За открытой двустворчатой дверью каменная облицовка переменилась. Покои моей тети — моей королевы — были из черного камня. Блестящий, почти стеклистый камень, который, казалось, разлетится от грубого прикосновения. Его можно было ударить сталью, и только полетели бы холодные искры. Он похож на обсидиан, но куда как крепче.
Холод стоял как можно ближе к двери и как можно дальше от королевы. Стоял навытяжку — сверкающая серебряная статуя в этой черноте, но что-то в его позе говорило, что не зря он встал возле двери. Может быть, чтобы быстро убраться.
Кровать стояла у дальней стены, хотя она так плотно была закрыта простынями, одеялами и даже мехами, что неясно было, кровать это или просто огромная куча покрывал. В кровати был мужчина — молодой. Волосы цвета летнего дня, длинные на макушке и коротко остриженные ниже — стрижка роликобежца. Золотистое тело, загорелое на летнем солнышке или, быть может, под кварцем. Одна тонкая рука отброшена в сторону, кисть расслаблена. Казалось, что он спит глубоким сном и что он до ужаса юн. Если ему еще нет восемнадцати, то по законам любого штата это преступление, потому что моя тетушка — фейри, а люди не доверяют фейри своих детей.
Королева поднялась из-за него, медленно восходя из гнезда простыней и разлива черного меха лишь чуть более темного, чем волосы, обрамляющие ее бледное лицо. Она свернула эти волосы вокруг головы как черную корону, и только три длинных локона спадали на спину. Лиф ее платья очень был похож на черный винил "веселой вдовы" плюс две тонкие полосы черной материи, скорее подчеркивающие белизну плеч, нежели скрывающие их. Широкая плотная юбка тянулась сзади коротким треном. Выглядела она будто кожаная, но двигалась как матерчатая. Руки королевы облекали кожаные перчатки до самых плеч. Губы у нее были красные, глаза идеально подведены черным. А сами глаза переливались тремя оттенками серого: уголь, грозовое облако и зимнее небо. Последний был настолько светел, что даже казался белым. На фоне черной косметики глаза казались невозможными.
Когда-то королева могла одеваться в паутину, тьму, тени — кусочки того, над чем она властвовала. Но сейчас она держалась модельных платьев, сшитых ее личным портным. Еще один признак, насколько упала наша власть. Мой дядя, король Благого Двора, все еще умел одеваться в свет и иллюзию. Некоторые считали это доказательством, что Благой Двор сильнее Неблагого. Всякий, кто так думал, тщательно следил, чтобы не произнести этого при тете Андаис.
Когда она поднялась, стал виден другой мужчина, хотя этот был сидхе, а не смертный. Эймон, консорт королевы. Волосы у него были черные, и они густой мягкой волной лежали по сторонам белого лица. Веки опухли от сна… или от чего-то другого.
Холод и Рис бросились встать возле королевы. Каждый из них взял ее облитую кожей руку. Они приподняли королеву за локти и запястья и перенесли через блондина. Черная юбка всколыхнулась вокруг нее, мелькнули черные нижние юбки и пара лакированных сандалий, оставлявших почти всю ногу босой. Стражи изящно поставили ее на пол, и я бы не удивилась, если бы в этот момент заиграла музыка и появились из ниоткуда танцующие. Моя тетя вполне была способна на такие иллюзии.
Я упала на колено, и платье у меня оказалось достаточно просторным, чтобы жест не вышел неловким. Материал должен был сразу расправиться, когда я встану, и это была одна из причин, почему я выбрала это платье. Подвязка выделялась под материей, но видна была только она — нож оставался скрыт. Я пока не стала склонять голову. Королева устраивала представление и хотела, чтобы на него смотрели.
Даже по современным меркам королева Андаис — женщина высокая: шесть футов. Кожа ее сияла как полированный алебастр. Совершенная чернота бровей и густых ресниц создавала поразительный контраст.
Я склонила наконец голову, потому что это от меня ожидалось, и держала ее склоненной, так что мне был виден только пол и моя собственная нога. Слышно было, как шуршит по полу юбка королевы, как зацокали каблуки, когда она сошла с ковра на каменный пол. Почему у нее не было ковра от стены до стены — не знаю. Нижние юбки похрустывали и шелестели на ходу, будто это был кринолин, царапучий и неудобный.
Наконец возле моей ноги показались колышущиеся складки юбки. Прозвучал голос королевы — сочное, низкое контральто:
— Привет тебе, принцесса Мередит Ник-Эссус, Дитя Мира, Погибель Бесабы, дитя моего брата.
Я держала голову склоненной и должна была держать, пока мне не будет велено поднять ее. Она не назвала меня племянницей, хотя и признала родство. Это было лишь слегка оскорбительно — не упомянуть наше фамильное родство, но, пока она не назовет меня племянницей, я не могу назвать ее теткой.
— Привет тебе, королева Андаис, Королева Воздуха и Тьмы, Возлюбленная Белой Плоти, сестра Эссуса, моего отца. Я вернулась из земель запада по твоему зову. Что угодно тебе будет от меня?
— Никогда не могла понять, как у тебя это получается.
— Что, моя королева? — Я не отрывала глаз от пола.
— Как у тебя получается говорить совершенно правильные слова совершенно правильным тоном и при этом звучать неискренне, будто тебе это ужасно, ужасно все надоело.
— Мои извинения, если я оскорбила тебя, моя королева.
Лучшего ответа на обвинение я не могла найти, потому что мне это все действительно ужасно, ужасно надоело. Я только не хотела ясно показывать этого голосом. Я продолжала стоять на колене, со склоненной головой, ожидая от королевы разрешения встать. Даже на двухдюймовых каблуках трудно долго простоять на одном колене. Очень трудно, чтобы ноги не качались. Если бы Андаис пожелала, она меня могла бы оставить в такой позе на часы, пока вся моя нога не онемеет, кроме точки дикой боли в коленке, на которую приходилась почти вся тяжесть тела. Моим рекордом было шесть часов на коленях за нарушение комендантского часа, когда мне было семнадцать. Простояла бы и дольше, да только я то ли заснула, то ли упала в обморок — до сих пор не знаю.
