Ба оставила себе комнаты на самом верху дома. В давние времена, когда это викторианское убожище еще было новым, здесь располагались комнаты для слуг. Зимой тут был ледник, летом — духовка. Но кондиционер и центральное отопление — чудесные штуки. Ба разломала часть стен, и получилась симпатичная гостиная с просторной ванной с одной стороны, небольшая комнатка рядом, просто чтобы была, и большая спальня с другой стороны гостиной, где Ба и жила.
Гостиная была выдержана в белых, кремовых и розовых тонах. Мы сидели на диванчике на двоих с прямой спинкой, обитом тканью с узорами в виде цветка столистной розы, и столько на нем валялось кружевных подушек, что непонятно было, куда их девать. Я из них сложила сбоку от себя что-то вроде горы цветов и кружев.
Мы пили чай из цветочного сервиза. Сейчас вторая чашка с тонким фарфоровым блюдцем плыла ко мне с кофейного столика. Чтобы поймать что-то, что к тебе левитирует, надо просто сидеть тихо. Не хватай, иначе прольешь. Жди, и если тот, кто исполняет левитацию, умеет это делать, то чашка или что там еще ткнется тебе в руку, и тогда хватай. Иногда мне кажется, что это были первые мои уроки терпения — ждать, пока чашка вплывет в руку.
Сейчас я сосредоточилась на настоящем. На том, как не пролить чай или как взять кусок сахара из летающей сахарницы. Просто на том, чтобы общаться с бабушкой после этих трех лет. Но в мозгу, в глубине, роились вопросы. Кто пытался убить меня в машине? Кел или нет? Зачем королеве так нужно, чтобы я вернулась? Чего она от меня хочет? Скачки называют спортом королей, но на самом деле не это их настоящий спорт. Настоящий — это борьба за выживание и власть.
Голос Ба вернул меня к действительности так неожиданно, что я вздрогнула. Летающая чашка чуть отодвинулась — как космический корабль, регулирующий свое положение перед стыковкой.
— Извини, Ба, я прослушала.
— Милая, у тебя нервы слишком натянуты, они могут лопнуть.
— Тут я ничего не могу сделать.
— Я не думаю, чтобы королева привлекла тебя обратно ко Двору, только чтобы видеть, как убьют тебя твои враги.
— Если бы ее поступки подчинялись логике, я бы согласилась, но мы обе слишком хорошо ее знаем.
Ба вздохнула. Она была еще ниже меня — пару дюймов до пяти футов не дотягивала. Я помню время, когда она казалась мне огромной, и я твердо знала, что мне ничего не грозит у нее на руках. Длинные волнистые каштановые волосы Ба развевались вокруг ее хрупкого тела как шелковый занавес, но лица они не закрывали. И кожа у нее была коричневой, как орех, и чуть сморщенной, только не от возраста. Глаза большие и карие под цвет волосам, с прекрасными ресницами. Но у нее не было носа и почти не было рта. Как будто вместо лица — коричневый череп. На месте носа виднелось двойное отверстие, будто нос отрезали, но на самом деле она родилась с таким лицом. Ее отец, мой прадед, был человеком, и он говорил ей, когда Ба была маленькой, что она очень красива. Она копия своей матери — той женщины, которую он любит.
Я бы рада была познакомиться со своим прадедом, но он был чистокровным человеком и жил в семнадцатом веке — лет триста с лишним до моего времени. Вот с прабабушкой я познакомиться могла бы, если бы она не погибла в одной из больших войн между людьми и фейри в Европе. Погибла на войне, на которой ей как брауни не было смысла драться. Но если отказаться от призыва к битве, это предательство. А предательство карается смертной казнью.
Вожди сидхе тебя так и так уделают.
Фарфоровое блюдечко ткнулось мне в руку, и я осторожно взяла его пальцами из воздуха. Проще было бы подставить под него раскрытую ладонь, но леди такие манеры не подобают. Меня выучили пить чай согласно правилам этикета, которые уже лет сто, если не больше, как устарели. Следующий опасный момент с левитирующим горячим напитком состоит в том, что когда тот, кто его держит, снимает левитацию, чашка становится тяжелее. И почти каждый при этом может чуть пролить через край в первые разы. Ничего стыдного в этом нет.
Я чаю не пролила. Первое чаепитие с Ба у нас было, когда мне было пять.
— Хотела бы я знать, деточка, что рассказать тебе о королеве, но не знаю. Лучшее, что я могу сделать, — это тебя накормить. Бери пирожки, милая. Я знаю, что они тяжеловаты для вечернего чая, но это твои любимые.
— С бараньей начинкой? — спросила я.
— И с картошкой и репой, как ты любишь.
Я улыбнулась:
— Сегодня на банкете будет еда.
— Но захочешь ли ты ее есть?
Она была права. Я взяла один пирожок с мясом. Тарелочка плавала в воздухе под пирожком.
— Что ты думаешь о кольце?
— Ничего.
— В каком смысле — ничего?
