В первые дни после её казни я видел только арбалет на стене.
За сутки на жаре ожог и раны от плети воспалились, и теперь лихорадка то и дело сталкивала меня в болезненное беспамятство. Стоило закрыть глаза — и я видел огонь. Он был повсюду, поглощая мир вокруг, уничтожая стены, висящие на них картины, испепеляя возникающие образы. Всё что я знал и любил — сгорало в нём.
А когда я приходил в себя — реальность оборачивалась большим кошмаром. Ничего не горело. Всё было как раньше. Та же комнатка на втором этаже, те же стены, те же вещи, те же запахи с кухни и те же звуки из окна.
Но её рядом не было, и больше не будет. И этого уже не изменить. Не изменить…
Столь слабым и бесполезным я не чувствовал себя никогда в жизни. И ненавидел себя за это, всеми фибрами души.
Я не смог. Ничего не смог. И изменить ничего не мог. Пойти и убить эту гадину — не мог. Даже встать не мог.
Но в своём воображении я бесконечно целился и нажимал на спуск. Точно и холодно. Слышал глухой звук воткнувшегося в плоть болта. Видел как тело ненавистного сановника валится на землю. Всё словно наяву. Как только смогу встать. Как только смогу дотянуться. Убью его. Убью. В этом был единственный смысл продолжать дышать. Единственный ориентир позволяющий забыть о том как теперь пусто и бессмысленно всё вокруг.
…приходили друзья. Что-то говорили. Я и слышал, и нет. Не помню ни одного лица в те дни. Мне казалось что все эти голоса звучат из-за какой-то неведомой грани, и в целом не поручился бы в том, что они не пригрезились мне в горячке.
Все.
Кроме одного.
…Там, внизу, Агнес говорила с матушкой Финч. Вполголоса, но я слышал каждое слово:
— Жар спал, хвала Императору. И воспаление почти прошло. Ну что вы, в самом деле! Я не вру, ему правда лучше! Он обязательно поправится! Он же у нас сильный, справится со всем… Всегда справлялся. Я дала ему отвар, боли быть не должно… Тётушка, ну не плачьте, пожалуйста, всё будет хорошо…
— Если теперь у него вообще хоть что-то может быть хорошо, — мрачно произносит кто-то. Кажется это Адам. Судя по всему он и его собеседники стоят у самой лестницы: говорят тихо, но я слышу каждый вдох. — Я не удивлюсь если у него действительно поехала крыша. Он так до сих пор ни слова не произнёс?
— Нет, — это Мари, и голос её звенит от напряжения. — Ощущение что не слышит. Не реагирует ни на что, не ест вообще. Смотрит всё время в одну точку.
— Знаю я эту точку, — ворчит Адам. — И я бьюсь об заклад что знаю, о чём он думает.
— Да всем мы знаем, — а это, кажется, Дэнгейр. — И чтоб мне провалиться, если лорд-защитник не догадывается об этом.
— Ежу понятно, — снова Адам. — Так что я бы на вашем месте боялся того момента когда Баи на ноги встанет. Пропасть, хоть дежурь возле него по очереди! Он ведь непременно выкинет что-нибудь, черт бы его побрал! И вот тогда беднягу арестуют, полноправно и по закону, и ничто уже не поможет.
…О нет, Адам, дорогой мой друг. Не бойся. Я попадусь им не раньше чем Орф будет смотреть в небо моим же арбалетным болтом, торчащим у него из глазницы. А как только это случится — будет уже всё равно, повесят меня или четвертуют. Абсолютно всё равно.
— Да что же это? Как так?! — это снова Мари, и чувствуется, что её переполняет гнев, столь же сильный сколь и безысходный. — Вот так взять и сжить со света людей, просто за то, что они счастливы?! Они оба за всю свою жизнь и мухи не обидели! Почему?! Почему с ними так?…
— Люди порой доходят и до более страшных вещей, — это опять Дэнгейр. — Особенно те, что наделены властью. А Баи с Бригиттой сама знаешь как по гордости его дворянской прошлись. Кто он, а кто они? Дочка купца среднего достатка, которая ему, дворянину, отказала, и подмастерье — сирота, который во всем лучше его оказался.