— Ты обрезала волосы, — сказала она.
Я начинала вспоминать текстуру пола.
— Да, моя королева.
— Зачем ты это сделала?
— Волосы до земли суть признак сидхе Высшего Двора. Я же выдавала себя за человека.
Я почувствовала, как она наклоняется надо мной, поднимает мне волосы, запускает в них пальцы.
— И ты пожертвовала волосами.
— При такой длине за ними намного легче ухаживать, — сказала я как можно более нейтральным голосом.
— Встань, моя племянница.
Я медленно, осторожно встала на каблуки.
— Благодарю, тетя Андаис.
Когда я стояла рядом с ней, было видно, как я безнадежно низкоросла рядом с этой высокой изящной фигурой. На каблуках она была выше меня на фут. Обычно я не так сильно осознаю этот свой недостаток, но тетя старалась, чтобы я осознала его получше. Хотела, чтобы я чувствовала себя маленькой.
Я подняла глаза на нее и подавила желание покачать головой и вздохнуть. Если не считать Кела, то именно Андаис я меньше всего люблю при Неблагом Дворе. Глядя на нее честными глазами, я изо всех сил старалась подавить вздох.
— Я тебя утомляю? — спросила она.
— Нет, тетя Андаис, как можно!
Мое выражение лица меня не выдавало. Я годами отрабатывала вежливо-безразличную маску. Но Андаис веками совершенствовала свое умение читать по лицам. В умах она непосредственно читать не умела, но ее восприятие малейших изменений мимики и дыхания было почти не хуже настоящей телепатии.
Андаис посмотрела на меня, легкая морщинка легла между ее идеальными бровями.
— Эймон, возьми нашего щеночка и проследи, чтобы его одели для пира в той комнате.
Консорт королевы вытащил пурпурный вышитый халат из кучи постельного белья и накинул на себя перед тем, как вылезти из кровати. Кушак был завязан за спиной халата, и потому халат все тело не прикрывал. Волосы Эймона упали путаницей черных волн почти до земли. Темный пурпур халата не столько закрывал тело, сколько служил рамой для белой кожи, пока консорт шел через комнату.
Проходя мимо меня, он коротко кивнул. Нежно поцеловав Андаис в щеку, он направился к дверце, которая вела в малую спальню и расположенную за ней ванную. Одно из современных удобств, которые усвоил Двор, — это был водопровод в доме.
Блондин сел на край кровати, тоже голый. Встал, расправляя тело загорелой линией. При этом его глаза покосились на меня. Увидев, что я смотрю, он улыбнулся. Улыбка была хищная, похотливая, агрессивная. Эти "собачки" из людей всегда неверно понимают легкомысленную наготу стражей.
Блондинчик пошел к нам качающейся походкой. Меня не его нагота смущала, а выражение его глаз.
— Я так понимаю, что он — новенький, — сказала я.
Андаис смотрела на него прохладными глазами. Совсем новеньким надо было быть, чтобы не понять значение этого взгляда. Она была недовольна им, очень недовольна.
— Скажи ему, что ты думаешь о его демонстрации, племянница.
Голос ее был очень спокоен, но был в нем невысказанный подтекст, ощущавшийся почти на языке, как что-то горькое в сладком.
Я оглядела его от босых ног до недавней стрижки, не пропустив ни одного дюйма. Он ухмыльнулся, придвигаясь ко мне, будто взгляд был приглашающим. Я решила убрать с него улыбку.
— Он молодой, хорошенький, но у Эймона хозяйство посолиднее.
Смертный остановился, нахмурился, потому улыбка вернулась, но неуверенная.
— Я не думаю, чтобы он понял значение слова "хозяйство", — сказана Анданс.
Я поглядела на нее:
— Ты никогда не выбирала их за интеллект, — ответила я.
— Никто не разговаривает с собачками, Мередит. Тебе бы уж полагалось это знать.
— Если бы я заводила себе собачку, взяла бы настоящую. Это вот, — я показала на юнца, — слишком хлопотно.
Он стоял, хмурясь, глядя на нас по очереди, явно не слишком радостный и сильно сбитый с толку. Андаис нарушила одно из моих кардинальных правил насчет секса. Как ни предохраняйся, всегда есть возможность забеременеть. В конце концов, секс для того и существует. Поэтому ненарушимый запрет: никогда не спи с тем, кто злобен, глуп или уродлив, потому что все они могут оказаться способны к размножению. Блондинчик был красив, но не настолько, чтобы это компенсировало дурацкое недоумение на хмуром лице.
— Иди с Эймоном, помоги ему одеться к пиру, — велела Андаис.
— Можно ли мне пойти сегодня на бал, миледи? — спросил он.
— Нет, — ответила она и повернулась снова ко мне, будто он перестал существовать.
Он снова посмотрел на меня, теперь с угрюмой злостью. Он знал, что я его оскорбила, но не мог понять, как и чем. От этого взгляда я поежилась. При Дворе найдется много народу куда менее смазливого, кого бы я предпочла этому "песику".
— Ты не одобряешь, — сказала Андаис.
— Наглостью было бы с моей стороны одобрять или не одобрять действия моей королевы.
Она рассмеялась:
— Снова в своем стиле! Говоришь именно то, что полагается говорить, но при этом умудряешься, чтобы это звучало оскорбительно.
— Прости меня, — произнесла я и попыталась снова упасть на колено.
Она остановила меня рукой.
— Не надо, Мередит, не надо. Эта ночь не продлится вечно, а остановилась ты в отеле. Так что у нас не слишком много времени. — Она убрала руку, не делая мне больно. — И уж точно у нас нет времени на игры, как ты считаешь?
