Кожа обивки вздохнула почти по-человечески, когда я устроилась на сиденье. Панель черного стекла закрывала нам вид на Баринтуса. Будто в черной космической капсуле. Напротив нас в маленькой нише стояло серебряное ведерко. Два хрустальных бокала, поставленные в углубления для устойчивости, ждали, чтобы их наполнили. За вином находился подносик с крекерами и чем-то, с виду похожим на икру.
— Это твоя работа? — спросила я.
Гален покачал головой:
— Даже жаль, что не моя, хотя я бы знал, что икру ставить не надо. У тебя плебейские вкусы.
— Ты ее тоже не любишь.
— Так и я тоже плебей.
— Ну уж нет, — не согласилась я.
Он обласкал меня улыбкой, согревшей с головы до ног. Потом улыбка погасла.
— Я заглянул назад, когда мы отъезжали. — Он пожал плечами в ответ на мой взгляд. — Я согласен, что королева ведет себя странно, и хотел удостовериться, что за этим черным стеклом нет сюрпризов.
— И?..
Он взял бутылку:
— И вот этого там не было.
— Точно не было? — спросила я.
Он кивнул и отодвинул салфетку, чтобы прочесть этикетку на вине. Прочел и тихо присвистнул.
— Это из ее личного запаса. — Гален показал бутылку мне осторожно, потому что вино было открыто, чтобы дышало. — Как тебе мысль попробовать тысячелетнего бургундского?
Я покачала головой:
— Я не буду есть или пить ничего, что этот автомобиль мог нам подложить. Нет, спасибо, — похлопала я машину по обивке. — Не хочу никого обидеть.
— Это может быть дар королевы, — сказал Гален.
— Тем более есть смысл его не пить, — ответила я. — Хотя бы пока не разберусь, что происходит.
Гачен посмотрел на меня, кивнул и поставил вино обратно в ведерко.
— Трезвая мысль.
Мы устроились на кожаных сиденьях. Молчание казалось тяжелее, чем должно быть, — будто кто-то слушает. Я готова была поверить, что слушает сам автомобиль.
Черная Карета — один из предметов у фей, имеющий свою энергию, свою жизнь. Он не был, насколько нам известно, создан кем-то из известных нам фейри или древних богов. Просто он существовал столько, сколько помнил себя каждый из нас. Шесть тысяч лет и далее. Конечно, тогда это был черный фаэтон с упряжкой вороных коней. Это не были кони сидхе, они вообще будто не существовали до наступления темноты. А тогда они возникали сгустками черноты с пустыми глазницами, которые наполняло лепрозное пламя, когда их запрягали в фаэтон.
И он был каретой — каретой с четверней, — когда я его увидела. Однажды — никто не помнит точного дня — фаэтон исчез, и появилась карета. Только лошади остались теми же. Карета сменила облик, когда фаэтоны вышли из употребления. Модернизировалась.
Потом в одну ночь, тому еще двадцати лет не минуло, Черная Карета исчезла, и появился этот лимузин. Лошади не вернулись, но я видела, что у этой штуки вместо двигателя под капотом. Клянусь, оно горит тем же болезненным огнем, что светился в глазах коней. Бензина эта машина не потребляет. На чем она ездит, я понятия не имею, но знаю, что этот фаэтон, или карета, или машина иногда сам по себе исчезает. Уезжает куда-то в ночь по собственным делам. Черная Карета была вестником смерти, предупреждением о неотвратимой угрозе. Сейчас начинали ходить легенды о зловещем черном автомобиле. Он стоит возле чьего-нибудь дома с включенным мотором, и зеленый огонь пляшет по нему, а потом на обитателя дома обрушивается рок. Так что вы уж простите меня, если я чуть нервничала в таких удобнейших кожаных креслах.
Я посмотрела на Галена, протянула к нему руку. Он улыбнулся и обхватил ее пальцами.
— Скучал без тебя.
— Я тоже.
Он поднес мою руку к губам и нежно поцеловал. Потом притянул меня к себе, и я не сопротивлялась. Перелезла по кожаному сиденью в кольцо его рук. Я любила ощущение его рук на своих плечах, любила завернуться в его тело. Голову я положила на чудесную мягкость его свитера, на твердую выпуклость груди под ним, и слышала ровный стук его сердца, как больших часов.
