Почему-то я думала, что сразу пойму, кто из них жена, а кто — любовница, с первого взгляда. Но с этого самого первого взгляда я увидела двух симпатичных женщин, одетых неформально, как две подружки, собравшиеся пошляться по магазинам и позавтракать в ресторане. Одна была маленькая, хотя на несколько дюймов выше меня или Джереми. Светлые волосы до плеч, небрежные кудряшки явно натуральные — она ничего особенного с ними сегодня не делала. Обыкновенная симпатичная девица, только большую часть лица занимали необычайно синие глаза. Густые черные брови дугой, бахрома темных ресниц очень эффектно обрамляет глаза, хотя цвет бровей вызывает сомнение в натуральности цвета волос. Косметики на ней не было, но как-то ей удавалось выглядеть очень хорошенькой — эфирно и притом весьма естественно. Чуть косметики и трудов — будет сногсшибательная женщина. Да нет, косметики и более подходящей одежды будет мало.
Она сжалась в кресле для клиентов, ссутулила плечи, будто ждала удара. Прекрасные глаза смотрели на меня, не мигая, как у оленя в свете фар, будто ей было не под силу предотвратить то, что сейчас случится, а случится что-то очень плохое.
Вторая была высокой, пять футов восемь дюймов или даже больше, стройная, с длинными блестящими светло-каштановыми волосами, свисавшими до талии. На первый взгляд ей было чуть за двадцать. Потом я встретилась с ней взглядом и по выражению этой карей глубины добавила еще лет десять. Так смотреть до тридцати не получается. Она выглядела уверенней блондинки, но какая-то дрожь была в ее глазах, напряжение в плечах, будто она подавляла какую-то глубокую боль. И казалось, что кости у нее под кожей сделаны из чего-то более хрупкого, чем обычная кость. Только одно может придать столь высокой, повелительной женщине хрупкий вид: кровь сидхе. Ну конечно, это было много поколений назад, совсем не то что мое родство с двором, но наверняка какая-то прапрапрабабушка полежала не с человеком и понесла дитя. Кровь фейри любого рода отмечает семью, но кровь сидхе остается навсегда. Если она есть, она уже не уйдет.
Я решила, что блондинка — жена, а шатенка — любовница. Из них двоих блондинка казалась более забитой, что и бывает при бурных мужьях. Они гнобят всех женщин, попадающихся на жизненном пути, но обычно хуже всего приходится близким родственникам. Так было, во всяком случае, у моего деда.
Я вошла с улыбкой, протянув руку для пожатия, как с любым другим клиентом. Джереми нас представил. Маленькая блондинка оказалась женой, Фрэнсис Нортон, высокая шатенка — любовницей, Наоми Фелпс.
Рукопожатие Наоми было твердым, рука прохладной на ощупь, эти необычные косточки ходили под кожей. Я самую чуточку задержала ее руку, наслаждаясь ощущением. За три года я впервые общалась с другим сидхе. Даже прикосновение других фейри с этим не сравнится. Что-то есть в этой королевской крови, подобное наркотику. Если раз попробуешь, тебе всегда будет его недоставать.
Она посмотрела на меня озадаченно, и недоумение было очень человеческое. Я отпустила ее руку и постаралась притвориться человеком. Иногда это у меня получается лучше, иногда хуже. Я могла бы попытаться оценить ее парапсихически, посмотреть, нет ли в ней чего-то еще, кроме костной структуры, но невежливо пытаться читать чужие магические способности при первом знакомстве. Среди сидхе это считается прямым вызовом, оскорблением — ты даешь понять, что не веришь в способность собеседника защитить себя от твоей назойливой магии. Наоми вряд ли восприняла бы это как оскорбление, но ее неведение не было бы оправданием моей грубости.
