Даже из окон двадцать третьего этажа виден был только серый смог. Если это — Город Ангелов, то летают они тут вслепую.
Лос-Анджелес — такое место, где отлично прятаться, будь ты хоть с крыльями, хоть без. От других, от себя. Я сюда приехала спрятаться, и это получилось, но сейчас, пытаясь пробить взглядом густой грязный воздух, я хотела домой. Домой, где воздух почти всегда голубой, где не надо поливать землю, чтобы трава росла. Домой — это в Кахокию, штат Иллинойс, но туда мне нельзя — убьют меня родственники и их союзники. Каждой девушке хочется вырасти принцессой фей — но поверьте мне, это совсем не так заманчиво, как кажется.
В дверь офиса постучали. Я открыла, не спрашивая. В проеме стоял мой босс, Джереми Грей. Седой коротышка ростом в четыре фута одиннадцать дюймов — на дюйм меня ниже. Весь серый, от темного костюма от Армани и до застегнутой рубашки с шелковым галстуком. Только начищенные туфли блестели черным. И даже кожа равномерно бледно-серая. Не от болезни или старости — он был трау во цвете лет, чуть за четыреста. Имелись, конечно, легкие морщинки вокруг глаз и около тонких губ, придававшие ему зрелый вид, но старым он никогда не будет. Джереми может жить вечно, без воздействия смертной крови и действительно неплохого заклинания. Теоретически вечно. Ученые говорят, что где-то через пять миллиардов лет Солнце раздуется и поглотит Землю, и феи этого тоже не переживут. Погибнут. Можно ли пять миллиардов лет считать вечностью? Я так не думаю. Хотя это довольно близкие понятия, так что остальные могут завидовать.
Я прислонилась спиной к окну, к густому нависшему смогу. День был сер, как мой шеф, только шеф был серым отчетливо, прохладно, как весенние тучи перед дождем. А то, что за окном, ощущалось тяжелым и густым, как что-то такое, что стараешься проглотить и давишься. То ли этим днем я давилась, то ли собственным настроением.
— Что-то ты сегодня хмурая, Мерри, — заметил Джереми. — Что случилось?
Он закрыл за собой дверь. Проверил, плотно ли закрыл. Хотел, значит, разговора наедине. Может, ради моей же пользы, только я почему-то так не думала. Какое-то напряжение в его глазах, в положении узких плеч хорошо сшитого костюма, говорили мне, что не только я сегодня в мрачном настроении. Может, дело в погоде, точнее, в ее отсутствии. Хороший ливень или даже приличный ветер унес бы смог, и город задышал бы снова.
— Тоска по дому, — ответила я. — А у тебя что?
Он слегка улыбнулся:
— Тебя не проведешь, Мерри.
— И не надо.
— Отличный наряд.
Когда Джереми хвалил мою одежду, я знала, что действительно отлично выгляжу. Сам он выглядел элегантно даже в джинсах и футболке, которые надевал лишь при крайней необходимости маскировки. Однажды я видела как он пробежал милю за три минуты в туфлях от Гуччи, преследуя подозреваемого. Ну, надо сказать, его сверхчеловеческая ловкость и быстрота ему в этом помогли. Сама же я, когда предполагала, что придется гоняться за кем-нибудь, что бывало редко, меняла туфли на кроссовки.
Джереми посмотрел на меня, как смотрит мужчина, когда одобряет то, что видит. Ничего личного в этом не было — у фейри считается оскорблением не заметить, когда кто-то хочет выглядеть привлекательно, — это пощечина, объявляющая, что попытка провалилась. У меня она, очевидно, удалась. В хмурое от смога утро я оделась ярче обычного, чтобы как-то себя развеселить. Ярко-синий двубортный жакет с серебряными пуговицами, к нему синяя плиссированная юбка. Настолько короткая, что, если не так скрестить ноги, будет виден край чулка на резинке. И еще — двухдюймовые каблуки. При моем росте что-то надо делать, чтобы ноги казались длиннее. Обычно у меня каблуки трехдюймовые.
