Поселение это едва ли можно было считать городом, хотя меж тем было оно отнюдь не маленьким.
Земли в этом владении были обширные и некогда считались неплодородными, потому до недавнего времени малочисленные местные жители разводили здесь скот. Однако, с тех пор как лет двадцать тому назад имперские колонизаторы привезли из-за моря семена картофеля, холмистые пустыри превратились в возделанные поля.
Здесь всему было место и всем было привольно. Земельные наделы были большие, а урожай даже в голодный год был что надо. Фермеры из окрестных провинций перебирались в этот крестьянский рай на земле в поисках сытой размеренной жизни. И обретали её здесь, что в целом не удивительно для людей, у которых в почете умеренность и честный труд.
Ну а тут, у излучины, где Бравона резко поворачивала к западу, словно сами боги велели воздвигнуть городок. Селились здесь в основном рыбаки и владельцы ближайших наделов, но, судя по количеству основательных домишек с каменным фундаментом, их здесь собралось немало, и жили они в достатке.
Не было тут ещё ни храма, ни стражи, ни ратуши, ни даже постоялого двора, но я отчего-то был уверен, что всё впереди. Когда-нибудь, через несколько десятков лет, здесь непременно будет стоять самый настоящий город, с городской стеной, церковью и городским советом. И я искренне пожелал этому будущему городу оставаться таким же светлым и привольным, вопреки всему.
Чёрный счел это место безопасным достаточно чтоб дозволить мне и Бонзе сойти на берег. Чем мы и воспользовались, плохо скрывая облегчение, потому как безвылазно сидеть на барже битую неделю буквально остапаскудило.
Из-за того что нас обоих разыскивали официальные власти, во всех мало-мальски крупных селениях капитан нам сходить запрещал. Я не спорил с ним, прозорливо полагая, что всевозможных злоключений у меня впереди — выше крыши, и дополнительные мне совершенно ни к чему. Бонза тоже не рвался в человеческое общество, разве что время от времени сетовал на отсутствие баб. Поэтому нас с ним всё время оставляли в ночь дежурными по кораблю, пока остальные отмечали удачное завершение дня в очередном постоялом дворе.
Правда, мы в конечном итоге нашли свободному времени лучшее применение из возможных: Бонза учил меня обращению с ножом, и ещё кое-каким трюкам, по мелочи. После инцидента с Ершом на том памятном островке я сам просил у своих новых приятелей показать мне пару боевых хитростей. Просто потому, что если я и дальше буду не в состоянии убедительно дать в грызло очередному наехавшему на меня мудаку — то меня просто порвёт изнутри на тысячу кусочков.
Вилл поддержал нашу затею, и вскоре стал составлять нам компанию, находя это более интересным занятием нежели квасить самогон до первых петухов с остальными.
Так и протекали теперь наши вечера.
Бонза на деле оказался лихим сорвиголовой, ни во что не ставящим ни свою жизнь, ни чью-либо ещё. Верный кинжал ни раз и не два спасал ему шкуру, и поучиться у него было чему.
Вилдор же наоборот, был одним из самых рассудительных и честных людей на корабле, с наиболее чистой совестью. Зато жизнь помотала его везде, где только могла и не могла. Свой боевой опыт он получал в самых разных местах, от уличных драк до серьезных боевых столкновений во время службы в Легионе. Да и наставник из него оказался что надо.
Частенько к нам присоединялся и Закари, который тоже не прочь был поразмяться. Ну или поглумиться, аккомпанируя нашим тренировочным поединкам на своей лютне, которая в его умелых руках то создавала напряжение, то смеялась над нами. Что не говори, Зак был очень талантливым менестрелем, умел импровизировать, даже сам сочинял музыку. Мне, как бывшему ремесленнику, было абсолютно непонятно, почему парень в итоге предпочел зарабатывать себе на жизнь воровством, а не пением? Всё хотел спросить, да только никак к слову не приходилось.
На место мы прибыли ещё до обеда, и в ближайшие пару дней никуда не собирались плыть. Эйнсли благосклонно сообщил команде, что все мы славно потрудились, и заслужили отдых. Можно сойти на берег и делать всё что нам будет угодно. Только желательно при этом не создавать неприятности, обойтись без поножовщины и не портить местных девок если те будут сильно против.
Сегодня земледельцы встречали праздник урожая, и на излучину стеклось столько народу, словно это и правда городская площадь. Были здесь не только обитатели окрестных хуторов, но и какие-то мелкие купцы, паломники, которых праздник застиг в дороге, странствующие музыканты и прочие бродяги. Поодаль даже пестрели цветастыми покрывалами крытые повозки гитанского табора.
А, ну раз даже эти здесь, то инквизиции точно бояться не стоит. Но кошелёк на всякий случай стоит перепрятать.
Было непривычно шумно, звучала веселая незатейливая музыка свирелей и бубнов. Аромат свежего хлеба и всевозможных копченостей наполнял воздух. Люди говорили. Люди танцевали. Люди громко смеялись, радуясь встрече со старыми друзьями. Праздник этот был таким солнечным и искренним, что я невольно проникся им.
Та жизнь, которая мне нравилась. Которую я любил и ради которой так много и усердно работал. Вот она, она продолжается. Пусть уже без меня, но продолжается. Стайками с визгом бегают дети, на скамьях греются старики, люди улыбаются друг другу, и на лицах их написана открытость…
Может я просто видел то, что хотел видеть, уж не знаю… да и не важно. Просто пусть сегодня будет солнце и будет праздник. Пусть я сам на мгновение поверю, что всё произошедшее за последние недели — просто дурной сон.
На центральной поляне, подле одиноко стоящего молодого ясеня, расположилась ярмарка. Просто составленные рядом фермерские повозки, в которых местные и заезжие торговали кто во что горазд: овощами с нового урожая, традиционными пирогами, медом, копченостями, всевозможными настойками. Продавали горшки и кувшины с прочей кухонной утварью, одежду, украшения, инструмент, всяческое сырье вроде шерсти и шкур. Помимо простых бесхитростных вещиц встречались и изящные, привезенные из мест побогаче, что лишний раз говорило о перспективности этого края: на милые маленькие предметы роскоши, вроде гребешка из кости с точеной ручкой, или невесомого платка из тончайшего хлопка, был удивительный спрос среди местных.
Лично капитан Эйнсли, наплевав на то что ему пристало или не пристало делать, распорядился соорудить на поляне стол и теперь во всю распродавал редкие специи. Видимо, те самые, из «личных» запасов, за которые не заплатил ни монеты пошлины. И это ещё неизвестно откуда он их взял, но гвоздика и шафран явно не с соседского огорода собраны.
