Отель обладал очарованием не в большей степени, чем свежеоткрытая пачка бумажных салфеток. Функционально, даже декоративно отчасти, но все равно это был типовой отель со всей его типичностью.
Мы вошли в вестибюль, Баринтус и Гален несли мои чемоданы. У меня была только сумка. Предпочитаю носить оружие с собой. Не то чтобы я рассчитывала выхватить его вовремя, если пистолет и ножи подведут, но просто приятно было ощущать его близость.
Я всего несколько часов была в Сент-Луисе, и уже на мою жизнь — и Галена — было совершено покушение. Не слишком хороший тренд. И он еще круче пошел вниз, когда я увидела, кто сидит в вестибюле.
Барри Дженкинс успел в отель раньше нас. Я заказала номер на имя Мерри Джентри. Этим псевдонимом я в Сент-Луисе никогда не пользовалась. А Дженкинс как-то узнал, что это я. Черт.
Он постарается, чтобы прочие охотники за новостями тоже меня нашли. И тут, что бы я ни сказала, ничего не поможет. Если бы я попросила его не поднимать шума, ему бы это было только в радость.
Гален осторожно тронул меня за руку. Он тоже увидел Дженкинса. Он меня отвел к конторке, будто боялся, как бы я чего не выкинула, потому что что-то читалось на лице Дженкинса, когда он поднялся из уютного кресла, — что-то личное. Он был бы рад меня ранить. То есть не пулей или ножом, но если бы он мог написать что-то, что меня заденет, он бы тут же это с радостью напечатал.
Женщина за конторкой засияла при виде Баринтуса как стоваттная лампа, но он был настроен исключительно по-деловому. В другом настроении я его никогда не видела. Он никогда не флиртовал, никогда не пытался нащупать границы вериг, наложенных на него королевой. Будто просто принял их — и все.
Женщина случайно задела меня рукой, передавая ключ. Передо мной явственно мелькнуло, о чем она думает: Баринтус лежал на белых простынях, и эти переливающиеся волосы раскинуты вокруг него шелковой постелью.
У меня пальцы сжались судорогой — не от самого образа, но от силы вожделения. Я ощутила, как ее тело свело так же, как мой кулак. Она смотрела на Баринтуса голодными глазами, и я заговорила, не задумываясь, чтобы с помощью слов подтвердить и прервать связь с ней:
— Картинка, которую ты составила в уме, где он голый.
Она было стала отпираться, но замолчала, вытаращила глаза, облизала губы, и наконец кивнула.
— Ты не отдала ему должного.
Глаза ее стали еще больше — она таращилась на Баринтуса, стоявшего возле лифтов.
Я все еще воспринимала ее эмоции. Такое иногда бывает — как если поймаешь случайный теле— или радио сигнал. Но у меня полоса узкая: в основном эротические образы. Случайные похотливые картинки и только от людей — никогда ни от кого из фей я такого не принимала. Не знаю почему.
— Хочешь, я его попрошу снять пальто, чтобы ты лучше рассмотрела?
Она вспыхнула, и образ, который она себе представляла, исказился от ее смущения. Разум ее представлял собой неразбериху. Я освободилась от ее мыслей, ее эмоций.
Мне говорил один из старых богов плодородия при Благом Дворе, что умение видеть чужие похотливые представления — полезное средство, когда ищешь жрецов и жриц для своего храма. Людей с сильной похотью можно использовать для церемоний — их сексуальную энергию можно запрячь и усилить несравнимо с другими. Когда-то считалось, что похоть — синоним фертильности. К сожалению, это не так.
Если бы похоть была синонимом размножения, то феи уже заселили бы весь мир, если верить старым историям. Девушка за конторкой была бы страшно разочарована, узнав, что Баринтуе соблюдает целомудрие. Если бы он остановился здесь, в отеле, я бы, может быть, его предупредила. Она на меня произвела впечатление девушки, способной заявиться ночью к нему в номер. Но Баринтус вернется к закату в холм. Тревожиться не о чем.
Дженкинс стоял возле лифтов, прислонившись к стене и ухмыляясь. Он пытался заговорить с Баринтусом и Галеном, пока я не подошла. Баринтус игнорировал его так, как может только божество: просто не замечал, будто голос Дженкинса был жужжанием ничтожной мухи. Это даже не было презрение. Как будто репортер для него просто не существовал.