Волосы в зеркалах отсвечивали темно-красным. Цвет ближе к рыжему, чем к каштановому, но с черным отливом, а не коричневым, как у большинства рыжих. Темные рубины — очень модный в этом году цвет. Кроваво-золотистым называют его при королевском дворе фей. Фейский алый — «сидхе скарлет», если пойти в хороший салон. И еще это мой натуральный цвет. Пока он не вошел в этом году в моду с нужным оттенком, мне приходилось его скрывать. Я красилась в черный, потому что он естественнее смотрится с моей кожей, чем человеческий рыжий. Многие, кто красит волосы, ошибочно думают, что сидхе скарлет дополняет натуральный цвет рыжих. Это не так. Это единственный цвет, который, насколько мне известно, подходит к бледному, чисто-белому тону кожи. Это рыжина для того, кто отлично выглядит в черном, в чисто-красном, в темно-синем.
Единственное, что приходилось скрывать и теперь, — живую зелень и золото глаз и свечение кожи. На глаза я надевала темно-карие линзы. Кожа — тут уж приходилось ее приглушать гламором, магией. Постоянной концентрацией, будто слышишь в голове музыку, чтобы никогда не потерять бдительность и не начать светиться. Люди ведь никогда не светятся. Не светиться — вот для чего я накрывала глаза линзами. И еще я сплела вокруг себя заклинание, как длинное привычное пальто-иллюзию, будто я — человек с примесью крови низших фей, обладающий некоторыми парапсихическими и мистическими способностями, превращающими меня в превосходного детектива, но ничего уж такого выдающегося.
Джереми не знал, кто я. Никто в нашем агентстве не знал. Я была одной из слабейших придворных королевского двора, но сидхе, даже слабейший, — это много. Это значило, что я с успехом скрыла свою истинную суть, свои истинные способности от горстки лучших магов и экстрасенсов города. Может быть, и страны. Тоже немало, но тот гламор, в котором я искусна, не отвратит нож от моей кожи и не отобьет заклинание, дробящее сердце. Для этого нужны умения, которыми я не владею, и это — одна из причин, почему я скрываюсь. Сразиться с сидхе и выжить у меня не получится, так что скрываться — лучшее решение. Джереми и ребятам я верила, они были моими друзьями. Но я знала, что могут с ними сделать сидхе, если найдут меня и обнаружат, что ребята знали мою тайну. Если они ничего не будут знать, их отпустят и займутся только мною. Тот случай, когда неведение — благо. Хотя я понимала, что некоторые из моих друзей сочтут это своего рода предательством. Но если выбирать — быть им живыми и невредимыми, но злиться на меня, или умереть под пыткой, но не злиться, — я выбираю первое. Их злость я переживу. А их смерть — не уверена.
Знаю, знаю! Почему не пойти в Бюро по делам людей и фей и не попросить убежища? А вот почему: может быть, мои родственники меня убьют, если найдут. Может быть. Если же я выступлю публично и выставлю наше грязное белье на мировые телеканалы и прессу, они меня убьют непременно. И намного медленнее. Так что ни полиции, ни посольств — только игра в кошки-мышки. Смертельная игра.
Я улыбнулась Джереми и сделала то, что он хотел: посмотрела так, будто оценила изящный потенциал его тела под безупречным костюмом. Для людей это выглядело бы как заигрывание, но для феи или фейри — любого рода — это даже близко не было к флирту.
— Спасибо, Джереми. Но ты ведь сюда пришел не хвалить мой наряд.
Он отошел от двери, ухоженными пальцами провел по краю моего стола.
— У меня там две женщины в офисе, — сказал он. — Хотят быть клиентками.
— Хотят? — переспросила я.
Он повернулся, оперся на стол, скрестив руки на груди. Точно так встал, как я у окна, — бессознательно или намеренно, хотя я не знаю, зачем бы.
— Обычно мы разводами не занимаемся, — сказал Джереми.
Я сделала большие глаза и отодвинулась от окна:
— Вводная лекция для нового работника, Джереми: "Детективное агентство Грея никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не занимается разводами".
— Да знаю, знаю, — отозвался он.
Отойдя от стола, он подошел ко мне и тоже уставился за окно, в туман. И выглядел тоже не слишком радостным.
Я прислонилась спиной к стеклу, чтобы лучше видеть его лицо.
— Так зачем ты нарушаешь свое главное правило, Джереми? Он мотнул головой, не глядя на меня.
