Пользуясь в пути помощью чукчей, Бент Ройс возвратился в Энурмино.
— Ну? — вместо приветствия спросил его Василий.
Норвежец молчал. Ведь и без слов ясно, что вернулся он с пустыми руками.
— Что же будем делать?
И тогда, десять дней назад, когда Бент отправлялся к Мартину, Устюгов знал, что пустая это затея. Торгаш не даст, тем более Джонсон, который так бессовестно их покинул.
Тэнэт и ее старенькая мать тихо сидели тут же, в спальном помещении своей яранги.
Для проспекторов наступила третья зимовка.
Ручьи и тундра замерзли, покрылись снегом, льды заполонили море.
— Да, ни продуктов, ни патронов — ничего нет, — наконец горько вздохнул Ройс, — Не понимаю, как мистер Роузен мог оставить нас в таком положении.
— Жулик! — вырвалось у Василия, — Попался б он мне сейчас!..
Два с половиной года Устюгов работал как вол, редко и неохотно вступал в разговоры. Но чем замкнутее он был, тем тяжелее становилось у него на сердце. А о чем и с кем говорить? С Ройсом? Но у них только временно совпал путь, цели оставались разными. Разве смог бы этот вечный бродяга понять его? Нет, Василий предпочитал молчать, одиноко переживая затянувшуюся разлуку с семьей, которой у Бента не было. Общее у них — только работа, надежда полупить с компании причитающиеся деньги да вот еще бедственное положение с продовольствием. Ко всему этому у аляскинца появилось чувство гадливости к сотоварищу, когда тот откровенно признался ему, что на Тэнэт он смотрит, как на печь-времянку, которую охотники устанавливают в избушках до наступления весны… Устюгов чувствовал себя тут лишним.
— Ты — в семье, а я? Что делать мне? Оставил своих на год, а летом будет три! Я ничего не знаю о Наталье, Кольке, отце. Ты понимаешь меня?! — Василий зажал в руке бороду, не замечая, что он уже не говорил, а кричал на весь полог, пугая женщин и даже Ройса. — Человек я или нет? Ты что молчишь?!
Гнев впервые прорвался наружу с такой силой, и он толкнул Василия на совершенно невероятное решение.
— Пешком через пролив пойду! Я рассчитаюсь там с ними, — сжав кулаки, пригрозил он.
— О, это безумие! — представив себя на его месте, испугался Ройс.
— А третий год прозябать тут — не безумие? Давать дурачить себя — не безумие? Не позволю поганым янки… Руками разорву, в суд пойду!
В эту минуту Василий не думал о том, что случаи перехода зимой через пролив почти неизвестны. Течения и ветры не оставляют в покое пролив на сколько-нибудь продолжительное время. Отважиться на такой шаг — значит серьезно рисковать жизнью. Шансов на удачу очень мало. Но сейчас им руководили больше чувства, чем разум.
Возбужденный, он начал тут же торопливо собирать свой дорожный мешок.
Ройс молчал. Вспыхнувшая вначале тревога за товарища сменилась деловыми соображениями: если он дойдет, то позаботится там, чтобы с открытием навигации Ройсу забросили сюда продукты.
— Конечно, компания не сможет тебе предъявить никаких претензий, так как зимой все равно поиски прекращаются. — Ройс уже не думал о том, что друг его может и не добраться до Нома (ведь только по подвижным льдам надо пройти более пятидесяти миль). — Передай мистеру Роузену…
— Сам знаю, что передать!
Через пять дней Устюгов достиг Уэнома, откуда путь через пролив самый короткий.
Чукчи изумились, узнав о его намерении:
— Как пойдешь?
— Никто не ходит.
— Пропадешь.
— Не потерял ли ты разум свой?
— А где Тымкар? — вспомнил Василий смелого и любознательного юношу.
— Не знаем. В тундре, однако.
Молодой охотник Пеляйме, который два года назад помог Ройсу и Устюгову перебраться в следующее поселение, услышав из уст таньга имя своего друга, пригласил Василия к себе:
— Тагам. Ты, однако, замерз и хочешь есть.
