Прежде чем вернуться в башню, Ингрид попросила замок избавиться от пролитой крови. Для него это не представляло труда, он с радостью поглощал человеческие жертвы. Действительно жуткое, ненасытное место. Ингрид была бы рада сделать замок безопаснее, но даже за нынешнее «властвование» платила очень большую цену. Сил ещё и на распутывание хитросплетения чар у неё не было.
Тринадцатое поколение оказалось в самом деле примечательным. Раньше не было такого, чтобы большую часть хранителей связывала общая судьба даже до замка. Это облегчало очищение осколков, если рассматривать несколько смертей за раз. Но, может, при ином раскладе и убивать хранителей пришлось бы по одному? Может быть.
Как бы то ни было, Ингрид понимала, что Фрейя и Элеонора — последний такой случай. Как бы близки ни были Мейлир и Мейнир, до замка они точно жили совсем по-разному, а Гленда и вовсе была связана с Мастером. Не исключительный случай, уже бывало, что Мастер приходил в замок вместе с хранителем в силу близких отношений, но вот кровное родство наблюдалось впервые.
Солнце уже зашло, но окна Ингрид всё равно зашторила. Никогда не знаешь, как изменится картина за окном, а отвлекаться сейчас нельзя. Пропускать через себя чужую память не только выматывающе, но и опасно. Если потерять контроль над ситуацией, перестать видеть грань между чужим и своим сознанием, можно просто лишиться рассудка. Или даже навсегда застрять в тонком мире, потеряв способность к перерождению.
Конечно, Ингрид боялась, что такое может случиться, но право выбора она не давала себе сама. И снова погрузилась в историю тех, кого погубила.
***
В одном селе в семье кузнеца вместо ожидаемого сына родилась дочь. Не то чтобы Тарбен был против, просто очень хотел обучить первенца своему делу. Однако вот он ребёнок, никто не виноват, какого он пола, поэтому оставалось только принять и полюбить. Девочку назвали Фрейя — так решила жена. Тарбен очень её любил, заботился, помогал, но беременность и роды слишком сильно подорвали здоровье супруги. Она умерла, не дожив даже до первого дня рождения дочери.
Тарбен и думать не хотел, чтобы найти другую женщину, поэтому решил растить Фрейю сам. Совмещать работу в кузнице и уход за ребёнком было тяжело, так что пришлось обратиться за помощью к своей матери — родители супруги жили далеко. Вот и получилось, что Фрейя была выращена отцом и немного, когда очень надо было оставить с кем-то дитя, бабушкой. Это стало одной из причин, почему в ней, по мнению как всегда невероятно умных и лучше всё знающих окружающих, было так много «мужского». То есть бойкость, своевольность, драчливость, тяга к мужской одежде, тяжёлому физическому труду и оружию.
Можно подумать, что Тарбен пытался воспитать в Фрейе сына, о котором теперь можно и не мечтать, но на самом деле просто не мешал делать то, что ей самой больше нравилось. Хочешь бегать, а не с куклой нянчиться? Пожалуйста! Интереснее наблюдать, как отец куёт, а не как бабушка готовит? Хорошо, только будь осторожнее. Не собираешься смиренно молчать, когда задирают, верить в «бьёт значит любит» и не давать сдачи, потому что «ты же девочка»? Конечно. Так гораздо лучше, чем привыкать быть жертвой.
В целом, Фрейе очень повезло с семьёй. Бабушка, конечно, иногда ворчала, что помощницы по хозяйству нет, но и только. У Фрейи, конечно, с детства были странности во внешности, которые постепенно развивались. Вертикальный зрачок, глаза, которые из карих становились жёлтыми, зеленца в волосах. И длина волос. Фрейя была бы рада ходить с короткой стрижкой, но стоило ей обрезать волосы, как на следующий день они тут же вырастали. И эта «навязанная» минимальная длина тоже с годами увеличивалась. Дома приняли даже эти странности, пусть и не смогли найти им объяснение, а вот для детей и некоторых взрослых это стало лишним поводом придраться.
Что же, осколок наградил Фрейю как силой воли, так и силой физической, так что она прекрасно справлялась с любыми нападками. Её не задевали слова, она умело отвешивала тумаки тем, кто лез с кулаками. А к семи годам у Фрейи начала развиваться способность к приказам. У неё и раньше неплохо получалось приструнять особо наглую мелюзгу строгим взглядом и властным тоном, но иногда приказам было особенно тяжело сопротивляться.