— В том, милая, что у меня слишком мало информации, чтобы рискнуть строить предположения.
— Это Кел пытался убить меня и Галена? Меня, кажется, более всего злит, что тот, кто положил заклинание в машину, готов был пожертвовать Галеном, чтобы убрать меня — будто Гален ничего не значит.
Пирожок был замечательный, но у меня вдруг пропал аппетит. Чай, который я уже выпила, плескался в желудке, будто просился обратно. Я никогда не могу есть, когда нервничаю. Я положила пирожок на тарелку, и она медленно поплыла к столу.
Ба стиснула мне руку. Она покрасила ногти в сочный бордовый цвет — почти такой же темный, как ее кожа.
— Я высокой магии не знаю, Мерри, моя магия — это скорее врожденная способность. Но если убийца желал создать вам смертный приговор, зачем тогда зеленый? Это цвет верности, счастливой семейной жизни. Зачем добавлять его?
— Единственное, что я могу придумать, — это что заклинание предназначалось для чего-то другого и было использовано в последний момент. Иначе по какой причине оно там оказалось бы?
— Не знаю, милая, к сожалению, не знаю, — ответила Ба.
Я подняла руку, и кольцо сверкнуло в лучах осеннего солнца.
— Кто бы ни положил заклинание в машину, он использовал кольцо как источник магической силы. То есть знал, что оно там будет. Кому доверила бы королева это знать?
— Список тех, кому она верит, очень короток, но длинен список тех, о ком она знает, что они не пойдут против ее желаний из страха перед ней. Она могла дать кольцо с запиской кому угодно и знала бы, что сделано будет именно то, что она пожелала. Ей бы в голову не пришло, что ее страж может ослушаться. — Ба сжала мне руку. — Кажется, ты не будешь есть эти прекрасные пирожки. Я пошлю их вниз — мои гости наверняка их оценят.
— Извини, Ба. Я просто не могу есть, когда нервничаю.
— Это с моей стороны не обида, а практичность, Мерри. — Она шевельнула рукой, и открылась дверь в холл и на лестницу. Тарелки с едой поплыли к двери.
— Какой цели послужило бы, если бы нас с Галеном казнили? — спросила я.
Тарелки еще шли к дверям в неровном танце, но Ба повернулась ко мне, не сбившись с ритма и ничего не пролив.
— Лучше было бы спросить, какой цели послужило бы, если бы найдено было кольцо королевы, обернутое в любовное заклинание, созданное для тебя.
— Но оно не было создано для меня. Это могло быть для кого угодно, кто оказался бы на заднем сиденье.
— Я так не думаю, — произнесла Ба. Взяв меня за руку, она провела пальцем по серебряной ленте кольца. На ее прикосновение оно тоже не отозвалось, как и на прикосновение Галена. — Это кольцо королевы, а ты с ней одной крови. Если бы не случайный порядок рождения, Эссус мог бы быть королем. Ты была бы сейчас королевой, а не Андаис. И твой кузен Кел был бы вторым в очереди к трону, а не ты.
— Отец никогда не одобрял, как Андаис ведет Двор.
— Я знаю, что его склоняли убить сестру и занять трон, — сказала Ба.
Я даже не пыталась скрыть удивление:
— Я не знала, что это общеизвестно.
— А почему же его убили, Мерри, как ты думаешь? Кое-кто нервничал, что Эссус может последовать совету и развязать гражданскую войну.
Я стиснула ее руку:
— Ты знаешь, кто приказал его убить?
Она покачала головой:
— Если бы я знала, дитя, я бы тебе уже давно сказала. Я не была допущена к внутренней механике обоих Дворов. Меня терпели, но не более того.
— Отец тебя не только терпел, — сказала я.
— Он — да. Он дал мне великую милость наблюдать, как ты превращаешься из младенца в женщину. Я всегда буду ему за это благодарна.
— Я тоже, — улыбнулась я.
Ба выпрямилась, сцепила руки на коленях — верный признак того, что ей неловко.
— Если бы только твоя мать могла разглядеть его золотую суть, но ее ослеплял тот факт, что он был неблагим. Я знала, когда она позволила включить себя в мирный договор, что дело горем кончится. Король Таранис использовал Бесабу как неодушевленный предмет.
— Мать хотела выйти за какого-нибудь принца Благого Двора. Никто из них до нее бы и не дотронулся, потому что какая бы она ни была высокая и красивая, взять ее на свое ложе они боялись. Боялись смешать свою чистую кровь с ее. Они бы не стали марать себя об нее, особенно после того как ее сестра-близнец Элунед забеременела после всего одной ночи с Артагоном и тем поймала его в брачную ловушку.
Ба кивнула.
— Твоя мать всегда считала, что Элунед разрушила ее надежды на брак при Благом Дворе.
— Так и было, — сказала я. — Особенно после тою, как у них родилась дочь и она… — я посмотрела ей в лицо, — была похожа на тебя.
Я протянула ей руку. Она взяла ее.
— Я знаю, что думают о моей внешности благие, деточка. Я знаю, что думают мои другие внучки о семейном сходстве.
