Между королевой Мелисентой и тевтонами не было приязни, ибо нешуточно подозревала она их в том, что, обладая столь сильной крепостью в центре Иерусалима, захотят они в конце концов овладеть и самим городом, а на трон владык Иерусалимских посадить своего великого магистра.
— В том же городе Иерусалиме находилась малая еврейская община. Евреи давали деньги под залог, занимались торговлей, выполняли кое-какие поручения, но больше всего они читали Тору и проводили время в бесконечных разговорах о величии Божества, которое они именовали Ха Шем.
Эти евреи отличались чрезвычайно практическим складом ума. Понимая, что в христианском королевстве не обойдется без еврейского погрома, они заранее вывесили объявление: «Погром — 50 шекелей, с осквернением синагоги — 70 шекелей, постоянным клиентам скидка».
Впрочем, жители иерусалимские утверждали, будто два еврея вербально выносят двух рыцарей за две минуты, и я охотно этому верю, ибо оснований не верить у меня не имеется.
///И так увлеклись евреи своей ролью, что испекли мацу на плоском камне, раскалив тот в костре; и была та маца вполне съедобной, и ели ее в Иерусалиме, да похваливали!///
— И вот пришел к королеве Мелисенте трубадур из Прованса, именем Джауфре Рюдель де Блая, безнадежно влюбленный в графиню Триполитанскую, которую полюбил не видав, по рассказам о ее добродетели и красоте. Был он безупречно изыскан и тошнотворно куртуазен и вел с королевой беседы утонченные о любви и различных оттенках этого чувства, о достоинствах графини Триполитанской, о своем томлении и о сочиненных по такому случаю стихах.
И еще спросил он тайком королеву Мелисенту, нет ли Триполитанской графини в свите ее величества. Говоря так, поглядывал Джауфре на фрейлину королевы, некую Агнес де Вуазен, девицу утонченной красоты и великого коварства, которая, непреклонно оставаясь в девичестве, недрогнувшей рукой по поручению королевы отправила на тот свет немалое количество народу, используя для такого дела яд и кинжал.
Королева лишь рассмеялась подобному предположению, однако предложила мессиру Джауфре сменить несбыточную мечту о графине Триполитанской на вполне достижимое счастье с Агнес де Вуазен.
Однако Джауфре Рюдель был предан сердцем одной лишь графине Триполитанской и отклонил любезный намек королевы с такой тонкой деликатностью, что решительно ничьи чувства не оказались этим задеты.
Королева решила воспользоваться любезным предложением трубадура и совершить путешествие на запад. Это путешествие имело такой вид, будто ее величество желала нанести дружеские визиты и запросто прогуляться с милым кавалером. На самом же деле Мелисента производила разведку, а излияния влюбленного трубадура слушала вполуха, то и дело произнося «да-да», «разумеется», «сочувствую, мой друг» и прочие глупости, зачастую невопопад.
Мелисента весьма обрадовалась, когда магистр тевтонского ордена, в миру известный как Корвин, предложил ей свою охрану. Кроме Корвина, королеву взялся охранять еще один тевтонец.
Следует заметить, что ее величество отчаянно боялась за свою жизнь и постоянно ожидала покушения. Внутренне дрожа от страха и бросая по сторонам недоверчивые взгляды, королева Иерусалимская оперлась на руку трубадура Джауфре и, сопровождаемая архиепископом, фрейлиной, шутом и двумя тевтонцами, двинулась по дороге.
Свита переговаривалась и пересмеивалась; Мелисента рассеянно внимала изящным руладам трубадура, торопливо прикидывая в уме, кто из владык нынешней Европы может стать ее потенциальным союзником. В личную симпатию Мелисента не верила. Она искала естественных союзников. Архиепископ не сомневался, что это — император Конрад. Немец. Ну конечно же. Ее величество хмурила лоб. Она чувствовала подвох. Она не доверяла архиепископу и его поспешному мнению, она не доверяла никому. И меньше всех — Конраду, с которым, впрочем, не была даже знакома.
Беседуя куртуазно, прибыли они со всевозможной пышностью в Тулузу, где были приняты Альфонсом-Иорданом, графом Тулузским, который немедля проявил всевозможное вежество. Королева же Иерусалимская, несмотря на оказанные ей почести, продолжала пребывать в подозрительном настроении и все время озиралась по сторонам, ожидая предательства. Особенно усугубляло ее недоверчивость то обстоятельство, что она находилась в полном неведении касательно своих врагов. Воспаленное воображение рисовало ей их легионами…
Беседа текла рассеянно, сопровождаемая скромным, но изысканным угощением; граф Тулузский блистал манерами и остроумием; сеньор Джауфре вполголоса изливал свои печали и мечты изысканными стихами, а Мелисента продолжала лихорадочно соображать, с чьей стороны ей ожидать подвоха.
