Ситхин, холмы фей, возвышались в угасающем свете небольшими бархатными горами на фоке расплавленного оранжевого неба. Луна уже поднялась высоко, гладкая и сияющая серебром. Я с наслаждением вдохнула прохладный, освежающий воздух. Иногда в Калифорнии просыпаешься утром, и воздух пахнет осенью. С утра приходится надевать штаны и легкий свитер. Кое-где на землю падают листья, и образуются кучки высохшей и пожелтевшей листвы, которые, шурша, танцуют на ветру, и все похоже на октябрь. Потом к полудню приходится сменить брюки на шорты, и все становится похоже на июнь.
А здесь — настоящее. Воздух бодрит, но не морозит. Ветер, поддувающий в спину, пахнет высохшей убранной кукурузой и еще — темным, резковатым ароматом опавших листьев.
Если бы я могла приехать домой на октябрь и видеть только тех, кого хочу видеть, это было бы в радость. Осень — мое любимое время года, октябрь — любимый месяц.
Я остановилась на тропе, и двое моих спутников встали вместе со мной. Баринтус посмотрел на меня вопросительно. Гален спросил:
— В чем дело?
— Ни в чем, — сказала я, — абсолютно ни в чем. — Я еще раз глубоко вдохнула осенний воздух. — В Калифорнии такого аромата никогда не бывает.
— Ты всегда любила октябрь, — заметил Баринтус.
Гален ухмыльнулся:
— Я тебя с Кеелин почти каждый год вытаскивал повыть приведениями в Хэллоуин, пока вы не выросли из таких проделок.
Я покачала головой:
— Я не выросла из таких проделок. Просто мой собственный гламор достаточно усилился, чтобы скрывать, кто я. Мы с Кеелин ходили одни пугать соседей, когда мне было пятнадцать.
— У тебя в пятнадцать лет хватало гламора, чтобы скрыть Кеелин от глаз смертных? — спросил Баринтус.
Я посмотрела на него и кивнула:
— Да.
Он открыл было рот, но тут нас прервали. Прозвучал бархатный мужской голос:
— Ну, разве это не трогательно?
Голос развернул нас всех — туда, дальше по тропе. Гален встал передо мной, закрыв щитом своего тела. Баринтус посмотрел назад, нет ли там еще кого-нибудь. Нет, темнота позади была пустой, но того, что впереди, вполне хватало.
Посреди тропы стоял мой кузен Кел. Полночного цвета волосы длинным плащом спадали за его спиной, и трудно было отличить, где кончаются волосы и начинается черный пыльник. Весь он был в черном, если не считать проблеска белой рубашки, сияющей как звезда среди ночной тьмы.
Он был не один. С одной стороны от него стояла, готовая встать впереди и заслонить его, Сиобхан, капитан его стражи и его любимая убийца. Она была невысокой, чуть выше меня, но я видела однажды, как она кого-то двинула поднятым "фольксвагеном". Белые волосы светились в темноте, но я знала, что они не белые, а серебристо-серые, как паутина. Кожа бледная, тускловато-белая, не светящаяся белизной, как у меня или Кела. Глаза тускло-серые, с пленкой, как слепые глаза дохлой рыбы. Она была одета в черные доспехи, шлем держала под мышкой. Плохой знак, что Сиобхан в полной боевой броне.
— Полная боевая броня, Сиобхан? — спросил Гален. — По какому случаю?
— Подготовка — основа боя, Гален.
Голос отвечал ее облику — сухой свистящий шепот.
— А что, нам придется вести бой? — удивился Гален.
Кел рассмеялся, и это был тот самый смех, от которого мое детство превращалось в ад.
— Нет-нет, сегодня боя не будет, Гален, это просто у Сиобхан ее обычная паранойя. Она боится, что Мередит набралась разных сил в путешествии в западные земли. Я вижу, что ее страхи беспочвенны.
Баринтус обнял меня рукой за плечи, привлек к себе.
— Зачем ты здесь, Кел? Королева послала нас привести Мередит пред ее лицо.
Кел заскользил к нам по тропе, натягивая поводок, который шел из его руки к скорченной фигурке возле его ног. Она была раньше скрыта за широким плащом Кела и телом Сиобхан. Сперва я не поняла, кто это.
Фигурка приподнялась с земли, ее голова едва доставала Келу до груди. У нее была коричневая кожа, как у Ба, но густые волосы спадали прямыми прядями почти до земли. В такой темноте она была похожа на человека, но я знала, что при хорошем освещении видны станут густые, мягкие, пушистые волосы, покрывающие тело. Лицо плоское, невыразительное, будто недоделанное. Тонкое хрупкое тело несло несколько лишних рук и одну лишнюю пару ног, и потому она двигалась странным качающимся шагом. Одежда могла скрыть лишние конечности, но не движения при походке.
Отец Кеелин был дюригом — гоблином с мрачным чувством юмора, такого юмора, за который человека могли бы убить. Мать ее была брауни. Кеелин выбрали мне в компаньонки почти с рождения. Это был выбор моего отца, и у меня никогда не было повода на него сетовать. Мы росли лучшими подругами. Может быть, из-за крови брауни, которая есть в каждой из нас. Какова бы ни была причина, между нами была близкая связь. Мы стали друзьями с первого моего взгляда в ее карие глаза.
