Я отпустила его руку, взбираясь на кровать — спиной вперед, чтобы его лицо было видно. Пистолет я достала из-за спины и сунула под подушку, потом легла посередине кровати, опираясь на локти. Шолто стоял возле кровати и смотрел на меня. Странная полуулыбка играла у него на лице. А взгляд был неуверенным — не то чтобы несчастным, а именно неуверенным.
— Ты жуть до чего довольна, — сказал он.
— А что плохого в том, чтобы впервые увидеть голым красивого мужчину?
Улыбка его погасла.
— Красивого? Никто из тех, кто знает, что у меня под рубашкой, так меня не называл.
Я предпочла, чтобы за меня ответил мой взгляд. Я смотрела на его лицо, глаза, на резной, почти совершенный нос, линию губ. Все остальное тело выглядело чудесно, но я знала, что хотя бы часть того, на что я смотрю, улучшена магией. Я только не знала, сколько она занимает, эта часть. Но я удерживала взгляд на деталях, в реальности которых не сомневалась, — идеальная линия бедра, сильные мускулистые ноги. Пока я не видела его без штанов, я не могла точно сказать, что там за бугор, так что это я пропустила в уме, точно так же, как взглядом. Королева была права: жалость какая, он действительно великолепен.
— Я представлял себе, как женщина сидхе вот так меня разглядывает.
По-прежнему у него был мрачный вид.
— Вот так — это как? — Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал тихо, сексуально, дразняще.
Он не смог скрыть улыбки:
— Как будто я съедобен.
Я улыбнулась и вложила в эту улыбку все, что хотела, что надо было.
— Съедобен? Раскрой пальто и рубашку, и мы, быть может, вернемся к этой теме.
— Сегодня секса не будет, — напомнил он.
— А что, если просто обойдется без оргазма?
Он рассмеялся, запрокинув голову, — радостно, громко. Посмотрел на меня сияющими глазами, и не магия в них блестела, а просто смех. Он будто помолодел, стал свободнее. Я подумала, что с этими белыми волосами и кожей, с этими золотыми глазами он был бы желанным при Благом Дворе. Если бы он мог никогда не снимать рубашку, там бы никто даже не заподозрил.
Веселье его чуть увяло.
— Теперь у тебя серьезный вид, — сказал он.
— Я просто подумала, что внешне ты куда лучше подходишь для Благого Двора, чем я.
Он наморщил лоб:
— Ты насчет кроваво-каштановых волос?
— И моей низкорослости, и грудях слишком полных для сидхе.
Он ухмыльнулся.
— Наверняка только женщины заметили эту излишнюю полноту. Ни одному мужчине такое в голову не придет.
Я улыбнулась:
— Ты прав. Моя мать, тетка, двоюродные сестры.
— Они просто завидуют.
— Хотелось бы так думать.
Он спустил серое пальто на пол, потом расстегнул пуговицу манжеты. При этом он смотрел мне в лицо. Расстегнул другой рукав и потянулся к первой пуговице рубашки, ко второй, раскрывая ткань и обнажая треугольник белой блестящей кожи. Третья пуговица — и первая выпуклость грудной мышцы показалась снаружи. Пальцы его перешли к четвертой пуговице, но он не расстегнул ее.
— Я попросил бы поцелуя, пока ты еще не видела.
Я хотела спросить почему, но поняла. Он боялся, что, когда я увижу все, поцелуя уже не будет.
Я подползла по кровати к нему. Шолто положил руки на постель и встал на колени, опустился так, что подбородок почти касался кровати, руки плоско лежат на покрывале.
Я стояла над ним на четвереньках. Он поднял ко мне глаза, и я опустила лицо к нему вроде как в положении для отжимания. И дала ему этот поцелуй. Легкое касание губ — и Шолто начал отодвигаться. Я ласково тронула его за лицо:
— Нет еще.
