Растерянно и раздражённо Фрейя смотрела на пустоту, что осталась на месте ведьмы. Если бы Ингрид просто спряталась, хранители всё равно ощущали бы её присутствие, но ничего подобного не чувствовалось, поэтому Фрейя нехотя убрала меч. Её трясло от негодования и очень хотелось выместить на чём-то свою злость.
Произошедшее не укладывалось в голове ни у кого из присутствующих. Со смерти Камиллы прошло больше двух недель. Слишком спокойных недель, из-за чего, признаться честно, все немного расслабились. Ведьма словно пропала, её до этого дня никто не встречал, а осколки больше не беспокоили по ночам, из-за чего не было причин покидать комнаты. Когда ничего не можешь поделать и просто живёшь со всеми навалившимися обстоятельствами, которые вроде всё ещё есть, но пока что не касаются тебя напрямую, привыкаешь, теряешь бдительность и не чувствуешь опасность. Иногда такой подход себя оправдывает, позволяет сохранить нервы, но иногда одним резким, жестоким ударом возвращает к действительности.
Так произошло и сейчас. Расплата за покой — пять смертей и одно предательство. Слишком резкий переход. Слишком тяжёлый удар, чтобы сразу его полностью осознать. С одной стороны — горечь утраты, опустошение и осознание, что собственная смерть тоже где-то рядом, поджидает подходящего момента; возможно даже, что смерть оставшихся пятерых тоже станет делом одного дня. С другой стороны — недоумение, негодование и ужас понимания, что долгое время жил рядом с врагом, посвящал во все дела, доверял и дорожил, а ведь были те, кто всё знал.
Но только ли они знали правду о ведьме? Фрейя резко развернулась и посмотрела на Мастера. Со всей эмоциональной скудностью и скупостью его шок выглядел так жалко, словно существовал только для того, чтобы хоть немного соответствовать настроению остальных. Это бесило Фрейю. Сейчас ей было особенно сложно ему поверить. Тот, кто относился ко всем с таким безразличием, вполне мог скрывать правду просто потому, что считал — это ничего не изменит. Какая разница, как много знают те, кто всё равно умрёт?
— Ты! — воскликнула она, подходя к Мастеру. От неожиданного оклика он даже сделал шаг назад, а хранители вздрогнули. — Если б не Глен, я бы тебя пнула. Признавайся! Ты ж помнишь, что было в прошлом. Знал, что эта змея пристроилась на месте второй жертвы. Знал и молчал!
— Не знал, — заторможено ответил он.
Может, хранители и подчинялись Мастеру, но в суровом, тяжёлом взгляде Фрейи не было ни капли магии, от него не спасали никакие навязанные узы. От него становилось неуютно даже Мастеру, отвыкшему от любых чувств.
— Я не узнавал об этом в этой форме. Если знал в другой — не помню этого. Я… — он нахмурился, прижимая к груди Гленду. — Не стал бы находиться рядом с ведьмой, зная, что это она.
— А ты прям много находился! — Фрейя ударила по дверному косяку, сожалея, что Мастер трусливо прикрывался ни в чём не виноватым ребёнком.
Элеонора вздрогнула от испуга и сжалась. Мейлир встрепенулся, словно выходя из сна. Он посмотрел на Фрейю, на остальных девушек, подозвал жестом Элеонору и увёл её и Мейнир из комнаты. Им не стоило продолжать наблюдать за этими разборками, надо было позаботиться об их состоянии. К сожалению, как бы этого ни хотелось, Гленду Мейлир забрать не мог.
— Ты всегда держался в стороне! От нас. От неё. Так какого хрена я должна поверить, что ты не знал? Всё равно б ничего ей не сделал. Просто заперся у себя и ждал, пока она от нас избавится. Вы одинаково ужасны. И цель у вас одна — чтоб мы сдохли! Посрались там в прошлом, а страдаем от этого только мы. И знаешь что? Ведьма хоть что-то делает! А что ты? Пытался исправить ошибки? Пытался помочь тем, кто из-за тебя перерождается уродом, изгоем у людей и магов?