Я посмотрела на нее, внимательно вглядываясь в улыбающееся лицо и пытаясь решить, насколько она искренне говорит и не ставит ли мне ловушку. Наконец я ответила:
— Если ты желаешь играть в игры, моя королева, то для меня честь в них участвовать. Если же нам следует сделать какое-то дело, то для меня честью будет участвовать в нем, тетя Андаис.
Она снова засмеялась:
— Умница девочка! Напомнила мне, что ты моя племянница, кровное родство. Боишься моего настроения, не доверяешь ему и потому напоминаешь, что ты для меня значишь. Очень правильно.
Здесь я не услышала вопроса и ничего не ответила, потому что была она абсолютно права.
Глядела она на меня, но произнесла:
— Холод!
Он подошел, склонив голову:
— Слушаю, моя королева.
— Пойди к себе и переоденься в то, что я сделала для тебя на этот вечер.
Он упал на колено.
— Эти вещи… не подходят мне по размеру, моя королева.
Видно было, как свет погас у нее в глазах, оставив лишь холод и пустоту белого зимнего неба.
— Нет, — сказала она, — подходят. Они в буквальном смысле слова на тебя шиты. — Она зачерпнула горсть серебристых волос и вздернула его голову, чтобы посмотреть в глаза. — Почему ты их не надел?
Он облизал губы.
— Моя королева, мне показалось, что они мне неудобны.
Она склонила голову набок, как ворона перед повешенным, разглядывая глаз перед тем, как его выклевать.
— Неудобны, неудобны. Ты слышишь, Мередит? Он находит вещи, которые я для него сделала, неудобными.
Она закинула ему голову назад с такой силой, что шея вытянулась в линию. Видно было, как пляшет под кожей пульс.
— Я слышу тебя, тетя Андаис, — сказала я как можно более нейтральным голосом, пустым и невыразительным, как новенький пенни. Кому-то сейчас будет больно, и я не хотела, чтобы мне. Холод оказался дураком. Я бы на его месте надела эту одежду.
— Как ты думаешь, что нам следует сделать с нашим непослушным Холодом? — спросила она.
— Велеть ему пойти и переодеться в эту одежду, — ответила я.
Она еще оттянула ему голову назад, пока позвоночник не прогнулся. Я знала, что еще чуть-чуть — и шея хрустнет.
— Вряд ли это достаточное наказание, племянница. Он ослушался моего прямого приказа. Это недопустимо.
Я попыталась придумать что-нибудь, что Андаис понравится, но будет не слишком больно для Холода. Но в голове было пусто. Никогда я не умела играть в эту игру… но тут мне пришла мысль.
— Ты сказала, что мы больше не будем играть в игры сегодня, тетя Андаис. Ночь коротка.
Она выпустила Холода так резко, что он хлопнулся на четвереньки и остался стоять на коленях со склоненной головой, и волосы скрывали его лицо своевременным занавесом.
— Да, я сказала, — произнесла Андаис. — Дойл!
Дойл подошел с поклоном:
— Да, миледи?
Она посмотрела на него, и взгляда хватило. Он рухнул на колено. Плащ обливал его, как черная вода. Дойл стоял рядом с Холодом на коленях почти вплотную.
Она положила руки на головы обоим, на этот раз легким прикосновением.
— Какая красивая пара, тебе не кажется?
— Да, — ответила я.
— Что да?
— Да, они действительно красивая пара, тетя Андаис.
Она кивнула, будто удовлетворенная.
— Я даю тебе поручение, Дойл, отвести Холода к нему в комнату и проследить, чтобы он надел то, что я для него сшила. В этой одежде и приведи его на пир либо отправь к Езекиалу на пытку.
— Как пожелает повелительница, так поступаю я.
Дойл встал, увлекая за собой Холода. Они оба двинулись к дверям, склонив головы. Дойл метнул на меня взгляд, уходя. Может быть, извинялся за то, что оставил меня с нею, или предупреждал о чем-то. Я не смогла понять. Но он вышел, унося с собой мой пистолет за поясом. Я бы предпочла, чтобы пистолет остался у меня.
Рис вошел и встал у двери, будто там был его пост. Андаис смотрела за его передвижением, как кошка наблюдает за птицами, но сказала очень мягко:
— Подожди за дверью, Рис. Я хочу говорить со своей племянницей наедине.
На его лице выразилось удивление. Он глянул на меня, и выражение лица было почти такое, будто он спрашивал моего разрешения.
— Делай, что тебе сказано — или ты хочешь составить другим компанию в мастерской Езекиала?
Рис наклонил голову:
— Нет, миледи. Я поступлю так, как мне велено.
— Выйди вон, — сказала она.
Он еще раз глянул на меня, но закрыл за собой дверь. В спальне вдруг стало очень, очень тихо. И в этой тишине отчетливо прозвучал шорох тетиного платья, будто шелестели сухие чешуйки большой змеи. Она отошла в дальний угол комнаты, где лестница вела к тяжелому черному занавесу. Она отдернула его в сторону, и там открылся тяжелый деревянный стол с резным креслом по одну сторону и табуреткой по другую. На столе была расставлена шахматная партия, увесистые фигуры вытерты столетиями прикосновений, передвигавших их по мраморной поверхности. В этой мраморной доске буквально были протерты борозды, будто дороги, протоптанные множеством ног.
Возле закругленной стены большой ниши стоял деревянный оружейный шкаф с винтовками и пистолетами. Над ним на стене висели два арбалета. Я знала, что стрелы лежат внизу, в нижнем ящике шкафа, вместе с патронами. Рядом со шкафом висели моргенштерн — шипастый шар на цепи — и булава. По другую сторону шкафа — два скрещенных меча. Под моргенштерном и булавой расположился щит Андаис с ее эмблемами — ворон, сова и красная роза. Щит Эймона находился под скрещенными мечами. По обе стороны стены висели цепи с кольцами для рук и ног. Над ними на крюках ожидающей змеей свернулась плеть. Над цепями для правой руки висела плеть поменьше. Я бы назвала ее кошкой о девяти хвостах, но у нее их было гораздо больше, и каждый кончался железным шариком или стальным крючком.