Кочак покосился на гостеприимного парня. Эти юнцы, видно, стали забывать, что у них есть шаман, и торопятся сами все решать…
К тому же само упоминание о Тымкаре было шаману неприятно. А Пеляйме — кому же это не известно! — друг изгнанника. Но даже и не это больше всего покоробило Кочака. У него с Пеляйме особые счеты. До шамана дошел слух, что молодой охотник якобы узнал своих песцов, когда Кочак приобретал деревянный вельбот. Шкурки эти были собраны для исправника… В связи с этими неудобными слухами шаману особенно хотелось бы прибрать Пеляйме к рукам, но тот отказывался взять себе в жены его дочь, хотя и был с нею помолвлен родителями еще при рождении. «Как возьму чужую жену? — говорил он. — Она Джона-американа жена». Этот бродяга Джонсон обманул сильного шамана, уехал, оставив дочь Кочака, которая заболела нехорошей болезнью… А Пеляйме еще стал поперек пути сыну Кочака Ранаургину, отбивая у него Энмину, — и здесь идя против воли их родителей.
— Не будь в задумчивости, — сказал Пеляйме Василию за чаем, сидя против него у жирника.
Устюгова тронула такая участливость.
— Куда ум захочет — туда ступай. Ничего, Лыжи охотничьи дам, пых-пых (так называли чукчи надувной поплавок из шкуры нерпы) дам. Скажу, когда можно идти. Однако страшно. Старики говорят, только один раз так люди ходили. Голод заставил. Давно было. Спирт не пили тогда. Сильные были. Не болели. Теперь ты отдыхай. Хорошей пищей буду кормить тебя. Ты смелый! — восхищенно сказал Пеляйме. — Однако теперь отдыхай, — повторил он.
Юноша спешил уложить гостя, потому что в сумерках к нему должна прийти Энмина.
После того как сестра Пеляйме вышла замуж, переселилась к мужу и Пеляйме остался в яранге один, Энмина каждый вечер тайком прибегала к нему. Убирала полог, готовила пищу, чинила одежду. Ее мать и отец ничего не могли с ней поделать. Они торопили Кочака со свадьбой, но дочь совсем перестала их слушать.
Вот и сегодня: не успел еще Василий задремать, как край полога приподнялся и из-под него сверкнули два бойких черных глаза.
Устюгов сильнее сомкнул ресницы.
В следующую секунду девушка была уже в пологе.
— Эн! Это ты, Эн? — прошептал Пеляйме.
Она прильнула к нему головой, заглядывая в глаза.
— Таньг спит?
— Спит. — Он ласково гладил ее черные волосы.
— Отец опять пошел к Кочаку.
— А мать? Что говорит она? — шепотом спросил юноша.
— Ругает. Что станем делать, милый?
Они помолчали.
— Ты думай. Я сварю тебе мяса. Сегодня ты добыл две нерпы, да? Пусти-ка, — она высвободилась из его рук и начала хозяйничать.
В отличие от Тымкара Пеляйме не удался ни красотой, ни ростом. Ничего примечательного, кроме красивых, немного раскосых глаз, не находил в нем Василий. Другое дело Энмина. Среди девушек она выгодно отличалась и внешностью, и подвижностью, и острым языком.
— Отчего видна тревога в глазах твоих? — снова заговорила Энмина. — Или ты боишься Ранаургина?
— Уже короткие дни наступают, а я все один. Живи со мной, Эн!
— Милый. Мы будем вместе. Только здесь страшно. Что сделает с нами Кочак? Хорошо, если бы Ранаургин взял себе в жены другую!
— Такую не уступит, — грустно произнес юноша.
— Давай убежим. В другое селение уйдем. Там станем жить.
— Как брошу ярангу?
За пологом послышались тихие шаги.
— Кто там? Го-го!
Устюгов открыл глаза и увидел, что полог резко приподнялся и один за другим в спальное помещение вползли двое.
Это были Ранаургин и отец Энмины.
— Распутница! Так вот ты где! — закричал отец, — Разве Ранаургин не помолвлен с тобой, что ты таскаешься к другим парням?!
Пеляйме растерялся. Энмина сжалась, сдвинула брови.
Василий поднялся, сел.
— Пойдем! — Ранаургин дернул девушку за руку.
Она всем телом рванулась назад.
— Уйди! Надоедливый ты. Почему пристаешь?!
— Молчи! — закричал отец.
— Не стану молчать!