— Пойди посмотри на них, Мерри. Доверяю тебе судить. Если ты скажешь, что мы этим заниматься не будем, то мы не будем. Только я думаю, у тебя будет то же чувство, что у меня.
Я взяла его за плечо:
— И какое же у тебя чувство, начальник? Кроме тревоги?
Я провела ладонью вниз по его руке, и он посмотрел на меня.
Глаза его стали темно-серыми от злости, как сгоревшие угли.
— Пойди посмотри на них, Мерри. Если ты разозлишься, как я, то мы этого гада прищучим.
Я сжала пальцы на его руке:
— Джереми, спокойнее. Обычное разводное дело.
— А если я тебе скажу, что это покушение на убийство?
Голос звучал очень спокойно, по-деловому и никак не гармонировал с пристальностью взгляда, с напряженной дрожью руки.
Я отодвинулась:
— Покушение на убийство? Что ты имеешь в виду?
— Мерзейшее из всех смертельных заклинаний, что бывали в моем кабинете.
— Муж пытается ее убить?
— Кто-то пытается, и жена говорит, что это муж. Любовница с ней согласна.
Я заморгала:
— То есть ты хочешь сказать, что у тебя в кабинете сидят и жена, и любовница?
Он кивнул и даже, несмотря на обуревавший его гнев, не мог не улыбнуться.
Я улыбнулась в ответ:
— М-да, нечто совсем новое.
Он взял меня за руку:
— Это было бы новое, даже если бы мы занимались разводами.
Большим пальцем он поглаживал мои пальцы. Нервничал, иначе бы так надолго мою руку не задержал. Успокоительная гимнастика, вроде как что-то вертеть в руках. Потом поднес мою руку к губам и обозначил на ней поцелуй. Наверное, заметил, что проявляет нервозность. Он полыхнул белой улыбкой — лучшие коронки, которые можно купить за деньги, — и повернулся к двери.
— Сперва ответь мне на один вопрос, Джереми.
Он оправил костюм — чуть одернул пиджак, будто тот и так не сидел безупречно.
— Всегда готов.
— Почему ты так этого испугался?
Улыбка медленно погасла, лицо стало серьезным.
— Какое-то нехорошее чувство насчет всего этого, Мерри. Пророчество — не мой дар, но тут пахнет паленым.
— Так не берись. Мы не копы. Мы работаем за очень хорошие деньги, а не ради клятвы служить и защищать.
— Ты их сейчас увидишь. Если ты после этого честно скажешь, что мы остаемся в стороне, так тому и быть.
— А откуда вдруг у меня президентское вето? На вывеске у нас написано "Грей", а не "Джентри".
— Тереза — настолько эмпат, что никому не может отказать. Роан слишком мягкосердечен, чтобы прогнать плачущих женщин. — Он оправил сизовато-серый галстук, погладил бриллиантовую булавку. — Остальные — отличные работники, но решения принимать им не по зубам. Остаешься ты.
Я всмотрелась в его глаза, стараясь проникнуть за пелену гнева и тревоги, прочесть, что там у него в голове.
— Ты — не эмпат, не мягкосердечный и отлично умеешь принимать решения. Что мешает тебе принять и это?
— То, что, если мы их отправим, им идти больше некуда. Не получат помощи в нашем офисе — обе они покойницы.
Я смотрела на него, наконец-то поняв.
— Ты знаешь, что нам надо держаться в стороне, но не можешь заставить себя сказать это им. Не можешь заставить себя осудить их на смерть.
— Да, — кивнул он.
— И почему ты думаешь, что смогу я, если не можешь ты?
— Надеюсь, что хоть у одного из нас хватит здравого смысла не быть таким дураком.
— Я не допущу, чтобы вы все погибли ради чужих, Джереми, так что будь готов оставаться в стороне.
Даже я сама услышала, как холодно и жестко звучит мой голос.
Он снова улыбнулся:
— Узнаю нашу маленькую хладнокровную стерву.
Я пошла к двери, покачав головой.
— Вот поэтому ты меня и любишь, Джереми. За то, что можешь рассчитывать: я не дрогну.
И я вышла в коридор в полной уверенности, что сейчас этих баб сплавлю. Послужу стеной, защищающей нас от благих намерений Джереми. Видит Богиня, случалось мне ошибаться, но редко когда так крупно, как предстояло сейчас.