— Мама пошла к отцу, потому что король Таранис ей обещал любовника королевской крови, когда она вернется. Три года посреди нечистого, нечестивого Неблагого Двора, и она будет иметь право вернуться и получить благого любовника. Думаю, что она не ожидала беременности в первый же год.
— Отчего временный союз стал постоянным, — заметила Ба. Я кивнула.
— Вот почему я при Благом Дворе называюсь Погибель Бесабы. Мое рождение привязало ее к Неблагому Двору. Она всегда за это меня ненавидела.
Ба покачала головой:
— Твоя мать — моя дочь, и я люблю ее, но она иногда слишком сильно… путает, кого она любит и почему.
Я про себя давно решила, что моя мать не любит никого и ничего, кроме собственных амбиций, но вслух не сказала. В конце концов, Ба — ее мать.
Вечернее солнце висело низко и тяжело.
— Мне надо заехать в отель и переодеться для торжества.
Ба взяла меня за руку:
— Тебе следует остаться у меня.
— Нет, и ты знаешь почему.
— Я наложу защиту на дом и землю, на которой он стоит.
— Защиту, которая устоит перед Королевой Воздуха и Тьмы? Или кого там еще, кто пытается меня убить? Не думаю.
Я обняла Ба, и ее худенькие руки обвили меня, прижали к ней с силой, которой вообще не могло бы быть в таком хрупком теле.
— Осторожнее будь сегодня, Мерри. Мне невыносимо было бы тебя потерять.
Я погладила эти чудесные волосы и через плечо Ба увидела фотографию. Это был портрет Уара Свирепого, когда-то бывшего ее мужем. Высокий, сильный. Фотографу пришлось посадить его на стул, а ее поставить рядом. Ее рука лежала у него на плече, волосы его спадали золотыми волнами. Черный костюм, белая рубашка, ничего примечательного. Ничего примечательного — кроме его лица. Очень… очень красивого. Глаза — круги синего в синем. Воплощение всего, что только может пожелать женщина, будь она фея или человек. Но Свирепым его назвали не только за то, что он породил трех чудовищных сыновей.
Он лупил мою бабушку за то, что она была уродка. За то, что она не королевской крови. За то, что родила ему дочерей-близнецов, а это значило, что, если она не согласится на развод, брак будет вечным. Насчет Ба и Уара вечность — это не фигура речи.
На фейрийский вариант развода она согласилась только три года назад, когда я покинула Двор. Я даже гадала, не за то ли она на это согласилась, чтобы он вступился за меня перед Андаис. Он был силен, а силу Андаис уважает. Я не хочу сказать, что Уар ей пригрозил. Нет, это было бы не мудро. Но он мог предложить, чтобы меня на время оставили в покое.
Я так и не спросила. Сейчас я отодвинулась от нее, посмотрела в эти огромные карие глаза, так похожие на глаза моей матери.
— Зачем ты дала ему развод три года назад? Почему именно тогда?
— Потому что настало время, дитя, — время отпустить его.
— Он не говорил с Андаис обо мне? Это не было ценой за его свободу?
Она рассмеялась — громко, долго.
— Дитя мое, неужто ты думаешь, что этот напыщенный бурдюк стал бы говорить с Королевой Воздуха и Тьмы? Он до сих пор не оправился от потрясения, что трех его сыновей вышибли от его Двора и они были вынуждены войти в народ Андаис.
Я кивнула.
— Мои кузены на самом деле не так уж плохи. Теперь хирургические перчатки делаются такие тонкие, что их почти не замечаешь. Они больше не отравляют никого случайным прикосновением.
Ба снова обняла меня.
— Но источаемый из рук яд не дает им стать полноценными стражами королевы, так ведь?
— Ну… да. Но если не лезть к королевской крови, всегда найдутся желающие женщины.
— При Неблагом Дворе — готова поверить.
Я посмотрела на нее. Ей хватило такта смутиться.
— Прости, Мерри. Это было нехорошо с моей стороны. Прости меня. Мне лучше других следует знать, что нет особого выбора между двумя Дворами.
— Ба, мне пора в отель.
Она проводила меня к двери, держа за талию.
— Будь сегодня осторожной, дитя мое, очень осторожной.
— Буду. — Мы еще постояли секунду-другую, но ничего не могли сказать. Что вообще можно сказать? — Я тебя люблю, Ба.
— А я тебя, деточка.
В красивых карих глазах стояли слезы. Она меня поцеловала тонкими губами, которые всегда касались меня нежнее и ласковее, чем прекрасное лицо моей матери или ее лилейные руки. Горячая слеза Ба коснулась моей щеки. Руки ее еще цеплялись за меня, когда я начала спускаться. Мы оторвались друг от друга, пальцы затрепетали в последнем прикосновении.
Я много раз оглядывалась и видела коричневую фигурку на верхней площадке лестницы. Говорят, что не надо оглядываться, но если не знаешь, что у тебя впереди, что остается, как не оглядываться назад?