Увидев Кеелин на поводке у Кела, я потеряла дар речи. Разные есть способы оказаться "зверушкой" Кела. Один — если королева в наказание отдаст тебя Келу. Другой — вызваться добровольно. Меня всегда поражало, как много женщин из низших фейри готовы были позволить Келу выделывать с ними самые мерзкие штуки, потому что, если бы им удалось забеременеть, они бы стали придворными. Как моя Ба.
Хотя Ба скорее всадила бы деду железную спицу в сердце, чем позволила ему обращаться с собой как с побитой собакой.
Я шагнула в сторону от Баринтуса, достаточно далеко, чтобы его рука отпустила меня, и оказалась одна на тропинке. Гален и Баринтус встали позади меня, по обеим сторонам, как положено добрым королевским охранникам.
— Кеелин! — сказала я. — Что ты делаешь… здесь?
Не совсем тот вопрос, который я хотела бы задать. Голос прозвучал спокойно, разумно, обыкновенно. А хотелось мне закричать. Завопить.
Кел притянул ее к себе, погладил ее волосы, прижал ее лицо к своей груди. Рука его скользнула по ее плечу, ниже, ниже, взяла в ладонь грудь и стала ее вертеть.
Кеелин отвернулась, чтобы ее волосы закрыли от меня ее лицо. Солнце почти село, до темноты оставались минуты, и Кеелин была всего лишь темной тенью на фоне черноты Кела.
— Кеелин, Кеелин, ответь!
— Она хочет быть придворной, — сказал Кел. — Мое расположение к ней открывает ей вход на все празднества. — Он притянул ее ближе к себе, рука скрылась за вырезом платья. — А если она понесет дитя, она станет принцессой, а ее младенец — наследником трона. И отодвинет тебя с третьего места в очереди на четвертое, — сказал он голосом ровным и беглым, запуская руку все дальше и дальше вниз по ее телу.
Я шагнула вперед, приподняла руку:
— Кеелин…
— Мерри, — ответила она, повернув голову на миг, и голос ее был так же тих и приятен, как всегда.
— Ну-ну, собачка! — одернул ее Кел. — Не разговаривать. Говорить за нас буду я.
Кеелин замолчала, снова пряча лицо.
Я стояла, и пока Баринтус не тронул меня за плечо, отчего я вздрогнула, я даже не замечала, что руки сжимаю в кулаки. Меня снова трясло, но уже не от страха, а от злости.
— Королева наложила на нас на всех запрет, чтобы мы тебе не говорили. Все равно надо было тебя предупредить, — сказал Гален, подходя с другой стороны.
Как будто оба ждали, что им придется сейчас хватать меня и держать, чтобы не наделала глупостей. Но я не собиралась делать глупости — именно это и было нужно Келу. Он пришел сюда показать Кеелин, разъярить меня, а за ним стояла Сиобхан, чтобы меня убить. Не сомневаюсь, что он бы состряпал какое-нибудь объяснение, почему я на него напала и его охраннице пришлось встать на защиту. Королева еще и не таким его рассказам верила многие годы. Там, где дело касалось ее, Келу можно было не опасаться. Я смогла сохранить спокойствие, потому что здесь и сейчас я ничего не могла сделать, кроме как погибнуть. Что касается Кела, я бы еще могла подумать о драке. Он один из немногих, против кого бы я применила руку плоти и не мучилась бы потом бессонницей. Но Сиобхан — это другое дело. Она бы меня убила.
— Давно ли Кеелин с ним? — спросила я.
Кел начал отвечать, но я подняла руку:
— Помолчи, кузен. Я задала этот вопрос Галену.
Кел улыбнулся — вспышка белого в лунной тьме. Странно, но он промолчал. Я не ожидала этого на самом деле, но я знала, что, если сейчас мне придется еще раз услышать его голос, я заору, чтобы заглушить его.
— Ответь мне, Гален.
— Почти с твоего отъезда.
У меня в груди свернулся ком, глаза жгло. Вот мое наказание — наказание за то, что сбежала от Двора. Пусть я даже не сказала ей, что уезжаю, пусть она ни в чем не виновата, ее наказали, чтобы наказать меня. Кел держит ее у себя в собачках почти три года, ожидая моего возвращения. Естественно, получая от этого удовольствие, а если появится ребенок, то тем лучше. Но не желание получить наследника было причиной выбора Кеелин. Я поглядела на наглую рожу Кела, и даже при луне она читалась ясно. Кеелин выбрали ради мести, чтобы меня наказать. А я была за тысячи миль и ничего не знала.
Кел и тетушка терпеливо ждали, чтобы показать мне этот сюрприз. Три года мучений Кеелин, и никто мне не сказал. Тетка знала меня лучше, чем я думала, потому теперь меня будет грызть мысль, что Кеелин страдала все это время, пока меня не было. А если она мне предложит свободу Кеелин в обмен на не знаю что, чего она от меня хочет, то вполне может добиться своего. Мне надо было поговорить с Кеелин наедине.