— Это ведь против закона! Он для всех един, вообще-то! Должен же быть способ призвать Орфа к ответу? Хоть бы и всем народом жалобу на него написать, отправить в Синод. Орф вроде как поставлен нас защищать, но что, теперь хоть кто-то чувствует себя в безопасности после того что случилось?
— Плохая идея, — резко произносит Адам. — Очень плохая, Мари. Ради всего святого, даже думать забудь об этом. У Орфа — деньги и связи, он наверняка отбрехается от всего. А когда отбрехается — ничто не мешает ему вернутся и покарать недовольных. Ты видела, он уже себя показал во всей красе.
— Но он же в немилости!…
— А может это просто слухи? И даже если да, то насколько? Никакой гарантии нет. Мариша, послушай доброго совета: хочешь помочь Баи — не ставь себя под удар. Ты и так уже дерзнула за него заступиться, и сдаётся мне господин Орф тебе этого не забудет.
— Как скажешь, — отступает поникшая Мари.
Вот и славно. Не вмешивайся в это. Просто подожди немного: один точный выстрел, и ты будешь в безопасности. И Адам тоже. И все здесь живущие. Просто один точный выстрел… Один выстрел — и мир станет лучше и светлей…
…Я сосредоточенно перебирал болты. Бережно проверял остроту каждого, расцарапав пальцы в кровь.
Смазанный спусковой механизм "Матильды" теперь активировался бесшумно и мягко, словно та была живым существом плоти и крови. Продолжением моей руки.
Кожаная куртка. Не по погоде, жарко, зато худо-бедно может уберечь от лишних царапин.
Окно было открыто. Скоро на город опустится ночь. Луны нет, улица с этой стороны не освещена. Если перебираться по крышам, то при должной осторожности можно остаться незамеченным.
— Баи?
Он будет ждать меня? Чудесно. Я тоже очень хочу встретиться, но уже на своих правилах. И ты ответишь мне за всё, чёртов сукин сын. За каждую её слезинку, за каждую каплю крови, за каждую секунду на костре. Я своими руками оборву твою жалкую жизнь. Буду смотреть в твои испуганные глаза. Любоваться твоей агонией, наслаждаясь каждой секундой…
— Баи, ты куда это?…
Осталось собрать болты в подсумок. Дождаться бы только темноты, а терпение подводит. Нельзя спешить. Успеется. Все уже рассчитано. Надо только аккуратно высмотреть где эти хвалёные наблюдатели…
— Баи! Всеми богами тебя заклинаю, хватит!
…ты известный педант, и у тебя устоявшийся распорядок жизни, который наизусть знает каждая дворовая шавка в этом городе. Завтра вторник. По вторникам ты, как правило, совершаешь конные прогулки по нордвицкому лесу, который я знаю как свои пять пальцев. Получше чем ты. Осталось выбрать место. Старый дуб? Поворот у озера? Мост через ручей? Нет, пожалуй лучше то место где дорога проложена через овраг, разрезающий холм надвое. Идеальное место, просто для засады, дорога как раз на расстоянии выстрела…
— Баирон, сын Оуэна, приди в себя и говори со мной, демоны тебя раздери! — голос Мари словно разбил стену, отделяющую меня от происходящего вокруг. — Иначе, клянусь, ты выйдешь отсюда только через мой труп!
Мариша Ормин, самый старый мой друг, стояла напротив меня, спиной к окну, и смотрела так, словно вот-вот порвёт меня на куски.
— Ты… — перед глазами яркой вспышкой пронеслась сцена после казни и невысказанная ярость прорвалась на ни в чём не повинную жертву. — Ты рехнулась, женщина? Какого дьявола ты высунулась одна из толпы?! Чтоб я ещё и тебя потерял для полного счастья?
— Это я рехнулась? — она едва не задохнулась от возмущения. — После твоего почти самоубийства?
— Да, ты! — я вцепился в её плечо, напрочь забыв о том что это может быть больно. — Ты совсем с ума сошла?! Тебе голова совсем не дорога?! Они запомнят тебя, они припомнят тебе это, даже не сомневайся! А у тебя сын. Что с ним будет без тебя? Ты об этом подумала?
— А без тебя что станет с нами? Со мной, с тётушкой Финч, с твоими учениками, с мануфактурой? — не отступила Мари. — Ты сам об этом подумал? Приди в себя уже, тебя не арестовали именно потому что ты ничего не сделал! Но если сделаешь — то вот тогда и правда всему конец, и мы с Адамом рисковали напрасно.
