Через час мы с Шолто сидели в двух очень красивых, но неудобных креслах около белого столика. Комната была элегантна, только слишком, пожалуй, много розового и золотого на мой вкус. На столе стояло вино и поднос с закусками. Вино было очень сладким, десертным. Оно дополняло лежащий на подносе сыр, но конфликтовало с икрой. Правда, я никогда не пробовала ничего такого, что сделало бы икру приемлемой. Сколько бы она ни стоила, а все равно по вкусу — рыбьи яйца.
Шолто, кажется, нравились икра и вино.
— Шампанское подошло бы больше, только я его всю жизнь не люблю, — сказал он.
— Мы что-то празднуем? — удивилась я.
— Надеюсь, заключение союза, — ответил он.
Я помолчала минуту, приложившись к слишком сладкому вину и глядя на Шолто.
— Какого рода союз?
— Между нами двумя.
— Это я догадалась. Главный вопрос таков, Шолто: зачем тебе союз со мной?
— Ты — третья в очереди к трону.
Лицо его стало очень замкнутым, очень осторожным, будто он не хотел позволить мне знать, что он думает.
— И?.. — спросила я.
Он заморгал на меня трехцветно-золотыми глазами:
— Зачем любому сидхе союз с женщиной, стоящей в двух ступенях от трона?
— В обычной ситуации причина была бы разумной, но мы с тобой оба знаем: единственная причина, по которой я остаюсь третьей в очереди престолонаследия, — это клятва, которую мой отец взял с королевы перед тем, как умер. Она бы меня от престолонаследия отстранила хотя бы за мою смертность, если бы не эта клятва. У меня нет положения при Дворе, Шолто. Я — первая в роду принцесса, не имеющая магии.
Он осторожно поставил бокал на стол:
— Но ты одна из лучших среди нас в том, что касается личного гламора, — сказал он.
— Да, правда, да это самый сильный из моих даров. Благодарение богу, я все еще зовусь Ник-Эссус, дочь Эссуса. Этот титул я ношу с детства и должна с ним расстаться, когда войду в силу. Если только это когда-нибудь случится. Я могу никогда не войти в силу, Шолто. Это одно может убрать меня из линии престолонаследия.
— Если бы не обет, данный королевой твоему отцу, — сказал Шолто.
— Да.
— Я знаю, до чего королева тебя ненавидит, Мередит. С такой же силой, как она презирает меня.
Я поставила бокал, делая вид, что вино мне нравится.
— У тебя достаточно магии для придворного титула. Ты не смертный.
Он посмотрел на меня, и это был долгий, тяжелый, почти суровый взгляд.
— Не притворяйся, Мередит. Ты отлично знаешь, почему королева не выносит моего вида.
Я не отвела глаз от этого тяжелого взгляда, но это было… неуютно. Я знала, и весь Двор знал.
— Скажи, Мередит, скажи вслух.
— Королева не одобряет твоей смешанной крови.
Он кивнул почти с облегчением:
— Да.
Суровость его взгляда было неприятно видеть, но она хотя бы была непритворной. Насколько я знаю, все остальное было напускным. А мне хотелось видеть ту правду, что скрывает это красивое лицо.
— Но не в этом дело, Шолто. Сейчас среди сидхе королевской крови метисов больше чистокровных.
— Верно, — сказал он. — Ей не нравится наследие моего отца.
— И дело не в том, что твой отец — ночной летун, Шолто.
Он нахмурился:
— Если ты к чему-то ведешь, говори прямо.
— Если не считать заостренных ушей, то гены сидхе побеждают, с кем бы мы ни спаривались.
— Гены, — повторил он. — Я забыл, что ты первая среди нас выпускница современного колледжа.
Я улыбнулась:
— Отец надеялся, что я стану доктором.
— Если ты не можешь лечить прикосновением, то что ты за доктор?
Он сделал большой глоток вина, будто мы все еще спорили.
— Надо тебя как-нибудь сводить на экскурсию в современную больницу.
— Все, что ты захочешь мне показать, будет принято с удовольствием.
Та эмоция, которая чуть не проглянула в этих словах, была смыта волной двусмысленности.
Я сделала вид, что не заметила ее, и продолжала свою линию. Я увидела истинную эмоцию и хотела увидеть больше. Если мне придется ставить жизнь на кон, то мне надо увидеть Шолто без масок, которые Двор нас приучил носить.
