Я вернулась в свою квартиру с волосами, еще мокрыми от душа в отеле. Дойл настоял, что он отопрет мне дверь — на случай, если там установлена магическая мина-ловушка. Он всерьез относился к своей работе телохранителя, но меньшего я от Дойла и не ожидала. Когда он объявил, что опасности нет, я вошла босиком на серый ковер. На мне была гавайская рубашка и мужские шорты — их Шолто одолжил у Гетхина. Единственное, чего нельзя было одолжить, это были туфли. Мои вещи остались в номере отеля настолько пропитанные кровью, что даже нижнее белье пришлось бросить. Часть крови принадлежала Нерис, часть — мне.
Я повернула выключатель у двери, ослепительно вспыхнул верхний свет. Я доплатила лишнего, чтобы квартиру покрасили в любой цвет, отличный от белого. Стены в гостиной были бледно-розовые, диван розовато-лиловый с фиолетовым и розовым. Мягкое кресло в углу — розовое. Драпри — розовые с прожилками лилового. Джереми говорил, что это как находиться внутри дорого украшенного пасхального яйца. Книжная полка белая, столик с музыкальным центром белый. Я включила торшер над мягким креслом. Потом — свет над кухонным столиком и стульями. Кружевные белые занавески обрамляли большое окно перед столом, и стекло было очень черное и какое-то угрожающее. Я закрыла шторы, оставив ночь снаружи, за белыми жалюзи. Миг я постояла перед единственной картиной в комнате — это была репродукция "Приюта бабочек" В. Скотта Майлза. Тон картины был в основном зеленый, и бабочки нарисованы так натурально, и потому на картине были розовые и лиловые пятнышки. Но картину не выбирают лишь по той причине, что она подходит к комнате, — выбираешь ее за то, что она с тобой разговаривает. Говорит что-то такое, о чем ты каждый день хочешь слышать. Картина всегда казалась мне мирной, идиллической, но сегодня просто была красками на холсте. Сегодня ничего меня не успокаивало. Я включила в кухне свет и пошла в спальню.
Дойл стоял спокойно в сторонке, пока я ходила и включала лампы, как ребенок, проснувшийся от кошмара. Свет, чтобы прогнать все плохое. Беда была лишь в том, что сейчас плохое было у меня в голове. Тут никакому свету не хватит яркости.
Дойл прошел за мной в спальню. Я, проходя, включила верхний свет.
— Спальня мне нравится, — произнес Дойл.
На это замечание я обернулась:
— О чем ты?
Его лицо было бесстрастным, непроницаемым.
— Гостиная очень… розовая. Я боялся, что и спальня будет такая же.
Я оглядела светло-серые стены, бордовый бордюр на обоях с розовыми, лиловыми и белыми цветами. Двуспальная кровать почти не оставляла места между своим изножьем и дверцами стенного шкафа. На сочно-бордовом покрывале валялась гора подушек: бордовых, лиловых и несколько черных — всего несколько. Столик вишневого дерева с зеркалом покрыт лаком почти до черноты темным. И туалетный столик у окна ему под стать. Джереми говорил, что моя спальня похожа на комнату мужчины, чуть-чуть приукрашенную подругой владельца. Черный лаковый комод в углу поодаль от двери в ванную. Орнамент на нем был восточный — журавли и стилизованные горы. Журавль был одним из символов моего отца. Помню, покупая этот комод, я подумала, что отцу бы он понравился. На нем стоял филодендрон в горшке, так разросшийся, что его лозы спадали зелеными волосами.
Я оглядела комнату, и вдруг меня охватило чувство, что комната эта не моя, что я здесь чужая. Я обернулась к Дойлу:
— Будто для тебя есть разница, какого цвета моя спальня.
Он не моргнул глазом — только лицо его стало еще более непроницаемым, пассивным, и едва заметная тень надменности показалась на нем, что напомнило мне придворную маску Шолто.
Мой ответ был злобным, и намеренно. Я на него злилась. Злилась, что он не убил Нерис вместо меня. Злилась, что он заставил меня сделать то, что надо было сделать. Злилась за все, даже за то, что было не его виной.
Он смотрел на меня холодными глазами.
— Ты права, принцесса Мередит, твоя спальня никак меня не касается. Я — придворный евнух.
Я покачала головой:
— Нет, дело не в этом. Ты не евнух, никто из вас не евнух. Просто она ни с кем не делится.