— Как смеешь ты так отвечать отцу? — Ранаургин снова пытался схватить ее за руку.
Кровь бросилась в лицо Энмине.
— Тебе женой не буду. Даже видеть тебя — все равно, что вонючую воду пить! — синие полоски татуировки на ее напряженном лице сбились: две, перетянутые с переносицы на лоб, слились в сплошное синее пятно, три другие образовали на подбородке тугие дуги.
— Тащи ее! — сорвавшимся от волнения голосом крикнул старик. — Тащи к себе! Она твоя жена по обещанию!
Сын Кочака схватил Энмину в охапку.
— Пеляйме! — жалобно крикнула она со слезами на глазах. — Твой ум отуманило, что ли?
Юноша действительно растерялся. Ведь у него не было на нее никаких прав, кроме права любви, А тут отец и жених — сын шамана…
— А ну, брось! — внезапно вмешался Василий. — Ты что девчонку обижаешь? Видишь, не хочет она идти. — Сильной рукой он отстранил Ранаургина.
Не удержавшись на коленях тот упал, совершенно оторопев от неожиданности.
— Не хочу тебя! Уходи! — кричала Энмина.
— Уходи, — вдруг осмелел Пеляйме, — Здесь я хозяин, — и его рука легла на рукоять охотничьего ножа…
Жених стиснул зубы, что-то промычал. Лицо его густо покраснело: его, Ранаургина, сына Кочака, выгоняют из яранги как собаку. Этого еще никогда не случалось…
— Твой ум склонен на худое, однако. Зачем обижаешь девушку? — Пеляйме еще не смел при всех назвать ее своей невестой.
Бросив гневный взгляд на Устюгова, с руганью и угрозами Ранаургин выполз из спального помещения.
— Ты чужой человек, — сказал отец Энмины Василию. — Ты не должен вмешиваться в нашу жизнь, Энмина — моя дочь, и я — ее отец.
Устюгов ответил:
— Дочь должна слушаться отца.
— Верно. Верно, — старик одобрительно закивал головой. — Идем домой, Энмина.
— Пойду, Домой пойду, отец, — девушка сразу сникла и горько заплакала.
Старик придвинулся к ней, стал гладить ее по плечам.
Пеляйме вышел. Ранаургина нигде не было, Вскоре мимо прошли отец и дочь.
— Мой ум смутился, — вернувшись, оправдывался юноша перед Василием. — Ты — мой тумга-тум. Я помогу тебе перейти на ту сторону.
В ожидании, пока льды заклинят пролив, больше месяца прожил Устюгов у Пеляйме. И почти каждый вечер к ним в ярангу прибегала Энмина.
Наконец, как-то в тихую лунную ночь Пеляйме разбудил Василия:
— Поднимайся! Скорее! Иди. Торопись. Возможно, успеешь.
Он проводил друга до кромки остановившихся сейчас подвижных льдов, простился — и еще долго потом всматривался, как таньг, тумга-тум, растворялся в бирюзовом мареве среди торосов.
«Смелый, Ох, смелый!» — думал про него Пеляйме. Даже он, чукча из Уэнома, не решился бы на такое.
…Как шел Василий через Берингов пролив, сколько дней и ночей, как проваливался в море, спасался, обходил разводья, как начавшийся дрейф стал уносить его на север, — это знает только он.
Обмороженный, с заледеневшей бородой, ввалившимися глазами, лишь к середине февраля он достиг Нома.
— Васенька, родной! — крикнула выбежавшая навстречу в одном платье Наталья.
Дверь в избу осталась открытой, оттуда, как из бани, валил пар.
Василий прижал к обледенелой одежде жену. Запахивая на ходу тулупы, со всех сторон спешили родные и односельчане.
— Уж и не чаяла дождаться, — всхлипывая, причитала Наталья.
— Заждалась она тебя. Совсем, гляди, извелась баба.
— Наталья! Нешто на радостях помирать собралась? Гляди, волосы заиндевели! — зашумела на нее соседка. — А ты не видишь, что ли? — укоризненно бросила она Василию. — Обрадовался, шалый!
Изба едва вместила встречающих.
— Колька-то где?
— В Номе, у трактирщика в услужении.
Отец нахмурился.
— А батя?
