Чуть только занялся день, как Вида был уже на ногах. Ракадар, с головой завернувшись в выцветшее тонкое одеяло, спал в самом дальнем от входа углу, напротив Виды похрапывал Фистар, безмятежно раскидав руки в стороны. Умудя и Ширалама уже не было.
Вида тихонько вышел на воздух и сразу почувствовал себя куда как здоровее и бодрее. Солнце только вставало и еще не успело напечь землю, прохладный, а свежий ветер приятно обдувал лицо. Становище еще крепко спало, окромя дозорных, отошедших от шатров так далеко, что их было почти не видать, да больших охранных собак, лежащих в пыли и лениво переругивающихся между собой. Ни костерка, ни запаха свежей еды не было и в помине.
Вида пошел проведать своего коня, который был все на том же месте — Ракадар его расседлал и седло бережно положил рядом со входом под навесом, чтобы искусно выделанную кожу не попортил дождь.
— Ну что, Ветерок, — спросил у него Вида, потрепав за уши, — как ночку провел? Всяко не наша с тобой конюшня, где любая лошадь, даже самая распоследняя кляча, жила лучше, чем тут оградители?
Конь недовольно жевал губами, не желая отвечать на глупые вопросы. Хотелось ему домой али нет, Вида так и не понял.
— Ты стой тут, тебе скоро овса зададут. А я пока осмотрюсь.
Он пошел прочь от навеса, где содержались лошади, и увидел, как недалеко от становища Умудь и Ширалам копали яму. Только через миг Вида понял, что то была не яма, а могила — последний дом для умершего оградителя. Вида быстро направился к копавшим, которые его, казалось и не видели, а может, и видели, но не захотели позвать к себе.
— Нужна помощь? — крикнул он, подходя ближе.
Умудь отбросил лопату и отер пот со лба:
— Да не шибко-то…Сами, чай, сдюжим.
Вида присел возле умершего и ахнул — так мертвый оградитель походил на Трикке. Совсем еще юный, только недавно заросший бородой, с мягкими каштановыми волосами да загорелой, но еще не дубленой кожей. Одет он был в полинялые штаны и рубаху — видать, досталось от какого-то богача донашивать, так что тело юноши казалось еще тоньше, чем было.
— Он оннарец? — сглотнув, спросил Вида.
— Южанин, — ответил Ширалам.
— Как его звали?
— Лимаром, — сказал Умудь.
— По обычаю похороните? — помолчав, спросил Вида. — По-оннарски?
— Ширалам в обычаях-то не силен, а я только северные знаю.
— Так пусть и по северным.
— Как хочешь, друг, — сказал Умудь. — Ему-то уже все равно.
Вида опустился на колени перед Лимаром и начал медленно и тихо шептать прощальные молитвы, которыми провожали в последний путь усопшего в его родном доме:
— Свидься ты с теми, кто ушел оперед тебя, Лимар из Южного Оннара, да поклонись в пол богам своим да предкам, что встретят тебя там, куда никому из живых нет дороги…
Он вспомнил ту тропу, которой сам едва не ушел этой зимой и приложил руку к груди Лимара.
— Дела твои не дадут забыть о тебе.
Умудь, что сел передохнуть, снова поднялся и продолжил выкапывать могилу, а Ширалам как присел подле своего друга, так и остался сидеть, глотая слезы, текшие по его черному лицу.
— Прощай, брат! — сипел он, держа мертвеца за руку.
Вида взял лопату и стал копать вместе с Умудем, не желая думать об оставленных дома родных и о том, как же были похожи между собой нищий бессемейный юноша из оградительного отряда и богатый высокородный сын Мелесгарда Трикке. А потом помог уложить Лимара в выкопанную для него постель и закидать могилу землей. Ему вспомнились слова Ширалама о том, что нищий бедняк, корчась от боли и уже умирая, решил оставить драгоценное лекарство для тех, кому оно будет нужнее. Трикке поступил бы так же, подумал Вида. Да и он сам тоже. И Уульме, наверное, не согласился бы отпить макового молока, коли б знал, что для других ничего не останется. И все его друзья — благородные потомки великих воинов поступили бы также, как и этот Лимар.
— Боги приняли его, — сказал Умудь, когда был брошен последний ком земли. — А нам не о чем горевать.
И втроем они пошли обратно к шатрам.
Становище начало просыпаться: кое-кто умывался, кто-то кипятил воду в котелке, кто-то спросонья слонялся между шатров и громко зевал.
Еще издалека Вида заприметил Хараслата, который подъезжал к становищу на своем коне, возвращаясь с утреннего смотра. Ширалам сразу же юркнул к себе в шатер, а Умудь деловито и неторопливо начал раскладывать вчерашнее кострище.
— Когда обычно с Хараслатом можно беседы вести? — спросил Вида.
— Отзавтракать нужно, — ответил Умудь. — На пустой-то желудок кто захочет о делах говорить?
"И то верно. — подумал Вида. — Хоть и предводитель, а такой же человек, кому и поесть, и попить надо".
Вида вспомнил давешний разговор Умудя с Шираламом:
— Я ночью слышал, что в отряде туго с подвозом.
Умудь кивнул.
