Света пришла даже чуть раньше, чем обещала. Спустилась по лестнице, огляделась, прищурившись.
— Сюда! — помахал я из-за своего столика в кабинке. Девушка направилась в мою сторону. Выглядела она чуть лучше, чем в тот раз. По крайней мере, более выспавшейся. Но красоткой за это время все равно не стала. Красный свитер, короткая прямая юбка и армейские ботинки. Волосы в беспорядке распущены, в одном ухе — серьга с бритвенным лезвием. Где-то я слышал, что у всех этих подвесок была какая-то символика. Но ни разу не запомнил, не вник и считал, что их таскают просто потому что модно, а не потому что хотят миру что-то сказать.
— Будешь что-нибудь? — спросил я, когда запыхавшаяся Света устраивалась за столиком. — Дамы за стойкой любезно сообщили, что у них эклеры свежие. Считаю, что это где-то даже стильно — угостить Клэр эклером.
— Даже не знаю… — снова, как и по телефону, протянула Света.
— Ну хорошо, ты пока думай, а я куплю эклер и чай, — я поднялся. — Если ты вдруг не захочешь, съем сам.
Когда я вернулся за столик, Света уже отдышалась, перестала волноваться и нервничать. И даже успела посмотреться в маленькое зеркальце. Ну вот и ладненько. Я поставил перед ней тарелочку с пирожным и стакан чая в подстаканнике.
Потом наклонился к ней и прошептал.
— Вообще-то я чувствую себя немного неловко. Когда в шестом классе учился, про это кафе все рассказывали, что сюда приходят работать проститутки. И все пацаны все время собирались сюда зайти, но ни разу никто так и не зашел.
— И у вас? — Света сдавленно хихикнула, щеки ее порозовели. — У нас в школе тоже такое про «Лиру» говорили.
— Хм, ну, может дыма без огня и не бывает, — я сел обратно на место, глядя как Света откусила свое пирожное.
— Так это свидание? — кокетливо спросила она.
— Я же говорю, совмещаю приятное с полезным, — сказал я. — Я сначала думал с Женей Банкиным поговорить, мы с ним пересеклись на квартирнике, но решил, что с тобой хочу увидеться больше.
— Он мне не сказал про квартирник… — обиженно надулась Света.
— Если бы я знал, что он тебя не позовет, то сам бы позвал, — соврал я, разводя руками.
— Так о чем разговор? — деловито спросила она, попытавшись убрать с лица расстроенное выражение.
— О членстве в рок-клубе, — честно сказал я. — Я так понимаю, административными делами именно ты занимаешься, так что логично за консультацией к тебе приходить, а не к Жене, который скорее идеолог, верно?
— Ну… наверное, да, — не очень уверенно кивнула она.
— Расскажи, как у вас все устроено? — спросил я. — Какие телодвижения нужно совершить, чтобы нашу группу приняли?
Глава 22
— В общем-то, процедура приема довольно простая, — Света положила надкусанный эклер на тарелочку. Чувствовалось, что она говорит уверенно, со своим вопросом я обратился по адресу. — Сначала нужно подать письменную заявку и приложить звукозапись своей песни на кассете.
— Профессиональную студийную запись? — уточнил я, открывая записную книжку.
— Необязательно, можно обычную домашнюю, — Света отхлебнула чай. — Если запись пройдет первичный отбор, то группу включат в программу ближайшего концерта-прослушивания. Обычно они проходят пятнадцатого числа каждого месяца, — выражение лица Светы стало типичным учительским. Интонации голоса — тоже. — Первое прослушивание проходит только перед членами худсовета рок-клуба. Если группа набирает проходной балл при голосовании, то получает статус кандидата в члены рок-клуба. После этого всем музыкантам нужно будет ознакомиться с уставом рок-клуба и вступить в профсоюз самодеятельных исполнителей. Это формальность, просто Женя помещение под такие условия получил. Когда вы сдадите устав и получите удостоверение членов профсоюза, то вас включат в программу отчетного концерта кандидатов. Это уже нормальный концерт, там в зале собираются все члены рок-клуба и даже немного билетов зрителям достается. И вот тогда общим голосованием решается, принять группу в рок-клуб или нет.
— Хм, это сложнее, чем в комсомол вступить, — хохотнул я.
— Ну а как ты хотел? — пожала плечами Света и снова взялась за эклер. — Если дать свободный доступ всем желающим, то в клуб понабегут всякие школьники, которые даже гитару в руках держать не умеют. Но, наверное, кое в чем я смогу помочь…
— Мы справимся, — быстро ответил я. — Но перед каждым этапом я буду с тобой консультироваться, ты не против?
— Буду только рада помочь, — улыбнулась Света.
— А расскажи про прослушивание и ваш худсовет? — спросил я. — Что это за люди? Ну так, в целом? Кого они зарубают со стопроцентной вероятностью, а к кому снисходительны? Последнее прослушивание же, получается, недавно совсем было?
— В этом месяце не было, потому что все готовились к «Рок-провинции», — сказала Света. — А в прошлом… Блин, я уже всех на память не помню. У меня в клубе все протоколы…
— Ну тогда давай чуть позже расскажешь, а пока допьем чай и еще что-нибудь съедим, — я подмигнул. — Взять тебе еще один эклер?
