Я подошла к закрытой двери. Дойл на повышенных тонах говорил:
— Госпожа, прошу тебя, не заставляй меня этого делать.
Не знаю, что бы я еще услышала, но тут он приоткрыл дверь.
— Да, принцесса?
— Если ты там побудешь еще несколько минут, я переоденусь.
Он кивнул. Зайти посмотреть сквозь зеркало он меня не пригласил. Ссору объяснять не стал. Он просто закрыл дверь. Теперь голоса были едва слышны, крики прекратились. Они не хотели, чтобы я знала, из-за чего они поссорились. Я подозревала, что это имеет какое-то отношение ко мне. И чего это Дойл так сильно не хотел делать, что решился спорить со своей королевой?
Он меня не собирался убивать, а что там будет завтра, мне, кажется, было уже неинтересно. Отключив верхний свет, я зажгла ночник у кровати. Верхний свет казался слишком ярким для спальни. Тот факт, что я готова была отключить хоть какой-то свет, показывал, что мне уже лучше. Хотя бы спокойнее.
Обычно я сплю в белье. Мне нравится ощущение шелка и атласа на коже. Но по отношению к Дойлу это было бы почти жестоко.
Привилегией королевы было спать со своими телохранителями, пока один из них не сделает ее беременной. Тогда она выйдет за него и перестанет спать с остальными. Андаис могла бы освободить их и позволить им других любовниц, но решила этого не делать. Если не с ней, то ни с кем они спать не будут. И они уже очень давно ни с кем не спали.
В конце концов я выбрала шелковую рубашку до колен. У нее были короткие рукава и лишь узкий вырез спереди. Она покрывала больше любого другого предмета из моего гардероба, но без лифчика у меня груди поднимали тонкую ткань, и соски продавливались сквозь нее. Шелк был темно-фиолетовый и очень хорошо смотрелся с моей кожей и волосами. Я старалась особенно не светиться перед Дойлом, но мне хватило кокетства не выглядеть распустехой.
Я посмотрела на себя в зеркало. Точь-в-точь как женщина в ожидании любовника, если не считать порезов. Я поднесла руки к стеклу — когти Нерис прорезали предплечья злыми красными полосами. Из разреза на левой руке сочилась кровь. Не надо ли наложить швы? Обычно у меня все проходило и без них, но кровь должна была бы уже остановиться. Я приподняла ночнушку, чтобы посмотреть рану на бедре. Колотая рана, очень высоко. Нерис пыталась пробить бедренную артерию. Хотела меня убить, но вместо этого я убила ее. Я все еще ничего не чувствовала по поводу ее смерти — оцепенение не проходило. Может быть, завтра мне будет плохо, а может, и нет. Иногда просто остаешься в оцепенении, потому что ничего другого не помогает. На оцепенении иногда строится здравость рассудка.
Я смотрела на себя в зеркало, и даже лицо у меня было пустым. В глазах оставалось то же тускло-удивленное выражение, более всего свидетельствовавшее о шоке. До сегодняшнего дня я такой взгляд у себя видела после последней дуэли, когда наконец поняла, что дуэли не прекратятся, пока я не погибну. Тогда я и приняла решение бежать, скрыться.
Приглашению вернуться в мир фейри было всего несколько часов, а у меня уже вид контуженной. Я снова подняла руки и осмотрела следы когтей. В своем роде я уже заплатила за возвращение к фейри. Заплатила кровью, плотью и болью — монетой которая в ходу при Неблагом Дворе. Королева позвала меня обратно и обещала безопасность, но я ее знаю. Она не оставит мысли наказать меня за бегство, за трехлетние прятки, за поражение своих усилий меня отыскать. Сказать, что моя тетушка не слишком хорошо умеет проигрывать, — преуменьшение вселенского масштаба.
В дверь ванной постучали.
— Можно мне выйти? — спросил Дойл.
— Именно это я сейчас и решаю, — сказала я.
— Прости, не расслышал?
— Ладно, выходи.
