Едва Иль отперла лавку, как к ней ввалился человек в пыльном платье и забитых грязью сапогах.
— Письмо! — выдохнул он, протягивая мятую бумагу и падая на скамью. — Всю ночь скакал. Чуть коня не загнал. Госпоже лично в руки!
Иль кликнула Оглоблю и повелела ему принести гостю выпить, а сама расправила послание.
Написано было на оннарском, чьи мудреные буквы Иль еще не знала. Оглобля, к которому она обратилась за помощью, тоже пожал плечами:
— Грамоте не обучен, — отрезал он.
Вестовой, отдышавшись, привстал:
— Я могу прочесть, — предложил он и взял письмо. — “Иль из лавки “Стекло и изделия”, что в Опелейхе, в Южном Оннаре”.
— Это я! — воскликнула Иль, и кровь отлила от ее лица, когда догадалась она, от кого было послание.
— Прошло много дней, как я видел тебя в последний раз, и молю богов, чтобы за это время ты не забыла меня, ибо я вспоминаю о тебе каждый день. Письмо мое коротко: грядут бои за Гарду, бои с такими же, как и я, рийнадрёкцами, решившими захватить город! Одни боги ведают, переживу ли я эту битву или паду, защищая свой град… Если воля их будет такова, что упокоюсь я на подступах к городу, то…
— Довольно! — прервала чтеца Иль и закрыла лицо руками.
— Господин просил не ждать ответа, — сказал вестовой, вставая. — Обратно мне надо.
Иль, все так же, не отрывая от лица ладоней, кивнула.
— Я могу и на словах передать, — уже в дверях добавил вестовой.
Иль покачала головой и отвернулась, но, едва рийнадрекец покинул лавку, как она осела на пол и затряслась от рыданий.
— Хоть боги нордарские бессильны на чужой земле, — зашептала она, размазывая слезы по щекам, — но других я не знаю… Вот и прошу милости не для себя, а для другого… в сечи… Пусть обойдет его смерть, пусть просмотрит его… Пусть он живет долго, пусть воротится домой…
Дверь скрипнула, и в лавку вошли первые покупатели. Иль вскочила на ноги, вытерла мокрое лицо и приветливо улыбнулась:
— Лучшие изделия из стекла вы найдете здесь, в лавке Забена!
А сам старик, который наблюдал за Иль через щелку в двери, не мог не восхититься той силой, которая скрывалась в его юной работнице: хотя и сердце ее разбилось, словно стеклянная бутыль, гордая кера Нордара никому не желала показывать своих слез.
Только вечером, когда Забен выпроводил последнего покупателя, улыбка сползла с лица Иль и она, сославшись на усталость, ушла к себе. Недочитанное письмо она спрятала на груди и долго лежала, пытаясь подавить в себе страх за Лема, идущего на смерть.
А Уульме, который тоже не спал, вспоминал о своей прежней жизни.
***
Забен теперь часто отпускал толкового работника в город, а Уульме всегда возвращался в срок. Он никому не говорил, почему его так тянет со двора, боясь, что дураки-подмастерья сначала поднимут его на смех, а потом и выболтают его тайну хозяину: на соседней с мастерской улице жила девчонка, которая очень уж нравилась Уульме. Да и она, казалось, не прочь подарить улыбку высокому красивому юноше.
Принарядившись, Уульме вышел из мастерской и, поигрывая на солнце своим кинжалом, пошел прямо, надеясь встретить смешливую Гулду возле лавки с гребнями и лентами. Так и было: юная дочка торговца красовалась у большого зеркала, выставленного наружу, и накручивала на палец прядь волос.
— Гулда! — позвал Уульме.
Та обернулась и сделала вид, что очень уж удивлена его видеть.
— Уульме! Ты здесь как оказался?
Уульме смутился. Честно сказать, что он искал встречи с ней, он не решился.
— Гулял, — коротко ответил юноша.
— И я гуляю, — надулась девица, ожидав услышать совсем другой ответ.
— Тогда пошли вместе, — предложил он и протянул ей свою руку.
Гулда, помедлив, согласилась. Шли они молча, только девушка искоса поглядывала на него, надеясь, что Уульме первым начнет разговор.
— Как твой отец? — наконец выдавил из себя молодой подмастерье. Лихо вести беседы с девицами он не умел.
— В Васку уехал, — коротко ответила ему Гулда.
— Забен тоже туда собрался. Наше стекло там влет уходит. Не успеешь выставить товар, как уже и нет его.
Он ругал сам себя за такие глупые речи, но придумать тему занятнее не мог.
— Уульме, — посреди дороги остановилась Гулда. — зачем ты приходишь ко мне? Спросить об отце?
— Нет, — отвел тот глаза.
И не успел он опомниться, как Гулда поцеловала его. За восемнадцать лет своей жизни Уульме еще ни с кем не целовался: раньше, в Низинном Крае, он и не думал о девках, а у Забена и не с кем было. Он несмело ответил Гулде, страшась, что девчонка оттолкнет его от себя.
— Дурак ты, Уульме! — прыснула Гулда, отлепившись от него. — Мелешь всякий вздор, а не дело делаешь!
Уульме покраснел.
— Прости, — проговорил он, кусая губы.
Они гуляли до самой ночи, так что Уульме едва вспомнил о том, что его ждал Забен.
— Я вернусь, как только смогу! — пообещал он Гулде на прощанье. — Нынче заказов много, но я от зари до темна работать буду, чтобы у Забена выпросить выходной.
Гулда рассмеялась.
— Возвращайся, Уульме из Северного Оннара!
Домой он летел как на крыльях. Сладкие губы Гулды, терпкий запах ее волос, веселый заливистый смех — все заставляло его сердце биться в тысячу раз сильнее, чем обычно. Прибежав в мастерскую, он закрылся в своей крошечной комнатке и заплакал от восторга.
Прежде он и помыслить бы не мог о том, чтобы спутаться с купеческой дочкой. Нет, Уульме Мелесгардов женился бы на такой же высокородной деве, как и он сам, но сейчас он был счастлив от того, что это Гулда снизошла до него, до кабального подмастерья.
Месяц он трудился не покладая рук, месяц ждал, когда Забен снова расщедрится и отпустит его в город, месяц он едва притрагивался к еде и питью, ибо скорая встреча со смешливой девчонкой питала его силы. А когда месяц истек, отпуск получил Оглобля.
— Ты еще сходишь! — пресек его возмущение Забен.
Вернулся Оглобля не пустой — всем он принес подарки.
— Это тебе, Уульме, — сказал он, протягивая костяной гребень.
— Откуда это у тебя? — подал голос другой подмастерье, которому тоже достался гребень.
— Так свадьба же! — пояснил Оглобля. — У соседей наших.
Уульме насторожился. Под соседями дурак-Оглобля имел в виду отца Гулды, но у той были еще три сестры, так что и свадьба могла быть у любой из них.
— Гулду замуж забрали, — крякнул Оглобля. — Отец ее надысь вернулся из Васки, а там сговорился с одним купцом. Дескать, у меня дочь, у тебя сын, чего б нам и не породниться? Воротившись, медлить не стал — быстро свадебку и сыграли. Откель у меня гребни эти — счастливый отец подарил. По обычаю, так.
Не дожидаясь, пока Оглобля закончит свой рассказ, не спрашивая разрешения у Забена, Уульме перелез через стену, спрыгнул на мостовую и побежала к дому Гулды. Окна были распахнуты, а в доме, несмотря на позднее время, горел свет и играла музыка. Пьяненькие гости плясали и пели.
Увидел он и Гулду. В красном платье, подпоясанная черным кушаком, она сидела за большим столом, а рядом с ней, гордый и счастливый, сидел ее муж.