Спустя яичницу с колбасой, эклер для Светы и две чашки дрянного кофе, мы покинули кафе «Лира» и направились к ДК профсоюзов. Подтверждения или опровержения тому, что «Лира» — это новокиневская проститутошная еще с тех времен, когда существование первой древнейшей профессии категорически отрицалось, я так и не нашел. Зато узнал, что Света в этом году закончила пед по специальности «учитель младших классов», и у нее есть официальная работа — она ведет кружок стихосложения в тридцатой школе. Ей было нужно официальное место работы, потому что так положено, а горбатиться с полной ставкой ей не хотелось, а тут она всего-то пару раз в неделю должна провести занятие. Правда, еще всякая бюрократия, но там просто, ей не привыкать. Еще узнал, что живет она с бабушкой, в малюсенькой квартире, зато совсем рядом с площадью Октября. У родителей места больше, но они получили квартиру где-то в дальней части Новых Черемушек, а ездить оттуда — это ужас.
Света привела меня в небольшую каморку, стены которой были сверху донизу заклеены постерами западных рок-групп. Вместо обоев. В стареньком советском книжном шкафу вместо книг стояли батареи аудиокассет. На нижней полке — серо-серебристый двухкассетник «Вега». Письменный стол, заполненный творческим беспорядком — бумаги, картонные папки, фотографии. Парочка кассет с вытянутой пленкой, жестяная банка-пепельница. Пустая. И несколько школьных стульев.
— Это наш на двоих с Женей кабинет, — сказала она, протискиваясь за стол. — Три раза в неделю мы можем пользоваться большой сценой и репетиционным залом. И еще — студией звукозаписи, но она так себе, там все оборудование устаревшее. Но все равно лучше, чем ничего.
Рассказывая о всяческих преимуществах членства в рок-клубе, Света копалась сначала в папках и бумагах на столе, потом открыла ящик, принялась шуршать там.
— Ага, вот, нашла! — девушка радостно сдвинула в сторону всякое другое прочее, положила перед собой папку, на которой толстенькими трафаретными буквами было написано «Прослушивание от 15 сентября 1991 года».
Домой я вернулся загруженный сведениями и собственными мыслями. По всему выходило, что «Ангелы Сатаны» — это как раз из тех самых групп, которые на прослушиваниях пролетят, как фанера над Парижем. И даже не нужно быть специалистом, чтобы понять, в чем тут проблема. Наш Астарот видел себя этаким суровым металлюгой, типа тех, кто ревет в микрофон неразборчивое, а все музыканты вместе трясут длинными гривами. И все это под ревущее звучание, которое я лично даже отдаленно бы музыкой не назвал. Вот только есть нюанс… Даже несколько. Голос у Астарота есть, и в целом довольно неплохой. Но от львиного рыка он далек. Как и аранжировки. Для тяжеляка нужны басы и крутые запилы. А с ними было как-то… не очень. И результат получался не то, чтобы убогий, но как будто детсадовский что ли. Школота пытается корчить из себя сатанистов.
Кстати, насчет этого самого сатанизма… Как я понял, вся моя компашка говнарей ими не были. За все то недолгое время, которое я их знаю, ни один не изъявил желание устроить какую-нибудь черную мессу или порисовать перевернутые кресты и пентаграммы где-то, кроме как на своих джинсах и куртках. То есть, по сути, даже «толкиенутые» в компании которых они частенько тусят, даже более двинутые на своих эльфах и орках, чем «Ангелы Сатаны» на дьяволопоклонничестве. Пожалуй, это даже хорошо. С фанатиками мне было бы в разы труднее общаться… Что, впрочем, не значит, что в газетных публикациях, формат которых нам еще предстоит обсудить с Иваном на неделе, следует избегать этой темы. Всякая магия и чертовщина, судя по обилию на досках объявлений всяческих услуг «черных магов» и «демонологов в десятом поколении», пользуется неплохим таким спросом.
А вот понедельник начался в несусветную рань — в половине шестого утра. Я вытащил свое ноющее от вчерашней тренировки тело из постели, добрел до кухни, еще толком не проснувшись, заварил себе кофе прямо в чашке. Достал из холодоса еще с вечера приготовленные заботливой мамой сырники. И только сожрав второй, смог открыть глаза и прочитать записку, которую она мне оставила под корзинкой.
«Вова, у порога большая клетчатая сумка, возьми ее с собой. Джамиля работает в киоске номер двадцать восемь. Подойдешь к ней, скажешь, что ты Вова Корнеев, она тебе все покажет. Люблю тебя. Мама».
Я отогнул край шторы и выглянул в окно. Да я везунчик, ничего не скажешь! Вчерашний мелкий холодный дождик ночью превратился в снег, и на улице сейчас была настоящая такая зимняя сказка, подсвеченная включенных по утреннему времени фонарей. Красиво, конечно, но блин. Сразу возникло желание сказаться больным, забраться обратно под одеяло и сладко доспать до полудня. И потом весь день пить горячий чай с этими вот вкусняшками, которыми балует нас каждый день мама.
