В последние дни Лауге очень хотелось поговорить с Глендой. Он даже не знал, зачем и о чём, но этот разговор словно должен был помочь осознать некую важно истину. Любопытно, какую, ведь хранитель правды тем более знал, как на самом деле обстоят дела проклятых. Глядя на Гленду, он уже подумал о том, что правда была близко, только до сих пор не понял — какая. Лауге думал о птице, но что за птица? И если та самая, священная, то какое ему до неё дело? Священная птица не давала покоя только верующим, а Лауге, будучи хранителем и потому в некотором смысле магом, не имел с религией дела и иметь не хотел. Так можно было только проблем найти.
Как бы то ни было, с тех пор, как Гленда пришла в сознание, Лауге так и не смог толком провести с ней время. Потому что рядом почти всегда был Мастер, а Лауге казалось, что он в любой момент может задать вопрос, честно отвечать на который запрещено. И бесполезно. Даже если бы Мастер к этому моменту не сдался и не смирился с давно отработанным сценарием, он всё равно ничего бы не смог изменить, зная ответ. Никто бы не смог.
Лауге почти смирился, ужился с одержимостью мыслью, которую не мог понять, которая даже не ему принадлежала, но изменения во внешности Сюзанны снова растревожили чужую память. Белые волосы. Когда-то он искал зачем-то тех, у кого были белые волосы и слишком добрая натура. Это тоже касалось птицы.
— Да что же с ней не так? — пробормотал Лауге и запнулся. Он хотел сказать, что это ведь просто сказка для святош, но не смог. — В реальности была некая птица… — нахмурился он.
И вскоре потерял нить рассуждений и уснул.
***
День начался так хорошо, что, казалось, его ничто не могло омрачить. Обычно именно в таки дни происходят особенно гадостные вещи. Письмо в руках Лауге не предвещало ничего хорошего, ведь на конверте был герб его семьи: перекрещенные меч и кадуцей, обнятые костяными крыльями, знак нерушимого союза с церковью, чьи действия против магов всецело поддерживала семья. Именно поэтому Лауге был не с ними.
Всю дорогу до дома он то и дело посматривал на конверт, каждый раз хмурясь. В прошлый раз семья призывала его одуматься, вернуться, потому что грядёт обсуждение новой охоты, а он со своей тягой к запретному мог попасть под удар. Лауге ответил тогда отказом, однако семья не спешила оставлять его в покое.
— Чего такой хмурый? — спросил помощник, выглянув в прихожую. — И с возвращением, да.
— Опять семья пишет. В душе не чаю, что на этот раз, но ничего хорошего не жду. Не в их стиле написать только ради того, чтобы справиться, как мои дела, — пробурчал Лауге, вешая пальто на вешалку.
Была середина осени, и мрачневшее день ото дня небо тоже не располагало к оптимистичным мыслям. В обществе нарастала враждебность по отношению к магам, а особенно — к ведьмам. Мир между людьми и магами после прошлой охоты и без тог был настолько эфемерен, что просто отсутствовал, но в последние годы гонения и издевательства набирали силу, а пропаганды церкви становились всё настойчивее.
— Неприятная новость. Между тем, к тебе тут гость. Какой-то странный маг, который очень уж хотел с тобой поговорить, — помощник растерянно почесал в затылке. — О чём — не сказал, но я не почувствовал от него никакой опасности, так что сказал подождать в гостиной.
— Понятно, тогда сначала пойду к нему. Письмо явно может подождать, — кивнул Лауге и убрал сложенный пополам конверт в карман жилета.
Сам Лауге магом не был, иначе бы семья давно избавилась столь позорного потомка, однако активно общался с магами, в том числе по мере сил и знаний помогал избегать гонений, за которыми стояли церковь и семья. Поэтому в его доме они были частыми гостями. И всё же… Было тому письмо, омрачившее день, или что-то ещё, но внезапная встреча пробудила странное предчувствие. Не плохое — странное. Для Лауге наивысшую ценность имела правда. Настолько, что он сам никогда сознательно не врал, позволяя себе только недоговаривать. И чуйка на правду у Лауге тоже была хорошая.
Гость обернулся к двери, когда Лауге вошёл, и поздоровался с приветливой улыбкой. Седой, но не старый, в посеревшем от пыли дорог плаще, в самом деле похожий на мага. Большего Лауге как человек определить не мог.