— Я смотрю, ты не изменила своим увлечениям.
Я постаралась произнести это небрежно, но голос меня выдал. Иногда, когда она отодвигала занавес, происходила игра в шахматы. Иногда — нет.
— Проходи, Мередит, садись. Поговорим. — Она села в кресло, перебросив трен через подлокотник, чтобы не помять. Мне она показала на табурет. — Садись, племянница, я не буду кусаться. — Она улыбнулась, потом резко и коротко рассмеялась. — Во всяком случае, пока.
Это было самое близкое к гарантии безопасности — временной, — на что я могла рассчитывать. Я присела на высокий табурет, упираясь каблуками для равновесия. Наверное, иногда тетя Андаис выигрывала партии просто потому, что у ее партнера спина отказывала.
Я тронула край мраморной доски.
— Отец учил меня играть на точно такой же доске, — сказала я.
— Излишне напоминать мне еще раз, что ты — дочь моего брата. Я не собираюсь сегодня причинять тебе вреда.
Я погладила доску и подняла взгляд на Андаис, на ее вежливые непроницаемые глаза.
— Быть может, я была бы не столь осторожной, если бы ты не говорила "Я не собираюсь сегодня причинять тебе вреда". Если бы ты сказала просто "Я не собираюсь причинять тебе вреда".
Я это произнесла с интонацией полувопросительной.
— О нет, Мередит. Это было бы слишком близко к лжи, а мы не лжем — впрямую. Мы можем говорить до тех пор, пока ты не начнешь думать, что черное — это белое, а луна сделана из зеленого сыра, но мы не лжем.
Я произнесла как можно ровнее:
— Следовательно, ты планируешь причинить мне вред, по только не сегодня.
— Я не сделаю этого, если ты меня не вынудишь.
Я посмотрела на нее, наморщив лоб:
— Я не понимаю, тетя Андаис.
— Ты никогда не задумывалась, почему я для своих красавцев-мужчин установила целибат?
Вопрос был настолько неожиданным, что я вытаращилась на нее и так просидела пару секунд.
— Да, тетя Андаис, задумывалась.
Вообще-то уже столетиями многие голову ломали: почему?
— Много веков мужчины нашего Двора рассевали свое семя вдаль и вширь. Стало много полукровок и мало чистокровных фей. Поэтому я заставила их сберегать свою энергию.
Я уставилась на нее:
— А почему тогда не дать им доступ к женщинам Высшего Двора?
Она откинулась на спинку, кожаные перчатки гладили резные подлокотники:
— Поскольку я хотела продолжить свой род, а не их. Было время, когда я предпочла бы видеть тебя мертвой, чем рисковать, что ты унаследуешь мой трон.
Я посмотрела в эти светлые глаза:
— Да, тетя Андаис.
— Что да?
— Да, я это знаю.
— Я видела, как дворняги завоевывают Двор. Люди загнали нас в подземелья, а теперь сама их кровь разлагает наш Двор. Они размножаются быстрее нас.
— Как мне кажется, тетя Андаис, они всегда размножались быстрее. Это, я думаю, связано с тем, что они смертны.
— Эссус сказал мне, что ты его дочь. Что он тебя любит. Он еще мне сказал, что из тебя когда-нибудь получится отличная королева. Я над ним посмеялась. — Она посмотрела мне в лицо. — Сейчас я не смеюсь, племянница.
Я заморгала:
— Я не понимаю, тетя.
— В твоих жилах — кровь Эссуса. Кровь моей семьи. Пусть лучше продолжится капелька моей крови, чем ничего. Я хочу, чтобы наш род жил, Мередит.
— Я не очень поняла, чей это наш, тетя Андаис?
Хотя у меня было пугающее чувство, что я понимаю.
— Наш, наш, Мередит. Твой, мой, Кела.
От упоминания в этом списке моего кузена у меня засосало под ложечкой. Не так уж неизвестен у фей брак между близкими родственниками. Если это она имеет в виду, то я крупно влипла. Секс — это не судьба, которая хуже смерти. Секс с моим кузеном Келом вполне может ею оказаться.
Я посмотрела на шахматные фигурки, потому что не была уверена, смогу ли не выразить этого на лице. С Келом я спать не буду.
— Я хочу продолжить нашу линию, Мередит, любой ценой.
Наконец я подняла глаза со спокойным выражением лица.
— И какова же будет эта цена, тетя Андаис?
— Ничего такого противного, как то, о чем ты, кажется, подумала. Мередит, я на самом деле тебе не враг.
— Если мне будет позволена такая дерзость, моя тетя, ты и не друг мне.
Она кивнула:
— Очень верно. Ты для меня не более чем сосуд, несущий продолжение нашей линии.
Я не смогла сдержать улыбку.
— Что такого смешного? — спросила она.
— Нет, тетя Андаис, это совершенно не смешно.
— Хорошо, тогда позволь мне говорить прямо. Я дала кольцо тебе на палец прямо со своей руки.
Я уставилась на нее. На ее лице никаких коварных намерений не читалось. Она вроде бы действительно ничего не знала о попытке моего убийства у нее в машине.
— Я весьма и весьма оценила этот подарок, — осторожно произнесла я и сама услышала, как неискренне это прозвучало.
Она либо не услышала, либо не стала обращать внимания.
— Гален и Баринтус говорили мне, что кольцо оживает у тебя на руке. Это мне куда приятнее, чем ты думаешь, Мередит.
— Почему? — спросила я.
— Потому что, если бы кольцо осталось на твоей руке неизменным, это бы значило, что ты бесплодна. Оно оживает — это знак того, что ты способна принести дитя.
— А почему оно реагирует на всех, кого я касаюсь?
— На кого оно еще реагировало, кроме Галена и Баринтуса? — спросила она.
— На Дойла, на Холода.
— Не на Риса? — спросила она.
— Нет.
— Ты касалась серебром его кожи?