Тем временем настала пора идти домой, и только тут королева обнаружила, что ни архиепископа, ни тевтонцев, вызвавшихся охранять ее в пути, поблизости нет. Когда же она справилась у своей приближенной девицы Агнес де Вуазен о том, куда подевались ее спутники, та отвечала, что они направились в иное место по распоряжению его высокопреосвященства.
Королева прошипела сквозь зубы бессильную угрозу. Ибо ей стало ясно, что монсеньор архиепископ и тевтоны ни в грош ее не ставят.
Разумеется, граф Тулузский тотчас же пришел на помощь разъяренной королеве и предложил ей дать сопровождение из числа своих людей, причем Джауфре Рюдель де Блая охотно вызвался оказать Мелисенте эту услугу. Однако, пылая стыдом за собственное бессилие, Мелисента заявила, что обратный путь до Иерусалима проделает одна.
К своему величайшему изумлению, она добралась до дома целой и невредимой. Завидев монсеньора архиепископа, разгуливавшего по Иерусалиму с чрезвычайно оживленным видом, ее величество скрыла кипевшую в ней ярость, ибо с этого мгновения числила архиепископа среди недругов.
Магистр же Корвин, более проницательный, нежели архиепископ, принес королеве извинения, пав к ее ногам.
Желая испытать его, Мелисента сказала:
— Я прощаю вам зло, причиненное лично мне; но я не вправе простить вам ущерба, нанесенного престижу и безопасности Иерусалимского королевства.
Тут магистр Корвин вскочил на ноги и закричал, что действовал по распоряжению монсеньора архиепископа, а ее величество может думать об этом все, что ей заблагорассудится.
Будущее показало, что магистр Корвин — отважный воин и превосходный командир своих людей, однако не политик. Но королеве, охваченной страхом, повсюду мерещились враги. И потому положила она себе избавиться от тевтонцев при первой же возможности.
— Веселая книга со стихами франков так рассказывает о судьбе сеньора Джауфре, друга Мелисенты:
«Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, был муж весьма знатный. Заочно полюбил он графиню Триполитанскую, по одним лишь добрым слухам о ее куртуазности. И сложил он о ней множество песен. И так хотел он узреть ее, что отправился в крестовый поход и пустился плыть по морю. На корабле одолела его тяжкая болезнь, так что бывшие с ним считали его уже умершим и, доставивши в Триполи, как мертвого, положили в странноприимном доме. Графине же дали знать об этом, и она пришла к нему, к самому его ложу, и заключила в свои объятия. Сразу узнал он, что то сама графиня, и вернулись к нему слух и чувства. И воздал он славу Господу за то, что сохранилась ему жизнь, пока он ее не узрел. И так он и умер у нее на руках. И повелела она похоронить его с великими почестями при храме тамплиеров; сама же по великой горести о нем в тот же день постриглась в монахини».
А вот стихи сеньора Джауфре:
А вот другие его стихи:
Из дальнейшего станет понятно, как мало правды в том, что рассказывают о сеньоре Джауфре люди; стихи же этот франк воистину слагал добрые.
Память о нем сохранилась и в Дамаске, где он провел два года и замучил всех своими любовными переживаниями, которые считал необходимым облекать в слова и делать достоянием широкой общественности. И потому у нас его считали умалишенным. Однако королева Иерусалимская держалась иного мнения, а что иной раз бывала с ним небрежна, то лишь вынужденно, поскольку жизнь властительницы разительно отличается от жизни всех прочих людей.
— Ближайшим соседом Иерусалима на западе был Константинополь, где правил император Мануил Комнин. Он держал при себе двух женщин одновременно, отказываясь отдать предпочтение одной из них и тем самым изгнать другую. Следствием такого поведения сделались постоянные столкновения Комнина с патриархом Константинополя, который резко осуждал сие двоеженство, ибо по вере франков муж может держать только одну жену, а наложницы не дозволяются вовсе.
Дочь Мануила Комнина, Евангелина, девица весьма прекрасная, набожная и сострадательная, была рождена им от сарацинки или иной рабыни. Пользуясь большой свободой, эта девица невозбранно ходила по дорогам, и ни свиты, ни охраны при ней не имелось. Она имела видение, в котором ангел явился к ней и велел отыскать пропавшего без вести Балдуина Иерусалимского, несчастного юношу, за грехи свои пораженного от Аллаха проказой. В дальнейшем мы узнаем, как вышло, что Евангелина выполнила волю Аллаха.