Впрочем, до мутных делишек Чёрного мне дела не было. Пёс с ним. Тут нашлось кое-что поинтереснее: красивые шерстяные платки, на которые я невольно засмотрелся с профессиональной точки зрения.
Крашеная шерсть, простое добротное ткачество. Судя по данским мотивам — промысел, привезенный поселенцами из Хартленда.
В целом здесь, как и везде, народные орнаменты повторяли ту самую затейливую вязь, которую древние даны, населявшие эту землю задолго до того как сюда явились ремы, беринги и галлейцы, высекали на камнях менгиров и кромлехов. Узор этот изображал затейливое переплетение линий и полос — не то косы девичьи, не то тканое полотно, не то сплетающиеся меж собою корни и ветви.
Сам я, если заказчик требовал подобный орнамент к изделию, по сию пору прежде чем рисовать эскиз — плёл образец узора из верёвок или шнуров, иначе немудрено было запутаться в этих лабиринтах линий. Но не смотря на сложность исполнения, я нежно любил орнаменты данов и тот тайный язык, которым те говорили с людьми.
Вот данский крест, древний символ мироздания, соединяющий в себе противоположные друг другу силы: жизнь и смерть, порядок и хаос.
Тройная спираль, символизирующая тройственную природу человека.
Вплетенное в идеальный круг дерево с кроной и корнями — Древо Жизни.
Вьющиеся линии, изображающие духовные дороги которыми ходят люди, от земного к высшему. Дороги эти переплетаются, пересекаются, сплетаются в единую картину.
Всё в мире связанно, говорит древняя вязь. Всё соединено. Всё проистекает одно из другого. И всё пребывает в гармонии, уравновешенное и вечное.
Память о данах истёрлась, превратившись в легенды и краткие упоминания в многотомной истории Империи. Их чистокровных потомков в мире не осталось; разве что жители Дунрога могли похвастаться тем, что их кланы происходят от переселившихся в горы малых племён. Но наследие этого исчезнувшего народа продолжало жить, не смотря на столетия бесплодных попыток завоевателей и духовников предать его забвению. И пусть простой люд давно уже слабо себе представлял, что означают эти линии и узлы, редкого невежду не пленяла их таинственная красота.
И вот она, эта красота, играет новыми красками на тканых и вязаных платках всевозможных цветов и размеров.
Я поймал себя на мысли о том, что стоило бы непременно купить такой платок в подарок матушке Финч. А этот, светлый, стоило бы подарить Мари, и тщательно проследить чтобы она выкинула старый. Вот что с ней делать, скажите на милость? Видят Боги, сбагрю замуж при первой же возможности. Как только — так сразу!…
А вот этот удивительный, зелёный с нежной желтой отделкой, словно создан для Бригги. Её любимые цвета. Как она бы сказала — солнечное утро в сосновом бору. Она оценила бы по достоинству всё — и пряжу, и узор, и тонкое изящное ткачество. И ей бы к лицу был этот тёплый зелёный цвет, так похожий на цвет её глаз…
Я запоздало понял, что лезу за кошельком, чтобы непременно купить ей эту красоту.
И тут же вспомнил, что дарить больше некому.
Печаль осознания разрушило нечто маленькое, со всей дури влетевшее в меня слева.
— Простите… — послышался тоненький голосок.
— Не страшно, смотри просто куда несёшся, — я увидел растянувшуюся на траве девочку в простом платьице. Едва рассмотрев моё лицо, она резко побледнела, и, прежде чем я успел хоть что-нибудь сказать, почти на четвереньках пустилась наутек.
Это она из-за шрама что-ли? Вот ведь… Впрочем, пора привыкать. Теперь так будет всегда.
Крошка скрылась в толпе, а прямо передо мной возник широкоплечий румяный коробейник из местных.
— Яблочки! Яблочки! Налетай, угощайся! Всего за четвертак!
Я охотно купил у него пару фунтов. Серый наверняка обрадуется. В отличие от нас, людей, бедный конь просто изнывал со скуки, ежедневно тоскливо смотря как заливные луга с сочной свежей травкой проплывают мимо него. Сегодня у него тоже был выходной, и он блаженно пасся недалеко от берега под бдительной охраной дежурного по кораблю.
Вслед за гостинцами для коня я пополнил запасы собственного провианта. Мало ли что? Затем пересчитал оставшиеся деньги и прикинул хрен к носу. Пока их оставалось достаточно много, но рано или поздно они закончатся, а жить на что-то нужно. Как бы теперь заработать-то? В скорняжной цех не сунешься. Даже если меня и возьмут подмастерьем, то не факт что мне не придётся рано или поздно просто бежать, бросив работу полуготовой. Возможно, в Блэкшире найдётся что попроще, не требующее особых знаний. Строить там, копать, таскать что-нибудь. И желательно подальше от храма.
Ну и да, дело-то к осени идёт, стало быть — холода не за горами. А я, как назло, понятия не имею, где окончится моё путешествие, и будет ли в этом месте возможность спокойно перезимовать?…
— Эй, красавчик! Да, ты, тёмненький! — глубокий женский голос завлекающе окликнул меня со стороны гитанской повозки. — Не хочешь узнать свою судьбу?
Я обернулся на зов. Моё внимание пыталась привлечь пышногрудая смуглая красавица с длинными косами. Пёстрый платок на голове, платье из цветастой ткани, крупные золотые серьги в ушах…
Зря она это. Ой зря.
Меня и эту женщину разделяла глубокая классовая ненависть.
Как ненавидят друг друга знать и беднота, преступники и стражи порядка, так испокон веков ненавидели друг друга честные ремесленники и вольные гитане.
Гитане считали себя обособленным народом, проклятым богами кочевать с места на место. Не смотря на здоровье и наличие всех конечностей, зарабатывать на пропитание они почему-то предпочитали музыкой, гаданиями и прочим шарлатанством. Да и воровством не гнушались, само собой. Если кого-то из них заносило в ремесленные ряды, себе дешевле было отправить такого покупателя восвояси. Даже если попадался оседлый гитан, на первый взгляд приличный и платежеспособный, то он умудрялся измотать нервы мастерам до такой степени, до какой далеко не всякий столичный аристократ довести способен.
В свою очередь гитане презирали и жалели нас, как они сами считали, прикованных к месту и обреченных всю жизнь работать как проклятые, только ради того чтоб сдохнуть в старости, а не раньше.