— Здравствуйте, — ответил Лауге, подходя ближе и садясь в кресло напротив. — У вас ко мне какое-то дело?
— Можно и так выразиться… Товарищ, — ответил странник, смотря Лауге в глаза. Этот взгляд вызывал двоякое чувство: располагал к себе и вызывал желание поёжиться. — Позвольте представиться: меня зовут Хенбетестир, я — странствующий маг. По крайней мере, это самое простое и близкое к правде объяснение… Занимаюсь тем, что собираю истории и пришёл сюда, чтобы узнать вашу. Насколько мне известно, вы из рода Гвалгвен, но, вопреки взглядам семьи, не считаете магов воплощением зла. Этих знаний было достаточно, чтобы заинтересоваться вашей историей.
Лауге внимательно наблюдал за странником. Похоже, тот также знал о любви Лауге к правде, поэтому о цели визита сказал честно, насколько можно было об этом судить. Скрестив руки на груди, Лауге откинулся на спинку кресла. Считал ли он причину визита странной? Конечно — к нему ещё не приходили, чтобы просто поговорить о жизни. Его. Несмотря на расположение, возникшее после зрительного контакта, он не мог так просто довериться гостю.
— Вас не затруднит пройти со мной в соседнюю комнату? — поинтересовался Лауге. — Мне нужно кое-что проверить, прежде чем решить, стоит ли удовлетворять ваше любопытство. — Пояснил он.
Хенбетестир согласился, и Лауге жестом указал следовать за ним. В гостиной на противоположной от входа стене была ещё одна дверь, которая из-за цвета почти сливалась со стеной. Лауге коснулся ручки и дождался щелчка, после чего открыл дверь, пропустил вперёд странника и вошёл следом.
Вспыхнул магический свет, озаряя комнату, в которой слишком легко было потерять чувство пространства: стены и пол были полностью покрыты зеркалами, а мраморный пол — натёрт до зеркального блеска. По набору мебели это место напоминало кабинет, но такую функцию оно выполняло только по особым случаям. Окон здесь не было, а освещение, казалось, не имело источника — просто было.
Пока Хенбетестир с интересом осматривал комнату, Лауге внимательно смотрел на их отражение и пытался сохранить контроль над эмоциями, потому что гость не отражался в зеркалах. Вместо него был нечёткий серый сгусток в форме человека, а в груди — светящаяся полупрозрачная сфера. Лауге тяжело сглотнул и перевёл взгляд на Хенбетестира. Нет, рядом всё ещё стоял вполне обычный маг, которого, кажется, совсем не удивило отражение. Он только улыбнулся и пожал плечами, перехватив недоумевающий взгляд Лауге.
Все зеркала в этой комнате были зачарованными и помогали увидеть истинную суть вещей, людей, магов. Зеркальная комната — место, где невозможно скрыть правду. Лауге просто хотел убедиться, что Хенбетестир не представляет угрозы, ведь в зеркалах не только отражались настоящие эмоции, но также можно было разглядеть ауру. Ауру Лауге видел, но кроме неё и сферы у странника ничего не было.
— Кто вы? И каковы ваши цели? — выдавил Лауге, продолжая смотреть то на Хенбетестира, то в зеркала.
— Я — дух, гость из серого мира. Если надо, я могу рассказать об этом больше, но не обещаю, что всё будет понятно — я сам недостаточно разбираюсь в том, кем являюсь, а узнать больше не у кого. Цель же моя, как я и говорил, узнать вашу историю. Зачем я это делаю? — спросил сам себя Хенбетестир, смотря наверх. — Что ж, не для того, чтобы потом как-то воспользоваться этими знаниями против вас или кого бы то ни было. Причина моих действий может показаться вам странной, но коли вы хотите знать правду… Я просто хочу наполнить память разными вещами. Знаниями о том, какие бывают люди и судьбы, как может быть связана судьба человека с тем, кто он есть. Потому что у меня нет ни личности, ни истории жизни. Может, так я пытаюсь их сформировать? Наверное, можно и так сказать.
Лауге кивнул. У него не было причин не верить Хенбетестиру только потому, что правда казалась странной и отчасти вне его понимания. Не в этой комнате. Как и не было причин отказать в рассказе. Теперь, когда сомнениями было покончено, Лауге почувствовал, что хочет рассказать о своей жизни, даже если не считал её сильно интересной.
— Что же… Тогда мы можем вернуться в гостиную. Я расскажу вам о себе, а потом хотел бы послушать о духах. Даже если это что-то непонятное, мне было бы интересно узнать что-то новое.