— Это уж правда. Но, что есть, так тому и рады. У нас, в оградительном особо-то не балованные, иначе б и не пошли они в отряд. Ведь те, кто познатнее да побогаче, все на север али запад подаются, а лучше уж и вовсе в городскую стражу или в личную охрану Перста. И работы меньше, и голова целее, и гордиться есть чем. А на юг идут уж совсем те, кому идти-то больше некуда. Кто ж будет о нас печься? Вот и доедаем объедки да огрызки, все то, что скидывает нам Низинный Край.
Умудь наклонился и поднял с земли рваную тряпицу, видать, кем-то оброненную.
— На растопку сгодится, — заметил он. — Я тебе так скажу, друг, но здесь опасности меньше, чем на севере, только не для нас, а для тех, кого мы стережем. Коли враг пробьется, то долго он будет идти до Стрелавицы, по всем этим проклятым оннарским лесным тропам. Там и одному-то трудно пройти, а уж целому вражескому отряду — конному и с оружием… Тем никак не удастся. А вот на севере коли прорубится кто, так сразу и опасность будет большая. Ведь сколько там больших и богатых городов. Вот их и защищают настоящие воины, этому делу обученные, все в драгоценных доспехах да с мечами, разящими, точно молнии. О тех и пекутся, а нам разве что изредка не забывают бросить кость.
— Ты сказал вчера, что отсюда можно уйти, коли захочется. Чего же никто не уходит, ежели все так плохо здесь?
— А куда ж им идти, бедолагам? — задумчиво спросил Умудь. — Тут никто ни о чем тебя не спросит, даже если и есть на тебе грех. Раз ты здесь, значит больше тебе податься некуда, и, милостью или гневом богов, ты будешь коротать тут свои дни, пока не помрешь.
— Но разве тут все преступники? Разве юный Лимар был дурным человеком?
— Я не знаю, кем он был, а кем не был. И никто не знает. Есть только одна правда — он оказался тут. И ты, и я. И все эти люди. Здесь, в Южном оградительном отряде. Вот это моя правда. Одна и единственная. Моим домом стал вот этот самый шатер, и о большем я не думаю. Какая нужда вечно вспоминать о том, чего ты лишился по доброй воле али чего тебя лишили другие, когда вся твоя забота сейчас — где бы найти хвороста для костерка да как не отправиться раньше срока на тот свет?
Вида с вниманием слушал Умудя. Хотя тот говорил страшные вещи, но ни в голосе его, ни в жестах, ни в осанке не было горечи и отчаяния, не было и покорного смирения, как давеча у Ширалама, когда он вернул пузырек с лекарством обратно. Умудь жил той жизнью, которую сам избрал для себя — не мечтая о чем-то другом и не гневя богов жалобами на свои тяготы да лишения.
— Удружи, Вида, — попросил он. — Зови остальных. Сейчас пойдем за своим, надо на раздачу-то поспеть. А тут уже и кипятком-то трав запарим, вместо чаю напьемся.
Вида скрылся в шатре и начал будить остальных оградителей.
Уже когда все встали и начали, негромко ругаясь, одеваться, он снова вышел к костру. Следом за ним выскочил и Ракадар и начал споро помогать Умудю. Как и вчера, щербатые миски были расставлены, котелок накрыт большой расписной крышкой, а Ракадар вытащил из карманов пару сморщенных груш.
— Дождемся остальных, а потом и к раздаче, — пояснил Виде Умудь. — Тут по шатрам раздают. В разное время для всех. Бьют в большой бубен, чтобы все собирались, а потом и оделяют каждого тем, что есть. Готовят вон там, — и он махнул рукой чуть в сторону от середины становища. — Там, за кустами. Туда и пойдем.
Наконец, Фистар и Ширалам тоже вышли из шатра и сели на свои места, ожидая призывного звона бубна.
— Пошли, — вдруг сказал Ракадар, — пора нам.
— Пошли, коли говоришь, — согласился Умудь и все остальные, подхватив свои миски, последовали за ним.
— Ракадар слышит, как зверь, — шепнул Виде на ухо Фистар. — Бьют три раза. Первый — для тех, кто поближе, второй — кто подальше, а третий и самый громкий — кто совсем далеко. Мы вроде как вторыми должны идти, да только пока дождешься, то одну жижу найдешь на дне.
Вида снова вспомнил свой дом — такой теплый и добротный, где всегда было вдоволь еды да питья, где было с кем перекинуться словечком, коли была охота, где сколько угодно было мягких перин и теплых шерстяных одеял и где остался его отец, и мать, и Трикке с Ойкой. Но голос желудка заглушил голос памяти, и Вида решил, что попечалится об этом потом, после того, как поест и поговорит с Хараслатом.
— Никуда мои воспоминания не денутся, — мрачно сказал он сам себе. — У меня еще будет вся жизнь, чтобы об этом думать.
Он протянул свою миску невысокому коренастому оградителю-раздатчему, с перекошенным носом и щербатым ртом.
— Ты с кем? Я тебя не знаю, — ответил тот.
— Это новый оградитель, — раздался голос за его спиной.
Вида обернулся — за ним стоял Хараслат, заведя одну руку за спину.
— И не лей ему тех помоев, которые плещутся в твоем котле, — добавил он.