С такими задатками Фрейя смогла бы приемлемо, даже неплохо жить среди людей. Среди тех людей, которые очень косо смотрели на магов, но боялись не настолько сильно, чтобы не трогать. Жить с внешностью, которая свидетельствовала о связи с магией.
Отнюдь не так хорошо началась жизнь Элеоноры. Отец о ней даже не знал. Он был в той деревне проездом и силой взял женщину, что была слишком добра, разрешив остаться у себя на ночь. Мать сильно заболела на последнем месяце, и хотя смогла родить здорового ребёнка, умерла в первый месяц. С тех пор Элеонору мотало от одних родственников к другим. С первыми она пробыла дольше всего — чуть больше года. За это время у неё на голове появились те самые фиолетовые отростки, что напоминали бабочек.
Родственники логично предположили, что отцом Элеоноры был маг. Они не хотели растить у себя магическое отродье, но избавиться от ребёнка не позволила совесть, поэтому его скинули на другую родню. Новая семья оказалась менее суеверной, однако когда по деревне поползли слухи о ребёнке-маге, поспешили передать Элеонору дальше. Просто слишком беспокоились о своей репутации, ведь дурная слава могла доставить проблем и собственным детям. В этом доме просто не хотели обременять себя лишним ртом, согласились только потому, что за это пообещали простить долг. Так что здесь сразу начали раздумывать о том, на кого скинуть ребёнка.
Четвёртая семья приняла Элеонору почти охотно, готовы были даже потерпеть слухи и необычную внешность. Вот только через три месяца у них серьёзно заболел маленький сын. Тянуть ещё одного ребёнка не было ни сил, ни денег, поэтому трёхлетняя Нора снова сменила дом. Пятая семья стала последней остановкой. Там и вовсе не были уверены, можно ли считать Элеонору родственницей, конечно, ей давали кров и воспитательный минимум, но из-за эмпатии девочка особенно хорошо чувствовала, насколько лишней была в этом доме.
Элеонора старалась как можно меньше нервировать семью своим присутствием. Часто слонялась по улице, словно беспризорница, могла даже несколько дней не возвращаться, а «родителям» до этого совершенно не было дела. Их больше свои дети волновали, а те, в свою очередь, издевались над Элеонорой, когда взрослые не видели. Это была ещё одна причина, почему Нора не хотела находиться дома. Она даже пожаловаться не могла. Во-первых, чувствовала, что издевались, потому что боялись кого-то столь непохожего. И… Сочувствовала? Ей бы тоже было сложно находиться рядом с тем, кто пугает. Нельзя осуждать за страх. Впрочем, будучи ребёнком Элеонора ещё не могла так рассуждать, просто знала такие вещи на подсознательном уровне и смирялась с любым отношением к себе. Во-вторых, она не хотела снова быть переброшенной к другим людям, а самый простой способ избавиться от конфликтов — выкинуть их причину.
Вне дома тоже было не так спокойно, как хотелось бы. Среди других детей у Элеоноры тоже нашлось множество недоброжелателей, которым она не могла ответить. К тому же, она была уверена, что заслужила такое отношение, что в чём-то провинилась. Ведь не может столько людей гневаться на неё несправедливо? Им же тоже плохо! И если они чувствуют себя лучше, срываясь на ней… Значит, так надо. Так правильно. Просто нужно стараться избегать любых встреч, а если попалась — молча терпеть.
От непоправимых последствий обычно спасало то, что в самый отчаянный момент Элеонора могла использовать силу осколка пробудив в обидчиках немного смятения и сочувствия. Этого хватало, чтобы они решили: на сегодня с девчонки хватит. Наступил день, когда способность не сработала, и всё могло бы закончиться смертью Элеоноры, если бы не крайне удачное стечение обстоятельств.
Тогда Элеоноре было уже четыре, а Фрейе — семь. Тарбен приехал в соседнюю деревню отдать заказ, взяв дочь с собой. Потому что она сама хотела. И чтобы не нагружать бабушку. Пока отец разговаривал, Фрейя отпросилась погулять. Услышав крики, улюлюканье, переходящий в скулёж плачь и удары, она поспешила узнать, что произошло. Стайка детей избивала девочку с розовыми волосами, которая даже с земли подняться не могла.