— Преставился Игнат, — дед, покачивая головой, перекрестился. — Царствие ему небесное.
Соседи опустили головы, почувствовали, что они тут лишние, и потихоньку начали выходить.
Василий широко открыл глаза, оглядел еще оставшихся, хотел, видно, что-то сказать, но лишь скрипнул зубами — и отвернулся. Еще не известное ему чувство горечи и стыда кольнуло сердце.
— Женку твою хотели снасильничать, — продолжал дед. — Оплошал я малость, не успел второго супостата топором тяпнуть.
Хлопнула еще раз дверь, и в избе остались только свои.
— Кто?
— Известно кто, городские. Кто их узнает! Напакостят и были таковы.
Василий опустился на лавку. Даже неизвестно, кому мстить за отца! И в мыслях не было, что такое ждет его дома.
Все молчали. Каждый думал о своем. Дед и Наталья уже свыклись с потерей. Сейчас им хотелось лишь радоваться возвращению внука и мужа, расспросить об успехах, но они понимали его состояние и не нарушали молчания. А Василий не мог простить себе смерти отца.
— Разденься, Васенька. Обедать станем, Николка не придет до воскресенья.
Пришел отец Савватий — высокий худощавый старик лет шестидесяти, с болезненным лицом.
— Мир дому сему. — Подошел к Василию, перекрестил его, обнял, поцеловал, разделся.
— Садитесь, батюшка! Вот сюда, — указала ему Наталья место под образами.
— Ну, чадо, повествуй о странствиях своих.
Хозяйка достала из-за божницы бутылку самогона, наполнила стаканы, накрыла стол.
— За благополучное прибытие, сын мой! — Савватий выпил, утер рукавом пышные усы и бородищу, — Поутру благодарственный молебен отслужим.
Возвращением Устюгова было нарушено обычное течение жизни всего русского поселения. Подвыпив, родственники и знакомые шли на огонек в его избу.
— Дозволь поздравить, Василий Игнатович, с прибытием. — И сразу несколько бород просунулось в дверь.
Наталья суетилась.
— Раздевайтесь, дядя, садитесь, гости радостные!
На столе появилось еще несколько бутылок.
Гости крестились и размещались на лавках.
— Бог троицу любит, — наливая себе уже третий стакан, приговаривал отец Савватий.
— Кушайте, батюшка, кушайте, гости!
— Отродясь такого крепача не видел, — расхваливал самогон священник. — Однако не берет. С чего бы это?
Василий выпил полный стакан.
— Как же ты, чадо, достиг нас зимою?
— Никак по льдам?
— Чудной ты! — начал у Василия развязываться язык. — Нешто по воде?
— Предерзостен ты, чадо! Такого не слыхивал.
— А чевой-то вас в экую стужу подперло идти?
— Каким числом сей подвиг совершили?
— Один я пришел.
— Ой ли? — дядя выпучил глаза, не дожевав закуску.
— Пойдешь, ежели ни хлеба, ни долларов.
— Это как же так? — вмешался дед.
— Едва не пропал там. Как завезли — так и все. Хочешь — живи, хочешь — помирай.
— А гоулд[18], чадо?
— Пропади оно, то золото.
— Стало быть, не нашел?
Василий отрицательно качнул головой.
Гости притихли. Наталья присела на край скамьи.
— А тут, чадо, тем золотом бойкая торговля идет. Мы чаяли, ты с того и не идешь, что жадность обуяла тебя.
Василий рассказал о своей жизни за проливом.
— Завтра к самому Роузену пойду, — закончил он. — Тысячу шестьсот долларов причитается мне с компании. Без малого три года отмучился. Едва не пропал во льдах-то. Видно, крепка молитва ваша. Услышал господь. Эх, бати вот только нет!..
— Не печалься, чадо. Бог дал, бог взял. Помянем чарочкой Игната, царствие ему небесное!
Ночью, когда гости разошлись, а дед уснул, Наталья и Василий еще долго бодрствовали. Жена рассказала подробно об отце, о жизни, работе, о Кольке.
— Поди, не узнаешь! Вырос сынок-то наш.
— Получу деньги вот… таких и в руках-то не держал никогда. Придержим до лета. А там на какой ни есть корабль — и айда в Россию. Встречал я на Чукотке одного человека. Богоразом назвался. Он и тут бывал. Чего, говорит, маетесь там? Оно верно, и в России, сказывал, не сладко. Но все-таки свои кругом, русские. Душа истомилась, Наталья!