— Судьбу невозможно предсказать. Человек сам её творит, — ответил я.
— Ты так уверен в этом? А где тогда корона твоя и башни белокаменные? Или откуда взялся этот шрам на твоём лице? Это ты сам сотворил, или все же кто-то другой?
Я невольно замешкался, хотя изначально собирался просто уйти. Да нет, совпадение. Говорят же, что боги одарили этих вечных бродяг сверхъестественной интуицией, сравнимой, разве что, с их же наглостью. А уж наглости было хоть отбавляй, и спустить это я уже не смог:
— Скажи честно: эта манера дерзить людям что, как-то увеличивает поток желающих дать тебе денег за пустой трёп?
— Не «трёп», а за совет и предостережение! — невозмутимо ответила девушка. — Ведь кто предупреждён — тот вооружён. Скажешь нет?
— Скажу, что вряд ли твой хваленый хрустальный шар, дорогуша, может всерьёз хоть что-то предсказать. В эту чушь даже сельские простаки уже не верят.
— Я ничего и не говорила про хрустальный шар. У меня есть нечто намного надёжнее…
В её руках буквально ниоткуда появилась толстая колода карт.
— Чем шарлатанство с картами отличается от всего остального шарлатанства? — спросил я пренебрежительно.
— Тем, что это не шарлатанство, — гордо ответила гитана. — И ты сам, своей рукой, тащишь карту, а я лишь трактую её значение. Человек в мире — как щепка упавшая в реку. И радуйся тому, что можешь наперёд узнать куда тебя теченье вынесет!
— Мда? На вроде «ждёт тебя дорога длинная, любовь страстная и богатства несметные», как вы всем это говорите? И пока я буду тебя слушать разинув рот, мой кошелёк меня покинет.
На симпатичном личике гитаны появилась гримаса оскорбленного достоинства.
— Да нужен мне больно твой кошелек! Но чтоб ты знал: предсказывать судьбу — это, между прочим, ремесло и оно отнюдь не из лёгких! И этот труд, как и любой другой, достоин оплаты.
Если бы речь шла о чём угодно кроме гадания, я бы даже, возможно, с ней согласился. Но речь всё-таки шла о гадании. И, видимо, у меня на лице настолько хорошо читалось всё что я об этом думаю, что гитана взорвалась:
— Ладно, черт с тобой! К чёрту деньги, это уже дело принципа! Давай на спор, раз ты такой неверующий: тяни из колоды карту. Спросим у аркан, что они могут сказать о тебе. Давай, тяни, это бесплатно! Более того: я сама тебе доплачу золотом, если моя колода вдруг ошибется.
На небольшой переносной столик легла видавшая виды колода Таро.
— Себе оставь, пригодится, — я аккуратно потянул карту из середины стопки.
Девушка скрестила руки на груди — смотри, мол, я даже ничего не трогаю! — и выжидающе наблюдала за мной. Явно отсчитывала мгновения, когда я рассмотрю выпавшую карту и раскаюсь.
И я рассмотрел.
Невольно улыбнулся.
За тем усмехнулся.
За тем стал показываться со смеху, не в силах остановиться, или хоть что-то сказать. Смеялся долго, почти истерически. Такая здоровенная стопка карт — сколько их там? Восемьдесят? Сто? А я с первого раза вытащил именно эту.
— Ладно, твоя взяла! — я вернул ей выпавшего мне "дурака". — Возможно, в твоей колоде действительно что-то есть.
— То-то! — удовлетворенно ответила гитана. — И так же, на спор, могу разложить тебе карты на твоё будущее.
— И на что спорим? На щелбаны?
— Можно и на щелбаны, скупердяй.
— Даже если и на щелбаны, то как тогда сочтёмся? Назавтра твои предсказания явно не сбудутся, а после ты своей дорогой пойдёшь, а я — своей.
— Значит в Бездне встретимся и посмотрим, чья взяла. Всё одно нам всем туда дорога!
— А чёрт с тобой, раскладывай!
В самом деле, почему бы и нет?…
Гитана пристально посмотрела на меня, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. За тем быстро и прицельно стала перебирать карты, раскладывая на две стопки.
— Младшим арканам нечего тебе сказать, красавчик, — пояснила она.
— Это ещё почему?
— Это потому что жребий твой таков, — девушка бросила на меня лукавый взгляд. — Ты-то сам, как я погляжу, птица крупная, и расклад на тебя, стало быть, должен быть под стать.
— Птица я самая обычная, не больше и не меньше любого на этом празднике, — отвечал я.
— Значит одно из двух, — девушка безразлично пожала плечами. — Либо ты мне бесстыже врешь, либо сам себе врешь, ещё более бесстыже.
Гляди-ка, а способности-то у неё, судя по всему, и правда есть! Может и в её предсказании будет какой-никакой смысл? Так я подумал тогда, перед тем как вытащить первую карту.
В итоге на стол рядком легли «Отшельник», за ним — «Справедливость» и третьей — «Смерть».
— Что ж, во всяком случае вторая внушает некоторые надежды, — усмехнулся я невесело.
— Попридержи коней, — предупредила гадалка. — Первым идёт “Отшельник”.
— И к чему он?
— К тому, что впереди у тебя время духовного отрешения от мира, когда ты должен заглянуть внутрь себя самого.
— В себя? И что я там не видел?
Девушка поджала губы. Мне на секунду даже показалось что она разочарованна.
— Вот в этом то и беда, голубчик. Причём не только твоя — всех и каждого. Все думают что всё про себя знают. Оно и немудрено, ведь внутри каждого из нас есть мрачный тёмный уголок, в котором живёт тьма. Наши тайные желания. Пороки. Злоба. Жадность. Похоть. Зависть. Конечно же никто не хочет знать этого про себя-любимого, такого хорошего, порядочного, уважаемого и почти праведного. А правда в том, что от этой внутренней тьмы не сбежать. Можно прятать её всю свою жизнь ото всех и каждого, даже от себя самого, да. Но рано или поздно наступит день, и она вырвется наружу, одержав над тобой верх.
— И что с ней делать, с этой внутренней тьмой? — спросил я пренебрежительно, при этом явственно ощущая неприятный холодок, пробежавший по спине.