Раздатчий молча наполнил протянутую ему миску из котелка куда как поменьше остальных горячей жирной кашей с мясом и тушеными овощами. Раз приказал сам Хараслат, то ослушаться нельзя.
— Пошли, — кивнул Хараслат, когда Вида взял свою дымящуюся миску. — Тут как-то не привык я о деле говорить.
— Пошли, — согласился Вида.
Они прошли через все становище и оказались у большого шатра, хоть и старого, но не такого жалкого и драного, как все остальные.
“А обычаи-то везде одни, — усмехнулся про себя Вида — главному все самое лучшее и достается”. Даже здесь, в отряде, предводитель не стыдился жить лучше, чем остальные оградители.
Внутри стены шатра были увешаны тканными покрывалами, а пол закрыт толстыми, но грубыми и дешевыми нордарскими коврами. Рядом с постелью стоял чурбан, на котором Вида заприметил большую бутыль из черного стекла, источавшую тонкий, едва различимый запах горных цветов. У стойки содержалось оружие: двуручный меч — странное и непонятное изобретение рийнадрёкских оружейников, который Хараслат прихватил с поля брани, обычный боевой меч и целая гора кинжалов и охотничьих ножей. Большой деревянный ящик закрывал собой часть шатра, словно делил его на две половины, а некогда дорогая, шитая яркими нитками занавеска свисала сверху ровно посередине, охраняя от чужих глаз самое ценное, что было у Хараслата.
— Караульных у меня нет, — сообщил он Виде. — Я сам себя караулю да и тебе советую. Никто не сбережет тебя так же, как ты себя сам.
Вида опустился на большой кожаный топчан, который сначала даже и не заметил в полумраке.
— Я вижу, что ты не трус, Вида, — словно старому другу сказал Хараслат. — И к мечу приучен. Нам такие нужны.
Подождав ответа, но так его и не получив, Хараслат продолжил:
— У нас тут недавно помер сотник. Свора его одурела от свободы. Голову себе сломал, кого на его место поставить. А тут ты! Сам пришел. Стало быть, и назначаю я тебя хардмаром!
Вида поперхнулся. Да разве мог он о таком мечтать раньше? Видать, Хараслат пошутил…
— Али ты не желаешь? — добавил тот, словно прочитав его мысли.
— Желаю!
— Тогда и славно, — согласился Хараслат.
Хардмар! Совсем не такого приема ждал Вида, совсем не к тому готовился, когда ехал сюда. Но тут же предательский червь сомнения зашевелился в нем — а сдюжит ли? Шутка ли, а лесной обходчий враз станет управлять свирепыми оградителями!
— Не приходилось-то мне раньше с хардами-то обходиться, — начал было Вида, но Хараслат перебил его:
— Да нам всем тут ничего из того, что мы делаем, раньше-то делать не приходилось. Ведь ежели посудить, а моя мать не думала о том, что стану я главным хардмаром оградительного отряда, когда рожала меня.
Он засмеялся гулким смехом, будто его самого забавляла эта мысль.
— А коли не справлюсь?
— Так а ты справься, — назидательно сказал Хараслат. — Только не с хардом, а со своим мечом. Мои люди больше всего на свете воинское умение чтут.
Вида вспомнил, что еще с ночи хотел выпросить у Хараслата новый шатер, но сейчас, потрясенный своим новым назначением, подумал, что уж что-что, а это точно подождет.
— Что же ты не ешь? — спросил Хараслат, увидав, что каша уже давно остыла и пожелтела, а Вида даже не думал к ней притрагиваться.
— Потом поем, — ответил он. — Скажи же, что нужно мне делать?
— Умудь лучше объяснит. Ступай к нему да расспроси. А как поешь да попьешь, да узнаешь все, так и приходи.
Вида встал и, не зная да не понимая, как нужно себя вести со своим предводителем, лишь коротко и почти незаметно поклонился.
— Да скажи, друг, как пришлись тебе мои ножи? — уже в спину спросил его Хараслат.
Лишь на миг Вида задумался, а потом и выпалил единым духом:
— Таким ножом только свинью резать, ни в лесу, ни в поле, ни на большой дороге толку он него не будет.
Хараслат гневно свел брови.
— Это уж точно! — в сердцах воскликнул он. — Дрянное мне оружие подвезли, а только что же делать, когда больше ничего и нет? Эти ножи да кинжалы — все наше богатство.
Вида вспомнил о своем кинжале, который был припрятан у него в седельной сумке, да о другом — отцовом, который носил он всегда с собой.
— Оружие тут худое, — сказал он Хараслату. — Неужто кто думает, что с таким оружием можно идти в бой?
— Персты думают, — ответил тот. — Это они присылают сюда все то, что не жаль и выбросить. А мы и отказаться не можем, ибо другого не дадут.
Вида потоптался на месте, ожидая, что Хараслат скажет ему что-то еще, но тот молча перебирал оружие.
— Я уж пойду, разыщу Умудя да все расспрошу.
— Иди. Ты пока осматривайся тут, а с хардом потом говорить будешь. Тут вовсе не городская стража в шелковых камзолах и нарядных доспехах, тут оградители южных границ. Да и запомни — еды себе требуй из котла поменьше. Да и питья тебе положено особого, а не того пойла, что давал тебе вчера койсоец.