Этой способности у меня не было, и я ей завидовала.
— А, Мередит, кто бы мог подумать здесь вас встретить!
Дженкинс сумел говорить одновременно и злобно, и радостно.
Я попыталась его не замечать, как Баринтус, но знала, что если сейчас не подойдет лифт, то не выдержу.
— Мерри Джентри, неужто вы ничего лучше не могли придумать? Слово "джентри" было много сотен лет эвфемизмом для фейри.
Может быть, он строил догадки, но я так не думаю. У меня возникла идея. Я повернулась к нему, приветливо улыбаясь:
— Вы в самом деле думаете, что я бы взяла такой очевидный псевдоним, не будь мне глубоко плевать, узнают меня или нет?
На его лице мелькнуло сомнение. Он выпрямился, оказавшись почти рядом со мной.
— То есть вам все равно, если я опубликую ваш псевдоним?
— Барри, мне все равно, что ты будешь публиковать, но я бы сказала, что ты от меня не дальше двух футов. — Я оглядела вестибюль. — Я бы даже сказала, что в этом вестибюле нет никого, кто был бы от меня дальше пятидесяти футов. — Я повернулась к Галену: — Не будешь ли ты так добр попросить девушку за конторкой позвонить в полицию, — я оглянулась на Дженкинса, — и сообщить, что я подвергаюсь приставаниям?
— С удовольствием, — сказал Гален и зашагал к конторке портье.
Мы с Баринтусом остались стоять с моим багажом.
Дженкинс смотрел то на меня, то на Галена:
— Полиция мне ничего не сделает.
— Заодно и проверим? — предложила я.
Гален говорил с той же девушкой, которая глазела на Баринтуса. Теперь она его себе представляет голым? Хорошо, что я в другом конце вестибюля, застрахована от случайного прикосновения. Может, ловить случайно образы чужого вожделения и полезно для подбора жрецов и жриц храма, но так как храма у меня нет, мне это только мешает.
Дженкинс смотрел на меня в упор.
— Я так рад, что вы вернулись, Мередит. Искренне, очень рад.
Слова были вежливо-приветливые, но интонация — чистый яд. Его ненависть ко мне была почти осязаемой.
Мы с ним вместе видели, как портье взяла телефонную трубку. Двое молодых людей, у одного табличка "Помощник управляющего", у другого — только с именем, решительно зашагали к нам.
— Я думаю, Барри, что тебя ждет уведомление о расчете. Желаю приятно провести время в ожидании полиции.
— Никакое постановление суда не удержит меня вдали от вас, Мередит. У меня руки начинают чесаться, когда я чую материал. Чем лучше материал, тем сильнее чешутся. А когда я возле вас, Мередит, я готов прямо кожу с них соскрести. Что-то крупное готовится, и оно вертится вокруг вас.
— Ну и ну, Барри, когда ты стал пророком?
— В один прекрасный день на тихой проселочной дороге, — ответил он и наклонился так близко, что стал слышен запах лосьона, забиваемый застарелым табаком. — Мне было явлено то, что вы называете прозрением, и с тех пор у меня этот дар.
Сотрудники отеля были уже почти рядом. Дженкинс наклонился еще ближе, настолько, что со стороны это выглядело бы поцелуем. И прошептал:
— Кого боги хотят погубить, сперва лишают разума.
Его схватили под руки и потащили от меня прочь. Дженкинс не сопротивлялся — ушел спокойно.
— Его отведут в кабинет управляющего до прихода полиции, Мерри, — сказал Гален. — Ты знаешь, они ведь его не арестуют.
— Нет, в Миссури пока еще нет закона о преследовании.
Мне пришла в голову интересная мысль: что, если бы мы заманили Дженкинса за мной в Калифорнию, где законы другие? В округе Лос-Анджелес законы о преследовании достаточно суровы. Если Дженкинс станет уж слишком большой докукой, может быть, я постараюсь, чтобы он за мной поехал куда-нибудь, где его на какое-то время засадят за решетку. Он публично поцеловал меня против моей воли — так я заявлю — перед лицом беспристрастных свидетелей. При правильных законах он будет очень плохим мальчиком.