— Замолчи, — процедил сквозь зубы Мастер. Фрейя скрипнула зубами и в напряжении сжала кулаки, сопротивляясь влиянию. — Ты-то точно не знаешь, что и как было. Сколько пустых усилий, тщетных попыток. Сколько раз я терял тех, к кому привязался. Ничто не имело смысла. Какая разница, делал я что-то или нет, если результат один — вы мертвы, ведьма пропала. Да, сейчас мне всё равно. Я не собираюсь ничего делать. Чем скорее всё закончится, тем лучше. Но… — Мастер замялся и потупил взгляд. — Если даже мне всё равно сейчас, мне… Мне тоже тяжело принять, что я заблуждался столько лет. Общался с врагом. Рассказывал о попытках вам помочь, потому что верил, думал, что должен спасти и её тоже. Это противостояние всегда было слишком неравным. Она слишком много знала о нас, мы о ней — почти ничего. Нужны ли ещё доказательства того, что все усилия тщетны?
Смотря на Мастера, Фрейя чувствовала, как внутри нарастало отвращение. Этот человек… Эта пародия на человека просто на ходу искала оправдания своему нежеланию стараться что-то изменить после нескольких неудач. Даже ненавидя ведьму, Фрейя признавала — та заслуживала больше уважения, чем Мастер. Если тринадцатое поколение собралось в замке, значит, в течение прошлых двенадцати она тоже потерпела неудачу, какой бы ни была её цель. Ведьма тоже могла сдаться, ведь на ней не висело проклятье. Но нет. Из поколения в поколение она продолжала пробуждать Мастера и убивать хранителей. Такой силе воли и целеустремлённости даже позавидовать можно. А этот?.. Фрейя усмехнулась. Чего она ждала от того, чья сила воли хранилась у неё?
— Бездушная сволочь. Считаешь себя самым несчастным и этим оправдываешь бездействие. Тот, кого ты стёр своим пробуждением, действительно старался! У нас даже появился шанс, но в тот момент время уже было против нас. Если бы ты приложил больше усилий, додумался до этого способа, мы уже были бы свободны от проклятья. Теперь-то, конечно, поздно. Мы тринадцатые, но мы провалились. Мои поздравления!
Фрейя быстро покинула комнату, а Мастер проводил её взглядом, сохраняя молчание. В чем-то она была права: души у него не было. Потерял свою личность вместе с осколками и, кажется, с каждым перерождением перенимал от них всё меньше черт. Да, может, именно это позволило ему быстрее сдаться, принять поражение. Мастер посмотрел на Гленду. Она снова потеряла сознание, надо было отнести её в кровать.
Странный ребёнок. Мастер не мог понять, она была такой сама по себе или настолько сильна была надежда в его собственной душе? Почему она верила в него? Почему верила в спасение, если для неё самой оно невозможно ни в каком виде? Мастер понимал только одно: сейчас он был способен дорожить только Глендой. Только её осколок хоть как-то связывал его с собственной душой.
***
Вернувшись в опустевшую столовую, Фрейя тяжело опустилась на стул, сложила на столе руки и положила на них голову. Она снова потеряла тех, кем дорожила. Снова не оказалась рядом в нужное время. Так уже было в прошлом, которое она знала только в виде отрывков.
«Но, Нора, я не позволю умереть тебе, пока я жива. Чего бы это мне ни стоило. Я буду защищать тебя до конца».
Фрейя думала, как быть дальше. Надо убедить Элеонору продолжать ходить в город, потому что вне замка ведьма ничего ей не сделает. Очень жаль, что нельзя покидать его больше, чем на сутки, но нужно пользоваться даже временным побегом от опасности. Ещё нельзя допускать, чтобы Элеонора одна ходила по замку. Сейчас с ней был Мейлир, но он недостаточно силён, да и должен следить за Мейнир. Значит, быть рядом должна она. Ещё надо перебраться в одну комнату, потому что ведьма может прийти ночью, как это случилось с близняшками. И надо дать Норе хотя бы нож. Она не должна оставаться совершенно беззащитной.
Бездействие начинало угнетать. Побыть наедине с собой хорошо, но побыть слабой и рефлексирующей она успеет на том свете. Фрейя поднялась, стул в тишине скрипнул нестерпимо громко. Надо найти место, где умерла троица. Даже если они умолчали правду о ведьме, неправильно делать вид, будто с ними ничего не случилось. Будто они не были такими же обречёнными изгоями.
