Спи безмятежно, ничей бывший враг,
Нам понедельник дал три корки хлеба
Три корочки хлеба
Вино-домино-любовь
К прощенью и смерти
Мир приготовь
К земной круговерти
Плясок и снов
Под твоей половиной неба…
Публика внимала с благоговением. Покачивалась в такт. Подпевала шепотом. Я смотрел то на музыкантов, то на зрителей. Случайных людей здесь нет, это понятно. Каждый из присутствующих — чей-то друг или родственник. Посчитал примерное количество зрителей. Получилось чуть больше пятидесяти человек. Денег за билеты ни с кого не взяли, значит работают за донат в финале. И что еще вероятнее, оплатил весь банкет кто-то из тех благообразных дядек, которые сидят на стульях. Сам художник Шутихин — тоже явно не из бедных. И связи у него есть.
Я сканировал глазами всех мало-мальски заметных присутствующих и заносил их в мысленную записную книжку. На предмет пообщаться и познакомиться. Полезные знакомства сейчас стоят куда больше, чем деньги… Как, впрочем, и всегда.
А что до музыки «Папоротника»… Ну… Мне она нравилась больше, чем творчество Астарота. Сэнсей пел неплохо, тексты — с претензией на высокохудожественность и глубокую философию. Голос у него неплохой. В целом, для обычного человека должно быть не стыдно признаться в том, что слушаешь «Папоротник».
Значит, потенциальной публики у такого типа музыки значительно больше, чем у наших «Ангелов Сатаны».
Надо подумать об этом. Шоу-бизнес для меня штука новая, но не думаю, что есть существенная разница. Чем больше потребителей твоих услуг или товаров, тем больше у тебя денег. С узкой нишей велик шанс выстрелить в молоко. Впрочем, может я недооцениваю популярность Сатаны и его свиты. Может быть тысячи новокиневских обывателей на самом деле спят и видят, как бы им попасть на концерт говнарей, думающих, что они демоны и архидемоны…
Одна песня сменялась другой. Очкастый Сэнсей каждый новый номер открывал кратенькой байкой или историей.
Я даже с некоторым удивлением понял, что мне… нравится. Очень расслабленная атмосфера, практически нега. Люди друг другу улыбались, не было видно каких-то кучкующихся в сторонке злословящих сплетников. Хотя очевидно, что знакомы здесь были друг с другом далеко не все. Душевно было. И нежный этно-рок «Папоротника» этой атмосфере очень способствовал.
— Если бы меня до рождения спросили, какую способность я бы хотел получить, чтобы быть полностью счастливым, — сказал Сэнсей, завершив очередную песню. — То я бы пожелал, чтобы когда я пою, мое бренное тело не отвлекало бы меня приземленными и низменными желаниями. Но меня никто не спросил, так что вынужден признаться перед всеми вами, что я ужасно хочу посетить самую маленькую комнату этого благословенного места. Кстати, Гена, спасибо! У тебя здесь просто божественно, давненько я не чувствовал себя так хорошо. В общем, если я как-то слишком сложно изъясняюсь, то это перерыв. На сортир, попить и покурить. Минут пятнадцать, не больше. Потом мы концерт продолжим.
Народ загомонил, все начали вставать со своих мест. Кто-то попытался, ясен пень, пристать к целеустремленно спешащему к вожделенной двери туалета Сэнсею с каким-то вопросами. Часть народу двинула к разложенным на маленьком столике аудиокассетам, которыми заведовал клавишник «Папоротника». Кучка активистов сговаривалась на предмет сбегать в соседний ларек еще за несколькими бутылками. В центре этого движа был уже весьма седеющий мужичок в косухе и джинсах. Его я знал уже по более поздним временам. Лидер группы «Парк культуры и отдыха». Мужик весьма небедный, к двухтысячным занимался раскруткой звездюлек местного масштаба. Но и сам тоже пел. Настоящий я из будущего был с ним шапочно знаком. Мои ребята работали на его концерте как-то. Начинал он как кабачный музыкант в ресторане «Новокиневск». А рок играл для души, на досуге.
Я просочился через бродящий с мечтательными глазами народ и пристроился к компашке активистов.
— Так что, народ, — вопросил фронтмен «Парка культуры и отдыха». — Кто-нибудь хочет составить мне компанию в походе за топливом?