Я отвесил себе мысленную оплеуху, быстро дожевал еще пару сырников. Подумал пару секунд и съел еще два. По идее, мне бы неплохо сейчас еще заточить яичницу из штук четырех яиц, конечно. Откуда-то же нужно организму брать белки для мышц. А то толку от моей качалки не будет, как был дрищом, так и останусь. Но это пока терпит. То тяжелых весов и профицита калорий надо хотя бы общую физуху в норму привести. А для нее сырников достаточно.
Я помыл кружку, напялил на себя парочку свитеров, мысленно поблагодарил маму, которая рядом с здоровенным клетчатым баулом поставила мои зимние ботинки. И вышел в ночь, которая еще пока не стала утром.
Никогда раньше не был на рынке так рано. Вообще как-то даже в голову не приходило, во сколько именно этот мир свободной торговли просыпается. Но к семи утра там уже вовсю бурлила жизнь. Даже кто-то из покупателей уже притащился и слонялся между суетящимися внутри и вокруг палаток продавцами. Джамиля оказалась пожилой казашкой, которая на русском говорила безо всякого акцента и со скоростью пулемета, я даже не всегда успевал за ее мыслью, особенно спозаранку. Она выдавала мне инструкции вразнобой, перескакивая с обязательного учета товаров и тетрадок для записей к тому, у каких бабушек покупать пирожки следует, а каких лучше пропускать мимо. По ходу пьесы вывалила на меня кучу информации о соседях по торговым палаткам, хронику вчерашних происшествий и ее прогноз на цены на дрова в бухте Дикси. У нее были свои взгляды на звезд советской политики, попытку переворота в прошедшем августе и профпригодность футболистов нашей сборной. Вместе с этим нескончаемым монологом, она не забывала раскладывать на своем прилавке товары — массу всяких девочковых штук, от палеток теней и помад до цветных трусиков и заколок с цветочками. Причем, зараза, не слушать было нельзя, потому что в этом бесконечном потоке была и нужная мне инфа. Вкраплениями, так сказать. Благо, ничего сверхъестественного она мне не рассказывала — строгий учет, порядок и внимание к покупателям. В нештатных ситуациях самому на рожон не лезть, звать ее, она здесь босс, а Лейла и я — всего лишь мурзилки наемные.
Лейла напротив была девочкой молчаливой, хмурой и очень глубоко беременной. Двигалась она чуть заторможено, но говорила, когда открывала рот, тоже без всякого акцента. Наш прилавок был, как несложно догадаться, одежный. Кроме тех вещей, что шились у мамы в цехе, были и другие. Свитера, трикотажные платья и всякие шапки-шарфики.
К восьми утра рынок заработал в полную силу — из автобусов-троллейбусов хлынули покупатели, киоски звукозаписи врубили свои колонки, из которых, сменяя друг друга лились то ласковомайские «Белые розы», то романсы Малиниа, то ноющий вокал какого-то модного исполнителя, имени которого я не помнил, но который повторял свое бесконечное «Больно мне, больно!»
Между рядов бродили, размахивая длинными многослойными юбками цыганки, покрикивая: «Жвачка, помада, жвачка!» или «Шубы, девочки подходим примерять шубы!» Кто-то торговал вразнос газетами. Кто-то толкал тележку с укутанными в ватники пирожками. Мужик жутковатого вида с седой бородой и в телогрейке скрипучим голосом повторял: «Отрава! Отрава! Для мышей, тараканов, крыс…»
И все это складывалось в какофонию. Или симфонию, смотря с какой стороны посмотреть. Потому что, какие бы потрясения не происходили с миром, это место всегда остается неизменным. А значит, оно такое, какое должно быть. Вместе с попсой и блатняком из колонок, маргиналами, трущимися по краям, и суетливыми и не очень покупателями.
Наверное, будь я настоящим Вовой-Велиалом, это место показалось бы мне филиалом персонального ада. Вот только я им не был, так что адаптировался, в целом, довольно быстро. Познакомился по-быстрому с соседями по торговым палаткам, пил горячий чай из термоса, который сунула мне в сумку заботливая мама, а музыка через пару часов превратилась в обычный белый шум, к которому я даже и не прислушивался. И думал больше всего о том, как бы так понежнее сегодня рассказать своим «Ангелам Сатаны» о грядущих новшествах, которые я собирался привнести.
На завод я прибежал чуть пораньше, чем мы договаривались. С дядей Колей насчет своих ребят я договорился, чтобы он их пропускал без моего участия. Принес ему расписание наших репетиций и фамилии-имена парней. Не знаю, почему Вова-Велиал этого раньше не сделал. До моего вмешательства мы собирались где-то в другом месте, приходили к КПП все вместе, ключ был только у меня. А я оставил ключ у дяди Коли, наказа выдавать его первому, кто придет. Мало ли, вдруг у меня будут какие-то дела, и я не смогу явиться на репетицию. Мне-то, если задуматься, и незачем все время присутствовать.
— Привет, Володя, — кивнул дядя Коля, не отрываясь от разгадывания кроссворда.