Вида кивнул уже куда как явнее.
— Благодарствую, — сказал он и вышел из шатра. Он отправился к себе, надеясь, что встретит Умудя и все у него узнает. Так и вышло — Умудь сидел на широком полене и чистил свои ножи. Увидав юношу, он усмехнулся:
— А я все думал, куда ты пропал… Хараслат поговорить-то любит, но не так же долго.
Вида замялся.
— Хараслат хочет, чтобы я был хардмаром! — выдохнул он.
Он ждал, что Умудь удивится, но тот лишь кивнул.
— Это я знаю. Я Хараслата и надоумил.
— Ты? — опешил Вида.
— Я, — подтвердил Умудь. — Я сразу заметил, что ты не простой босяк-голодранец. Али думаешь, что мы тут все дурни? Платье не рваное, меч дорогой, а у коня бока — словно яблоки, лопнут скоро.
Вида смутился.
— Да мы не в обиде, — усмехнулся Умудь. — За богатство не спросим.
Он чиркнул лезвием.
— Так и что сказал тебе Хараслат?
— Хараслат к тебе отправил, — сказал Вида.
— Это хорошо, — не отрываясь от своих ножей, ответил Умудь. — Есть о чем поговорить.
И стал объяснять:
— Хараслат — главный хардмар над всеми тремя хардами. Есть и второй хардмар — Валён. У него лишь один хард, что сполняет его приказы. А третий хард — у тебя будет.
Вида кивнул — все ему было понятно. А Умудь продолжал:
— Прежний хардмар уже луну, как спит в земле, а нового Хараслат все выбрать не мог. А тут ты, словно каким промыслом богов, явился.
— А почему не мог выбрать?
— Хард тебе достанется знатный. Все головорезы, как один. Такие мало кого послушают. Вот прежний хардмар держал их своей железной волей, а как помер, так и все — никто не может и дня выдержать. Как новый хардмар — так драка. Хараслату же нужны живые оградители, а не мертвые. Вот он и был в раздумьях, кого назначить, чтобы воины друг другу-то кровь зазря не пускали.
— Так неужто он думает, что я сдюжу? — перебил Умудя Вида. — Я ведь не хардмар и приказывать не умею.
Умудь ухмыльнулся:
— Теперь хардмар. Чай, сдюжишь. Если жизнь тебе дорога. Да и Хараслат разрешил тебе сначала осмотреться да обжиться, а уж только потом начать приказы раздавать.
— Кто же из воинов в моем харде?
— Я, — сказал Умудь. — И Ракадар, и Ширалам, и Фистар. Есть еще Уйль — злобный, точно цепной пес и сильный, словно бык. Есть Денови, Агеняр, Ельма с Ельвой да другие. Ровно сотня.
— Я буду твоим хардмаром? Буду приказывать тебе?
— А я — сполнять, — пожал плечами Умудь. И, чуть помолчав, добавил: — Ты лучше уж отдохни, ибо нынче Хараслат тебя представит остальным.
— Как скажешь, — сказал Вида, вполз в шатер и тотчас же заснул.
Проснулся же он от того, что Ширалам, встав на колени, тряс его за плечо:
— Вставай, Вида, — приговаривал он. — Тебя главный зовет.
Вида подскочил.
— Иду, — прохрипел он. — Дай только соберусь.
Он пригладил волосы, поправил на себе ножны и отряхнул от соломы плащ — оградители не должны видеть своего хардмара оборванным и жалким.
Выйдя на свет, он увидел, что Хараслат о чем-то шепчется с Умудем.
— Я готов! — радостно выдохнул Вида.
— Вперед, хардмар! — напутствовал его Умудь.
Хараслат сделал своему новому оградителю знак и направился к лобному месту, где уже собрались почти все хардмарины.
Сердце Виды билось то быстрее, то медленнее, а лоб покрылся испариной.
— Оградители! — заревел Хараслат, подняв меч над головой. — Слушайте же своего хардмара.
Вида оглядывал тяжелые каменные лица, темные и бесстрастные, к которым трудно было привыкнуть. Лица тех, кого прокляли боги и тех, кто об этом знал.
— Оградители! — снова крикнул Хараслат.
Хардмарины стояли, не шевелясь, вперившись глазами в своего предводителя, словно безмолвные истуканы.
— Хард Леса-покойника!
Часть оградителей заревела.
— Хард Леса-покойника! — повторил Хараслат.
И снова оглушительный рев был ему ответом.
Хараслат указал на Виду:
— Вот ваш новый хардмар!
И, посмеиваясь в бороду, он протолкался между гуртом стоявших воинов и скрылся в своем шатре, не дав Виде опомниться.
К великому удивлению Виды, оградители словно бы и не поняли, что им сказал главный хардмар. Они потоптались вокруг нового сотника и вновь разошлись по своим делам. Но Вида не расстроился — он не знал, что говорить этим людям, как их приветствовать да чем доказать им, что он достоин быть их хардмаром.
И снова его выручил Умудь.
— Ты уж не огорчайся, — сказал он, когда все разошлись, а Вида так и остался стоять посреди становища. — У нас всегда так. Хардмаров-то в последнее время много сменилось, поэтому здесь не радуются да не печалятся. Отвыкли давно.