Раскрылись двери лифта. Отлично, но сейчас меня спасать уже не нужно. Двери закрылись за нами, оставив нас в зеркальном ящике. Все мы молча созерцали свои отражения, но Гален сказал:
— Дженкинса ничему не научишь. После того, что ты с ним сделала, он бы должен был тебя бояться.
У моего отражения от удивления глаза полезли на лоб. Я опомнилась, но поздно.
— Это была догадка, — сказала я.
— Но верная, — подтвердил Гален.
— А что ты с ним сделала, Мерри? — спросил Баринтус. — Ты же знаешь правила.
— Я знаю правила.
И я хотела выйти из остановившегося лифта, но Гален меня придержал за плечо.
— Мы — телохранители. Первым должен выйти один из нас.
— Извини, отвыкла, — сказала я.
— Привыкни снова, и быстро, — отозвался Баринтус. — Я не хочу, чтобы тебя ранили только потому, что ты не спряталась за нами. Принимать риск на себя, чтобы ты была в безопасности, — наша работа.
Он нажал кнопку удержания дверей открытыми.
— Это я знаю, Баринтус.
— И все же ты чуть не вышла первой.
Гален очень осторожно выглянул из лифта, потом вышел в холл.
— Чисто.
И он отвесил низкий поклон. Косичка упала с его плеча и коснулась пола. Я помнила времена, когда его волосы спускались к полу зеленым водопадом. Во мне жила мысль, что именно такие должны быть волосы у мужчины. Такие длинные, что достают до пола. Такие длинные, что накрывают мое тело шелковой простыней в минуты любви. Я огорчилась, когда он их отрезал, но это было не мое дело.
— Поднимись, Гален.
Я вышла в холл с ключом в руке.
Он встал и танцующим шагом подскочил к двери, опередив меня.
— О нет, миледи. Только мне должно отпереть этот замок.
— Гален, прекрати. Я серьезно.
Баринтус просто шел за нами спокойно, как отец, наблюдающий шалости взрослых детей. И даже не так: он игнорировал нас, как раньше Дженкинса, почти также. Я оглянулась на него, но ничего не смогла прочесть на бледном лице. Бывали ведь времена, когда он больше улыбался, смеялся больше. Я помнила, как его руки вынимали меня из воды, и звучал громоподобный смех, а волосы его медленным облаком развевались вокруг тела. Я вплывала в это облако, взбивала его своими ручонками. Мы смеялись вместе. В первый раз, как мне пришлось плавать в Тихом океане, я вспомнила Баринтуса. Мне хотелось показать ему этот новый необъятный океан. Насколько я знаю, он его никогда не видел.
Гален ждал перед дверью. Я подождала, пока Баринтус не подойдет к нам.
— Ты сегодня мрачен, Баринтус.
Он посмотрел на меня своими глазами, и невидимое веко порхнуло над ними. Нервничает. Он нервничает. Боится за меня? Он был доволен, когда узнал о кольце, и недоволен, когда услышал про заклинание в машине. Но не слишком недоволен. Не слишком огорчен, будто это обычное дело. В каком-то смысле так оно и есть.
— В чем дело, Баринтус? Чего ты мне не сказал?
— Мередит, доверяй мне.
Я взяла его свободную руку, переплела с ним пальцы. Моя рука терялась в его ладони.
— Я доверяю, Баринтус.
Он осторожно держал мою руку, будто боялся сломать.
— Мередит, малютка Мередит! — Лицо его смягчилось, когда он заговорил. — Ты всегда была смесью прямоты, жеманства и нежности.
— Я уже не так нежна, как была, Баринтус.
Он кивнул:
— К сожалению. Мир к нежным суров.
Он поднес мою руку к губам и слегка поцеловал пальцы. Когда его губы задели кольцо, нас обоих окатила покалывающая волна.
Он снова стал мрачен, лицо его замкнулось, когда он отпустил мою руку.
— В чем дело, Баринтус? Ну? — спросила я, хватая его за рукав.
Он покачал головой.
— Уже очень давно это кольцо не возвращалось к жизни таким образом.
— Какое отношение имеет это кольцо к чему бы то ни было? — спросила я.
— Оно было всего лишь куском металла, а теперь снова Живое.
— И?..
Он посмотрел мимо меня на Галена.