— Деда не сдвинешь. И слышать не хочет. Уперся: наша эта земля — и только. — Она помолчала.
— Что-то, Васенька, сердце ноет. Никак чует что недоброе?
Он привлек ее к себе, шершавой рукой погладил по щекам и голове.
— Помолимся, Вася, да спать будем. Поздно уж.
На печи что-то пробормотал сонный дед. Среди остатков ужина по столу воровато бегали тараканы. Под потолком помигивала лампа…
На следующий день после молебна в церкви, где собралось до сотни человек — больше женщины и дети, — Василий хотел идти в Ном за деньгами. Но Наталья отговорила его:
— Время за полдень. Не успеешь вернуться. Завтра с утра и пойдешь, Васенька. А ныне батюшка сказывал, чтоб зашел к нему. Есть, говорит, для него газеты припасенные и разговор будет. Да и отдохнуть тебе малость надо.
— Кольку хотел увидеть, — ответил только Василий.
Вечером отец Савватий говорил:
— Не ты, чадо, первый страдаешь. Ведомо мне, что многие там золота не нашли. Одни вернулись, другие в отчаянии кончили жизнь, Вижу теперь, что сие предприятие не от господа, а есть обман в целях наживы. Гляди-ка на газеты. Их читаючи, можно подумать, что золота там — как ягод в тундре. — С этими словами он взял с полки пачку «Ном дейли ньюс» и начал перебирать, показывая разные объявления, статьи, таблицы.
Изумленный невероятно циничной ложью, Василий вникал в смысл, то и дело нервно пощипывая бороду.
— Одна только, чадо, правдивая newspaper[19] есть. Вот она.
Это была «Свобода» на русском языке: ее издавали в Америке русские и бесплатно рассылали по Аляске и Калифорнии. Она сплачивала русских вокруг церквей, разоблачала жульнические махинации бизнесменов, повествовала о жизни в России. «Свобода» предостерегала от увлечения шумихой вокруг чукотского золота, показывала, кто и как нагревал на этой шумихе руки. В противоположность ей «Ном дейли ньюс» всеми средствами возбуждала интерес к Чукотскому полуострову, печатала «рассказы» возвратившихся о том, как они находили золото, расписывала богатства края.
Из газет Устюгов узнал, что устав «Северо-Восточной компании» высочайше утвержден Николаем Вторым, Об этом почти в каждом номере не забывала напомнить «Ном дейли ньюс».
Правление компании находилось в Петербурге, но, как утверждала «Свобода», оно было там фиктивным, подставным, а фактически компания управлялась из Нома главным директором-распорядителем, которым был также «высочайше утвержден» мистер Роузен, ибо «устав» разрешал привлечение к делу иностранцев.
— Сия компания, чадо, гляжу я, зело темная… — вздохнул отец Савватий.
Помимо основных акций, мистер Роузен успешно продавал и акции созданных им «вспомогательных компаний». Все они давали право на участие в прибылях от эксплуатации русских территориальных вод и побережий.
Из газет можно было узнать, сколько должен золотоискатель уплатить компании, чтобы получить право добывать золото на Чукотке.
— Батюшка, — оторвался Василий от чтения, — однако компания не ведет больших разработок, а больше скупает у чукчей пушнину.
Отец Савватий взял со стола книжку, изданную недавно в Штатах. Называлась она «Забытая окраина», Ее автором был шталмейстер высочайшего двора, получивший концессию на Чукотском полуострове.
— А вот в труде этом, сын мой, повествуется о двух экспедициях компании на Чукотку, Такую прочитавши, трудно усидеть дома или не купить акций.
Он не сознался, конечно, Василию, что и сам грешен: прихватил малость акций…
— Ничего не понимаю! — Устюгов отложил в сторону газеты. — Возможно, другие партии нашли золото, — в эту минуту он опять пожалел, что не отправился на юг с Олафом Эриксоном, который звал его с собой. Он не знал, что именно Олаф и хотел обидеть Наталью, проломил голову отцу…
Еще до полудня следующего дня Василий зашел в контору «Северо-Восточной компании».