Шолто был прав: увидев его "излишества", я могла уже не дать второго поцелуя. Если это будет единственное в его жизни прикосновение рук сидхе, пусть оно запомнится. Поцелуй не может заменить никогда не испытанное прикосновение плоти сидхе, но это все, что я могла предложить. Он по-своему был так же одинок, как Утер.
Шолто положил подбородок на кровать, поднял глаза, глядя на меня. Он терпеливо меня ждал, абсолютно пассивный, ждал, чтобы я сделала то, что хочу сделать. В этот миг я получила ответ на еще один вопрос. Если я свяжу себя с кем-то на всю жизнь, то у нас должно быть больше общего, чем просто сидхейская кровь. Он должен разделять мою любовь к боли.
Я растянулась на кровати так, что наши лица оказались на одном уровне.
— Приоткрой рот чуть-чуть, — попросила я.
Он послушался без вопросов. Мне это понравилось.
Я поцеловала его в верхнюю губу, нежно, ласково. Языком я открыла его губы чуть пошире, губами и языком стала исследовать его рот. Поначалу он был совершенно пассивен, позволял мне делать с собой, что хочу, потом начал отвечать на поцелуй. Он целовал меня медленно, почти нерешительно, будто это был у него первый раз, хотя я знала, что это не так. Потам его рот прижался ко мне сильнее, требовательнее.
Я прикусила ему нижнюю губу — ласково, но твердо. Он издал тихий горловой звук, поднялся на колени, увлекая меня за собой, руками держа мои руки. Его поцелуй сминал мне губы. Он был крепок, этот поцелуй, почти до боли, и мне пришлось открыть рот пошире, пропуская в себя его губы, язык, его рот, так глубоко, как только он мог проникнуть, ощупывая и присасываясь, иначе остались бы синяки.
Он прижал меня к кровати, и я не сопротивлялась, но я заметила, что свое тело он держит над моим, так, чтобы только рты соприкасались. Я оторвалась от поцелуя чуть-чуть, чтобы взглянуть вниз по дрожащей линии его тела. Ощущение было такое, будто он всей тяжестью уже придавил меня, по всей длине. Его аура, его магия были вещественны, будто второе тело, выпирающее из него. От давления силы перехватило дыхание, заставило забиться пульс. Его магия притягивала кровь моего тела, как магнит притягивает металл.
Даже с Роаном, покрытым Слезами Бранвэйн, так не было. Было чудесно, но не так. Сейчас было именно то, чего я хотела, жаждала, в чем я нуждалась. Шолто посмотрел на меня с легким удивлением на лице.
— Что это?
Я поняла, что он ощущает мою силу, как я его. Я могла бы просто сказать: "магия", но в последний раз, когда я была с другим сидхе, это был Гриффин, и он мне объяснил, что моя сила — это низшее сияние, мелочь. Тогда я поверила ему, сейчас не верила. Надо было спросить, потому что, быть может, мне никогда уже не придется быть с другим сидхе. И не разрешатся сомнения, которые Гриффин оставил у меня в сознании.
— Как это ощущается? — спросила я.
— Тепло. Как будто жар исходит из твоего тела и прижимается ко мне.
Он упирался одной рукой, а другой гладил между нами воздух, будто нечто, имеющее форму, вес. Ощущение его поглаживающей руки вдоль моей ауры заставило меня закрыть глаза, и тело мое задрожало под этим не-прикосновением.
Он протолкнул руку сквозь эту энергию, и даже с закрытыми глазами я знала, где сейчас его рука.
— Он облепляет мне руку, будто я вложил ее в чашу с чем-то что присасывается, когда в нее сунешься, — сказал Шолто с придыханием, наполненный удивлением, отразившимся у него на лице.
Я ощутила, как его рука пробивается через энергию, будто тело мое находится под водой и его рука несет с собой прохладный воздух. Она не дотронулась до меня, она пробила мои щиты, втолкнула в меня его магию. У меня открылись глаза, перехватило дыхание. Рефлекторно я выплеснула свою силу — накрыть, как накрываешь рукой рану.