Они вернулись в гостиную и сели на прежние места. На кофейном столике уже стоял чай, предусмотрительно оставленный помощником. Лауге молчал несколько минут, собираясь с мыслями, а Хенбетестир терпеливо ждал, сохраняя заинтересованное выражение.
Как верно сказал Хенбетестир, Лауге был потомком рода Гвалгвен. Это был древний и уважаемый род, который ещё во времена Изольды, до охоты породнился с королевской семьёй. Благодаря этому семья Гвалгвен стала второй по значимости, первыми же были Шефре, начало которой дал непосредственно король, когда отдал престол старшему сыну, а потом семью возглавил младший сын. Из-за событий прошлого род Гвалгвен возненавидел магов и потому стал помогать церкви с охотой. Время не сгладило острых углов, ненависть к магам никуда не делась, а союз с церковью стал только крепче.
В своей семье Лауге был белой вороной. Несмотря на все попытки родственников с ранних лет привить свои взгляды, он считал, что в слепой ненависти абсолютно ко всем магам просто из-за их способностей не может быть ни правды, ни справедливости. Быть настолько честным сторонником правды в семье аристократов — это уже нечто странное, заметно усложняющее жизнь, но таков уж был Лауге. Ему было физически сложно лгать. До тошноты. Ему пришлось научиться подделывать эмоции, хотя для аристократа он был в этом довольно плох. Но даже для такой мелочи пришлось ломать себя.
— Поэтому я решил, что проще не лгать. Жить от этого, конечно, не проще, а чужой обман я очень не люблю, но решил, что мне самому важнее правда. Ведь только она настоящая, а жить в иллюзиях — не для меня.
Тяга к правде взыграла в нём очень рано, да и ребёнком он был очень сообразительным. В рамках семейного обучения Лауге с пяти лет изучал историю, а в семь понял, что именно в истории надо искать ответ на вопрос, на чём основаны взгляды семьи и есть ли в этом хоть какая-то справедливость, однако не в той истории, которую преподавали ему, которая была в учебниках. Эту историю писали те, кто разделяли взгляды церкви. В этих источниках была только часть правды, в лучшем случае — половина. Но где искать вторую половину? Откуда взять недостающие детали паззла? У магов. Только ради этого Лауге стал товарищем магам, хотя из-за семьи это было очень рискованно.
Отношения с родственниками с самого начала складывались напряжённые. И не только с ними, Лауге в целом плохо сходился с людьми, у него было крайне мало даже не друзей, а просто приятелей, потому что он слишком прямо выражал свои мысли. Люди не любят лжецов, но на самом деле тех, кто умеет быть только честен, тоже не готовы принять. Сам же Лауге старался не держать в своём окружении обманщиков, ведь даже не мог делать вид, что доверяет им, верит, что считает их лживость обычным, свойственным всем людям делом.
— Я вообще не уверен, что в моём случае есть шанс на близкие отношения. Все говорят, что отношения строятся на доверии, но также они невозможны без способности сглаживать острые углы. Ложь во благо или как это называют? Я с этим не согласен. Нет никакого блага в том, чтобы утешать мороком. Однажды правда всё равно вскроется, будет только больнее, но на любые доводы я всегда слышал, что мне просто не хватает эмпатии. Хватает. Я хочу открывать глаза только тем, до кого, до чьих чувств мне есть дело, — поморщился Лауге. — А это обычно принимают за желание оттолкнуть. В мою честность не верили. Забавно, что люди куда охотнее верят лжецам.
Скрывать от семьи свою деятельность было очень сложно, ведь из-за невозможности врать у Лауге оставался только один вариант — не попадаться. Требовалось действовать максимально скрытно, обдуманно, чтобы избежать лишних вопросов. Нет вопроса — нет обмана. На счастье, обычно Лауге не вызывал подозрений.
Уже само общение с магами позволило убедиться, что семья не права, считая их воплощением зла, особенно сейчас, когда маги были гораздо слабее, чем раньше. Чем обезумевшие древние маги, от которых семья защищала людей. Изучая историю, Лауге неизменно узнавал больше об охоте, ведь она началась вскоре после нападения древних. Те сведения об охоте, которые он мог найти в книгах, тоже казались ненадёжными. Кажется, вся та эпоха была искажена куда сильнее, чем это обычно происходит с официальной историей.