— Что вам нужно? — спросила его по-английски дородная девица в приемной директора-распорядителя.
— Устюгов я, Василий Устюгов, — уточнил он.
Но имя это ничего не сказало секретарше и только вызвало на ее ярко накрашенных губах снисходительную улыбку.
— Вы наверное хотите купить право добывать золото за проливом? — пришла она ему на помощь.
— Я проспектор из первой партии. Мне к мистеру Роузену.
— О, мистер Роузен сегодня занят, Вы русский? Придется ждать или завтра зайти…
— Подожду, — глухо ответил Устюгов и сел на стул.
Директор-распорядитель был действительно занят.
На его письменном столе громоздилась груда бумаг, планшетов, таблиц, карт. Только сейчас он закончил просмотр материалов гидрографической и картографической экспедиции, работавшей на том берегу, и составлял теперь сопроводительные письма, где просил ускорить высылку ассигнований на продолжение работ в предстоящую навигацию. На очереди лежал отчет капитана «Морского волка» о торговой деятельности Джонсона. Из-под него виднелся план использования «Китти», принадлежащей мистеру Роузену.
— К вам капитан «Китти» Бизнер, — доложила секретарша.
— Подойдите поближе, Элен.
Она стала рядом с его креслом.
— Это письмо со всеми материалами, — он быстро сложил их в одну кучу, — совершенно секретно отправьте по указанному здесь адресу, Сегодня же. Как ведут себя акции?
— Все в порядке. Спрос увеличивается. Тревожных телеграмм нет. Я доложу обо всем в конце дня. Звонила жена. Ждет к обеду. Я ответила, что вас нет… Ведь мы сегодня обедаем в «Золотом поясе»?
— Отлично! Быстро зовите Бизнера.
— Мистер Роузен сегодня не сумеет вас принять, — делая знак Бизнеру, чтобы он проходил в кабинет, сухо бросила секретарша Устюгову.
Василий подошел к ее столу.
— Вот мой договор. Мне тысячу шестьсот долларов причитается с компании. Пусть мне уплатят, и я уйду.
Брови секретарши приподнялись. Она брезгливо взяла истертый контракт, и ей все стало ясно.
— Вы когда вернулись?
— Позавчера.
— Зимой? Каким образом?
— Пешком.
Она внимательно осмотрела его, протянула обратно документ.
— По таким вопросам необходимо все изложить письменно. Разумеется, по-английски, — добавила она.
Из-за двери доносились голоса: крикливый — директора-распорядителя и спокойный, глухой — Билла Бизнера.
— Врете! В трюме «Китти» находилось более ста голов, я сам видел!..
— Но тридцать уже тогда болело, и мы не довезли их.
— Вы злоупотребляете моей снисходительностью. Я и так щедро плачу вам. Тридцать человек положить себе в карман — нет, это уж слишком!
— Но я продал только семьдесят и честно отчитался перед вами, мистер Роузен.
Секретарша забеспокоилась:
— Вы, конечно, сумеете изложить свое дело к завтрашнему дню? — сказала она Устюгову, — И все будет в порядке, — она даже улыбнулась ему.
Проспектор ушел.
Как только удалился и капитан «Китти», Элен доложила патрону об Устюгове.
Роузен расхохотался:
— Тысячу шестьсот, говорите? Завтра же передайте иск в суд. Мистеру Броунингу я позвоню сам. Нужно опередить этого бездельника. Ну, все остальное утром, — он потер руки, — а сейчас обедать! Ровно через четверть часа жду вас в «Золотом поясе».
На следующее утро, любезно приняв от Устюгова заявление и пообещав передать его директору, Элен сказала, что мистера Роузена, к сожалению, сегодня нет и будет он только через неделю: срочные дела потребовали его выезда из города.
В среду Василия вызвали в суд.
В Михайловском редуте повестка произвела переполох. В суд? За что? Но на этот вопрос не мог ответить и сам вызванный.
Все, кто оказался свободным от работы в городе, кто не ушел на охоту, направились в Ном вместе с Устюговым.
Дел слушалось много. Пришлось долго ждать.
— Устюгов Василий! — выкрикнул наконец лысый мистер Броунинг.
Устюгов поднялся.
— Подойдите ближе. Вот так. Имя, возраст?