Вида вернулся в шатер. Он уже успел позабыть о том, что не хотел больше ночевать бок о бок с другими оградителями. Слишком много чего стряслось за этот один день — больше, чем за всю его жизнь.
Вечер второго дня совсем не отличался от первого — все собрались возле костра, а потом и отправились на раздачу, где Виде уже налили супа не из общего котла, а из маленького котелка, в котором готовили только для хардмаров.
— Погляди вон туда, — ткнул его в бок Умудь, указывая на одного из оградителей. — Это и есть Валён, второй сотник. Силы в нем, словно в великане.
Вида внимательно поглядел на Валёна — высокого широкоплечего детину, со светлыми кудрявыми волосами и круглым красным лицом. Сотник больше походил на огромного младенца, нежели на хардмара оградителей.
— Я думал, что он совсем другой, — сказал он.
— Валён не выглядит злым, согласен. Но это ты его в бою не видел. Зверь!
— Откуда он?
— Валён южанин, как и многие здесь. А больше про него я и не знаю.
Вида отвернулся. Его охватило странное чувство — он никогда прежде не бывал в таком окружении, но сейчас не испытывал страха перед всеми этими головорезами, что проходили мимо него, искоса поглядывая и перешептываясь.
— Ты теперь можешь выбрать себе кого в личную охрану, — сообщил Фистар. — И есть и пить отдельно.
— Так Хараслат сам себя охраняет, — вспомнил Вида.
— Хараслат-то да, — согласился Ширалам, которому тоже уже налили похлебки, и он осторожно понес его обратно, стараясь не расплескать по пути ни капли. — А вот Валён-то нет. У него есть телохранитель, и у Леса — нашего прошлого хардмара — тоже был.
— Какой? — спросил Вида.
— А сейчас покажу, — ответил Ширалам. — Вон туда погляди! Худой да чернявый и есть Асда. Валёна правая рука. А вон там, далече, длинный такой, словно жердь, с белесыми космами — Уйль, Леса нашего охранник.
Вида пожал плечами:
— А я буду есть с вами.
— Это хорошо, — похвалил его Умудь. — Оградители — люди суровые, да и не очень-то любят, когда кто-то сразу задирает перед ними нос. Валён здесь давно и делами заслужил себе право быть иным.
— Я и заслуживать не хочу. В Низинном Крае, где я жил, в лесу на обходе не было ни господ, ни слуг. Все и ели вместе, и спали. Я так привык, — пояснил Вида.
— Значит, и здесь привыкнешь, — пообещал Умудь.
Поужинали они быстро и улеглись на свои тюфяки. И, как и вчера, Вида заснул так скоро, что и сам не заметил.
Невысокий, сухонький старик, в дорожном, выцветшем от солнца плаще, размахивая толстой, но легкой палкой, быстро шагал вперед. За ним едва поспевали двое его попутчиков. Когда вдалеке показался одинокий двор, он остановился и уверенно сказал:
— Погостим здесь.
Старик уже давно привык быть среди их троицы за главного, и всегда решать, что же им делать. Так и сейчас — не шибко-то много они прошли, чтобы останавливаться да отдыхать, но что-то подсказало ему, что именно здесь их ждут.
— Как скажешь, Ях, — повиновались его попутчики.
Васпир — тощий и пожухший от дорог и лишений, с редкой светлой бородой да давно нечесаными волосами, неловко уселся на свой мешок с пожитками, который носил, привязав к шее. Кадон, невысокий, но грузный, с круглым красным лицом, большой плешью и здоровыми кулачищами, ругнувшись, упал на землю и тут же захрапел.
— Тупоумки! — сварливо пробормотал Ях.
Он даже сам себе не мог ответить, зачем взвалил их себе на шею. Вроде, они и были всегда — этот Васпир да Кадон. Два дурака да головореза, и не понять, что было хуже. Ях только и смог разузнать у них, как удалось им сбежать по пути из Красноземелья в Койсой, куда они ехали в кандалах на невольничий рынок, да так, что по их следу никто не пошел ни тогда, ни сейчас.
Кадон, упившись браги и растянув рот в глупую улыбку, хвастливо поведал, что он задушил провожатого голыми руками, а потом поджег солому в клетках, в которых перевозили рабов. А в пожаре-то разве будут разбирать, кто сгорел, а кто нет? Когда вокруг пляшет огонь да грозит пустить по ветру все денежки хозяина, которые мог он выручить, продав рабов в Койсое, разве будет он смотреть, чтобы сгоревший раб не оказался случайно его охранником? Рассказывая это, Кадон весело сжимал да разжимал свои кулаки да топал ножищей. Ях и верил ему, и не верил разом. Любой бы, кто поглядел на Кадона, сразу бы уразумел, что перед ним редкостный дурень и болван. Разве мог он сам придумать, как сбежать, да еще так ловко и сноровисто это сделать?
Он подошел к храпевшему Кадону и огрел того палкой по спине. Здоровяк вскочил и, вместо того, чтобы выругаться, лишь виновато опустил голову.
— Чего разлеглись, болваны? — сварливо вскричал Ях. — Идем!