Дойл застегнул перевязь меча на голой груди. Рукоять висела вверх ногами сбоку, как пистолет в наплечной кобуре. Перевязь казалась свободной, будто Дойл убрал что-то, держащее ее на месте.
Никогда я не видела Дойла, не закрытого от шеи до лодыжек. Даже в жаркое лето он не носил коротких рукавов, только ткань бывала полегче. В левом соске у него виднелось серебряное колечко, резко выделявшееся на фоне полной черноты кожи. Рана шла выше левой грудной мышцы, и ее зияющая краснота казалась почти декоративной на этой груди, как изощренная косметика, призванная раздражать зрение.
— Ты сильно ранена? — спросил он.
— То же самое я могла бы спросить у тебя.
— Во мне нет крови смертных, принцесса. Я поправлюсь. Снова спрашиваю: сильно ли ты ранена?
— Я думаю, не нужно ли мне наложить швы, и вот… — Я стала было поднимать рубашку над колотой раной, но остановилась. Сидхе не смущает нагота, но при стражах я всегда старалась быть осмотрительнее. — Колотая рана на бедре — не знаю, насколько она глубока.
Я отпустила шелк, не показав рану. Она была слишком высоко на бедре, а белья на мне не было. Я зачастую не надевала его, ложась спать. Сейчас я об этом пожалела. Пусть даже Дойл не знает, что на мне есть и чего нет, но я вдруг почувствовала себя неодетой.
Я могла бы заводить Джереми, но не Утера, и Дойла я тоже не хотела заводить по той же причине. Они оба были лишены этого аспекта жизни. Утер — потому что был изгнанником и женщин его размеров здесь не было. Дойл — по капризу королевы.
Он взял спальные мешки, положил их на пол между кроватью и стеной и сел на край кровати.
— Могу ли я увидеть твою рану, принцесса?
Я села рядом с ним, огладив подол рубашки, и протянула ему левую руку.
Он взял ее обеими руками, поднял, согнул в локте, чтобы видеть лучше. Его пальцы ощущались крупнее, чем должны были, и интимнее, чем были.
— Глубокая; некоторые мышцы порваны. Должна болеть.
С последними словами он поднял на меня глаза.
— Кажется, я сейчас ничего не чувствую, — сказала я.
Он положил руку мне на лоб — такую теплую, что казалась почти горячей.
— Ты прохладна на ощупь, принцесса. — Он покачал головой. — Надо было мне раньше заметить, у тебя шок. Не сильный, но не заметить — это была моя беспечность. Тебе нужно целительство и тепло.
Я отняла руку. Ощущение скользнувших его пальцев заставило меня отвернуться, чтобы он не увидел моего лица.
— Поскольку никто из нас не умеет исцелять прикосновением, я думаю, что ограничимся бинтами и теплом.
— Я умею исцелять магией, — сказал он.
Я посмотрела на него. Он тщательно сохранял непроницаемое лицо.
— Я ни разу не видела, чтобы ты занимался этим при Дворе.
— Это более… интимный метод, чем наложение рук. При Дворе есть целители куда сильнее меня. Мои скромные способности там не были востребованы. — Он протянул мне руки. — Я могу тебя вылечить, принцесса, а можно поехать на "скорой" в больницу и наложить швы. В любом случае кровотечение необходимо остановить.
Швы не входят в число моих любимых развлечений.
Я вложила в его руки свои. Он снова согнул мне руку в локте, держа ладонь в ладони, переплетя пальцы. На фоне его черноты моя кожа казалась ослепительно белой, как перламутр на агате. Другой рукой он взял меня под локоть, держа ласково, но твердо. Я поняла, что не могу отодвинуться и не знаю, как действует его целительство.
— Это будет больно?
Он поднял на меня глаза:
— Немножко, может быть.
И он наклонился к моей руке, будто хотел поцеловать рану. Я положила свободную руку ему на плечо, остановив это движение вперед. Кожа его была как теплый шелк.
— Погоди, как именно ты будешь меня лечить?