Я хотела сказать, что да, потом подумала.
— Кажется, нет. Кажется, только через одежду.
— Должна быть голая кожа, — сказала Андаис. — Даже тонкая ткань может помешать.
Она наклонилась вперед, положив руки на столешницу, взяла снятую с доски ладью и стала вертеть ее в руках. Про любого другого я бы сказала: нервничает.
— Я сниму ограничение целибата с моей стражи.
— Миледи! — сказала я с придыханием, потому что эта новость застала меня на вдохе. — Это чудесная новость.
Можно было подобрать и другие эпитеты, но я выбрала "чудесная". Никогда не надо выражать чрезмерного удовольствия перед королевой. Хотя про себя я подумала, почему она мне первой об этом сообщает.
— Запрет будет снят для тебя и только для тебя, Мередит.
Она рассматривала шахматную фигурку, не поднимая на меня глаз.
— Прошу прощения, миледи?
Я даже не пыталась скрыть, насколько я потрясена.
Она подняла лицо ко мне.
— Я хочу продолжения нашей крови, Мередит. Кольцо реагирует лишь на тех стражей, которые способны зачать дитя. Если кольцо остается спокойным, незачем на них отвлекаться. Но если реагирует, с этими ты можешь спать. Я хочу, чтобы ты выбрала себе из стражи нескольких, с кем будешь спать. Мне на самом деле все равно, кто это будет, но через три года я хочу иметь от тебя дитя, дитя нашей крови.
Она резко, со скребущим звуком поставила фигурку на стол и посмотрела мне прямо в глаза.
Я облизала губы и подумала, как бы спросить повежливее.
— Это более чем щедрое предложение, моя королева, но когда ты говоришь "нескольких", что это означает точно?
— Более двух; можешь выбирать три или больше за раз.
Я несколько секунд помолчала, потому что мне опять нужно было кое-что узнать и не быть при этом грубой.
— Три за раз — в каком смысле, миледи?
Она досадливо поморщилась:
— Ох, сиськами Дану клянусь! Да спрашивай напрямую, Мередит.
— Хорошо, — сказала я. — Когда ты говоришь о трех или больше одновременно, ты имеешь в виду действительно с тремя в одной кровати или просто иметь роман с тремя одновременно?
— Понимай так, как тебе хочется, — сказала она. — Тащи их в свою кровать по одному или всех сразу, сколько выдержишь.
— Почему их должно быть три или больше сразу?
— Такая ли ужасная перспектива — выбирать среди самых красивых мужчин в мире? Понести от них дитя и продолжить наш род? Что тут такого страшного?
Я посмотрела на нее, пытаясь понять, что там, за этим красивым лицом, и не поняла.
— Я очень рада, что с этих мужчин снимут обет целомудрия, но, тетенька, милая, не делай меня для них единственным выходом. Умоляю тебя, не надо. Они налетят друг на друга как голодные волки — не потому, что я такой уж приз, а потому что кто угодно лучше, чем совсем никто.
— Вот почему я настаиваю, чтобы ты спала более чем с одним за раз. Ты должна переспать с большинством из них, прежде чем сделаешь свой выбор. Так у них всех будет чувство, что им был предоставлен шанс. Иначе ты окажешься права. Будут дуэли, после которых не останется уцелевших. Пусть они лучше соблазняют тебя, чем убивают друг друга.
— Я люблю секс, моя королева, и у меня нет предрассудков насчет моногамии, но среди твоей стражи есть такие, с кем я не могу мирно слова сказать, а секс — это следующий этап после вежливой болтовни.
— Я сделаю тебя своей наследницей, — произнесла она очень тихо.
Я уставилась в это непроницаемое лицо. Не могла поверить в то, что услышала.
— Ты не могла бы повторить это еще раз, моя королева?
— Я сделаю тебя своей наследницей.
У меня глаза полезли на лоб.
— А что думает об этом мой кузен Кел?
— Тот из вас, кто первый подарит мне дитя, наследует мой трон. Это подсластит тебе пилюлю?
Я встала — слишком резко, — и табуретка со стуком упала на пол. Долгие секунды я смотрела на нее, не в силах вымолвить слова. Что сказать, я не знала, потому что все это казалось нереальным.
— Позволено ли мне будет смиренно заметить, тетя Андаис, что я — смертная, а ты — нет. Ты переживешь меня на века. Даже если я понесу ребенка, трона мне не видать никогда.
— Я отрекусь от престола.
Теперь я знала, что она со мной играет.
— Когда-то ты говорила моему отцу, что быть королевой — это вся твоя жизнь. Что никого и ничего ты не любишь сильнее.
— Ну-ну, у тебя долгая память на подслушанные разговоры.
— Ты всегда говорила в моем присутствии, не стесняясь, тетя, как при собаке. Ты чуть не утопила меня, когда мне было шесть. Теперь ты говоришь, что уступишь мне трон. Что же в стране благословенных могло так изменить твои намерения?
— Ты помнишь, что Эссус мне тогда ответил? — спросила она.
Я покачала головой:
— Нет, королева.
— Эссус сказал: "Пусть даже Мерри никогда не займет трон, она больше будет королевой, чем Кел когда-нибудь — королем".
— Ты ударила его в ту ночь, — сказала я. — Я не запомнила почему.
— Вот поэтому, — кивнула Андаис.
— Значит, ты недовольна своим сыном.
— Это мое дело.
— Если ты позволяешь мне подняться до сонаследницы вместе с Келом, тогда это становится моим делом.
У меня в сумочке лежала та запонка из машины. Я подумала, не показать ли ее королеве, но не стала. Андаис веками в упор не хотела видеть, что такое Кел и на что он способен. Обвинять Кела при королеве — бесполезный риск. Кроме того, запонка могла принадлежать любому из стражей, хотя я представить себе не могла, зачем бы, как не по наущению Кела, кто-нибудь из них хотел бы моей смерти.