Тело его дернулось, коснувшись моей магии. Он посмотрел на меня, полураскрыв губы, пульс его бился пойманной птицей под тонкой кожей горла.
— Я понятия не имел, чего я не ведал.
Я кивнула, глядя на него, распростертая на кровати, и его рука трепещущей тяжестью лежала у меня на ребрах.
— Это только начало, — сказала я хриплым шепотом.
Я не старалась, чтобы это звучало сексуально, просто голос изменил мне. В этот момент я не могла думать ни о каком уродстве, которое помешало бы мне сказать "да".
Я потянулась к его рубашке. Он убрал руку, оперся на обе, чтобы я могла достать до пуговицы. Я расстегнула следующую пуговицу, ничего оттуда не выскочило. Я расстегнула еще одну. Сила парила, как жар от мостовой.
— Убери все иллюзии, Шолто, дай мне видеть.
Он тихо прошептал:
— Я боюсь.
Я уставилась на него:
— Ты действительно думаешь, что я упущу такой шанс? Я хочу вернуться из изгнания, Шолто. Я устала притворяться, приспосабливаться. Я хочу все вернуть. — Я погладила его шею, и наши силы, смешавшись, потекли за моей рукой невидимой вуалью. — Плоть сидхе, радость, равная моей, — войти в полые холмы и быть там желанной. Я хочу домой, Шолто. Убери свой гламор и дай мне увидеть, как ты выглядишь.
Он сделал то, что я просила. Щупальца вылились из рубашки, и на ум пришли аналогии вроде гнезда змей или вывалившихся кишок. Я застыла, и на этот раз дыхание у меня в груди замерло не от страсти.
Шолто тут же подался назад, встал, повернулся так, чтобы я не видела. Моя реакция отсекла кипящую между нами магию — точнее, его реакция на мою реакцию. Рука его стала всего лишь рукой под моей ладонью, живой и теплой, но не более.
Я схватилась за нее обеими руками. Я пыталась повернуть его к себе, но он уперся. Я встала на колени, не отпуская его руки, но потянулась к его телу, к дальнему краю рубашки. Ничто не коснулось меня при этом, а коснуться должно было многое. Он вернул гламор на место. Я не ощущала того, что там было на самом деле.
Я с усилием повернула его к себе. Рубашка была расстегнута до середины живота. Грудь и живот белели, мускулистые, гладкие, идеальные. Я расстегнула еще одну пуговицу, и живот показался, похожий на булыжную мостовую, как на рекламе массажного масла. Шолто дал мне расстегнуть рубашку и вытащить ее до ремня, но на меня не смотрел.
— Я полагаю, что, если ты решил спрятаться за гламором, он вполне может быть красивым.
Он не смотрел на меня, и вид у него был сердитый.
— Если бы таков был мой настоящий вид, ты бы не отвернулась.
— Если бы таков был твой настоящий вид, ты никогда не стал бы королем Воинства.
Что-то мелькнуло у него в глазах, чего я не поняла, но все лучше, чем гнев, окрашенный горечью.
— Я мог бы быть придворным сидхе.
— Разве что лордом — кровь твоей матери недостаточно хороша для чего-нибудь большего.
— Я и так лорд.
Я кивнула:
— Да, своей силой и своей заслугой. Королева не могла бы отпустить такую силу прочь от нашего Двора без титула.
Он улыбнулся, но горько, и гнев снова стал заполнять его глаза.
— Ты хочешь сказать, что лучше править в аду, нежели служить на небесах?
Я покачала головой:
— Совсем нет. Я хочу сказать, что ты и так имеешь все, что могла тебе дать кровь твоей матери, и при этом ты царь.
Он посмотрел на меня — опять его лицо стало надменной маской. Я такую слишком часто при Дворе видала.
— Кровь моей матери не может дать мне тебя.