— Признать её существование для начала, — усмехнулась гадалка. — Тот кто не знает своей неприглядной стороны — не знает и собственной силы. Того на что способен. А Отшельник говорит тебе: остановись и слушай внимательно. Мало кому удаётся услышать то, что нашептывает тьма, и лишь немногим из немногих дано по-настоящему понять услышанное. Зато те, кто этим путём прошёл, ты уж мне поверь, все до единого вошли в легенды. Ты ведь наверняка слышал в храме на служении, что Господь наш и Император, прежде чем войти в силу и изгнать богов, на три года удалился от мира, уйдя в бескрайние пески пустыни Начал? Или быть может ты знаешь сказку о том как легендарные братья Арун оделись в лохмотья и пешком обошли пол мира в великом паломничестве, испытывая свой дух на прочность?
— То есть эта карта говорит, что мне нужно уйти жить в глухие леса, поститься, молиться и ждать откровения свыше? — мне не по вкусу пришлось то, что в ход пошли старые сказочки. Особенно про братьев Арун. Это ведь сказание юга, не местное. Храм такие не одобряет. Зато нянька в детстве пересказывала мне её бесчисленное количество раз. С чего бы сейчас случайно встреченная на ярмарке гадалка сослалась именно на неё?
— Нет. Но если представиться шанс быть от людей подальше — воспользуйся им не раздумывая. И желательно ограничь себя в излишествах и соблазнах — они будут сильно мешать. То, что тебе сейчас нужно — это самому понять кто ты и куда ты идёшь. Не по тому что так правильно, не по тому что кто-то одобряет или не одобряет это, а потому что ты сам это решил. Примирись с самим собой, и сможешь идти дальше. А если не примиришься — то так и сгинешь ни с чем.
— Занятно, — честно признался я, разглядывая расклад. Он никак не походил на обычный гитанский обман, скорее наоборот. — Буду иметь это в виду. А «Справедливость» к чему?
— К тому, что тебе придётся нести ответ за свои дела, прежде всего.
— За свои — всегда. А ещё кое-кого призвать к ответу удастся? — кажется, мой голос помимо воли наполнился предвкушением. Слишком уж сладко выглядел расклад.
— Может да, а может и нет, — девушка неопределенно покачала головой. — «Справедливость» советует задуматься, а так ли прав ты сам? Действительно ли правда на твоей стороне, или всё же ты идёшь на поводу у собственных чувств?
Мне чудом удалось проглотить вспышку ярости, от которой на секунду помутилось в глазах.
— Кхм. Нет. К сожалению все предельно однозначно.
— Ну, если это и впрямь так, то «справедливость» будет на твоей стороне, когда придёт время. А оно придёт. Будет впереди развязка, когда по справедливости получат все. И ты в первую очередь. Так что я повторюсь: будь осторожен в суждениях. Ибо всё что с тобой произойдет в назначенный час — будет лишь следствием твоих решений и поступков.
Справедливость… Да что она знает о справедливости?! Она видит меня впервые и просто разъясняет что выпало на картах. Но правда-то за мной. Ни я, ни Бригги ни в чём не были виновны, и справедливости ни в её казни, ни моём аресте не было ни на гран!
И тем не менее, похоже, мне стоит отсыпать гитане монетку в благодарность.
— А что же «Смерть»?
— Смерть… Эта карта обозначает конец пути. Обычно она говорит об…
Её перебил истошный детский писк.
Гитана вздрогнула и посмотрела на меня перепугано, явно пытаясь понять что теперь делать.
А вот моё зародившееся было расположение мигом испарилось. Впрочем, я ожидал чего-то подобного.
— Больно! Пусти, пусти! — хныкал мальчонка лет семи от роду, только что пойманный мною за руку в моей же поясной сумке.
Последовала немая сцена.
— Ты что-то говорила про «Смерть», — напомнил я скептически, продолжая держать паренька за запястье.
— То что это смерть, дорогуша. Она каждого в конце ждёт. А ты как хотел? — ответила поскучневшая лицом гитана.
— Ясно всё с вами, — я поднялся из-за стола. — А что касается тебя, малец, я бы на твоём месте лучше научился этими руками делать что-то полезное, вместо того чтоб совать их в чужие карманы. Иначе рискуешь их лишиться.
Уходя я чётко услышал как кому-то мелкому отвесили подзатыльник.
— Лави, ну за что-о?…
— Балда ты…
Конец перепалки поглотил гомон толпы.
Не понимаю я этих людей, вот хоть убейте меня! Жить честным трудом что, действительно настолько сложно?… Хотя по-правде и не знаю уж сколько столетий этого “честного труда” потребуется гитанам, прежде чем люди снова начнут им верить. Да и по чести, они сами свой путь выбрали, и теперь пожинают плоды. Горькие, в основном. Какое удовольствие неприкаянным колесить по миру, не имея своего угла в который можно вернуться? Я вот третью неделю в пути, и что-то никак не могу насладиться пьянящей свободой идти куда хочу.
Потому что на самом деле хочу домой, и чтоб ничего этого не было.
Зак возник передо мной из толпы будто из воздуха, невольно оборвав ход мыслей.
— О, вот ты где! Я как раз тебя ищу. Там такое происходит, Вилл сказал тебе непременно надо посмотреть!
***
Как оказалось, я непременно должен был посмотреть на кулачные бои.
На песчаном берегу топталась уйма народу — не протолкнуться. Многоголосый гомон перекрикивал чей-то зычный голос, призывающий всех отступить на несколько шагов назад, дескать, чтоб круг стал шире, и видно было всем.
А посмотреть было на что.
С одной стороны поля боя стоял и разминал кулаки здоровенный молодец из местных, почти семи футов ростом. С другой находился старпом с нашей баржи, который на фоне соперника смотрелся едва ли не карликом. Оба были уже без рубах и босиком, так что разница в массе и силе была видна невооруженным глазом.
Исход грядущей схватки на первый взгляд был предсказуем.
— Ты позвал меня посмотреть на то как Михал уделает этого бедолагу? — спросил я у Вилдора, когда наконец смог к нему подобраться.
— Не факт, но скорее всего и правда уделает, — ответил Вилл, флегматично наблюдая за бойцами. — Здоровяк не промах, и в своём весе оказался лучшим.
— Михал опытнее.
— Да. Но он порядком устал, да и солнце ещё печёт неслабо. Так что ещё неизвестно чья возьмёт. Но посмотреть в любом случае стоит.
— Да он и усталый может любого забороть! — вмешался Зак. — Ставки принимают?
— Принимают, но я бы всё же не рисковал, — ответил Вилл. — Смотри.
Седовласый жилистый дед, исполнявший, видимо, роль судьи, махнул рукой в знак начала поединка.
Бойцы пришли в движение.