— Василий, двадцать девять лет.
— Потрудитесь говорить по-английски.
Устюгов выполнил требование.
— Подданство?
— Русский.
— Вас спрашивают не о национальности, а о подданстве.
— Русские мы, — повторил Василий.
— Где родился? — продолжал мистер Броунинг, удобнее усевшись в кресле.
— Мы здешние.
— Отвечай о себе! Я тебя спрашиваю, откуда ты родом.
— Известно, откуда — с Михайловского редута, Мы здесь первые.
Судья усмехнулся.
Василий почувствовал, как его колени слегка задрожали.
— Вы нарушили контракт. Компания предъявляет к вам иск. Изложите претензии компании, — Обратился судья к адвокату, состоящему на службе у мистера Роузена.
В больших очках, худой, высокий, лысый, как и судья, адвокат быстро поднялся и добрых полчаса излагал претензии «Северо-Восточной компании» к проспектору. Свои доводы он подкреплял какими-то документами, которые то и дело с поклоном передавал на судейский стол.
Василий ошалело слушал весь этот бред, в котором мелькали главным образом цифры, которые как бы зримо являлись перед его мысленным взором, исчезали, возникали снова, соединялись, росли и, наконец, застыли, как отлитые из металла. 3700!.. Он тряхнул головой, чтобы сбросить с себя этот дурман. Но тройка, семерка и два нуля не исчезли.
— Ваше объяснение я читал, мистер Устюгов, — сказал ему судья, когда закончил адвокат, — Тут все абсолютно ясно. Ясно все с начала до конца. Закон не на вашей стороне. И я, как старший судья города Нома, удовлетворяю иск компании.
— Это как же так? — хотел возразить Василий.
Но мистер Броунинг перебил его:
— Я еще не закончил. Да. Я не закончил, Законы Штатов справедливы. Они обязывают нас внимательно изучать каждое дело. И я это сделал. Да. Я это сделал. Одновременно я удовлетворяю и ваш счет компании, — он сделал паузу, поднял палец. — Я определяю, что причитающиеся вам деньги согласно контракту компания обязана выплатить. Как бы там ни было, но вы работали. А труд в Штатах честно оплачивается. Вы, господин адвокат, — обратился он к тому, — должны понять меня. И вы поймете. Я вычитаю тысячу шестьсот из суммы иска и определяю его…
— Господин судья! — вырвалось у Василия.
Суд постановляет: иск компании удовлетворить в сумме две тысячи сто долларов. Срок погашения — четыре дня. Вы поняли? — с этими словами он стукнул деревянным молотком по столу, отложил «дело Устюгова» и взял следующую папку.
— Элиас Даури! — выкрикнул судья.
Поднялся белобрысый финн:
— Я.
— Это что же такое? — Устюгов растерянно повернулся, надеясь найти объяснение у своих, сидящих в зале. — Это что же такое? — повторил он, потрясая рукой с растопыренными пальцами.
— Элиас Даури. Суд…
— Какой же это суд?! — у Василия сдавило горло.
— Не мешайте суду. Ваше дело закончено. Идите.
— Грабители! Жулики! — хрипло прокричал Василий, повернувшись к судье и сжав кулаки.
— Что?! — взбешенный судья вскочил с кресла, стукнул молотком по столу. — За оскорбление суда…
Но прежде чем он успел закончить свою угрозу, земляки подхватили Василия под руки и вытащили за дверь.
За порогом им открылась полярная ночь. Столбы холодного пламени стремительно взметывались в небо и тут же рушились, Снега вспыхивали и гасли.
Ровно через четыре дня судебный исполнитель описал избу и утварь Устюговых.
У дома собрались соседи, отец Савватий, детвора. Женщины увели почти бесчувственную Наталью. Кольки не было. Василий молчал. Ни тени растерянности не скользнуло по его суровому и обмороженному лицу. Что-то новое — решительное и жестокое — появилось во взгляде холодных серо-голубых глаз. Казалось, он внимательно наблюдал, насколько тщательно исполнитель накладывает на дверь избы красную сургучную печать. И только дед, присев на завалинку, качая седой головой, твердил, жалуясь неведомо кому:
— Жили сами по себе, и беда — не беда. Попутал нечистый с янками — вконец разорили супостаты.
Золото
Газета