Мощеная дорога резко оборвалась в траве. Дорога, как и тропа, не доходила ни до одного холма. Мы стояли у конца дороги, и ничего перед нами не было, кроме травы. Траву утоптало бесчисленное множество ног, но утоптало ровно, и ни в одном направлении она не была утоптана сильнее. Одно из наших древних прозвищ — "скрытые". Может, мы и превратились сейчас в туристскую достопримечательность, но старые привычки держатся долго.
Иногда "охотники за феями" с биноклями становятся лагерем снаружи и целыми днями ничего не видят и ночами тоже. Если кто-то наблюдает за нами из холодной тьмы, он может увидеть "что-то".
Я не пыталась найти дверь — Дойл проведет нас внутрь без малейших моих усилий. Эта дверь перемещается по какому-то своему графику или графику королевы. Что бы ни приводило ее в движение, иногда дверь выходит на дорогу, а иногда нет. Подростком, когда мне хотелось тайно смыться из дому ночью и вернуться поздно, приходилось надеяться, что дверь не переместится, пока меня не будет дома. Небольшая магия, необходимая для поиска двери, предупредит стражей, и начнется, как говорится, веселье. Я думала тогда, в отрочестве, что эту проклятую дверь нарочно двигают.
Дойл повел меня по траве. Каблуки уходили в мягкую землю, и мне пришлось идти почти на цыпочках, чтобы их не особенно вымазать. От пистолета на лодыжке походка становилась еще более неуклюжей. Хорошо еще, что я не выбрала каблуки повыше.
Когда Дойл увел меня с аллеи, прочь от призрачных огоньков, темнота показалась еще гуще, чем раньше. Тусклые это были огоньки, но любой свет придает ночи вес и вещественность. Я чуть сильнее вцепилась в руку Дойла, когда свет остался позади и мы вошли в звездную темноту.
Дойл, очевидно, заметил, потому что предложил:
— Ты желаешь, чтобы был свет?
— Спасибо, я сама могу наколдовать блуждающий огонек. Сейчас глаза привыкнут.
Он пожал плечами — я ощутила, как шевельнулась его рука под моей.
— Как хочешь.
Голос его стал обычным, нейтральным. Либо ему трудно стало искать компромиссную интонацию, либо по привычке. Я бы поставила на второе.
Когда Дольф остановился, обойдя половину холма, у меня глаза уже привыкли к темноте, холодному свету звезд и восходящей луны.
Дойл всмотрелся в землю. Его магия чуть дохнула на меня теплом, когда он сосредоточился. Я тоже уставилась в травяной ковер. Если не сосредоточиться как следует, этот клочок травы ничем не отличался от любого другого.
Ветер перебирал траву, как пальцы перебирают кружева в шкатулке. Ночь была полна сухого шелеста осенних трав, но едва заметно — едва-едва заметно — послышалась музыка, приносимая ветром. Едва-едва слышно, не только не узнать мотив, но даже не понять, не просто ли это шум ветра. Вот эта фантомная музыка — признак, что стоишь возле входа. Вроде призрачного дверного звонка или магической игры в "горячо-холодно". Нет музыки — значит "холодно".
Дойл высвободил руку и провел ею по траве холма. Я не разглядела, то ли трава растаяла, то ли дверь появилась из травы, а трава была под ней в каком-то метафизическом пространстве. Как бы там ни было, а в склоне холма открылась закругленная дверь, как раз такого размера, чтобы нам вдвоем пройти. Проем наполнился светом. Если надо, то дверь бывает достаточно большой, чтобы танк проехал, будто она чувствует, какой надо быть.
Свет казался ярче, чем на самом деле, потому что у меня глаза привыкли к темноте. Он был белый, но не резкий, — мягкий белый свет, выдыхаемый дверью, как светящийся туман.
— После тебя, моя принцесса, — сказал Дойл с поклоном.