Он пожал плечами, и это вышло грациозно. Но от этого движения он вздрогнул.
— Как твоя рана? — спросила я.
— Только что ты сердилась на меня, сейчас уже не сердишься. Почему?
Я попыталась выразить это словами:
— Ты не виноват.
— В чем именно не виноват?
— Не ты подверг меня опасности. Ты спас мне жизнь. Не ты посылал на меня слуа. Не ты заставил руку плоти проявиться именно сегодня. Все это не твоя вина. Я злюсь и хочу кого-нибудь обвинить, но ты не должен расплачиваться за чужие грехи.
Он приподнял брови — черные на черном.
— Невероятно цивилизованная точка зрения для принцессы.
Я снова покачала головой:
— Брось величание, Дойл. Я Мередит, просто Мередит.
Брови поднялись еще выше, глаза будто полезли из орбит, и их выражение заставило меня засмеяться. Смех звучал нормально и ощущался хорошо. Я села на край кровати и мотнула головой:
— Я не думала, что смогу сегодня смеяться.
Он опустился передо мной на ковер:
— Тебе приходилось убивать и раньше — что же здесь нового?
Я посмотрела на него, удивленная: как он сразу понял, что меня тревожит?
— Почему было так важно, чтобы Нерис убила я?
— Сидхе приходят в силу через обряд, но это не значит, что сила проявится. Когда она проявляется в первый раз, сидхе должен окровавить себя в битве. — Он уперся руками в кровать по обе стороны от меня, но не касаясь меня. — Это вроде жертвоприношения крови, чтобы сила не заснула снова, но продолжала расти.
— От крови растут посевы, — сказала я.
Он кивнул.
— Смертная магия — самая древняя из всех, принцесса. — Он снова улыбнулся своей почти незаметной улыбкой. — Мередит, — тихо назвал он меня по имени.
— И ты заставил меня изрубить Нерис в фарш, чтобы мои силы не заснули снова?
Он опять кивнул.
Я посмотрела в это серьезное лицо.
— Ты сказал, что сидхе приходят в силу через ритуал. Я не выполняла ритуала.
— Твоим ритуалом была ночь, которую ты провела с тем шелки.
Я покачала головой:
— Нет, Дойл, ничего ритуального мы вту ночь не совершали.
— Есть много ритуалов для пробуждения силы, Мередит. Бой, жертвоприношение, секс и многое другое. Неудивительно, что твоя сила выбрала секс. Ты происходишь от трех различных божеств плодородия.
— На самом деле пяти. Но я все равно не понимаю.
— Твой шелки был покрыт Слезами Бранвэйн, и в эту ночь он был твоим любовником-сидхе. Он вызвал твою вторичную силу.
— Я знала, что это было волшебно, но не знала… — У меня пресекся голос, я нахмурила брови. — Кажется, в этом было большее, чем просто хороший секс.
— Почему? Если секс порождает чудо жизни — что может быть выше этого?
— Магия, которая исцелила Роана, вернула ему шкуру. Я не пыталась его целить, потому что не знала как.
Дойл сел рядом с кроватью, почти упираясь полусогнутыми ногами в ночной столик.
— Исцелить одного ободранного шелки — ерунда. Я видел, как сидхе поднимают горы с морского дна, затопляют целые города, когда приходят в силу. Тебе еще повезло.
Мне вдруг стало страшно.
— Ты хочешь сказать, что мой приход в силу мог вызвать серьезное стихийное бедствие?
— Да.
— Вообще-то меня кто-нибудь должен был предупредить, — сказала я.
— Никто из нас не знал, что ты нас покидаешь, и потому не дал тебе прощального совета. И никто не знал, что у тебя есть вторичные силы, Мередит. Королева была уверена, что раз семь лет с Гриффином и годы дуэлей не пробудили твоих сил, то там и будить нечего.
— А почему сейчас? — спросила я. — После всех этих лет?
— Не знаю. Знаю только, что ты — Принцесса Плоти, и у тебя есть еще одна рука силы, которая пока не проявилась.
— Для сидхе редкость — иметь более одной руки силы. Откуда же у меня две?
— Твои руки проплавили два металлических прута на кровати. Два прута, по одному на каждую руку.
Я встала и шагнула от него подальше:
— Откуда ты знаешь?
— Я видел с балкона, как ты спишь. Видел спинку кровати.