Он улыбнулся своей незаметной улыбкой:
— Если ты подождешь пару секунд, то увидишь сама.
— Я не люблю сюрпризов, — сказала я, не убирая руку с его плеча.
Он улыбнулся и покачал головой:
— Очень хорошо. — Но моя рука по-прежнему была зафиксирована в его руках. Он все еще меня держал, будто собирался лечить меня независимо от моего согласия. — Шолто сказал тебе, что одно из моих имен — Барон Сладкий Язык.
— Да, я помню.
— Он намекал, что это связано с сексом, однако ошибался. Я могу вылечить твою рану, но не руками.
Я уставилась на него, потом сообразила.
— То есть ты ее залижешь, и она закроется?
— Да.
Я продолжала таращиться:
— Некоторые собаки при Дворе это умеют, но я не слыхала о такой способности у сидхе.
— Как сказал Шолто, в нечистокровности есть свои хорошие стороны. Он может регенерировать отрезанную конечность, а я могу зализать твою рану до исцеления.
Я постаралась не выразить на лице недоверия.
— Будь на твоем месте любой другой страж, я бы сказала, что он ищет повода наложить на меня свой рот.
Он улыбнулся, на этот раз светлее, веселее.
— Если бы мои товарищи-Вороны пытались заманить тебя в эту игру, они бы не руки твоей хотели коснуться.
Я не могла сдержать улыбки:
— В твоих словах есть смысл. Ладно, останови кровь, если можешь. Очень уж мне не хочется сегодня ехать в больницу. — Я сняла руку с его плеча. — Действуй.
Он склонился к моей руке, медленно, говоря на ходу:
— Я постараюсь сделать как можно менее больно.
Его дыхание почти обожгло мне кожу, потом язык слегка лизнул рану.
Я вздрогнула.
Он поднял глаза, не отрывая лица от моей руки.
— Я тебе сделал больно, принцесса?
Я покачала головой, не уверенная, что владею голосом.
Он снова склонился к ране. Дважды лизнул ее по всей длине, очень медленно, потом язык его скользнул в рану. Боль была острой, немедленной, и я приглушенно зашипела.
Он на этот раз не отодвинулся, но теснее прижал рот к моей коже. Глаза его закрылись, а язык проникал в рану, острые уколы боли напоминали удары тока. И с каждым таким уколом у меня нижнюю часть тела сводило, потом отпускало. Как будто нервы, которых он касался, соединялись с другими частями тела, никакого отношения к руке не имеющими.
Он начал вылизывать рану длинными медленными движениями. Глаза его все еще были закрыты, и на таком близком расстоянии я видела черные ресницы, черные на черном фоне щек. Боль уже почти исчезла, осталось только ощущение скользящего языка. Ощущение рта на коже заставило сильнее биться сердце, перехватило дыхание. Серьги Дойла ловили свет, отражали, будто края его ушей серебрились. У раны стало скапливаться тепло, и это было по ощущениям похоже на исцеление наложением рук. То же самое растущее тепло, дрожащая на коже и внутри нее энергия.
Дойл оторвался от моей руки, полузакрыв глаза, полураскрыв губы. Он будто пробуждался от сна или будто его прервали в более интимном процессе. Почти неохотно он отпустил мою руку.
Голос его прозвучал медленно и хрипло:
— Я давно уже этого не делал. И забыл, какое от этого ощущение.
Я согнула руку, чтобы посмотреть на рану, и раны не было. Я потрогала кожу пальцами. Она была гладкой, нетронутой, все еще влажной от языка Дойла, все еще теплая на ощупь, будто магия на ней держалась.
— Великолепно, даже шрама не осталось.
— Ты удивлена?
— Скорее приятно поражена.
Он слегка поклонился, все еще сидя на кровати.
— Безмерно рад был послужить моей принцессе.
— Я забыла положить подушки.
Я встала и пошла к шкафу, но он взял меня за руку.
— У тебя идет кровь.
Я посмотрела на руку — она была все так же цела.