При всей моей ненависти к Келу я должна была признать: это был один из очень немногих способов ввести Кеелин в придворный круг. Она была одной из моих фрейлин, моей компаньонкой. Но положение моего друга и моего слуги позволило ей увидеть внутреннюю механику Двора. Я знала, что она от всей души рвется быть принятой в эту темную толчею, рвется настолько, быть может, что готова терпеть Кела и разозлится на меня, если я положу этому конец. То, что я считала это ее спасением, не значит, что Кеелин сама того же мнения. Пока я не узнаю ее истинных чувств, я ничего не смогу сделать.
Наконец рука Кела снова вынырнула наружу. Видеть эту бледную руку на плече Кеелин, а не глубоко за вырезом ее платья, было легче, чем просто стоять и смотреть.
— Королева послала меня сопроводить мою прекрасную кузину в ее личные покои. Вам двоим надлежит направиться в тронный зал.
— Я сам знаю, что мне надлежит, — ответил Баринтус.
— А как мы можем верить, что ты ей ничего плохого не сделаешь? — спросил Гален.
— Я? Моей прекрасной кузине?
Кел снова рассмеялся.
— Мы не уйдем.
Голос Баринтуса прозвучал низко и ровно. Надо хорошо знать этот голос, чтобы услышать в нем нотку гнева.
— Ты тоже боишься, что я причиню ей вред, Баринтус?
— Нет, — ответил Баринтус. — Я боюсь, что она причинит вред тебе, принц Кел. А для королевы очень много значит жизнь ее единственного наследника.
Кел смеялся громко и долго. Смеялся, пока слезы не потекли у него по лицу — или он просто притворился, что смахивает их.
— Так ты боишься, Баринтус, что она попытается причинить мне вред и я поставлю ее на место?
Баринтус наклонился ко мне и шепнул:
— Ты не можешь себе позволить показать перед Келом слабость. Я не ожидал, что он нас здесь встретит, — это смелый ход. Если ты в землях запада обрела какую-нибудь силу, покажи ее сейчас, Мередит.
Я повернулась, посмотрела вверх, ему в лицо. Он был так близко, что его волосы скользили у меня по щеке; они пахли океаном и чем-то еще, травянистым и чистым. Я шепнула в ответ:
— Если я сейчас покажу свою силу, это потом лишит меня преимущества внезапности.
Его голос был как тихое журчание воды по круглым камешкам. Он с помощью своей силы закрыл нас, чтобы Кел не подслушал.
— Если Кел потребует, чтобы мы ушли, а мы откажемся, это нам обернется очень плохо.
— С каких пор стражи королевы повинуются ее сыну?
— С тех пор, как королева так повелела.
Кел обратился к нам:
— Я приказываю тебе, Баринтус, и тебе, Гален, вернуться к своим заждавшимся вас обязанностям. Мы сами эскортируем мою кузину на аудиенцию королевы.
— Заставь его бояться тебя, Мередит, — сказал Баринтус. — Заставь его пожелать, чтобы мы остались. Кел вполне мог иметь доступ к кольцу матери.
Я уставилась на него. Можно было не спрашивать, действительно Баринтус считает, что за попыткой убить меня в машине стоит Кел. Если бы он не верил в такую возможность, он бы не говорил о ней.
— Я вам обоим дал прямой приказ.
Голос Кела взлетел, оседлал поднявшийся ветер.
Этот ветер шелохнул длинные полы плащей, прошелестел в сухой листве деревьев и краем поля слева. Я повернулась к шепчущим деревьям. Мне почти ясно слышалось, что шепчет ветер деревьям, как вздыхают деревья о приходе зимы и долгом предстоящем холоде. Ветер суетился и спешил, рассыпая небольшие кучки только что сорванных листьев по каменной тропинке вокруг Кела и его спутниц, обдувал мне колени. Подобрав пригоршню листьев, ветер заиграл ими у моих ног. Листья пролетали мимо меня, надо мной в налетавших вдруг порывах осеннего ласкового ветра. Я закрыла глаза и стала вдыхать этот ветер.
Я отошла от стоящих за моей спиной Галена и Баринтуса, на несколько шагов ближе к Келу, но на самом деле я шла не к нему. Это был зов этой земли. Она была рада, что я вернулась, и сейчас, как никогда не бывало раньше, сила этой земли приветствовала меня.
Я развела руки и открылась ночи. Ветер будто не обдувал меня, а проходил насквозь, как будто я стала кронами над головой, не препятствием на пути ветра, а частью его самого. Я ощущала движение ночи, торопливый, поспешный ее пульс. Земля под ногами раскрывалась все ниже и ниже, до невообразимых глубин, и я ощущала их все и на миг почувствовала, как поворачивается подо мной планета. Я ощутила ее медленное, величественное качание вокруг Солнца. Я стояла, упершись ногами твердо, как корнями дерева, уходящими глубже и глубже в прохладную, живую почву. Ветер веял сквозь меня, будто меня и не было, и я знала, что могу завернуться в эту ночь и невидимой пройти среди смертных. Но не со смертными я сейчас имела дело.
