— И куда мы идем? — чуть не подскакивая от любопытства спросил Бельфегор.
— На остановку, — я покрутил головой, прикидывая, как нам лучше ехать. Повернул к проспекту Монтажников.
— Хорошо, а куда мы едем? — не отставал рыжий.
— Догадайся с трех раз, — усмехнулся я.
Глава 15
«Все правильно, трамвай должен ехать так, будто везет своих пассажиров в ад», — думал я, глядя на город в окно. В двадцать первом веке все трамваи Новокиневска поменяют на новенькие, которые едва гудят, когда трогаются с места. И стучат, только потому что вместе с трамваями не везде додумались поменять рельсы. А сейчас, в девяносто первом, по городу все еще курсировали почтенные одры, несущие своих пассажиров с грохотом и под оглушительный треск реле. Бельфегор сидел рядом и ерзал от нетерпения. «Винни, винни, а куда мы идем⁈» — какие-то такие у меня были с ним ассоциации. Непоседливый рыжик клавишник, прямо-таки искрил от любопытства.
Но я держал драматическую паузу.
И выдержал. Практически до самого места событий.
Нужный нам дом стоял в районе местного топонимического казуса — перекрестка проспекта Монтажников и улицы Монтажников. Для полноты картины рядом не хватало еще проезда Монтажников и переулка Монтажников. Но путаницы и так хватало. Тридцатый дом выделялся на фоне окружающих пятиэтажек своей монументальностью. Такое впечатление, что градостроители Новокиневска вдохновились сталинской высоткой на Котельнической набережной, и решили во что бы то ни стало построить у себя такую же. Выбрали пустырь поавторитетнее и начали строительство. Но в процессе что-то пошло не так, стройматериалов оказалось меньше, архитектор запил, и проект дорисовал по принципу «дальше не придумал, импровизируйте». Ну и получилось в результате здание громоздкое, в самом высоком месте двенадцатиэтажное, а по бокам — по семь. Планировалось, что здание заселят чиновники и партийные лидеры, но поскольку возвели его в районе, который как был, так и остался пустырем, «слуги народа» предпочли поискать крышу над головой в других местах, а уродливый дом, который в народе прозвали почему-то Бункером, отдали на растерзание людям творческих профессий — писателям и художникам.
Я надавил на кнопку звонка и подмигнул Бельфегору, нетерпеливо подскакивающему рядом.
— Да блин, Вова! — он подергал меня за рукав. — Куда ты меня ведешь?
— Терпение, Борис, — хохотнул я. — Ты узнаешь это через три… две… одну…
— Хм, добрый вечер молодые люди, — дверь распахнулась без предупреждения. На пороге стоял высокий и тощий дядька с профессорской козлиной бородкой. Он был в клетчатых брюках, красной рубахе и жилетке, сшитой, кажется, из обивки для кресел. В руках он держал хрустальный фужер, размером со среднюю вазу. При взгляде на него, сразу стало понятно, что пришли мы по адресу.
— Шутихин Геннадий Львович? — с серьезным видом агента ЦРУ спросил я.
— Все верно, молодые люди, — ответил «профессор». — С кем имею честь?
— Мы прибыли по личному приглашению Семена Вазохина, более известного как Сэнсей, — все с тем же видом сообщил я. — Владимир Корнеев, позывной Велиал и Борис Бельский, позывной Бельфегор.
— Шифровку принял, — проговорил «профессор» и отступил в полумрак прихожей, давая нам дорогу. — ПрАшу подняться на борт!
Мы вошли. Не знаю уж, что там напроектировали строители, и как они себе представляли жизнь в подобных местах, но прихожая была крошечной, как у хрущобы. Размером с шкаф. Пол и стойка для обуви была завалена ботинками и кроссовками всех размеров и мастей. «Как потом выбирать из этой кучи свои, хрен знает», — подумал я и добавил свою обувь к имеющейся. Хрен с ними, потом разберемся.
— Это квартирник «Папоротника»⁈ — ошалело зашептал мне в ухо Бельфегор, стягивая куртку. — Но как у тебя получилось⁈
— Если честно, случайно, — усмехнулся я. — Из-за одного похода в туалет.