Вздохнув, я устроилась поудобнее, переплетя с ним ноги.
— Ты всегда меня баюкал лучше, чем кто угодно другой.
— Да, я такой. Большой приятный плюшевый мишка.
Что-то в его голосе заставило меня поднять глаза.
— Что такое, Гален?
— Ты мне не сказала, что уезжаешь.
Я села. Его рука осталась у меня на плечах, но ощущение уюта было испорчено. Испорчено обвинениями, которые, наверное, еще не были исчерпаны.
— Я не могла рисковать сказать кому-нибудь, и ты это знаешь, Гален. Если бы кто-то хоть заподозрил, что я бегу от Двора, мне бы помешали — если не хуже.
— Три года, Мерри. Три года я не знал, жива ты или нет.
Я попыталась высвободиться из-под его руки, но он прижал меня к себе.
— Мерри, пожалуйста, дай я тебя подержу, дай убедиться, что ты настоящая.
Я перестала сопротивляться, но уюта уже не было. Никто другой не спросил бы, почему я никому не сказала, почему никому не подала о себе вести. Баринтус, Ба, кто угодно — все промолчали бы, только не Гален. Иногда я понимала, почему отец не выбрал Галена мне в консорты. Он позволял эмоциям собой владеть, а это опасно.
Наконец я отодвинулась.
— Гален, ты сам знаешь, почему я тебе не подала вестей.
Он не смотрел мне в глаза. Я взяла его за подбородок и повернула к себе. Зеленые глаза смотрели с обидой, удерживая ее, как воду в чашке; видно было до самого дна. Он совершенно не годился для придворной политики.
— Если бы королева заподозрила, что ты знаешь, где я, или вообще что-нибудь, она бы стала тебя пытать.
Он схватил мою руку, поднес к лицу:
— Я бы никогда тебя не выдал!
— Я знаю. И ты думаешь, я смогла бы жить дальше, зная, что ты подвергаешься бесконечным мучениям, пока я отсиживаюсь в теплом местечке? Ты должен был ничего не знать, чтобы не было смысла тебя допрашивать.
— Мне не надо, чтобы ты защищала меня, Мерри.
Я улыбнулась:
— Мы защищаем друг друга.
Он улыбнулся, потому что долго не улыбаться не мог.
— Ты — мозг, я — кулак.
Я встала на колени и поцеловала его в лоб.
— Как ты ни во что не влип без моих советов?
Он обнял меня за талию, притянул к себе.
— С трудом. — Он посмотрел на меня, хмурясь. — А что это за черная водолазка? Мне казалось, мы договорились никогда не носить черного.
— Она хорошо смотрится с угольно-серым брючным костюмом.
Он положил подбородок чуть выше выпуклости моих грудей, и эти честные зеленые глаза не дали мне уклониться от вопроса.
— Я приехала, чтобы вписаться в придворную жизнь, Гален, если выйдет. И если это значит, что надо носить черное, как при Дворе принято у большинства, то я готова на это пойти. — Я улыбнулась. — К тому же черное мне идет.
— Это да.
В открытых зеленых глазах заклубились первые струйки того старого чувства.
Неловкость между нами существует с тех самых пор, как я стала достаточно взрослой и поняла, что это за странное ощущение у меня в нижней части тела. Но каков бы ни был накал, ничего между нами никогда не могло быть. По крайней мере физически. Он, как и многие другие, был Вброном королевы, а это значит, что он подчинялся ей и только ей. Вступить в стражу королевы — это был единственный за всю жизнь Галена разумный политический ход. Он не был сильным магом и мало что понимал в закулисных интригах. Единственное, что у него действительно было, — это сильное тело, отличная рука и способность заставлять других улыбаться. Я имею в виду именно способность — он излучал жизнерадостность, как некоторые женщины оставляют за собой след духов. Чудесная способность, но, как и многие мои, не особо полезная в бою. Как один из Вбронов королевы он был в относительной безопасности. Их не вызывают на дуэль просто так, потому что никогда не знаешь, не воспримет ли королева вызов как оскорбление лично ей. Не будь Гален стражем, он бы, наверное, погиб бы задолго до моего рождения; но то, что он страж, обрекало его на вечное одиночество. Всегда хотеть и никогда не получать. Я взъярилась на отца за то, что он не дал мне быть с Галеном. Это было единственное у нас серьезное несогласие. Годы ушли, чтобы я поняла то, что понимал отец: почти все сильные стороны Галена — одновременно и его слабости. Сердечко у него золотое, но он иногда бывал почти что политической обузой.