— Я готов! — вклинился я до того, как кто-то успел сказать хоть слово.
Глава 16
После моего предложения остальные заметно расслабились. Никому явно не хотелось покидать теплую студию и тащиться в магаз под холодным осенним дождичком. А тут доброволец, отлично же. И можно со спокойной совестью остаться тусить в обществе музыкантов и лиц, допущенных к телу.
— Может мне тоже сходить? — засуетился хозяин студии, потрепав бороденку.
— Нормально все, дядя Гена! — заверил Костя ака Конрад из «Парка культуры» и посмотрел на меня. — Мы сгоняем с… Тебя как зовут?
— Вова, — подсказал я.
— С Вовчиком, — кинвул Конрад.
— В стекляшке сегодня тетя Таня работает, — Шутихин принялся шарить по карманам. — Скажешь ей, что…
— Скажу, скажу, — заржал Конрад. — Не в первый день замужем. Пойдем, Вовчик.
Мы спустились на первый этаж и вышли из подъезда.
— Раньше тебя не видел, — сказал Конрад, когда мы двинули в сторону трамвайного кольца, рядом с которым в те далекие годы еще стояла уродливая конструкция из торговых павильонов с очень советскими буквами «Подсолнух» над арочным входом. К двухтысячным этот гибрид рынка и общественного туалета уже демонтировали, на его месте сначала построили молодежный ресторанчик с ночной дискотекой, а потом, когда он сгорел в две тысячи седьмом, и вовсе разбили сквер с памятной стелой в честь очередных героев за что-то там погибших. Но сейчас это было местное злачное место, где в одном из отсеков был продуктовый магазин, в другом — кафетерий, засиженный синюганами, потому что все разновидности шмурдяка здесь наливали в стопки и стаканы, в третьем мини-версия колхозного рынка, который ввиду позднего времени уже был закрыт. Ну и перед входом на тротуаре устроились торговцы всякой всячиной. Бабушки с шерстяными носками, мужички с радиодеталями, обветшалые интеллигенты с книгами. Но этих тоже сейчас не было. О том, что завтра они тоже будут, напоминали только конструкции из ящиков и коробок, бережно накрытые кусками грязного полиэтилена.
— Играю в группе «Ангелы Сатаны», — ответил я.
— А, понятно, — Конрад бросил на меня чуть насмешливый взгляд, по которому стало понятно, что особой популярности наше творчество среди него не снискало. Но он в курсе о нашем существовании. — Солиста вашего знаю. Встречались разок.
Он фыркнул, подавляя смех.
— Саня что-то учудил опять? — с пониманием покивал я. Конрад мужик дельный, фигни не скажет. А знать свою стартовую репутацию — это неплохо. Особенно если она так себе.
— Саня? — недоуменно встрепенулся Конрад. — А, точно. Астарота же Саша зовут. Ну да, можно и так сказать.
Но в подробности вдаваться не стал. А я не стал настаивать, чтобы не уронить свои акции еще ниже. В «Подсолнухе» Конрад двинулся, как ни странно, к пустующему продуктовому, а не к наливайке. Пожилая продавщица с усталым и недовольным лицом, похожая на чучело совы, ожила.
— Куда претесь, мы уже закрываемся!
— Да мы ненадолго, теть Тань! — расплылся в улыбке Конрад. — Мы от Шутихина!
— От Геннадия Львовича? — тут же преобразилась продавщица. — Он же сам собирался зайти…
— Гости у него, невежиливо уходить было, — подмигнул Конрад.
— Сюда проходите, вот тут, под прилавком пролезайте, — тетя Таня сдвинула клеенку, маскирующую вход. — Я в подсобке уже все сложила.
Подсобка не пустовала, в отличие от прилавков. На полках стояли картонные коробки, и сверху на некоторых — бумажки с именем-фамилией. Нам она выдала две.
— А портвешка еще бутылок пять не завалялось случайно? — спросил Конрад, сгружая на меня одну из коробок.
— Четыре только есть, — покачала головой тетя Таня.
— Давайте четыре, — покивал Конрад. — Лучше, чем ничего.
Он вынул из кармана ком налички.
— Я могу тоже вкинуться, — сказал я.
— Забей, — отмахнулся Конрад. — Девушке конфет купи лучше.