— До тебя все сидхе выглядели как сидхе, чья бы кровь ни примешалась к крови в их жилах. Я думаю, королева видит в тебе свидетельство, что кровь сидхе становится слабее, как и моя смертность тоже показывает, что кровь редеет.
Красивое лицо стянуло злостью.
— Неблагие провозглашают, что все фейри красивы, но некоторые красивы только на одну ночь. Развлечение, но не больше.
Я видела, как гнев ползет у него по плечам, по рукам.
— Моя мать, — выплюнул он последнее слово, — думала провести ночь удовольствия, не заплатив за это своей цены. Этой ценой был я.
Он выдавливал слова по одному; от гнева глаза его загорелись, и цветные круги пылали как желтое пламя и расплавленное бурлящее золото.
Я пробилась сквозь эту безупречную внешность и нащупала больной нерв.
— Я бы сказала, что эту цену заплатил ты, а не твоя мать. Родив тебя, она вернулась ко Двору, к своей жизни.
Он глядел на меня, все еще пылая гневом.
Я говорила с этим гневом осторожно, чтобы он не выплеснулся на меня, но мне он нравился. Он был настоящим, а не расчетливо выбранным настроением ради какой-то цели. Это настроение он не выбирал и не рассчитывал, оно овладело им, и мне это нравилось, очень нравилось. Одна из вещей, которые я любила в Роане, — это что эмоции у него лежали так близко к поверхности. Он никогда никаких чувств не изображал. Правда, именно эта черта позволила ему уйти в море в новой тюленьей шкуре и даже не сказать "прощай". У каждого свои недостатки.
— И оставила меня с отцом, — сказал Шолто. Он посмотрел на стол, потом медленно поднял ко мне эти необыкновенные глаза. — Ты знаешь, сколько мне было, когда я увидел других сидхе?
Я покачала головой.
— Пять лет. Пять лет до того, как я увидел кого-то с такой же кожей и глазами, как у меня.
Он замолчал, глаза его замутились воспоминанием.
— Расскажи, — попросила я тихо.
Он заговорил вполголоса, будто сам с собой.
— В темную безлунную ночь Агнес взяла меня поиграть в лес.
Я хотел спросить, не та ли это ведьма Черная Агнес, которую я сегодня видела, но не стала перебивать. Будет еще время спрашивать, когда у него переменится настроение и он перестанет рассказывать свои тайны. На удивление легко оказалось заставить его открыться. Так легко раскрывается защита на том, кто хочет говорить, не может не говорить.
— Я увидел среди деревьев что-то сияющее, будто луна спустилась на землю. Я спросил Агнес, что это? Она не сказала, только взяла меня за руку и подвела поближе к свету. Сперва я думал, что это люди, только люди не светятся так, будто у них огонь под кожей. Потом женщина повернулась к нам, и глаза у нее…
Голос его пресекся, и в нем была такая смесь удивления и страдания, что я готова была прекратить разговор, но не стала. Если он хочет рассказывать, то я хочу знать.
— Глаза… — подсказала я.
— Глаза у нее горели, светились синим, темно-синим, а потом зеленым. Мне было всего пять, так что не ее нагота и не его тело на ней поразили меня, но чудо этой белой кожи, этих клубящихся глаз. Как моя кожа и мои глаза. — Он смотрел сквозь меня, будто меня тут и не было. — Агнес увела меня прочь раньше, чем они нас увидели. У меня было полно вопросов. Она велела задать их отцу.
Он заморгал, глубоко вздохнул, будто в буквальном смысле откуда-то возвращаясь.
— Мой отец объяснил мне, кто такие сидхе, и сказал, что я тоже один из них. Мой отец воспитал меня в вере, что я — сидхе. Я не мог быть тем, кем был он. — Шолто сухо засмеялся. — Я плакал, впервые поняв, что у меня никогда не будет крыльев.
Он посмотрел на меня, сдвинув брови.
— Никому при Дворе я об этом не рассказывал. Ты на меня какие-то чары навела?
Он, конечно, не верил, что это чары, или расстроился бы сильнее, даже испугался бы.
— А кто еще при Дворе, кроме меня, мог бы понять, что эта история значит? — спросила я.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и медленно кивнул:
— Да, хотя твое тело не так искажено, как мое, ты тоже им не своя. Они никогда не примут.