— Из ноги, принцесса.
Я посмотрела вниз — по правой ноге сочилась струйка крови.
— А, черт!
— Ложись на кровать и позволь мне посмотреть на рану.
Все еще держа меня за руку, он сделал попытку притянуть меня на кровать.
Я уперлась, и он меня отпустил.
— Она не должна была бы уже кровоточить, принцесса Мередит. Дай мне вылечить ее, как я вылечил тебе руку.
— Она очень высоко на бедре, Дойл.
— Ведьма пыталась проколоть тебе бедренную артерию.
— Да, — сказала я.
— Я вынужден настаивать на том, чтобы увидеть рану, принцесса. Это слишком опасный участок, чтобы оставить ее без внимания.
— Она очень высоко на бедре, — повторила я.
— Я это понял, — ответил он. — Теперь, пожалуйста, ляг и дай мне посмотреть на рану.
— У меня ничего не надето под рубашкой, — сказала я.
— А! — произнес он. Эмоции сменились на его лице так быстро, что я не успела их прочитать — будто облака по полю в ветреный день. Наконец он сказал: — Может быть, ты могла бы что-нибудь надеть, и тогда я осмотрел бы твою рану.
— Хорошая мысль, — согласилась я и открыла ящичек, где лежали мои невыразимые. Трусы, как и спальные гарнитуры, состояли из шелка, атласа и кружев. Наконец я выбрала пару черного атласа без кружев, без оборочек, без окошечек. Самое консервативное, что у меня есть.
Я оглянулась на Дойла. Он, не ожидая просьбы, повернулся ко мне спиной. Я натянула трусики, поправила рубашку и сказала:
— Можешь обернуться.
Он обернулся с очень серьезным лицом.
— Большинство придворных дам не стали бы меня предупреждать. Некоторые — чтобы поддразнить, другие — потому что это просто не пришло бы им в голову. Нагота при Дворах — обычное явление. Как тебе пришло в голову мне сказать?
— Из стражей некоторые заигрывают с дамами, щекочутся и похлопывают, и таких бы я не стала предупреждать. Для них это была бы просто та же игра. Но ты никогда в нее не играл, Дойл. Всегда держался в стороне. И просто лечь и растянуться перед тобой на кровати было бы… нехорошо.
Он кивнул:
— Да, было бы. Очень многие при Дворе относятся к нам, к тем кто держится поодаль, как к евнухам, будто у нас никаких чувств нет. На самом деле мы предпочитаем вообще не касаться мягкой плоти, чем чтобы нас заводили до точки, а облегчения не было. Это для меня хуже, чем ничего.
— Разве королева вам запрещает даже касаться самих себя?
Он опустил глаза к полу, и я поняла, что переступила со своим вопросом границу вежливости.
— Прости меня, Дойл, мы слишком чужие для такого вопроса.
Он ответил, не поднимая глаз:
— Ты самый вежливый представитель королевской крови при Неблагом Дворе. Королева считала твою… обходительность слабостью. — Он пристально посмотрел на меня. — Но мы, стража, это ценили. Всегда было приятно охранять тебя, потому что тебя мы не боялись.
— Действительно, у меня же не было ни силы, ни влияния.
— Нет, принцесса, я не говорю о твоей магии. Я хочу сказать, что мы не боялись жестокости с твоей стороны. Принц Кел унаследовал от своей матери ее… чувство юмора.
— То есть он садист?
— Во всех смыслах, — кивнул Дойл. — А теперь ложись на кровать и дай мне посмотреть на рану. Если ты истечешь кровью во имя стыдливости, королева может сделать меня евнухом.
— Ты — Мрак королевы, ее правая рука. Она не станет лишаться тебя ради меня.
— Боюсь, что ты недооцениваешь себя и переоцениваешь меня. — Он протянул мне руку. — Пожалуйста, принцесса, соизволь лечь на кровать.
Я приняла протянутую руку и взобралась на кровать на коленях.