Я хотела вернуться ко Двору, но, глядя на этот светящийся холм, я не могла не вспомнить, что дырка в земле — это всегда яма, будь то подземный дворец или могила. Не знаю, почему мне это взбрело в голову. Может быть, из-за покушения на меня. А может быть, просто нервы. Я вошла.
И оказалась в просторном каменном холле, в котором с удобством мог развернуться танк, а великану не надо было бы пригибаться. Холл всегда был большой, какая бы ни была дверь. Дойл вошел вслед за мной, и дверь за ним исчезла — осталась только серая каменная стена, неотличимая от других. Как вход был скрыт снаружи, так он был скрыт изнутри. Если бы пожелала королева, дверь вообще бы с этой стороны не появилась. Очень легко было превратиться из гостя в пленника. И эта мысль тоже не успокаивала.
Белый свет, заполнявший холл, шел ниоткуда и отовсюду. Серый камень был похож на гранит, то есть не мог быть естественным для Сент-Луиса. Здесь весь камень красный или красно-коричневый, но не серый. Даже наш камень привезен с какого-то далекого берега.
Мне когда-то говорили, что под землей есть целые миры. Луга и сады, солнце и луна, принадлежащие только нам. Я видала умирающие сады и цветники, но никогда солнце и луну. Комнаты больше, чем следовало бы, и план их расположения будто меняется по прихоти — иногда просто когда через них проходишь, будто через комнаты смеха, построенные из камня вместо зеркал. Но лугов здесь нет — я по крайней мере не видела. Хотя вполне готова поверить, что их от меня держат в тайне. Меня бы это ни капельки не удивило, но, насколько я знаю, миров под землей нет — только камень и залы.
Дойл весьма официально предложил мне руку. Я взяла его под руку — в основном по привычке.
Коридор резко сворачивал. Я услыхала чьи-то приближающиеся шаги. Дойл осторожно потянул меня за руку. Я остановилась и посмотрела на него:
— Что это?
Дойл повел меня по коридору обратно. Я пошла за ним, и он вдруг резко остановился. Схватив мое платье в горсть, он приподнял его, оголяя лодыжки — и пистолет.
— Не каблуки мешали тебе идти ровно по камням, принцесса, — зло сказал он.
— Мне разрешено носить оружие.
— Внутри холма пистолеты запрещены.
— С каких пор?
— С тех пор, как ты убила из него Бледдина.
Мы остановились на миг, глядя друг на друга, потом я попыталась отодвинуться, но его рука сомкнулась у меня на запястье.
Шаги приближались, и Дойл дернул меня так, что я потеряла равновесие и упала на него. Одной рукой он прижал меня к себе, открыл рот что-то сказать, но шаги свернули к нам.
Мы остались стоять на виду — Дойл прижимает меня к себе рукой, другой держит за руку. Выглядело как остановленная драка — или начало драки.
Двое вышедших из-за угла мужчин разошлись так, чтобы видеть как можно большее пространство коридора, оставив место для схватки.
Я глядела в лицо Дойла, стараясь вложить во взгляд просьбу. Я просила его не говорить об этом пистолете и не отбирать его.
Он приложил рот к моей щеке и шепнул:
— Он тебе не понадобится.
Я глянула на него:
— Ты можешь мне в этом поклясться?
Гнев стянул ему челюсти, загудел в мышцах рук.
— Я не стану давать свое слово по поводу капризов королевы.
— Тогда оставь мне пистолет, — шепнула я.
Он встал между мной и другими стражниками, все еще не отпуская мою руку. Зрителям был виден только его развевающийся плащ.
— В чем дело, Дойл? — спросил один из них.
— Ни в чем, — сказал он.
Но завел мне руку за спину так, чтобы взять оба запястья одной рукой. Руки у него были не такие большие, и такая хватка означала, что у меня запястья вдавятся одно в другое и останутся синяки. Я бы отбивалась сильнее, если бы думала, что смогу вырваться, но даже если я сбегу от Дойла, пистолет он видел. Мне тут уже ничего не сделать, так что я не стала отбиваться. Но довольна не была.