Судя по тому, как скоро раздался бой часов, на другой конец замка они уйти не успели, по крайней мере близнецы. Неизвестно, где всё утро находился Эгиль, но эти трое всю жизнь были рядом. И смерть, скорее всего, встретили также.
Фрейя начала поиски от столовой, внимательно осматривая стены на предмет новых портретов. Всегда казались странными эти чары, из-за которых в замке не оставалось тел. Кто и для чего их придумал? Ведьма, наверное. Если ей не нужны были тела, то и маяться с ними смысла не было. Но из-за этого потеря ощущалась ещё более окончательной. В земле люди исчезали со временем, в огне от них оставался прах. Тут все обращались в ничто, потому что никак не получалось воспринимать портрет как часть умершего.
Она остановилась. Вот они. Трое. Как всегда рядом. Фрейя положила руку на сердце и, закрыв глаза, поклонилась в память об умерших. Особенно жалко было детей. Можно ли называть детьми в шестнадцать? А какая разница? Они нормальной жизни почти не видели, а с тринадцати лет и вовсе находились в замке. В месте, которое можно считать обособленным от всего мира. Была ли здесь хоть пылинка от справедливости?
— Справедливость — это то, что придумали счастливые, — пробормотала Фрейя, всматриваясь в грустные лица.
«Наверное, вам было очень страшно знать правду. Мы не можем не бояться ведьму, а вы знали, что она рядом. Но почему вы не рассказали? Вам же не было от этого пользы, вы не могли быть с ней заодно».
Фрейя вздохнула и перевела взгляд на портрет Эгиля. В отличие от близнецов он улыбался, в коем-то веке в улыбке не было насмешки. Фрейя понимала, что никогда бы не стала с ним чем-то большим, чем приятелями, потому что не могла воспринимать как друга человека, который настолько сам себе на уме. По Эгилю было заметно, что у него есть какая-то тайна, но всегда казалось, что она как-то связана с прошлым, а о нём тут расспрашивать не принято. И всё же он, держась в стороне, был со всеми.
В памяти всплыл день, когда они искали в лесу Дикру. Эгиль без колебаний вызвался воздействовать способностями на большую территорию, а ведь знал, что это будет тяжело, что после станет уязвимее перед влиянием осколка. А ведь они могли просто продолжить поиски, надеясь, что дезориентация спадёт. Или дождаться, пока пройдёт сутки, чтобы Дикру вернул в замок зов. Однако на это ушло бы больше времени, за которое с Дикрой могло бы что-то случиться.
— Но если бы ты этого не сделал, то, возможно, не стал бы одержимым в красную луну. Ты всегда был готов поставить чужую жизнь выше своей. Но охотником ты был хорошим, — на последних словах Фрейя удручённо хохотнула.
Она провела по лицу рукой и решила осмотреть место, где умерла троица. Почему это произошло именно здесь? Совершенно непримечательный коридор, а у хранителей не было причин идти к гостевым. Или были? Фрейю удручало, что даже не будь её способности приглушены, единственным ориентиром для неё служил ужас от присутствия ведьмы. Ни единого шанса обнаружить магические или любые другие следы, скрытые от простого глаза. Здесь мог бы помочь Мастер, он же маг, но Фрейя не могла ему доверять, как и не верила, что он согласится что-то делать.
И всё же, с этим местом что-то было не так.
***
Мейлир отвёл доверенных ему девушек к себе в комнату. Он тоже считал, что их нельзя оставлять без присмотра. В данный момент — не из-за опасности, а из-за состояния. Мейлиру почему-то казалось, что в ближайшее время ведьма не объявится, если бы в её планы входило убить кого-нибудь как можно быстрее, она бы спокойно могла сделать это при встрече в комнате. Вместо этого Ингрид просто исчезла. Да и выглядела она… Ослабленно. Стоило признать, она хорошо притворялась, но Мейлир привык жить среди притворщиков и неосознанно примечал детали, по которым можно догадаться о правде.