— Но почему ты не сказал, куда мы идем? — Бельфегор похлопал рыжими ресницами.
— Пока не дошли, не был уверен, что мы по адресу, — ответил я.
— А ребята…? — он сделал большие глаза.
— Спокуха, — я похлопал его по плечу. — Считай, что мы с тобой разведчики и пришли сюда налаживать связь.
— Но ты же не… Саня может и обидеться… — пролепетал Бельфегор.
— Мне сказали брать с собой только того, в ком я уверен, — я подмигнул рыжему. — Вот я и выбрал. А Саня в последнее время стал человеком для общения сложноватым. Я с ним потом поговорю, надо бы ему немного прицел поправить. А сейчас — просто энджой. Ну и давай знакомиться и дружить со всеми. Нам же надо как-то про будущие концерты договариваться, верно?
Бельфегор несколько секунд обдумывал мои слова, потом энергично кивнул, и мы двинули внутрь.
Внутреннее помещение студии отчаянно контрастировало по размерам с прихожей. Громадное кубическое помещение, высотой в три этажа и здоровенными окнами где-то с середины стены до потолка. На белых стенах — картины. В рамах и без. Судя по единому стилю, автор у них один. По всей видимости, этот самый Шутихин. А стиль… Ну да, я тот еще ценитель художественного творчества. Но раз при первом же взгляде, можно понять, что на картине лошадь или, скажем, бревенчатый домик, значит что-то близкое к реализму. Дальняя часть зала превращена в импровизированную сцену — стоят стулья, громоздкие коробки колонок, инструменты разложены. Ну а остальное пространство студии — это типа зрительный зал. В самой дальней части — стулья, выставленные полукругом, а зрителям с «передних рядов» предлагалось сидеть прямо на полу, что их ни капельки не смущало.
Беглый осмотр показал, что люди тут делятся на две категории. Зрители и «свои». Причем четко обосновать свой вывод я, пожалуй, не смог бы. Казалось бы, все здесь были примерно на одном уровне, но… Какие-то едва уловимые детали все-таки присутствовали.
К своему удивлению, народ здесь оказался не только из патлатых маргиналов. Некоторые имели вид вполне респектабельный, один дядька был даже в деловом костюме и галстуке. Ну и бутылки, конечно. Люди передавали из рук в руки разномастную тару, с безмятежностью «летних детей», не слыхавших ни разу про пандемии, карантины и прочие скучные вещи.
Щелк. Я выхватил из собравшихся первый «центр притяжения» — Евгения Банкина, местного босса и главу рок-клуба. Он что-то вещал, а штук восемь юных «волосатиков» благоговейно ему внимали. Светы-Эклер я рядом с ним не заметил, видимо девочка оказалась не настолько приближенной, чтобы попасть на это элитное сборище. Или просто еще не пришла.
Щелк. Второй «тяжеловес» местного разлива. Ян Уваров, создатель и бессменный фронтмен местной почти культовой группы «Ян и цеппелины». Колоритный персонаж. Здоровенный такой, с квадратной рожей убийцы, длинные патлы вокруг которой смотрелись чем-то чуждым. Вот только, в отличие от других-прочих рок-звезд местного разлива, Янчик был сыном очень богатых и влиятельных родителей, заканчивал уже второе по счету высшее образование, и группу свою сколотил из таких же благополучных деток. Так что внешность обманчива.
Виновников торжества было пока не видно, но ясно, где именно они были. На кухне. Дверь в которую пряталась в темной нише напротив прихожей. И была плотно прикрыта. А входили туда только те, которых я мысленно пометил как «свои».
Никакого цербера на входе, который бы проверял «допуск к телу», я не заметил, так что с невозмутимым видом направился туда же.