— Живо разбежались! — тут же крикнула Фрейя. — Но если кто-то бессмертный или зубов не жалко, может остаться, — добавила с насмешкой, но дети поспешили подчиниться приказу и скрыться из виду.
Фрейя тут же бросилась к девочке. Она была в грязной и рваной одежде, явно плохо питалась. Вся в гематомах — свежих и уже пожелтевших. Волосы слиплись от крови, рядом валялись вырванные клоки, из сломанного носа и разбитой губы тоже текла кровь, а левый глаз не открывался из-за фингала. Фрейя готова была догнать каждого причастного и на пальцах объяснить, почему так поступать нельзя. На кулаках. А ещё она почувствовала, что похожа с этой девочкой. И что не может её оставить.
Элеонора потеряла сознание почти сразу, как оказалась в руках Фрейи. Фрейя нашла отца и очень убедительно сказала, что теперь у него две дочери. Бабушка сначала пыталась быть против, но тоже вскоре согласилась принять второго магического ребёнка, рассудив, что хоть теперь получится вырастить помощницу и хозяюшку. Так у Элеоноры появилось место, где она почувствовала себя уместной. Дома.
От того, какой зашуганный была Элеонора, жутко становилось даже Фрейе. Это дитя дрожало от любого неожиданного звука или из-за появления рядом человека, заикалось, боялось съесть куском больше или лишний раз подать голос. Даже о том, что в родном селе нашлись дети, начавшие задирать Элеонору, Фрейя узнала только по плохо скрытому синяку. А ведь в этом доме все относились к Норе с любовью, но она терялась, не зная, как на это реагировать. Потому что она впервые столкнулась с тем, что её не просто не боялись, не презирали и не били, но даже заботились. И так страшно было всё испортить, разочаровать недопустимо наглым поведением.
Вместе с этим Элеонора восхищалась Фрейей. Видела, что над той тоже пытались издеваться, но Фрейю это совершенно не задевало. Даже эмпатия подтверждала — колкие слова не могли оставить и ментальной царапины, что уж говорить про какую-либо тщательно спрятанную боль. Рядом с Фрейей становилось спокойнее, даже вера в себя начала потихоньку зарождаться. Появилось бы ещё умение давать отпор…
— Нора, чо случилось на этот раз? — со вздохом спросила Фрейя, обрабатывая рассечённый лоб.
Элеонора смущённо отводила взгляд и кусала губы. Чувствовала, что Фрейя зла, но не на неё, а потому что она снова позволила над собой издеваться.
— Горм к-кинул в мен-ня кам-мнем… — тихо призналась она.
— И ты это просто так оставила? И даже мне не собиралась ничего говорить, да? — Когда Элеонора робко кивнула в ответ, Фрейя только закатила глаза. — И почему? Одним придурком больше вырастет, оставляй такое безнаказанным.
— Н-но ведь… Он… У него… Отец ег-го б-буйствует. В-вот он и х-ходил р-раздраж-жённый, об-биженный, что ег-го ни за что уд-дарили… А я р-рядом оказалась. О-он и в-выместил н-на мне. Он в-ведь сам н-не плох-хой. Просто дома т-трудная с-ситуация…
Фрейя снова вздохнула и тихо, едва слышно выругалась, а Элеонора сжалась, боясь оторвать от пола взгляд. Она правда не могла держать зла на Горма, у него же просто на душе тяжело было. И было бы плохо, реши он выместить злобу на ком-то другом. Ей-то не привыкать.
— Нора, какого… — Грязное слово почти сорвалось с губ, но Фрейя с переменным успехом себя сдерживала. Нора и бабушка очень не любили, когда она ругалась. — С хрена ли ты должна терпеть, что у кого-то там дома буйный мудак? Он не имеет права на тебя срываться. И если так продолжит, вырастет таким же утырком, как его отец.
И так всегда. Всем обидчикам Элеонора сама находила оправдание. Находила причину, почему несчастные тут они, а не она, у которой новые синяки расцветали, когда ещё не успевали пройти старые. Почему их нужно понять и простить, даже если вывернут или сломают руку, оставят на шее следы от неудачной попытки удушить, отломят бабочку, которая всё равно снова отрастёт. Невозможно злиться на несчастных людей. Страшно ранить даже словами. Элеонора слишком хорошо знала, как уязвимы и хрупки человеческие души.