Сначала они под нарастающее улюлюканье зрителей описали круг по полю боя, не сводя друг с друга глаз. За тем местный крепыш с грацией откормленного кота сорвался с места, стремясь обрушится всей своей массой на нашего старпома. Выглядело это пугающе даже со стороны. Михал увернулся, но буквально чудом, едва удержав равновесие, и тут же получил мощный удар кулаком в грудь, сбивший его с ног.
— Такое нападение — это разумно? — уточнил я у Вилла, глядя как наш старший откатывается и поднимается на ноги. — Выглядит как излишняя трата сил.
— Вполне, — ответил тот. — Здоровяк-то тоже не дурак, знает, в чем его слабость. Чем дольше они топчутся, тем больше он устанет, а Михал наоборот, успеет за это время приспособиться. Так что его шанс на победу — смять силой как можно скорее.
Словно иллюстрируя слова Вилла, местный боец сделал новый рывок в сторону противника. Причём явно обманный: замахнулся для удара кулаком, но вместо этого сделал подсечку. Михал, к неудовольствию наших, снова упал на песок. От следующий атаки — добивающей — он ушёл немного перекатившись в сторону, причём настолько быстро, что я едва уловил это движение. Затем он подскочил, и, пользуясь ситуацией, с силой ударил открывшегося противника куда-то в бок. Здоровяк отшатнулся.
— Ладно, мужик действительно неплох, — снисходительно заметил Зак. — Но бьюсь об заклад, таким же ударом по почкам всё и завершиться.
— А это был удар по почкам? — с интересом уточнил я.
— Он самый. С пяток раз пробить и противник выбывает из игры, плевать насколько он крупный, — Вилл небрежно махнул рукой на поле боя. — Смотри, исход почти определён. Разве что местному повезёт.
После первого удара боец стал изрядно сдавать. Было видно, что он запыхался и ушёл в глухую оборону. А вот наш старпом, как и предсказывал Вилл, приспособился и теперь чувствовал себя ощутимо увереннее. Не смотря на усталость и ручьями текущий с него пот, Михал буквально танцевал вокруг здоровяка, то и дело дразня того ложными выпадами. Вскоре запыхавшийся противник выбился из сил достаточно, чтобы пропустить второй и третий удары.
Четвёртого не последовало: парень поднял руку, признавая себя проигравшим. Матросы с нашей баржи подняли радостный ор. Сельские разразились разочарованными возгласами.
Игнорируя шум, противники пожали друг другу руки и вроде как обменялись парой реплик, которые при всём желании невозможно было расслышать. Но, судя по их лицам, боем они остались довольны.
— Э, господа хорошие! — Бонза буквально выпорхнул на наш бережок из-за ближайшего дома. Вид у него был настолько довольный и надменный, что невольно вызывал укол зависти.
— Где тебя носит с утра? — спросил Зак.
— Да так. Ходил повидать старую знакомую, тут недалече.
— И как?
— Повидал уже раза четыре, но тут к ней подружки решили заглянуть. Очень даже ничего такие, между прочим.
— И ты решил, что один не справишься?
— Нет, я решил поделиться. Так что не ёрничай и пошли! Там на всех хватит. Ещё и обедом накормят.
— О, а заночевать там можно будет? — заинтересовался Вилл. — А то к вечеру может дождь случиться, я б лучше под крышу.
— Да вообще не вопрос, — небрежно махнул рукой беглый каторжник. — За доброе слово и поколотые дрова тебя здесь любая одинокая вдова накормит и приласкает. А если ей ещё и помочь крышу залатать, то будет любить и ждать всю оставшуюся жизнь. Так что пошли.
Да уж… Нравы тут явно самые простяцкие… И вот объясни это Бонзе с его невинной мужской солидарностью.
— Извините ребят, я — пас.
— А что так? — удивлённо спросил Зак.
— Настроения нет.
— Зря, — сказал Бонза. — Нам с тобой до самого Креймора путь в бордель заказан. А тут ещё и бесплатно!
— Спасибо, но правда нет.
— Ну и дурак. Моё дело — предложить, — пожал плечами Бонза. — Надумаешь — там на окраине дом травницы.
На том мы и разошлись. А я ещё на раз прошвырнулся по ярмарке, проведал Серого, и отправился в небольшой прибрежный ивняк, растущий чуть поодаль от поселения.
Скрывшись под сенью деревьев я вдруг остро осознал, как давно хотел просто побыть один.
Местечко было удачное, погода — что надо. Наконец можно было не спеша залатать дыру на куртке и собственные сапоги, а за одним постирать остальные вещи и искупаться. Когда ещё доведётся?
Пока всё сохло, рука сама потянулась к бумаге и грифелям. Я просто сидел в тени дерева и бесцельно зарисовывал всё что приходило в голову. В основном, конечно, эскизы орнаментов для изделий, как привык, хотя сейчас уже сильно сомневался что когда-либо снова встану за верстак. Но занятие это затягивало и уносило тревоги прочь. Как, впрочем, и всегда.
Пару раз, правда, я в несколько штрихов всё же пытался изобразить реку и склонившуюся над ней старую иву, но результат был довольно жалким. Нет, не стоит и пытаться. По сравнению с Бригги и её мастерством, я — всего лишь жалкий подражатель, без понимания и навыка.
Она бы, конечно, стала спорить. Она бы сказала что длинный путь начинается с первого шага, и шаг этот — как и все последующие — не обязан быть образцом совершенства. И была бы права. Я ведь помню как робко она сама держала кисть в двенадцать лет. Как переживала, что у неё ничего не выходит. Но ведь это я убедил её продолжать, и не зря. Стала бы она собой, если бы сдалась и всё бросила?…
В такие моменты начинало казаться, что она сейчас здесь, рядом, словно живая. Погруженная в себя, она пока молчит, но вот-вот засмеётся или что-то скажет. Оставалось протянуть руку. Всего лишь протянуть руку. Нащупать хрупкое плечо, подтянуть к себе, обнять…
Она ведь здесь.
Рядом.
Совсем рядом, как всегда была…
— Бригги? — наваждение было столь сильно, что её имя буквально сорвалось с губ помимо воли. Я даже не сразу понял, что произношу его вслух.
В ответ я не ощутил ничего. Только собственное недоумение и тишину.
Рядом никого не было.