Гален прижался щекой к моей груди и потерся лицом. У меня на миг пресеклось дыхание, потом оно вышло вздохом.
Я провела пальцем его щеке, по полным мягким губам.
— Гален…
— Тс-с! — шепнул он.
Поднял меня за талию и поставил перед собой. Мои колени оказались у него на бедрах, лицо его прямо под моим. Пульс у меня в горле стучал почти болезненно.
Он медленно провел по мне руками вниз, опустил руки мне на бедра. Я не могла не вспомнить прошлую ночь и Дойла. Гален сместил руки, постепенно раздвигая мне бедра, посадил меня на себя верхом. Я старалась отодвинуться, оставить между нами немного места. Мне не хотелось так интимно ощущать его тело — сейчас не хотелось.
Он погладил меня ладонями по шее, подложил их под затылок, запустил длинные пальцы мне в волосы, и невероятное тепло его рук обдало мне кожу.
Гален был из тех стражей, которые полагали, что уж лучше легкие прикосновения, чем ничего. Мы с ним всегда танцевали на самом краю.
— Давно уже не было, Гален.
— Десять лет, как я тебя уже так не держал, — ответил он.
Семь лет с Гриффином, потом три года изгнания, и сейчас Гален хотел начать прямо там, где мы остановились, будто ничего не изменилось.
— Гален, я не думаю, что это надо делать.
— А ты не думай, — ответил он, наклонился ко мне так близко, что легкое дыхание могло бы соединить наши губы, и сила потекла из его рта как нить захватывающего дыхание тепла.
— Не надо, Гален. — Мой голос прозвучал с придыханием, но я говорила всерьез. — Не надо магии.
Он чуть отодвинулся, чтобы видеть мое лицо.
— Мы всегда так делали.
— Десять лет назад.
— Какая разница? — спросил он.
Он запустил руки мне под жакет и массировал спину.
Может быть, эти десять лет не изменили его, но они изменили меня.
— Нет, Гален.
Он посмотрел на меня в искреннем недоумении:
— Почему нет?
Я не знала, как это объяснить, не задевая его чувств. Я надеялась, что королева снова даст мне разрешение выбрать стража в качестве консорта, как когда она разрешила отцу выбрать для меня Гриффина. Если я позволю вернуть то, что было десять лет назад с Галеном, он решит, что именно его я выберу. Я его любила и, может быть, всегда буду любить, но позволить себе роскошь сделать его своим консортом я не могла. Гален — просто не тот мужчина. Мой консорт тут же лишится защиты королевы, как только выйдет из стражи. Моя угроза — недостаточная сила, чтобы защитить Галена, а его угроза и того меньше значит, потому что он еще менее беспощаден, чем я. День, когда Гален станет моим консортом, будет тем днем, когда я подпишу ему смертный приговор.
Только все это я ему объяснить не могла. Он никогда не мог бы понять, как он опасен для меня — и для себя.
Я выросла и наконец-то стала дочерью своего отца. Что-то можно выбирать сердцем, что-то — головой, но если сомневаешься, отдай предпочтение голове перед сердцем. Останешься живой.
Я склонилась над ним, стала слезать с его колен. Его руки сомкнулись у меня за спиной. Такой обиженный был у него вид, такой потерянный.
— Ты говоришь всерьез.
Я кивнула. Я видела по его глазам, как он пытается понять. Наконец он спросил:
— Но почему?
Я погладила его по лицу, по кончикам кудрей.
— Ох, Гален!
Его глаза выразили печаль, как выражали радость, или недоумение, или любую эмоцию, которая им владела. Худшего актера в мире нет.
— Поцелуй меня, Мерри, в знак возвращения домой.
— Мы целовались в аэропорту, — напомнила я.
— Нет, по-настоящему, в последний раз. Пожалуйста, Мерри.
Надо было сказать "нет", заставить его отпустить меня, но я не могла. Не могла сказать "нет" этому его взгляду, и, если честно, раз уж я решила никогда больше с ним так близко не быть, то мне хотелось этого поцелуя.