Фрэнсис Нортон протянула руку, будто боясь прикосновения, и отдернула сразу, как только я ее отпустила. Я с ней поздоровалась так же вежливо, как с ее подругой, но концами пальцев ощутила заклинание. Та тоненькая оболочка энергии, которая окружает всех нас, ее аура, уперлась мне в кожу, будто стараясь не дать дотронуться до женщины. Чья-то магия настолько сильно пропитала ее тело, что заполнила ауру, как грязная вода заполняет прозрачный стакан. В некотором смысле эта женщина уже не была самой собой. Не одержимость, но нечто похожее. Определенно имелось нарушение нескольких человеческих законов, причем серьезное.
Я пробилась рукой сквозь эту клубящуюся энергию, сжала ей руку. Заклинание попыталось взмыть вверх по моей руке. Глазами здесь ничего не увидеть, но как, бывает, видишь во сне, так я могла ощутить, что по моей руке пытается всползти неясный мрак. Я его остановила чуть ниже локтя и сосредоточилась, сдирая это со своей руки, как перчатку. Эта штука пробила все мои щиты, будто их и не было. Мало что на это способно. И ничто человеческое — точно.
Она посмотрела на меня большими-большими глазами:
— Что… что вы делаете?
— Я ничего с вами не делаю, миссис Нортон.
Мой голос прозвучал несколько отстраненно, потому что я сосредоточилась на том, чтобы содрать с себя заклинание. Надеюсь, когда я отпущу ее руку, оно ко мне не прилипнет.
Она попыталась забрать руку — я не выпустила. Она стала дергать руку — слабо, но отчаянно. Ее подруга сказала:
— Отпустите Фрэнсис! Немедленно!
Я уже почти освободилась, почти готова была отпустить ее руку, как вторая схватила меня за плечо. У меня волосы на шее встали дыбом, я потеряла концентрацию на собственной руке, потому что теперь я ощущала Наоми Фелпс. Заклинание снова залило мне руку и прошло полпути до плеча, пока я сумела сосредоточиться и остановить его. Но и только. Отодвинуть его обратно я не могла, потому что слишком много моего внимания заняла другая женщина.
Нельзя трогать того, кто выполняет что-нибудь магическое или парапсихическое, — если не хочешь, чтобы что-нибудь стряслось. Их поведение яснее прочего сказало мне, что ни одна из этих женщин не занимается ничем паранормальным. Никто, хоть чуть-чуть обученный, такого не сделает. Я ощущала остатки какого-то обряда, липнущие к телу Наоми. Чего-то сложного. Эгоистичного. Пришло незваное слово "прожорливость". Кто-то жрал ее энергию, оставляя парапсихические шрамы.
Она отдернулась от меня, прижимая руку к груди. Ощутила мою энергию — значит дар у нее есть. Это неудивительно, удивительно другое — она не обучена. Может быть, совсем не обучена. Сейчас по начальным классам ходят инспекторы и тестируют детей на парапсихическую одаренность, мистический дар, но в шестидесятые эта программа была новинкой. Наоми умудрилась остаться незамеченной, и сейчас ей за тридцать, а со своими способностями она не разобралась. К тридцати годам необученные парапсихики становятся сумасшедшими, уголовниками или самоубийцами. Но эта весьма сильная женщина стояла и смотрела на меня глазами, где дрожали слезы.
— Мы сюда пришли не затем, чтобы нас тут… унижали.
Джереми подошел поближе, но ни к кому из нас не прикоснулся: уж он-то знал, что этого делать нельзя.
— Вас никто не хотел унизить, мисс Фелпс. Заклинание, наложенное на миссис Нортон, попыталось… присосаться к моей коллеге. Мисс Джентри только пыталась оттолкнуть его, когда вы до нее дотронулись. Никогда нельзя касаться того, кто выполняет что-то магическое, мисс Фелпс. Результат может быть непредсказуем.
Женщина посмотрела на меня, на него, и по лицу было видно, что ни на грош она нам не верит.
— Пошли, Фрэнсис. Сваливаем к той самой матери.
— Не могу.
Голос Фрэнсис прозвучал тихо и приниженно. Она смотрела на меня, в глазах ясно читался страх — передо мной.
Она ощущала обернувшуюся вокруг наших рук энергию, связавшую нас вместе, но думала, что это моя работа.