С улыбкой я открыла глаза. Гнев, замешательство — все это исчезло, сдулось ветром, пахнувшим сухими листьями и чем-то пряным, будто я ощущала аромат чего-то, что наполовину помнила, наполовину мне снилось. Это была неукрощенная ночь, и неукрощенную магию она могла тебе дать, если ты способен воспринять ее. Магию земли может вырвать у мира кто-нибудь, у кого хватит на это сил, но Земля — создание упрямое и терпеть не может, когда ее используют. За насилие над стихиями приходится платить. Но бывают ночи и даже дни, когда Земля предлагает себя как женщина, добровольно зовущая любовника в свои объятия.
Я приняла ее приглашение. Сняв барьеры, я ощутила, как ветер сдувает меня щепотками, как пыль в ночи, но в каждую оставшуюся пылинку вливалась сила. Я отдавала себя ночи, и она наполняла меня, земля под ногами обнимала меня, восходила через подошвы моих ног, как питает она дерево, — глубоко, спокойно, прохладно.
На миг я засомневалась, хочу ли я сдвинуть ноги с места в ходьбе, боялась разорвать контакт. Ветер вихрился вокруг меня, сбрасывал волосы на лицо, нес запах горелой листвы, и я засмеялась. Потом я пошла по каменной дорожке, и с каждым щелчком моих каблуков шла вместе со мной Земля. Я шла сквозь ночь, будто плыла, плыла в потоках силы. Улыбаясь, я шла к своему кузену.
Сиобхан встала перед ним. Паутинные волосы исчезли под непроглядной чернотой шлема. Только белые руки виднелись как плавающие в темноте привидения. Одним прикосновением этой бледной кожи она могла бы убить меня или ранить.
Баринтус догнал меня сзади. Не видя, я знала, что он протягивает ко мне руку, — я ощущала, как он двигается у меня за спиной сквозь толщу силы. Я почти видела его, будто у меня была еще одна пара глаз. Вся магия, которой я до того владела, всегда бывала очень личной. Эта личной не была. Я ощущала, до чего я крошечная, до чего необъятен мир, но это не было ощущением одиночества. В этот момент я ощущала, что я сливаюсь с ним в нечто целое. Я желанна ему.
Баринтус уронил руку, не коснувшись меня. Голос его шелестел и журчал, как вода по песку.
— Если бы я знал, что ты на это способна, я бы не стал за тебя бояться.
Я засмеялась — свободно, радостно. И открылась сильнее, как распахивается дверь. Нет, как если бы дверь, стена, на которую она навешена, и сам дом влились бы в эту силу.
Баринтус резко выдохнул.
— Во имя благодати Земли, Мерри, что это было?
Никогда он не называл меня уменьшительным именем.
— Слияние, — шепнула я.
Гален подошел к нам, и сила для него открылась без малейшей мысли с моей стороны. Мы втроем стояли, наполненные ночью. Это была щедрая сила, веселая, доброжелательная сущность.
Сила пошла от меня наружу, а может, это я пошла вперед сквозь что-то, что всегда было, но сегодня я это ощущала. Сиобхан шагнула вперед, и сила не наполнила ее. Отвергла. Магия Сиобхан была оскорблением для Земли и медленного цикла жизни, потому что Сиобхан крала эту жизнь, приносила смерть на чей-то порог до того, как пришло время. Впервые в жизни я поняла, что Сиобхан вне этого цикла: она принадлежит смерти, и пусть она все еще движется, будто живет, но Земля не знает ее.
Сила вполне признала бы Кела, но он с первого прикосновения решил, что это моя работа, и загородился от нее. Я ощутила, как рухнули на место его щиты, отгораживая его метафизической стеной, оставляя в безопасности и неспособности слиться с предложенной благодатью.
Но Кеелин от нее не закрылась. Может быть, у нее не было щитов, достаточных, чтобы построить стены, а может быть, не пожелала закрыться. Но я ощутила ее среди силы, ощутила ее открытость и услышала ее голос во вздохе, слившемся с ветром.
Кеелин пошла ко мне, широко разведя все четыре руки, приветствуя ночь.
Кел дернул ее за поводок. Она споткнулась, и я почувствовала, как сокрушен ее дух.
Я протянула к ней руку, и сила, хотя и не подчинявшаяся мне, пролилась наружу, окружая Кеелин. Она оттолкнула Кела, как отталкивает вода камень на стрежне, нечто такое, что надо обойти и забыть. От этого толчка он отшатнулся назад, выпустив поводок. Бледное лицо запрокинулось к восходящей луне, и на нем выразился чистейший ужас.
Это мне понравилось, но это была мелочная радость. Великодушный поток силы сомкнулся вокруг меня, как пальцы матери на руке капризного ребенка. Не место подобной мелочности в разливе такой… жизни.
Кеелин встала посреди тропы, расставив руки, запрокинув голову, подставив луне наполовину сформированное лицо. Редкий и ценимый миг для Кеелин — подставить лицо любому свету.
Сиобхан бросилась на меня: вспышка рук if темный блеск доспехов. Не думая, я отмахнулась от нее рукой, будто на мой жест должна была ответить огромная медлительная сила. Но так и вышло.