…К вечеру небо действительно заволокло дождевыми тучами, и идея заночевать прямо в лесу, вдали от людей, перестала быть удачной. Пришлось вернуться в посёлок в поисках места для ночлега. Обрёл я его в небольшой хижине старого рыбака, которому в качестве оплаты за постой заготовил дров и помог с починкой сетей. Словоохотливый дед, как и все одинокие старики, травил байки без умолку до тех пор пока сам не уснул, привалившись спиной к поленнице. Благо весил он немного, так что перетащить хозяина на топчан оказалось нетрудно.
Сам я спать устроился на соломе в сенях. Мягкая подстилка и крыша над головой — фактически предел моих мечтаний последние несколько недель.
Однако заснуть не удавалось долго. Мысли мешались. Этот уютный местный праздник был так похож на те, что устраивали фермеры у нас, дома. Вспоминалось как мы с Бригг бывали на ярмарке по случаю сбора урожая каждый год. Её смех и горящие глаза. Как она тащила меня за руку сквозь толпу посмотреть на очередную диковинку.
Светлый прекрасный образ её, живой и настоящей, стоял перед глазами так явно, словно она была из плоти и крови. Словно ничего не случилось. Словно если бы я мог прямо сейчас вернуться домой, она бы встретила меня там, как всегда встречала.
Память вновь издевалась, но на сей раз я был этому рад.
Последний раз когда я видел ее такой, был перед проклятым отъездом.
Был вечер, и всё о чём я мечтал — это поскорее вернуться домой. Но, как назло, именно в этот последний день в городе я был чертовски нужен, казалось бы, всем и каждому:
— Сосед, будешь в столице — купи, пожалуйста, у тамошнего аптекаря лекарств? Спасай, отец совсем плох, деньги я дам, не жалко, главное поскорее бы…
— Уважаемый мистер Финч, не затруднит ли вас передать письмо моей сестре в Лоскутный Квартал? Вы ведь всё равно туда собираетесь, верно? Это по поводу завещания, дело срочное, сами понимаете. Буду у вас в неоплатном долгу, просите что хотите…
— Баи, дело есть, кроме тебя помочь некому! Я сыну тут посылку собрала, из одежды кое-что и солений. Помоги пожалуйста! Я доплачу, ты скажи сколько! Ладно бы он там устроился, так он же студент, и сам еле сводит концы с концами. Никто не берётся передать, а ты же с экипажем! Помоги, ради всего святого умоляю! Пропадёт же…
Кроме того наставник спихнул на меня трёх новоиспечённых подмастерий, которым срочно требовался мастер-класс по горячему тиснению.
Потом пришлось встретиться с мужиками и договориться по поводу ремонта дома, с которым нужно было разобраться как можно скорее.
После — заглянуть к матушке Финч, помочь по хозяйству, убедиться что всё хорошо и очередной раз пообещать что скоро всё устрою и мы все снова будем жить под одной крышей. Матушка, естественно, притворно доказывала мне что ей, мол, главное чтоб у меня было все хорошо, и не важно где я при этом буду, будто я не знал как сильно она боится одиночества. На самом деле старушка жаждала моего возвращения домой, вместе с супругой. И появления внука, которого она уже считала своим родным.
Что с ней делать если всё же придётся перебираться в Столицу, я боялся даже думать. Старовата она для переездов, а оставить её без присмотра я не мог и не хотел.
Солнце почти село, когда я наконец переступил порог дома Льюисов, тщетно надеясь просто попасть в объятия любимой жены.
Вместо этого прямо в холле меня поджидал её отец.
— Вот, — на стол передо мной легла стопка бумаг. Теодор Льюис с чрезмерно серьёзным выражением лица начал перебирать их одну за другой. — Это для мастера Виля в Лоскутном квартале. Это — передашь ростовщику Эрлиху Леви, он должен будет выдать тебе денег вот по этой доверенности. То что он тебе отдаст переведи в банк, на мой счёт. Вот для этого другая доверенность. В столичном банке передашь её господину Энтони Стерлингу, и далее будешь работать с ним.
— Знаю я господина Стерлинга, — кивнул я, просматривая обе доверенности. — Эвансы ведь тоже с ним ведут дела.
— Действительно… Тем легче для тебя. Проследи, чтоб Леви отдал всю сумму, если заартачится — выбивай силой. Как именно — твои проблемы, но чтоб всё до последнего медяка оказалась в банке. С этим понятно?
— Более чем.
— Тогда дальше: вот список моих поставщиков. Пройдёшься по всем поимённо. Нужна партия змеиной кожи для экспорта в Йормарк, там у них мода на это дело случилась. За тем, естественно, специи, шёлк, партию чёрного чая и дальше по списку. Если тебе попадётся ещё что-то, что ты сочтёшь выгодным для продажи в Йормарке — бери пробную партию. За одно и посмотрим, есть ли у тебя чутьё на такие вещи.
Тесть глянул на меня так, словно ожидал моего панического бегства. Тоже мне, нашёл чем пугать! Я за последние годы решал задачки и посложнее. Однако вся эта куча дел значительно увеличивала время моего пребывания в Столице, что невольно действовало мне на нервы.
Впрочем, мы со старым Теодором играли в эту игру довольно давно: он бросает мне вызов, а я отвечаю на него, выполняя условия «с горкой». Частенько — в ущерб собственному комфорту, просто чтоб очередной раз доказать тестю что мне не слабо.
В целом, я был благодарен ему теперь. Как бы не его вечная требовательность, кем бы я сейчас был?…
— Ясно. Ко всем загляну, всё сделаю. Деньги найду как выбить если что. Только на счёт пробной партии я вам ничего не обещаю, — предупредил я. — Моя специальность всё-таки — сырьё и галантерея, если вы помните.
— А придётся начать разбираться, молодой человек! — излишне картинно вспылил Льюис. — С этим и с многим другим! Раз ты всё-таки набился мне в родственники и живёшь под моей крышей, то теперь, хочешь ты того или нет, тебе придётся быть в курсе моих дел и уметь с ними управляться!
Тесть был человеком эмоциональным, и частенько перегибал палку, по поводу и без. Часа через пол он остынет и будет пытаться делать вид что ничего такого вообще не говорил. Я это прекрасно знал. Но спустить не мог.
— Господин Льюис, позвольте напомнить что я с самого начала был против того чтобы жить здесь, даже первое время. А так же что у меня есть собственный дом, вполне пригодный для жизни втроём и пожилая матушка, которой нужен присмотр.
— Да чтобы я отпустил свою единственную дочь жить в эту ветхую халупу? Да никогда! Хочешь жить отдельно — торопи своих дружков — строителей. Иначе ноги её там не будет!
— Чтоб вы меня и дальше носом тыкали в это и гоняли как мальчика на побегушках?!