Совсем скоро показалась калитка, у которой стоял темноволосый мальчик, с лицом удивительно чистым и гладким для слуги или раба.
— Эй, — подозвал Ях мальчика, издалека махая ему посохом. — А ну подойди.
Мальчик подошел.
— Чей это дом?
— Хозяина Эрбидея, господин.
Ях задумался… Этот дом не был похож на имущество приближенных к господарю Южного Оннара, но как знать? Ях жил на свете слишком давно, чтобы понимать, что не всегда снаружи то, что и на изнанке. Ведь будь этот Эрбидей обычным селянином, добросовестно возделывающим свой клочок земли да помалкивающим, коли не спросят, то они бы и зашли, и переночевать бы попросились, а коли он один из соглядатаев, а то и родичей господаря, то им несдобровать. Сразу начнет выспрашивать, кто они да откуда, а на дуралеев надежи мало — что один, что другой, а за так расскажут о том, как пришлось им убить их охранителей в Красноземелье. Хотя Ях и справил им новую одежду, чтоб перестали они походить на висельников, но вот язык держать за зубами они так и не научились.
— Эх, — вздохнул Ях, — а будь что будет. Пошли вовнутрь.
— Хозяин в клети-то, — крикнул им вдогонку мальчик. — А в дому-то его сын младший. Вы его спросите, он и проведет.
Ях только потряс головой.
— Позови своего хозяина! — гаркнул он здоровому детине с рябым лицом и редкими зубами, входя в дом.
Детина неохотно встал и поплелся в клеть, шаркая ногами и подозрительно косясь на незваных гостей.
— Коли боги будут милостивы, то и пожуем хлеба-то! — пояснил своим путникам Ях.
Очень скоро к ним вышел сам хозяин дома. Эрбидей, старый, но по-молодецки еще высокий и статный, медленно подошел к Яху и растянул рот в улыбке.
— Будьте здравы, путники. Коли привели вас ноги к моему крыльцу, то и мне боги не велели вас гнать. Уж садитесь за стол да разделите с нами наш скромный ужин, да не обессудьте — далеко тут у нас от столицы, вот и не балуемся всякими вкусностями да сладостями, еда вся простая да деревенская.
Ях неровно поклонился, стащил с головы шапку и, затолкав ее поглубже в суму, благодарно произнес:
— Мир твоему дому да изобилие твоему столу, хозяин. Пусть воздадут тебе боги за каждый кусок, что мы у тебя тут наедим. Сам видишь — мы люди переметные, как перекати-поле катимся, да не знаем, где придется поесть да преклонить голову в следующий раз. Нам и кусок хлеба — уже добро, а уж что поболе, так навечно запомним твою доброту.
Сам себе Ях не верил ни разу — он знал таких хитрых лис, как Эрбидей. Старик жил на свете уже очень долго и повидал очень многих. И такие глаза, как у Эрбидея, ему приходилось видеть лишь однажды — когда его самого чуть не казнили по приказу господаря Южного Оннара. У Эрбидея были глаза палача.
Эрбидей склонил голову вбок и умильно улыбнулся.
— За стол пожалуйте, — повторил он.
— Кадон, Васпир, — позвал их Ях.
Те, один, громко шмыгнув носом, другой, неуклюже и тяжело оступившись и нечаянно ругнувшись, бочком протолкались на свои места. Хотя Ях и считал их тупоумками, они сразу почуяли, что их предводитель будто бы обернулся кем-то другим — слишком уж елейно и льстиво звучал его голос, слишком униженно и жалко он себя вел.
— Так вы угощайтесь, гости, — ласково сказал Эрбидей. — Мы-то гостей любим, да только сами видите — на отшибе живем. Тут ежели кто и заглянет, так нам за праздник.
— Как это мы зашли хорошо, — согласился Ях. — И животы наполним и тебя, хозяин, авось развлечем. Мы — люди переметные, топчем дороги и много чего видим да слышим. Коль хочешь ты о чем узнать, так спрашивай.
— Я-то спрошу, а вы чего не едите? Али брезгуете?
— Да схоронят нас боги! — испуганно сказал Ях. — Я таких яств давно не видал, а уж не ел так еще дольше. Так что я и не соображу сразу, с какой стороны-то подходить. Да и ежели ты не против, а я кусок в свою суму увяжу. Чай, в пути-то сгодится.
Кадон и Васпир лишь елозили на своих местах и пытались понять, что же затеял их предводитель. Ведь и дурак поймет, что не зря Ях всеми силами тянул время да отказывался отведать и кусочка.
— В дорогу вам моя служанка полные сумы набьет. И чего из еды, и винишка какого — не самого лучшего, но уж в дороге выбирать не приходится. А это вы ешьте, не обидьте.
— А что хозяин не присядет? — елейно спросил Ях, беря со стола краюху хлеба и разламывая ее на три части.
— Могу и присесть, — ответил Эрбидей и кивнул служанке, чтобы та налила и ему вина.
— Так и расскажите, кто вы да и откуда? Да и чего в мире делается? Вести до нас давно уже не доходили…
Ях незаметно толкнул Васпира под столом, и тот тотчас же радостно заработал ложкой. А за ним последовал и недоверчивый Кадон.