Понимая, что с сочувствием Элеоноры ничего не поделать, потому что способность «лезть в душу» была ей навязана неизвестной силой, Фрейя старалась ограждать сестру от лишнего беспокойства, а ещё втайне ходила «побеседовать» с обидчиками. Саму Фрейю трогать боялись, особенно один на один, очень уж она больно била. И сдержанностью не отличалась. Несмотря на способность приказывать, она предпочитала махать кулаками, а не говорить.
Сила силой, а одной против всех устоять сложно. К тому же, обидчики тоже росли, становились сильнее, подлее. Кто-то нападал с ножом, кто-то облил горячим маслом, кто-то спустил собаку. Фрейя старательно прятала раны, шрамы, чтобы Элеонора не узнала, не паниковала, не винила себя. Сложнее всего было со шрамами на руках, поэтому Фрейя их бинтовала. Говорила, что так надо делать для тренировок с мечом, которые она как раз начала. Надо-то надо, но там можно было обойтись запястьями, о чём Элеонора не знала. Она постепенно привыкла к спрятанным рукам сестры и воспринимала это как часть образа, ведь даже эмпатия не подавала причин заподозрить неладное.
Последней каплей стал случай, когда мальчишки под предводительством Горма заперли Элеонору в заброшенном сарае на краю села и подожгли тот. Другая компания подкараулила Фрейю, чтобы задержать и не дать найти сестру. У них почти получилось, но в гневе приказы Фрейи были особенно убедительны. Когда она добежала до сарая, Элеонора уже лежала без чувств, надышавшись дымом. Если бы не сила осколка, их бы убили обвалившиеся балки, которые приняла на себя Фрейя, заработав два перелома на руке, а также большие ожоги на ней же и на спине. Но в тот момент никакая боль не имела значения. Главное было достать Элеонору и вернуть домой, под заботу отцу и бабушке.
Потом Фрейя собрала на пепелище всех причастных. Горма она подозвала к себе, а остальных заставила молча стоять и смотреть. Меч замер в паре миллиметров от горла побледневшего парня. Насладившись гаммой ужаса и отчаяния на мерзком лице, Фрейя плюнула в него и приказала взяться руками за лезвие. Горм выл от боли, но не мог ослушаться и отпустить.
— Если ещё кто-то сунется к Норе — отрежу самую ненужную часть. Слишком длинный язык. Распустившиеся руки. Трусливые ноги. Выбирайте, что не жалко, и приходите. А у тебя, — Фрейя посмотрела Горму в глаза, вертикальные зрачки делали взгляд ещё более жутким, — в следующий раз отлетит голова. Ты в неё всё равно только ешь.
Если говорить совсем честно, Фрейя действительно готова была исполнить угрозу. Да, калечить или убивать — ужасно, но в первую очередь от этого останавливала Элеонора. Она же изведётся, если кто-то так сильно пострадает из-за неё. И не докажешь ведь, что не из-за неё, а из-за себя, потому что издевались над той, которая готова была умереть, лишь бы никого не обидеть. К счастью, никто не был достаточно смел, чтобы злить Фрейю после того случая.
На радость бабушке Элеонора очень хотела быть полезной и любила работать по хозяйству. И хотя из-за неуклюжести могла разбить тарелку или порезаться, всё равно была славной, трудолюбивой и старательной девушкой. Фрейя же радовала отца интересом к кузнечному делу, а её сила и выносливость оказались тут очень кстати.
Хорошо шли дела в этой странной, но дружной семье, однако Элеонора чувствовала, что Тарбен всё ещё тосковал по супруге. Она старалась потихоньку забрать его боль, ведь нельзя вечно жить в трауре, с закрытым сердцем. Странно и тяжело было пропускать через себя такие сильные даже по прошествии времени чувства, но Элеонора очень хотела, чтобы отец снова нашёл своё счастье. Тем более, к ним стала чаще наведываться одна очень славная женщина. Нора чувствовала, что её мотивы чисты и искренни, а Тарбен мог бы полюбить её, если бы отпустил прошлое.