Последние слово относились, как я поняла, к нам обоим.
Его руки, лежащие на столе, сцепились так, что пошли пятнами. Я коснулась их, и он отдернулся, будто я его обожгла. Стал убирать руки подальше — но остановился. Я видела, каких усилий ему стоило положить их обратно. Он действовал так, будто ожидал боли.
Я накрыла его большие руки своими — насколько это было возможно. Он улыбнулся, и это была первая искренняя улыбка, потому что была неуверенной, будто боялась оказаться ненужной. Не знаю, что он прочел на моем лице, но это его успокоило, потому что он раскрыл руки, взял мою и поднес медленно к губам. Он не столько целовал мне руку, сколько прижимал ее ко рту неожиданно нежным движением. Одиночество может быть связью сильнее многих других. Кто лучше при обоих Дворах мог бы понять нас, чем мы друг друга? Не любовь, не дружба, но все равно связь.
Он поднял глаза навстречу мне, оторвав лицо от моей руки. Такой взгляд я редко видала у сидхе — открытый, незащищенный. В его глазах была тоска, желание столь сильное, что будто смотришь в бездонную пустоту, в зияющую яму на месте чего-то пропавшего. От этого глаза его стали дикими, как у лесной твари или выросшего в лесу ребенка — неукрощенный, но обиженный жизнью. Неужто и у меня бывают такие глаза? Хотелось думать, что нет.
Он отпустил мою руку — медленно, неохотно.
— Я ни разу в жизни не был с сидхе, Мередит. Ты понимаешь, что это значит?
Я понимала, может быть, даже лучше его, потому что единственное, что может быть хуже, чем не иметь, — это иметь, а потом потерять. Но я старалась, чтобы мой голос звучал нейтрально, потому что я начинала бояться того, к чему он клонит. Как бы я ему ни сочувствовала, это не стоило смерти под пыткой.
— Тебе интересно, как это.
Он покачал головой:
— Нет. Я жажду вида бледной плоти, распростертой подо мной. Я хочу смешать свое сияние с другим. Я хочу этого, Мередит, и ты мне можешь это дать.
Именно к тому он вел, чего я боялась.
— Я тебе уже сказала, Шолто: я не рискну смертью под пыткой ни для какого наслаждения. Никто и ничто этого не стоит.
Я говорила искренне.
— Королева любит, когда ее стражники наблюдают за ней и ее любовниками. Некоторые отказываются смотреть, но многие соглашаются ради шанса, что она позовет нас присоединиться. "Вы мои телохранители — разве вам не хочется хранить мое тело?" — передразнил он ее голос. — Даже когда это делается ради жестокости, любовь двух сидхе — все равно чудесная вещь. Я бы отдал за нее душу.
Я выдала ему самую лучшую из своих непроницаемых масок.
— Мне совершенно без пользы твоя душа, Шолто. Что ты еще можешь мне предложить такого, за что стоит рискнуть мучительной смертью?
— Если ты будешь моей любовницей-сидхе, Мередит, королева будет знать, что ты для меня значишь. Я постараюсь как можно яснее дать ей понять, что, если что-нибудь случится с тобой, она потеряет верность слуа. Этого она сейчас себе позволить не может.
— Почему бы тебе не заключить эту сделку с какой-нибудь более сильной женщиной-сидхе?
— У женщин стражи принца Кела есть для секса принц, и он в отличие от королевы не дает им простаивать.
— Когда я покидала Двор, некоторые женщины стали отказываться от ложа Кела.
Шолто довольно улыбнулся:
— Это движение стало весьма популярным.
Я приподняла брови:
— Ты хочешь сказать, что гарем Кела дает ему отставку?
— Все больше и больше женщин из гарема.
— Тогда почему тебе не пригласить одну из них? Они намного сильнее меня.
— Может быть, по той причине, о которой ты говорила, Мередит. Никто из них не поймет меня так, как ты.
— Думаю, ты их недооцениваешь. Но что же такого делает Кел, из-за чего они бросают его целыми стадами? Королева — садистка, но ее стражники готовы вползти на ее ложе по битому стеклу. Что же такое делает Кел, что еще хуже?
Я не ожидала ответа, но не могла даже придумать что-нибудь настолько плохое.
Улыбка погасла на лице Шолто.