Дойл другой рукой поднял меня и посадил на землю. Если не считать того, что он при этом держал меня за руки, то вполне бережно. Он присел, закрывая меня плащом от зрителей. Когда его рука пошла вниз по моей ноге, к пистолету, я подумала было лягнуть его, сопротивляясь, но в этом не было смысла. Он без усилий мог раздавить мне руки. Пистолет я еще, быть может, получу обратно, а с поломанными руками уже никаких вариантов не будет.
Дойл вытащил пистолет из кобуры. Я спокойно сидела и ему не мешала. Пусть себе крутит меня как хочет. Только глаза у меня не были спокойны — я не могла скрыть злости. Нет, я хотела, чтобы он ее видел.
Он отпустил меня и сунул пистолет сзади себе за пояс, хотя штаны у него тесные, вряд ли это было удобно. Я мстительно пожелала, чтобы пистолет вдавился до крови.
Дойл взял меня за руку, помогая встать. Потом повернулся, развевая плащ, чтобы представить меня другим стражникам, и при этом держал меня за руку, будто хотел торжественно свести вниз по длинной мраморной лестнице. Довольно странный жест для этого серого холла и того, что сейчас произошло. Я поняла, что Дойлу не по себе то ли от наличия пистолета, то ли от своего решения его отобрать. А может, он волновался, нет ли у меня еще одного. Ему было не по себе, и он старался это скрыть.
— Небольшой спор, ничего страшного, — ответил Дойл.
— О чем был спор?
Голос принадлежал Холоду, заместителю Дойла. Если не считать общего высокого роста, внешне они были друг другу полной противоположностью. Волосы, спадавшие блестящим занавесом до ног Холода, были серебристыми, блестящий серебристый металл, как новогодняя канитель. Кожа белая, как у меня. Глаза тускло-серые, как зимнее небо перед метелью. Лицо с резкими чертами, красивое надменной красотой. Плечи чуть шире чем у Дойла, но в остальном они были очень похожи — и очень непохожи.
Холод был одет в серебристую приталенную безрукавку до колен под цвет серебристым штанам, заправленным в серебристые же сапоги. Пояс на талии тоже был серебристым, усыпанным жемчужинами и алмазами. Ему соответствовало тяжелое ожерелье, украшавшее грудь. Он сверкал, будто вырезанный из цельного куска серебра, более похожий на статую, чем на мужчину. Но меч на боку с серебряно-костяной рукояткой был более чем реален, и хоть виден был только он, еще какое-то оружие наверняка имелось, потому что это был Холод. Королева называла его своим Убийственным Холодом. Если у него и было другое имя, я его не знала. При нем не было никакого магического или заговоренного оружия — для Холода это было почти как выйти безоружным.
Он смотрел на меня своими серыми глазами с явным подозрением.
Я обрела голос — что угодно, лишь бы прервать молчание. Отвлечь — вот что необходимо. Отпустив руку Дойла, я шагнула вперед. Холод был тщеславен относительно своей внешности и одежды.
— Холод, что за смелый вызов моде!
Голос прозвучал сильно, с интонацией между заигрыванием и насмешкой.
Его пальцы дернулись к подолу туники раньше, чем он успел себя сдержать. И он нахмурился.
— Принцесса Мередит, видеть тебя — все такое же удовольствие.
Небольшое изменение интонации сделало эти слова насмешливыми.
Я не обратила внимания. Он не поинтересовался, что скрывает Дойл. Это и все, чего я хотела добиться.
— А я? — спросил Рис.
Я повернулась к третьему из своих любимых стражников. Ему я не доверяла так, как Баринтусу или Галену. Ощущалась в нем какая-то слабина, чувство, что он не станет умирать ради твоей чести, но в остальном можно на него положиться.