— Да. Именно так! — взорвался Льюис. — По этому ты возьмёшь чёртовы бумаги и сделаешь всё то, что я сказал! Кому, по твоему, я оставлю все плоды трудов своих когда отойду от дел? Бригитте? Она далека от купеческого дела почти так же как и от реальности в принципе! И даже если бы и не витала в облаках, её никто не воспримет всерьёз. В отличии от тебя. И раз уж ты клялся заботиться о ней до конца своих дней…
— …то и сам справлюсь с этим делом. И ваши подачки мне не нужны!
— Ах «подачки»? Да я тебе…
— Пап, а можно вы доругаетесь завтра утром, и так чтоб я этого не слышала?
Бригитта стояла на лестнице держась за перила, и в глазах её застыл укор. И если была в мире сила, которая могла поставить нас с тестем по одну сторону баррикад, то, несомненно, скрывалась она за этим взглядом.
— Мы не ссоримся, все хорошо!
— Просто обсуждаем дела, только и всего!
— Да. Прямо как отец с упрямым гордым сыном.
— Строптивый требовательный отец с сыном, да.
— А ты чего не отдыхаешь? Выглядишь бледной.
— Правда, как ты себя чувствуешь сегодня? Тебя не тошнит больше?
— Тебе надо уже поесть что-нибудь существенное, а то одни сухари целый день. Может куриного бульончика сварить? Давай я сейчас разбужу кухарку…
— Может тебе стоило бы прилечь? Мы сейчас закончим, и я тебе принесу что-нибудь. В твоём положении…
Нас перебил её звонкий, заливистый смех, который я так любил. Казалось, что все мои тревоги разбиваются вдребезги под его переливами.
— Я не могу! — хохотала Бригги. — Ну вы даёте! Я беременна, а не больна! А вы… вы оба такие милые когда ссоритесь… Вы бы только слышали себя со стороны… Вот уж воистину нашли друг друга…
Мы с господином Льюисом недовольно обменялись взглядами. И оба, без слов, согласились что она, естественно, глубоко заблуждается и ничего не понимает. Никого мы не нашли, мы вообще друг друга терпеть не можем. Ну он меня — так точно! Но то что она смеется — это хорошо, пусть. В последнее время её настроение менялось быстрее чем погода в апреле, и нам повезло что сейчас она весёлая, могла ведь и плакать начать, как позавчера. А уж что делать с женскими слезами по сию пору не знали ни я, ни её отец.
— Ох… всё… — Бригги потёрла глаза, стирая выступившие от смеха слёзы. — Пап, можно вы правда утром договорите? Верни мне мужа, пожалуйста. Я и так ждала целый день.
— Конечно-конечно! Я и не держу его, вообще-то! — пасовал господин Льюис.
— Да мы вроде и правда закончили, — я максимально вежливо кивнул, обозначая конец разговора. Теодор снисходительно ответил мне тем же, но на прощание всё же поймал за плечо и буквально прошипел на ухо:
— Убеди ее съесть что-нибудь, а то она совсем зачахнет. Может хоть тебя она послушает.
— Ты сегодня совсем поздно, — печально сказала Бригги, когда мы скрылись от взора её отца на втором этаже.
— Да уж, денёк суматошный выдался, — я устало потёр виски. — Уж и сам не рад. Всего подряд навалилось, да еще и полгорода одновременно решило что им жизненно необходимо что-то передать в Столицу.
— Конечно, — недовольно скривилась она. — Полгорода знает, что если разыграть убедительную драму, ты просто не сможешь им отказать. Знают и нагло пользуются.
— Ну эй, кое-кому и правда больше не к кому обратится, — я невольно пошёл на попятную. — И мне правда не сложно. Отдал и дело с концом. А вот вникать в торговые дела твоего батюшки тяжелее будет. Мне так-то своих много.
— Это вы по этому сейчас шумели?
— И поэтому тоже. Чёрт… меньше всего я хочу задерживаться в Столице хоть на минуту дольше положенного. Я вообще в этот раз никуда не хочу ехать. Ещё не запустились, а я уже устал от всей этой суеты.
— Не удивительно, — пожала плечами Бригитта. — Потому что ты занимаешься не тем, чем тебе стоило бы. Что ты так смотришь? Я не раз тебе это говорила. Ты у меня, конечно, большой молодец и я горжусь тобой, но вся эта официальная торговая ерунда просто пьёт из тебя силы, ничего не давая взамен. А то что наоборот придавало тебе сил, ты совсем забросил. Нельзя так, милый, правда нельзя. Ты ведь сам никакой не купец и не воротила. Бесспорно да, это тебе под силу, но ты — художник, творец и всегда им был.
— Ну, будем считать что я сотворил мануфактуру. Тоже своего рода творчество.
— Да, но это все не то.
— Сердце моё, нам ведь нужно на что-то жить. Потерплю немного, ничего страшного. Рано или поздно вся эта суета кончится, дела встанут на поток, и тогда у меня будет больше времени. Непременно будет.
— Надеюсь что так… Очень надеюсь что так…
О том, что надежда на это была ничтожной, мы оба знали и оба предпочитали не говорить. Но я не собирался отступать. Рано или поздно придумаем как всё устроить. Всё ведь хорошо теперь. Мы вместе. Мы победили. Преодолели всё — упрямство её отца, человеческие предрассудки, да весь мир, который, казалось, на нас ополчился. Добились своего сказочного “долго и счастливо”. А значит мы что-нибудь обязательно придумаем, как делали это всегда.
В комнате были настежь открыты окна, и прохладный вечерний воздух развеивал резкое амбре скипидара. Не люблю его, а вот запах масляных красок — наоборот, очень. Раньше так пахла она, и никакие столичные парфюмы не в состоянии были перебить этот аромат. Теперь так пах мой дом. И вдыхая этот зпах я ощутил что вернулся домой, и день наконец закончился. Все дела остались за порогом.
Дом… одна единственная комната, но раза в три больше моей, в доме матушки. Как не скверно было это признавать, прав был господин Льюис: мы с Бригги в ней просто не поместимся, ведь все эти бесконечные холсты и краски мы возьмём с собой, и места просто не останется. А без них… нельзя ей без них. В этом вся её жизнь.
— Вот! — с гордостью произнесла она, указывая на стоящий в окружении десятка свечей мольберт. — Я всё-таки закончила. Очень хотелось, чтоб ты увидел её перед отъездом. Что скажешь?