— Королева однажды это сделала, — сказал он.
— Что именно?
— Заставила одного из нас раздеться и проползти по битому стеклу. С условием, что, если он это сделает и не покажет боли, она ему даст.
Я моргнула. Я слыхала о худшем, да черт побери, я видала худшее. Но мне хотелось знать, кто это был, и потому я спросила:
— Кто это был?
— Мы, стражи, поклялись сохранить это унижение в тайне. Так наша гордость легче это переживет.
Снова в глазах его появилось это потерянное выражение. И снова я задумалась, что же такое сделал Кел, что хуже игр королевы.
— Почему не сделать такое предложение более сильной сид-хе, не входящей в стражу принца? — спросила я.
Он едва заметно улыбнулся.
— При Дворе есть женщины, не входящие в стражу принца. Мередит. Они не дотронулись бы до меня тогда, когда я еще не вступил в стражу. Они боятся принести в мир еще одну извращенную тварь. — Он засмеялся с какой-то дикой интонацией, будто заплакал. Больно было слышать. — Так меня называет королева — "извращенная тварь", иногда попросту "тварь". Через несколько столетий я стану как ее Холод и как ее Мрак. Я буду ее Тварь. — Он снова засмеялся этим болезненным смехом. — Я бы многим рискнул, чтобы это предотвратить.
— Действительно ли ей так нужна поддержка слуа? Так нужна, что она откажется от моей смерти, откажется покарать нас за нарушение ее строжайшего запрета? — Я покачала головой. — Нет, Шолто, она не сможет этого так оставить. Если мы найдем способ обойти табу целомудрия, то и другие попробуют. Как первая трещина в дамбе — она ведет к разрушению.
— Она теряет контроль, Мередит, она уже не держит Двор как раньше. Эти три года не были для нее удачны. Двор раскалывается от ее причуд, а принц Кел становится… — Он будто не находил слов, а потом закончил: — Когда он придет к власти, по сравнению с ним Андаис покажется образцом здравого рассудка. Как Калигула после Тиберия.
— Ты хочешь сказать, что если нам теперешнее состояние кажется плохим, то это мы еще плохого не видели?
Я попыталась сказать это с улыбкой, но не вышло.
Он повернулся ко мне, посмотрел загнанными глазами.
— Королева не может себе позволить потерять поддержку слуа. Поверь мне в этом, Мередит, я не больше тебя хочу оказаться брошенным на милость королевы.
"Милость королевы" вошла у нас в поговорку. Тот, кто чего-то боялся, мог сказать: "Лучше я отдамся на милость королевы, чем это". Означает, что ничего более страшного на свете нет.
— Чего ты хочешь от меня, Шолто?
— Я хочу тебя, — ответил он, глядя прямо мне в глаза.
Я не могла сдержать улыбку.
— Ты хочешь не меня, ты хочешь сидхе в своей постели. Вспомни, что Гриффин меня отверг, потому что для него я была недостаточно сидхе.
— Гриффин был дурак.
Я улыбнулась, и мне вспомнились слова Утера сегодня вечером о том, что Роан — дурак. Если, чтобы меня бросить, надо быть дураком, почему они все это делают? Я посмотрела на него и постаралась ответить так же прямо:
— Я никогда не была с ночным летуном.
— Это считают извращением те, кто ничего извращением не считает. — В голосе Шолто звучала горечь. — Я не ожидал, что у тебя будет опыт общения с нами.
С нами. Интересное местоимение. Если спросить меня, кто я, то я — сидхе, а не человек и не брауни. Я — сидхе, а если копать глубже, то неблагая, к добру или к худу, пусть даже я могла числить за собой кровь обоих Дворов. Но я сказала бы "мы", только имея в виду сидхе Неблагого Двора и ничего другого.
— После того как моя тетушка, наша обожаемая королева, пыталась утопить меня, когда мне было шесть, отец распорядился, чтобы у меня были телохранители-сидхе. Один из них был искалеченный ночной летун Бхатар.
Шолто кивнул:
— Он потерял крыло в последней настоящей битве, которая была у нас на американской земле. Мы способны отращивать заново почти все части тела, так что это была серьезная рана.
— Бхатар оставался ночью в моей спальне. Он никогда не отходил от меня, пока я была ребенком. Отец научил меня играть в шахматы, но это Бхатар научил меня обыгрывать отца.