Сиобхан будто налетела на стену. Белые руки вспыхнули пламенем, которое совсем не было пламенем. Это ее сила пылала перед чем-то, чего даже я не видела. Но я видела, как ее холод попытался поглотить теплую, шевелящуюся ночь, и на это силы у нее не было. Если бы она была среди истинно живых, если бы ее прикосновение приносило обычную смерть, Земля бы не остановила ее. Для этого такая сила была слишком безразлична. Она любила меня в каком-то смысле, она с радостью приняла мое возвращение, но так же охотно она бы приняла мое разлагающееся тело в свои полные червей теплые объятия. Она бы отдала мой дух ветру, и тот понес бы его куда-нибудь.
Но магия Сиобхан естественной не была, и ее не пропустили. Даже понимание этого могло — могло бы — дать мне ключ к ее уничтожению. Но для того, чтобы найти этот ключ, нужно лучше владеть заклинаниями нападения, чем я.
Поодаль от нашей небольшой группы что-то зашевелилось, и Кел с Сиобхан повернулись встретить эту новую угрозу. Когда они увидели, что это идет Дойл, спокойнее им не стало. Принц и наследник темного трона, его личная телохранительница боялись Мрака королевы. Интересно. Три года назад Кел Дойла не боялся. Никого он тогда не боялся, кроме матери. И даже от нее он не боялся смерти, потому что только им продолжался ее род. Ее единственное дитя. Единственный наследник. Никто никогда не вызывал Кела на дуэль, потому что победить не смел никто, а проиграть — могло кончиться смертью. Последние триста лет он так и провел — неприкосновенный, невызываемый, неустрашимый — до сих пор.
Теперь же я видела, почти ощущала его неспокойствие. Он боялся. Почему?
Дойл был одет в черную пелерину с капюшоном, которая спадала до земли и скрывала его полностью. Лицо его было настолько черным, что белки глаз будто плавали в черном круге капюшона.
— Что здесь происходит, принц Кел?
Кел отодвинулся, чтобы видеть и Дома, и нас всех. Кеелин осталась на дорожке, но сила улетала, будто она летела с ветром и сейчас он уносил ее дальше. С последним прохладным, пряным прикосновением она исчезла.
Я внезапно наглухо вернулась в собственную кожу. За каждую магию приходится платить, но не за эту. Эта мне предложила себя сама, я не просила. Может быть, поэтому я сейчас ощущала себя сильной и цельной, а не измотанной.
Кеелин подошла ко мне, протянула мне свои главные руки. Наверное, она, как и я, ощущала себя обновленной, потому что она улыбалась, и измученный страх исчез с ее лица, смытый ласковым ветром.
Я взяла ее за руки. Мы поцеловались в обе щеки, потом я притянула ее к себе, обняв, и она обхватила меня верхними руками за плечи, нижними за талию. Мы так крепко обнялись, что я ощущала ее твердые небольшие груди — все четыре. Мелькнула мысль: Келу нравится быть с женщиной, у которой столько грудей? И тут же за мыслью пришел образ. Я зажмурилась покрепче, будто могла так его отогнать.
Я погладила Кеелин по спине, по густым, похожим на мех волосам и поняла, что плачу.
Сладкий, почти птичий голос Кеелин утешал меня:
— Все хорошо, Мерри, все хорошо.
Я замотала головой и отодвинулась, чтобы заглянуть ей в лицо.
— Нет, не все.
Она подняла пальцы к моему лицу, ловя слезы. Она плакать не умела. Какой-то генетический выверт оставил ее без слезных протоков.
— Ты всегда плакала вместо меня, но сейчас не надо.
— Как же тут не плакать?
Я оглянулась на Кела, который тихо перешептывался с Дойлом. Сиобхан глядела на меня, глядела в упор. Я ощущала ее смертоносный взгляд даже сквозь шлем, хотя глаз ее не видела.
Она не забудет, что я применила против нее магию и победила, то есть не проиграла. Не забудет и не простит никогда.
Но это проблема не на сегодня. Я повернулась к Кеелин. Пожалуйста, по одной катастрофе за раз. Я нащупала руками твердый кожаный ошейник.
Она коснулась моих рук:
— Мерри, что ты делаешь?
— Снимаю это с тебя.
Она мягко потянула мои руки вниз:
— Не надо.
Я замотала головой:
— Как ты можешь… как ты могла?
— Не начинай снова плакать, — сказала Кеелин. — Ты знаешь, зачем я так поступила. У меня осталось еще только несколько недель, до Самайна. Три года будет. Если я не буду с ребенком, то я освобожусь от Кела. Если буду, ему придется обращаться со мной как с женой или вообще ко мне не прикасаться.
Она так спокойно говорила об этом, с таким ужасным, нерушимым спокойствием, будто это было совершенно… обыкновенно.
— Не понимаю этого, — сказала я.
— Я знаю. Но ты всегда была особой королевской крови, Мерри. — Она положила ладонь мне на губы прежде, чем я успела возразить, а другими руками все так же держала мои запястья. — Я знаю, что с тобой обращались как с бедной родственницей, Мерри, но ты и они — одно. Их кровь в твоих жилах, и они… — Она убрала руку от моих губ, но все сильнее стискивала мне запястья. — Ты член клуба, Мерри. Ты в этом большом доме, а мы ждем снаружи под ветром и снегом, прижав лица к стеклу.