Фрейя тоже желала счастья отцу, поэтому даже если внутренне не могла до конца смириться, что Элеонора брала на себя чужую боль, не препятствовала этому. Только следила, чтобы сестра не переусердствовала. Поэтому дело шло медленно, и Тарбен смог завести новые отношения только когда хранительницы услышали зов.
Для Фрейи не представляло особого труда сопротивляться ему. Ей до того противна была мысль о подчинении — неважно, кому-то или неведомой силе, — что она могла заглушить его почти полностью. А вот Элеоноре со временем становилось хуже. Она плохо спала, мучилась от головной боли, очень хотела, но не решалась уйти. Если успокоить Нору могло только подчинение зову, Фрейя готова была пойти на это.
Задуматься об уходе побудило также появление новой женщины у отца. Всё шло к тому, что однажды он сделает предложение, создаст новую семью. Тарбен, конечно, не собирался из-за этого пренебрегать дочерями, Фрейя даже могла с уверенностью заявить — он бы отказался от возлюбленной, если бы та плохо относилась к отмеченным магией детям. Но нет, женщина очень мило вела себя с девушками. Поэтому стало жалко её и будущих детей. Хранительницы понимали: из-за их репутации могла лечь тень и на лишённых магии детей.
Поэтому они ушли. Перед этим Фрейя убедила отца, что они просто решили посвятить жизнь путешествиям, что всё в порядке, не надо ни искать, не беспокоится. Что пусть он создаст новую семью и будет счастлив. И со временем забудет о том, что у него вообще были такие странные и проблемные дочери.
— Н-но если т-только м-мне так нужно б-было уйт-ти, ты м-могла бы остаться… В основн-ном же проб-блемы от м-меня… — виновато пробормотала Элеонора, за что получила очень лёгкий, больше похожий на поглаживание подзатыльник.
— Нет, Норка. Чтоб больше таких мыслей не было, — недовольно буркнула Фрейя и сжала руку сестры. — Первое, если в тебе есть проблема, то во мне тоже. Мы одинаковые. Второе, куда я тя одну пущу? Ты ж беззащитнее бабочки. Я себе места не найду, если следить перестану.
— Но то место… Т-то место, куда м-меня тянет. Там м-может быть опасно.
— Тем более. В опасность без меня ни ногой. Нора, я решила, что мы идём вместе. Мы. Идём. Вместе. Возражения не слушаю.
Оставалось смириться, в глубине души испытав облегчение. Элеонора не представляла, что бы делала, если бы пришлось уйти без Фрейи. Да, магическим образом дорога до замка оказалась невероятно короткой, по пути ничего не успело бы случиться. А вот в замке… Можно было и от страха умереть. Мрачное, давящее место. Неупокоенные страдающие души, на которые, увы, сочувствие Элеоноры тоже распространялось. И другие хранители.
На момент их прибытия в замке было только четверо. Вечно скорбящая, явно покалеченная жизнью Мейнир, которую из апатичного бездействия могли вывести только приказы Фрейи. Чёрная троица, от которой веяло чем-то тревожным. С близнецами ещё можно было найти общий язык, тогда как само присутствие Эгиля вызывало в Элеоноре желание в панике забиться в угол, а лучше и вовсе исчезнуть. Не только из-за окружающей его ауры страха, хотя Норе и этого бы хватило. Она была бы рада не лезть в душу, но всё равно знала, насколько обманчивым было внешнее спокойствие хранителя. Поэтому очень боялась усугубить ситуацию.
Не так много времени прошло, как появился Мейлир. Нельзя сказать, что Фрейя его ненавидела, просто не получалось не конфликтовать. От чего-то весело было его подкалывать, выводить из себя в попытках сорвать эту маску вежливости и спокойствия. А вот его манера речи и попытки попрекать, навязать правила приличия и этикет правда раздражали. Элеонора из-за этого очень переживала и пыталась примирить, хотя точно знала — дальше словесных перепалок не зайдёт, да и те всерьёз не задевали и не обижали.
Близняшек Фрейя тоже определила как детей, которых нужно защищать. Несчастных, недолюбленных. Элеонора подтвердила это, шепнув наедине, что несмотря на внешнюю лёгкость и беззаботность, у девочек была тяжёлая жизнь. И хотя Фрейя была плоха в проявлении любви и ласки, она как могла помогала близняшкам почувствовать себя спокойнее в новом месте. Да только уберечь не смогла.