У Уульме упало сердце. Предательства от Гулды он никак не ждал. Месяца не прошло, как полюбился ей другой, да так, что она за ним, как в омут головой.
Уульме вернулся домой и, получив пару ударов розгами за самовольный побег, лег спать.
Нет, никогда юная нордарка не вызывала в нем тех чувств, что испытывал он тогда к ветренной Гулде. Так почему ж сейчас он злится на Иль за ее любовь к Лему? Только потому, что тот из Рийнадрёка? Или потому, что, в отличие от Уульме, не стал хоронить себя заживо?
***
Сразу после того, как Виду избрали главным хардмаром, он озаботился поиском новых оградителей в свой отряд. Даже три сотни воинов не хватало, чтобы оборонять границы, а лишившись трети, они были обречены на скорую и бесславную гибель.
Хардмар решил посоветоваться с Ракадаром и Валёном о том, где взять новых хардмаринов.
— В Койсое, — не раздумывая, ответил ему Ракадар. — Там раб стоит дешевле, чем в иных местах кусок хлеба.
— В этих и близлежащих землях бродит много разного люда — висельники, каторжники, беглые преступники, — начал Валён. — Которых не испугаешь рийнадрёкцами да жидкой похлебкой. А вот коли ты пообещаешь им свободу и оружие, то они пойдут за тобой.
Вида крепко задумался. Еще совсем недавно он бы и не помыслил о том, чтобы назвать воинами рабов и преступников, ибо глубоко презирал и тех, и других. Но здесь, в отряде он понял, что гнилое сердце может биться как в груди отступника, так и родовитого хардмара.
— Тогда решено, — кивнул он. — Я пошлю тебя в Койсой, — обратился он к Ракадару. — Ты знаешь это место и сможешь найти мне людей. Коли Валён не против, то возьми с собой Асду в помощники.
Валён не стал спорить.
— А когда будете ехать туда и обратно, так всем и каждому рассказывайте о нашем отряде. Скажите, как есть. И если кто-то пожелает стать свободным воином и навсегда позабыть о своих прошлых грехах, то я с радостью приму его в оградители.
— Сколько нам нужно воинов? — спросил Ракадар, поднимаясь с ковров. Он не ждал, что Вида отправит в Койсой именно его.
— Много, — признался Вида. — Но милостью богов мы их найдем.
Валён одобрил его решение, и уже вечером из становища выехали Ракадар, Асда и Ширалам, чтобы исполнить хардмаров наказ и привести в отряд новых хардмаринов.
А Вида, проводив оградителей, вдруг вспомнил, что до сих пор не сообщил Персту о своем избрании в главные хардмары. Он вернулся в шатер, достал чернила и бумагу и, крикнув Фистару, чтобы никто не тревожил, засел за письмо:
“Персту Низинного Края. — вывел он на серой дрянной бумаге. — Лишь недавно вернулись мы с сопки в Бидьяд-Сольме, где бились с рийнадрёкцами, набежчиками, которые, позабыв о чести да совести, вероломно напали на оградителей. Многие так и остались там, вечными дозорными, не выпустившими оружия из рук. Но те, кто вернулись, живы, как жизнь, и пожелали видеть меня своим главным хардмаром. Теперь я отдаю приказы всему Южному оградительному отряду”.
Вида старательно вывел свою подпись — Вида, главный хардмар — свернул письмо, крепко склеил его с двух сторон и вышел из шатра.
— Отправь это Персту Низинного Края, — приказал он Уйлю, который сидел на земле и щелкал орехи.
И тот, послушно кивнув, взял письмо и пошел искать почтовых птиц.
***
За все время, что Иль жила у Забена, она ни разу не отпросилась у старика сходить в город.
— Я — вдова, — гордо отвечала она на все предложения подмастерьев прогуляться по торговым рядам. — Мне не положено.
Шум большого града, пряные и сладкие запахи, пестрые одежды и шелковые платки, блеск сусального золота и драгоценных каменьев — все то, что так влекло Иль в Даиркарде, в Опелейхе перестало иметь над ней силу.
— Как же так? — причитал Коромысло. — И не надоело тебе сидеть взаперти?
Оглобля поддакивал брату:
— Света белого не видеть…
Но Иль правда расхотелось вести жизнь привольную и беззаботную, какую она вела раньше.
Даже Забен, к которому нордарская кера с первого дня прониклась уважением, не смог выкурить ее из дому.
— И не просите! — вздернула нос Иль. — Не пойду!
Вместо этого она отправила братьев-недотеп найти ей книги по оннарскому наречию и засела за правописание.
— Я и скажу, и пойму, — объясняла она Уульме, лежащему у ее ног. — Только вот букв не знаю.
Уульме лишь одобрительно кивал. А Иль, вдруг вспомнив о том, как еще совсем недавно она мечтала говорить на иных языках и побывать в иных землях, только сейчас поняла, что желания ее, что первое, что второе, полностью сбылись. Теперь она хотела научиться читать, чтобы самой узнать, чем же заканчивалось то письмо от Лема.
Своему новому занятию Иль посвящала все свободное время: если случалось, что в лавке не толпился народ, она доставала чернила, бумагу и толстый учебник и начинала выводить извитые буквы. Хоть и не так скоро, как ей хотелось, но Иль удалось овладеть и этой премудростью — она смогла без ошибок написать свое имя.
Забен, которому она тотчас же показала надпись, похвалил ее за усердие, а его подмастерья и вовсе стояли, раззявив рты. Для них грамота была сродни сложному колдовству.
— Я, сколько ни пытался, — заныл по обыкновению Коромысло, — а все одно: завитки эти, черточки в слово у меня не складываются. Я и бросил.
— И я, — поддержал брата Оглобля.
А Иль, водрузив дощечку с именем на самое видное место, с утроенной силой взялась за письмо: очень скоро такие же таблички появились и у братьев, и у Ратки, и у Забена, и даже у Уульме — под словом “Серый” Иль пусть и не умело, но очень похоже нарисовала собаку.
Забен же, видя такую прыть, поручил Иль вести за него записи в доходных и расходных книгах.
— Глаза у меня уже не те, — пояснил он. — Буквы путаю.
И с того дня Иль значилась уже не просто лавочницей, а целым счетоводом.
— Видел бы меня брат, — то и дело вслух повторяла она. — Не поверил бы!
Она, хоть и не смела себе в этом признаться, иногда даже скучала по Иркулю — за время путешествия, а потом и работы — настоящей работы, Иль успела простить своего брата за то, что он совершил.
— Если бы он был здесь, если бы видел, как тут живут, то и сам бы стал другим. А я, если бы осталась в Нордаре, то не стала бы такой, какой стала, — рассуждала она. — Нордар отравил Иркуля, как отравил и меня…
Иногда Иль думала написать кету письмо, рассказать обо всем, что произошло с ней с того дня, как по его приказу был казнен Уульме: о ее долгой дороге в Радаринки, о жизни в Южном Оннаре, о Забене, о том, что она теперь ученая и ведет дела старика… Гнева нордарского господаря Иль не боялась — слишком уж далеко она забралась, чтобы можно было ее достать.
И в день, когда она совсем собралась послать весточку в Даиркард, в лавку зашли трое нордарцев.
— Насилу сыскали! — выдохнул один, опускаясь на скамью.
И в нем Иль узнала Бопена — торговца, нанятого Уульме.
— Далековато будет от дома, — подхватил второй, тоже присаживаясь. — Да только мастера можно здесь найти.
Иль, опасаясь, что Бопен ее опознает, бросилась за Забеном. Пусть лучше он говорит с покупателями, а она посидит в стороне, послушает их.
— Господа желают купить стекло? — проскрипел старик, становясь за прилавок.
Бопен оправил на себе халат и открыл рот. Языка он не знал.