Я бережно обнял её со спины, стараясь сконцентрироваться на картине, а не на том что её нежная прозрачная кожа всё ещё скрыта от прикосновений под тканью платья. Вторую неделю ей дурно, она с трудом засыпает вцепившись в меня руками, словно утопающий в борт лодки. Какие уж тут ласки? Впрочем, сегодня выглядит лучше чем вчера. Смеёться вон, в глазах снова огонёк зажёгся. Как знать, может распогодилось таки? А то неделю-полторы в разлуке, я же с ума сойду…
— Если ты хотела передать буйство красок в последние минуты заката, то тебе это удалось, — я честно был восхищён. И говорил то что думал. Но слова сами собой произносились вкрадчиво, невольно обретая второй подтекст. — И мне нравиться этот контраст освящённой скалы и темнеющего неба над ней. Вот здесь ты очень смело положила краску, и выиграла. Ущелье как настоящее, и река тоже. Не знай я что ты всё это придумала, я спросил бы где это место.
— Правда? — Бриггита с ощутимым удовлетворением облокотилась на меня.
— Правда. Хотя в этом ущелье узнаются очертания оврага, который за фермой старика Одли. Так что…
Бригги звонко рассмеялась, откинув голову мне на плечо.
— Аааа, ну всё! Ты меня раскусил!…
— Так давно уже. Я тебе больше скажу, вот эта сосна на переднем плане растёт за городским архивом. И ты её уже раз пятый наверное используешь.
— Но она же шикарная! Как можно её не рисовать?
— Никак нельзя.
— А мост? Как тебе мост? — вдруг встревоженно спрашивает она. — Насколько он вписывается сюда?
— Выглядит немного фантастически, — всматриваюсь. — Я в жизни подобные не встречал, но этот написан очень реалистично. В него вполне можно поверить, ровно как и в город вдали. А если по чести, откуда взялся этот мост?
— Да как и всегда, — пожала плечами Бригги. — Мне всё казалось что там что-то должно быть, что-то соединяющее обе стороны ущелья. Сначала я думала что это нечто вроде естественной каменной арки, но потом стало ясно что это мост. Старый, построенный очень давно. Через него пролегает дорога, которой почти никто уже не пользуется. Ну а город… я тоже изначально не планировала его рисовать, но он как-то взял и нарисовался. Мне кажется он сам по себе хмурый, этот городок, и его жители не видят как он бывает красив порою. Вот как здесь.
— Ну, это болезнь известная, — невольно улыбаюсь. — Видеть красоту надо уметь, а это удел тех кто смотрит дальше собственного носа. Так что не удивлён. В этот город тоже запросто можно поверить.
— Тогда хорошо, — мурлычет она. — Значит, всё получилось.
Получилось. И с каждым разом получалось всё лучше и лучше.
Мне всегда нравилось угадывать её замысел, видеть так как видит она. Вместо вышивания, чтения романов и иных, более подобающих юным бюргерским дочерям занятий, Бригитта рисовала, посвящая этому каждую свою свободную минуту. В её папке можно было найти всё что угодно: городские улицы, дома, вещи, людей, птиц, зверей, лес, реку… Коллекция пополнялась ежедневно. Она посвящала себя этому занятию настолько, что иным казалось что в девушку вселился демон, не дававший ей ни минуты покоя.
В городе она слыла странной, и соседи неодобрительно смотрели ей вслед, качая головой и приговаривая что «это не дело». Какой смысл бесцельно зарисовывать все подряд? Картинки на зиму не засолишь, толку с них разве что печь растопить.
А мне она с самого начала была ближе и понятнее. И я знал, для чего ей жизненно необходима эта куча набросков. Вечерами, когда её батюшка отсутствовал по торговым делам, она раскладывала на столе множество рисунков разных мест и лиц, а за тем садилась за холст и деталь за деталью собирала их в одну картину, изображающую сцены которые никогда не происходили, города которых никто не видел и леса каких нет на земле. Она обладала удивительной способностью видеть невероятное в своём воображении, а после — собирать кусочек за кусочком, бережно перенося пойманные образы на грунтованный холст.
— Как по мне — это какая-то магия, — говорю и бережно обнимаю её. — Ты удивительная. Никогда не устану восхищаться тем что ты делаешь.
— Сказал человек, способный бесформенный кусок кожи превратить в парадный доспех, — она смеётся, проворачивается в моих объятиях и прячется от мира на моём плече. — Милосердные святые, как же я не хочу тебя отпускать… И вообще не помню чтоб мне когда-либо было так мучительно тоскливо. Тебя не будет всего неделю, а у меня ощущение будто мы навечно прощаемся.
— Это просто ощущение, солнышек, не бойся. Всё будет хорошо. Худшее что со мной может случиться — это столичная бюрократия, которая, разве что, выведет меня из себя.
Она попыталась посмеяться, но ткань рубашки уже начала намокать. Ну вот, как знал что без слёз не обойдется…
— Бригги, милая, ну чего ты опять? ….
— И-извини, — сказала она виновато, словно стыдясь того что с ней происходило. — Это… Это всё беременность на меня так влияет. Говорили же не раз что это нормально, плакать без причины или придумывать себе какую-то несусветную чушь когда ребёнка ждёшь… Не бери в голову. Просто… Просто постарайся вернуться поскорее.
— Сердце моё, я ведь не в первый раз куда-то уезжаю.
— Я знаю… но… в последнее время мы так мало времени бываем просто вместе… А так хочется снова сбежать от всех на пленэр к реке! Похитить тебя у твоих бесконечных дел, утащить в лес и больно щипать за бок если только посмеешь думать о всей этой торговой мути.
— Ты не забыла, что эта самая муть — ради нас с тобой?
— Я знаю… знаю… Просто… Просто мне, именно мне, не важно мастер ты или подмастерье, и есть ли у тебя свое дело или нет, — она прижалась ко мне так, словно я собирался исчезнуть. — Это всё для отца. А мне…. Мне нужен только ты. А остальное — не важно. Пожалуйста, возвращайся скорее. Я не знаю, как переживу эту проклятую неделю.
— Я очень постараюсь побыстрей, — улыбнулся я, бережно поглаживая ее по волосам. — А когда вернусь, то так и быть: пошлю все дела дня на три и мы вместе сбежим в леса, в любую самую дремучую глушь. Ты будешь рисовать в своё удовольствие, а я — героически отгонять от тебя волков и медведей. И даже твоего батюшку, если понадобиться.
Бригги утёрла слёзы и подняла на меня глаза.
— Обещаешь?
— Обещаю.