Да, в данный момент появления ведьмы Мейлир не боялся, зато боялся, что девушки что-то с собой сделают. Что Мейнир пройдёт точку невозврата, после которой даже он не сможет заставить её проявлять хоть какие-то признаки жизни. Что Элеонора так близко примет к сердцу случившееся и чужую боль из-за этого, что не выдержит и решит умереть. Он не сомневался в силе духа Элеоноры, ведь иногда даже со своими переживаниями совладать сложно, куда уж там брать на себя чужие. А они брала, даже когда не хотела этого. Но кто угодно может превысить свой предел и сломаться.
«И что мне с вами делать?» — подумал он, сажая обеих на кровать. Иронично, что при всех их различиях, он всё чаще мыслил с Фрейей в одном направлении. И отношение к ней становилось лучше, а ведь раньше на самом деле сложно было находиться рядом и не ругаться. Было ли это то самое влияние общей беды, которая сближает? Или здесь тоже ответ притаился в прошлом?
Мейлиру оставалось только вздохнуть и налить в стакан воды. Больше не было Сюзанны и её песен, Гленда совсем ослабла, поэтому оставалось только предложить Элеоноре снотворное. Хотелось верить, что Фрейя знает подход и поможет Норе, когда та проснётся.
«Но как ты будешь справляться с работой? — мысленно спросил Мейлир, гладя Элеонору по голове, пока она засыпала. — Я же видел, тебе уже стало в разы сложнее. Быть может, стоит уже прекратить? Нам ведь на самом деле уже нет надобности уходить в город, это лишь возможность ненадолго покинуть это проклятое место. Оказаться подальше от ведьмы…»
Точно. Мейлир застыл, осознав одну простую и глупо забавную мысль. Будучи в городе, он переживал за тех, кто остался. Вдруг до них доберётся ведьма, вдруг по возвращении придётся узнать о чьей-то смерти? На самом деле ведьма каждое утро уходила в город вместе с ними. Даже она не могла физически находиться в двух местах одновременно.
«Хах, зато мы столько раз оставались с ней наедине в лесу, но ни разу не было даже намёка на опасность. А ведь леса — обитель ведьм, там она должна чувствовать себя также свободно, как и в замке. Ей не было причин от нас избавляться? Или она хотела как можно дольше остаться не раскрытой? Но тогда она могла сделать вид, что возвращалась сильно раньше нас. Ингрид, каков же твой план?»
Элеонора уснула быстро. Повезло, что лекарство вообще подействовало; из-за того, что хранители в плане потребностей стали больше похожи на Мастера, чем на людей, Мейлир не мог быть уверен, что сработает. Поправив одеяло, он обернулся к Мейнир. Та выглядела лучше, чем он предполагал.
«Настолько смирилась? Или так повлияло присутствие Элеоноры?»
Пока Мейлир задавался вопросами, Мейнир продолжала пристально смотреть на застеклённый шкаф, который стоял напротив кровати. Там лежали разные красивые вещи, которые Мейлиру, как ценителю, пришлись по душе, она же к ним раньше была равнодушна.
— Дорогая, что внимание твоё привлекло так сильно? — поинтересовался Мейлир, так и не сумев определить конкретное направление взгляда.
Вместо ответа Мейнир встала с кровати, Мейлир сделал это следом, потому что стоило перейти на диван и не мешать Элеоноре. Хранительница же подошла шкафу и достала оттуда золотой обруч с четырьмя камнями. Она села рядом с Мейлиром и кивнула на украшение в своих руках.
— Откуда он у нас?
Мейлир хотел ответить, но растерялся. Он помнил, что нашёл обруч этим летом, но при попытке восстановить всю цепочку события, в голове воцарялась каша. Мейлир помнил только то, что то место пришлось покинуть в спешке из-за того, что замок выдал очень реалистичные и пугающие воспоминания, а ещё пришлось бегать по лестнице и от этого заболело колено.
— Я нашёл его где-то в замке, но совершенно не помню, где именно. Наверное, показать его тебе я также забыл, но что заинтересовало тебя сейчас?
Вот его заинтересовало то, что Мейнир с непривычной живостью рассматривала обруч, даже ушки иногда вздрагивали.
— Это ведь обруч Изольды, правда? — уточнила она, аккуратно проводя пальцами по тонким узорам.
— Да… — удивлённо кивнул Мейлир. — Откуда ты это знаешь?