Он поднял ко мне лицо, я опустила к нему губы. У него они были такие мягкие! Мои руки нашли закругление его лица, взяли его в ладони. Он сплел пальцы у меня за спиной, осторожно погладил ягодицы, скользнул по бедрам. Осторожно потянул меня за ноги, я снова сползла вниз по его телу. На этот раз он постарался, чтобы места между нами не осталось. Я ощущала, как он напряженно и твердо прижимается ко мне через штаны.
Это ощущение оторвало мои губы от его, исторгло стон из моего горла. Его руки гладили меня, охватывали ягодицы, прижимали меня теснее.
— Можно убрать пистолет? Он в меня впивается.
— Его можно убрать, только сняв портупею, — сказала я, и в моем голосе было то, чего не выражали слова.
— Я знаю, — ответил он.
Я открыла рот, чтобы сказать "нет", но вышло не это. Было как серия решений: каждый раз я должна была сказать "нет", остановиться, и каждый раз не останавливалась. Мы растянулись на длинном кожаном сиденье, и большая часть нашей одежды, все наше оружие валялось на полу.
Мои ладони блуждали по гладкому простору груди Галена. Тонкая косичка зеленых волос бежала через его плечо, вилась поперек темной кожи соска. Я провела рукой по линии волос, уходящей посередине живота под край штанов. И не могла вспомнить, как это мы оказались в таком виде. На мне оставались только лифчик и трусы. Как я снимала брюки — не помню. Как будто на несколько минут я отключилась, потом очнулась уже в таком виде.
Молния его штанов была расстегнута, я увидела зеленые плавки. Мне хотелось с силой вдвинуть руку вниз по его телу. Так хотелось, что ощущала его в руке, будто уже держала.
Никто из нас не пользовался силой — это было просто ощущение кожи на коже, прикосновений тел. Мы много лет назад и дальше этого заходили. Но что-то было не так. Просто я не могла вспомнить что.
Гален наклонился, целуя меня в живот. Он пролизывал широкую влажную полосу вниз по моему телу. Я не могла думать, а думать надо было.
Его язык играл на краю моих трусиков, лицо уткнулось в кружева, отодвигая их ртом и подбородком, опускаясь ниже.
Я схватила в горсть прядь зеленых волос и заставила его поднять лицо, отвести от моего тела.
— Гален, нет!
Он скользнул по мне руками, подсунул пальцы под чашки лифчика, приподнял его, обнажив мне грудь.
— Скажи "да", Мерри, скажи, скажи "да"!
Он водил руками по моим грудям, сжимая их, гладя.
Я не могла думать, не могла вспомнить, почему этого делать нельзя.
— Я не могу думать, — сказала я вслух.
— Не думай, — отозвался Гален, опустил лицо и стал нежно целовать мне груди, полизывая соски.
Я уперлась рукой ему в грудь, оттолкнула его. Он навис надо мной, упираясь руками по обе стороны от меня, наполовину на мне.
— Что-то здесь не так. Мы не должны этого делать.
— Все так, Мерри.
Он опустил лицо к моим грудям, но я обеими руками уперлась ему в грудь, продолжая от себя отталкивать.
— Нет, не так.
— Что же?
— Вот в том-то и дело, никак не вспомню. Не могу вспомнить, Гален, понимаешь? Не могу вспомнить, а должна мочь вспомнить.
Он наморщил брови.
— Что-то же есть… — Он мотнул головой. — Не могу вспомнить.
— Как мы оказались на заднем сиденье этой машины? — спросила я.
Гален отодвинулся от меня, сел, все еще в расстегнутых штанах, руки на коленях.
— Ты едешь навестить бабушку.
Я поправила лифчик и села, сдвинувшись на свою сторону.
— Да, это так.
— А что случилось сейчас? — спросил он.
— Я думаю, это чары.
— Но мы не пили вина и не ели того, что здесь.
Я посмотрела на черный интерьер автомобиля.
— Заклинание где-то здесь. — Я начала водить руками по краю сиденья. — Кто-то заложил его в машину, и это не была сама машина.
Гален повел руками по потолку, обыскивая его.
— Если бы мы тут занялись любовью по-настоящему…
— Моя тетя приказала бы нас казнить.