Он завернул пелерину и водопад белых волнистых волос через руку, и мне открылся потрясный вид на его тело. Ему до шести не хватало доброй половины фута — коротышка для стражника. Насколько мне известно, он был чистокровный придворный — просто оказался низкорослым. Тело его было облечено в комбинезон настолько прилегающий, что под ним явно ничего не было. Ткань комбинезона была вышита белым по белому, и вышивка заканчивалась вокруг ворота и нешироких раструбов рукавов, окружая вырез на животе, открывающий булыжники мышц — как у женщин вырез на груди открывает ложбинку.
Рис опустил пелерину и волосы и улыбнулся мне своим луком амура. Губы вполне уместно смотрелись на круглом красивом мальчишеском лице с одним светлым глазом. В нем светились три круга синевы: васильковый вокруг зрачка, небесный, потом кольцо зимнего неба. Второй глаз был навеки закрыт неразберихой шрамов. Следы от когтей покрыли верхнюю правую четверть лица. Один из следов шел отдельно от остальных, поперек безупречной кожи лба справа к переносице и ниже, по левой щеке. Рис дюжину раз мне рассказывал, как он потерял глаз, и всякий раз по-разному. Великие битвы, великаны, кажется, еще одного-двух драконов я тоже припомнила. Наверное, это шрамы заставляют его так усердно трудиться над телом. При небольшом росте каждый дюйм его тела — сплошные мышцы.
Я покачала головой:
— Не могу понять, на что ты больше похож: на украшение на порнографическом свадебном торте или на супергероя комикса. Что-нибудь вроде "человек-живот".
Я радостно улыбнулась.
— Тысяча приседаний в день отлично укрепляет мышцы живота, — сказал он, гладя их рукой.
— Каждому свое хобби.
— Где твой меч? — спросил Дойл.
Рис посмотрел на него:
— Там же, где и твой. Королева сказала, что сегодня они нам нужны не будут.
Дойл глянул на Холода:
— А твой, Холод?
Ответил Рис с быстрой усмешкой, от которой вспыхнул его красивый синий глаз:
— Королева отлучает его от оружия постепенно, как младенца от груди. Она повелела, чтобы он был без оружия к тому моменту, когда она оденется идти в тронный зал.
— Мне не кажется разумным разоружать всю стражу целиком, — сказал Холод.
— Мне тоже, — согласился Дойл, — но она — королева, и мы будем выполнять ее приказы.
Красивое лицо Холода стянуло каменной маской. Будь он человеком, он бы давно уже покрылся морщинами, но у него лицо гладкое и всегда останется таким.
— У Холода одежда вполне подходящая для пира в честь возвращения, но вы с Рисом одеты так, что…
Я беспомощно развела руками, не в силах найти слова, которые не были бы оскорбительными.
— Мой наряд придумала сама королева, — сказал Рис.
— Очень красиво, — одобрила я.
Он осклабился:
— Ты не забывай это говорить, когда будешь встречай. Сегодня прочих стражей.
У меня глаза полезли на лоб:
— Не может быть! Неужто она снова принимает гормоны?
Рис кивнул.
— Младенческие гормоны, и сексуальные стремления у нее начинают работать сверхурочно. — Он оглядел свою одежду. — Стыд и позор так одеваться, когда некуда выйти.
— Неплохо сказано, — заметила я.
Он посмотрел на меня с искренне несчастным лицом. Не имел он в виду шутить. И от грусти на его лице моя улыбка тоже погасла.
— Королева — наш сюзерен. Ей лучше знать, — сказал Холод.
Я засмеялась, не в силах сдержаться. Выражение лица Холода заставило меня тут же об этом пожалеть. На долю секунды я увидела беззащитность в этих серых глазах, увидела страдание. У меня на глазах он снова поставил стены, глаза его замкнулись, ничего более не проявляя. Но я увидела, что находится за этим тщательно сделанным фасадом, за дорогой одеждой, за болезненным вниманием к деталям, за жесткими моральными принципами и надменностью. Что-то из этого было подлинным, а что-то — маской для сокрытия истинных чувств.