Достигнув совершеннолетия, Лауге начал жить отдельно от семьи и некоторое время много путешествовал в поисках правды. Семья знала о слишком сильной тяге к истории и подозревала, что Лауге имел дело с запрещёнными источниками, но покуда это не вызывало тревог у церкви, на его интерес смотрели сквозь пальцы, но на отношениях с родственниками это сказывалось не лучшим образом. Благо, что Лауге не был наследником. Его судьба мало кого волновала, лишь бы сильно репутацию не портил.
В своём доме при поддержке знакомых магов Лауге создал зеркальную комнату, чтобы проверять в ней вещи, людей. Ему просто хотелось иметь обитель правды в этом полном лжецов мире. Место, где не только он будет полностью честен. Потому что лучше всего он верил тому, что видел сам.
— Больше всего во всей этой истории с охотой меня смущала часть о птице, — отметил Лауге. — Считалось, что церковь получила одобрение начать охоту свыше, когда во время молитвы к ним явилась сама Священная Птица. Я сначала в само существование птицы не верил, думал, её просто придумали, как и многое. Но… — он сделал паузу, поджал губы. — С той молитвы принесли её перья. Сложно было найти такую реликвию, но тут помогли связи семьи. Я попросил у церкви перо, проверил в той комнате и при помощи магов. У него была очень светлая аура и оно происходило из того времени. Значит, в самом деле была какая-то птица… Вот только… Мне кажется, что птица эта совсем не божественного происхождения.
С того момента Лауге сосредоточил свои поиски на птице. Ему стало жизненно важно выяснить, что же это было, но церковь была убеждена в том, что это просто форма божественной силы, благословение, а маги и вовсе разводили руками. Они не могли отрицать факта существования птицы, но считали, что сущность её не божественная, а магическая. С птицей связывали три явления: доброту, белый цвет и золотых бабочек. Также и церковь, и маги сходились в том, что были семьи, связанные с птицей, отмеченные ею, но не владевшие магией.
Найти такую семью удалось только в городке возле леса с крайне дурной репутацией. В этом деле помог нынешний помощник, потому что его предок в детстве дружил с одной очень заботливой девочкой, но был вынужден сменить место жительства. К сожалению, толку от этой находки было мало. В той семье наследовались белые волосы, яркие глаза и очень добрая натура, но о настолько далёких своих корнях они ничего не знали. Впрочем, их аура напоминала ту, что была у пера птицы. Это натолкнуло на мысль, что те люди не были отмечены птицей. Они произошли от неё.
Между тем, в последние годы всё чаще приходили письма от семьи с призывами образумиться, вернуться, перестать рисковать жизнью из-за тяги к запретному, ведь они же верили (три раза «ха» этой вере, Лауге знал, что это были только попытки задобрить и сохранить чистоту репутации), знали, что он просто слишком увлечён историей, однако церковь может понять всё неправильно, причислить к еретикам и избавиться. На самом деле между строк всё чаще читалось предупреждение, что если Лауге не вернётся, то отец лично позаботится о том, чтобы он не пережил грядущую охоту. А Лауге просто не мог вернуться, не мог оставить поиски, не мог принять сторону семьи, не мог бросить магов, которым помогал скрываться от церкви.
— Я как раз недавно вернулся из того городка, а сегодня получил очередное письмо, от которого не жду ничего хорошего, — вздохнул Лауге. — Чувствую, в ближайшее время я всё равно буду вынужден прервать поиски, потому как если начнётся очередная охота, получить доступ к «запрещённым источникам», — он с усмешкой изобразил кавычки, ведь считал невероятно глупым запрещать неудобную правду, — станет ещё труднее. На самом деле, если говорить про изначальную цель, про то, с чего началось моё углублённое изучение истории, то я ведь уже достиг цели. Я понял, что у моей семьи есть причина ненавидеть магов: мы потеряли слишком много своих людей, когда отражали нападение сумасшедших древних магов. Даже глава семьи потерял тогда сестру… Такое не могло не оставить отпечатка, — признал Лауге, — но нет смысла проносить эту ненависть сквозь века, нет смысла переносить её на обычных, давно ослабевших магов. Они совсем не так опасны, как те древние. Семья просто спелась с церковью, а церковь слепо верит в собственноручно созданные иллюзии.
— И всё же теперь у вас есть новая цель. Чего вы хотите? У вас ведь есть какое-то конкретное желание, потому что пролить свет на всю историю невозможно. Не за одну человеческую жизнь. И вы это тоже понимаете.