— Я переведу, — пискнула из тени Иль не своим голосом. — Говорите!
И Бопен, ничуть не удивившись, что так далеко от дома нашелся ему толмач, начал:
— Мы прибыли из Нордара, столицы его Даиркарда, да ниспошлют боги всем жителям его мира и благоденствия. Я — Бопен, лавочник. Долгое время я служил у мастера Уульме, иноземца, да ниспошлют ему боги милости на том свете, торговал стеклом, которое плавил хозяин. Дело свое я знаю, слов лишних не говорю, за товаром гляжу зорко. Мастер доволен был. Да и я, признаться, тоже не жаловался. Только после его смерти торговать стало нечем — стоят и лавка, и мастерская пустыми. Никому она и не нужна стала — детей мастер не оставил, а иной родни у него в Даиркарде не было. Вот я и решил дело его продолжить. Сам я со стеклом обращаться не обучен, а подмастерья, которых мастер нанял, только для грубой работы годятся — бутылки делать да круглые бусины. Я думал чем другим заняться, но понял, что бросить лавку не могу — видел я, какие красоты мастер делал, так что хлебом или камнями торговать не хочу. Хочу снова стеклянные фигурки в руках вертеть да на свет ставить, чтобы сияли они да переливались, точно алмазы. Знающие люди сказали мне, что мастера по стеклу можно здесь найти. Я и собрался. Дорога неблизкая, думал, не доедем мы. Доехали. Потолкались на базаре-то, поспрашивали… Услыхали, что здесь мастера водятся. Вот и пришли.
Забен, выслушав гостя, нахмурился.
— Неужто вы хотите моих мастеров к себе переманить?
Бопен потупился.
— Мы заплатим, сколько скажешь! — осторожно начал он, боясь, что старик буквально воспримет его слова и заломит слишком высокую цену. — Но без мастера мы не уедем. А его не обидим. В Даиркарде спрос на стекло велик — каждый день я слышал, как покупатели сокрушаются, что не у кого его купить. Подмастерья живут небедно. Да дом от Уульме остался — мастеру будет, где жить.
Старик кашлянул. Бопен понравился ему — хоть и вежливо он говорил с ним, но твердо.
А нордарец, видя, что суровый Забен дрогнул, добавил:
— Знающие люди сказали, что мастера у тебя вроде как в неволе живут. Вроде как долги отрабатывают. Мы заплатим его долг, так что в Нордар он поедет человеком свободным.
— Эй, Серый! — гаркнул Забен, и Уульме, который внимательно слушал, спрятавшись за прилавком, чуть не подпрыгнул на месте. — Зови Ратку. Скажи, пусть собирается.
И Уульме побежал во двор, радуясь тому, что дело его, которое никогда больше не придется ему продолжить, еще живо: Бопен проехал полмира, лишь бы разыскать мастера, способного оживлять стекло. Он вспомнил лавку, заставленную готовым товаром, мастерскую, в которой трудились, обливаясь потом, его подмастерья, большой низкий дом, в котором пахло соломой. Теперь Ратка, самый смышленый из работников Забена, сможет вдохнуть жизнь в мертвый песок.
— Свободен? — ахнул прибежавший в лавку Ратка, когда Забен пересказал ему слова нордарца. — В Даиркард?
— Заменишь Уульме, болван, — пояснил ему хозяин.
На следующий день Ратка, собрав свои пожитки, попрощался с Забеном, с Оглоблей и Коромыслом, несмело поклонился Иль и почесал за ухом Уульме. Нордарцы, во главе с Бопеном, топтались на улице.
— Уж не опростоволосься там! — напутствовал юношу Забен.
— Я клянусь тебе, Забен! — чуть не плача от счастья, пообещал Ратка. — Я стану мастером!
А через три дня после отъезда в далекий Нордар Ратки Иль получила еще одно письмо из Рийнадрека: некий Чома писал о том, что по настоянию своего господина сообщает ей, что бои за Гарду прошли удачно: город спасли защитники, пусть и не все из них и вернулись живыми. Среди павших был и Лем, тела которого так и не нашли. Господин просит передать Иль, что и на том свете он будет думать о ней, как думал на этом.
Едва пробежав глазами по ровным строчкам, Иль рухнула на пол, словно срубленное дерево. Нордарские боги и впрямь оказались бессильными, раз не вняли ее молитвам и не защитили Лема в сечи. Ей захотелось закричать от боли, раздиравшей ее юное сердце, но она заставила себя молчать. Не будет она пугать Забена своим внезапным припадком — молча переживет она свое горе.
***
Первый раз за много лет Ракадар испытывал страх. Вида послал его обратно в Койсой — то место, которое он ненавидел больше всего на свете. Семнадцать лет он был рабом — презренным и жалким, и только три года, как он стал свободным, но этого срока было мало, чтобы позабыть о всех ужасах этого проклятого богами места. Однако Ракадар понимал и то, что только он, знавший Койсой так хорошо, может помочь отряду.
Асда, который никогда не был в Койсое, лишь посмеивался про себя, глядя на волнение Ракадара.
— Послушай, койсоец! — сказал он. — Неужто ты боишься рабов в цепях?
Ракадар не ответил на его шутку, ибо понимал, что нет в мире слов, которые могли бы объяснить, что такое проклятый град рабов и их хозяев.
— Зачем Вида решил купить рабов? — снова заговорил Асда, маявшийся в дороге от скуки. — Зачем нам невольники? Никакого ведь от них проку! У них ж хребет перебит!
Но вместо Ракадара задиристому оградителю ответил Ширалам:
— Смотри, как бы и тебе его не перебили!
— А ты, что ль, в защитники нанялся? — взвился Асда.
— Не нанимался, — отрезал Ширалам. — Но и тебя терпеть не стану — вмиг мечом оприходую!
— А ну повтори! — заревел Асда, останавливая коня. — Я тебя сейчас сам на ремни нарежу!
— Заткнись, Асда! — поддержал друга Ракадар. — Я Шираламу помогу тебе бока намять, коль не угомонишься. Заткнись и едь.
Но уже Ширалам не желал молчать:
— Асде вечно все не так! Что ему ни дай, как ни поставь, он недоволен будет. А все потому, что приказы ему Вида отдает, а не Валён! Будь Валён главным хардмаром, Асда бы тут штаны обмочил от счастья-то!
Ракадар засмеялся такому точному описанию оградителя.
— Я тебе еще покажу, — злобно прошипел Асда, но огрызаться не стал — одному ему было нипочем не победить Ширалама и Ракадара, слишком хорошо владевших мечом.
К вечеру оградители стали подумывать о ночлеге. Ширалам предложил заночевать под открытым небом, но Асда, который всю жизнь скитался по большим дорогам, заверил его, что лучше добраться до постоялого двора, с хозяином которого он раньше водил знакомство.
— Ирели нас накормит. Да и возьмет с нас немного.
— Тогда ладно, — согласился Ширалам. Ракадар, которого меньше всего заботило место ночевки, тоже махнул рукой.
До постоялого двора они добрались уже заполночь. Асда не солгал — он и впрямь был знаком с хозяином — толстым, подозрительным и одноглазым. Сам дом больше походил на темницу — таким грязным, вонючим и темным он был. Но людей, из тех, кого можно увидеть на больших дорогах, на рудниках, каменоломнях и в кандалах, там было много.
— Ирели! — представил его Асда. — А это хардмарины из моего отряда.
— Рад видеть, — ответствовал Ирели, но по его виду было ясно, что он совсем и не рад. — Давно не видал тебя, Асда. Где ты был?
— Я все также бьюсь на границе, — ответил тот.
— А как Хараслат? В прошлый раз мы с ним занятно потолковали.
— Хараслат мертв, — спокойно ответил Асда и отпил вина, предложенного ему хозяином.