— А ты, пожалуйста, называй меня Мередит. Уже много лет как я не слышала "принцесса то, принцесса се". В Кахокии я снова этого наслушаюсь, а сегодня, прошу тебя, давай без титулов.
Он склонил голову:
— Как скажешь, Мередит.
Я позволила ему помочь мне переползти на середину кровати, хотя на самом деле помощь мне не была нужна. Отчасти это было потому, что он хотел помочь, а отчасти — из-за ощущения его руки в моей.
Я легла, погрузив голову в роскошь подушечек. Приподнявшись на локтях, я отлично видела линию моего тела.
Дойл склонился у моей ноги.
— С твоего разрешения, принцесса.
— Мередит.
— С твоего разрешения, Мередит, — кивнул он.
Я потянула вверх темный шелк, пока не открылась рана. Она была настолько высоко, что из-под рубашки показались черные трусики.
Он руками исследовал рану, оттягивая кожу, надавливая пальцами. Она болела, и болела не по-хорошему, будто повреждения были сильнее, чем я думала. Кровь побежала быстрее, но это была не артерия. При пробитой бедренной артерии я бы истекла кровью еще несколько часов назад.
Он разогнулся, опустив руки себе на колени.
— Рана очень глубокая, и я полагаю, повреждены мышцы.
— Она не сильно болела, пока ты не начал ее ощупывать.
— Если я ее сегодня не залечу, завтра ты расхвораешься, и придется ехать в больницу. Могут потребоваться швы на внутренней поверхности бедра. Или я могу исцелить ее сегодня.
— Я голосую за второе предложение, — сказала я.
Он улыбнулся по-своему.
— Это хорошо. Мне бы не хотелось объяснять королеве, почему я тебя привез хромую, если мог вылечить. — Он наклонился было к моей ноге, потом выпрямился. — Легче было бы, если бы я сдвинулся.
— Ты целитель — ты и делай, что нужно.
Он вдвинулся между моими ногами, и мне пришлось расставить их, давая место его коленям. Это потребовало каких-то движений и нескольких "прошу прощения, принцесса", но наконец он оказался лежащим на животе, а его руки держали меня за ляжки. Взгляд его поднялся вдоль моего тела и встретил мой.
От вида его в этом положении у меня пульс зачастил. Я попыталась не выразить этого на лице и, боюсь, не смогла.
Он выдохнул будто теплым ветром на кожу моего бедра. Он смотрел мне в лицо, и я поняла, что смотрит он не случайно и вряд ли это как-то связано с процессом лечения.
Он оторвался от моей кожи.
— Прости меня, но мне не просто секса не хватает, а мелких интимных подробностей. Как реагирует лицо женщины на твое прикосновение. — Он быстро лизнул мне кожу. — Ее короткие вдохи, когда начинает реагировать ее тело.
Он лежал между моими ногами, глядя на меня снизу вверх. Я смотрела вдоль его тела. Волосы толстым черным канатом вдоль голой спины, над натянутой гладью джинсов. Когда я снова встретила его взгляд, это был взгляд мужчины, уверенного, что не услышит от тебя "нет", и не важно, о чем он просит. Дойл этого взгляда не заработал. Еще не заработал.
— Кажется, ты не собирался заигрывать.
Он потерся подбородком о мое бедро и ответил:
— Обычно я не позволяю себе оказываться в такой компрометирующей позиции, но обнаружилось, что, когда я в ней оказался, очень трудно ею не воспользоваться.
Он прикусил мне бедро, легко, и когда я ахнула, нажал чуть сильнее. У меня выгнулась спина, я вскрикнула. Когда я снова смогла посмотреть, на коже остался отпечаток зубов. Давно уже не было у меня любовника, который не только мог оставить мне следы на теле, но и хотел этого.
Голос его стал низким мурлыканьем:
— Это было чудесно.
— Будешь меня заводить — я тебя тоже заведу.
Я хотела сделать это предупреждением, но слишком много придыхания было в моем голосе.
— Но ты там, наверху, а я здесь, внизу.
