Я молча взял и стал жадно пить. Сквозь грохот музыки доносился голос Киры, надсадно втолковывавший кому-то:
– Лучше заживо сгнить по собственной воле, чем превратиться в один из тех ходячих трупов, что называются «нормальными людьми»!
Или я сам это говорил? Я не понимал и не помнил. Кира была моим двойником. Она говорила то же, что и я. Она думала о том же, о чем и я. Она стала моим голосом.
Про Олесю я специально не вспоминал, но она всегда присутствовала в моем сознании. Иногда мне виделось ее спокойное лицо. Иногда казалось, что все это сон и сейчас я проснусь, а она будет рядом.
Пару раз я называл Киру Олесей. Кира не обижалась. Странно. Она пила и кололась вместе со мной, но всегда оставалась в сознании. Я ни разу не видел ее валяющейся без сознания или хотя бы просто спящей. И еще я не знал, откуда у нее деньги. Ни она, ни я не работали, и взяться им теоретически было неоткуда.
Только потом я узнал, что моя квартира продана, а я бомж.
Так прошло еще какое-то время. Сколько точно, я не знаю.
Мы опускались все ниже и ниже, в прямом смысле этого слова. Клубы остались где-то позади, как огни маленького городка, через который проезжаешь ночью на поезде. Теперь вокруг нас были только грязные вонючие притоны, наполненные странными существами, которые больше походили на персонажей из фильмов ужасов, чем на людей.
– Ад находится на земле, – убежденно говорила Кира (или я сам это говорил?). – Хуже этого мира нет. Посмотри вокруг. Посмотри на нас самих. Если хоть кто-то докажет мне, что может быть хуже, я покрещусь!
Она зашлась своим резким гнусным хохотом.
– Представляешь, сегодня по радио сказали, что человеку, который прошел крещение, прощаются все грехи. Можно крупно надуть Бога! Покреститься перед самой смертью, и чтобы в жизни ни делал, хоть ты серийный убийца, хоть военный преступник, – тебя будут вынуждены пустить в Рай. Такой порядок. Ну не глупо ли? Я уверена, что Бога нет. А если Он и есть, то Он, во-первых, самый большой кретин из всех, кого я знаю, а во-вторых, Ему на нас давным-давно плевать. Хотя, может, когда-то Бог был и ничего, а сейчас состарился и впал в маразм. Такое бывает…
Ее бесконечный бессмысленный бред звучал каждый раз, когда я приходил в сознание. Я привык к нему как к звуку телевизора или своему собственному внутреннему голосу. И каждый раз, открывая глаза, слушая ее нелепые глупые бредни, я понимал, что Кира права. Права! Да!
Вокруг нас действительно был ад. Мы жили в аду… Нет, это было даже хуже, чем ад! Наркоманы и алкоголики. Сумасшедшие и бездомные, бывшие зэки. Одичавшие, сбившиеся в безжалостные стаи, брошенные на произвол судьбы дети. Все они – от мала до велика – граждане параллельного мира, другой страны, находящейся под ногами «нормальных людей». Они – похороненные заживо в братских могилах живые мертвецы, выбравшие «свободную смерть», но не мгновенную и красивую, а грязную, медленную и мучительную. Они еще люди, но в них уже нет ничего человеческого, они населяют городскую канализацию, старые, оставшиеся с военных времен блиндажи и бомбоубежища, подвалы заброшенных домов, недостроенные законсервированные тоннели метро, вентиляционные шахты. Они есть везде, где можно найти кров и хоть какое-то тепло.
Каждый день мне приходилось слушать истории чужого падения. И одно это уже было невыносимо! Дети, спокойно и лаконично рас-(называющие, почему жить лучше в канализации, чем дома. Старики, выброшенные на улицу. Дурачки, которых оборотистые люди оставили без угла. Бесконечные истории одиночества, голода, побоев, издевательств! Они до сих пор не дают мне спать. Я закрываю глаза и вижу перед собой семилетнюю девочку, которая руками роет землю и сгребает ее в холмик.
«Кого ты хоронишь? Куклу?» – спрашиваю я.
А она отвечает мне: «Своего младшего брата».
Я не могу поверить: «Отчего он умер?»
И слышу будничный, без всякой скорби ответ: «От голода».
– Данила, все это происходит в обычном, «нормальном» мире! – глаза Павла блестели как у больного, горящего в лихорадке. – В том, который вы хотите спасти! Но ради чего? Я читаю о вас, я думаю о вас и не могу понять – ради чего вы спасаете этот мир?! Ты можешь мне ответить?! Я хочу понять. И поверь мне, если я услышу от тебя ответ, если ты сможешь мне это объяснить, случится самое большое чудо, Данила! Самое большое! И тогда уже я поверю во что угодно! Я поверю каждому твоему слову! Каждому! Но если ты не ответишь, если не объяснишь… Какое есть у тебя право судить меня?! Какое?!
– Я не собираюсь тебя судить и не сужу, – тихо ответил Данила.