— Да что же ты и услышать хочешь, хозяин? В мире много чего делается — кто пиры закатывает, а кто и преставляется. Ежели говорить о Южном Оннаре, то господарь наш славный в добром здравии да крепком уме.
Эрбидей улыбнулся, но как-то недобро.
— А что еще-то происходит? Слыхал я, что недавно из Красноземелья сбежали висельники, и их так и не поймали. Их вроде на рудники везли, а может, и в Койсой.
— Висельников, говоришь? — почесал затылок Ях. — Да сколько их понасбегало. Только вот все бесславно. Их или находят, или они сами объявляются.
— Но эти-то не нашлись, — задумчиво протянул Эрбидей, поглядывая на Васпира. — Говорят, как в воду канули. А дел-то за ними много — таких отпускать нельзя. И честным людям опасность, и страже наказание.
— Да и пускай их! — махнул рукой Ях. — Нам, хозяин, какое до них дело?
Эрбидей кивнул. Нет так нет.
— Да еще и вести из Опелейха пришли, — переменил он тему. — Говорят, север с нами торговать отказывается.
— Как? — спросил Ях.
— А вот так. У них там свои правители да свои законы. Дарлару, говорят, больше вина наши не нужны, а Присточье лежит разоренное — им не до шелковых да парчовых тканей.
Эрдибей говорил, а сам незаметно дернул за нитку, которая была привязана под столом. Где-то наверху тихонько звякнул колокольчик.
— А он-то откуда про это ведает? — спросил Кадон сквозь зубы. — Сам ведь сказал, что вестей давно не получал.
Васпир испуганно заерзал — как же так получилось, что они попались? Да только Ях, ни на миг не растерявшись, прошептал ему на ухо:
— Чай, а награду захотел за твою голову.
Кадон, вмиг обезумев, со страшным звериным ревом бросился на хозяина. От добродушного и смешливого здоровяка не осталось и следа — рот его скривился в оскал, глаза налились кровью, а лицо побагровело от ярости.
“Ух, какой!” — неожиданно для себя восхитился Ях. Он никогда не видел Кадона в деле, и считал, что боров и при опасности останется таким же тупоумным да неповоротливым.
— А ну покажи ему, чтобы вослед неповадно было, — подбодрил его Ях, надежно спрятавшись за тяжелый стул, которым он прикрывался как щитом. И Кадон послушался его. Одним точным беспощадным ударом он превратил лицо Эрбидея в страшное кровавое месиво.
Старик страшно захрипел и, неуклюже дернувшись на дощатом полу, испустил дух. А Кадон безжалостным зверем навис над бездыханным телом, тяжело и часто дыша.
— Ишь ты какой! — проворчал Ях, выбираясь из-за скамьи. — Разве можно с гостями-то так?
— Это он нас убить хотел? — спросил Васпир, вытирая рот.
— Не убить, дурень, всего лишь опоить, а потом и сдать нас стражникам да и получить награду.
— Опоить? — вскричал Васпир, недоверчиво косясь на недопитое вино.
— Опоить. А теперь нам некогда разговаривать — шуму мы тут наделали. Эх, и не думал я, что придется убить хозяина под крышей его же дома, но вот пришлось. Берите все со стола, что увидите, складывайте себе в мешки, но больше никуда не лезьте. Угощение — оно по праву ваше, но коли возьмете хоть нитку, то вновь станете ворами, а я таких терпеть не буду. Сам стражу приведу.
Кадон и Васпир, которые считали Яха очень умным и хитрым, тотчас же подчинились.
— Идем отсюда. Служанка-то не помешает, а коли умом боги не обделили, то и вовсе уйдет, а потом скажет, что по поручению отлучалась.
Но сын Эрбидея, который был во дворе, вбежал в дом, держа в руках длинный нож. Кадон, было, вновь ринулся на врага, словно молодой бычок, но Ях оказался проворнее — он схватил с пола упавший нож и метнул прямо в глаз обидчику. Эрбидеев сын упал замертво, едва не задев лезвием Кадона.
— Сколько их тут еще? — недовольно спросил Ях, вытирая руки.
Но больше никого не было — лишь на пороге они увидели и служанку — ее убил хозяйский сын, видно, решив, что она хочет сбежать да разболтать чужие тайны.
Выходя за ворота, Ях пробормотал молитву да поклонился дому, словно был тот живым.
— Благодарствую, что накормил да напоил.
У калитки они увидали того мальчика, что поздоровался с ними раньше. Он стоял, крепко сжимая в руках сверток и решительно глядя на Яха.
— Как тебя звать? — спросил Ях, про себя вопрошая, за какие грехи боги послали ему такое испытание.
— Карамером, — ответил мальчик.
— Что-то ты какой-то полоумок, — недовольно протянул Ях. — Третьего дурня мне еще не хватало.
Но мальчик совсем не обиделся. Он, казалось, давно привык не ждать ласковых слов ни от хозяина, ни от чужих людей.
— Значит, Карамер… — протянул Ях.
— Вы убили моего хозяина, — вдруг сказал мальчик.
Ях кивнул:
— Убили, согласен. Ибо ни в жисть я не видал такой бесчестной свиньи.
— А что же теперь будет? Господаревы люди отыщут вас и казнят.