— Чего ты хочешь, Мередит? Что ты хочешь такого, что я могу дать тебе и что стоило бы того, о чем я прошу?
Она предлагала мне трон. Баринтусу было бы очень приятно. А мне?
— Ты действительно уверена, что Двор примет меня как королеву?
— Я сегодня ночью объявлю тебя Принцессой Плоти. Это произведет на них впечатление.
— Если они поверят, — сказала я.
— Поверят, если я им прикажу, — ответила она.
Я посмотрела на нее, в ее лицо. Она верила в то, что говорила. Андаис себя переоценивала. Но такая самоуверенность для сидхе типична.
— Вернись домой, Мередит, тебе не место там, среди людей.
— Как ты мне очень часто напоминала, тетя Андаис, я наполовину человек.
— Три года назад ты была счастлива, довольна. У тебя не было плана нас покинуть. — Она сидела в кресле, глядя на меня, позволив мне стоять над собой. — Я знаю, что сделал Гриффин.
Секунду я выдерживала ее бледный взгляд, потом не смогла. В этом взгляде не было жалости. Был холод, будто она только хотела видеть мою реакцию, и ничего больше.
— Ты действительно думаешь, что я покинула Двор из-за Гриффина?
Я даже не пыталась скрыть удивления. Не могла же она верить, что я покинула Двор из-за разбитого сердца?
— Ваша последняя ссора была весьма публичной.
— Я ее помню, милая тетенька, но не поэтому я оставила Двор. Я сбежала, потому что следующей дуэли мне было бы не пережить.
Она не обратила внимания. В этот момент до меня дошло, что она никогда не поверит в плохое о своем сыне, разве что вынуждена будет поверить, когда не останется места даже для тени сомнения. Абсолютного доказательства я не могла ей дать, а без него не могла поделиться подозрениями, не рискуя при этом собой.
Она продолжала говорить про Гриффина, будто бы он и был истинной причиной моего ухода.
— Но эту ссору начал Гриффин. Он потребовал ответа, почему его больше нет в твоей постели и в твоем сердце. То ты гонялась за ним по всему Двору, и вдруг он начинает тебя преследовать. Как ты добилась такой быстрой перемены?
— Я отказала допустить его к себе в постель.
В глазах королевы даже не мелькнуло веселье — только пристальный вопрос.
— И этого было достаточно, чтобы он стал гоняться за тобой публично, как разъяренная базарная баба?
— Думаю, он искренне считал, что я его прощу. Что накажу немножко, а потом приму обратно. В последнюю ночь он действительно поверил, что я говорю всерьез.
— И что же ты сказала?
— Что никогда он со мной снова не будет по эту сторону могилы.
Она смотрела на меня все так же, не мигая.
— Ты до сих пор его любишь?
— Нет.
— Но у тебя к нему есть чувства.
Это был не вопрос, а утверждение.
Я покачала головой:
— Чувства-то есть, но не добрые.
— Если ты все еще хочешь Гриффина, можешь его себе взять еще на год. Если за это время у тебя не зачнется ребенок, я попрошу тебя выбрать кого-нибудь другого.
— Я больше не хочу Гриффина.
— В твоем голосе звучит сожаление, Мередит. Ты уверена, что он — не то, чего ты хочешь?
Я вздохнула, оперлась ладонями на стол, глядя на свои руки. Я устала, сгорбилась. И очень старалась не думать о Гриффине и о том, что сегодня его увижу.
— Если бы он мог чувствовать ко мне то, что чувствовала к нему я, если бы он мог действительно влюбиться в меня, как была влюблена в него я когда-то, я бы хотела его. Но он не может. Он не может быть не тем, кто он есть, и я тоже.
Я посмотрела на королеву.
— Ты можешь включить его в конкурс за твое сердце, а можешь исключить. Как тебе захочется.
Я кивнула и выпрямилась, не горбясь, как какой-то раненый кролик.
— Спасибо тебе за это, дорогая тетенька.
— Почему из твоих губ это слышится как гнуснейшее оскорбление?
— Я не хотела оскорблять…
Она махнула мне рукой, приказывая замолчать.
— Не трудись, Мередит. Особой привязанности между нами нет, и мы обе это знаем. — Она смерила меня взглядом сверху донизу. — Твоя одежда приемлема, хотя не такая, как выбрала бы я.
Я улыбнулась, но не слишком счастливой улыбкой.
— Если бы я знала, что сегодня ночью меня поименуют наследницей, я бы оделась от Томми Хилфайгера.
Она засмеялась и встала с шелестом юбок.
— Можешь купить себе полный гардероб, если тебе хочется. Или засадить придворных портных за новые наряды.
— Мне и так хорошо, — ответила я. — Но за предложение спасибо.
— Независимое ты создание, Мередит. Это мне в тебе никогда не нравилось.
— Я знаю.
— Если бы в западных землях Дойл тебе сказал, что я для тебя сегодня задумала, ты бы приехала добровольно или попыталась бы сбежать?
Я посмотрела прямо на нее:
— Ты поименовала меня наследницей. Ты позволила мне встречаться со стражей. Это не та судьба, которая хуже смерти, тетя Андаис. Или есть еще что-то, о чем ты мне сегодня не сказала?
— Подними табурет, Мередит. Не надо оставлять в комнате беспорядок.
Она проплыла по каменным ступеням вниз, к двери в стене напротив.
Табурет я подняла, но мне не понравилось, что она не ответила на мой вопрос. Что-то еще должно было произойти.
Я окликнула ее, когда она уже почти дошла до двери:
— Тетя Андаис?
Она повернулась:
— Да, племянница?
На ее лице было слегка заинтересованное, снисходительное выражение.
— Если бы то заклинание похоти, которое ты поместила в машину, подействовало, и мы с Галеном совокупились бы, ты бы велела убить его и меня?
Она заморгала. Полуулыбка сползла с ее лица.
— Заклинание похоти? О чем ты говоришь?
Я рассказала.
Она покачала головой:
— Это было не мое заклинание.