Я не стала рассказывать ему про Дойла, но сильно сомневалась, что королева позволила бы мне растлить двух ее стражей в один день и остаться безнаказанной.
Я нашла комок под черной материей пола. Осторожно приподняла обивку, не желая делать машине больно. Под ней лежал плетеный шнур с привязанным серебряным кольцом. Это было кольцо королевы — один из магических предметов, который фейри было позволено вывезти из Европы в дни великого исхода. Это был предмет великой силы, и потому магия шнура действовала без прикосновения к коже и без вызова.
Я подняла эту штуку, показала Галену:
— Я его нашла, и на нем — ее кольцо.
Гален широко раскрыл глаза.
— Она никогда не снимает это кольцо. — Он взял у меня шнур, потрогал разноцветные пряди. — Красная — вожделение, оранжевая — опрометчивая любовь, но при чем здесь зеленая? Этот цвет обычно резервируется для нахождения моногамного партнера. Эти три цвета никогда не смешивают.
— Даже для Андаис это слишком по-сумасшедшему. Зачем приглашать меня домой как почетного гостя, но при этом подставлять под казнь по дороге? Совершенно бессмысленно.
— Никто не мог бы получить это кольцо без ее разрешения, Мерри.
Что-то белое торчало между сиденьем и спинкой. Я пододвинулась ближе и увидела, что это конверт.
— Его здесь не было, — сказала я.
— Да, не было, — согласился Гален. Подобрав с пола свитер, он натянул его на себя.
Я потянула конверт, и его будто кто-то подтолкнул с другого конца, как если бы мышца сократилась. У меня пульс забился в горле, но я взяла конверт. На нем значилось мое имя, написанное красивым почерком. Почерком королевы.
Я показала его Галену, который продолжал одеваться.
— Открыла бы ты его, — предложил он.
Я перевернула конверт и увидела ее печать на черном сургуче, нетронутую. Сломав печать, я вытащила листок плотной писчей бумаги.
— Что там написано? — спросил Гален.
Я прочитала вслух:
— "Принцессе Мередит Ник-Эссус. Прими это кольцо как дар и знак того, что будет. Я хочу видеть его на твоей руке, когда мы встретимся". Смотри ты, она даже подписалась. — Я посмотрела на Галена. — Смысла все меньше и меньше.
— Взгляни, — сказал он.
Я посмотрела туда, куда он показывал, и увидела на сиденье бархатную сумочку. Когда я брала конверт, ее там не было.
— Что это творится?
Гален осторожно вытащил сумочку на свет. Она была миниатюрной, и в ней лежал только кусок черного шелка.
— Дай мне взглянуть на кольцо, — попросил Гален.
Я отцепила серебряное кольцо от шнура, держа его в ладони. Холодный металл стал теплым. Я напряженно ждала, что он станет горячим, но нет — осталось пульсирующее тепло. Либо это часть магии самого кольца, либо… Я протянула кольцо Галену:
— Возьми в ладонь, посмотрим, что ты почувствуешь.
Он осторожно взял кольцо двумя пальцами, положил к себе на ладонь. Тяжелое восьмиугольное кольцо поблескивало у него в руке.
Он смотрел на него несколько секунд. Ничего не произошло.
— Теплое? — спросила я.
Гален посмотрел на меня, приподнял брови:
— Теплое? Нет. А должно быть?
— Очевидно, не для тебя.
Он обернул кольцо куском шелка и сунул обратно в бархатную сумочку. Оно вошло, но для шнура места не осталось. Гален посмотрел на меня:
— Не думаю, что заклятие наложила королева. Она, наверное, положила это кольцо как дар тебе — что и говорится в записке.
— Значит, чары кто-то добавил.
Он кивнул.
— Очень тонкое заклинание, Мерри. Мы чуть не проглядели его.
— Да, я почти решила, что это я делаю по собственной воле. Если бы это было какое-нибудь грубое заклинание похоти, мы бы намного раньше заметили.
Очень мало кто при Неблагом Дворе способен был создать такое утонченное любовное заклинание. Наша специальность — не любовь, а вожделение.
Гален повторил мои мысли:
— При Дворе найдутся всего трое, максимум пятеро, кто мог бы такое создать. Но если меня спросить, я бы сказал, что никто из них намеренно не причинил бы тебе вреда. Может быть, не всем им ты нравишься, но они тебе не враги.
