– Подумаешь, великое дело – змея. Ужик какой-нибудь или гадючка, – пожал плечами Эльф.
Тимофей смотрел на происходящее горящими глазами и широко улыбался.
К счастью, Белка этого не заметила.
– Гадюка? Она по мне ползала!
– Да, они любят тепло. Грелась, наверное.
– Грелась? На мне? Я спала со змеей?
– Бывает… Это придает тебе некое сходство с Евой, – неопределенно протянул Эльф.
– Ты что, издеваешься? А если б она меня укусила?
– Паралич, пена изо рта и медленная смерть! – решительно заявил Сатир.
Серафима от страха обняла себя руками.
– Ну, мать, попала ты!.. – сказала самой себе.
Тимофей, едва сдерживая смех, протянул ей лопух с испеченной рыбой.
Белка дернула плечами, словно отбрасывая страхи, и принялась уписывать еду, не забывая, правда, беспокойно оглядываться вокруг.
Ночью, лежа в шалаше, сквозь сон она услышала, как кто-то большой, словно тюлень или морской котик, плещется у берега. Слышался негромкий смех и неразборчивое бормотание. Белка открыла глаза, увидела сидящего на мелководье человека. Капли с острыми огоньками звезд внутри стекали по его спине и рукам. Казалось, он весь переливается и сверкает, как ртуть на солнце. Рядом с ним сидел и беззаботно шлепал по воде рукой кто-то, странно похожий на Сатира.
Белка шевельнулась и поняла, что не чувствует рядом его спины, сильной и теплой, словно разогретый за день камень.
Было в уединении этих странных купальщиков что-то родственное, близкое, словно братья встретились после долгой разлуки. Серафима провалилась обратно в сон.
На следующий день они снова плавали, ныряли, радуясь солнцу и чистой воде, доставали со дна причудливые окаменелости и ракушки, валялись на солнце, лениво переговаривались и разглядывали проплывающие вверху облака.
– Человек создан для пьянства и безделья, – сказал Эльф.
– Ах, как хотелось бы, чтобы так оно все и было! – откликнулась
Белка, сладко потягиваясь на песке.
– Я в лесу коноплю нашел, – подал голос Сатир. – Дикую. Нарвал и разложил сушиться.
– В наших широтах конопля беспонтовая вырастает. Солнца мало.
– В этом году лето жаркое. Посмотрим, что получится.
Следующие дни проходили так же, как и этот. Они купались, били рыбу, готовили ее на огне, загорали, по вечерам подолгу сидели у воды, передавая друг другу дымящийся косяк с травой и наблюдая за движением заходящего солнца. За тем, как красный шар медленно сползал за иззубренную, словно кромка боевого меча, темнеющую линию леса и мир погружается в мягкие сумерки, как в прозрачную голубоватую воду. В воздухе чувствовался такой вселенский покой, что хотелось перестать дышать, дабы ничто не нарушало его. Наступала ночь, густая, как смола, и наполняла воздух тайной.
Может быть, это были лучшие моменты в их жизни. Если бы кто-то другой оказался на их месте, возможно, он согласился бы с ними.
Впрочем, никто и никому не в силах запретить сидеть по вечерам на берегу озера и, наблюдая закат, понимать, что одним из величайших грехов на земле является нарушение тишины, а величайшая музыка – та, что неотличима от молчания.
Дым от сигарет неслышно, как пар от нагретой воды, поднимался вверх, вкрадчивый и осторожный, похожий на падающий вверх снег. Мысли текли все медленнее и медленнее, а затем и вовсе останавливались, не понимая, куда двигаться, если все видимое и невидимое разом лежит прямо перед тобой. Мысли терялись среди лучей закатного солнца, криков засыпающего леса, замирающих движений ветра и вечного спокойствия озера, мимо которого прошли сотни веков. Серп месяца вставал над лесом, как полуприкрытый веком глаз небесного мудреца.
Дни тянулись красивые и неторопливые, как процессия экзотических улиток.
Иногда Белка, Сатир и Эльф забирались на торчащие из-под воды стволы деревьев и лежали там часами, разговаривая обо всем на свете.
– Один буддийский мудрец сказал, что высшим счастьем является возможность есть когда хочешь, пить когда хочешь и спать когда хочешь.
– И ты правда думаешь, что это счастье? – удивилась Белка.
– Нет конечно. Это всего лишь свобода, и не более того. Даже, скорее, не сама свобода, а движение к ней. Ужас в том, что современная цивилизация преподносит свободу в качестве самодостаточного и конечного продукта. А ведь еще Ницше говорил:
“Быть свободным не от чего, а для чего”. Обыватели вытребовали себе иллюзию свободы, чтобы сидеть на привязи сытости, телеразвлечений и сексуальной распущенности в пределах собственной кухни. “Хлеба и зрелищ”. Со времен Римской империи известно, что раб, освободившись от рабства, первым делом требует себе нового хозяина.
Бедное человечество боится свободы… Как проклятья, как клейма, как проказы…
– Я не боюсь, – пожал плечами Сатир.
– А ты и не человек. Если они все люди, то ты не человек.
– Да с чего ты взял, что я не человек? – обиделся Сатир. – Да я человек больше, чем они все вместе взятые! Я обречен быть человеком и буду им.
Эльф молчал, Белка, вытянувшись на стволе, расслабленно следила за разговором.
– Хорошо, первую попытку стать людьми человечество объединенными усилиями загубило. СССР задохнулся. Что дальше? Стремиться к победе капиталистического труда? Да куда ж там стремиться? К чему? К деньгам? А дальше? Любому нормальному капиталисту понятно, что дальше этому строю двигаться некуда. Куда? Обогащаться? Хорошо! Но зачем? Чтобы больше потреблять? Хорошо. Давай обогащаться дальше.
Зачем? Чтобы потреблять еще больше? А предел будет? Что, кроме денег, сможет завещать умирающий при этом строе человек? Ничего!
Апофеоз капитализма – ничто! Абсолютное ничто!!! Что такое деньги?
Хлам! Сегодня они есть, а завтра пожар или финансовый кризис – и их уже нет! Так что ж, завещать эту фикцию? Я помню своих родителей, я люблю их, но за такое наследство я бы их проклял.
Он замолчал, и на друзей вдруг свалилась огромная и мягкая, как стог, тишина. Несколько минут они прислушивались к звукам реки и леса, которые осторожно, словно мыши в сене, копошились в этой тишине.
– Кстати, Серафима, это ничего, что я ненавижу обывателя? – шепотом спросил Сатир, глядя в небо.
– Нет, это скорее нормально. Порядочный человек обязан ненавидеть обывателя. Особенно обывателя в себе, – сонно откликнулась Белка.
– Нет человека страшнее обывателя, – продолжил Сатир. – Все зло мира свершается либо с согласия обывателя, либо при его непротивлении. И дело даже не в том, что я их ненавижу. Дело в том, что они этого достойны.
Сатир тряхнул головой:
– Все, спать пойду, – и соскользнул со ствола дерева.
Над рекою плыл густой туман, в котором раздавались всплески играющей рыбы. Белесая дымка укутывала все вокруг, скрывала от глаз берега, наводняя мир тревожной прохладой. Эльф оглянулся на Белку. Та безмятежно спала, обхватив руками ветку.