Я взглянула в ее трепетные карие глаза:
— Ты обращаешь против меня мою же метафору.
Она погладила мою щеку левой верхней рукой — своей ведущей рукой.
— Я слыхала, как ты ею часто пользовалась, когда мы росли с тобой.
— Если бы я попросила, ты бы поехала со мной?
Она улыбнулась, и даже при луне было видно, что улыбка горькая.
— Разве что ты была бы со мной каждую минуту день и ночь, иначе ты не смогла бы защитить меня своим гламором. — Она покачала головой. — На взгляд людей я слишком отвратительна.
— Ты не…
На этот раз она остановила меня просто взглядом.
— Я как ты, Мерри. Я не дюриг и не брауни.
— А Кураг? Он неровно к тебе дышал.
Она опустила голову.
— Действительно, среди некоторого типа гоблинов я считаюсь сногсшибательной. Дополнительные конечности, а особенно дополнительные груди — это у них марка высокой красоты.
Я улыбнулась:
— Помню, как ты меня взяла с собой на бал гоблинов. Меня они сочли слишком простенькой.
Кеелин улыбнулась, но покачала головой:
— Но они старались с тобой танцевать, уродка ты или нет. — Она подняла глаза, встречая мой взгляд. — Они все хотели коснуться кожи принцессы королевской крови, потому что знали: без изнасилования им никогда не быть ближе к твоему манящему телу.
Я не знала, как реагировать на горечь в ее голосе.
— Не твоя вина, что ты выглядишь так, как ты, а я — как я. Ничья вина. Мы такие, как мы есть. Благодаря тебе я увидела Двор и всю эту блестящую тусовку. Я не могу вернуться к Курагу и его гоблинам после той жизни, которую ты мне показала. Я была бы довольна стоять за твоим стулом на пирах до конца моих дней, но вдруг все потерять… — Она выпустила мои руки и шагнула назад. — Я не могла вынести потерю всего, когда ты сбежала. — Она засмеялась, и смех был по-прежнему как птичья трель, но с издевкой, и я услышала в нем эхо от хохота Кела. — К тому же Келу нравятся женщины с четырьмя грудями, и он говорит, что никогда не спал ни с одной, которая могла бы обернуть его белое тело двумя парами ног.
Кеелин тихо и сухо всхлипнула, и я поняла, что она плачет. То, что у нее нет слез, еще не значит, что она не может плакать.
Она повернулась и пошла обратно к Келу. Я не стада ее удерживать. Она упрекнула меня, что я показала ей луну, которую ей не достать. Может быть, Кеелин и права. Может быть, я нехорошо с ней обошлась, но я не хотела этого. Конечно, от того, что я не хотела, ей не легче.
Я несколько раз очень медленно и глубоко вдохнула осенний воздух, стараясь снова не заплакать. Воздух был так же сладок, как и прежде, но уже не доставлял того удовольствия.
— Мне очень жаль, Мередит, — сказал Баринтус.
— Меня жалеть не надо, Баринтус, не я на поводке у Кела.
Гален тронул меня за плечо и хотел обнять меня, но я отстранила его рукой.
— Не надо, пожалуйста. А то я разревусь.
Он слегка улыбнулся:
— Надо будет запомнить на будущее.
Дойл подплыл к нам. Он сдвинул капюшон плаща, но почти невозможно было отличить, где кончаются черные волосы и начинается черная ткань. Я видела только, что висящие спереди пряди собраны в пучок на темени, открывая остроконечные уши. Серебряные сережки блестели при луне. Некоторые из этих колеи он заменил на кольца большего размера, и когда он двигался, они соприкасались, музыкально и тихо позванивая. Когда он встал перед нами, я увидела, что некоторые из них украшены павлиньими перьями — такими длинными, что доставали до плеч.
— Баринтус, Гален, мне кажется, что наш принц отдал вам приказ.
Баринтус подошел, нависая над ним. Если Дойла и можно было запутать размерами, он этого не показал.
— Принц Кел сказал нам, что он отведет Мередит к королеве. Я счел это непродуманным.
Дойл кивнул:
— Мередит к королеве отведу я. — Он посмотрел мимо Баринтуса на меня. Трудно было бы точно сказать в темноте, но, кажется, он улыбнулся своей едва заметной улыбкой. — Полагаю, что наш царственный принц уже достаточно пообщался со своей кузиной для одного раза. Я не знал, что ты умеешь вызывать Землю.
— Я ее не вызывала. Она мне предложила себя.
Слышно было, как он удивленно вдохнул и медленно выпустил воздух.
— А, это другое дело. В чем-то эта сила уступает силе тех, кто способен спихнуть Землю с ее дороги. В чем-то другом это примечательнее, потому что местная земля приветствовала твое возвращение. Она признает тебя. Интересно.
Он повернулся к Баринтусу:
— А теперь, я думаю, вас ждут в другом месте. Обоих.
Голос его прозвучал спокойно, но под обыденными словами звучало что-то темное и грозное. Дойл всегда умел управлять подчиненными с помощью голоса и самые невинные слова умел произносить с самой зловещей угрозой.