Я подняла руку, блеснув кольцом:
— Но оно питалось силой от твоего кольца.
— Я даю тебе мое слово, Мередит, я не клала в Карету никаких заклинаний. Я оставила там кольцо, чтобы ты его нашла, и больше ничего.
— Ты оставила кольцо собственноручно или дала его кому-нибудь положить в Карету? — спросила я.
Не глядя мне в глаза, она ответила:
— Я его сама положила.
И я знала, что она солгала.
— Кто-нибудь еще знает, что ты собираешься снять с них обет целомудрия в том, что касается меня?
Она покачала головой, и длинная волнистая прядь упала на ее плечо.
— Знает Эймон, но больше никто. А он умеет хранить молчание.
Я кивнула:
— Да, это он умеет.
Мы с теткой переглянулись через всю комнату, и я увидела в ее глазах новую мысль.
— Кто-то пытался тебя убить, — сказала она.
Я кивнула:
— Если бы мы с Галеном совершили прелюбодеяние, а ты не сняла бы запрет, ты вполне могла бы за это меня убить. Судьба Галена казалась при этом несущественной.
Гнев озарил ее лицо, как пламя свечи из стеклянного сосуда.
— Ты знаешь, кто это сделал, — сказала я.
— Этого я не знаю, зато я знаю, кому было известно, что тебя поименуют сонаследницей.
— Келу, — сказала я.
— Я должна была его подготовить.
— Да, — согласилась я.
— Он этого не делал, — произнесла королева, и впервые в ее голосе прозвучала эта интонация — интонация любой матери, защищающей свое дитя.
Я только глядела на нее с ничего не выражающим лицом. Ничего лучше я сейчас сделать не могла, потому что Кела я знаю. Он ни за что не отдаст без борьбы свое первородство, хоть по воле королевы, хоть как.
— Что сделал Кел, что тебя рассердило? — спросила я.
— Я говорю тебе, как уже сказала ему, что я на него не сержусь.
Но слишком бурное отрицание слышалось в ее голосе. Впервые за эту ночь Андаис вынуждена была оправдываться. Мне это понравилось.
— Кел этому не поверил? — спросила я.
— Он знает, каковы мои мотивы.
— Тебе не будет угодно поделиться ими со мной?
Она улыбнулась, и это была первая ее искренняя улыбка за весь вечер. Почти смущенное движение губ. Она погрозила мне пальцем в перчатке.
— Нет-нет, мои мотивы — они мои. Я хочу, чтобы ты сегодня выбрала кого-нибудь для своей постели. Бери их с собой в отель, мне все равно кого, но я хочу, чтобы это началось сегодня.
Улыбка исчезла. Снова передо мной была царственная Андаис — непроницаемая, владеющая собой, загадочная и абсолютно очевидная одновременно.
— Ты никогда не понимала меня, тетя.
— И что это, с твоего позволения, должно значить?
— Милая тетенька, это значит, что, если бы ты не отдала этот последний приказ, я бы наверняка кого-нибудь взяла бы в эту ночь с собой в постель. Но если мне приказывают это сделать, я себя чувствую высокородной шлюхой. И мне это не нравится.
Она оправила юбки так, чтобы трен скользил позади, и направилась ко мне. На ходу ее сила стала разворачиваться, искриться по комнате невидимыми вспышками, покусывать мне кожу. От первых двух уколов я вздрогнула, потом встала неподвижно, предоставляя ее силе меня грызть. У меня с собой была сталь, но пары ножей мне никогда бы не хватило, чтобы выстоять против магии королевы. Наверное, это мои обретенные силы не давали делу обернуться куда хуже.
Она прищурилась, встав напротив меня. Поскольку я стояла на возвышении, наши глаза оказались на одном уровне. Магия исходила от Андаис, как движущаяся стена силы. Мне пришлось встать покрепче, как против ветра. Жгучие уколы превратились в постоянное жжение, будто стоишь в печи, не касаясь ее пылающих стен, но зная, что малейший толчок — и кожа начнет пузыриться и сползать.
— Дойл говорил, что твои силы выросли, но я не совсем ему верила. Но вот ты стоишь передо мной, и я должна признать, что ты истинная сидхе — стала ею наконец. — Она поставила ногу на нижнюю ступеньку. — Но не забывай никогда, Мередит, что королева здесь я, а не ты. Как бы сильна ты ни стала, ты никогда не сравнишься со мной.
— Я никогда не полагала иного, миледи, — ответила я чуть-чуть дрогнувшим голосом.
Ее магия ударила в меня. Я не могла вдохнуть. Глаза заморгали, будто я глядела на солнце. Приходилось упираться, чтобы стоять, чтобы не отступить.
— Миледи, скажи мне, что ты желаешь, чтобы я сделала, и я именно так и поступлю. Никоим образом я не думала бросать тебе вызов.
Она шагнула еще на ступеньку, и на этот раз я отступила. Не хотела, чтобы она ко мне притронулась.
— Уже тем, что ты стоишь пред лицом моей силы, ты бросаешь мне вызов.
— Если ты желаешь, чтобы я встала на колени, я встану. Скажи, что угодно тебе, моя королева, и я сделаю это.
Очень мне не хотелось состязаться с ней в магии. Я бы была разбита, и я это знала. Мне нечего было отстаивать.
— Заставь кольцо ожить у меня на пальце, племянница.
На это я не знала, что сказать. В конце концов я протянула ей руку.
— Ты хочешь взять его обратно?
— Тебе даже невдомек, как я этого хочу, но теперь оно твое, племянница. Пусть оно принесет тебе радость.
Это было больше похоже не на благословение, а на проклятие.
Я отошла к дальнему краю стола, ухватилась посильнее, чтобы устоять под растущим давлением магии.
— Чего ты желаешь от меня?
Она не ответила. Андаис повела в мою сторону обеими руками, и давление стало силой, оттолкнувшей меня назад. Я взлетела в воздух, налетела на стену спиной, а мигом позже — затылком. Несмотря на дождь серых и белых цветов перед глазами, я устояла на ногах.