– А-а-а, понял, ты хочешь мне помочь! – ехидно воскликнул Павел. – Точно! Конечно! Я совсем забыл! Помочь слабым и убогим. То есть – мне! Конечно!
– И я не хочу, чтобы ты верил моим словам, – добавил Данила, словно бы он и не слышал оскорбительных слов Павла в свой адрес.
– Не хочешь?! – расхохотался Павел. – Так чего же ты хочешь, Данила?!
– Я хочу, чтобы ты поверил себе, – сказал Данила. – Только себе.
– Себе?! – продолжал хохотать Павел. – Да я верю, верю! Я тебе не верю! Ты говоришь мне, что я вижу вокруг себя ад, а на самом деле, мол, ада нет. Но я был там, Данила! Мне не привиделось! Ты говоришь мне, что я что-то сделал неправильно в отношениях с Олесей, что я такой-растакой подлец. А что в этом мире, Данила, сделано правильно?! Скажи мне! И кто самый большой подлец в этом мире, если не сам этот мир?! Или не Бог, если Он вообще существует?!
– Я хочу, чтобы ты поверил себе, – четко и спокойно повторил Данила. – Не мне. Себе.
Павел ничего не ответил. Он долго смотрел на Данилу. Казалось, у него внутри что-то шевельнулось, дрогнуло,
– Я верю себе, – неуверенно сказал он через какое-то время.
– И несмотря на это твое пари с Богом продолжается? – грустно улыбнулся Данила, вопросительно глядя на Павла без укора или злости. – Ты думаешь, такое возможно?
Павел поднес обе руки к лицу, сжал их в замок и совершенно машинально, как сомнамбула, сделал два шага по комнате.
Мы обосновались в одном из многочисленных подземелий того мира . Кира время от времени уходила «наверх», а я просто лежал «внизу», я никуда не хотел идти. Это была нижняя точка. Упасть ниже уже было нельзя.
– Я здесь добровольно, это мой выбор… – не помню, кто это говорил, я – Кире или она мне.
– Лучше сдохнуть здесь, чем идти в ногу со всеми, – отвечал то ли я, то ли она. – И чем они – те, что сверху, – лучше нас?..
И тут я помню, как открыл глаза и произнес:
– Почему мы никак не можем умереть? Мы уже давно должны были сдохнуть. Отравиться, замерзнуть. Почему мы не умерли, почему нас все еще не убили…
– Ты про Каина знаешь? – Кира прикурила какую-то странную самокрутку, потому что денег на сигареты уже давно не было. – Он тоже все никак не мог умереть. Хотел и не мог. Его Бог осудил жить. Но мы будем бороться… Думаю, Бога можно одолеть, если очень постараться.
Потом я снова провалился в забытье, а когда очнулся от дикого холода, Киры рядом уже не было. Я попытался заползти глубже под горячую трубу. Не помогло. Меня все равно трясло, словно на тридцатиградусном морозе. Суставы ломило, и чем дальше, тем сильнее. «Ломка!» – это страшное слово вспыхнуло в голове.
Я принимал наркотики и раньше. Но никогда не делал этого регулярно. В какой-то момент мне стало даже казаться, что наркозависимость – это миф. После нашего безумного самоубийственного марафона я почти уверился в том, что со мной ничего подобного никогда не случится. Я просто стремился к свободе, а если не получится, то хотя бы к смерти…
Но ломка означала две вещи – я не умер и я больше ничего не решаю. Наркотики решают вместо меня.
Я тогда вспомнил слова Олеси: «Если ты идешь на поводу у всех своих желаний – это не свобода». Они прозвучали у меня в ушах. Ее ясный, чистый голос.
Но из моей груди вырвался только ожесточенный крик:
– Я не слушаю тебя! Я не слушаю! Тебе все всегда ясно в этой жизни! Ты одна знаешь, что хорошо, а что плохо! Ты всегда уверена в своей правоте!
Лежать стало невыносимо. Озноб тряс меня так, что зубы стучали друг о друга. Судороги в мышцах заставляли ноги дергаться.
Я с трудом встал и огляделся. Это был какой-то бетонный тоннель, по стенам которого тянулись черные закопченные трубы.
– Кира! – позвал я.
Но мне никто не ответил. Я был один. Кира исчезла. Завела меня на самое дно ада и исчезла. Сейчас я иногда думаю – а была ли она на самом деле? Ведь я отчетливо помню только тот день, когда мы впервые встретились на дне рождении Люды. Все, что было после, больше похоже на сон, чем на явь…
Я шел по этому длинному тоннелю на свет. По мере приближения к выходу мои глаза, отвыкшие от солнца, стали болеть и слезиться. Мысли были только об одном. Хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы прекратился этот жуткий озноб, ломота в костях и невыносимое чувство тревоги.
– Кира! – снова заорал я.
Если бы мимо проезжал поезд – я бы, не задумываясь, бросился под него. Если бы была веревка, я бы тут же и удавился. А был бы пистолет, я приставил бы его к своему лбу и нажал курок – без тени сомнения.