— Я вам клянусь, миссис Нортон, что я этого не делаю. Та магия, которую кто-то против вас использовал, сочла меня съедобной. Мне необходимо отодрать ее от себя и дать вернуться в вас.
— Я хочу, чтобы ее не было, — сказала она, и в голосе ее зазвенели нотки истерики.
— Если я ее с себя не сниму, тот, кто вложил ее в вас, сможет меня выследить. Сможет найти. Узнает, что я работаю в детективном агентстве: сверхъестественные проблемы — волшебные решения. — Такой у нас был слоган. — И узнает, что вы приходили сюда за помощью. Вряд ли вы хотите этого, миссис Нортон.
Слабая дрожь зародилась в ее пальцах, пошла вверх по рукам, и она затряслась вся, будто ей стало холодно. Может, и стало, только это был не тот холод, от которого спасет лишний свитер. Никакое внешнее тепло такого внутреннего холода не прогонит. Ее надо было согреть от самой разбитой сердцевины души и до кончиков пальцев. Кто-то должен был бы влить в нее силу, магию, по капле, как оттаивают ископаемое тело, найденное во льду. Если оттаять его слишком быстро, только еще сильнее повредишь. Такое тонкое использование силы — за пределами моих способностей. Все, что могла сделать я, — это отмерить ей немножко спокойствия, уменьшить ее страх; но тот, кто наложил заклятие, учует и это. Он не сможет проследить меня, но будет знать, что она ходила к кому-то, кто пытался ее лечить на парапсихическом уровне. Интуиция мне подсказывала, что автору заклятия это не понравится. И он может, скажем так, поспешить — ускорить процесс.
Я ощущала засасывающую энергию заклинания, как она пытается пробить мою защиту, сожрать и меня тоже. Как рак магического свойства, только заразнее гриппа. Скольких она уже заразила? Сколько людей ходит сейчас вокруг, а эта штука высасывает капли их энергии? Человек, обладающий небольшими парапсихическими способностями, понял бы, что случилось что-то, но что — не мог бы узнать. Такие люди избегали бы Фрэнсис Нортон, потому что при ней им было бы плохо, но могли бы неделями не понимать, что эта слабость, усталость, неопределенное чувство безнадежности, депрессия вызваны заклятием.
Я хотела было сказать ей, что собираюсь сделать, но, глядя в эти расширенные глаза, не стала. Она бы лишь напряглась сильнее, испугалась больше. Лучшее, что я могла, — это сделать заклинание для нее как можно менее заметным. Я постараюсь, чтобы она не почувствовала, как заклинание вернется в нее, — но это и все, что было в моих силах.
Заклинание загустело, почернело, стало реальнее за те несколько мгновений, что липло к моей коже. Я стала его отдирать с руки. Оно липло как смола, скатывалось, как толстая ткань. Каждый дюйм кожи, который мне удавалось освободить, ощущался легче, чище. Невозможно было себе представить, каково это — жить полностью в такой скорлупе. Это как если всю жизнь провести без кислорода в темной комнате, куда не проникают ни свет, ни воздух.
Я освободила предплечье, кисть, медленно вытащила пальцы из ее ладони. Она стояла тихо-тихо, как спрятавшийся в траве кролик, в отчаянной надежде, что лиса пройдет мимо, только лежать надо очень тихо. Чего не понимала Фрэнсис Нортон — что лиса уже ее наполовину проглотила, и только задние ножки бьют по воздуху.
Когда я вытащила пальцы, заклинание прилипло к ним, потом отлипло и шлепнулось назад с почти слышимым звуком. Я вытерла руку о жакет. От заклинания я очистилась, но страшно хотелось вымыть руку горячей водой, не жалея мыла. Обычная вода и мыло не помогли бы, а вот от соли или святой воды толк мог бы быть.
Фрэнсис рухнула в кресло, спрятав лицо в ладонях, плечи ее тряслись. Сначала я подумала, что она плачет беззвучно, но когда Наоми обняла ее, она подняла сухое лицо. Фрэнсис тряслась, просто тряслась, словно уже не может плакать, не то чтобы не хочет, а именно не может, потому что слезы кончились. Она сидела, и любовница мужа обнимала ее, укачивала. Ее так трясло, что зубы стучали, но она не плакала. И это было хуже всего.