Я невольно разжал руку и отступил к окну. Не бежать — просто опереться на раму, вдохнуть прохладного вечернего воздуха в отчаянной попытке сделать невозможное: успокоится.
Там, снаружи, привычный мир. Соседи завершают вечерние дела, в окнах зажигаются огни масляных ламп и свечей. Жизнь текла своим чередом. И только я знал что всё это — прохладный летний вечер, спокойствие темнеющего безоблачного неба, уют узкой улочки, идущие по домам люди — всё это ложь. Обман, жестокий и циничный. Привычного мира на самом деле больше не существовало. Осталась только эта иллюзия будто ничего не изменилось.
— Я не призываю сдаться и всё простить, — Мари словно оправдывалась. — То что произошло… это… это… у меня не найдётся слов. Я плачу о ней сама. Она ведь была моим другом, почти таким же близким как ты. Думаешь, я сама не хочу увидеть как Орф болтается на виселице? И именно поэтому сейчас нужно успокоиться. Подумать головой как сделать так, чтобы он ответил перед законом за то, что преступил черту. Я верю, это возможно. Сложно, но возможно. У тебя ведь есть знакомый законник в Столице? Он ведь должен знать что делать в таких случаях? Пожаловаться в Синод? Написать Императорской Семье? Говорят же что они рассматривают такие прошения! Помнишь же, пару лет назад…
— Что «пару лет назад»? Императорская семья расчетливо отвоевала любовь народа, снизойдя до парочки престарелых ветеранов легиона? — мне стало смешно. Смешная наивная женщина. Уж сколько лет, а всё верит в сказки. — И сколько им таких приходят в день? Сотни? Тысячи? Очнись уже! Всем этим высоким сановникам наплевать на то что происходит с простыми людьми. Нет, дорогая Мари. Чудес не бывает. И единственный способ восстановить справедливость — это взыскать по заслугам самому.
— Ты… ты понимаешь, что ты сейчас говоришь?… — она посмотрела на меня почти умоляюще, — Баи, пожалуйста, успокойся! Что бы ты не задумал — это чистой воды самоубийство!
— Успокоиться?! Ты серьёзно? Как я по твоему должен успокоится?! Печёшься за меня? А она? Где ты была когда нужна была ей? Где все вы были? Где, черт вас дери? Как вы допустили такое? Почему никто ничего не сделал?!
Мари опустила взгляд, словно и правда была хоть в чём-то виновата.
— Мы… когда выяснилось про арест, было поздно, — слова давались ей тяжело. — Мы так и не поняли, как это вообще произошло. За пару дней до твоего возвращения Орф пригласил её обговорить детали росписи свода в храме. Помнишь же, он всё собирался переделать капеллу на столичный манер? Мне с самого начала казалось что затея эта не столько ради капеллы, сколько для того чтобы подбить под нее клинья. Но Бригитта… сам знаешь, она посчитала что это — вызов её талантом и шанс наконец заявить о себе. Вот и пошла, без задней мысли. Скрылась за дверями храма, и никто ничего не знал до самого… самой… — она запнулась и поспешно потёрла лицо ладонями, стараясь скрыть слёзы. — А мы… Мы пытались. Правда пытались. Нам долго говорили, что с ней всё в порядке, небольшое выяснение кое-каких вопросов, и ее отпустят. Потом господин Льюис стал требовать встретиться с дочерью. Ему сказали что Бригитте выдвинуто обвинение в ведьмовстве, и сейчас её… её дело… всесторонне изучается. Так они сказали. А господин Льюис… ну, ты его знаешь. Он пришёл в ярость, за что был бит храмовой стражей и арестован якобы за нарушение общественного порядка. Его… его поэтому не было на площади.
Я вновь отвернулся. Опёрся руками на подоконник.
Проклятье. Никто ничего не мог сделать. Маленькие бессильные горожане. Мы можем плакать, вопить, умирать сколько угодно — власть имеющим будет всё равно. Они могут творить нами всё что хотят. Безнаказанно, не чувствуя никаких угрызений совести, будто бы между нами и бездомными псами нет никакой разницы.