— Жаль, — пожал плечами Ирели. — Достойный был воин.
Он вынес своим нежданным гостям краюху хлеба, кувшин вина и с десяток вареных луковиц. Оградители сели за грязный, засиженный мухами стол и жадно начали есть.
— Нам нужно поговорить с ними, — кивнул Ширалам в сторону крикливых постояльцев разбойничьего вида, занявших самый большой стол. — Позвать их в отряд.
— Говори, — согласился Ракадар.
Ширалам, прихватив остатки вина, подошел к сидящим разбойникам.
— Мир вам, люди добрые! — гаркнул он и грохнул кувшином об стол. — Хозяин! Еще вина дорогим гостям!
Не ожидавшие такого подарка постояльцы одобрительного заревели.
— И тебе мир, добрый молодец!
Ширалам, будто был он своим в этой толпе головорезов, сел за стол. Асда, услышав, как оградитель зовет его по имени, тоже подошел познакомиться. Один Ракадар остался сидеть, где сидел и, сколько ни кликал его Ширалам, даже не повернул к нему головы.
Дешевое горькое вино после крепкой койсойской водки казалось ему водой, вокруг было грязно и шумно, винные пары ударяли в голову, а запах прогорклого свиного жира вызывал тошноту. Но не это его волновало.
— Койсой… — словно в бреду шептал Ракадар. — Только не туда. Куда угодно, но только не туда.
Он хотел упиться вином и забыться, но у него ничего не выходило.
— Вон койсойский раб! — услышал он голос Асды и вздрогнул.
Посетители как один повернули свои головы к Ракадару, а Асда, радуясь тому, что может отплатить зарвавшемуся койсойцу за все, продолжал:
— А нам нужны свободные воины, такие, как вы! Те, которые не дрожат от страха где не надо, как некоторые наши оградители…
Этого было довольно, чтобы Ракадар отшвырнул от себя пустой разнос, вскочил и заревел:
— Я убью тебя, Асда, за эти слова!
И бросился на обидчика.
Все повскакивали со своих мест, не меньше Асды пораженные такой переменой.
— Давай, Асда, подходи! Иди сюда, коль не боишься!
— Ракадар! — попытался остановить друга Ширалам. — Сядь!
Но Ракадар уже закусил удила и не желал останавливаться.
Асда вытащил меч и сделал шаг навстречу Ракадару. Не успел он понять, что случилось, как быстрый койсоец дернулся к нему и одним ударом выбил из него дух.
— Ну? — взревел Ракадар, оглядывая остальных. — Кто следующий?
— Никакой крови! — завопил Ирели, подскакивая к лежащему на полу Асде. — Иначе ни один из вашего вшивого отряда больше и крошки не получит!
— Ракадар! — взмолился Ширалам. — Остановись!
— Мы с тобой потом договорим, — презрительно бросил Асде Ракадар и сел на место.
Один из новых знакомцев Ширалама встал и подошел к Ракадару:
— Это у вас учат так драться? Тогда я хочу к вам.
— Этот хардмарин дерется как зверь! — восхищенно сказал второй. — Я бы тоже пошел…
— Рабы так не бьются, — согласился третий.
Об Асде все позабыли, словно его и не было. А Ракадара признали за главного.
— Когда ты будешь возвращаться назад, то мы соберем тебе свой отряд. Мы поедем с тобой на границы и присягнем твоему хардмару.
— Да будет так, — кивнул Ракадар.
И наутро они отправились в путь.
***
В Угомлике жизнь мало-помалу входила в свою колею. После отъезда Виды на всех его обитателей, казалось, опустилась тьма и только сейчас она начала рассеиваться. Не получив от сына письма, но узнав лично от сопровождавшего обоз телохранителя о том, что Вида жив и здоров, Зора хоть немного успокоилась и с новыми силами принялась руководить заготовкой припасов не только, как раньше, для угомликцев, но теперь уже и для оградителей.
Несмотря на то, что урожай в этом году собрали богатый, о прежнем расточительстве нужно было позабыть — теперь, после того, как запасы в кладовых были уполовинены, Мелесгард решил больше не устраивать пиров и богатых празднеств.
— До весны протянем, — без всякого сожаления согласилась с ним Зора.
В Стрелавице она продала свое жемчужное колье, перстни с драгоценными каменьями и золотые тяжелые цепочки, а на вырученные деньги купила у охотников еще мяса, а у крестьян — зерна.
— Сын мой не будет голодать, — то и дело повторяла она, глядя, как слуги доверху набивают повозки мешками с мукой.
Будь ее воля, она с радостью отдала бы оградителям и сам Угомлик со всем его убранством, если б это могло спасти Виду от опасности. К следующему сбору она решила снова написать сыну письмо, пусть и оно останется без ответа.
Ойка, которая шила теперь новые рубахи из привезенного из Олеймана сукна, почти не покидала своих покоев, лишь изредка встречаясь с Хольме Кьелепдаровым в беседке. Трикке успел возненавидеть Хольме всей душой и отчаянно желал тому сломать ногу по дороге в Угомлик. Но, несмотря на давешнюю размолвку, их дружба с Ойкой крепла день ото дня.
— Скоро зима, — как-то сказал Трикке, подходя вместе с Ойкой к самому обрыву, туда, откуда весь Низинный Край был виден как на ладони. — Скоро обход. Не знаешь, кто его возглавит?
По правилам, главным обходчим все еще был Вида и сохранял он свою должность вплоть до весны, до того дня, когда объявят нового господаря над охотниками. Но в нынешние времена все понимали, что больше Виде не придется никого вести в лес и надобно найти ему замену.
— Знаю, — замялась Ойка, словно думая, говорить или нет. — Должность отдадут Хольме.
— Хольме? — вскричал Трикке.
— Да. Только он пока сам об этом не знает.
Трикке хотел было спросить, откуда тогда об этом узнала Ойка, но не успел — его окликнул подошедший сзади Ванора:
— Отец дома? У меня к нему важные вести!
— Вида! — всплеснула руками Ойка и бросилась навстречу обходчему. — Что с ним?
— Бой на границе, — коротко сказал Ванора. — Главный хардмар убит. Теперь Вида верховодит оградительным отрядом.
Ойка прижала руки к груди и заплакала, но не от горя — от гордости. И сердце Трикке вновь пронзила зависть к брату, которая лишь недавно начала утихать. Образ Виды, смелого и удачливого, встал перед ним будто живьем. Находясь так далеко, он все равно сумел его обойти!
— Пойду поищу отца, — бросил он Ваноре и, не глядя на Ойку, всхлипывающую на груди у охотника, пошел обратно в замок.
Но не только Трикке не был рад новому назначению Виды: Бьиралла, едва узнав от отца о письме с границ, впала в ярость.
— Папочка! — запричитала она, бросаясь тому на грудь. — Ты видишь? Видишь? Где воля богов? Ты говорил, что Вида не протянет и месяца на границах! А он не только не помер, но еще и стал главным в отряде!
Перст в который раз попытался вразумить строптивую дочь:
— Главному хардмару приходится хуже, чем простому хардмарину…
— Нет! — выкрикнула Бьиралла. — Не приходится!
Она ненавидела Виду Мелесгардова всей душой и искренне желала ему скорой смерти.
— Не заживется он на границе, — начал объяснять ей отец. — Голодно там, холодно, опасно…
Бьиралла отстранилась от отца и, прижав руку к губам, тихо промолвила:
— Я думала, ты любишь меня, отец, но ты любишь Виду. Что ж, если в твоем сердце нет для меня места, я умру… Я убью себя, я отправлюсь в лес одна и останусь там навсегда…
Перст не на шутку испугался. Бьиралла говорила не как раньше — в ее голосе звучала решимость и впрямь совершить то, что она пообещала сделать.