— Леди, прошу прощения — мы только выйдем на минутку.
Я глянула на Джереми и пошла к двери, зная, что он идет за мной. В коридоре он закрыл дверь и сразу начал:
— Мерри, прости меня. Я жал ей руку, и ничего такого не было. Это заклинание на меня не среагировало.
Я кивнула — я ему верила.
— Может, я на вкус получше.
Он усмехнулся:
— По опыту не знаю, конечно, но я был бы готов за это поручиться.
Я улыбнулась.
— Физически — быть может, но мистически ты по-своему не слабее меня. Господом и Госпожой клянусь, ты куда лучше маг, чем я могу стать в этой жизни, а оно на тебя не среагировало.
Он кивнул:
— Как видишь. Может, ты и права, Мерри. Может, для тебя это слишком опасно.
— Теперь он осторожничает, — сказала я в пространство.
Он посмотрел на меня, стараясь не улыбнуться:
— Почему-то мне кажется, что ты не окажешься той стервой с каменным сердцем, о ком я так мечтал.
Я прислонилась к стене и взглянула сердито:
— Эта штука такая злобная, что нам и полиция может помочь.
— Обратиться в полицию — это их не спасет. У нас нет доказательств, что это сделал ее муж. Если мы не докажем это в суде, он не получит срок, а значит, сможет и дальше долбать их магией. Чтобы он их не тронул, нам надо засадить его в защищенную камеру.
— А пока он не окажется в тюрьме, им нужна будет магическая защита. Это работа не детектива, а няньки.
— Утер и Ринго — отличные няньки, — сказал он.
— Могу себе представить.
— И все равно ты недовольна. В чем дело?
— Нам надо от этого дела устраниться, — сказала я.
— Но ты не можешь.
Теперь он улыбался.
— Да, не могу.
В Соединенных Штатах тьма детективных агентств, которые говорят, что специализируются на сверхъестественном. Это хороший бизнес, но большинство таких агентств свою рекламу подтвердить не могут. А мы можем. Мы — одно из немногих агентств, которые могут похвастаться персоналом, где все, кроме двоих, — фейри. Мало есть чистокровных фейри, которые выдержат жизнь в большом людном городе. Л-А лучше, конечно, Нью-Йорка или Чикаго, но все равно это выматывает — когда тебя окружает столько металла, машин, людей. Мне это не мешает — моя человеческая кровь дает мне умение по-человечески терпеть тюрьму из стекла и стали. Культурные и личные мои предпочтения — сельская местность, но это не обязательно. Хорошо бы, но без нее я не стану чахнуть и вянуть. А есть фейри, которые станут.
— Хотела бы я им отказать, Джереми.
— У тебя тоже дурное предчувствие?
Я кивнула:
— Ага.
Но если я их выгоню, это дрожащее, бесслезное лицо будет преследовать меня во сне. Насколько мне известно, она может ко мне явиться после того, как их убийца закончит свою работу. И явятся они как праведные привидения и будут изводить меня стонами за то, что я заведомо лишила их последнего шанса выжить. Принято думать, что призраки являются к тому, кто их фактически убил, но это не совсем так. У привидений своеобразное чувство справедливости, и мне вполне может выпасть жребий таскать их за собой повсюду, пока не найду кого-нибудь, кто их упокоит. Если их вообще можно будет упокоить. Бывают духи, которых так просто не возьмешь. Тогда у вас может появиться фамильное привидение, воющее как баньши при каждой смерти. Не знаю, хватит ли на это силы характера у кого-нибудь из этих двоих, но мне это уже было все равно. Меня заставило вернуться в кабинет мое собственное чувство вины, а не страх перед упреками привидений. Говорят, что у фейри нет души, нет чувства личной ответственности. У некоторых — да, но не у Джереми и не у меня. Тем хуже для нас. Тем хуже.