— Давай проводим ее в комнату. Королева не любит, когда ее заставляют ждать.
Гален взял у меня ключ и отпер дверь. Пока он проверял, нет ли в комнате чар и скрытых опасностей, мы с Баринтусом ждали в коридоре.
— Скажи мне, что значит, что кольцо реагирует на тебя и Галена, но не на мою бабушку?
Он вздохнул:
— Когда-то королева использовала это кольцо, чтобы выбирать себе консортов.
Я приподняла брови:
— И это значит… что это значит?
— Оно реагирует на мужчин, которых считает достойными тебя.
Я уставилась на него, на это красивое экзотическое лицо.
— То есть в каком смысле — достойными?
— Все силы кольца известны только королеве. Я знаю лишь, что прошли столетия с тех пор, как кольцо оживало у нее на руке. То, что оно ожило для тебя, — и хорошо, и опасно. Королева может возревновать, что кольцо стало твоим.
— Она же сама его мне дала — с чего ей ревновать?
— Потому что она — Королева Воздуха и Тьмы.
Он сказал так, будто это все объясняло. В каком-то смысле да, в каком-то — нет. Как и многое другое, связанное с королевой, это был парадокс.
— Все чисто, — объявил из дверей Гален.
Баринтус прошел мимо него, заставив Галена шагнуть в сторону.
— Что с ним такое? — спросил Гален.
— Кольцо его беспокоит.
Я вошла в номер. Типовой гостиничный номер, выдержанный в синих тонах.
Баринтус внес чемоданы и поставил их на темно-синее покрывало кровати.
— Пожалуйста, поторопись, Мередит. Нам с Галеном еще нужно переодеться к обеду.
Я посмотрела, как он стоит посреди синей на синем комнаты. Он точно подходил под ее декор. Будь она зеленой, подошел бы Гален. Можно выбирать цвет телохранителя под цвет комнаты. Я засмеялась.
— В чем дело? — спросил Баринтус.
Я показала на него рукой:
— Комната тебе под цвет.
Он огляделся, будто только сейчас заметил голубые обои, темно-синее покрывало, зеленовато-голубой ковер.
— Я ей тоже. А теперь, пожалуйста, переодевайся.
Он расстегнул чемодан, подчеркивая свою просьбу, которая впрочем, звучала как приказ, как бы ни были вежливы его слова.
— Ребята, есть какой-то срок, о котором я не знаю? — спросила я.
Гален сел на другую кровать.
— Я с этим верзилой солидарен. Королева хочет дать обед в честь твоего возвращения, и ей не понравится, если ей придется ждать, пока мы оденемся, а если мы не оденемся в наряды, которые она для нас сделала, она рассердится.
— То есть вам обоим влетит?
— Нет, если ты поторопишься, — сказал Гален.
Я взяла сумку и пошла в ванную. Свой наряд на сегодняшний вечер я положила в сумку — просто на всякий случай, если потеряется багаж. Мне не улыбалось бегать в последнюю минуту по магазинам в поисках одежды, которая могла бы заслужить одобрение королевы с точки зрения придворной моды. Брюки для женщин не являются правильной одеждой к обеду. Очень по-сексистки, но правда. Обед — всегда торжественное мероприятие. Если не хочешь одеваться, обедай у себя в комнате.
Я влезла в атласные с кружевом трусики. Лифчик был с каркасом, жесткая держалка с кружевами. Чулки черные, тугие до бедер. Старая человеческая поговорка насчет всегда носить чистое белье на случай, если тебя собьет автобус, вполне приложима к Неблагому Двору. Здесь приходится надевать хорошее белье, потому что его может увидеть королева. Хотя на самом деле я просто любила знать, что на мне надето красивое, даже там, где никто не увидит.
Я положила тени и накрасила ресницы до оттенков серого и белого. Подвела глаза так, что они выделялись рельефно, как изумруды с золотом в черной оправе. Помаду я выбрала с оттенком темно-темно-бордового, как старое вино.
У меня было два складных ножа "Спайдерко". Один из них я раскрыла. Это было шестидюймовое лезвие, длинное, тонкое, с серебряным блеском, — но оно было стальным, армейская модель. Сталь или железо — вот что нужно против моих родичей. Второй нож был намного меньше — "Делика". На каждом был зажим, так что их можно было просто пристегнуть к одежде. Я проверила оба ножа, легко ли они вынимаются, потом закрыла их и надела. "Делика" отлично разместилась по центру лифчика на проволочке. На левую ногу я надела черную подвязку, не для поддержки чулка — их не надо поддерживать, — а чтобы навесить армейское лезвие.