— Или не были ими три года назад, — сказала я. — Со временем образуются новые альянсы, меняются цели.
— Я ничего такого не заметил, — возразил Гален.
Я улыбнулась:
— Да, удивительно, как ты мог не заметить закулисной политической игры.
— Ладно, ладно, я не политическое животное, но Баринтус — вполне, а он никогда не говорил о таких серьезных изменениях настроения среди нейтральных партий при Дворе.
Я протянула руку за кольцом, Гален отдал мне сумочку. Вынув кольцо, я положила его на ладонь. Еще даже не коснувшись меня, оно чуть потеплело. Я сжала его в кулаке, и тепло усилилось. Кольцо — кольцо моей тетки, кольцо королевы, отвечало на мое прикосновение. Понравится это королеве или вызовет ее гнев? Если бы она не хотела, чтобы кольцо меня признало, зачем бы она его мне отдала?
— У тебя довольный вид, — сказал Гален. — С чего бы это? Ты только что чуть не стала жертвой покушения — или уже забыла?
Он всматривался мне в лицо, будто стараясь прочитать мысли.
— Кольцо отвечает на мое прикосновение, Гален. Это реликвия силы, и она меня узнала. — Тут сиденье подо мной дернулось, и я вздрогнула. — Ты почувствовал?
— Да, — кивнул Гален.
Зажегся верхний свет, и я снова вздрогнула:
— Это ты включил?
— Нет.
— И не я, — сказала я.
На этот раз я смотрела, как кожаное сиденье вытолкнуло из себя предмет. Будто что-то живое дергалось. Это было маленькое серебряное украшение. Я побоялась его трогать, но сиденье продолжало шевелиться, выдвигая предмет на свет, и стало видно, что это запонка.
Гален взял ее. Лицо его потемнело, и он протянул запонку мне. На ней красивой вязью была выведена литера "К".
— Королева велела сделать запонки для всех стражей и на каждой написать первую букву имени владельца.
— Ты хочешь сказать, что кто-то из стражей вложил заклинание в машину, а сумочку и письмо постарался утопить в сиденьях.
Гален кивнул:
— А автомобиль сохранил запонку, чтобы потом показать тебе.
— Спа… спасибо, автомобиль, — прошептала я.
К счастью, автомобиль не отреагировал. Мои нервы были ему за это благодарны, но я знала, что он меня слышал. Я ощущала, как он наблюдает за мной, это было как когда чувствуешь затылком взгляд. Обернешься и видишь, что кто-то на тебя смотрит.
— Когда ты говоришь о стражах, ты имеешь в виду и охрану принца?
Гален кивнул:
— Ей нравится вид женщин-стражниц в мужских рубашках. Она говорит, что это стильно.
— Так, это нам добавляет в список подозреваемых еще… сколько? Пятерых?
— Шестерых.
— Давно ли было известно, что королева посылает за мной в аэропорт Черную Карету?
— Мы с Баринтусом узнали только два часа назад.
— Значит, надо было действовать быстро. Может быть, любовное заклинание не было предназначено для меня. Взяли то, что было сделано для другой цели.
— Нам повезло, если это было сделано не специально для нас. Иначе мы могли бы опомниться уже слишком поздно.
Я вложила кольцо в бархат сумочки и подняла с пола водолазку. Почему-то, не очень понимая почему, я хотела надеть кольцо уже одетой. Посмотрев в потолок машины, я спросила:
— Автомобиль, это все, что ты мне хотел показать?
Верхний свет погас.
Я вздрогнула, хотя и ожидала такой реакции.
— Черт, — произнес Гален. Он отодвинулся от меня — или от потемневшего света — и смотрел на меня вытаращенными глазами. — Я не ездил в этой машине с королевой, но я слыхал…
— Что если автомобиль кому-то отвечает, — продолжила я, — то только ей.
— И теперь тебе, — тихо сказал он.
Я покачала головой:
— Черная Карета — неукрощенная магия; я не настолько самоуверенна, чтобы полагать, будто она мне подчиняется. Машина слышит мой голос. Есть ли в этом еще что-нибудь… — Я пожала плечами. — Время покажет.
— Ты еще часа не провел в Сент-Луисе, Мерри, и уже покушение на твою жизнь. Дела хуже, чем когда ты скрылась.
