привяжу деревяшку к Барсику, ты внушишь ему куда идти, и вы сходите и все разведаете? — предложил я.
— А ты не боишься, что Барсик уйдёт туда, где ты его никогда не найдешь? — захохотал Енох, — и меня тоже?
Ну и вот что с ним делать? Я вздохнул, работы по перевоспитанию предстояло ой как много.
— Нет, не боюсь, — сказал я, — Барсик видел, что у меня есть ещё кусок рыбы. Теперь, он, пока всё не съест — никуда надолго от меня не уйдёт. Так что даже не надейся.
Ночь тиха… едва колышет, ветер темные листы…[7] — эти строчки из школьной программы по русской литературе неотрывно крутились у меня в голове, пока мы с Енохом тихо шли по селу. Тихо — потому что собаки при любом постороннем звуке начинали неистово лаять. Стоило одной собачонке тявкнуть, как через полсекунды весь конец улицы заливался собачьей многоголосицей.
Еноху было хорошо, призрак, перемещается бесшумно. А вот мне приходилось ухищряться, чтобы не шуметь, да ещё полы плаща норовили за что-нибудь зацепиться и приходилось их постоянно одёргивать. Назло, ночь была хоть и звёздная, но месяц висел молодой, так что темно было, как в желудке афроамериканца, если можно так толерантно выразиться. И холодно так, что я всё равно замёрз.
Так как узнать, кто именно вымазал ворота Анфисы дёгтем уже было невозможно, я решил слегка подкорректировать свой план. Ну, во-первых, дёгтя у меня не было и где его взять, я не знал. Мазать ворота дерьмом было некуртуазно, всё-таки мы хоть и местная, но богема. Плюс — оно воняет. Негигиенично, в общем. Да и бессмысленно, если пойдёт дождь. Во-вторых, я банально не знал, чьи конкретно ворота надо мазать. Поэтому нашел следующий выход.
Вместо дёгтя взял известь, которой крестьяне мазали печи и основания деревьев от садовых вредителей. Извести в селе было полно. Даже в нашем дворе был почти полный мешок в одном из сараев (я там я искал лопату, и случайно обнаружил). Известь я засыпал в ведро, залил водой, дал немного постоять. И, когда реакция прошла, взял ведро и отправился в карательный поход. Кисти у меня не было, но я сделал её из куска тряпки, экспроприированной мной из сельсовета предыдущей деревни и в которой я раньше держал продукты. Теперь у меня была торба бабы Фроси, так что все продукты я переложил туда. Тряпку я на манер факела накрутил на палку и получилась у меня такая себе импровизированная рисовалка.
В общем, согласно моему плану, чтобы не красить все ворота в селе известью (а то ведь не хватит), я на каждых воротах писал общеизвестное слово из трёх букв. Кроме ворот Анфисы, естественно. Поэтому прежде, чем приступать к написанию, я засылал Еноха в каждую избу проверить, не живет ли там Анфиса.
Ах, да, были ещё одни ворота, где я тоже ничего не написал!
Да! Ворота бабы Фроси, конечно же. Я мало того, что не написал ничего, так ещё слегка покапал известью у калитки и затем забросил пустое ведро и палку-рисовалку ей в палисадничек перед окном. Такой вот небольшой расчёт за продукты для сироты.
Сказать, что я сильно навредил — это нет. Известь — не дёготь. Если второй почти не убирается из поверхности деревянных ворот, и даже после того, как смыть дёготь, там остается резкий запах и тёмные следы. То известь можно легко смыть водой, буквально за пару минут. Так что ущерба селянам я не нанёс. Разве что немного морального.
Ну и взбудоражил село заодно. Я рассчитывал на то, что селяне сейчас увлекутся поисками злоумышленника и про Анфису на время забудут. А днём мои комсомолки подсуетятся, да и для любвеобильного Василия я решил приготовить небольшой сюрприз.
Запулив бабке Фросе подарочек, я отправился домой. Скоро рассвет, хотелось хоть немного поспать. Сзади не отставал Енох, который всю дорогу ворчал и донимал меня моральными аспектами моего поступка:
— А если там человек невиновный живёт, а ты ему ворота испачкал? — бубнил он, — и вот как?
— Нормально, — огрызнулся я, закутываясь в плащ поплотнее, — если этот человек живёт в этом селе и прекрасно видел, что Анфисе вымазали ворота дёгтем, но он промолчал, не заступился за неё — значит этот человек тоже виновен! Так что всё правильно.
— А старухе этой ты зачем ведро подкинул? — не унимался Енох, — теперь же на неё подумают.
— Это такая старуха, что от чего хочешь отбрешется, — хмыкнул я, вспомнив, как её корёжило, что у Сомова урожайность репы выше. — А не надо сироту обижать! Пусть денег мало у меня, но и плесневелый хлеб подсовывать голодному — грех.
А наутро всё село бушевало, словно вулкан Гуарапуава. Прецедент вышел знатный.
Пока агитбригадовцы проснулись, в деревне уже трижды все успели перессориться, в поисках злоумышленника. Подозревали все всех и каждый каждого. Об этом нам рассказал Гришка Караулов, который ночью так и не смог кого-то убедить, чтобы его пустили и, соответственно, ночевал на селе у какой-то вдовушки, поэтому был прекрасно в курсе всех скандалов у селян.
— Там парни собираются ловить злодея! — смеясь, рассказывал он, — по всем хуторам и пятихаткам ищут. Сказали, что, если найдут — кости пересчитают. Ох не завидую я ему.
В общем, весело.
Настолько весело, что поход к Сомовым решили перенести на время ближе к вечеру, пока страсти поулягутся.
Я же прекрасно выспался и вышел во двор. На чурбачке под яблоней сидела Клара и пила кофий. Увидев меня, она заулыбалась:
— Гена, — сказала Клара. — Я нашла тебе хорошую куртку. Тёплую и красивую. Это у нас раньше была такая пьеса, где играли охотников. Сейчас эту пьесу из репертуара убрали, так что куртка просто так лежит. Я тебе её отдам. Носи на здоровье.
— Спасибо! — от души поблагодарил я, а Клара скрылась в недрах фургончика.
Я улыбался, подставляя лицо лучам осеннего солнца — настроение было преотличное.
— Вот, держи! — она вышла и с улыбкой протянула мне одежду.
Куртка действительно была, хоть и великовата, но крепкая и почти новая, тёмно-коричневого цвета, похожая на замшевую. И главное — тёплая, так что и зимой носить можно.
Многословно поблагодарив добрую Клару, я спросил, что ей помогать.
— Пока ничего, — лениво отмахнулась она. — Сегодня почти свободный день. Только Люся с Нюрой репетируют. Но у них просто новый танец. А остальные — отдыхают. Хотя спроси у Жоржика, может ему с лошадьми что помочь надо, я не знаю.
Я пообещал спросить.
— И это, — хлопнула себя по лбу Клара, — чуть не забыла. Раз у тебя есть теперь куртка, то верни плащ. Это реквизит.
— Сейчас принесу, — улыбнулся с Кларе, — две минуты!
Я побежал к себе, чтобы взять плащ.
Влетел в дом. Солнце светило прямо в подслеповатое окошко, и вся комната была залита светом. Я схватил плащ, брошенный ночью на лавку. От моего движения полы плаща развернулись, и я обмер — одна пола была обильно заляпана известью.
«Ворожеи не оставляй в живых»(Исход, 22:18)
стихи Плещеева А. Н. « Notturno» («Ночь тиха… Едва колышет…»)