Ях задумался. Было непохоже, что Карамер опечален судьбой своего хозяина, скорее, уж наоборот. Вслух же он сказал:
— А что тебя это так заботит, малец?
— Жаль будет, коли вас убьют.
— А чего это ты нас жалеть вздумал? — недоверчиво спросил Кадон.
— Остынь, дурень, — сердито осадил его Ях. — Не пугай мальчонку.
— Возьмите меня с собой, — попросился мальчик. — Я вас не выдам.
— Зачем ты нам? — спросил Ях, склонив голову набок.
— Я все могу делать. И по дому, и по двору. И со скотиной управлюсь.
Даже Васпир, до этого шмыгавший носом и ковырявший ранку на руке, расхохотался. Кадон и вовсе повалился на землю и стал кататься в пыли, охая и причмокивая.
— Ты точно дурак, — уверился Ях. — Где же видишь ты у нас дом или двор? Разве не сказали мы твоему хозяину, что ходим от дома к дому, ища местечко, где нас не прогонят да дадут похлебать какого варева?
Мальчик посмотрел на Яха серьезно, не улыбаясь, но и не сердясь.
— Но ведь куда-то же вы идете?
Ях сразу перестал подсмеиваться над Карамером.
— Это ты с чего взял?
— Так возьмете вы меня с собой? — вновь повторил мальчик, уже куда как настойчивее. — Я вам пригожусь. Я тут все тропы знаю. Отряд, что пойдет по вашему следу, нипочем вас не сыщет.
— Откуда ж взяться тут отряду, коли хозяин да его сын да все слуги мертвы? А когда кто из господаревых приспешников и опомнится, так нас уже и след простынет.
— Неправда ваша, — возразил Карамер. — Эрбидея, хозяина моего убиенного, много кто не жаловал. Говаривали, что в его двери входили многие недостойные люди, которых и за стол-то пускать не след. И многим он помогал из тех, кому помогать грешно. Мы тут на отшибе живем, до чужого жилья почти день ходу, а дорог тут нет, где бы лошадь могла проехать с повозкой, а значит, хозяин понимал, что коли что, а не сразу его хватятся. Вот и держал он еще одного слугу — верного и преданного, которого не подкупишь.
— Кто же это? — недоверчиво просвистел Васпир.
— У него был ручной ворон. Ученый и хитрый. Чуть что хозяину казалось странным или опасным, так он выпускал птицу, а сам выходил привечать гостей.
Ях похолодел. Давненько с ним такого не бывало. Вот оно как все обернулось. Он по доброте своей и думать забыл о том, что таких людей, как этот Эрбидей, живьем не положишь.
— И когда ж прибудет сюда отряд?
— Ворон летит быстро. Да назад возвращается быстро. А в отряде все конные, так что скоро все они будут здесь.
— Откуда ты знаешь дорогу? — требовательно спросил Ях.
— Хозяин как-то обмолвился. А я услыхал.
— Постой, что ты, говоришь, умеешь делать?
— По дому да по скоту. А так, коли обучите чему, то я толковый. Враз выучу.
— Что ж, веди нас, — как бы нехотя согласился Ях. — Веди да не болтай много, годы у меня не те, чтобы вашу трескотню слушать.
И, обернувшись к Васпиру и Кадону, которые стояли позади него и туповато смотрели на Карамера, сказал:
— А вы, дурни, не отставайте. Идите себе да помалкивайте. Коли услышу от вас хоть слово — вмиг шкуру спущу. Потом не обессудьте.
Оба висельника покорно последовали за ним, что-то недовольно бормоча под нос. Им не нравилось, что с ними пойдет какой-то новенький, к тому же один из тех, в чьем доме их чуть не убили. Но Яху было виднее, ведь сколько же раз он их спасал своим умелым враньем да лестью.
Ежели говорить правду, то ни один ни второй не могли вспомнить, когда и где впервые увидали они Яха. Васпир утверждал, что еще недалече от Чепераковых болот, когда они спрятались в лесу, а потом вышли на дорогу и заплутали так, что чуть было снова не оказались в Красноземелье, а Кадон кричал, что это было много позже, когда они остановились на одном из дешевых и грязных постоялых дворов, которых в мире тысячи, а там и за кружкой пива, а то и чего покрепче и познакомились со стариком.
Обычно их воспоминания оканчивались отчаянной дракой, когда один начинал колотить другого, приговаривая при этом, что тот уже давно проел последний разум. Ежели Яху случалось увидеть их дерущимися, то он, не раздумывая, прохаживался по их спинам своей палкой, а потом долго и грозно стыдил их, призывая всех богов в свидетели того, как же не свезло ему в жизни, что повстречались ему такие дурни.
— Послушайте! — вдруг сказал Карамер, который почти что сразу и освоился среди двух висельников и хитрого старика. — Давайте пойдем быстрее, солнце ведь уже заходит, а нам нужно дойти до воды, ибо те, кто придут сюда будут с собаками.
— Ты разве не видишь, что перед тобой немощный старик? — взревел Ях и замахнулся своей палкой. А затем прибавил ходу и легко обогнал всех остальных. — Ежели ты не выведешь нас отсюда, то мне придется тебя убить. Я лишний рот кормить не буду.