Из чемодана с одеждой я вынула платье. Оно было густобордового цвета. Бретельки у него были такие тонкие, что лишь прикрывали лифчик. Лиф атласный, прилегающий, остальная часть платья помягче, более естественного вида ткань, спадающая плавной узкой линией до пола. Жакет из точно такой же приглушенно-бордовой ткани, кроме атласных лацканов.
Еще у меня была кобура на лодыжке с "Береттой" модели "Томкэт", последней новинкой фирмы, автоматическим пистолетом тридцать второго калибра. Весила эта штука около фунта. Есть пистолеты и поменьше, но если мне сегодня придется в кого-нибудь стрелять, то хотелось иметь более надежную поддержку, чем пистолетик двадцать второго калибра. Беда с этими кобурами на лодыжке в том, что они делают походку смешной. Появляется тенденция приволакивать ногу с пистолетом, увеличивать шаг странным небольшим движением. Еще одна проблема — в том, что на мне чулки, а не зацепиться ими за кобуру при ходьбе почти нет шансов. Но я никак не могла придумать для пистолета другого места, чтобы он не был заметен с первого взгляда. Придется пожертвовать чулками.
Я прошлась на высоких каблуках бордовых туфель. Не так чтобы высоких — всего два дюйма. Удобнее для быстрого передвижения, а при такой длине юбки вряд ли кто заметит, насколько они высокие или низкие. При росте в пять футов ровно купить выходное платье нужной длины невозможно, особенно если каблуки всего два дюйма.
Последними я надела украшения. Ожерелье древнего металла, потемневшее почти до черноты, сохранившее только воспоминание о прежнем серебряном блеске. Камни в нем были гранаты. Я специально не чистила металл, чтобы сохранить этот темный цвет — он отлично подчеркивал гранаты.
Потом я дала себе труд подвить концы волос, чтобы они лежали на плечах. Они блестели красным настолько темным, что оказывались под цвет гранатам. Бордовый наряд придавал соответствующий бордовый оттенок волосам.
Тетя может разрешить мне оставить при себе оружие, а может и не разрешить. Вряд ли меня вызовут на дуэль в первый же вечер, да еще учитывая просьбу королевы присутствовать, но… вооруженной быть всегда лучше. При Дворе всегда есть создания не королевской крови, которые не дерутся на дуэлях. Есть создания, которые всегда принадлежали к Воинству — чудовищам нашей расы, нашего рода, — и они думают не так, как мы. Иногда, по причинам, которые никто не может объяснить, кто-нибудь из этих монстров нападает. И бывают смертные случаи, если его не удается вовремя остановить.
Так зачем таких непредсказуемых страхолюдин держать при себе? Потому что единственное правило, которого всегда придерживались при Неблагом Дворе, таково: рады всем. Никто и ничто не будет отвергнут. Мы — темная свалка для кошмаров, слишком злобных, слишком извращенных для сияния Благого Двора. Так есть, так было и так будет. Хотя быть принятым при Дворе еще не значит, что тебя примут как сидхе. Мы с Шолто оба можем служить примером.
Я еще раз глянула в зеркало, чуть тронула губы помадой, и все. Помаду я положила в расшитую бисером сумочку под цвет платья. Чего же хочет от меня королева? Я глубоко вздохнула, глядя, как вздымается и опадает моя затянутая атласом грудь. Все на мне сияло: кожа, глаза, волосы, глубокий блеск гранатов ожерелья. Я выглядела великолепно, даже сама могла так сказать. Единственное, что выдавало во мне нечистокровную сидхе, — мой рост. Слишком я коротышка.
Я сунула в сумочку маленькую щеточку для волос, потом задумалась: взять с собой еще косметику, чтобы освежать ее в течение вечера, или баллончик слезоточивого газа? Решила в пользу газа. Если есть выбор между лишней косметикой или лишним оружием, всегда выбирай оружие. Сам факт, что такой вопрос возник, свидетельствует, что оружие тебе нужнее.