Я всегда недолюбливала Холода, но после этого мне трудно будет относиться к нему с неприязнью. Черт побери.
— Мы не будем об этом говорить, — сказал он. Потом повернулся и пошел по коридору туда, откуда они с Рисом явились. — Королева ожидает твоего присутствия.
Он пошел дальше, не оглядываясь, следуем ли мы за ним.
Рис пошел со мной рядом. Положив руку мне на плечи, он обнял меня.
— Рад, что ты вернулась.
Я на миг прислонилась к нему:
— Спасибо, Рис.
Он чуть встряхнул меня:
— Скучал я по тебе, зеленоглазая.
Рис говорил даже на более современном английском, чем Гален. Он любил жаргонные слова. Любимым автором был у него Дэшил Хэммет, любимым фильмом — "Мальтийский сокол" с Хэмфри Богартом. Еще у него был дом вне города холмов, в доме — электричество и телевизор. Не один уик-энд я провела у него в доме. Он познакомил меня со старыми фильмами, а когда мне было шестнадцать, мы с ним ездили на фестиваль черных фильмов в "Тиволи" в Сент-Луисе. Он тогда надевал мягкую шляпу и пальто. И даже мне нашел подходящую одежду того периода, чтобы я могла висеть у него на руке как femme fatale.
В ту поездку Рис явно дал мне понять, что видит во мне не только младшую сестренку. Ничего такого, за что его можно было бы убить, но вполне достаточно, чтобы это было настоящее свидание. После этого тетка постаралась, чтобы мы не проводили много времени вместе. С Галеном мы друг друга безжалостно дразнили любым сексуальным способом, но Галену королева доверяла, и я тоже. Рису ни одна из нас не доверяла до конца.
Он предложил мне руку.
Дойл встал с другой стороны от меня. Я ожидала, что он тоже предложит мне руку и я окажусь зажатой между ними, но он сказал Рису:
— Иди вперед и жди нас.
Холод заспорил бы и мог бы даже просто отказаться, но не Рис.
— Ты — капитан стражи, — сказал он.
Ответ хорошего солдата. Он свернул за угол, и Дойл взял меня за локоть, ожидая, чтобы Рис ушел дальше и не мог нас слышать. Потом чуть потянул меня назад, чтобы Рис не видел.
Рука его сжалась на моем локте.
— Что у тебя еще есть?
— Ты мне поверишь просто на слово?
— Да, если ты дашь слово, — ответил он.
— Моей жизни угрожает опасность, Дойл. Мне нужна возможность себя защитить.
Его рука сжалась чуть сильнее, слегка меня встряхнула.
— Моя работа — защищать весь Двор и в особенности — королеву.
— А моя работа — защищать себя.
Он еще понизил голос:
— Нет, это моя работа. Работа всей стражи.
Я покачала головой:
— Нет. Вы — стража королевы, стража короля защищает Кела. А стражи для принцессы не существует, Дойл. Я выросла, очень хорошо это осознавая.
— У тебя всегда был свой отряд стражи, как и у твоего отца.
— И как ему это помогло?
Он схватил меня за другую руку, заставив встать на цыпочки:
— Я хочу, чтобы ты осталась в живых, Мередит. Прими то, что она даст тебе сегодня. Не пытайся причинить ей вред.
— А то что? Ты меня убьешь?
Он слегка отпустил руки, и я смогла встать нормально.
— Дай мне слово, что это было твое единственное оружие, и я тебе поверю.
Глядя в это искреннее лицо, я не могла сделать то, что он предлагал. Не могла солгать ему — если придется давать слово. Я посмотрела на пол, подняла глаза на Дойла.
— Вот дерьмо!..
Он улыбнулся:
— Это, очевидно, значит, что у тебя есть другое оружие.
— Да, но я не могу здесь быть без оружия, Дойл. Не могу.
— Сегодня рядом с тобой все время будет один из нас — это я могу гарантировать.