Он крепче сжал мне бедра — сила в его руках была неимоверной. Я поняла, на что он намекает: у него хватит силы удержать меня просто руками на бедрах. Я смогу сесть, но не смогу выбраться. Напряжение в теле, которого я не осознавала, покинуло меня. Я обмякла в его руках, легла спиной на кровать.
Были вещи, которых мне недоставало и которые мало имели отношения к оргазму. Дойл никогда бы не посмотрел на меня с выражением подступающего ужаса в ответ на что-то, что я попросила бы его сделать. Он не заставил бы меня ощущать себя чудовищем только из-за того, чего хочется моему телу.
Я выпростала шелк рубашки из-под спины, натянула его на тело, на голову. Поднялась, сев над ним. Темное знание исчезло из глаз Дойла, сменившись острым мучительным желанием. Оно так явственно читалось на его лице, что я поняла: игра зашла слишком далеко. Я держала рубашку перед грудями, не зная, извиняться или это только усугубит ситуацию.
— Нет, — сказал он. — Не закрывай их. Просто я не ожидал этого.
— Не надо, Дойл. Мы не можем это закончить как надо, а особенно для тебя… извини меня.
Я стала опускать рубашку.
Пальцы его до боли сжались у меня на бедрах, впились в кожу. Я ахнула, посмотрела на него — рубашка у меня была надета только на руки.
Голос его прозвучал повелительно и мрачно, едва скрывая ярость, от которой глаза его светились черными алмазами:
— Нет!
От одного этого слова я застыла, выпучив глаза, и сердце забилось в горле пойманной птицей.
— Нет, — повторил он голосом лишь чуть менее суровым. — Я хочу их видеть. Я хочу заставить тебя извиваться, моя принцесса, и хочу при этом видеть твое тело.
Я отпустила упавшую рубашку и села как можно ближе к нему. Его хватка на моих бедрах миновала предел удовольствия и переходила просто в боль, но и это при определенных обстоятельствах было своего рода удовольствием.
Он чуть отпустил пальцы, и я увидела у себя на бедрах следы от ногтей. На моих глазах эти полумесяцы стали наполняться кровью.
Он стал было вынимать руки из-под моих бедер, но я отрицательно мотнула головой.
— Ты там, а я здесь — помнишь?
Он не стал спорить — просто снова взял меня за бедра, на этот раз без боли, но достаточно твердо, чтобы я не могла отодвинуться. Я провела руками себе по животу, приподняла ладонями груди, потом легла, опираясь на подушки, чтобы он меня видел.
Он смотрел на меня долгие секунды, будто запоминая, как лежит тело на цветном постельном белье, потом приложил рот к ране и стал лизать медленными тяжелыми движениями. Губы его сомкнулись над раной, и он стал сосать, присосался до боли, будто высасывая из раны яд.
Боль заставила меня вскинуться, и он поднял на меня глаза, полные того темного знания, которого он еще не заслужил. Я легла опять, ощущая давление его рта на бедро, его сильные пальцы, впившиеся так, что завтра будут синяки. Кожа у меня начала светиться, мерцая в тусклом освещении спальни.
Я посмотрела на него, но его глаза опустились, сосредоточились на работе. Под давлением его рта стало нарастать тепло, заполняя рану, как заполняет яму теплая вода.
Дойл стал светиться. Обнаженная спина засияла, как лунный свет на ночной луже. Только этот лунный свет исходил изнутри, переливаясь в темных контурах света и тени у него под кожей.
Тепло исцеления билось внутри меня как второе сердце. Рот Дойла присосался, вытягивая этот пульс, высасывая меня дочиста и досуха. Тепло стало нарастать в середине моего тела, и я поняла, что это моя собственная сила, но до сих пор никогда такого не бывало.