И Перст сдался.
— Я накажу его, — сообщил он дочери, ненавидя себя за мелочность и страх. Но жизнь Бьираллы была для него ценнее совести, ценнее жизни даже тысячи таких, как Вида Мелесгардов.
Во дворе толпились слуги, разгружающие повозки, присланные из Угомлика Мелесгардом. Не сегодня так завтра Перст собирался отправить обозы с едой, платьем и утварью на границы. Решение пришло само собой:
— Эй! — позвал он слугу, стоявшему у входа в его покои. — Спустись вниз да от моего имени прикажи нести все в кладовые.
Раз Бьиралла так просит, он исполнит ее волю. Пока Вида в отряде, оградители не получат ни крошки. Перст справедливо решил, что озверевшие от голода хардмарины, едва узнают, по чьей вине они не получили свой кусок, сами прибьют своего хардмара. Владыка Низинного Края был наслышан о людях, служивших на границе, а потому и не сомневался, что преступники и отщепенцы, собранные там, по другому и не поступят.
— Прости, Мелесгард, — прошептал он, вспоминая своего лучшего друга. — Но я не могу иначе.
И, решив порадовать любимую дочь, Перст отправил Бьираллу в Неммит-Сор, где она быстро снискала себе славу самой красивой невесты окреста. Лучшие женихи сватались к ней, дурея от любви к прекрасной Бьиралле, а она, почувствовав себя снова самой желанной, милостиво разрешала им любить себя. Очень скоро она позабыла о Виде и его отряде, не зная, что ее отец обладал памятью куда как более цепкой, чем ее собственная.
***
Еще до того, как вдали показались серые стены Койсоя, Ракадар унюхал такой знакомый запах.
— Что за вонь? — спросил Ширалам, закрывая лицо рукой.
— Запах рабов, — мрачно ответил Ракадар.
— Выгребная яма и то пахнет лучше! — сморщился Асда. После драки на постоялом дворе он старался держаться от койсойца подальше и не вступать с ним в лишние разговоры.
— А ты не нюхай! — посоветовал Ракадар и поехал вперед, чтобы ни Асда, ни Ширалам не заметили, как сильно он боится вновь встретиться со своим прошлым.
От ворот города тянулась длинная очередь из тех, кто приехал в Койсой за живым товаром. Рослые стражники спрашивали у каждого прибывшего имя торговца, а Ракадар, который, даже стоя в самом конце, без труда различал знакомые имена, с ненавистью вопрошал себя, почему этих нелюдей не берет никакая хворь.
Очередь двигалась быстро — город жил за счет тех, кому нужны были невольники, а потому стражники не чинили никаких препятствий для въезда в Койсой.
Ширалам, держась как можно ближе к Ракадару, украдкой оглядывал толпу. Многие, как и он, морщились от едкой вони и зажимали нос руками, но были и те, кто спокойно ждал своего часа, не выказывая ни малейшего неудовольствия. Они перебрасывались шуточками со старыми знакомыми, обсуждали дела, передавали женам да детям друг друга приветы и теплые пожелания, словом, вели себя так, как ведет обычный человек на обычной ярмарке.
— Сколько еще ждать? — сдавленно спросил Асда. — Я не могу больше терпеть эту вонь!
Наконец, наступил их черед.
— Имя? — не глядя на Ракадара, спросил стражник.
— Цернет, — едва выдавил из себя Ракадар, борясь с желанием повернуть назад и скакать во весь опор, пока конь не упадет под ним замертво, только бы оказаться подальше от этого места.
— Сколько вас?
— Трое, — ответил Ширалам, увидев, как сложно стали даваться Ракадару даже простые слова. — Мы из Южного оградительного отряда, что в Северном Оннаре.
— Проезжайте, — одобрил оградителей стражник и пропустил их вперед.
Койсой встретил Ракадара именно так, как он и думал — волной густого серого смрада, стонами несчастных рабов, предсмертным хрипом умирающих, дребезжанием жирных мух, криками надсмотрщиков, свистом плетей, ржанием коней и смехом покупателей.
— Как ты мог жить здесь? — спросил ехавший позади него Ширалам, в ужасе оглядываясь по сторонам.
— Тут никто и не живет, — не своим голосом ответил Ракадар. — Тут все мертвецы.
Он услышал, как позади него Асду вырвало на дорогу, но даже не смог порадоваться слабости заносчивого южанина. Слишком уж сильно он сам ненавидел и боялся Койсой, чтобы за те же чувства насмехаться над другим.
— Рабами торгуют там, — махнул он рукой в сторону большой площади. — Спешиваемся.
И спрыгнул с Ворона, одуревшего не меньше хозяина от запаха гнилья, которым был пропитан Койсой.
— Что это… Спасите же боги! — прошептал Ширалам, когда они дошли до торговых рядов.
Рабы, молодые, старые, совсем еще юные, стояли на каменных тумбах и безучастно глядели на мир пустыми темными глазами. Лица почти всех были в кровавых подтеках, на спинах гноились незаживающие следы от плеток, а запястья несчастных были стерты в мясо железными оковами. Некоторые одними губами шептали молитвы, другие — отупело раскачивались на месте, третьи — безмолвно разевали беззубые рты. Рядом с ними в тени навесов сидели торговцы, на все лады расхваливавшие свой товар.
— Рийнадрекцы! Пять штук!
— Всгорские дикари! Пожалуйте сюда, господа!
— Дарларцы! Только вчера прибыли!
Ракадар узнал себя в тысячах обреченных, выставленных на продажу, и едва не потерял сознание.
— Ракадар! — шепотом позвал друга Ширалам, хватая того за руку. — Нам нужно быстрее уносить отсюда ноги!
Асда стоял как вкопанный и не мигая глядел на то, как грузный надсмотрщик кастетом ломает лицо одному из несчастных.
— Нам туда! — сглотнув, сказал Ракадар и на негнущихся ногах побрел в дальнюю часть рынка, где, как он знал, выставляли самых негодных к работе невольников. Ширалам двинул следом.
— Господа! — позвал их один из торговцев. — Господа, что желаете?
Ракадар поглядел скованных одной цепью рабов, босиком стоявших на накаленной солнцем земле, и остановился.
— Кто это? — спросил он торговца.
— Ксененжские свиньи, — ответил хозяин. — Задарма отдаю.
Один из пленников, услыхав их разговор, поднял голову и просвистел что-то на своем языке.
— Сколько?
— Десяток есть. Мера серебра за всех. Дрянной товар, больше ни в жисть не свяжусь с этим поганым племенем!
Нагнавший оградителей Асда прислонился к большому столбу и закрыл глаза.
— А еще кто есть? — подал голос Ширалам, справедливо считая, что десяти бойцов им никак не хватит, чтобы восполнить потери оградительного отряда.
— Ксененежичи есть еще там, — махнул рукой торговец в сторону самых дальних рядов. — Тоже почти даром. Но даже такой цены они не стоят — дохнут, как мухи. Могу предложить беглых южан. Они хоть и дороже стоят, но куда как выносливее. И работать могут, и жрать особливо не просят.
Ракадар, в отличие от своих спутников, даже не удивился тому, как буднично рассказывает о преимуществах одних невольников над другими торговец. И его так когда-то представляли Умудю.
— Беру ксененежичей, — наконец ответил Ракадар. — А южане где?
— Три ряда отсюда. Там вам сразу покажут.
И, почти отечески улыбнувшись оградителям, добавил:
— Зять мой мое дело продолжает. Хороший малый. Товар у него всегда — загляденье.
Даже обычно скабрезного Асду передернуло от такой похвалы, а уж у Ракадара и вовсе все поплыло перед глазами.