Я улыбнулась, вспоминая.
— Он до сих пор хорошо о тебе говорит, — сказал Шолто.
Я хотела было спросить, но покачала головой:
— Нет, он бы никогда не предложил тебе это сделать. Никогда бы не рискнул моей безопасностью или твоей. Видишь ли, он о тебе тоже хорошо отзывался, Шолто. Лучший царь, который был у слуа за последние двести лет, — так он говорил.
— Я польщен.
— Ты знаешь, что думает о тебе твой народ. — Я попыталась прочесть выражение его лица. На нем было желание, но оно может очень многое скрывать. — А как же ведьмы, твой гарем?
— А при чем здесь они? — спросил он, но в глазах его что-то мелькнуло, выдававшее ложь.
— Они хотели меня изувечить, чтобы удержать от тебя подальше. Как ты думаешь, что они сделают, если ты действительно со мной ляжешь?
— Я их царь. Они сделают то, что я им прикажу.
Я засмеялась — но не горько, всего лишь иронически.
— Ты — царь фейрийского народа, Шолто, и твои подданные никогда не сделают то, что ты им сказал, или именно то, что ты думал. Все феи, от пикси и до сидхе, свободные создания. Начни принимать их повиновение как данность — и ты в серьезной опасности.
— Как принимает уже тысячу лет наша королева?
Это был только наполовину вопрос, а наполовину — утверждение.
Я кивнула с улыбкой:
— А король Благого Двора — еще дольше.
— Я новый король по сравнению с ними и совсем не так самоуверен.
— Тогда скажи мне честно: что сделают твои ведьмы, если ты их бросишь ради меня?
Он задумался, замолчал надолго, потом поднял на меня серьезные глаза:
— Не знаю.
Я чуть не рассмеялась.
— Ты действительно король-новичок. Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь из них признался в невежестве.
— Незнание чего-то не есть невежество. Пренебрежение знанием, которого у тебя нет, может им быть.
— Разумно, а также скромно. Как это ужасно редко у фейри королевской крови! — Я вспомнила, что хотела спросить: — Агнес, которая тебя водила в лес в детстве, твоя няня, это и есть Черная Агнес?
— Да.
Я постаралась не поморщиться.
— И теперь бывшая няня стала твоей любовницей?
— Она не постарела, — ответил он, — а я уже вырос.
— Расти среди бессмертных созданий — это сбивает с толку. Я признаю это, но все равно о тех фейри, что помогали меня растить, я в этом смысле не думаю.
— Как и я о некоторых слуа, но Агнес в их число не входит.
Я хотела спросить почему, но промолчала. Во-первых, это не мое дело. Во-вторых, я могу не понять ответа, даже если он его даст.
— Откуда ты знаешь, что королева наверное намеревается меня казнить?
Вернемся к важным вопросам.
— Потому что я был послан в Лос-Анджелес тебя убить.
Он произнес это как незначительное замечание — ни эмоций, ни сожаления, только факт.
У меня сердце забилось чуть быстрее, дыхание застряло в горле. Мне пришлось сосредоточиться, чтобы выдохнуть не шумно.
— Если я откажусь с тобой спать, ты исполнишь приговор?
— Я дал клятву, что не причиню тебе вреда. Я сдержу ее.
— Ты ради меня пойдешь против королевы?
— Те же причины, которые сохранят нам жизнь, если мы ляжем вместе, защитят меня в случае, если я оставлю тебя в живых. Ей мои слуа нужны больше, чем ее месть.
Он был очень в этом уверен. Уверен в том, в чем был уверен, и не уверен ни в чем другом. Как и большинство из нас, если мы честны. Я посмотрела на сильное лицо, на чуть широковатую на мой взгляд челюсть, на скулы, чуть слишком резко вылепленные. Мне нравились мужчины более мягкого вида, но он был, несомненно, красив. Волосы совершенно белые, густые и прямые, связаны сзади свободным узлом. Они падали до колен, как у старших сидхе, хотя Шол-то всего только лет двести, плюс-минус сколько-то. Плечи широкие, грудь колесом под белой застегнутой на пуговицы рубашкой. И рубашка совершенно гладкая, я даже подумала, не пользуется ли он гламором, чтобы она так выглядела, потому что я знала: под ней совсем не гладко.
— Предложение неожиданное, Шолто. Я бы хотела его обдумать немного, если можно.