Тепло исцеления в ноге и тепло в моем теле разрастались, выходя наружу, как два жарких озера, дальше и дальше, шире и шире, и наконец мое тело растворилось в тепле, а кожа засияла чисто и бело, и свет танцевал под ней, как в глубокой воде. Две силы текли друг другу навстречу, и на миг целящее тепло Дойла поплыло по моему жару, а потом силы пролились друг в друга, сливаясь в непобедимый прилив магии — изгибающий спину, пляшущий по коже, напрягающий тело.
Дойл оторвался от моего бедра и крикнул:
— Мередит, нет!
Но было поздно — сила пролилась сквозь нас обоих волной тепла или жара, от которого свело судорогой низ живота и дышать стало невозможно. Потом сила разлилась наружу, как резко разжатый кулак, старающийся схватить что-то большее, чем он. Я вскрикнула, и сила потекла из меня, светясь так, что тени пошли по комнате.
Дойла я видела будто в дымке. Он стоял на коленях, протягивая вперед руку, будто защищаясь от удара, и тут сила ударила в него. Голова его запрокинулась назад, стоящее на коленях тело дернулось вверх, будто у этой силы были руки. Танец лунного света у него под кожей разгорался все ярче, и стал виден нимб черного света, сияющий темной радугой вокруг его тела. На неимоверную секунду он застыл, подхваченный вверх, вытянутый, сияющий, красивый так, что можно было заплакать или ослепнуть. Потом изо рта у него вырвался крик, полуболь-полунаслаждение. Он рухнул на кровать, обнимая себя руками, Чудесное сияние стало угасать, будто кожа всасывала свет, возвращая его обратно в глубины, откуда он изошел.
Я села и потянулась к нему рукой, все еще несущей след этого тихого белого свечения.
Он отдернулся так поспешно, что упал с кровати, и посмотрел испуганными глазами над ее краем на меня.
— Что ты наделала?
— В чем дело, Дойл?
— В чем дело? — Он поднялся на ноги, прислонясь вдруг к стене, будто ноги его не слишком держали. — Мне запрещена сексуальная разрядка, Мередит. Как от своей руки, так и от чьей бы то ни было.
— Я же тебя там не трогала.
Он закрыл глаза и прислонился к стене затылком, заговорил, не глядя на меня:
— Твоя магия тронула, Она пронзила меня как меч. — Он открыл глаза, уставился на меня. — Теперь ты поняла, что ты наделала?
До меня дошло:
— Ты хочешь сказать, что королева сочтет это сексом?
— Да.
— Я и не думала… у меня никогда не было такой силы.
— Это было как в ту ночь с тем шелки?
Я сдвинула брови и задумалась.
— И да, и нет. Тогда было не совсем так, как сейчас, но… — Оборвав свою речь, я уставилась на его грудь.
Наверное, вид у меня был пораженный, потому что Дойл начал себя рассматривать.
— Что такое? Что ты там увидела?
— Рана у тебя на груди. Ее больше нет.
Он провел рукой по груди, ощупал кожу.
— Она зажила. И я этого не делал. — Он подошел к краю кровати. — Посмотри на свои руки.
Я посмотрела и увидела, что следы когтей исчезли. Руки зажили. Я провела ладонями по бедрам — они не зажили. Следы ногтей, наполненные кровью, красный след зубов Дойла, присосавшийся рот, оставивший красное пятно там, где была рана.
— А почему зажило все, кроме этих следов?
Он покачал головой:
— Не знаю.
Я посмотрела на него пристально:
— Ты говорил, что моя инициация в силу исцелила Роана, но что, если дело было не в первом приступе силы? Если это часть возможностей моей обретенной магии?
Я видела, как до него доходит смысл моих слов.
— Это бывает, но исцеление сексом — это не дар Неблагого Двора.
— Это дар Благого Двора, — сказала я.
— В тебе есть их кровь, — ответил он тихо. — Я должен доложить королеве.
— О чем?
— Обо всем.
Я поползла по кровати, все еще полуголая, потянулась к нему рукой. Он отодвинулся, вцепившись в стену, будто я угрожала ему.