— Да, — кивок, — я знаю, что всей правды о мире никогда не найду, что не могу вечность заниматься поисками и придётся однажды сменить деятельность… Давно уже следовало это сделать, но я не найду покоя, если сделаю это сейчас. Я бы хотел узнать правду о птице. Увидеть своими глазами то, что стало точкой невозврата, того, чьё появление загубило многих. Но ведь это невозможно. Птицы давно уже нет, слишком много информации уничтожено, те, кто всё видели, мертвы, да и были необъективны.
— Мне бы хотелось сказать, что в жизни всякие чудеса бывают, — покачал головой Хенбетестир. — Однако вы правы, птицы в этом мире давно нет. По крайней мере, в её прежнем виде, иначе откуда у церкви перья. Но всегда есть шанс, что вы ещё найдёте то, что поможет расставить точки над «ё», что будет убедительным доказательством уже имеющихся у вас подозрений.
Лауге на это только криво улыбнулся. Не верил он в такое чудо, не верил в само существование такого доказательства. Если что-то и могло его полностью убедить, то только личная встреча с птицей, кем бы она ни была: воплощением божьей силой, сгустком магии или даже просто волшебной тварью. Не было ни единого шанса, что такая встреча возможна.
Чтобы раньше времени не углубляться в мрачные мысли, Лауге решил расспросить Хенбетестира сначала о духах, а потом о странствиях. Разговор продлился до глубокого вечера, Лауге предложил гостю остаться на ночь, но тот настоял на том, что должен идти дальше и не должен злоупотреблять гостеприимством. С этим осталось только смириться.
После Лауге поднялся к себе и быстро уснул. О письме он вспомнил только через два дня, когда снова надел ту же жилетку. Нервно сжимая конверт, Лауге направлялся в зеркальную комнату, но когда зашёл туда, замер в удивлении. На полу лежал осколок, который светился также, как сфера в груди Хенбетестира. Откуда он мог тут взяться? Сильно не задумываясь о своих действиях, Лауге подошёл к осколку и поднял его. Прохладный, как и полагалось камню, так похожий на что-то обычное, но это продлилось мгновения. Осколок засветился ярче и исчез, в груди кольнуло. Лауге растерянно перевёл взгляд с пустой руки на зеркало — теперь вокруг его собственного отражения был слабый свет, который концентрировался в сердце.
— Что я только что наделал? — пробормотал Лауге.
Он же знал, что нельзя так просто трогать магические вещи, особенно будучи человеком. Не просто так ведь столько лет с магами общался. Но… Сделанного не изменить, а никаких признаков опасности не наблюдалось, поэтому надо было вернуться к письму. Лауге сел в кресло, располагавшееся у стены, вскрыл конверт слабо трясущимися пальцами. Обычное приветствие, набор красивых фраз, словно без этих хитросплетений слов невозможно начать разговор, но чем дальше читал Лауге, тем бледнее и напряжённее становилось лицо.
Решением Гвалгвен, Шефре и церкви была объявлена новая охота. Охота на ведьм. Лауге сорвался с места и побежал на поиски помощника — даже если тот был просто магом, ему нужно было убраться как можно дальше, ведь семья толсто намекнула, что избавится не только от неугодного сына, но и от всех магов, которых уличит в связи с ним.
***
Сердце продолжало тревожно биться, словно бежал Лауге не во сне, а в реальности. Не торопясь садиться, он повернул голову в сторону — судя по всему, брат тоже недавно проснулся и выглядел очень встревоженным. Значит, этой ночью он тоже пережил встречу с прошлым, но там оказалось что-то куда более неприятное. Лауге снова посмотрела на руку, которой взял осколок.
— Я сам сделал себя проклятым, — прошептал он, чтобы подтвердить истинность мыслей. — Я стал таким потому, что у меня было неисполненное желание. Я не успел узнать о птице…
Он снова вспомнил побелевшую Сюзанну. Вспомнил Гленду. Белые волосы, золотые бабочки и доброта, которую он сначала считал слишком подозрительной, чтобы быть настоящей, а потом полюбил. Именно эта правда была близко. Птица была всего лишь волшебницей.
— Так просто и так смешно, — нервно хихикнул Лауге, садясь. — Церковь считала божественным знаком одну из тех, кого ненавидела. Иная правда абсурднее любой лжи.