Мало кто сейчас в целом знал о королеве-ведьме Изольде достаточно, чтобы опознать её обруч, а уж от Мейнир таких знаний ждать не приходилось. Насколько Мейлир знал о её жизни до замка, ей было совсем не до образования. Тем более не до изучения таких труднодоступных вещей.
— Я узнаю его. Словно уже видела. Много раз.
— Это может быть связано с воспоминаниями, которые иногда к нам приходят? Не связаны ли твои воспоминания с замком, может, ты видела в них Изольду?
Мейнир отрицательно покачала головой и перевела взгляд с обруча на Мейлира. Она что-то прошептала одними губами, из-за чего Мейлир вздрогнул, надеясь, что понял неправильно. Даже Мейнир не могла знать о нём этого.
— Я не вижу в прошлом замка. Но многое кажется мне более знакомым. Не потому, что я тут долго. Просто. Узнаю некоторые вещи. Не знаю, почему. Моё прошлое, кажется, не было здесь, но хорошо знало это место.
Слабо улыбнувшись, Мейлир взял Мейнир за руку и слегка сжал её. Он тоже не понимал, как так могло получиться, что это вообще были за воспоминания, почему появлялись и как на самом деле были связаны с ними, но если благодаря этому Мейнир оживлялась, он мог только порадоваться.
— Если то, что ты видишь, не заставляет тебя тревожиться, я уверен, что об этом нет смысла беспокоиться, однако если память неожиданно начнёт досаждать, обязательно расскажи мне об этом. Я обязательно сделаю для тебя то, что в моих силах, даже если придётся отдать их все. Тебе и так слишком часто приходилось терпеть.
Мейнир слабо кивнула, отложила в сторону обруч и, приблизившись, уткнулась Мейлиру в шею. Конечно, она никогда не примет от него такую жертву, ведь тогда в её жизни точно не останется смысла, как не было его до их встречи. Она не знала, что такое нормальная жизнь и никогда не нашла бы в ней места.
***
Кружилась голова и тряслись руки. Мысли нечёткие, ещё не до конца отделившиеся от чужой памяти. Ингрид достала осколки из миски и положила поверх соответствовавших им символов на каменном диске. Ровно половина уже собрана. И было только одно желание — чтобы оставшаяся половина дала хотя бы день, чтобы перевести дух.
Ингрид покачнулась и обессиленно рухнула на пол. От камня тянуло холодом, и тонкая ткань платья совсем не спасала от него. Оставалось только свернуться и обхватить себя руками — не было сил даже чтобы сесть. Почти остекленевшим взглядом Ингрид смотрела перед собой на ножки стола и стульев, на пыльный пол. А на душе гадко и пусто. Та часть души, что была связана с замком, уже не чувствовала ничего, кроме смирения, вековой тоски и желания умереть, но та, что двадцать три года жила как Ирмелин… Её пробивал озноб от осознания, что она снова осталась совсем одна. Что она убила последнего человека, кто мог поддержать, просто побыть рядом. Кто мог любить такую, как она. Убила последнюю часть своей семьи.
Тихо всхлипнув, Ингрид зажмурилась. Почему и Камилла, и Эгиль просили её не винить себя? Почему простили? Она ведь знали не только о совершённых ею злодеяниях, но и об обмане. О том, как трусливо пряталась ведьма среди остальных, строила из себя такую же жертву, имела наглость радоваться рядом с теми, кого вскоре убьёт. Как она могла подумать, что у неё было такое право? Как они могли искренне улыбаться той, кто входила в чужие жизни только чтобы их разрушить?
«Но, Ками, смогла бы ты простить меня, если бы узнала, что родители тоже умерли по моей вине?»
Из-за недостатка собственных сил, чтобы начать и поддерживать зов, ведьма стала неосознанно вытягивать силы из близких. Это и сгубило родителей. Да, Ингрид этого не хотела, это не было обязательной частью плана, но убийство всегда остаётся убийством.
«Мне нужно поспать. Хотя бы чуть-чуть. Замок, пожалуйста, перенеси меня».
Повинуясь мысленной просьбе, замок поглотил Ингрид и переложил с пола на кровать, что располагалась в другой комнате башни. Ингрид сразу уснула, не найдя сил хотя бы укрыться.