— Нет, Мередит, больше не надо. Королева, быть может, простит нас, поскольку это было случайно, и ей будет приятно, что у тебя есть еще одна сила. Это может нас спасти, но если ты тронешь меня еще раз… — Он мотнул головой. — Она не пожалеет нас, если мы сойдемся еще раз этой ночью.
— Я только хотела тронуть тебя за руку, Дойл. Хотела сказать, что нам стоит поговорить до того, как ты начнешь выбалтывать все королеве.
Он отодвинулся к краю стены, где она уходила за угол.
— У меня только что была первая разрядка за столько сотен лет, сколько ты себе и вообразить не можешь, а ты вот так сидишь… — Он снова покачал головой. — Ты только тронешь меня за руку, но у меня самообладание не безгранично — мы только что это доказали. Нет, Мередит, одно прикосновение — и я могу рухнуть на тебя и сделать то, что мне хочется сделать с той секунды, как я увидел твои груди, трепещущие надо мной.
— Я могу одеться.
— Это будет хорошо, — сказал он, — но все равно я должен буду ей доложить, что случилось.
— А что она, посмотрит счетчик расхода спермы? Секса у нас не было. Зачем же ей рассказывать?
— Она — Королева Воздуха и Тьмы, и она узнает. Если мы не сознаемся, а она проведает, наказание будет в тысячу раз горше.
— Наказание? Это же была случайность!
— Я знаю, и это может нас спасти.
— Ты серьезно говоришь, что она подвергнет нас тому же наказанию, как если бы мы намеренно совокупились?
— Смерть под пыткой, — сказал он. — Надеюсь, что нет, но это было бы ее право.
Я покачала головой:
— Да нет, она не станет тебя терять после тысячи лет службы из-за случайности.
— Я тоже на это надеюсь, принцесса, от души надеюсь. Он повернул за угол — в ванную.
— Дойл! — позвала я.
Он вернулся из-за угла:
— Да, принцесса?
— Если она скажет, что нас за это казнят, то есть один светлый момент.
Он склонил голову набок, почти птичьим движением:
— И этот момент?
— Сможем заняться сексом — настоящим, тело в тело. Если тебя за что-то казнят, то пусть уж хотя бы не зря.
Вереница чувств промелькнула у него на лице (я опять ни одного не поняла), потом появилась улыбка.
— Я никогда не думал, что смогу предстать перед королевой с такими вестями и не знать точно, чего я хочу от нее услышать. Ты — искушение, Мередит, такое искушение, за которое мужчина готов заплатить жизнью.
— Я не хочу твоей жизни, Дойл, хочу только твоего тела.
От этих слов он ушел в ванную смеясь — все лучше, чем плакать. Я быстро надела рубашку и была уже под одеялом, когда он вернулся. Лицо у него было серьезное, но он сказал:
— Нас не накажут. Хотя она слегка намекнула, что хотела бы видеть, как ты лечишь этой обретенной силой.
— Я в ее секс-шоу не буду участвовать.
— Я это знаю, и она тоже, но ей все равно любопытно.
— Пусть любопытствует. Так нас не казнят, никого из нас?
— Нет, — ответил он.
— Так почему ты все так же мрачен?
— Мне не во что переодеться.
Я не сразу сообразила, о чем он. Потом раскопала пару мужских боксерских трусов. Чуть тесных в бедрах, потому что у Дойла и Роана размеры не совсем совпадают, но все же трусы годились.
Дойл взял их и вернулся в ванную. Я думала, что он быстро вернется и ляжет спать, но услышала, как зашумел душ. В конце концов я бросила несколько подушек на спальные мешки и повернулась на бок, чтобы заснуть. Я не была уверена, что заснуть мне удастся, но Дойл пробыл в душе долго. Последнее, что я слышала, пока на меня не накатил сон, был шум фена. Как Дойл вышел из ванной, я не слышала. Просто когда я утром проснулась, он стоял надо мной с чашкой горячего чая в одной руке и билетами на самолет для нас — в другой. Не знаю, спал ли Дойл на спальных мешках и вообще спал ли в эту ночь.