— Я пока что тебя не отвергла.
— Я видел твое лицо, ощутил нежелание твоего тела. Тебе не обязательно произносить это вслух.
Я стала вытаскивать его рубашку из штанов. Он перехватил мою руку:
— Не надо.
— Если ты уйдешь сейчас, все будет кончено. Сбрось свои иллюзии, Шолто, дай мне посмотреть.
— Я это уже делал.
Он выдернул рубашку у меня из рук так резко, что потянул меня с кровати, когда отодвинулся.
— Было бы отлично, если бы я могла принять тебя, не дрогнув. Прости, что не получилось, но не лишай девушку шанса. Первый взгляд слишком меня… ошарашил.
Он покачал головой:
— Ты права, я царь слуа. Я не буду унижен.
Я села на край кровати и посмотрела на него. Он выглядел безупречно, хотя слегка угрюмо. Но это было не настоящее, а я последние годы провела скрываясь, прикидываясь. Фальшь, как бы красива она ни была, может сильно устареть. Хотя Неблагой Двор его отверг, никто не воплощал его так точно, как Шолто. Сочетание невероятной красоты и невозможного ужаса, не бок о бок, а в переплетении. Одно без другого существовать не может. Шолто был по-своему идеальным сочетанием всего, что представлял собой Двор, и они его отвергли, опасаясь, что он есть совершенное воплощение неблагого сидхе. Вряд ли они это так четко формулировали, таким количеством слов, но именно это их в Шолто пугало: не то, что он чужой, а то, что он не чужой.
— Я не могу дать слово, что не отвернусь во второй раз, но даю слово, что попытаюсь это сделать.
Он посмотрел на меня сквозь надменность как сквозь прозрачный щит.
— Этого мало.
— Это все, что я могу предложить. Неужто страх отказа действительно стоит того, чтобы так легко отказаться от первого прикосновения плоти сидхе?
В глазах Шолто мигнуло сомнение.
— Если тебе этого… не вынести, — что-то в этой фразе его позабавило, но не развеселило, — то я могу призвать гламор, и тогда…
Я закончила за него фразу:
— Да, тогда мы сможем.
Он кивнул:
— Это самые близкие к мольбе слова, произнесенные мною за всю жизнь.
— Твое счастье, — засмеялась я.
Он посмотрел недоуменно, и почти облегчением было видеть, как истинное лицо Шолто проглянуло из-под этой тщательной маски.
— Я не понял.
— У тебя достаточно сильная магия, чтобы тебе не приходилось просить. — Теперь горечь звучала в моем голосе. Я стряхнула ее с себя, буквально стряхнула, мотнув головой, отчего волосы рассыпались по лицу, и протянула к нему руки: — Иди сюда.
На его лице выразилось недоверие. Его можно было понять, но мне надоело эмоционально держать его за ручку. Я не хотела его ранить, но не была уверена, что хочу связать себя с ним навеки. Дело было не в щупальцах — в тяжелых эмоциях, которые так его мотали туда-сюда. С таким партнером очень тяжело будет общаться, когда дело касается его чувств. Такие мужчины настолько выматывают душу, что обычно я их избегаю, но Шолто мог предложить мне то, что никто другой не мог бы. Он мог бы вернуть мне мой дом, а ради этого я готова какое-то время перелопачивать эмоциональное дерьмо. Но если честно, это меня останавливало куда больше, чем его излишества.
— Сними рубашку и иди сюда или не снимай и не иди. Тебе выбирать.
— Ты стала нетерпелива, — заметил он.
Я пожала плечами:
— Есть немножко.
И потянула его к себе.
Он сбросил рубашку с плеч на пол. Буря эмоций исказила его лицо, наконец победил вызов. Меня устраивает, потому что я знала: выражение его лица сейчас не выдает его истинных чувств. Он будет в маске, пока не уверится, что я его приняла.
И он сбросил гламор.