— До завтрашнего вечера, — сказал он.
Я кивнула и встала. Он тоже встал. Я обнаружила, что таращусь на его грудь и живот, пытаясь увидеть движение, которое заметила там, на улице. Ничего не было видно, он гламором это прятал.
— Не знаю, смогу ли я, — сказала я.
— В чем дело? — спросил он.
Я показала на него.
— Однажды я тебя видела без рубашки, когда была намного моложе. Это зрелище… оно осталось со мной.
Он побледнел, глаза его стали твердыми. Он ставил стену на место.
— Понимаю. Мысль прикоснуться ко мне путает тебя, Мередит. Понимаю. — Он глубоко вздохнул. — Что ж, очень было приятно тешиться этой мыслью.
Он отвернулся прочь, подобрал свое длинное пальто со стула, где его оставил. Тяжелый шлейф волос лег белой пушистой полосой на его тело.
— Шолто! — позвала я.
Он не обернулся, только перекинул волосы вперед через плечо, надевая пальто.
— Я не сказала "нет", Шолто.
Тогда он обернулся. Лицо его осталось закрытым, тщательно закрытым, все эмоции, которые я так старалась вызвать, ушли в глубину.
— А что же ты сказала?
— Я сказала, что сегодня секса не будет. Но я не могу сказать "да, я буду с тобой", пока не увижу все.
— Все? — Он будто не понял.
— А кто теперь строит девочку? — спросила я.
Я видела, как до него доходит моя мысль. Непонятная улыбка заиграла у него на губах.
— Ты хочешь видеть меня голым?
— Не всего. — Я не могла сдержать улыбку, глядя на выражение его лица. — Но, если можно, сверху до бедер. Я должна увидеть, что я почувствую при виде твоих… излишеств.
Он улыбнулся с легким теплым оттенком неуверенности. Это была настоящая улыбка — смесь очарования и страха.
— Так вежливо их еще никто не называл.
— Если я не могу быть с тобой в радости и общем наслаждении, то твоя мечта о том, чтобы слить свое сияние с другим, разлетится в прах. Сидхе не может сиять ради того, что есть долг, а не радость.
— Понимаю, — кивнул он.
— Надеюсь. Потому что мне надо не только увидеть. Мне надо прикоснуться и ощутить твое прикосновение, чтобы понять… — Я развела руками. — Понять, смогу ли я.
— Но сегодня секса не будет?
Так близко к игривому его голос еще не звучал.
— Ты мечтаешь о плоти сидхе, но никогда не испытал этого. Я испытала и уже три, почти четыре года обхожусь без нее. И тоскую, Шолто. Как бы ни было это странно или извращенно, мне этого не хватает. Если я соглашусь на это, я обрету любовника-сидхе — и свой дом. Не говоря уже о том, что освобожусь от смертного приговора. Ты не хуже смерти, Шолто.
— Некоторые с этим не согласны.
Он сказал это как бы в шутку, но глаза его были серьезны.
— Вот почему я должна видеть, с чем мне придется иметь дело.
— Стоит ли мне поднимать вопрос о любви, или это слишком наивно было бы для короля и принцессы?
Я улыбнулась, но на этот раз грустно.
— Я уже пробовала любовь; она меня предала.
— Гриффин — ничтожество, Мередит. Он не стоит такой глубины чувств и, уж конечно, не может сам ответить той же глубиной.
— В конце концов я в этом убедилась. Любовь прекрасна, пока она длится, Шолто, но она не длится вечно.
Мы переглянулись. Интересно, были ли в моих глазах те же усталость и сожаление, что я прочла в его взгляде?
— Мне полагается сейчас с тобой поспорить и начать доказывать, что бывает любовь вечная?
— А ты настроен это делать?
Он улыбнулся и покачал головой:
— Нет.
Я протянула к нему руку.
— Не надо лжи, Шолто, даже красивой. — Его очень теплая ладонь обернулась вокруг моей. — Давай я отведу тебя к кровати и посмотрю, о чем мы договариваемся.
Он дал мне повести себя вперед.
— А я увижу, о чем договариваюсь я?
Я посмотрела ему в лицо:
— Если хочешь.
Взгляд, которым он ответил мне, не был взглядом сидхе, человека или слуа. Это был просто взгляд мужчины.
— Хочу.