Когда в глазах прояснилось, передо мною стояла Андаис с ножом в руке. Кончик ножа она приложила к ямке у меня на горле, прижала так, что я ощутила, как лезвие впивается в кожу. Она коснулась ранки пальцем и отняла его с капелькой дрожащей крови на черной коже перчатки. Опустила палец вниз, и капля упала на пол.
— Вот что знай, моя племянница. Твоя кровь — моя кровь, и это — единственная причина, по которой мне небезразлична твоя судьба. Но мне безразлично, нравится тебе то, что я задумала, или нет. Ты должна продолжить нашу кровь, но если ты не захочешь мне в этом помочь, тогда у меня нет в тебе нужды.
Она медленно отодвинула нож, всего на пару дюймов. Приложила лезвие плашмя к моей щеке, острие — почти возле глаза.
Я ощущала на языке собственный пульс, я забыла, что надо дышать. Глядя ей в лицо, я понимала, что она убьет меня не моргнув глазом.
— То, что не полезно мне, выбрасывается, Мередит. — Она прижала клинок к моему лицу так, что, когда я моргала, ресницы задевали острие. — Ты выберешь, с кем будешь спать сегодня. Кого — мне безразлично. Поскольку ты потребовала прав девы, ты свободна вернуться в Лос-Анджелес, но ты выберешь, кого из моей стражи возьмешь с собой. Так что разгляди их сегодня, Мередит, своими изумрудно-золотыми глазами, этими своими благими глазами, и выбери. — Она придвинулась ко мне близко, как для поцелуя, и прошептала последние слова прямо мне в рот: — И дай сегодня кому-то из них, Мередит, потому что если нет, то завтра ты будешь забавлять весь Двор с группой тех, кого выберу я.
Она улыбнулась — той самой улыбкой, которая всегда предвещала что-то злобное и полное боли.
— И хотя бы один из выбранных тобой должен быть в достаточной степени моим созданием, чтобы шпионить за тобой для меня. Если ты вернешься в Лос-Анджелес.
Я едва сумела прошептать:
— Я должна спать с твоим шпионом?
— Да, — ответила она. Клинок чуть сдвинулся ближе, так близко, что перекрывал мне зрение, и я старалась не моргнуть, иначе острие прокололо бы мне веко. — Тебя это устраивает, племянница? Ты не возражаешь, если я заставлю тебя спать с моим шпионом?
Я сказала единственное, что могла сказать:
— Устраивает, тетя Андаис.
— Ты выберешь сегодня себе гарем на пиру?
Глаза у меня застыли неподвижно. Но веко дергало от необходимости моргнуть.
— Да, тетя Андаис.
— Ты переспишь с кем-то из них до того, как улетишь обратно в свои западные земли?
Я раскрыла глаза пошире и сосредоточилась на том, чтобы только смотреть в ее лицо, смотреть ей в лицо. Нож размытой сталью перекрывал поле зрения правого глаза, но пока я еще видела, видела это лицо, нависшее надо мною нарисованной луной.
— Да.
Она убрала нож и сказала:
— Ну вот и все. Что тут такого было трудного?
Я обмякла, привалившись к стене, закрыв глаза. Я не открывала их, потому что не могла бы скрыть ярость, а мне не надо было, чтобы Андаис ее видела. Я хотела выйти отсюда, просто выйти, просто уйти от нее.
— Я позову Риса проводить тебя на пир. Ты, кажется, слегка взволнована.
Она рассмеялась.
Я открыла глаза, сморгнула слезы, накопившиеся от того, что их нельзя было смаргивать. Она шла вниз по ступеням.
— Я пошлю к тебе Риса, хотя, быть может, при этом заклинании в карете тебе нужен был бы другой страж. Я подумаю, кого послать к тебе. — Она уже от самой внешней двери обернулась и сказала: — А кто будет моим шпионом? Я постараюсь выбрать для тебя кого-нибудь красивого, хорошего в постели, чтобы твое задание не было слишком обременительным.
— Я не сплю с глупыми или злобными духом мужчинами, — сказала я.
— Первое не слишком ограничивает выбор, но второе… выбрать великодушного — это задача непростая. — Она вдруг просияла: — Он может подойти.
— Кто? — спросила я.
— Мередит, ты разве не любишь сюрпризы?
— Вообще-то не очень.
— Ну, тогда я люблю. Я очень люблю сюрпризы. Он будет моим подарком тебе. В постели он сногсшибателен — или был таким шестьдесят… нет, девяносто, кажется? — лет назад. Да, я думаю, он отлично подойдет.
Я не дала себе труда снова спросить, кто это.
— Что дает тебе гарантию, что он будет за мной следить, оказавшись в Лос-Анджелесе?
Она остановилась, взявшись за ручку двери.
— Дело в том, что он знает меня, Мередит. Знает, на что я способна в наслаждении — и в боли.
С этими словами она распахнула дверь и велела войти Рису.
Он посмотрел на нее, на меня. Глаза его чуть-чуть расширились, но и все. Лицо он старательно сохранял безразличным, когда шел ко мне и предлагал мне руку. Я с благодарностью ее приняла. Переход к открытой двери, казалось, занял невообразимо много времени. Я хотела выбежать и бежать, бежать. Рис погладил меня по руке, ощутив, как я вся напряглась. Я знала, что и ранку на шее он тоже заметил. Имеет право гадать, откуда она там взялась.
Мы добрались до двери, потом вышли в холл. Я чуть-чуть расслабила плечи.
Андаис сказала нам вслед:
— Повеселитесь, детки. Увидимся на пиру.
Она закрыла за нами двери, они лязгнули, а я вздрогнула.
Рис остановился было:
— Что с тобой?
Я вцепилась в его руку и потянула вперед.
— Уведи меня отсюда, Рис. Уведи поскорее.
Он не стал задавать вопросов — просто пошел дальше по коридору, уводя меня оттуда.