— Даешь ли ты мне слово, что ей не будет причинен вред? — спросил Баринтус.
Гален пододвинулся к нему, взял своего высокого товарища за руку. Задать такой вопрос было почти то же самое, что пререкаться, получив приказание. За такое могли кожу содрать заживо.
— Баринтус! — предупредил его Гален.
— Я даю слово, что доставлю ее к королеве невредимой.
— Я не о том спрашивал, — возразил Баринтус.
Дойл шагнул к Баринтусу так близко, что их плащи соединились в темноте.
— Последи, морской бог, за тем, чтобы не спрашивать более того, что тебе должно спрашивать.
— То есть ты опасаешься за ее безопасность в руках королевы, как и я, — произнес Баринтус нейтральным голосом.
Дойл поднял руку, очерченную зеленым пламенем. Я шагнула к ним раньше, чем успела сообразить, что им сказать, когда я окажусь рядом.
Баринтус следил за Дойлом и его пылающей рукой, но Дойл смотрел, как я шагаю к ним. Гален стоял рядом, явно не зная, что делать. Он протянул ко мне руку — наверное, собирался остановить.
— Отойди, Гален. Я не буду делать глупостей.
Он заколебался, потом отступил и дал мне подойти к этим двоим. Огонь на руке Дойла окрасил их обоих в оттенки зеленовато-желтого. Глаза Дойла, кажется, не столько отражали огонь, сколько горели им же. Так близко я ощущала не только его силу, как бегущие по коже ножки насекомых, но и медленный подъем силы Баринтуса, как будто море лезет на берег.
Я замотала головой:
— А ну прекратите немедленно!
— Что ты говоришь? — спросил Дойл.
Я отпихнула Баринтуса назад, да так, что он споткнулся. Пусть я не могу поднять микролитражку и разогнать ею толпу, но я могу кулаком пробить дверцу автомобиля — насквозь — и при этом не сломать руку. Я толкнула его еще раз, и еще раз, пока не отогнала настолько, что стало слишком далеко для драки.
— Вам отдал приказ сначала наследник престола, а потом ваш капитан. Подчиняйтесь и идите. Дойл дал вам слово, что доставит меня к королеве невредимой.
Баринтус посмотрел на меня. Лицо его было спокойно, но глаза выдавали. Дойл всегда был тем, что стояло между королевой и верной смертью. На миг я подумала, что Баринтус ищет предлог для попытки устранить Мрак королевы. Если да, то я ему этого предлога не дам. Убить Дойла — это значило начать революцию. Я смотрела в лицо Баринтуса и пыталась понять, о чем он думает. О том, что Земля приветствовала меня? Или между этими двумя было что-то, о чем мне не рассказывали? Не важно.
— Нет, — сказала я, не отводя от него глаз, и повторила: — Нет.
Баринтус смотрел мимо меня, на Дойла. Дойл повернул свободную руку и соединил с горящей рукой, превратив их в единый фитиль.
Я встала между ним и Баринтусом:
— Дойл, прекрати этот театр. Пошли.
Их взгляд друг на друга давил сквозь воздух, как нависший груз. Напряжение между ними бывало всегда, но никогда такое.
Я подошла к Дойлу так близко, что цветное пламя отбросило тени на мое лицо и одежду. Я стояла достаточно близко, чтобы ощутить, что от огня не исходит ничего — ни тепла, ни жизни, но он не был иллюзией. Я видела, что может огонь Дойла. Как и руки Сиобхан — он может убивать.
Необходимо было разорвать это напряжение между ними. Я видела дуэли, начинавшиеся с меньшего. Смерть и кровь из-за сущей ерунды.
Я взяла Дойла за локти и медленно повела руки вверх по его рукам.
— Когда я увидела Кеелин, у меня сердце не разбилось, но чуть треснуло, и Андаис знала это заранее. Так что веди меня к ней.
Мои руки медленно шли вверх, и я почувствовала, что они идут по голой коже. Под плащом у него была футболка.
— Земля признала тебя, малышка, и ты осмелела, — сказал Дойл.
— Это не было смело, Дойл. — Мои руки уже почти дошли до его запястий, почти вошли в это нездоровое пламя. Не было предупреждающего жара — были только мои воспоминания о мужчине, который извивался, погибая в языках ползучего зеленого пламени. — Вот это — смело.
И я сделала одновременно две вещи: сунула руки в пламя между его ладонями и одновременно дунула, как на свечку.
Языки пламени исчезли, будто я их задула, чего не было. Дойл загасил их сам за долю секунды до того, как я их коснулась.
При луне было видно, как он потрясен и испуган тем, чего чуть не случилось.
— Ты с ума сошла!
— Ты мне дал слово, что я дойду до королевы невредимой. А слово ты всегда держал, Дойл.
— Ты верила, что я не причиню тебе вреда.
— Да. Я доверилась твоему чувству чести.
Он обернулся к Келу и Сиобхан. Кеелин снова была с ними. Кел уставился на нас. По его лицу казалось, что он почти поверил, будто я сделала то, что я, казалось, сделала, — задула пламя Дойла.