Мы ничего не можем. Только оплакать. Только смириться. Только ждать когда придёт наш черёд удобрить землю под ногами господ, и преисполниться благодарности за высочайшее снисхождение к нам, презренным.
Смирись.
Падай ниц.
Возноси хвалу.
Падай ниц.
Возноси хвалу.
Падай ниц.
Возноси хвалу.
Возноси хвалу.
Возноси хвалу…
Старое дерево не выдержало и треснуло. Мари вздрогнула от неожиданности, изумлённо глядя на вырванный с мясом кусок подоконника в моих руках.
— Орф ответит мне за это. Я именем отца клянусь, и пусть боги будут свидетелями: он ответит мне жизнью. Мне всё равно в какой ад мне придётся шагнуть, до какой тьмы докатиться, сколько придется перетерпеть. Неважно. Клянусь, я доберусь до него любой ценой, даже если для этого мне придется сдохнуть и восстать из мертвых. И я не успокоюсь до тех пор пока голова Жакомо Орфа не будет лежать у её могилы!
Повисло молчание. Я не видел, но чувствовал спиной, как Мари отступила на шаг. А ещё — ощутил ее взгляд. Такой, словно она увидела меня впервые. И испугалась.
— Баи… нет… нет, не надо! Пожалуйста, не надо! Мы же с тобой оба это уже слышали.
— Да. И я чертовски понимаю теперь, как Кейн докатился до жизни такой.
— А не ты ли сам тогда сказал ему, что его сгубит его же ненависть? Ты сам говорил, что никогда не станешь таким же как он! И ты ведь прав был на счёт него, до последнего слова! И его больше нет. Нас только двое осталось. А теперь я должна стоять и смотреть как всё повторяется снова? Прошу, прекрати! Я знаю, тебе невыносимо больно, но пожалуйста, не надо! — в голосе её звучала мольба. — Не вставай на эту тропу! Я не переживу это опять!…
— Нет, дорогая сестрица, — отвечал я, зло и ядовито. — Нет никаких «нас». Ничего от нас не осталось. Никто не выжил. Огонь и песок поглотили всех до последнего. И Баирона, сына Оуэна, и Маришу, дочь Талиса тоже. А мы — лишь искалеченные их тени. Не те, кем не должны быть.
— Я да, — она дрогнула и сникла. — Я всего лишь женщина, которая так и не научилась сводить концы с концами. И каждый встречный-поперечный норовит напомнить мне, что я должна сидеть и не высовываться. Слабая. Нерешительная. Малодушная. Рожденная для жизни в золотой клетке, но выброшенная во внешний мир. Что я могу? Да ничего не могу. А вот ты…
Она резко изменилась в лице и посмотрела в упор.
— А вот ты — можешь. Ты-то всё можешь, стоит тебе задаться целью. Ты не сгинул на столичных улицах, не опустился до воровства. Нашёл достойное дело за которое не стыдно, сделал себе доброе имя, столького достиг! Мануфактура, право голоса в городском совете, гильдия вольных мастеров! Все и каждый в этом городе тебя знают как человека слова и того, кто никогда не останется в стороне. Ты для многих — герой и пример для подражания. Настолько, что люди не побоялись выступить против инквизиции чтоб заступился за тебя!
— Люди любят, говоришь?… — я холодно посмотрел в упор. — Знаешь, что это на самом деле? Это плоды одной большой лжи. Лжи о том что я — хороший человек. А вот так ли это? И не от того ли я так о себе думал, что просто не желал видеть сокрытое внутри? А теперь я смотрю туда, вглубь, и вижу только одно желание: убить. Убить больно и медленно. Так чтоб насладиться каждым мгновением. Я хочу этого сильнее, чем когда-либо желал её. Сильнее, чем в детстве — чтобы отец нашёл нас и забрал домой. Эта жажда сильна настолько, что мне кажется я схожу с ума от каждой секунды промедления. И Кейн был прав тогда, говоря что нам не будет покоя. Что рано или поздно я пожалею о том что избрал простую жизнь. И я жалею. Теперь я жалею. Надеюсь, если он смотрит из-за грани, то доволен теперь.
В ответ Мари сделала шаг ко мне и порывисто обняла. Крепко сжала в объятиях, словно пыталась таким образом укрыть от чего-то. Я даже растерялся от неожиданности.