— Мудрейший Аль Джахез в «Поучениях к Нарриман» говорит: «Властитель узнается по одиночеству». Мелисента, королева франков на Востоке, во всем Иерусалиме не могла ни в ком найти опоры. Но более всего огорчала ее невозможность найти поддержку у архиепископа, ибо тот, опьяненный своей германской кровью, с первого же часа прочно связал свою судьбу с тевтонцами. В тевтонах Мелисента видела врагов; от госпитальеров не ожидала ни поддержки, ни нападения; впрочем, когда она, отчаявшись, попросила их о помощи, они дали ей кинжал.
— Многомудрый Абу-ль-Хусейн ибн Джубайр говорит:
«О дивный город! Его нарекли женским именем и облекли покровом юной девы; не раз приходилось ему склоняться перед победителем, не раз он блистал как невеста, отвоеванный мечом Ибн Хамдана! Сколько царей мечтало завладеть им, скольких людей поражал он своим величием! Сколько сражений разыгрывалось из-за него! Где они теперь, хамданские эмиры и их поэты? Их давно уже нет, а каменные стены остались».
Ибн Баттута говорит:
«Цитадель Алеппо называют Аш-Шахба (серой). Внутри нее есть два колодца, полные ключевой воды. Крепость окружена двумя стенами и глубоким рвом, наполненным водой. Стены венчает множество теснящихся друг к другу башен. В толще стен скрыты великолепные чертоги с узкими окнами. Во всех башнях живут люди, и пища в этой крепости не портится от времени.
Здесь есть святыня, поклониться которой приходит много людей. Говорят, что здесь совершал молитву Авраам».
Вот что сказал однажды об этой цитадели Джемаль ад-Дин Али ибн Абу-ль-Мансур:
— Когда настала ночь, и тела людские погрузились в сон, пришло время ангелов и сновидений. Едва королева смежила веки, как приснился ей наистраннейший сон. Снилось ей, будто Ривка, золотоволосая иерусалимская еврейка, выходит замуж за ученейшего рэб Мойше, известного на Востоке и Западе толкователя Торы. Это тем более удивительно, что рэб Мойше до самого конца сохранялся в девственном состоянии и девственность его пребывала неразвязанной.
В этом сне пребывали королевский двор и иерусалимская еврейская община в огромном темном храме. Была ли то гигантская синагога — был ли то невероятных размеров сад со стволами-колоннами? В тусклом багровом свете очага мелькали знакомо-незнакомые лица. От жаровни тянуло густым дымом.
Несторианский монах из Алеппо и архиепископ Иерусалима, презрев как собственные расхождения в вере, так и общую для них неприязнь к еврейскому Богу, дружно вели обряд по еврейским богослужебным книгам. Королева же вкупе с иными держала над невестой покров.
Всех участников действа затягивало дымом жаровен, отчего те нещадно кашляли, и из глаз их текли обильные слезы. Обряд то и дело прерывался, ибо раввина душили неудержимые рыдания.
Когда же брак был заключен, захожий менестрель попытался играть на роте «Хава нагила», но сбился с такта. Запели без сопровождения музыкальных инструментов, но тут вся плачущая еврейская свадьба завела всяк по-своему, кто в лес кто по дрова, как говорят у франков, и пение расстроилось вовсе.
Королева хотела плясать, но споткнулась и едва не упала в жаровню. И после этого ей начал сниться совсем другой сон.
— Узнайте, что девственность имеет обличье банта, скромно завязанного над коленом. Однако этот знак невинности многие ухитрились превратить в объект непристойных шуток. Так, я своими глазами видела одного удалого воина ислама в грязном халате, но с добрым оружием в ножнах, который ступал, размахивая двумя огромными разлохмаченными веревками, свисающими у него с колен. При каждом шаге веревки болтались и шумно хлопали по икрам. То и дело на дороге можно было встретить утерянную кем-либо девственность.
Славная певица египетского племени, известная в обеих землях как Руна (что на языке франков означает «тайна»), имела обыкновение то и дело, бранясь, поправлять девственность свою, ибо та норовила сползти по ноге. Иные мужчины подвергались озорному посягательству девиц, которые тайком развязывали их девственность. Так, рэб Мойше был развязан трижды, но трижды своими руками восстанавливал утраченное.
Фрейлина королевы Мелисенты, Агнес де Вуазен, с виду невинная и хрупкая, на деле же вполне предавшаяся иблису, собственноручно подвязала своей девственностью палатку, когда та покривилась.
///Когда же игра закончилась, один госпитальер принялся развязывать свою девственность и вдруг замер, ощутив на себе тяжелый взгляд сотоварища. «Что ты делаешь?» — спросил его тот…///