— А почему ты не дал мне о себе знать?
— В тот момент твое состояние можно было бы назвать наркотическим сном. Вряд ли я мог бы тебя разбудить.
— А в ту ночь, когда ты послал пауков? У Алистера Нортона?
— Ты говоришь о человеке, который приносил жертвы сидхе?
Это меня поразило, и я уставилась на Дойла:
— О чем ты, Дойл? Когда Нортон приносил жертвы сидхе?
— Когда крал силу у женщин с помощью Слез Бранвэйн.
— Да нет, я там была, чуть сама не стала его жертвой. Не было церемонии вызова сидхе.
— В первом классе любой школы этой страны учат, что сидхе запретили только одну вещь, когда нас сюда пускали.
— Нам запретили выдавать себя за богов. Нам нельзя быть объектом культа. Мне это объяснил дома отец, потом в школе по истории, потом по государству и праву.
— Ты единственная среди нас, кто учился с обыкновенными людьми. Это я иногда забываю. Королева была вне себя, когда узнала, что принц Эссус записал тебя в общественную школу.
— Она меня пыталась утопить, когда мне было шесть, Дойл. Утопить, как топят чистопородного щенка с неправильным окрасом. Не думаю, что ей было хоть сколько-нибудь интересно, в какую школу меня отдали.
— А я вряд ли видел королеву настолько удивленной, как в тот раз, когда принц Эссус забрал тебя и свою свиту и поселился среди людей. — Он улыбнулся — чуть сверкнуло белое в темном лице. — Как только она поняла, что принц не намерен терпеть недолжного обращения с тобой, она стала заманивать его обратно ко двору. Она многое ему предлагала, но он десять лет отказывался. Достаточно долго, чтобы ты выросла из ребенка в женщину среди людей.
— Если она была так возмущена, почему она стольким представителям Неблагого Двора разрешала нас навещать?
— Королева и принц оба боялись, что ты станешь слишком человеком, если не будешь видеть своих соплеменников. Хотя королева не одобряла выбор свиты, сделанный твоим отцом.
— Ты о Кеелин, — уточнила я.
Он кивнул.
— Королева никогда не могла понять, зачем он взял тебе в компаньонки фею без капли сидхейской крови в жилах.
— Кеелин — наполовину брауни, как и моя мать.
— И наполовину гоблин, — напомнил Дойл, — а этой крови в тебе нет.
— Гоблины — пехота армии Неблагого Двора. Объявляют войну сидхе, но начинают ее гоблины.
— Это ты повторяешь своего отца.
— Да. — Я вдруг снова устала. Эти краткие вспышки веселости, увлекательнейшие возможности новых сил, возвращение ко Двору — все это не сняло усталости, вымотавшей меня до костей. Но еще одно я должна была узнать. — Ты сказал, что Алистер Нортон поклонялся сидхе. Что ты имел в виду?
— То, что он с помощью ритуала вызывал сидхе, когда сидел на кровати посреди круга силы. Я узнал эти символы. Ты ритуала не увидела, потому что даже самому необразованному человеку известно: вызывать силу сидхе ради магии запрещено.
— Он выполнял ритуал до того, как приходила женщина! — догадалась я.
— Именно так.
— Я видела в зеркале какого-то сидхе, но не видела лица. Ты не почуял, кто это?
— Нет, но кто-то достаточно мощный, чтобы я не мог пробиться. Я мог только послать тебе мое животное и мой голос. А меня не пустить очень непросто. Для этого многое нужно.
— Так один из сидхе себе позволил…
— Или позволила, — уточнил Дойл.
Я кивнула:
— …или позволила себе стать объектом поклонения, и они дали Слезы Бранвэйн смертному, чтобы тот использовал их против фей.
— Вообще-то людей с фейрийскими предками не принято считать феями, но в данном случае — да.
— За допущение поклонения — смертный приговор, — сказала я.
— Допустить использование Слез против фейри — это значит быть осужденным на пытку на неопределенный срок. Некоторые предпочли бы смерть.
— Ты сказал королеве?
Дойл оттолкнулся от пола и встал.
— Я сообщил ей о сидхе, который или которая разрешили себе поклоняться, и о Слезах. Теперь я должен сказать ей, что у тебя есть рука плоти и что ты получила крещение кровью. Еще она должна знать, что предатель — не Шолто, но тот, кто говорил с ним от имени королевы.