— Когда ты стал пессимистом, Гален?
— Когда ты оставила Двор, — ответил он.
Его лицо стало печальным. Я погладила его по щеке:
— Гален, как я по тебе скучала!
— Но по Двору больше. — Он прижал мою ладонь к своей щеке. — Я по твоим глазам вижу, Мерри. Просыпается прежнее честолюбие.
Я высвободила руку.
— Я честолюбива не в том смысле, что Кел. Я просто хочу жить при Дворе в относительной безопасности, а это, к несчастью, потребует некоторых политических маневров.
Положив бархатную сумочку на колени, я натянула водолазку. Потом влезла в штаны, приладив пистолет и ножи на место. Сверху накинула жакет.
— У тебя помада стерлась, — сказал Гален.
— Вся на тебя перешла, — ответила я.
Мы с помощью зеркала восстановили помаду у меня на губах и стерли ее с Галена бумажной салфеткой. Я щеткой пригладила волосы и уже была одета. Дальше откладывать я не могла.
В полумраке я взяла кольцо. Оно было великовато для безымянного пальца, поэтому я надела его на указательный. Надела на правую руку, не думая. Кольцо ощущалось теплом на коже, напоминанием, что оно со мной, и ждало, чтобы я сообразила, что с ним делать. Или само старалось сообразить, что делать со мной, но я доверяю своему магическому ощущению. Кольцо не было откровенно злым, хотя это не значит, что не может произойти какой-нибудь несчастный случай. Магия подобна любому инструменту: если обращаться с ним неуважительно, можешь сам себя поранить. Как правило, магия не более вредоносна, чем циркулярная пила, но убить может и та, и другая.
Я попыталась снять кольцо, но оно не снималось. Сердце забилось чуть быстрее, дыхание стало затрудненным. Я стала стягивать кольцо чуть ли не отчаянно, потом взяла себя в руки. Сделала несколько успокаивающих глубоких вдохов. Кольцо было даром королевы, и многие, просто увидев его у меня на руке, стали бы относиться ко мне уважительнее. И это кольцо, как и автомобиль, имело собственные намерения. Оно хотело остаться у меня на пальце, и там оно останется, пока не захочет это место покинуть или пока я не соображу, как его снять. Вреда оно мне не причиняет. Причин для паники нет.
Я протянула руку Галену:
— Не хочет сниматься.
— Так было однажды на руке у королевы, — сказал он, и я поняла, что он хочет меня успокоить.
Он поднес мою руку к лицу и поцеловал ее. Когда его губы коснулись кольца, что-то ударило как электрический ток, но это был не ток, а магия.
Гален отпустил меня и отодвинулся подальше.
— Интересно бы знать, дернется ли так же это кольцо of прикосновения Баринтуса?
— Мне тоже, — согласилась я.
Из интеркома раздался голос Баринтуса:
— Через пять минут будем дома у твоей бабушки.
— Спасибо, Баринтус, — ответила я.
Интересно, что он скажет, когда увидит кольцо. Баринтус был ближайшим советником моего отца, его другом. Его звали Баринтус Делатель Королей, и после смерти отца он стал мне другом и советником. При Дворе некоторые называли его Делателем Королев, но только за глаза. Баринтус был одним из немногих при Дворе, кто мог бы победить моих несостоявшихся убийц магией. Но если бы он встал за меня и уничтожил моих врагов, я бы потеряла последние остатки уважения среди сидхе. И Баринтус должен был беспомощно смотреть, как я защищаюсь, хотя он и советовал мне быть беспощадной. Иногда важно не сколько у тебя магической силы, а что ты хочешь ею сделать.
"Заставь врагов бояться тебя, Мередит", — говорил он, и я старалась изо всех сил. Но мне никогда не быть такой устрашающей, как Баринтус. Он одной мыслью мог уничтожить целые армии. Это значило, что враги уходят с его дороги как можно дальше.
И еще это значит, что если хочешь поплавать с акулами, то бывший бог шести тысяч лет от роду — отличный напарник в таком занятии. Галена я люблю, но в качестве союзника он меня беспокоит. Беспокоит, что дружба со мной может довести его до гибели. А насчет Баринтуса я не беспокоюсь. Если кому-то из нас придется хоронить другого, то ему — меня.