— Приведи всех ксененежичей сюда. Дай им воды, — приказал он торговцу, отсчитывая монеты. — И прикрой им срам! Ехать нам далече.
— Как скажете, дорогой господин! — снова улыбнулся торговец и, подозвав к себе рослого детину, что-то прошептал тому на ухо.
— Все? — дернул Ракадара за рукав Ширалам. Оградителю не терпелось как можно скорее покинуть Койсой и никогда даже о нем не вспоминать. — Мы закончили?
Ракадар и сам не знал, почему вместо того, чтобы кивнуть, замотал головой.
— Караульте пленников, а я должен кое-кого навестить.
И, пока разум не взял верх над огнем вспыхнувшим в его груди желанием мести, он побежал по кривым, скользким от человеческих нечистот улочкам туда, где жил его бывший хозяин.
Еще издали Ракадар увидел серый каменный дом, возвышающийся над низкими деревянными лавками. Он остановился и долго смотрел на него, не решаясь подойти ближе. Наконец, собравшись с духом, Ракадар зашел внутрь.
— Эй! — обратился Ракадар к рабу в широком ошейнике, скоблившему каменные ступени. — Где твой господин?
Раб поднял глаза — мертвые и бесцветные, как и у самого Ракадара, и сказал:
— Он в беседке, господин. Вместе с Крокотуном, господин.
И снова начал тереть лестницу.
“Крокотун!” — повторил Ракадар про себя давно забытое имя. — “Хозяин того страшного скильда…”
— Проводи меня к нему, скажи, что я желаю купить у него людей.
Раб отложил щетку и, шаркая ногами, поплелся прочь, оставив Ракадара ждать на лестнице.
“Зачем ты пришел? Уходи! Уходи сейчас же!” — уговаривал он сам себя, содрогаясь от страшных воспоминаний. Что он скажет хозяину? Чего ждет от него?
— Господин готов вас принять, — бесстрастно объявил вернувшийся раб. — Следуйте за мной, господин. Он во дворе.
Цернет, маленький, толстый, с пухлыми изящными ручками и мягким скошенным подбородком, совсем не походил на злодея, но у Ракадара кровь застыла в жилах, когда он увидел знакомое лицо. Крокотун, чуть повыше да помясистее, сидел рядом, обмахивая себя платком. Двое телохранителей стояли по бокам от своих господ, готовые в любой миг расправиться с каждым, кто замыслит учить их хозяевам вред.
— Господин? — Цернет привстал на подушках, завидев покупателя. — Рад служить, господин!
Ни нищее платье оградителя, ни вытертые сапоги, ни заляпанный грязью выцветший плащ не умерили любезности торговца. Цернет давно жил на свете и знал, что иной раз на вид бедняк, а расплатится золотом, а богач не расстанется и с медяком.
“Все такой же!” — подумалось Ракадару.
— Я от хардмара Хараслата, — начал он, опустив голову и стараясь по привычке не смотреть Цернету в глаза. — Южный оградительный отряд…
— Хараслат! — сразу вспомнил торговец. В прошлый раз Хараслат, не торгуясь, заплатил втридорога за какого-то ничтожного мальчишку, а это качество Цернет ценил в людях больше остальных. — У меня есть товар, способный удовлетворить любого покупателя.
Глаза Ракадара защипало от слез. Он перестал быть оградителем, свободным воином, а снова стал затравленным бесправным рабом.
— Хараслат, — начал он и голос его сорвался. — Хараслат просил купить кого-то, кто был похож на того юношу, что ты продал ему в прошлый раз…
Цернет покачал головой:
— Одни боги ведают, кого я там продал. Какого-то заморыша, который, поди, давно издох. Но если ты напомнишь мне, каким он был, то я найду Хараслату с сотню таких. А то и куда как лучше. А по случаю того, что он предпочитает мой товар любому другому, то уступлю в цене. Я всегда служу достойным покупателям.
— А ты вспомни, господин, — прошептал Ракадар. — Его имя…
Цернет развел руками:
— Ты должно быть шутишь, господин? Я продавал и покупал тысячами, где ж мне всех знать?
— Эй! — позвал Крокотун проходившего мимо раба. — Принеси еще вина!
Ракадар, услышав приказ, бросился исполнять его волю и только на полпути к дому, словно очнувшись от морока, остановился и поворотил назад.
— Ты какой-то чудной, господин! — совсем не так любезно, как в начале, обратился к нему Цернет. — Уж не тебя ли я продал тогда Хараслату?
Не дождавшись ответа от онемевшего Ракадара, Цернет продолжил:
— Вот как бывает, был рабом, а теперь сам рабов покупаешь… Все вы одинаковые — когда в кандалах, так проклинаете, а как получили свободу, так первым делом сюда господами едете, чтобы уже себе людей купить…
Цернет обошел своего бывшего раба кругом, а Ракадар по привычке сжался в комок, ожидая от хозяина удара.
— Не бойся, — засмеялся Цернет, в шутку замахиваясь на оградителя и глядя на то, как он закрывает голову руками. — Не трону!
Телохранители, глядевшие на то, как их хозяин изгаляется над покупателем, тоже засмеялись.
Ракадар закрыл глаза.
— Я не в Койсое! — прошептал он. — Я дома, я в оградительном отряде…
— Что ты бормочешь? — переспросил Цернет.
Ракадар вспомнил Виду, пославшего его сюда. Вида бы не дрожал здесь от страха, Вида бы не дал над собой насмехаться!
— Я не раб, — произнес Ракадар, открывая глаза. — Я — хардмарин Южного оградительного отряда! И я вернулся за твоей головой!
Никто даже понять не успел, что случилось — молнией сверкнул меч Ракадара и ужалил Цернета в самое сердце. Подоспевших на помощь телохранителей, умевших ломать кости безоружным заморенным пленникам, но ни разу не встречавшихся лицом к лицу с настоящим воином, Ракадар убил на месте. Крокотун дернулся было вон из беседки, но и его настиг верткий оградитель.
— Запомни мое имя, — прошипел Ракадар, опускаясь на колени перед поверженным Цернетом. — Меня зовут Ракадар!
И он оставил его истекать кровью.
— Где же ты был? — бросился к Ракадару обеспокоенный его долгим отсутствием Ширалам. — Мы извелись на этом пекле!
— Уходим, — только и сказал Ракадар и вскочил на заждавшегося хозяина Ворона.
Он сам не верил в то, что только что совершил. Он отомстил! Отомстил за себя и за тысяч других несчастных, чью кровь годами пил Цернет. Вида бы гордился им!
И от этой мысли лицо Ракарада расплылось в довольной улыбке.
Рабы, увидавшие своих господ и их телохранителей, не сразу подняли тревогу — только глубокой ночью, когда тела злодеев остыли, они сообщили страже. Все ненавидели и Цернета и Крокотуна и их смерть посчитали великим благом.
— Будь они прокляты! — говорили они друг другу. — Счастья тому, кто их убил!
***
Когда Койсой остался далеко позади, оградители остановились. На выезде из города Ширалам на последние деньги купил у торговца мешок сухарей и теперь раздавал их пленникам.
— Жри, — приговаривал он, обходя каждого. — А то еще сдохнешь с голодухи.
Несчастные, кланялись ему, бормотали что-то на своем языке и с благодарностью брали скудное угощение.
— Эй! — обратился Ширалам сразу ко всем. — Вы меня понимаете? Понимаете по-оннарски?
Но никто ему не ответил.
— Поговори с ними! — приказал он Ракадару. — Скажи им что-нибудь!
— Зачем? — спросил тот, стараясь даже не смотреть в сторону рабов.
— Ты знаешь их язык, ты ведь койсоец!
— Я-то да, — огрызнулся Ракадар, — а они — ксененежичи!