Я вытаращила глаза при этих словах:
— То есть она послала только тебя, одного, против Шолто и всех слуа, когда решила, что он сорвался с цепи?
Дойл ничего не сказал.
— Не хочу тебя обидеть, но тебе нужна была поддержка.
— Нет, она меня послала доставить тебя домой до того, как Шолто уехал из Сент-Луиса. Я приехал в тот вечер, когда послал пауков тебе на помощь. А Шолто двинулся в путь только на следующий день.
— Значит, кто-то узнал, что королева хочет меня вернуть, и меньше чем за сутки разработал план, как меня убить.
— Очень на то похоже, — согласился Дойл.
— Ты был рядом с королевой, кроме тех случаев, когда она посылала тебя убивать, — сколько? Шестьсот, восемьсот лет?
— Тысячу двадцать три года, если быть точным.
— Тогда, если она не посылала тебя меня убить, зачем было посылать тебя? Есть другие из ее Воронов, которым я доверяю больше.
— Больше доверяешь или больше симпатизируешь? — спросил Дойл.
Я задумалась, потом кивнула:
— Ладно, больше симпатизирую. Дойл, это самый длинный разговор, который нам с тобой приходилось вести. Почему она послала тебя, свой Мрак?
— Королева хочет, чтобы ты вернулась, Мередит. Но она боялась, что ты ей не поверишь. Я — это ее жетон. Если королева посылает Мрак, да еще со своим личным оружием, со своей магией в его теле, то это доказательство ее искренности.
— Зачем ей мое возвращение, Дойл? Она послала тебя до того, как я вошла в свою силу, — а это было сюрпризом для всех нас. Что заставило ее переменить намерение? Отчего меня признали достойной жить?
— Она не приказывала тебя убивать.
— Но никогда никому не мешала пытаться.
Он чуть поклонился:
— С этим не поспоришь.
— Так что же изменилось?
— Не знаю, Мередит. Знаю только, что таково ее желание.
— Ты никогда не задавал вопросов, — вздохнула я.
— А ты, принцесса, всегда задавала их избыточно.
— Может быть, но на этот вопрос я хочу получить ответ прежде, чем вернусь ко Двору.
— Какой из вопросов — "этот"?
Я сдвинула брови:
— Откуда такая перемена чувств, Дойл? Я должна знать до того, как снова доверить Двору свою жизнь.
— А если она этого не скажет?
Я попыталась представить себе, что это будет — навеки порвать с миром фей из-за одного безответного вопроса. Но слишком это была обширная тема, чтобы вот так сразу охватить ее мыслью.
— Не знаю, Дойл, просто не знаю. Сейчас я знаю только, что я устала.
— С твоего разрешения, я воспользуюсь зеркалом в ванной, чтобы связаться с королевой и доложить ей.
— Всегда пожалуйста, — кивнула я.
Он поклонился настолько, насколько позволяла тесная спальня, и пошел к двери ванной, за углом. Оттуда, где мы стояли, ее видно не было.
— Откуда ты знаешь, где ванная? — спросила я его вслед.
Он оглянулся с доброжелательным непроницаемым лицом.
— Я видел всю квартиру. Где еще она может быть?
Я смотрела на него — и не верила. Либо это недоверие не выразилось на моем лице, либо он сделал вид, что не заметил, потому что зашел за угол, и я услышала, как открылась и закрылась дверь ванной.
Я села на край кровати и попыталась припомнить, куда я сунула спальные мешки. Дойл спас мне жизнь, и самое меньшее, что я могла для него сделать, — устроить его с удобством. Жизнь стоила бы даже того, чтобы предложить ему кровать, но я устала до чертиков, и кровать была мне самой нужна. Кроме того, пока я не узнаю, зачем он меня спасал, я от излишней благодарности воздержусь. При Неблагом Дворе есть вещи похуже смерти. Отличный пример — Нерис. И знак королевы не будет нарушен таким заклинанием. Так что я, пока всеми фибрами своего существа не уверюсь, что меня не спасали для какой-то ужасной судьбы, от благодарностей воздержусь.
Спальные мешки нашлись в стенном шкафу гостиной. Я их развернула в ногах кровати, проветривая, как вдруг услышала из ванной раздраженный разговор. Дойл недовольно возвысил голос. Кажется, королева и ее Мрак сильно бранились. Интересно, скажет он мне, о чем, или будет хранить от меня еще одну тайну?