— Не говори так. Ты всё сделал правильно, — произнесла она, уткнувшись лбом в моё плечо. — И ты ни в чём не виноват, ты понимаешь это? И если мои слова тебя не трогают, то подумай, что сказала бы она? Понравилось бы ей то что ты сложил голову вот так? Или может быть стоит хотя бы попытаться жить дальше? Ради нее же. Ради того что она хотела бы чтоб ты жил. А она хотела бы. И можешь убить меня на этом самом месте, если я ошибаюсь.
Я не смог ничего ей ответить из-за подкатившего к горлу кома. Это было слишком. Она бы хотела. Она бы кричала и плакала. Умоляла бы не делать глупостей. «Как я смогу жить без тебя?» — говорила она.
А я как смогу?…
— Пойми ты, я не сомневаюсь в тебе, — продолжала Мари. — Более того: я, как и ты, желаю расплаты. И я уверена, есть способ сделать это так, чтоб не подставлять себя под удар. Ты обязательно его найдешь, этот способ. Обязательно! Но пока ты в бешенстве, ничего не выйдет. Так что ради всего святого: успокойся. Хотя бы и потому, что идти на лорда-защитника и его двадцать человек охраны с одним арбалетом наперевес — это чистое самоубийство. Сколько раз твердили миру, что месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным. И кроме того ты еще не вполне здоров.
— Я в порядке. У меня больше ничего не болит, — возразил я.
— Конечно не болит, после всего того что Агнес в тебя силой вливала полторы недели! — Мари даже глаза закатила. — Мужики… Ну почему вы все такие одинаковые? Если, мол, копьё в боку не мешает спать, то к лекарю можно и не обращаться. И я ещё понимаю селяне и солдатня, но ты-то! Ты! Вроде бы не дурак, а всё туда же.
— На счёт «не дурак» — это спорный вопрос…
— Прекращай. Завтра Майлз должен вернутся из Аддерли-холда. Мы собрали денег, кто сколько смог, и просили его привезти от тамошнего аптекаря заживляющую мазь.
— Вы что, с ума сошли? Это же дорого!
— Так с миру по нитке и набрали, — Мари пожала плечами. — Твои друзья, неравнодушные соседи, ну и цеховые, конечно. Мастер Эмрис едва ли не больше всех отдал. Хочет чтоб ты быстрее встал на ноги и вернулся к работе. Считает что это для твоей же пользы, мол, когда работа есть, то и пережить потерю проще, и не до глупостей. А там — время залечит.
— Время? — это слово вдруг выдернуло меня из ступора. — Нет. Времени у нас нет.
— Почему нет?
— Орф сказал что знает кто я. Там, на площади, во время казни.
На миг повисло тяжелое молчание.
— Что? — Мари отстранилась и испуганно заглянула мне в глаза. — Погоди, в каком смысле знает? Как? Откуда?!
— Понятия не имею, — мысли и догадки вдруг лихорадочно стали сменять друг друга в моей голове, но правдоподобного ответа не находилось. — Не мог же он вдруг ни с того ни с сего приметить моё сходство с моим отцом или братьями, которых он не факт что вообще видел живьём? А я ведь столько лет был у него под носом, невольно — в фокусе внимания. И ничего. Что сейчас изменилось?
— Ты уверен, что он именно это имел в виду?… Может это какая-то ошибка?
— Не знаю.
— А она? Она знала?
— Я ничего не говорил ей, но она кое-что поняла и так. Догадалась. Сказала однажды, что никакой я не сын кузнеца и мои поступки и принципы меня выдают. Кровь, мол, не водица. Я не стал ей врать. Но имён я не называл. Объяснил что нельзя, и что кроме беды это знание ничего не принесёт. Она и не спрашивала больше.
— Боги… Это все меняет… — Мари закрыла рот ладонью. — И объясняет, почему Орф так в тебя вцепился. Почему пытался тащить в застенки, не смотря на то что это било по авторитету храма, почему ваш дом под наблюдением… Я-то думала — да все думают! — что он просто тебя ненавидит…
— Ненавидит. Это ты не сомневайся.
— И тогда, выходит, Орф не успокоился, а просто ждёт официального повода. Или когда все уляжется, и вокруг не будет толпы свидетелей. Боги… - она схватилась за голову. — Тогда и правда времени нет. Ты должен бежать отсюда!