— Как тогда Вида будет отдавать им приказы, если они ни слова по-нашему не знают? Что мы ему скажем?
Один из пленников уставился на Ширалама, но едва тот повернулся к нему, как сразу отвел глаза.
Асда, которому тоже пленные ксененежичи не нравились, добавил:
— Ты поглянь на них! Кости одни гремят! Ни один из них меча даже не поднимет! Хороших ты выбрал хардмаринов, Ракадар, ничего не скажешь!
Оба они как-то позабыли о том, что виноват в покупке таких негодных воинов был не Ракадар, а пустой кошель, с которым Вида отправил их в Койсой.
— А ты будто лучше? — вскипел Ракадар. — Иди и найди отряду приличных бойцов, раз такой умный!
— Я и найду! — процедил Асда. — Я своему хардмару служу на совесть!
Хуже любого оскорбления для Ракадара был упрек в том, что он подвел Виду. Койсоец опустился на землю и закрыл лицо руками. Как он теперь посмотрит в глаза Виде? Как объяснится?
— Ракадар? — позвал его Ширалам. — Надо двигать! Ночь наступает.
Ракадар кивнул, вскочил в седло и они продолжили свой путь.
Уже поздней ночью, остановившись на ночлег, Ширалам и Асда заспорили, кто из них троих будет сторожить пленников.
— Будем меняться, — предложил Асда. — Сначала я, потом ты, потом Ракадар…
— Я не буду! — наотрез отказался койсоец.
— Это еще почему? — рассердился Асда.
— Нечего их сторожить. Не сбегут. Хребет перебит.
И он, расстелив на голой земле свой плащ, крепко уснул.
***
Обратный путь занял почти вдвое больше времени, но оградители, находясь бок о бок с пленниками, ни разу с ними даже не заговорили, да и тех, казалось, совершенно не волновало, кем были люди, выкупившие их, и куда они их вели. Молча шли они целый день, молча ели свой сухарь, молча укладывались спать.
Только через двадцать дней пути оградители подошли к дому Ирели. Хозяин встретил их куда радушнее, чем в первый раз, ибо после боя Ракадара с Асдой, который закончился прежде, чем начался, к нему валом повалил народ, желавший послушать, как на самом деле все было.
— Этот парень-оградитель дрался как герой из сказаний прошлого! — восторженно рассказывали те, кто видели Ракадара своими глазами. — Он невиданной силы и еще большего умения.
Не только зеваки собирались у Ирели, но и те, кто, прослышав об отряде, сами захотели стать оградителями.
— Мы будем воинами! — говорили они, падая от усталости у порога Ирели и отдавая последние деньги за чашу самого дурного вина. — И мы будем ждать того, кто нас туда отведет.
— Что ж, ждите, коли есть охота, — усмехался хозяин, пересчитывая монеты. — Я не гоню.
Оставив скованных пленников во дворе, оградители вошли вовнутрь.
— Тут тебя спрашивали, — обратился к Ракадару Ирели. — Говорят, в отряд хотят.
— Правда? — посветлел лицом Ракадар. — И где ж они?
— Снаружи ждут.
Ширалам и Асда переглянулись. Что ж, приведя с собой крепких бойцов, они смогут загладить свою вину перед Видой.
Поев и выпив, оградители вернулись к новым хардмаринам, сидевшим под большим деревом и жующим еще теплый хлеб. Ирели в благодарность за новых постояльцев расщедрился настолько, что приказал накормить и их.
К Ракадару подошли двое северян — грязных и усталых.
— Это ты тот воин, который набирает себе бойцов? — просил один из них.
— Я, — подтвердил Ракадар.
— Тогда мы с тобой, коли тебе нужны такие воины, как мы.
— Это решать не мне, — сказал Ракадар, — а моему хардмару. Но он вас не прогонит.
— Тогда по рукам, — сказали северяне и отошли.
И наутро почти целый хард будущих оградителей направился обратно к границе, туда, где ждал их Вида, не находя себе места от тревоги.
Ракадар приехал в становище первым. Ворон был весь в белой пушистой пене, да и сам всадник выглядел не лучше.
— Скоро сюда придут новые оградители! — обрадовал он Виду. — Ширалам и Асда ведут их, а я поскакал сюда, чтобы тебя предупредить.
Вида отложил карты и бумаги, которые внимательно изучал, и пошел вслед за Ракадаром. Вот и наступил день, когда он действительно стал на место Хараслата.
— Я уж старался выбрать на совесть, — заверил его Ракадар. — И самому-то не верилось — раньше я ж жил рабом в Койсое, а теперь вернулся туда покупателем! В жизни бы не поверил, что такое бывает.
— Хватило ли тебе денег? — спросил Вида.
Ракадар помрачнел.
— Я-то ходил по тем рядам, где продают самых дешевых, а туда, где держат редкий товар — даже не совался. Не по моему кошелю расход.
— Без тебя мы бы не нашли людей, — поблагодарил его Вида.
Хардмар совсем не лукавил. Он ни разу не был в Койсое, но знал, что в мире нет такой силы, которая заставила бы его туда поехать и покупать на торгах людей.
Ракадар лишь кивнул и вместе с остальными оградителями, Видой и Валёном стал ждать. Не успел он досчитать до сотни, как в становище пришли Асда и Ширалам, ведя за собой новых оградителей. Некоторые были скованы одной цепью — рабы с торгов, понял Вида. Из Койсоя, который так ненавидел Ракадар. Другие пришли сами и теперь настороженно и злобно озирались по сторонам, держа в руках ножи. Были и те, кто уже ничего не ждал от службы в отряде. Они стояли, сгорбив плечи и опустив глаза в землю, безучастные, молчаливые.
— Приветствую оградителей! — крикнул Вида, взобравшись на пустую бочку, как на помост. — Надеюсь, вы найдете здесь то, что искали!
— Слишком уж добро, — пожурил его Валён. — Нечего с ними миловаться.
Но Вида не слушал его. Он знал, что гостей, пусть и таких, как эти люди, нужно было сначала напоить и накормить, оказать радушный прием, и уж потом говорить с ними о делах да отдавать приказы.
— Я — Вида, — продолжил он, — хардмар этого отряда. И я ищу для себя новых воинов.
Один из тех, что был в кандалах, поднял голову и просвистел, плохо выговаривая оннарские слова:
— Ты, видать, ошибся в нас, но здесь нет воинов, одни рабы.
Асда с размаху ударил его в живот, так, что говоривший, упал на колени, беззвучно раскрывая рот.
— Не трогать! — заорал Вида. — Никого не бить! Здесь все — наши гости. И мы окажем им почет и уважение. Вставай! — обратился он к рабу.
Того подняли на ноги.
— Расковать их! — коротко приказал Вида. — Пока я и впрямь говорю лишь с рабами, а мне нужны свободные воины.
Ширалам достал ключи, которые хранил в сапоге, и начал медленно расковывать рабов. Вида ждал, что как только пленники почуют, что больше не связаны друг с другом, то попытаются бежать или напасть на оградителей, но этого не произошло. Рабы стояли перед ним, не шелохнувшись, не подняв глаз от земли.
— Дорога была долгой, — продолжил Вида. — И вы устали. Разделите же с нами то, чем оделили нас боги, а потом и поговорим.
— И мы? — вдруг спросил один из тех, кто пришел по своей воле. Это был крупный лысоватый всгорец, с маленькими глазками и очень опасным ножом, которым он умело пользовался.
— И вы, — подтвердил Вида. — Оградители!
Его воины опустили руки на рукояти своих мечей, ожидая приказа.
— Проводите наших гостей в свои шатры. И угостите их всем тем, что есть в наших казанах.
Совсем не такого приема ждали и его люди, и пришлаки. Последние неверяще оглядываясь, ожидая удара в спину. Но хардмарины Виды, давно привыкнув к странностям своего хардмара, лишь вздохнули и начали расходиться по шатрам, подзывая остальных.