— Королева была сегодня очень осторожна, Дойл. Пусть я не люблю Холода, но до некоторой степени я ему доверяю. Она устроила так, что все стражники, которых я встречаю, — из тех, кого я люблю или кому доверяю. Но их всего двадцать семь, и еще двадцать семь стражей короля. Доверяю я, быть может, полудюжине из них, десятку максимум. Остальные меня пугают или в прошлом причиняли мне вред. Я не буду здесь разгуливать без оружия.
— Ты знаешь, что я могу его у тебя отобрать, — сказал он.
— Знаю, — кивнула я.
— Скажи мне, что у тебя есть, Мередит. И пойдем отсюда.
Я назвала ему все, что у меня с собой было. Наполовину я ожидала, что он будет настаивать на личном обыске, но он не стал. Поверил мне на слово. И я обрадовалась, что ничего не утаила.
— Вот что пойми, Мередит: я прежде всего страж королевы, а потом уже твой. Если ты нападешь на нее, я буду действовать.
— Мне разрешено защищаться? — спросила я.
Он на минуту задумался:
— Я… я не хочу, чтобы ты погибла просто потому, что остановила собственную руку, испугавшись меня. Ты смертна, а наша королева — нет. Из вас двоих ты более уязвима. — Он облизал губы, покачал головой. — Будем надеяться, что дело не дойдет до выбора между вами двумя. Мне не кажется, что она настроена сегодня применить к тебе насилие.
— Что настроена делать моя дорогая тетушка и что произойдет на самом деле — не всегда одно и то же. Мы оба это знаем.
Он снова покачал головой:
— Да, наверное. — И он предложил мне руку. — Не двинуться ли нам в путь?
Я взяла его под руку, и он провел меня за угол, где терпеливо ждал Рис. Он смотрел, как мы идем к нему, и на лице его была серьезность, которая мне не понравилась. Он о чем-то задумался.
— Рис, будешь так напряженно думать — мозги заболят, — сказала я.
Он улыбнулся, опустил глаза, но когда он их поднял снова, они были все еще серьезны.
— Мерри, что ты задумала?
Вопрос был неожиданным, и я не пыталась скрыть удивление.
— Мой единственный план на сегодняшнее торжество — остаться в живых и невредимых. Другого нет.
Он прищурился:
— Я тебе верю.
Но голос его не был уверенным, будто он на самом деле не верил мне ни капельки. Потом он улыбнулся:
— Дойл, я первым предложил ей руку. А ты вмешался.
Дойл начал что-то говорить, но я отреагировала первой.
— Я могу взять под руку обоих, Рис.
Улыбка его расплылась до ушей. Он предложил мне руку, и я приняла ее. Беря его под руку, я заметила, что делаю это правой — той, что с кольцом. Но на Риса оно не среагировало. Так и осталось красивым кусочком холодного металла.
Рис увидел кольцо, и глаза у него полезли на лоб:
— Это же…
— Именно так, — спокойно сказал Дойл.
— Но… — начал Рис.
— Что? — спросила я.
— Все по желанию королевы, — сказал Дойл.
— Загадки ранят мое сердце, — произнесла я.
Рис скопировал интонацию Хэмфри Богарта:
— Тогда запасись аспирином, детка, потому что вечер только начинается.
Я посмотрела на него:
— Ни в каком фильме Богарт этого не говорил.
— Нет, — сказал Рис своим обычным голосом. — Это моя импровизация.
Я чуть сжала его руку:
— Знаешь, кажется, я по тебе скучала.
— Я знаю, что я скучал. При Дворе никто толком не знает, что такое черный фильм.
— Я знаю, — отозвался Дойл.
Мы оба посмотрели на него.
— Это значит фильм на черном фоне, да?
Мы с Рисом переглянулись и принялись хохотать. Шли по коридору под раскаты собственного смеха. Дойл не смеялся с нами. Он повторял что-то вроде: "Ну, действительно же на темном фоне?"
Поэтому последние несколько ярдов до покоев моей тетки были почти веселыми.