Просочился в дверь и оказался на типичной такой советской кухне — стол с нехитрыми закусками, батарея бутылок, мягкий уголок, занятый понаехавшими музыкантами «Папоротника». Дым, как водится, коромыслом. Очкастый солист, имя которого я выяснил еще на рок-фестивале из программки, держал в руках граненый стакан и вдохновенно вещал:
—…говорят во многих местах, где я побывал, — говорил он, дирижируя себе стаканом. — Внутри у каждого человека есть термометр, по которому он может определить, где ему хорошо, а где плохо. Ну так вот, что я хочу сказать, удивительные мои друзья… Всей душой я бы хотел родиться среди вас, в нежном маленьком городе, пропитанном ароматами добра и свободы. А вовсе не в суетной Москве.
Все захлопали и подняли стаканы. В этот момент «очкарик»-Сэнсей заметил меня. Лицо его просияло, и он принялся выбираться из-за стола, расталкивая своих товарищей по группе.
— О, друзья мои, я непременно должен вам рассказать эту замечательную историю, благодаря которой я имел счастье познакомиться с этим незаурядным и, не побоюсь этого слова, гениальным человеком! — у него получилось выбраться, правда в процессе этого часть жижи из его стакана пролилась на штаны его клавишника, но, кажется, это никого не смутило. Сэнсей обнял меня за плечи, снова поднял стакан, призывая всех к тишине. И принялся вещать своим велеречивым медленным слогом нашу про наш героический поход в сортир в «Киневских зорях».
Его слушали и ржали, особенно на истории про дона Хуана и рыбаков.
— Теперь вы понимаете, что я никак не мог не пригласить сюда это сокровище, выросшее на берегах благословенной Киневы! — закончил байку Сэнсей. — И я не понимаю, почему в руке моего дорогого друга до сих пор нет стакана⁈
Стакан волшебным образом нашелся. И волшебным же образом наполнился. К счастью, это была не неведомая бормотуха, а вполне удобоваримое белое сухое. Типа алиготе, бутылку я разглядеть не успел. Пить я сегодня особо не собирался, но сейчас был тот случай, когда лучше не отказываться.
Все выпили, загомонили. Некоторые из «своих», торопливо со мной знакомились. Я пожимал руки и старательно запоминал имена и лица. Совсем уж зеленой молодежи тут было совсем мало. Странно, что Банкина здесь не было. Впрочем, иерархию этой компании я пока знал плоховато. Но ведь для этого я и здесь, в частности?
— Пипл ждет нашей музыки! — сверкнув улыбкой, сказал наконец Сэнсей, и музыканты начали подниматься с насиженных мест. А очкарик повернулся ко мне и сказал на ухо то, что я надеялся от него услышать. — После концерта, когда зрители будут уходить, не иди вслед за ними. Здесь еще кое-что намечается. Для совсем своих, ты же понимаешь, о чем я?
Конечно же, я понимал. Так что кивнул со значением, и вернулся из кухни обратно в «зрительный зал».
Бельфегора я обнаружил в компании какого-то бородача и трех девиц хипповского вида. Девицы были совершенно без косметики, с длинными распущенными волосами и хайратниках из цветной тесьмы. Руки по локоть в бисерных и кожаных браслетиках. Тоже вроде бы какая-то группа, но может и нет. Может просто поклонницы творчества «Папоротника», косплеящие его стиль на женский манер.
Музыканты заняли свои позиции, Сэнсей взял микрофон.
— Знаете, когда много выступаешь в одном городе, даже таком многолюдном, как Москва, — заговорил он в своей неспешной, будто заторможенной манере. — То вокруг складывается такая… привычная аудитория. Которая уже знает наизусть все твои песни и байки. Они привычно рассаживаются по своим местам, привычно наливают. И, знаете, можно вообще не петь. Давай уже, Сэнсей, как бы говорят мои зрители. Пой по-быстрому «По ночной траве во седой глуши» и иди к нам. Налито. И закуска стынет. И я счастлив. Я счастлив тому, что моя музыка помогла их сердцам открыться друг другу и стать настолько большими, что они готовы вместить туда меня. Как человека, а не как музыканта. Но грош мне была бы цена, если бы я бросил петь и воспользовался этим щедрым предложением. Хорошего вечера вам, друзья. Откройте ваши души, вы среди своих…
Зазвенел нежный гитарный перебор, запиликала флейта, звякнул треугольник. Сэнсей набрал в грудь воздуха и запел:
— Сединой тумана окутан овраг