— Ракадар! Асда! Уйль! — позвал Вида. — Поглядите, чтобы не было драки. Кровь мне не нужна.
Все три хардмарина согласно кивнули и разошлись по шатрам. А Вида с Валёном остались на лобном месте, чтобы решить, как им быть дальше.
— Эти люди должны здесь остаться. Должны служить мне по доброй воле.
Валён почесал светлую кудрявую голову.
— О какой воле ты говоришь, хардмар? Ее у них нет. Им нужен кусок хлеба да пара крепких сапог. Накормишь их, обуешь, оденешь, и они умрут за тебя.
Виде такой совет совсем не понравился, но спорить он не стал.
— А койсойцы?
— Они уж тем более, — усмехнулся Валён и, немного помолчав, добавил: — Меня приговорили к виселице за убийство. Меня должны были казнить поутру, но я сумел сбежать. Знаешь почему? Дух мой не был сломлен пытками. И я благодарю богов, что меня приговорили к смерти, а не к пожизненной каторге, иначе я был бы таким же, как и эти люди. Живым снаружи, но мертвым внутри.
— Я понял тебя, — кивнул Вида.
Они постояли еще немного, решая, куда поселить пришлаков и как их всех прокормить. Вскоре к ним подошел Ракадар и сообщил, что и оградители, и гости поели и теперь самое время начать разговор.
— Сейчас ты выберешь воинов в свой хард, а я — в свой, — сказал Вида Валёну.
Все собрались на том же месте, только гости уже не глядели зло и недоверчиво. Похлебка, хлеб и вино сблизили многих гораздо быстрее и лучше, чем долгие разговоры. Да и сами оградители перестали презрительно коситься на новых братьев.
— Я рад, что могу принять вас так, как принимали гостей у меня дома! — громогласно начал Вида. — Еда да питье — лучшие друзья любого охотника, как говорят в Низинном Крае.
Многие засмеялись.
— А теперь я скажу вам о том, зачем выкупил вас на торгах и зачем мои люди позвали вас сюда. Этот отряд — единственный заслон между Северным Оннаром и Рийнадрёком. Живой стеной стоим мы, охраняя покой государства и отбрасывая отряды набежчиков от наших границ. Последняя наша битва была не столь удачна, как прежние, и мы потеряли хард наших воинов. Наших братьев.
У Виды увлажнились глаза, когда он вспомнил Умудя и Хараслата.
— Наш отряд невелик, не чета многотысячным войскам, но зато здесь нет слуг и нет господ. Здесь нет рабов и нет их хозяев. Мы все тут друг другу братья, готовые отдать жизнь за того, кто рядом. Мы бьемся с врагом и гибнем на границах, но такая смерть лучше смерти в пьяной трактирной драке или на большой дороге от рук разбойников, лучше смерти в кандалах и от плетей. Ибо умирать легче, когда вокруг друзья, а не враги.
Ему вспомнился лес и волки, которые готовы были убить его. И то, с какой надеждой забилось его сердце, когда он понял, что имеет союзника и друга в той битве с волками.
— Вы найдете здесь то, что дороже золота, что сильнее славы, что крепче тверди земной. Останьтесь здесь, клянитесь мне и служите господарю Северного Оннара верой и правдой, и я обещаю вам, что отныне и навсегда вы позабудете ту жизнь, что вели раньше! Станьте свободными людьми и свободными воинами, добывающими честь в бою, и я поклянусь вам, что никто не вернется в рабство, в темницы или в кандалы. Я не казню никого! Здесь нет плетей и палачей. Здесь братья!
Вида закашлялся и не договорил.
— Ты купил наши жизни, — подал голос все тот же раб, что говорил с ним раньше. — Ты наш хозяин, хочешь ты этого или нет. Мне не нужны ни твои милости, ни жалость. Я заслужу свободу своими делами, и лишь потом уйду отсюда.
— Как тебя зовут? — спросил Вида, пораженный такими речами.
— Керел, — ответил тот. — Керел Обдомар.
Раньше Вида часто спрашивал себя, как Хараслат с первого взгляда понял, что перед ним был стоящий воин, а не необученный босяк? А теперь, став главным хардмаром, он и сам научился различать людей. Этот раб, что так нахально скалил зубы и дерзко отвечал на вопросы, был не похож остальных, которые давно потеряли человеческий облик.
— Валён! — указал Вида на тех, кто пришли в отряд по доброй воле и теперь кучкой стояли по его левую руку. — Поговори с ними.
Валён кивнул.
— Керел, — обратился Вида к койсойцу, — а ты иди за мной.
Койсоец, победно окинув всех взглядом, грузно зашагал вслед за Видой.
Хардмар привел его в свой шатер.
— Располагайся, — сказал он. — И расскажи о себе.
Керел откинулся на подушках.
— Что ты хочешь знать обо мне, хардмар? — нагло спросил он Виду.
— Все, что захочешь мне поведать, — ответил Вида.
— Нет ли у тебя чего, чем мог бы я смазать горло? Рассказ-то получится длинным.
— Позади тебя есть бутыль из черного стекла. Там водка.
— Благодарствую, хардмар, — поднял он бутыль и сделал глоток. — Койсойская!
Вида усмехнулся.
— Раньше я думал, что дряннее напитка еще не придумали в этом мире, теперь что в рот не возьму, так все водой кажется.
Керел расхохотался — ему сразу расхотелось нагличать и дерзить. Такой хардмар ему нравился.
— Я — знахарь, — начал он без всяких предисловий. — И ксененежич. Обучался лечебному делу аж в самом Опелейхе. Оттуда и выучил ваш язык.
— Ксененежич? — спросил Вида. Он был наслышан об этом племени от Асды.
Керел кивнул.
— Хочешь узнать, как я оказался в Койсое, верно? Я скажу… Ксененежичи не любят незваных гостей, почти как всгорцы, с которыми мы делим одну землю! Однажды дозорные заметили на наших высотах отряд чужаков. Они сказали, что отрядец тот был маленьким и слабым. Отправилось двенадцать воинов. — Керел сделал еще глоток. — Одни лишь боги ведают, что там было, а чего не было. Но не вернулся никто. Наутро мы пошли поразведать, что же случилось с нашими друзьями, и нашли мы лишь троих. Раненых, которые еще жили. А были и мертвые. А когда мы понесли живых вниз, по крутой тропке, по которой так трудно идти и совсем нельзя убежать, на нас и напали, — тут он грязно выругался. — Проклятые нордарские свиньи! Мы, бывало, тоже нападали на их торговые обозы, но так кто нынче живет лишь честным трудом? А они отомстили нам. Сторицей отплатили за все обиды. Сковали по рукам и ногам и переправили в Койсой на торги.
— Давно ли это было? — спросил Вида.
— Зима уже настала, да только снега не было. В том году он запоздал.
Вида поднялся со своих одеял.
— Тебя послали сами боги, — сказал он Керелу. — Лекарь нам нужен больше водки.
— Я-то все могу. Я по лекарской части ученый.
— Тогда и приступай. От прежнего лекаря осталась его сумка да кое-какие травы, мази и присыпки. Раз в луну мой человек ездит на ярмарку в город, где на деньги оградителей покупает все, что они ни попросят. Но ты здесь лекарь, и поэтому я оплачу твои заказы.
— Я согласен! — сказал Керел. — И спасибо, хардмар. За то, что вызволил нас оттуда.
Вида пожал протянутую ему руку.
— Будь проклят Койсой в веках! — ответил он.
Выпроводив Керела, Вида снова засел на письмо Персту Низинного Края, в котором сообщал о кончающихся запасах и только растущих нуждах оградителей.