— Я? Бежать?! Куда, скажи на милость?!
— Не важно куда, главное — подальше! — её взгляд наполнился решимостью. — И как можно скорее. Я обещаю, мы присмотрим за тётушкой, как-нибудь справимся тут, с нами всё будет в порядке! Беги. Беги, спаси себя самого. Прошу тебя, — предательские слёзы снова покатились из её серых глаз. — Если с тобой что-то случится я… я останусь совсем одна. Я знаю, что мы друг другу седьмая вода на киселе, но ты, по сути, единственный мой родственник в целом свете. И я лучше буду знать что ты где-то далеко, жив и свободен, чем… чем…
— Чем повешен за колдовство, которым не занимался?
— Или чего похуже, — она совладала с собой, и голос её вдруг стал отстранённым и тихим. — Например, доставлен живым в Синод, к совету кардиналов. Ведь таким образом Орф запросто может вернуть себе расположение Её Преосвященства.
Меня невольно передёрнуло.
— И что там с тобой сделают — вопрос спорный, — Мари ещё понизила голос, так что я едва мог её слышать. — Не факт ведь что казнят. Не забывай кем ты был изначально. Может, заставят пробудить ото сна какую-то из древних реликвий вашего рода. Наверняка же они всё вывезли тогда? Или попытаются с твоей помощью найти путь в Великую Метафизическую Библиотеку. Уж не знаю где она, но если им вдруг это удастся — это будет катастрофа. Или ещё хуже: сделают из тебя политическую марионетку в войне с эмирами юга. Твой отец был духовным лидером не только для народов пустынь, но и за их пределами. Для всех, кто не принял Императора богом. И, думаю, для многих простых людей в тех краях имя архимага до сих пор не пустой звук. Ты — его сын. И поверь, Империя найдет как этим воспользоваться.
— Политической марионеткой? — тупо повторил я, чувствуя гнев и отвращение. — И куда мне бежать по твоему? Если и в самом деле вскрылось кто я такой, меня не оставят в покое. Я снова один против целого мира, только на этот раз никто уже мне не поможет. Разве что чудо.
Чудо.
Я запнулся на этом слове и замолк.
Чудо. Волшебство. Магия.
Разве это не то, чем я должен владеть по праву?
И разве это не то, что свело с ума и погубило Кейна?
Ему было шестнадцать. Молод, неопытен, слишком импульсивен для того чтобы управиться с могуществом, которым он пытался овладеть. У него не было глубины знаний, на которые он мог бы опираться. У него не было наставника, который мог бы направить его. Только то, что он успел узнать сам, пока наш мир не разрушился. За то у него была ненависть, которая заставляла его идти вперёд. Эта ненависть оттолкнула нас с Мари, и заставила его совершать поступки одновременно чудовищные и необдуманные. И итог был закономерен: его вычислили и арестовали, а после — казнили.
Я был малолетним безмозглым глупцом, считая что он получил по заслугам. И сейчас готов был бы попросить прощения, если бы только мог. Ноша безысходной злобы почти невыносима, и, не в силах пролиться куда следует, просто разрывает тебя изнутри.
Тогда я не знал каково это.
Теперь — знаю.
Но мне не шестнадцать. Мне двадцать один, и я по прежнему — не он.
— Слушай, Мари, — произнёс я наконец. — Пока мы ждём Майлза, ты можешь попросить сына аккуратно разведать — кто, где и как наблюдает за домом? А так же, если это возможно, загляни в библиотеку к брату Эштону и спроси, что за настроения сейчас в храме и под ним. Мне нужно знать абсолютно всё что только удастся выяснить, до незначительных мелочей. А ещё — уговори мастера Эмриса заглянуть завтра в обед. Скажи что это очень важно. Если кто будет спрашивать как я — отвечай что без изменений.
Мариша посмотрела на меня с надеждой.
— До чего бы ты ни додумался, таким ты мне нравишься больше, — она робко улыбнулась, будто не была уверена уместно ли это. — Я всё устрою.
— Спасибо тебе, — когда родился план действий, на душе стало ощутимо легче. — Матушка Финч спит?
— Когда я поднималась к тебе, еще сидела на кухне. Да и мы с тобой были довольно шумными. Так что вряд ли.
— Ну и хорошо. Пойдем, спустимся вниз. Должен же я ее успокоить.