Держа Дойла за руку, я другой рукой послала своему кузену воздушный поцелуй.
Он вздрогнул, будто этот воздушный поцелуй его ударил. Кеелин свернулась с ним рядом и смотрела на меня глазами не до конца дружелюбными.
Сиобхан встала перед ними и на этот раз выхватила свой меч — блестящую полосу холодной стали. Я знала, что рукоять костяная, броня бронзовая, но для убийства мы используем сталь или железо. У нее был короткий бронзовый меч на поясе, но выхватила она стальной клинок из-за спины. Для защиты она бы взяла бронзу, но выхватила она сталь. Чтобы убивать. Приятно знать, что она так честна.
Дойл схватил меня за обе руки и повернул лицом к себе.
— Я не хочу сегодня драться с Сиобхан только потому, что ты напугала своего кузена.
Пальцы его так вдавились мне в кожу, что должны были остаться синяки, но я рассмеялась. И в этом смехе был горький оттенок, напомнивший мне о ком-то — о той, у которой бесслезные карие глаза.
— Не забывай, что я и Сиобхан напугала. Это потруднее, чем напугать Кела.
Он встряхнул меня — один раз, но сильно.
— И опаснее.
Дойл отпустил меня так резко, что я пошатнулась и чуть не упала. Только его рука у меня на локте предотвратила падение. Он посмотрел мне за спину:
— Баринтус, Гален, идите, быстро!
Теперь в его голосе звучал искренний гнев, а он редко позволял себе проявлять такие несдержанные эмоции. Я всех выводила из себя, и какая-то темная сторона моей личности этому радовалась.
Дойл, не выпуская мою руку, зашагал по дорожке.
Я не стала оборачиваться посмотреть, ушли уже Баринтус и Гален или нет, и не стала снова злить Сиобхан. Это не была осторожность. Я не хотела видеть, как Кеелин обнимает Кела.
Я оступилась, и Дойлу слова пришлось меня подхватить.
— Для моих каблуков ты слишком быстро идешь, — сказала я. На самом деле мне мешала кобура на лодыжке да длинный подол. Но лучше было сослаться на туфли — идущий со мной рядом страж немедленно отобрал бы у меня пистолет.
Он замедлил шаг.
— Надо было надеть что-нибудь поудобнее.
— Однажды на моих глазах королева одну сидхе заставила раздеться и сидеть на пиру голой, потому что сочла ее наряд неподходящим. Так что уж прости, но я хочу, чтобы мой наряд ей понравился. — Я знала, что разжать его хватку на своем локте я не могу без настоящей драки. В которой я могу и не победить. И я попыталась воззвать к разуму. — Дойл, предложи мне руку как полагается, веди как принцессу, а не как пленницу.
Он еще замедлил шаг, искоса глядя на меня.
— Ты совершенно уверена, принцесса Мередит, что закончила свое театральное представление?
— Совершенно уверена.
Он остановился и предложил мне руку. Я продела в нее свою и положила кисть ему на запястье, ощутив волоски на его предплечье.
— Не холодновато для коротких рукавов? — спросила я.
Он глянул на меня, обвел взглядом сверху вниз.
— Ну, зато хотя бы ты правильно выбрала для себя одежду. Я положила свободную руку поверх той, что уже лежала у него на руке, вроде как обняв его руку, но ничего такого недозволенного.
— Тебе нравится?
Он посмотрел на мою руку. Остановился, схватил меня за правое запястье, и в тот момент, когда кожа его коснулась кольца, оно вспыхнуло, оживая, омывая нас обоих электрическим танцем. Магия, живущая в этом кольце, узнала Дойла, как узнала до того Баринтуса и Галена.
Он выдернул руку, будто обжегся, потер ее.
— Где ты взяла это кольцо? — спросил он придушенным голосом.
— Его оставили для меня в машине.
Он покачал головой:
— Я знал, что оно пропало, но не думал найти его у тебя на руке.
Он посмотрел на меня, и про кого-нибудь другого я бы сказала, что он испугался. Однако это выражение исчезло раньше, чем я смогла его разгадать. Лицо его стало гладким, темным, непроницаемым. С легким поклоном он снова предложил мне руку, как сделал бы на его месте любой джентльмен.
Я приняла его руку, положив на нее обе свои, но правую поверх левой, чтобы кольцо не касалось его кожи. Я подумала о том, чтобы коснуться его якобы случайно, но не знала, что именно кольцо сделает. Я не знала, для чего оно предназначено, и пока не узнаю, лучше, наверное, его магию не вызывать.
Мы пошли по дорожке рука об руку, степенным, но ровным шагом. Мои каблуки резко щелкали по камешкам. Дойл шагал рядом со мной, безмолвный, как тень, и только твердость его руки, полы плаща, задевающие меня на ходу, подтверждали, что он здесь. Если бы я выпустила его руку, он мог бы раствориться во мраке, который был его тезкой, — я бы не увидела смертельного удара, если бы он пожелал его нанести. Нет, не так: если бы того пожелала моя тетка.
Я была бы рада заполнить молчание разговором, но Дойл никогда не умел вести светскую болтовню, а сегодня и я тоже.